Всё шутите… мой дорогой, Что «у меня в душе жар-птица»… Вольно ж – от Славки отшутиться Так зло… коль ест не вас – огонь! …С жар-птицей той, и в остальном Я прост, как пареная репа. Стругацкие… орёл дон Рэба — Читаю повесть перед сном, Там, в буквах – в решете – блеснёт: Прощай, жандармы… голубыя… Прощайте, дятлы нефтяныя, Ты, клюкнутый в драже народ… Хоть… если бы не птичий жар, Меня бы вырвало без урны На отдыхающих культурно, И я бы чистый стал клошар, И (ясно дело бы) – утёк, Где там утечь… «в душе жар-птица», Крыло сквозь рану шевелится, Ал на бумаге – уголёк. А не крыло б, так отчего ж Прохладным благородным донам, Не сесть нам с вами по гондолам? (Точнее рифму не найдёшь). Мне б плыть, куда зовёт тоска, Запретной ясности отведав — В канал, что ждёт, как Грибоедов, Балетной тапочки мыска, И кьянти б пить за микеллин, Да графов потчевать по фене… Скорлупки! Крошечные феи! Гондолы! Гоцци! Апельсин! Всё так, всё это там и так… Но у меня в душе жар-птица. Щелкунчик, скворушка, дурак — Мой аватар (в ЖЖ страница) — …У лукоморья дуб зелёный.

Приветствую. Полно уж, брось с моим образом говорить. Я уж лучше свалюсь, как снег на голову… Тут я, здравствуй. Освободи своё креслище и дай у тебя погостить. Кипящим чайником – дружески встречу празднуй! Я, скажешь ты, ненадолго? Врёшь, навсегда. Вода вскипела. А ты, погляжу, не веришь. Да, очень уж, кстати, ранние холода. Мне, знаешь ли, некуда. Ты вот как раз и – поселишь.

Как, надо ж… в кайф                     сентябрьским дышится – леском: Не замечаешь боли сердца. Красен Лист сохлый. С кем молчать, коль не с листком? Язык изгоя Славе Ладогину… ясен. Я поднял руку, лист поплыл над головой, Лучи насквозь, как точно в бездну вдавлен — В прожилках… и почти ещё живой, Он вьётся, вьюсь… кайфова ерунда мне — Сравнить с листом себя… И понарошку стать Им, мёртвым, им, сухим… им, выше рощ взлетая, То вниз посматривать, где ветвь моя пустая, То в даль кудлатую… завившуюся в прядь. В чём наваждение – не быть собой, чтоб – быть? В чём радость нежная – ушедшее любить? Быть может – в зеркале? Какое там… во тьме! Дай неба!.. Воздуха любви прошу, дай мне, Дай ветрогранник… грани ветра не для глаз, Но вот – кружу, лечу, лист, лист пяти-я-палый, Луч грани чертит – то линейка, то лекало, Мир… ты в моей душе, стань мой – алмазный глаз!

Сайт. Ссылки. Слушаешь муру, Щёлк! – Джиованни Перголези… Октябрь. Море поутру Лежит щекой на волнорезе. Январь. Ребёнком по двору — Решётка… кожа на железе. Октябрь. Море поутру Лежит щекой на волнорезе. Мать помню, Летний Сад, игру С детьми, дубовую кору, Луч в зелени – слезой в шартрезе. Кто я? скворец, и не совру. «Я кто? я Слава… – не умру»… Октябрь. Море поутру Лежит щекой на волнорезе. Мне целых семь, когда в жару Труба сгорала на ветру, Мне целых десять… клочья труб, Труп, парус, джаз и торс… Боргезе А он, мятежный, просит… тпрр-ру! Над мышью, канувшей в миру Октябрь. Море поутру Щекой лежит на волнорезе. «Я мышь. Я юркнула в нору», – Я, Мышь! – твой мрамор не беру, Туда, где мох в паху, не лезу, Над Карадагом, и под ним Меня устраивает Крым, Октябрь. Море поутру Щекой сползло – по волнорезу.

Серебряно кипит, как в тигле, солнце, Как мачты, ветер нагибает сосны, Дождь выставил пять радуг, все поверх Лесов – потусторонний фейерверк. …Бунтуется, переживает Туч море, луч сломивши на весу, Бессолою слезой оно смывает Зарю, не жги соринкой смерч – в глазу. Пять одиночеств, радуг, крик вороний, Плывёт Ноябрь, как смерч потусторонний, Не хватит пороху, нет сил На снег – на серебро и позлащенье, Божественное мановенье. Сырое око смерча – гладь, тишь, синь… …………………………………………………………………

Прорицаете басом – кошмар… беду… Всё вам прахом, да швах, дрянь-де жизнь – наказанье… И не вспомните – горюшко с луком – моё! Есть певучая радость в словце: «упованье» — Прошуршите свой «Даль» – что имелось – в виду, Как заветное слово-то произносилось, У-ПО-(слышно ли, звучно ли?) – ВАНЬ-Е… – НА МИ-ЛОСТЬ. Освежили? Марш – петь! Уж мне – вот где – вытьё.

Снег… фонари висят в снегу, нарядны, Прекрасные снежинки ненаглядны, Разнообразны, колки, кружевны — Всё – от коклюшек вороты брабантских С картин, особо же с – флама…испанских. Мы ждём снегов… не так же, как весны… Снег, снег мы ждём, ждал мытарь так – прощенья, Ребёнка – мать, обжора – угощенья. …В Одессе, Петербурге и в Москве, В Нью-Йорке… Гриша, правда ль? Ждёшь? Вестимо! Частицы вышины – в ладонь, и мимо. Сверкают светом, пропускают свет. Не как весны… смелее жду, и проще, Как – коммунизма! – снег везде – всеобщий — Не лист, не почка, и не человек. Он, снег, любим был девушкой одною, И зря она не ладила со мною, Я, как она, влюблён в зиму навек. И снег люблю, ты тоже, слышу, тоже, Услышав чужестранный шорох: «Боже»! — Воскликнет Катя, как дитя, – «Зима»! А дети из Коннектикута: «Винтер»! …Пойдём на двор, не позабудь про свитер — Там снегопад, фонарь, там – синема. Сквозь снег рябит Гудзон – водою невской. Айда в кинотеатр на Чернышевской — В «Спартак»: у них сеанс вечерний – Снег! Спартак сгорел. Сеанс – не отменяют! Экран волшебный нас объединяет, И океан, как третий человек. И вовсе не изгои мы с тобою, Скулящие у разного прибоя, Едва слышна команда «Снегопад», Нам небо, теша грозную натуру, Качнёт крылом, посыплет десантуру, Снег. Парашюты-души нам летят Спасать – и их число неимоверно. Они не «вероятно» мне, «наверное», Несут победу в тонких кружевах. Всеобщему крещенью снегом рады, Мы ждём его, как мытарь ждёт пощады. Степь дремлет – со звездою в головах. ………………………………………… ………………………………………… Ты скажешь: «Слава, лишь октябрь, нескоро Ещё получит лакомство обжора, И на столе пока пустой прибор». А я отвечу: «Друг, не будь зануда! Я верую в излюбленное чудо, В наш снежный невесомый разговор».

Букварь пронизывает холод, Дыханья пар от букв идёт. У «Р» вверху кружок проколот, Не жабра, не ноздря, не рот, Но дырка… чувствуешь, как дышит, Как пора кожи букваря, Он – лёд живой. Всё говоря, Про всё молча, слова колышет, Сухи камышные слова На азбуки краю – морозном. Как холод жгуч в размахе грозном, Уже не чувствует трава, И «Я бывала зелена», — Жаль, жаль… не шелестит она.

Неласков, несвеж, неумыт, Небрит, груб, негож для контакта С. Ладогин с виду. Внутри ж меня – мирт Желтеет бутонами. Так-то!

Покажется тающим воском Детство: прошло – взял, позабыл… Помню, был, был я подростком, Бор я сосновый любил. Были и Купера книжки… Купера книжки прошли. Жёлтые иглы… шишки, Солнце до самой земли, Полосы солнца на хвое И на сосновых стволах… Знать, начинает живое Жить при погасших навеки свечах.

На берегу одной реки Лежало семечко чудное, Устроенное, как стихи, И вместе с тем совсем иное. Смотря сквозь лупу на него б, Нашёл естествоиспытатель И шар земной, и лунный кратер, И вещество живое вод, И отдалённую звезду, И Андромедову туманность, И всякую на свете странность, Что вовсе и не на виду. Прозрачным глазом между тем На воду семечко смотрело, Внутри ж оно текло, горело, Летело, попадало в плен, Освобождалось, песни пело… И видит – гусь белокрылат, Нет… ветер вдруг заколебался, Как некою рукою смят, И гусь из ветра взял-собрался… Сел гусь на воду, брызги взбил, Мотнул главой с неярким клювом, И в даль речную, не скажу вам, Куда, сквозь краснотал уплыл. Смотрело семечко. Вода Пустой была, как никогда.

Теперь вам расскажу, как въехал головой В дуб – с треском – вековой Пожарный жук. Мундир, об острый порван сук, Теперь стал тряпка. Прочь откатилась форменная шапка. Но вот, очнулся Жук-Пожарник, чуть живой, Увидел ветку над собой, И с бодуна ли, Жары вина ли, Глядит, на ветке доллары растут. Верней всего, удар мозгов причиной тут, Тут жук подпрыгнул, Да китель застегнул, Жук спинку выгнул, Да встал на караул.

«Вас, дуб, я за беспечность оштрафую», — Жук начал речь, жучиную такую, — Стыд! Рынды нет… должна висеть на ветке, Срам! Не ПРОКЛАДЕНО в округе труб С водой! Дуб – сразу станете вы – труп, Когда придут, И сядут тут Шашлыкоеды и шашлыкоедки. В честь этого прошу мне отслюнить Пол-зелени, чтоб лапку, ЗНАЧ’Т , позеленить Тут ворон с дуба говорит: «Окстись, пьянчуга, Здесь толпы недоумков видел я, Две сотни лет назад здесь хрюкала свинья В корнях, мы с ней не поняли друг друга, Свинья была проста, искала желудей, Чудна мне узость свинских интересов, Но средь жуков, зверья, меж рыб, и меж людей, Как ты, тупых я не встречал балбесов, Ещё никто не назюзюкался столь круто, Чтоб для него на дубе выросла валюта». Тут жук продрал глаза, и листья увидал, Которые за деньги принимал, И улетел, не вымолвив ни звука (Спешил подать отчёт Двум дятлам нефтяным, что друг стучат на друга Как он, жучок, борьбу с коррупцией ведёт). А в этот миг В лесу две сойки жарили шашлык. ……………………………………… ……………………………………… Жук улетает, Русь вся пылает. Огнём тут вспыхнула и шапка на жуке- Красавчи-ке, Пожарни-чке. Несложная мораль видна мне лично тут Сквозь наши дым да пламя: Деревья листьями шумят, а не деньгами, Увы – горят – раз – взяток не дают, Отчизна спит, вертяся с боку набок. В дыму – два – дятла нефтяных – без шапок.

Отпусти, роди, гора, мать-красавица, Нету силушки, задохся я в кратере. Человек бежит туда, где спасаются, Это бегство – от отца и от матери. Человек бежит туда рыжей лавою, Где его остудит море горючее. Мать-гора, ты прозвала меня Славою, А могла Тимошей, вышло по случаю. Выше нынешних панов ибн товарищей, (Им гулять вольно по скользкому погребу) Отворил бы дверь мне, ветер мерцающий, Жарким клубом погулял бы я по небу, Со звездою, точно сын её, спелся бы Я, прозрачным молоком напоён её. Вся-то Русь, дву(дятло)главая Персия — Для звезды – в ручьях и лужах – зелёная, Или красная поляна, с застывшею Магмой, ставшею для ветра игрушками, Где-то там гора, меня отпустившая, …За года торговля в рощах с кукушками: «Ты ещё ку-ку добавь, ты не жмись-давай, А не хочешь, поджидай покупателя»… А кукушечка: «Живи уж, неистовый»… Только всё это – до лавы, до кратера, До горы и до звезды с пуповиною, И до обморока млечного, звездного. Кабы ведать, что живя, весь остыну я, В неземного превращусь, в несерьёзного.

Печатью в снегу – голубая тень — В ранних сумерках вечерних. Боюсь, не утопну ль я – в темноте, Как лодочник, чей блиц-финал Ты предсказывал, грустный Генрих Гейне, когда меня в детстве знал. Там, за углом – певучий вздох — Перед немецким вытьём овчарки. Сейчас раздастся хриплый брёх… И вдруг навстречу моргнёт фонарь, Коснувшись золотом сетчатки. Морозный воздух. Вполнеба хмарь. «Как поживаешь к январю, Отец? Пустынно кругом, сугробы», — Молчу, глазами говорю, — «Ты знаешь, ведь негоже пить До полусмерти»! – «Ещё бы». — Скажет взгляд, – «А как тут быть»? «Этого я не знаю сам»… — И о погоде помолчим, Как помолчали про запой мы. Хрипит овчарка. – «Чаю, сын»? — Раскусим карамель с тобой мы, Пока ещё вдвоём, Так – каждый – не вполне один.