Мечтал я, Слава Ладогин, дитя, Стать плотником, по всей земли скитанцем, Сруб клал бы – «в лапу», «в обло», – без гвоздя, Гвоздём – сверлил шар в шаре, в тон китайцам, В хвост – расписным пичужечкам – свистя, Дарил свистки, пичуг вручал – все шансы На детский смех, она ж… с ней… никогда!.. хотя В посёлке за рекою сё-дня танцы… Мечты-мечты, ау? Увы-увы, …Ах, лишь отделывал столовку – рейкой Я, в лиственницу гвозди загоняя, Кусачки шляпку щёлк: «Гвоздя-меня», – я Смеюсь, – «обкусят: чтоб не ржавел – с головы». Гром… Бах – и в дерево скользнёшь – уклейкой.

Возвращённый во края, Славка, пьяный певчей медью, — Жив-я-жив… не верю я В расставанье с хищной смертью! Марш “Прощание славянки” Отпевал мой век в саду Паровозные баранки… …………………………………………… …Дул Уткин-духовик в дуду. По вагончикам – пехота, Не читавшая стихи. Вскорости в шеренгах рота, Топоча, сомкнёт штыки. Тамбур а набились плотно. Поезд свистнувши, пошёл. От махры смотреть щекотно. Кто не падаль, тот – орёл. Бабка щёку утирает Платом цвета кирпича: «Всяко, Славушка, бывает — Пуля любит сгоряча…» Пуля – дура! Баба – дура! А кто прав? – прав командир: Прокуроченная шкура, Но – с иголочки мундир. Принимая эти вещи, В барабан бьёт бородач. Кожа гулкая трепещет, Повторяет: «Плачь не плачь…» И Ося Уткин незабвенный Пьёт сверканье из трубы. И считает взгляд военный Телеграфные столбы. …Жив-то жив, да не верю я В расставанье с хищной смертью.

Зеркальна меж берёз ты, осень: Здесь просека, над лесом – просинь. Не скажешь ли, где сам я есть, На синем небе, или здесь?

Розы,       солнце,                день чудесный, Райский день в Крыму Высоко над синей бездной В Водяном дыму. Слух мой угости – свирелью, Соловей в садах, Покажись мне акварелью, Спящий Карадаг, Спит картинка, спит причуда Горних и зыбей. Не докатится досюда Эхо зимних дней: Розы, солнце, день чудесный, Пушкин! Мы – в Крыму… Высоко над синей бездной В Водяном дыму.

Спит за окнами ночью людское добро и зло, Млечный путь коромыслом лежит у горы на плечах. Плещет голос дождя, как рыбачье в реке весло, Серебро выплавляет рассвет во семи печах. Пастухам ли дневать, сожалея о вечерах? Пастухам ли вечерять, печалясь о прежних днях? Скоро утро. Спешат позаботиться о конях, На хребты, чтоб не жгло седлом, положить чепрак. Уж пора сквозь деревню погнать сонный скот в луга, Чтобы в пении стада ночной небосвод прозрел. От мычанья туман ползёт глубоко в лога, Подставляет подпасок веснушки лучу, пострел. Пастухам ли дневать, сожалея о вечерах? Пастухам ли вечерять, печалясь о прежних днях? Скоро утро. Спешат позаботится о конях, На хребты, чтоб не жгло седлом, положить чепрак.

То мне снилось: краснеет рябина, Кормилица снегирей. То приснилась, иссечена поркой, рабыня Мне, в шрамах, невольница южных морей. Мне приснилась приволжская вьюга, Трюмы влажные корабля. То снилось мне, воешь, как волк, как белуга, Ты, пустая, покрытая настом земля. И коснулся пронзительный холод Проснувшегося лица. И почудилось мне, что, как якорь, наколот Крест Южный на сильном предплечье Творца. Ох, всё чудилось мне, что молюсь я, что каюсь, Что исповедь нежная – удалась, Но грёза, как хлопнувший парус, Куда-то спешила от глаз. Спи ты, Волга – под толщей, под коркой, Под серой фольгою льда. Там снегирные флейты, вороньи стада… Там рябина кипит снегирями – над Волгой, Древней флейте подобно.

Не так ли и ты, Русь, Что бойкая необгонимая (хоккейная) тройка, несешься? Дымом дымится (лёд) Под тобою (хоккейная тройка) (к пьедесталу почёта) дорога, Гремят (коньки, сожжены) мосты, Всё отстает и (мы Чемпионы (бит швед, и канада) Остается (ура!) позади. Остановился пораженный Божьим чудом (американец) Созерцатель (обозреватель) Не молния ли (петровский Знаменитый бросок, что это, Шайба) сброшенная (прямо) с неба? Что значит это Наводящее ужас движение? И что за неведомая сила Заключена в сих неведомых светом (Михайлов, Петров, Харламов), Трёх ужасных (советских) конях? Эх, (коньки), кони, кони, Что за (ледовые) кони! Вихри ли сидят в ваших гривах? Чуткое ли ухо горит Во всякой вашей жилке? Заслышали с вышины (гимн Союза, иль пение певчих, что в нем скрыто, как девочка в хоре, узнаёте) знакомую песню, (под доспехами) дружно и разом Напрягли (свои) медные груди И, почти не тронув (коньками Льда хоккейного, скользкой) земли, Превратились в (продление клюшек) Одни вытянутые линии, Летящие по воздуху, и Мчится, вся вдохновенная богом!.. (как легенда, хоккейная тройка) Русь, куда ж несешься ты, Дай ответ? Не дает ответа. Чудным звоном (коньков об лёд) Заливается колокольчик; Гремит и становится ветром Разорванный в куски воздух; Летит мимо всё, что ни есть на земли, И косясь постораниваются И дают ей дорогу другие Народы и государства. Имя её, этой птицы хоккея Михайлов, Петров, Харламов. Говорит и показывает Москва в телевизоре «Темп». У микрофона Озеров.

…Вначале, я верую, слово. Представь: до всего… до бабла! Я зрел, как с иконы Рублёва Хоккейная тройка пришла В ледовом малиновом звоне. Три клюшки – три тонких жезла На средневековой иконе, И вера в нас не умерла. Что хочется, с Церковью делай Но «Темп» черно-белый не врёт, Как вера твоя в чёрно-белый Крепка телевизорный лёд. Потомок владетельных хамов, Был я в телеикону влюблён — Михайлов, Петров, Харламов, Коньков тех – малиновый звон. Широкая грудь с «эСэСэРом», Как молнии росчерк, бросок. Над замершим в страхе партером Священный летит сквознячок. Как камня свист шайбы, о, кара Давидова! Крах вратаря!

О, волшебная сила удара! О, восторги, что вера не зря! Даже тени не знал я сомненья В чистой правде хоккейных побед, Таково моё было крещенье, А иного, считалось, что нет. Голоса про высокое благо Часто лгут (что пятнает Христа). Маргарита – с метлой, а в «Живаго» Много прозы. Вся полупуста. Не спеши дать оценок спесивых, Почитатель рояльных вершин Вспомни, Быков, чудесный отрывок, В русской прозе такой лишь один: Лёд дрожит, да вскрикнул в испуге Остановившийся (чешский защитник) И вон она понеслась, понеслась, понеслась! (Наша тройка: Михайлов, Петров, Харламов), И вон уже видно вдали, Как что-то пылит и сверлит воздух, (Это шайба, смотрите повтор)! Не так ли и ты, Русь, Что бойкая необгонимая (хоккейная) тройка, несешься? После вышла «Рублёв» кинолента, И хоккейный развеялся сон, Очевиднее нет документа, Что летал тенью Троицы он. …И хоккей наш, и Тройку из Гоголя, И наш коврик а ля Васнецов Взяли мы грабежом не у Бога ли? Всё Твоё. Пощади наглецов.

Меня не брали в команду, почти – не брали… И младше был я, и хуже умел – с мячом, Когда им хватало людей, без меня играли. Я был – «на пожарный случай», – «Я исключён, Я лишний на поле», – страдание мне твердило, И «тише, Танечка», – дразнил себя я, – «не вой», — Пиная мяч, пока солнце не заходило, Настропалялся ловить его головой, И вот однажды я выскочил из защиты На правый фланг, и повёл, повёл мяч, пошёл… И пас был на левый край… И летит, обшитый Верёвками, мяч, тут-то я – головой, и… гол, В девятку сладко попасть. Мяч попал в девятку. Признанье смущало. Все хлопали по плечам: «Как Славка наш вмазал!» – а Славке почти не сладко. А Славка гулял, только где вот, не вспомню сам. Уж не по душе мне играть ни в единой сборной, И новый придумал футбол я в сердце моём: Выходит один на поле с душой упорной, И все двадцать двое играют с одним игроком, Где чисто играют, а где «подкуют», попинают, Где в спину двумя руками толкнут на бегу, Где слово обидное скажут. Игрок же играет. Я сам тот игрок. И ни жалобы, ни гугу. Понятно, что в этом поле одни лишь ворота, И ясно, что сложно забить в них победный свой гол, Но если забьёшь, «победил Слава Ладогин». Вот как. «Зачем же?» – спросил я себя и ответ нашёл: В том матче, где гол я забил головой в девятку, Я руки увидел – из воздуха – взявшие мяч, И внесшие в угол, и дивно мне стало, и сладко От их красоты, и огонь в моём сердце горяч. Я не знаю, что нужно, чтоб я их увидел снова, Но думаю, нужен почти невозможный гол, И если я прав хоть на ноготь, то, честное слово, Нет лучшей игры, чем Ладогинский футбол.

Вот, ты, моя радость, не любишь моих Народных баллад за корявости… С другой стороны – ну куда мне без них — В серебряный век и кудрявости? Живей меня – в кузню хороших манер, Да перековать мои слабости, И выйдет оттуда – такой кавалер! — Что горло заноет от сладости. Даёшь перековку, ни шагу назад! Жаргонами больше не «ботаю»! Долой этих уличный слов зоосад, Смотрителем где – я работаю. Гиен и волков, ядовитых змеюг На зебр поменяем                        с жирафами. Жаргонные фразы, вам скоро каюк! Мужланы, хотите ль быть                        графами? Я сам по себе никуда не гожусь, Вся песнь! Весь язык мой, всё начерно! Скорей же к тебе! – в тачк………… в авто я сажусь, Которое взял я на Нансена, А там, в этой тачке… тьфу, в этом авто Шансонская радиостанция, Унылый пошляк завывает про то, Что «в жизни, бродяга, скитался я», — Что «Пропасти, братцы, я встал на краю», — Что, – «Рвётся душа, в пропасть падая», — Что, – «РРР… столько лет отдыхал я в раю», — Рычит магнитола хрипатая. И я, чтоб не слышать, стал сам говорить, Слова выбирая не «зверские», А так, понежней: «Надо переварить», — Сказал я, – «Причины бы – веские, Зачем «Я у пропасти встал на краю» Сует обязательным образом Вся русская улица в песню свою, С надрывным при том ещё голосом? Возможно, у всех нас характер такой», — Сказал я водителю, – «Кажется В России всем – пропасть, мол, передо мной, Бултых… и кровавая кашица»… «Возможно, вы правы», – водитель вздохнул Остатком вчерашнего Бахуса, — «Бывают такие дела… ну и ну… Но в пропасть нельзя вдруг – шарахнуться. Мне всякое видеть случалось: в делах Ограбят, побьют… сами знаете… Забрали машину – пусть не Кадиллак, Однако – модель… и куда идти? …Нет, надо терпеть, одолеешь беду, И жизнь рассосётся коварная. Да вот я, хотите? – пример приведу, Как смерть наступает бездарная? Мой друг, одноклассник, сказал мне в году… (Лет десять назад, или менее): «Всё. Жизнь холостую имел я ввиду, Один не хочу – как растение! «Женюсь»! – «А на ком»? – Называет одну. Ту женщину знаю, и тесно я. – «С ума», – говорю, – «ты сошёл, маханул, Штамп негде поставить. Известная», — – «Молчи», – говорит, – «Здесь любовь у меня, Не путай меня, я распутался». – «Тогда сам решай», – говорю ему я… Женился. А эта распутница Беременная, представляешь, пила Коктейли из банок поганые, Курила одну за одной… Ну, дела… Представляете: роды-то пьяные!

…Рождается девочка. Мать только пьёт, Муж деньги приносит, в работе весь. Представьте, ребёнку пошёл третий год, И вышло, опростоволосились — Ребёнок глухой от рожденья у них, А мать и не знает, гулящая. Представьте, в каком настроенье мужик, «Любовь ведь», – твердил, – «настоящая»… Забрал он дочурку, – «Живи», – говорит, — «В квартире моей, да развод мне дай». «Знай, я отравилась», – она звонит, Вот рыбка ж какая… даёт!.. минтай. И нет бы сказать ей: «Бросаю пить», И нет бы сказать: «Дорогой, прости», Пришлось этой маме в могилке сгнить, На пьянку таблетки – и не спасти… Хотела пугнуть, а не вышло пугнуть, Рвало, а отраву не вырвало. Вот вы мне скажите, ну разве не жуть, Ну разве не дура, чувырла-то?.. Вожу теперь девочку я в интернат, Чтоб как-то помочь однокласснику. Да, пропасть, вы правы, на первый-то взгляд, Жизнь – пропасть, и тут не до праздника! А надо же – как вы считаете? – жить! И завтра встречать, может, хмурое, Не прыгать по пропастям, зря не блажить, Не быть, извините, но дурою… А как эту пропасть порой миновать, Не знаешь, стоишь, и шатаешься… Других что́ учить? Самому не понять, Хоть честно страдаешь, пытаешься. Вот, взять для примера (я лично свою) Как есть, расскажу пропасть тёмную: Я пью, очень редко. Но если уж пью, То метко. Уж начал, так ё моё… Однажды я выпил… не знаю сам, как Добрался домой после этого. Проснулся. С похмелья пылает чердак. Мутит не шутя. Сигарету бы. Влез в сумку к жене (она в смене была, Такая работа – посменная) Чужая сим-карта в ладонь мне легла. Будь трезв, говорю откровенно я, Я б эту сим-карту, уверен, забыл, Но тут в мою пьяную маковку Втемяшилось. Вставил. Себе позвонил. И разоблачил свою лакомку.

Звоню генералу из органов: «Слышь, Пробей, кто хозяин мобильника. По гроб должен буду. Пробил он. Тот шиш Работал с ней вместе. Как миленько! У всех нас, кто в бизнесе, есть на крайняк Любая печать, сами знаете, На всякий на случай… И я не дурак. Что нужно? Нотариус. На тебе! Всё нотариально – доверенность есть — «Друг болен, нужна распечатка мне Звонков» – распечатку дают в МТС …Звонки в тот же номер десятками. Всё ясно мне стало. От злости дрожу: Жена, не посмей отпираться ты»! «Зачем», – говорит, – «я к нему ухожу»… Вот, знаете, рада стараться-то! Как всякий мужик, я беру пистолет, Который у всех нас в загашнике, Звоню её хахалю, мол-де, привет. Примчал. Он сидит на багажнике, И пьёт из бутылки коньяк – из горла. «Убью» – я сказал, – «И беседа пошла».

Жена оказалась ему не нужна Иначе, как для развлечения. Осталась со мной… но не спим ни хрена Два года, и нет излечения. А как излечиться? Не скажете вы, Как в пропасть не рухнуть проклятую? Два года. Два года. И чтобы не выть, Бомблю по ночам, зарабатываю. «У пропасти», – в песне поётся, – «стою», И чтоб не упасть в неё, водку не пью. Прощаемся, вышел, и про́пасть в тот миг — Открылась мне в пламенной явности… Вот, ты, моя радость, не любишь моих Народных баллад за корявости…