Бессовестный, бессовестный, Смешной и жуткий шут, Скажите, кто он, собственно, Новейший русский плут…

Кто скушен мне? В ком постоянства нет, В ком дышит жизнь ни шатко, и ни валко, Тот (дворник ли, политик он, поэт) — По сути – вавилонская давалка. Ни обречённый, тусклый свет звезды Меня, боюсь, в давалке, не волнует. Ни принцип, ни хвостом туды-сюды, Ни против ветра, ни куда подует… Каков – как человек?.. – о, не бездарен, Всем (по метле, политике, стихам) Даст фору, здесь – свой парень, тут, глянь – барин, Умён? – почти… в ошибках не упрям, Занудливый? – …всё ж будит интерес, Жаль, леноват? – всё ж, вместе с тем – проворен, Все: Чацкий, и Молчалин в нём – Печорин, И Гамлет, есть А. С., и есть – Дантес… Зевс, Посейдон есть, Аполлон плюс Пан, Чуть пьян, и трезв, чуть жив, чуть не упал, Слегка официальный, и… опальный Чуть не добрёл до мысли шедевральной, Чуть любит чуть друзей чуть-чуть своих, Чуть не блюю, признаюсь, от таких: Чуть холоден, чуть-чуть горяч, вестимо, Чуть поглядел, и мимо, Данте, мимо… Отец: «Кем хочешь», – дочке как-то раз Сказал, – «ты стань, всё ж, знаешь – не давалкой». Ни пошлое тщеславье, ни отказ, От мелкого тщеславья жалкий, Ни принцип, ни хвостом туды-сюды, Ни против ветра, ни куда подует, Ни обречённый, тусклый свет звезды Меня, боюсь, в давалке, не волнует.

Сняв гермошлем, на крыльях озорной Влетел Ас Пушкин, «как поэт к поэту» В дом Ладогина. Вынул сигарету, И воздух задымил передо мной. Понятно же, я кашлял и дрожал. Дым Пушкина по комнате клубился. Он сыпал на пол соль, он ел с ножа, Он цвёл геранью и в стаканы лился. Я так себя вести, как он, хотел, Я даже (вздор, но!) танцевать пытался. Он бабочкой по комнате летел, Он кошкой по гардинам забирался, Мне кажется, что я ему грубил. Табачный дым он скатывал в клубочек, И всовывал мне в рот, он столько ровно был, Пока хватило на шестнадцать строчек.

Дело было в Москве. Ох, Москва, тебя звать – Вавилон, Где занятного вдосталь. Здесь каждая исповедь – книжка, Всю Москву не прочтёшь. Собутыльник мой нынешний – вон— Здоровенен, а хныкает, как – вороватый мальчишка, Что таскает варенье у мамки. Непросто ему: Исповедаться пьяно в Калашном, в шашлычной, в дыму, Говоря, он неполную стопку крутил, всё елозил руками. Эту исповедь я записал, как умею, стихами. «Славка, Суслика предали мы»!.. —                                   рюмзал бык, – «объяснить? — В девяностых – все мы приподнялись на сосках-пустышках». — Шумный вздох, – «да вот, хрен, подкузьмил нас «зелёный» кредит, И доверчивость, знаете…                                    К слову, о сереньких мышках», — Крякнул бык, – «Славка, я ведь о нас – в рот нам ты не пальцуй, Фигу выкусим наискось! – Мышки», – он мыкнул, – «козлисты, А без кошек – особенно», – по столу стукнул, – «хоть злись ты, Хошь пляши на носу корабля или… собс-ном носу, Капитан, улыбнитесь», – мой бык проревел, – «вами песенка спета. Вы доверчивы к вашей команде? Что ж, море пожрёт Ваш корабль», – (пьяный «чох»), – «ни привета в волнах, ни корвета, Сага пишется золотом на этикетке от шпрот… Мы наваривались в связке – клейкой – с героем рассказа, Спрос на соски пустышки пёр ахово, цвёл оборот. Оголев, налипала – рублишками впятеро – касса. Огорчила фортуна, зря все чаяли – в горку попрёт — Пшик… иссяк к девяносто восьмому берёзовый сок. Ты кромсай, ты вгрызись в бересту, не докусишься – в мае. Славка Ладогин, помнишь ли, доллар в те дни всполз, высок — Просто выстрел в висок, чушь, ламбада светил чумовая. …Вот и предали мы – ртов лавина ж – по лавкам гудит! — Это мало, что предали – мы распилили остатки. И не отдал наш Ёсич кредита, и чисто в девятке, Как сказала завскладом, умчал его нохча – бандит. Говоря это, вдруг поднял, как у младенца больного Бык глаза на меня… и – давай наливать водку снова. Ну так, Суслик на днях отзвонился… прошло десять лет. Всем – и Лёве, и мне, и Мартышке… зовёт на обед. И вздохнул неказистый гигант, как грудное дитя… «Мы с Сусликом встретились с гаком лет десять спустя», — Зашептал покаянно, – «на рынке одной из окраин, Где, знаешь ли, с рыбой живой то ли чан, то ль бадья Пластмассовая», – пьяный кашель, и всхлип… – «встал хозяин: – Нам парочку карпов вот этих, красулей, – давай» — Так Ёсич носатому весело кажет кавказцу — Сегодня мы рыбу, апостолы! Не унывай, У нас Благовещенье, мы протчую вкусность на Пасху… «Хатите, два штучка пачищу за сорок рублей», — Спросил нас носач. – «Да, почисть. Только раньше убей»… Тут паузу сделал «апостол» и водки глотнул, Потом продолжал на корявом своём воляпюке, Простецком московском жаргоне трындеть, так заёрзав, что стул Под ним заелозил по кафельной плитке, и звуки Мешали мне слушать, но я не сказал ничего, Я ждал чуть брезгливо, чем кончится притча его. Охранник продолжает: «Ну… Ёсич поморщился: «Участь я вижу мою» — Продолжил охранник, – «не чувствую больше, мол, боли — Как с рыбы вначале, содрали в тот день чешую, Как ей, после выдрали жабры, живот, мол, вспороли. Карп думает, будто плывёт, хвост дрожит, плавники Шевелятся… нет, ему плыть, как по водам вам топать! Он будет изжарен вдали от пруда и реки, Идёмте же, нам вчетвером предстоит его слопать». И рыбу в пакет непрозрачный кавказец швырнул, И вывесил Ёсич улыбку свою – шире скул. И велит Суслик в кухне Мартыну: – Мартыш, подсоби, — В муку соль вмешай, перед жаркой посыплешь ей карпа, — Оно не сложней, чем пилить и мутить из деньги Себе на чаёк – да чего ж это ты – без азарта?! А ты – бык продолжил – (сказал Суслик благостно мне) — Порежь, брат, хребет поперёк, попили кругляками, — Товар не со зла попилил ты, и не по вине — А просто что делать, твой шеф же в лесах, с бандюками!.. Ты же, Лёва,                    поставь сковородку на сильный огонь — И лей в неё масло, когда та «тефаль» раскалится, Как ложь в мои уши ты лил… Был один, стал другой Из вас, хлопцы, каждый. Не бойтесь, я не Монтекристо, Не мститель я, мальчики, всех созываю к столу, Кормлю от души, хоть прошу не серчать – без размаху. И прошлое видится мне как сквозь некую мглу За этою гранью – он рек, расстегнувши рубаху… Шрам яркий на рёбрах – лиловый с багровой каймой — Невольно потрогав, наш Лев прошептал: «Бог ты мой»! Тут – бывший хозяин сказал: «Карпа, парни, берите, Вино вам, и хлеб – что же как не родные сидите? Глаз вон – тем, кто старое всуе начнёт поминать, Два глаза долой – кто посмел о былом забывать». Боялся, что делать, я пьяной истерики после Такого рассказа, но «бык» обошёлся без позы, Лишь вскинул глаза на меня. Водки налил, хлебнул, Качнул стул скрипящий и плешь очень низко нагнул. Мне – страх – его слог неприятен, но повесть такую Не вдруг позабудешь, вот, я её и – публикую.

Октябрь, и мох, Октябрь, и лист засох. Октябрь, и вздох, И на дверях замок. Сейчас ко мне Навстречу порх! – глухарь, Вьявь, как во сне, В березовую хмарь. Весо́м глухарь, Свистит пером, поёт, Так ты в декабрь Впорхнёшь, пугливый год, В снегах мы так Расстанемся с тобой, Как в березняк Он скрылся молодой — Поёт перо, И в ямб мой просится, И свист вдоль про- секи проносится. Октябрь, и мох, Октябрь, и лист засох. Октябрь, и вздох, И на дверях замок. Клубы небес, В которые глядим С тобой мы, лес, Напомнили мне дым… – Течёшь ты, дым, Куда – над головой? – В сухое ды- ханье синих хвой, И всех, мой свет, Я всех влеку туда, Где станет след Оленя – рюмкой льда, Где светом снег, Где тенью снег прошит, Где человек Живой звездой дрожит, Там так легко Звезда пройдёт пешком: Прошла звезда — На белом ни следа. …Октябрь, и мох, Октябрь, и лист засох. Октябрь, и вздох, И на дверях замок.

1. Ты же вопль ягнёнка слышишь? Боже мой, овцу призри! 2. Так я плачу – грудь не дышит, Боже, зябко изнутри. 3. Лихие люди надругались, враль напраслину сказал, Стаей на меня поднялися – бесстыдные глаза. 4. Сердце-трус затрепетало, и я в горле чую страх, 5. Силы духа не осталось, темень тёмная в глазах. 6. Вот тогда я – дай, взмолился, – Ты мне крылушки, Свет мой, Мне бы белою голубкой стать, лететь бы на покой! 7. Так я с воплем этим бегал – да в пустыню прибежал. Слышишь? Стал я, Спас, тебе молиться, чтоб Ты дух унял тоски, Чтобы скрыл меня от бури. 8. «Потопи их», – я вскричал. «Как на башне вавилонстей раствори их языки»! Видел в их кремле поганом я поруганный закон. 9. Ходит, охраняя зло, дозор с поганым языком. По стенам он Днём и ночью ходит-бродит крепостным. 10. А их площадь – вор на воре, сплошь бесстыдство, злой со злым Пререкаются. 11. Если б злой меня обидел враг… сердечно оскорбил, Растоптал, возненавидел бы, себя превозносил, Я стерпел бы, убежал бы я, в сердцах, обиду скрыл, С вражин станется! Припев 1: Свет мой, законы Твои нерушимые я как сладкую музыку пел. Пою с каждым шагом пути моего, И шагам не положен предел. 12. Да меня ж подвёл товарищ, друга сердца своего, С кем делили хлеб насущный, были ж – два за одного, С кем я в храм ходил Господень, с кем я вместе песни пел, Я стерплю обиду вражью, чтоб товарищ – не стерпел: Дрянь, раскается! 13. Да постигнет вас кончина, возьми заживо вас ад, Кто живёте, как скотина, кто лукавы все подряд! 14. Так я истово молился, и Гром о Свет меня слыхал. 15. На ночь спать я не ложился, чуть рассвет – молиться стал. Да услышит же! 16. Душу Гром избавит миром – от несущейся толпы. Ох, и много же вас было! Ох, скотинища, жлобы! Припев 2 Слышал я Твоё имя ночью, в кромешной не спал темноте. Сохранял я глагол твой мощный и в бессвязной ночной мечте. 17. Он услышит, усмирит, вы ж сами не меняетесь, Раз уж вы, мерзавцы, Грома больше не пугаетесь. Гром накажет же! 18. Вот уж Бог над вами пальцы простирает в небесах: А зачем грешить, мерзавцы? Почему забыли страх? Козы подлые? 19. Разбежались козы, блея, напугалися, дрожат, Но потом подкрались ближе: мёд во рту, а в сердце – яд. Львы голодные! Припев 1 20. Возложи, как я, на Бога все печали в трудный час, Пусть уйдёт с души тревога. Он в изгнанье кормит нас И крепит наш дух. 21. Гад коварный, кровожадный – враль полвека не живёт. Он убит, чтоб неповадно людям! В небо верит тот, Кому мил-хорош – Пастух. Припев 2

Парить – нельзя, спасенья нет В тебе, в простом, в четырехстопном,        Мне ж – легче… слаще было мне        С твоим пыхтеньем допотопным!.. Я, Ладогин, любил гудки, Колес шумливые хай-хэты…        К платформам ледяной тоски        Составы подавало лето, Меня ты вез, как паровоз, Ты объяснял свой ход свистками        (Пусть, пусть вокруг трещал мороз,        Ведь из трубы – взрывалось пламя), Твой белозубый кочегар В чужом, старинном гермошлеме        Хохмил сквозь явный перегар        В слоготонической системе. Уплыл перрон, вон там лесок Как будто стал приметно ближе.        Беспечный детский голосок        Сказал кому-то: «Погляди же!»… А я читаю адреса, Где нам расписана – стоянка,        Вдали – дворняжка, хвост-баранка        Отстала в степь от колеса.

Гой ты ж, Ванрем Брантрейн, свето-тене-пират, Мой Голландец летучий, когда б ты, мой брат Помог, я отдать бы рад воздух кармана… Меня сокрушает лицо Перельмана. Закрась серых сфинксов, брат, с ними – Неву, Закрась льдины – звёзды на синем плаву Весеннем.             Кувырк чайки охтинской, снежной, Как сахарный кус туч – тех туч, над Манежной, Что – вечные, странные овцы у звёзд, Замажь кистью масляной Аничков Мост, Коней, да парней, да решётку, да воду, Закрась ветку липы, что бьёт в непогоду В окно Петроградской страны… стороны… Закрась все детали, не больно-т важны. Крась в чёрное лишние грани стакана, Одну ж – до холста растащи, до экрана, До жара божественной лобной кости, До глаз. Дай им блеск. В масле кисть опусти, Возьми карандаш, лучше уголь из печки, От черепа чёрные пряди, колечки Со скрипом твори – корни скул с бородою, Упрямые губы, две складки с бедою В углах нарисованных губ говорящих… Чтоб вышла одна из холстин настоящих. ……………………………………………………………… ……………………………………………………………… Как выйдет – ты влажную тряпку возьми, Отмыть чтоб – замазанный город с людьми, Сотри мне всё масло с мостов рыбоспинных, Избавь град Петров от плетей паутинных, С волков, и хорьков, и ворон, и курей Три, три, друг, фальшивые маски людей. Согласен, пусть город стал выглядеть странно. Мне жизнь изменило лицо Перельмана.

Кто живёт у Комсомольской, пьесу Горького «На дне» Может в школе не учить: житьё вокзальное Тут науки заменяет: вот, скажу, попался мне Кадр из песни русской, где «Дорога дальняя». Крикнул кадр: «Я Скобкин Фёдор, в Кремль я, Сталину пишу, Против русского народу прекратить террор прошу»… Пачэму ви на вокзале? – те, кто всё у нас отняли… — Спросят волки у ягнят для волчьей гласности!? Вы обули тех, кто – босы: фокус-покус… Есть вопросы? Бомж – к услугам комитета безопасности!

Так вопил вахлак… в лицо мне – в тренировочных штанах С грязно-белыми лампасами по синему Трикотажу, артефакт читал письмо – в таких тонах, От которых вяли уши, прям… простим ему, Я прощаю – так забавно он, потешно излагал По безграмотной бумаге правду странную. …И пусть лицо его светилось – лишь затем, что цвёл фингал, Лично я прощу и внешние данные… «Противу русского народу прекратить террор прошу»… — Выл он мне: «Я Скобкин Фёдор, в Кремль, до Сталина пишу.

Больно били на вокзале на Казанском нас вчера, Сломан нос (апчхи) натура – опечалена. – Марш несогласных тренируем, —                                   признавались опера, Я в одном – клянусь – видал усищи Сталина! …Веселится и ликует вьюга-вьюга, вьюга-га. Все – в этой жизни на пирог бомжовский – зарятся. Хоть – сивка бурка пусть кукует! – Жисть мне, бомжу, не дорога, Раз – ни сосиски нам по жизни – не достанется. Бац! – с любовью Джугашвили, кровосос наш и злодей, На вокзале – каблучишком – генацвале бьёт бомжей, От того, что Кобе – морды, вишь, не ндра-вятся!.. …Маза – пнуть его собаку – исчезающе мала. …Но и псу не съесть синицы той, что море подожгла: Псам синица-бедуница – не достанется. Пусть к нам опять – бегут, спешат менты – с резиновым дубьём: Наказать бомжар за то, что, мол, – без родины, Что Россия нам – вокзал, что на вокзале том – живём, Что – плюём на ихний трон, модняцкий подиум… …Но кто сказал, что русских нету? Вот ведь, враки-то плетут! Ведь всем – не выколол усами Коба – зенки. Все вокзалы… всю планету обсидели – там и тут… Мы, русаки, кто не бомжи, те, значит, – зеки. Крови лужу огибаю, как бы – плюх! – не наступить. Пусть в этой жизни пирога мы не допро-буваем! Пламя сделавши губами, море слёз отправлюсь пить. Пусть в этой жизни не добро нам, а допрос – с бугаём! Видишь – пламенное море? – пёс собачий! – нефть окрест… Нас, бомжей, не покоришь ты… Нако-сь!.. Выкусил? Ты сгоришь, собака, вскоре – право слово, честный крест: За тебя мы даж-джин-тоника не вы-со-сем! Про то – тебе решил я, Сталин, Джугашвили, написать, Да – в Кремль направить, Фёдор Скобкин, бомж – послание: Хоть нас в сортире замочи, на твой КАГАЛ мы станем – ссать, На том – привет, Виссарионыч, до свидания. Бомж Фёдор Скобкин.

Бомж закончил, сделал паузу, и снова закричал Тот же текст поддельным голосом Высоцкого… Шёл народ, кидал рубли, цедил слова по мелочам: «Пьян, голуба, вон, письмо в руке трясётся-то»…

Мне душу ветер смял. Расхристана аллея И утро шелестит русалочьим хвостом. Какого я рожна свой оставляю дом, С Авророй расстаюсь, от сантиментов млея? Дрожание струны, и деки долгий звук, То чаек перезвон под музыку прилива, То перебор души, то электрички стук, И мгла прозрачная, и погнутая ива, И распрямлённый путь, холодный и пустой, И бессердечие горизонтальных линий…. И как чужих, ресниц коснётся ранний иней, Мех электрический раскрутит ветер злой, И Славку Ладогина тот чертополох, Что у обочин царскосельских вырос, С корнями вырванного, понесёт на клирос, Чтоб звучно утверждал, что мир не так уж плох. Чертополох, катись по голому пути, Корнями постигай дорожную щебёнку, Попавшись под ноги то даме, то ребёнку (От их жестоких рук и зверю не уйти), Свой плащ оборванный, потрёпанный дождём, Носи с достоинством, вкусив покрой босяцкий. Не быть гвоздикою на кофточке у цацки, Не быть судьёй грибам и гусениц вождём, Но – безоглядно вдаль, по колющей стерне, Туда, где губы дня смыкаются у края, И между них горит росинка золотая. Где вянут все цветы. Где я подобен мне.

Знаю случай про неосвящённый кулич. Отчего Для героя не хуже он, знаешь ли, был моего. Иногда – как возможно – о людях простых рассказать Без, так скажем, лексических вывертов из просторечья? Боже мой, не сердись, что я знаю, откуда их взять. От иной простоты не уменьшится кротость овечья. Свой рассказ я теперь поведу о рабочем одном, И о том, как привычное вдруг повернулось вверх дном… …………………………………………………………………………………………… …………………………………………………………………………………………… В Пасху без кулича обходился – жена не пекла, Ей, супруге, не верилось вэтововсё… но от бабки, Инны Ниловны Осиповой, как в селе померла, Перешёл по наследству завёрнутый в ветхие тряпки Список ингредиентов – дурной… идиотский пассаж — Список ингредиентов – язык повернулся же ляпнуть — Список ингредиентов – звук шпанский, не честный, не наш, Ни на йоту не честный, весь переплетённый, как лапоть — Список ингредие… – деревенских диентов простых — Молоко и мука, сахар, дрожжи, сметана и масло, Да изюм, да орехи – немного орехов лесных, И немного изюма, да можно и самую малость. Это Осипов мой по чуть чуть разболтал в молоке Дрожжи тёплые, дал им запениться, склеил с мукою, Промесив, тесту дал подойти, тесто на кулаке Не приметив, что сохнет, он с пачкой пустою Из-под «примы» расправился. Мокрую серу поднёс К сигарете, и ею, родной, затянулся взасос. Помнит Осипов «приму» над сыном, забитым шпаной, И, к несчастью, с летальным (дурацкое слово) исходом. Невесомый дымок сигаретный. Скворцы. Дело ранней весной. По коричневой обуви, сшитой родным «Скороходом», Пробирается божья коровка – по Заречной когда-то рабкласс Продвигался так – улице, если Бернеса кто слышал… Но продолжу. Оса новорожденная повлеклась По осоки седому листу. Капля рухнула с крыши, Неспеша мимо окон хрущобы пяти этажей Свежий воздух прошила, и в лужу забита по шляпку. Помнит Осипов «приму» и вдруг донеслось до ушей, Как убитый – младенцем, не моргая, агучит на папку. Прима мокнет, паскуда, во рту – вылезает табак, А отплюнуться как-то над тестом готовым неловко, Жжёт урицкое зелье язык. Он не любит собак, Он шпану представляет собаками. Бита, верёвка, Арматурина рыжая рядом лежат с мертвецом, Вбок заломлена шея над ней с незнакомым лицом. Из-под гаек, гвоздей банка старая формой служила Куличу, трижды тесто у Осипова подходило. Шкаф духовой он раскрыл под советской плитой, Дал голубому огню начало – огонь золотой — Время, где сын был живым. Фотоальбомом листая, Осипов кашлял, глотая Слёз воплощение – дым. Массой творожной вверху Выпечку ел понемногу, В горе сочувствуя Богу, Спьяну: мужик – мужику.