Мне листья с высоты приветы шлют, проспекты заливают желтым светом. А я тебя по-прежнему люблю, и даже больше, чем весной и летом. «Не уходи! Не уходи! Не уходи!» – Стучался пульс во сне и под дождем. Мне б подойти, мне б только взгляд спасти, Но мы опять чего-то молча ждем. Друг друга знали мы тогда едва ль, и многое пришлось потом понять. Стоим на месте – и уходим вдаль. И молча разъезжаемся опять. Летят все листья в клумбы и крыльцо, тебя куда-то ветер гонит в спину. Когда увижу я твое лицо, Когда я маску от него откину? Опять все это под дождем гудит, как будто никуда не уходило. Что это – кроме слез «не уходи», и мокрых, желтых листьев на перилах?

Нет, та была зима не та, Снегов и счастья красота, и те снега – как берега. Она как будто в двух шагах, но только в снах. Летят снежинки с неба вновь, не в глаз, а в бровь моя любовь, все сны к тебе обращены, но эти сны уйти должны. Нет тишины. И незачем смотреть назад, И мне твой взгляд уже не рад. Вокруг зима, как столб, нема. я до ума дойду сама, Сойдя с ума.

Взгляд – и бросилось пламя рассвета, вдох – огромные звуки в мгновенье, взмах – умчаться в движение это, миг – застыть неподвижной тенью. Взмах – свет клином сошелся на сцене, вдох – под светом фигурка рояля, взмах – и веером доли мгновений! Миг – и пальцы аккордами стали. Взгляд – и я ни о чем не жалею, вдох – слова, будто эхо, раскатом, взмах – и броситься просто на шею. Миг – и в памяти след экспонатом.

Я не буду оконные рамы ломать, если снег за окном в день весенний не пустит. Никогда не забыть. Никогда не понять. Что-то в чувствах не выдержит скоро – и хрустнет, И покатится эхом в большой снегопад, И уйдет в никуда, приглушенно рыдая. Так и буду стоять, обернувшись назад, пусть слетится на голову снежная стая. Замерзая, увижу цветной полубред, не разбудит пощечина зимнего ветра, и забуду, что больше со мной тебя нет. Даже если ты здесь, через несколько метров. Никогда не забыть. Никогда не понять. И разгонится сердце, и прыгнет на шею. Да, на сердце, наверное, нужно пенять. Я не жду, но, жалею. Ты слышишь – жалею. Время лечит. Пройдет и сегодняшний день, и душа, без сомнения, раны залижет. Но останется тихая лунная тень. Подойдет – и прошедшее сделает ближе. Чтоб однажды мне все это вспомнить опять, через годы – и новые милые лица, Чтобы, глядя на снег, твое имя назвать, и дрожащими пальцами в рамы вцепиться.

Если можешь не думать – не думай, если можешь уйти – уходи. А иначе булыжник угрюмый на душе начинает расти. А иначе – великие чувства разорвут твои лучшие сны, только будет больно и грустно вспомнить мягкие лапки весны. Уходя без оглядки, по темя то ли в радость, а то ли в страсть помнить логику, помнить время, чтобы там навсегда не пропасть. Помнить жизнь и глаза незнакомых, ничего не забыть, полюбя, чтоб, как лица на старых иконах, взглядом дни провожали тебя. Чтобы память не выла угрюмо, если нечего ждать впереди, если можешь не думать – не думай, если можешь уйти – уходи.

Во сне, вот ерунда, цветут сады. Проснусь – воде обычной буду рада. Стакан воды и солнце с высоты – все, что запомнить в это утро надо. Осенний вечер, как всегда, жесток. Уходят тихо листья за оградой. Летит листок. Всего один листок – все, что запомнить в этот вечер надо. Я, слышишь, не хочу смотреть назад, не вспоминать ни одного бы взгляда. Еще б – ну хоть один, такой же – взгляд, который навсегда запомнить надо.

Ты нет-нет и напомнишь змею – постоянно готовое жало! Мы любовь напугали мою, и она от меня убежала Убежала, тоскуя за мной, Но, когда без тебя, возвращалась, чтоб мешать мне остаться одной, так она ничего не боялась. Долго билась в ночное окно. С ней ведь было вдвойне тяжелее! И дубиной, забытой давно, я ее прогнала, не жалея. И, с победой оставшись одна, я ее не звала, не грустила, и не знала, жива ли она. Но она ничего не простила. Прослежу за улыбкой твоей, за не мне адресованным взглядом: нет. Таких не рождается змей! Не пугаешь ни жалом, ни ядом. От улыбки – но той, что любя, возвращается жертва изгнанья, чтоб спасенья искать у тебя от меня. Чтоб найти оправданье.

Летает зной по тротуарам, гоняет пыль, я снова тут. Беседы с памятником старым ели дремучие ведут. Стояли у бордюра лужи – апреля пьяная вода. Когда был вечер, снег и стужа, мы здесь прощались иногда. Рукопожатья увертюра, троллейбус открывает дверь. в сугробе не найти бордюра… я снова здесь стою теперь. Троллейбус жду. Июнь в исходе. Апрель мне вспомнился опять, где сны сцепились в хороводе, где ничего нельзя понять. Летает зной по тротуарам, гоняет пыль, и снова тут беседы с памятником старым ели дремучие ведут.

Только взгляд, только голос твой. Больно снег по луне скребет. Наш табак над столом седой. Наше время наоборот. Ясно свечи горят во сне, и беззвучно весенний шторм засыпает цветами мне и окно, и ресницы штор. В бесконечность уйду, назад. Я – давно, я уже бегу. Это свечи – тогда горят, мной забытые в том снегу. Это звезды летят по мне. Рассыпаются… Но – постой: Ты же здесь сейчас, не во сне, в самом деле передо мной. Разве это надолго нам? Этих споров ненужный сон. Где-то там есть великий храм – днем и ночью светится он. Разлетаются два крыла, перелистывая простор. Я, наверное, не могла Отпустить тебя до сих пор. Эти звезды в окне, как в раю, Эти сорок дорог впереди. Ты уедешь. Память мою захвати.

Забудется все. Все нити раскрутятся, Закончатся лестницы, слезы рассудятся. А ветер внушает, он так утешает: – Забудется, милая, все забудется. И весь этот шум, вечерний, древесный, поющий, что мир – одна молитва, что мир известный совсем не тесный, что только чудится боль и битва, забудется. Милая, все забудется. И все объяснения, давние, тихие, которые, может, потом осудятся, все наши странности, все наши сдвиги забудутся, милая. Все забудется. Останется только души звучание, души свечение. Может, пение, может молчание, может, просто – кому что судится. А наше отчаянье, а радость случайная забудутся, милая. Все забудется. …Луна – как памятник. Голос студится. Мне снится поезд дьявольской силою. Шумит сквозь слезы он. Но все забудется. Забудется – все! Забудется, милая.

…И прощание – будто крылья разлетелись в разные стороны… Стихнет музыка от бессилья, будто лучшие струны оборваны. Провожу ли тебя на вокзале, обниму ли под самолетом – и мельчайшие встанут детали, встанет в памяти год за годом. Снова солнцу по небу трогаться, к подоконнику тени желтые. Будет сердце болеть и дергаться, будут падать слезы тяжелые. Мы с тобой никогда не расстанемся, может, в мире не этом встретимся, состоится наш главный танец. Не разъедемся. Не отвертимся. И лучи из глаз так смешаются, вспыхнув, станут звездой сверхновой… Знаешь, все же мечты сбываются, хоть погаснет окно мое. Знаешь, звезды, наверно, помнят, помнят весны, церкви и ливни, как горела во мне, как в домне, эта вера во все счастливое.

Мы станцуем этот танец без звука, не поймет его никто, не увидит. попытаемся подать руку, но у нас ничего не выйдет. По деревьям, что у наших подъездов, бродят бесы, нелюбимые вечно. Мы найдем себе другое место – мы станцуем на Пути Млечном… О душе, увы, немногое зная, самое себя не видя, не слыша, в этой жизни – между Адом и Раем, ну а после – не прощаясь, выше. Мимо нас пройдут планеты, годы. Пусть и танец наш еще только начат, мы пошлем на Землю теплые ноты, если кто-то перед сном плачет. И, кометой на пути солнца, разноцветным растворясь вихрем, к самой сути своей вернемся и в мелодии ее стихнем…

Ушла за ватерлинию. Прощайте. Поздно. Подумать только – что-то погубя, качнувшись, опрокинутся внезапно звезды. В их глубину уйти, чтоб там забыть себя. Уйти – так в темноту космической пустыни, где нет живого взгляда – только свет и звук. Стать легким, тонким мячиком для них отныне. отпрыгивать от их нерасцепленных рук. Ушла за горизонт. Превысила. Забылась. Прощайте. Я уже – сверхскоростной песок, Я то, что до сих пор мне еще только снилось. И вот – уже и нет. Всего один бросок. На грани пониманья и колодца, на грани бесконечности и глаз, увы, не знаешь, где еще живется, а где – летящий пепел вместо нас. Пересекая зазеркалья плоскость, я вдруг пойму, споткнувшись о зрачки, пойму твою вчерашнюю промозглость, прощу давно простившие стихи.

Тихо, чтоб не больно пальцам, трону брови и прикрытые ресницы. Где теперь искать твою корону, да и нужно ли по свалкам рыться? Твоего ль мне спрашивать совета? Все здесь – только на моей дороге. Обойду по полю. Пальцы ветру протяну – пусть вылечит ожоги. И холодных слез пустые капли, и травы спокойное шуршанье… И – летящие сквозь сердце сабли, неуместного воспоминанья. Бьют из сердца искры золотые, Облака уносят в небо душу! Сны пустые. Эти раны злые я переживу, а дождь разрушит. И тогда я вновь увижу Бога. И другой не пожелаю воли! И вернусь я на свою дорогу. и оставлю скошенное поле.

Смотрю на фотографию твою до умопомраченья, как на озеро, и думаю – я все еще люблю, что время тонкой льдинкой заморозило. Чего как будто нет уже нигде, что, показалось, помню я одна. Воспоминания – как по воде, под клавиши Бетховена – до дна Идут – из светлого былого сна, из самой дали счастья моего! На голову накатится волна, и только слезы, больше ничего.

На мир и на себя не злая, дождем с руки, не жалуясь и не желая, пишу стихи. Не праздную победный топот, ни жизнь – борьбу. Смотрю в огонь: сожги весь опыт, сожги судьбу. Мечты тяжелые червонцы менять не лень. Я помню церковь, помню солнце, и помню день. Любви отпущенные вожжи в степь без следа! Люблю всю жизнь теперь – прохожих и города. Не объяснить одним молчаньем сожженный мост. Тебя целую – на прощанье под шепот звезд. Цветы и вечер. Тает где-то еще гроза. За все спасибо – за куплеты и за глаза.

Я искала себя в отраженных по лужам проспектах. Я увидела ночь в ритме вздрагивания свечи. Я узнала себя по стеклу проползающим светом и рассветом, который так громко молчит. Я искала других в дебрях собственной тающей мысли, я искала слова – они были в мыслях прохожих. Я – неписаный стих, от которого крылья повисли даже в смысле дня, который по-зимнему прожит. Но в себе всего мира было мне до обидного мало. Я искала себя. Но себя я в тебе искала.

Я шукала себе В ліхтарях, що пливли у калюжах, я побачила час у тремтінні свічок уночі. Я впізнала себе склом, що повне світанкових смужок і світанком, що голосно в небі мовчить. Я шукала людей десь в думках своїх, десь у повітрі. я шукала слова, що в думках у людей невідомих. Я – нестворений вірш, ніби крила сумної палітри, ніби тітри дня буденного, сніжного вдома. Цілий світ пронесу я, але мало цого мені, мало. Я шукала себе. Десь в тобі я себе шукала.

А ночью где-то дерево заснет, по лесу леший бродит. Я постоянно чувствую твое присутствие в природе. Летит по небу дождевая дрожь – ладонь раскрываю. Я только вижу – ты ко мне идешь а я тебя встречаю. А в переливах вольтовой дуги – раздвоенная нота. Я только слышу тихие шаги огромного чего-то. А в этом мире, как в любом ином, одна и та же месса. И кажется мне время – полотном, а дерево процессом.

Я буду любить только так, как смогу. Иначе – никак. Или – не добегу. Но если уж выльется с неба дождь, значит, ты тучи уже не найдешь. Значит, и я уже стала не та, правда – во сне, а дни – суета. День – тоже сон, только ночью в нем сердце сверкает внезапным огнем. Это моих отражение дней в комнате тихой и темной твоей, это меня продолжают будить мысли из дней, что еще впереди. Чувства недогоревшая нить. Что ты? Иди же, иди.

Последняя секунда перед сном имеет форму свернутого мира. Она блеснет качнувшимся окном. Грань, рушась, рвется, разлетаясь в дыры. На тумбочке звучал магнитофон. Пространство в ритме времени кривилось. И где бы я в мозгу своем ни рылась, все видоизменялось в точку «он». Мне надоел блик снега за окном. Усну. А ну их, эти грани все и дыры. Последняя секунда перед сном имеет форму свернутого мира.

Я на случай дождя завернусь в солнечный шар. Поднимусь над землей – подо мной проплывают лужи отраженьем меня. Я не знаю, зачем ты мне нужен. Отраженье меня? …Больше музыки нет! Только взгляда бродячего вой. только след слов, взорванных за тобой. Я мечтаю о том, чтобы ночью, весной и в дождь вышел ты и на тучу забросил плащ. В этот шелест страниц, в этот неба развернутый том, уплывающий в плач. В этот рай твой седьмой! Засмеешься свободой волос, и, как вечный вопрос, уплывешь надо мной. Я не выдержу волн, звукового переворота, превращаясь в кого-то, я то сон, то не сон. Я на случай дождя стану радугой над землей, превращаясь в того тебя, когда ты еще не был мной.

Ты провожал меня на этот бой с собой. И воздуха, и света не хватало. Ты знал, что я смогу, что я приду живой. Ты уже знал, а я еще не знала. Пожала тебе руку я, но медлила идти на встречу с незнакомыми богами. Смотрела все, как пропасть на моем пути все шире расползалась под ногами. Вдруг, оглянувшись, по твоим глазам все будущее с прошлым прочитала. Из горя к жизни ты вернулся сам, И на моем плече уснул устало. …Осенний мир неповторимо пуст. В нем ветер – все, что я смогла заметить, когда ушла в Страну Неразделенных Чувств, чтоб там найти себя и обезвредить.

…Память, ты рукою великанши Жизнь ведешь, как под уздцы коня, Ты расскажешь мне о тех, что раньше В этом теле жили до меня… Крикну я… но разве кто поможет, Чтоб моя душа не умерла? Только змеи сбрасывают кожи, Мы меняем души, не тела.

Вот тебе мои слезы вместо дождя, в них из прошлого голография. В тысячу первый раз уходя – эпитафия. Небо в помощь. Но этот звук неприкаянный, ветер, плащ и движенье рук – нестираемы. Эти слезы уже летят через небо большими стаями, отомстят за тебя, как яд. Опоздают ли? А потом в окно к тебе ливень бьет, не опомнится. По ночам там бьется сердце мое. А твое не находится.

Мне ветер такую песню поет, будто споткнулось сердце мое, будто случилось что-то со мной, и в солнечном центре – дворец ледяной. Увижу усыпанный розами путь. И ноги в шипах. И уже не свернуть. захочешь прилечь – на шипы головой. и кровь с твоих плеч – долой. Мне ветер такую песню поет. что где-то услышал, но сам не поймет. Будто вдали, под холодным дождем – ангел, которого ждем.

Какие нужны слова, чтоб описать страну, где встретились два льва и стали вести войну. И каждый неправым был, и каждый правду сказал, и первый лев победил, и лев второй убежал. Там буйно цвели цветы, львы долго рычали в них. Трудно ждать правоты, где места нет для двоих. Вот раскололась земля. Там теперь – острова. Начали жизнь с нуля два одиноких льва. А солнце осталось одно, как раньше, цветы цвели, и все хорошо бы, но… сказка была – о любви.

Играл артист на рояле, да в две руки. Будто не дописали одной строки. Не пустотой – тишиною звучащий зал. Вздохнул оркестр за спиной и что-то сказал. Будто не весь под своды звук долетел. Крыльями брать аккорды кто бы сумел? Крыльев не видно в зале, не слышен крен. Артист давил на педали и на рефрен. Шестикрылы ль писали песню тоски на два крыла, три педали, и две руки? Оглянулся несмело – аплодисменты вдруг? Душа разве так летела с четверки рук…

В окно смотрела ветка. Я прониклась ветки песней тайной. Меня вернул из забытья звонок, звонок, звонок трамвайный. Зачем? Я думать о своем, влюбившись в лампу, долго буду. О том, как мы осенним днем ушли вдвоем в души Бермуды. Глядит в Бермуды та звезда, что в омут для чертей не светит, живут в Бермудах иногда мечты, и чувства, и столетья. Вот вечер рано настает, я ноги пледом укрываю. Ветка неслышимо поет звонкам, звонкам, звонкам трамвая.

Хоть пять томов симфоний напиши, услышит ли в миру рожденный: так любит не имеющий души – восторженно и отрешено. А может быть, внимая не спеша, я постараюсь рассуждать иначе: что любит так сама душа. Душа не любит, не страдает и не плачет.