После исчезновения Ивонны и смерти де ла Бара, монсеньор Людовик погрузился в странное оцепенение, вызывавшее серьезную тревогу врачей.

Однажды утром часовые доложили о приближении большого корабля. Корабль бросил якорь на рейде, от него отвалила шлюпка и пристала к берегу. Из нее вышел человек в мундире офицера гвардии и вручил губернатору сложенный лист бумаги с королевской печатью. Когда Сен-Map прочитал письмо, на его лице застыло странное выражение.

— Майор, — приказал он, — отправляйтесь в мой кабинет и ждите приказаний. Надо привести гарнизон в полную готовность. Это послание извещает меня о прибытии чрезвычайно важного гостя, даже более важного, чем маркиз Лувуа…

— Черт возьми! Неужели?..

— Ни слова больше, господин Росарж.

Сам же губернатор отправился к монсеньору Людовику.

— В чем дело? — спросил узник.

— Монсеньор, скоро произойдет крайне важное событие, которое может самым серьезным образом повлиять и на вашу и на мою судьбу. Мы ожидаем гостя, чья власть безгранична. Для всех в этой крепости, включая нас с вами, его имя — граф де Марли.

— И он проделал столь неблизкий путь лишь затем, чтобы посетить остров Святой Маргариты?

— Возможно, монсеньор. Предупреждаю вас, граф де Марли может все — ему дано прощать и казнить…

— Вы говорите это затем, чтобы я засвидетельствовал ему своё нижайшее почтение и быстрее собственной тени исполнял его приказания?

— Делайте, что сочтете нужным, монсеньор, но помните: я вас предупреждал.

Разозленный и немного напуганный строптивостью узника губернатор удалился, бормоча себе под нос:

— К счастью, я буду присутствовать при их встрече и не позволю ему наболтать лишнего.

Час спустя Сен-Map и граф де Марли уже стояли у двери камеры.

— Господин губернатор, — сказал гость, — запомните, что никто, в том числе и вы сами, не должен находиться поблизости и слышать, о чем мы станем говорить с этим человеком. А посему удалитесь прежде, чем я постучу в дверь. И помните, ослушаться меня опасно…

Сен-Map поклонился. Он дрожал при одной мысли о том, как заключенный может принять графа. Если же они договорятся… то ему не сносить головы за жестокое обращение с братом короля. Тем не менее он был вынужден удалиться.

Граф вошел в камеру и оказался лицом к лицу со своим поверженным противником.

Встреча взволновала его даже больше, чем узника. Увидев перед собой страшную железную маску, он даже почувствовал некоторые угрызения совести.

— Здравствуйте, господин граф, — приветствовал его монсеньор Людовик, делая шаг вперед. — Посещать заключенных — это акт милосердия.

— У политики суровые законы… — ответил вошедший. — Но расскажи мне о себе, может быть, мне удастся сделать твою судьбы более… сносной.

— Я достоин жалости, не правда ли? Благодарю тебя, граф, хотя ты немного и опоздал с проявлением чувств. Рассказать о себе? А разве непонятно, как должен страдать изгнанник, чье проклятое лицо скрыто под железной маской?

— Успокойся, прошу тебя.

— Успокоиться, говоришь? Ты пришел, чтобы послушать меня, и ты меня услышишь! А раз уж я не могу показать тебе свое лицо, то покажу душу, в которой год за годом копились горечь и жажда мести.

— Если ты не угомонишься, я позову стражу.

— Не позовешь. А если попробуешь, один из нас не выйдет отсюда живым.

С этими словами монсеньор Людовик встал между графом и дверью.

— Ты боишься моего лица, — продолжал узник. — Оно преследует тебя в ночных кошмарах, и лучшее тому доказательство — твой приход. Ведь ты пришел проверить: не изменили ли меня мои страдания настолько, что мы уже не похожи? И не вздумай спорить, я все равно не поверю в твое запоздалое раскаяние.

— Чего же ты хочешь?

— И ты еще спрашиваешь? Хочу получить полный отчет о твоих мерзостях, преследованиях и убийствах. Трупы тех, кто, любя меня, погиб, окружают тебя и взывают о мщении. Ах, господин граф де Марли, титул короля Франции, видимо, слишком дорог вам, что вы не осмеливаетесь пользоваться им в моем присутствии! С твоей стороны было крайне неблагоразумно явиться к человеку, которого ты лишил всего и довел до отчаяния… потому что вот этими самыми руками, что ты связал несколько лет назад, вырвав из них шпагу, я задушу тебя, как бешеного зверя, лжекороль Франции!

И, вытянув руки, монсеньор Людовик приготовился броситься на своего противника, который слушал его, еле сдерживая закипавшую ярость. После гневных слов узника он воскликнул:

— Ты прав, проклятый! Один из нас лишний на земле. Что ж, иди сюда, я вырежу тебе сердце моим кинжалом.

— Трус! — вскричал монсеньор Людовик. — Ты считаешь себя сильнее, потому что вооружен, но за меня Бог и моя мать!

Юноша набросился на Людовика XIV, схватил его за горло и за руку, сжимавшую кинжал, и между ними завязалась ожесточенная борьба. Плотно обхватив друг друга, задыхаясь, но не издав ни звука, они упали на ковер. Король защищался с отчаянной яростью, понимая, что в случае неудачи пощады не будет; ценой нечеловеческого усилия ему удалось вырваться и подмять под себя противника.

Монсеньор Людовик быстро слабел, ему не хватало воздуха, железная маска не позволяла следить за всеми движениями короля; сказывались и годы заключения, подорвавшие его былую силу, тогда как Людовик XIV, с детства привыкший к физическим упражнениям, явно обладал большей гибкостью и лучшей реакцией.

Чувствуя себя побежденным, монсеньор Людовик с ужасом смотрел на занесенное над ним лезвие кинжала, пытаясь выскользнуть из-под колена, которым король наступил ему на грудь. Видя беспомощность противника, Людовик XIV издевательски усмехнулся и сказал:

— Ну же, зови на помощь Бога и свою мать! Молись, собака, ибо пришел твой смертный час.

— Эй, сударь, вы что, куда-то торопитесь? — вдруг раздался сзади чей-то насмешливый голос. — Сперва дайте человеку отдышаться, а уж потом предлагайте помолиться.

В тот же миг две сильные руки легли на спину Людовика XIV, вырвали у него кинжал и, как король ни сопротивлялся, два раза сильно ударили его головой о пол.

Несколько часов спустя после ухода Сен-Мара и Мистуфлэ, несшего труп Сюзанны, Фариболь, видя, что его друг не возвращается, почувствовал некоторое беспокойство. Вместе с Онесимо они спустились в зал воронок и уселись в темном углу. Время шло, и их тревога росла. Фариболь тихо чертыхался, Онесимо хранил гробовое молчание. Наконец Фариболь, стукнув себя кулаком по колену, воскликнул:

— Гром и молния! Мистуфлэ не возвращается, и боюсь, что мы попали в мышеловку.

— Как, учитель, вы полагаете…

— …Что наш план раскрыт, что смерть мадемуазель Сюзанны была лишь прелюдией к гибели шевалье де ла Бара и Ивонны, что Мистуфлэ пытался их спасти и…

— О Боже!

— И что мы в западне, — с яростью закончил Фариболь.

— Проклятие! — вскричал Онесимо и разразился таким потоком отборной брани, что Фариболь аж подскочил на месте.

— Онесимо, — сказал он, когда тот закончил, — я понимаю твой гнев и поэтому тебя прощаю… Но, тысяча чертей! Если они убили Мистуфлэ, то клянусь его тенью…

— Она здесь, хозяин, — донеслось откуда-то из-под земли.

У Онесимо подогнулись колени, и он принялся лихорадочно молиться; Фариболь отступил к стене, бормоча:

— Клянусь, это его голос…

И тут над отверстием воронки, уходившей в подземный грот, показалась голова, а затем плечи Мистуфлэ. Через мгновение он уже стоял рядом с ними.

— Да это же он сам, из плоти и крови! Гром и молния, Мистуфлэ! — вскричал Фариболь. — Дай обнять тебя, бездельник!

И с огромным чувством он заключил гиганта в свои объятия. Онесимо ловил руки Мистуфлэ и целовал их, как верный пес, выражающий таким образом радость по поводу возвращения своего хозяина.

— Так, значит, ты не умер? — ехидно спросил Фариболь.

— Нет, но был близок к этому, как никогда, — ответил Мистуфлэ и рассказал друзьям, что с ним приключилось. Мы опускаем начало его повествования, поскольку оно и так известно читателю, и перейдем сразу к тому моменту, когда Сен-Map столкнул Мистуфлэ в пропасть.

— Боже мой! — говорил Мистуфлэ. — Моей первой мыслью было, что это конец. Я оказался в воде, окруженный повсюду гладкими скалами, уходившими вниз наподобие гигантской воронки. Меня увлекло в страшный водоворот, и я глазом не успел моргнуть, как был уже под водой, опускаясь все ниже и ниже вместе с течением. Море крутило и швыряло меня из стороны в сторону. Потом течение стало ослабевать, и я отдался на его волю. Внезапно мои руки нащупали выступ скалы, и я чудом на него вскарабкался. Мне повезло, моя голова оказалась над поверхностью воды. Надо мной был темный свод подземного грота, а где-то впереди, там, куда бежали воды, лежало море. Я остался жив, но мне потребовалось не меньше часа, чтобы восстановить силы и плыть дальше, вдоль береговой линии, поскольку я сразу решил вернуться через зал воронок.

Когда прошло достаточно времени, я бросился в воду и минут через пятнадцать уже проплывал мимо башни северного бастиона. Начиналась гроза, молнии освещали все вокруг не хуже солнца, и так мне довелось стать свидетелем страшной смерти шевалье де ла Бара… Ему на шею накинули петлю и столкнули его с вершины башни…

— Гром и молния! — воскликнул Фариболь. — Я не ошибся. Они раскрыли наш заговор! И теперь мадемуазель Ивонна…

Внезапно он замолчал, прислушался и шепнул:

— Внимание!

Над ними, в круглом сводчатом зале, по периметру которого были высечены узкие длинные пещеры, за что он и был прозван «зал гробов», открылась и закрылась дверь, а затем раздался звук тяжелых медленных шагов.

— Наверху кто-то есть! — тихо сказал Фариболь.

Все стихло.

— Странно! — пробормотал Мистуфлэ. — Ничего не слышно, но ведь кто-то туда вошел… Черт возьми, я войду посмотрю!

Мистуфлэ поднялся этажом выше, осторожно приоткрыл дверь, и… ничего не увидел. Тогда он бесшумно двинулся вперед, сделав знак остальным следовать его примеру. Вдруг их внимание привлек какой-то слабый шепот, донесшийся со стороны одного из «гробов». Мистуфлэ, удвоив осторожность, направился туда и, неожиданно издав яростный вопль, как тигр бросился вперед.

Ньяфон с сатанинской радостью вцепился в бесчувственное тело Ивонны и, не теряя времени, потащил его в зал гробов. Там, отодвинув решетку у отверстия одного из них, он запихнул в него Ивонну. Впившись глазами в лицо своей жертвы, он уже собирался привести ее в чувство, чтобы начать задуманную пытку, когда кулак Мистуфлэ чуть не вышиб ему мозги.

— Гром и молния! — вскричал Фариболь в восторге от силы своего ученика. — Откуда взялось это исчадие ада?

Между тем Мистуфлэ осторожно извлек из гроба Ивонну и водворил на ее место Ньяфона. Девушка вскоре пришла в себя, и радости ее не было предела, когда она обнаружила, что находится среди друзей.

— Не волнуйтесь, мадемуазель, — сказал Фариболь. — Провидение на нашей стороне. Теперь пора подумать об освобождении монсеньора Людовика.

— И да поможет нам Бог! — закончила за него Ивонна.

— Надеюсь, что мы быстро управимся, мадемуазель. Посмотрите, сколько уже сделано.

И действительно, с помощью приставной лестницы, по которой тюремщики поднимались и спускались с этажа на этаж, Фариболь и Онесимо добрались до самой высокой точки сводчатого потолка и возвели там нечто вроде строительных лесов, стоя на которых, они один за другим вынули несколько массивных камней. Сквозь образовавшееся глубокое и достаточно просторное отверстие уже были видны плиты пола в камере узника.

— Через несколько часов, — сказал Фариболь, — мы навестим монсеньора Людовика через дверь, о существовании которой никто и не подозревает.

— Поспешите! — воскликнула Ивонна. — Ведь каждая минута — это столетие мучений для моего мужа.

Друзья вскарабкались на леса и так тихо, что их не слышал даже узник, продолжили свою работу. Наконец через четыре часа Мистуфлэ вздохнул с облегчением: теперь лишь одна тонкая плита отделяла его от цели. Еще два часа спустя она была извлечена, и из отверстия до них донеслись рассерженные голоса, а затем шум яростной схватки.

— Тысяча чертей! — воскликнул Фариболь. — Похоже, мы успели вовремя.

Достав кинжал, он крестообразно разрезал закрывавший отверстие ковер, и, взобравшись наверх, поспешил на помощь монсеньору Людовику. Фариболь, как уже известно, оглушил графа де Марли, а подоспевший Мистуфлэ крепко его связал.

Ивонна бросилась к своему мужу, и они крепко обнялись.

Монсеньор Людовик горячо поблагодарил своих спасителей, а затем позволил Ивонне снять с себя железную маску. Из угла донесся сдавленный вопль: пришедший в себя Людовик XIV увидел перед собой постоянную муку своей совести — лицо брата.

Монсеньор Людовик подошел к нему и холодно сказал:

— Посмотри на меня и убедись в нашем полном сходстве… И знаешь, о чем я подумал? А что если, воспользовавшись правом сильнейшего, я надену на тебя это адское приспособление и оставлю здесь вместо себя, а сам взойду на трон…

Монсеньор Людовик взглянул в испуганное лицо короля и, повернувшись к своим друзьям, приказал:

— Наденьте на него железную маску!

И с этими словами он навалился на брата и схватил его за горло, чтобы тот не кричал. Решив, что это конец, король потерял сознание. Пока Фариболь возился с маской, монсеньор Людовик быстро поменялся со своим братом одеждой, не забыв надеть и его большой парик, уже вошедший тогда в моду. Теперь, взглянув на него, никто бы не усомнился, что перед ним Людовик XIV.

Фариболь и Мистуфлэ положили короля на кровать.

— А теперь, монсеньор, — сказал Фариболь, — нам нельзя терять время. Бежим, немедленно!

— Бегите, — спокойно ответил монсеньор Людовик.

— А ты? — с испугом спросила Ивонна.

— Нет. Но можешь не волноваться, я ничем не рискую. Через несколько дней мы встретимся, чтобы больше никогда не разлучаться. Я хочу выйти отсюда как король.

— А если губернатор заподозрит…

— Невозможно. Кроме того, я вынужден так поступить, ведь в противном случае, обеспокоенный столь затянувшейся встречей братьев, он непременно явится сюда. Не бойтесь… Я выберусь с острова еще раньше вас.

Все еще сомневаясь, они тем же путем спустились в «зал гробов», оттуда — в «зал воронок» и вскоре уже сидели в лодке.

Между тем монсеньор Людовик, подойдя к двери, громко позвал тюремщика. Губернатор лично поспешил открыть ему дверь и склонился в низком поклоне.

— Вы были правы, — признал он, — положение этого несчастного больно ранило мое сердце. Он также под большим впечатлением от нашей встречи… Несколько часов его не стоит тревожить. Я же хотел бы немедленно отбыть. Передайте на корабль, пусть готовятся к отплытию. Шлюпка еще на берегу? Чудесно, чудесно… Да, поумерьте на сегодня вашу строгость к заключенным, устройте им что-нибудь вроде праздника, пусть они хотя бы на день забудут о своих мучениях.

И с этими словами монсеньор Людовик отправился к шлюпке, поднялся на борт корабля и отбыл в Тулон, где и должен был встретиться со своими друзьями в гостинице «У моряка».