1328 г. от Прихода Триединых Вилладун. Обитель Ордена Милосердия

«И разделил Неназываемый Себя на четыре части и даровал Он Первой Мудрость…».

Книга Прихода

— Ты где, постреленыш? Эдмунд! Эдмунд Ойкент! Несносный мальчишка! — Раскатистый голос матери-экономки разносился по всей территории крошечной обители Ордена Милосердия, перекрывая шум дождя, который на глазах, стремительно превращался в безостановочный, столь частый для ранней весны ливень. И вновь пронзительное, набиравшее силу:

— Эээдмууунд!!!

Между тем виновник назревавшего, нешуточного скандала, сидел на раскидистой, старой яблоне, что стояла в самой глубине фруктового сада. Столетние деревья росли на небольшой территории, примыкавшей к речной террасе, и служили не только приятной возможность разнообразить привычный рацион для воспитанников, но и популярным убежищем, в котором они скрывались от наставников и друг друга. Долговязый подросток, с тонким, скуластым лицом, задумчиво жевал травинку, прикидывая различные варианты своего ближайшего будущего. Слезать с насиженной яблоневой ветки, прикрывавшей угловатое тело густой листвой, откровенно не хотелось. Вместе с тем, было ясно, что на этот раз простым выговором ему не отделаться. И, что самое печальное, наказание представлялось неотвратимым. Это необыкновенно огорчало и тревожило одновременно. Планов на вечер было много, но теперь они все были под угрозой. От Хилды-Драконихи так просто не отделаться. Эдмунд не сомневался, что скоро его найдут. Это был лишь вопрос времени. Сестра-экономка почти всегда его находила, вытаскивала из самых укромных, потаенных местечек, про которые ни кто в обители не мог знать. По крайней мере, так ему казалось. Однако стоило ей начать поиски и вскоре, натруженная, мозолистая рука вцеплялась в непослушные мальчишеские кудри и волокла в темный провал деревянного сарая, служившего не только местом хранения самого разного ненужного хлама, но и его, Эдмунда персональной тюрьмой. Паренек почесал длинный нос и вновь задумался. Сегодня была надежда на дождь. Кроме того, быстро вечерело. Это означало, что брат Раббан, по-видимому, уже закрыл ворота обители. Тогда надежда, конечно, есть. Через пару часков, когда все рассосется, он сам спустится с дерева и проберется в спальный флигель. Утром же можно снова удрать или придти к отцу-настоятелю с повинной. В любом случае за прошедшее время многое забудется, сестра Хидла успокоится, и головомойка будет как минимум приемлемой. Был вариант и с немедленной сдачей, так как надвигавшийся ливень грозил вымочить его до нитки. Не слишком густая молодая листва едва ли служила надежным укрытием от дождя. Стоило учитывать и время года, которое обещало весьма холодный душ. Между тем студеную воду Эдмунд не любил, тем более, когда невольную ванну приходилось принимать полностью одетым. Подумав минуту, он согласился с грустной мыслью о добровольной сдаче, однако этот, безусловно, благородный порыв, был самым неожиданным образом пресечен самой сестрой-экономкой, которая внезапно престала призывать на его голову все кары небесные. Осторожно выглянув из своего, как ему представлялось, абсолютно неприметного укрытия Эдмунд увидел своего преследователя, стоявшую около дерева и с нескрываемой яростью уставившуюся на него в упор. А потом раздался тихий, полный невысказанного гнева шепот:

— Немедленно слезай оттуда мелкий паршивец? — В голосе высокой, полной женщины кипело бешенство, которое, лишь разгоралось, наталкиваясь на упрямый взгляд бирюзовых глаз.

— Не слезу. — Мальчик, нахально уставился на сестру-экономку, не испытывая ни малейшего страха или смущения.

— Позову отца-настоятеля.

Эдмунд лишь пожал плечами, хотя угроза ему не понравилась. Разумеется, добрейшего отца Анселло он ничуточки не боялся, как, впрочем, и всех остальных в этой обители. Но месяц назад между ними состоялся долгий разговор, состоявший из угроз, увещеваний, призывов к совести и наставлений вести себя так же, как другие воспитанные мальчики. Последних, по мнению Эдмунда, не наблюдалось на пространстве в пятьдесят миль от обители, однако тогда он молчаливо кивал, соглашаясь с искренним желанием отца-настоятеля видеть его почтительным, вежливым и услужливым.

— Послушайте сестра Хилда, — Эдмунд посмотрел ей прямо в глаза, зная, что это всегда срабатывало, — давайте договоримся… — Однако, закончить он не успел.

Грозная экономка внезапно осела на землю и беззвучно заплакала. Это было неожиданно и… как-то неправильно. В отличие от многих других сестер Ордена Милосердия Хилда не пожелала в свое время выйти замуж и посвятила свою жизнь обители и ее немногочисленным обитателям. Она была не похожа на других сестер — добродушных и покладистых. Железная воля, хозяйственная хватка, способность на равных говорить и с высоким лордом и последним крестьянином, делали ее незаменимым помощником для мягкого и снисходительного отца Анселло. Добрая, но рачительная, заботливая, но суровая Хилда-Дракониха твердой рукой вела хозяйство в далекой, забытой Триедиными и властями обители. Конечно, Эдмунд порой тяготился мелочной опекой, и, как ему казалось, излишней требовательностью сестры-экономки, но при этом всегда чувствовал ее неподдельные заботу и внимание. За это он был искренне признателен, что, впрочем, не мешало ему регулярно совершать грабительские вылазки в продуктовые кладовые обители, возглавлять тайные походы на столь любимую им и стальными мальчиками-воспитанниками кухню, устраивать всевозможные каверзы кротким и смиренным братьям и сестрам. Неудивительно, что вызванное этими бесконечными проделками ожесточенное противостояние с сестрой-экономкой, в большинстве случаев заканчивалось для него очередной выволочкой, распухшим ухом, а зачастую и весьма болезненным стоянием на горохе. Тем не менее, противоборствующие стороны друг друга уважали, боролись в рамках неписанных правил, основной смысл которых сводился к незамысловатым: «не пойман — не вор» и «не навреди обители». Тем неприятнее был для обоих факт, что сегодня Эдмунд, хотел он того или нет, эти правила нарушил, пересек невидимую, но очевидную для присутствующих черту.

Подросток стремительно соскользнул вниз и, опустившись на колени рядом с отвернувшейся от него немолодой женщиной, тихо прошептал:

— Простите. Я…, - голос его на мгновение прервался, — постараюсь так больше не делать. Он положил руку на вздрагивавшее плечо и твердо добавил:

— Больше я туда не пойду. Клянусь Триедиными. Кладовая загорелась потому, что Арибо меня случайно толкнул, масло вылилось и…

Эдмунд тут же остановился, осознав, что выдал не только себя, но и подельника, поэтому замолчал и, сжав губы, уставился на носки старых, широконосых башмаков.

Сестра Хилда обернулась. Ее плоское, некрасивое лицо, на котором еще лившиеся слезы смешивались с дождевыми каплями, несколько мгновений ни чего не выражало, но затем как-то разгладилось, подобрело, а серо-зеленые, на выкате глаза окинули нескладную, одетую в явно коротковатые штаны и застиранную рубаху фигуру тем особым взглядом, которым матери награждают набедокуривших детей. Она провела по голове подростка рукой, приглаживая постоянно топорщившиеся и давно не стриженные темно-медные волосы, тяжело вздохнула, и уже старательно пряча улыбку, произнесла:

— Тебе предстоит тяжелый разговор. У всякого терпения есть пределы и, ты не поверишь мой мальчик, они есть даже у нашего отца-настоятеля. Так что, разговор будет очень тяжелый, ну и, кроме того, — она уже не скрываясь улыбнулась, — ооочень долгое стояние на горохе. Ты же мог погибнуть дурачок. И что бы я тогда сказала…, - сестра Хилда запнулась, — отцу Анселло и сестрам. И вообще, — улыбка исчезла, слезы высохли и лишь слегка припухшие глаза напоминали, что еще совсем недавно Хилда-Дракониха не скрываясь плакала, — как это тебе удается? Я шла сюда с твердым, непреклонным желанием оторвать тебе уши, надрать задницу, но ты… Она не договорила, выпрямилась, молниеносно превращаясь в некоронованную хозяйку обители, и сухо бросила:

— За мной Эдмунд.

* * *

Они вместе вышли на вымощенную камнем дорожку, которая вела к главному зданию обители. Дождь уже лил вовсю. Сестра Хилда шла, держа голову прямо, по привычке высматривая возможный беспорядок во вверенном хозяйстве. Эдмунд, напротив, шлепал по лужам, упорно глядя себе под ноги и, пиная стремительно намокавшими башмаками все попадавшиеся по пути камешки. Торопиться ему совсем не хотелось.

Из маленькой сторожки им навстречу выглянул брат Раббан, седой как лунь и глухой как пень брат-привратник. Отсутствие зубов не мешала ему широко улыбаться, приветствуя запоздавшую парочку. — Попался голубчик, — привратник ехидно потирал узкие, покрытые густой сетью старческих вен, ладони. — Все шалишь милок. Эхе-хей. Доиграешься ты когда-нибудь. — Однако, подождав когда мать-экономка пройдет мимо, он снова по-детски улыбнулся беззубыми деснами и, наклонившись к Эдмунду, прошептал: — Не бойся птенчик. Гроза отгремела. — И подмигнув на прощание со скрипом начал закрывать деревянную калитку главного входа.

Брат Анселло — столь же высокий и дебелый как и сестра Хилда, молчаливо ожидал их на пороге своего крошечного, расположенного на первом этаже обители кабинета. Сердито глядя на приближавшегося Эдмунда, он потянул сестру-экономку за широкий рукав малахитовой каппы, приглашая пройти в темную, пропахшую затхлым запахом старых книг комнатку.

Он сердито посмотрел в сторону провинившегося воспитанника. — Полагаю, Вам молодой человек стоит немедленно пройти к себе. — После чего с треском захлопнул видевшую виды дверь. Тут же спохватившись, настоятель торопливо приоткрыл её и с показной суровостью произнес вслед удалявшейся угловатой фигуре. — Не забудь высушиться у очага в столовой и попроси сестру Вибеку налить тебе горячего супа. Она спрашивала про тебя.

Вернувшись в кабинет, он тут же устыдился собственной слабости, вспомнив о проступке воспитанника. На полном, широком лице отца Анселло вновь появилось выражение озабоченности и досады. — Это просто невозможно! Сегодня он чуть не спалил нам всю обитель. — Пухлые щеки еще больше покраснели, близорукие глаза сощурились, высматривая в витраже из толстого двуцветного стекла давно появившиеся трещины. Настоятель повернулся ксестре-экономке, чей традиционный сестринский наряд промок насквозь и просачивался темными лужицами на чистую солому, устилавшую земляной пол.

— Немедленно садись к огню. — Брат Анселло взял сестру Хилду за руку, заставляя присесть на трехногий табурет, стоявший у небольшого, сильно чадившего камина.

— Простудишься, а потом лечи. — Добродушное ворчание отца-настоятеля было наполнено нескрываемым теплом и заботой. Присевшая на заскрипевший под немалым весом табурет сестра Хилда, расслабилась, хмыкнула и протянула к огню озябшие руки:

— Старость не вылечишь. Хватит Сел, мы слишком давно друг друга знаем. Что случилось?

— Что случилось?! — И без того высокий голос брата Анселло неожиданно сорвался на визг. Однако быстро спохватившись, он заметно тише добавил:

— Эдмунд не может себя контролировать, вот что случилось.

— Он всего лишь мальчик. Хулиганистый, озорной, вспыльчивый. Но, — сестра подняла внезапно построжевшее лицо,? добрый, ранимый и отходчивый. Он другой, чем… ну ты сам понимаешь.

Заметно взволнованный брат Анселло отвернулся и вновь устремил взгляд на красно-синие стекла витража. Затем подошел к книжному шкафу и провел пальцем по корешкам многократно прочитанных и нежно любимых книг. Это неожиданно успокоило.

— Ты знаешь Хилда, я его люблю. Мы все его любим. Он особенный. Даже те, кто не знает ни чего, это чувствуют. Просто смотрят на него, стоят рядом, разговаривают и… ощущают признаки Дара. Это невозможно скрыть. Уже сейчас он признанный вожак, бесстрашный заводила. Но…, - отец-настоятель потер внезапно заболевшие виски, — он опасен. Его сила, его кровь. Это ни куда не исчезнет. Напротив, оно будет расти, распирать его изнутри и когда-нибудь Эдмунд погубит и себя и всех нас. Ему скоро шестнадцать и тогда Дар окончательно проснется. И как ты думаешь, в таком случае нам удастся все это сохранить в тайне? Да любой, кто увидит его, поймет кто он.

— До сих пор, все кто его видел, ни чего не заподозрили, — неуверенно буркнуласестра-экономка. — Он не очень похож на своего отца.

— Хилда, милая очнись, — от возмущения настоятель подскочил на месте. — Почему волосы нашего Эдмунда цвета меди доподлинно знаем только мы с тобой, а про цвет его глаз я даже думать не хочу. — Брат Анселло тяжело дышал. — Но всё это не важно. Его породу видно и без этого. Он тот, кто он есть и не тебе, ни мне этого не изменить.

— На него ни кто здесь не обращает внимание, — упрямо твердила его собеседница. — Просто еще один рыжеволосый мальчишка.

— Ни кто!? — переспросил настоятель. — А кому собственно обращать внимание? Десятку окрестных крестьян, которые привозят сюда продукты? Или брату Раббану, который на прошлой неделе уверял меня, что с ним разговаривала Средняя и благодарила за безупречную службу привратником? — Заметив, что его пальцы дрожат, настоятель поспешно заложил ладони за широкий кожаный пояс. Может сестры, что воспитывали его с детства и не выезжали никогда дальше окрестностей Вилладуна? Что же до его малолетних дружков, то они такие же проказники как и он. Для них он просто Эд. Мальчишка, с которым они вместе росли и учились. Все они смотрят на него снизу вверх. Но что это меняет? Они просто в восторге от всех тех затей, что он придумывает. Его лидерство ими принимается как данность. Но стоит заглянуть сюда повидавшему свет купцу, да даже нашему милому тану Ригаоху или его любопытной супруге и всё. Нашей тайне конец. О Триединые! — Отец-настоятель поднял глаза к потолку. Скороговоркой произнеся краткую молитву, он вновь с упреком взглянул на собеседницу. — Ты не сможешь его прятать постоянно. Любой, кто даже мельком видел его отца или деда поймет кто он, как только взглянет на мальчику. А если сюда заглянет какой-нибудь красный? И как тогда защитить Эдмунда, если окружающие узнают кто перед ними? Нет, его не скроешь. И первый вопрос, что придет им в голову, почему Младший Владыка рыжий? Это ведь мы знаем, кто его мать, а остальные…

— Замолчи! Немедленно! — В этот момент, внезапно вставшая во весь рост сестра Хилда напоминала медведицу, готовую разорвать любого, кто угрожал ее детенышам. Темное платье дымилось от уходившего вверх пара, глаза потемнели. Отец-настоятель опасливо отступил и, споткнувшись о скамейку, с шумом упал.

— Я дала клятву его бабушке и ее сдержу. До тех пор пока я рядом никто не узнает кто он. А если осведомленные проболтаются, — тут она посмотрел жестким взглядом на пытавшегося встать брат Анселло, — то их шея об этом пожалеет. Очень горько пожалеет.

Отец-настоятель, наконец-то поднялся, кряхтя и неуклюже отряхиваясь, а затем укоризненно посмотрел на собеседницу.

— Вас бимагиков справедливо не любят. Да и за что вас любить? То ты плачешь над раздавленным цыпленком, то грозишь свернуть шею своему старинному другу. Вы непредсказуемы.

Сестра-экономка улыбнулась. — Тут ты прав. Твою жирную шею я приберегу для себя.

— Ну, допустим, не такая уж она и жирная, — брат Анселло с облегчением рассмеялся.

* * *

— Наконец-то. Идет прямо сюда. — Темноволосый крепыш еще раз выглянул из-за каменной колонны и махнул рукой, призывая товарищей успокоиться. — Дракониха отстала. Направилась к Пухляку. — Он хихикнул. — Снова будут греть друг дружку. И, кажется, взбучка Эду откладывается.

— Прекрати Арибо, — коротко стриженный, голубоглазый паренек нахмурился. — У тебя на редкость грязный язык. А Эд подставился из-за тебя. Болван ты этакий.

— Зато ты чистоплюй. Подлиза. — Крепыш ловко спрыгнул с постамента и угрожающе засопел. Стоявший рядом третий юноша, высокий и сероглазый испуганно втянул голову в плечи. — Кончайте ребята. Пожалуйста. Дракониха увидит и нам всем не поздоровится.

На его неловкие уговоры никто не обратил внимание. Назревала драка.

— Прекратите. — В проеме арки появилась длинная фигура виновника недавнего переполоха. — Успокойтесь оба. И быстро. — Эдмунд быстро взглянул на белобрысого.

— Я тебя сдал Арибо. Случайно. Но, думаю, проблем не будет — Рассказывать про слезы Хилды не хотелось. — Больше ни каких набегов на кладовую. Я обещал. Удо?

Голубоглазый парнишка молча кивнул.

Эд повернулся и подмигнул Киппу, который облегченно рассмеялся. — Да, конечно.

Эдмунд посмотрел на третьего товарища.

— Арибо? — Тот капризно выпятил нижнюю губу. — А если захотим есть? В прошлый раз пропустили ужин и от голода животы скрутило. Поэтому и полезли. — Он с вызовом посмотрел на друзей. — Неа, на такое я не согласный.

— Мне пришлось поклясться Хилде, — в голосе Эдмунда появилось напряжение.

— Зато я ни чего не обещал. — Однако, увидев нараставшее бешенство в глазах друга, Арибо попятился и испуганно зачастил. — Я собственно не против. Можно кладовую и не трогать. Но, — он попытался спасти остатки самоуважения, — кухня святое. Про нее ты же слово не давал?

— Согласен. — Эдмунд неожиданно тепло улыбнулся. — Про кухню уговора не было.