Утро началось с порчи вещей. Он смахнул c тумбочки бокал с водой, тот врезался в стену и разлетелся осколками. Но разбивался он медленно. Это удивило бы Винсента, если б он успел сфокусировать взгляд. Но за стаканом он потянулся спросонья.

И разбудила его не привычная трель будильника, а странный, негромкий звук — что-то глухо рокотало на басах. Хотя стрелки часов показывали ровно шесть утра — время для звонка. Рокот повторился, и казалось, он идет именно из часов.

Чарльз Винсент протянул руку и дотронулся до будильника. В ответ на прикосновение тот соскользнул со столика и запрыгал по полу — неспешно, как в замедленной съемке. Винсент поднял будильник — тот уже не тикал, потряс его — но часы не заработали.

Он проверил электрические часы на кухне. Они показывали шесть, секундная стрелка стояла на месте. Часы-радио в гостиной тоже показывали шесть, секундная стрелка не двигалась.

— Свет есть в обеих комнатах, — пробормотал Винсент. — Тогда почему же часы стоят? Или розетки, в которые они включены, запитаны от другого источника?

Он вернулся обратно в спальню и взял в руки наручные часы. Они тоже показывали ровно шесть, и длинная стрелка также не проявляла жизни.

— Что за черт? Почему остановились все часы, и механические, и электрические?

Винсент подошел к окну и выглянул наружу. Огромные часы на здании «Взаимного страхования» показывали шесть, секундная стрелка не двигалась.

— Что ж, возможно, это происходит не только у меня. Как-то я услышал странную теорию, будто бы холодный душ стимулирует мыслительные процессы. Мне это никогда не помогало, но почему бы не попробовать еще раз? Чистоплотность послужит хорошим оправданием.

Но душ не работал. Вернее, он работал: вода шла, но не как вода, а как густой, растянувшийся в воздухе сироп. Винсент протянул руку, чтобы потрогать воду, и она разлетелась на мелкие причудливые шарики, которые медленно поплыли по душевой. Но на пальцах все же осталось ощущение воды. Она была мокрая и приятно холодила кожу. За четверть минуты она покрыла ему плечи и спину, и Винсент испытал прилив блаженства. Он подождал, пока вода смочит голову, и мысли действительно прояснились.

— Дело не во мне. Я в порядке и не виноват, что вода с утра течет еле-еле, и вообще все вокруг сошло с ума.

Чарльз Винсент потянул за конец полотенца, и оно расползлось под рукой, словно мокрая туалетная бумага.

После этого он решил обращаться с вещами предельно аккуратно: брал мягко, почти нежно, чтобы не сломать и не повредить. Он побрился, несмотря на медленную воду в кране. С величайшей осторожностью оделся, не испортив при этом ничего, кроме шнурков, но они и так рвутся почти все время.

— Что ж, если дело не во мне, значит, нужно посмотреть, что происходит с остальным миром. Когда я выглядывал в окно, на улице светало. Прошло минут двадцать, следовательно, утро в разгаре и солнце должно осветить верхние этажи «Взаимного страхования».

Но ничего подобного на самом деле не наблюдалось. Было очевидное утро, но за последние двадцать минут светлее не стало. Большие часы на улице по-прежнему показывали шесть часов, их стрелки находились в том же положении, что и раньше.

Хотя что-то в них все-таки изменилось. Винсент восстановил в памяти образ часов, какими он видел их некоторое время назад. Все верно, секундная стрелка изменила положение. Она прошла треть круга.

Винсент придвинул к окну кресло и стал наблюдать за часами. Движения секундной стрелки не воспринимались глазом, однако ее положение все же менялось. Винсент наблюдал за стрелкой около пяти минут. За это время она передвинулась на пять делений.

— Выходит, проблема не во мне, проблема у кого-то из часовщиков: земного ли, небесного ли.

Он вышел из дома раньше обычного, так толком и не позавтракав. Со временем творилось что-то невероятное — тогда откуда ему знать, что он вышел раньше обычного? По положению солнца и показаниям часов? Но ведь ни то, ни другое больше не работало.

Позавтракать толком не удалось, потому что кофе не варился, а бекон не поджаривался. По сути, огонь не грел. Пламя поднялось над газовой горелкой, как медленно раскрывающий лепестки цветок, потом горело стабильно. Но сковорода не нагревалась, и вода оставалась холодной. А до этого кофейник наполнялся из-под крана не менее пяти минут.

Намучившись, Винсент позавтракал парой ломтиков черствого хлеба и остатками вчерашнего мяса.

Улица поразила тишиной и отсутствием движения. У тротуара стоял грузовик. Не сразу Винсент понял, что грузовик движется, только очень медленно. Но ведь не существует такой передачи, которая перемещала бы машину с такой скоростью! Позади грузовика стояло такси, и, только внимательно присмотревшись можно было понять, что оно тоже движется. Потом Винсент испытал шок! При неверном утреннем свете он разглядел, что таксист мертв. За рулем сидел мертвец, и его глаза были открыты!

Как бы медленно такси ни двигалось и чем бы оно ни приводилось в движение, его следовало остановить. Винсент подошел к машине, распахнул дверцу и дернул ручной тормоз. После этого он заглянул водителю в глаза, чтобы убедиться, действительно ли тот мертв. Но однозначного ответа он не получил. Винсент почувствовал тепло, исходящее от тела таксиста.

И тут глаза покойника начали закрываться. Они закрылись и снова открылись. На все это ушло секунд двадцать. Что за чертовщина! От вида медленно закрывающихся и открывающихся глаз Винсента пробрал озноб. А мертвец начал заваливаться вперед. Винсент придержал его за плечо, однако движение тела было сколь медленным, столь и неудержимым. Винсент не смог даже притормозить его движение.

Оставив попытку, Чарльз Винсент стал с любопытством наблюдать за таксистом со стороны. Через несколько секунд лицо водителя коснулось руля, но тело продолжало движение, словно не собираясь останавливаться. Лицо человека вжалось в руль. Винсент снова ухватился за мертвеца и отчасти компенсировал давление. Но лицо уже было травмировано, и в обычной ситуации из ран потекла бы кровь.

Впрочем, человек умер какое-то время назад, поэтому кровь, несмотря на то что тело оставалось теплым, уже свернулась: прошло не менее двух минут, прежде чем она выступила из ран.

— Что бы я ни сделал, наделал я достаточно, — произнес Чарльз Винсент. — И в каком бы кошмаре я ни очутился, дальнейшее вмешательство принесет еще больше вреда. Лучше оставить все как есть.

Он пошел вниз по утренней улице. Автомобили двигались невероятно медленно, словно приводились в действие невообразимыми редукторами. И повсюду были застывшие люди, как будто замороженные. Несмотря на раннее утро, было не так уж и холодно. Но люди застыли, причем в разных фазах движения, как будто играли в игру «Замри-отомри».

— Как эта девушка — кажется, она работает через дорогу от нас — могла умереть на ногах, да к тому же в процессе выполнения шага? — удивлялся вслух Чарльз Винсент. — Да и не похожа она на покойницу. А если и похожа, то умерла с очень живым выражением лица. И — о, господи! — она делает то же, что и таксист!

Он увидел, что глаза девушки начали закрываться. Примерно за четверть минуты они закрылись и открылись снова. Плюс ко всему — и это было необычнее всего — девушка перемещалась в пространстве: она заканчивала широкий шаг вперед. Винсент хотел засечь время, чтобы определить скорость ее движения. Да как это сделать, если все часы в мире сошли с ума? Он оценил скорость на глазок: девушка делала около двух шагов в минуту.

Винсент зашел в кафе. Ранние посетители сидели за столиками. Он не раз видел их с улицы сквозь стекло. Девушка за стойкой пекла оладьи и как раз переворачивала одну из них. Оладья некоторое время висела в воздухе, потом поплыла, словно бы гонимая ветерком, и медленно, как сквозь воду, опустилась вниз.

Завтракающие за столиками, как и люди на улице, были все поголовно мертвы, но при этом двигались, хоть и едва заметно. Смерть настигла их, по-видимому, прямо в процессе прихлебывания кофе, поедания яичницы и пережевывания тоста. Будь у них неограниченное время, они наверняка все допьют, доедят и прожуют, потому что во всех них присутствовала тень движения.

Ящик кассового аппарата был открыт, пальцы кассира сжимали купюры, и к ним тянулась рука посетителя. Со временем, учитывая его новое течение, их руки непременно встретятся, и передача денег состоится. Так оно и случилось спустя минуты полторы или две, максимум две с половиной. Время и так-то трудно оценивать, а теперь это стало просто невозможно.

— Я все еще голоден, — заметил вслух Чарльз Винсент, — но ждать, пока здесь обслужат, нет смысла. Можно просто взять то, что хочется. Им ведь все равно, они мертвы. А даже если не мертвы, то все равно, похоже, они меня не видят.

Он съел несколько булочек. Открыл бутылку молока и перевернул ее над стаканом. Пока молоко вытекало, он успел съесть еще одну булочку. Все жидкости стали невыносимо вязкие.

Позавтракав, Винсент приободрился. Надо бы заплатить, но как?

Он вышел из кафе и направился вниз по улице. Было раннее утро, хотя время больше не зависело ни от солнца, ни от часов. Огни на светофорах не менялись. Он сел на скамейку в небольшом сквере и долго наблюдал за городом и часами на «Коммерц-билдинг». Но, как и все остальные часы, эти тоже стояли. Точнее, их стрелки двигались слишком медленно, чтобы это движение можно было увидеть.

Прошло не менее часа, прежде чем сменились огни на светофоре. Но все же они сменились. На другой стороне улицы стояло здание. Винсент выбрал на нем точку и стал наблюдать за положением машин относительно этой точки. Оказалось, что машины движутся — за минуту они сместились на целый корпус.

Тут Винсент вспомнил, что забрел далеко от своего офиса, и забеспокоился. Лучше пойти на работу, как бы ни было рано. Или казалось, что рано.

Он отметился на входе. В офисе никого не было. Он решил не смотреть на часы и очень осторожно обращаться с предметами из-за их странной хрупкости. За исключением этих моментов, все остальное выглядело как обычно. Как раз накануне он заявил, что, будь у него пара лишних дней, он переделал бы все накопившиеся дела. Поэтому сейчас он решил спокойно поработать. Если не стрясется чего-нибудь еще.

Несколько часов он заполнял таблицы и составлял отчеты. В офисе так никто и не появился. Наверное, что-то стряслось? Определенно, стряслось. Сегодня не праздник и не выходной. Значит, офис пуст по иной причине.

Сколько часов может потратить на выполнение задачи усидчивый и целеустремленный человек? Час проходил за часом. Винсент не проголодался и не сказать чтобы устал. Но переделал кучу работы.

— Должно быть, половину. Не знаю, как это получилось, но я наверстал, по меньшей мере, один день. Продолжу в том же духе.

В поте лица он трудился еще восемь или девять часов, пока не переделал остаток работы.

— Ну а теперь можно поработать в счет будущего. Сделать разметку и перенести шаблоны. Занести в таблицы все данные, кроме показателей из будущих отчетов.

Так он и сделал.

— Теперь меня работой не завалить. А сегодня я вообще могу валять дурака. Не представляю, какой нынче день, но я проработал часов двадцать кряду, а никто так и не появился. Похоже, и не появится. Если они передвигаются с той же скоростью, что и люди из уличного кошмара, стоит ли удивляться, что их нет до сих пор.

Он сложил руки на стол и опустил голову. Последнее, что он увидел, перед тем как закрыть глаза, — уродливый большой палец на левой руке, который он машинально прятал от чужих глаз.

— По крайней мере, я уверен, что я — все еще я. По этой примете я узнаю себя в любой неразберихе.

И он заснул, сидя за столом.

Дженни появилась под торопливый перестук высоких каблучков, и Винсент проснулся.

— Почему вы здесь спите, мистер Винсент? Вы провели в офисе ночь?

— Не знаю, Дженни. Честное слово.

— Да я шучу. Я и сама не прочь вздремнуть за столом, когда прихожу раньше времени.

На часах было без шести восемь, и секундная стрелка двигалась с обычной скоростью. Время вернулось в мир. Или персонально к нему. А может, это долгое утро было всего лишь сном? Тогда это очень продуктивный сон. Чарльз Винсент выполнил работу, которую не сделал бы и за два дня. А день продолжался все тот же.

Он подошел к питьевому фонтанчику. Вода вела себя как обычно. Поток машин за окном двигался в привычном ритме: иногда медленно, иногда бестолково, но как всегда.

Подошли остальные коллеги. Двигались они не со скоростью метеора, но и не требовалось наблюдать за ними по несколько минут, чтобы удостовериться, что они живы.

— У этого утра были свои преимущества, — сказал себе Чарльз Винсент. — Я остерегся бы жить так постоянно, но переходить в такое состояние на несколько минут в день, чтобы выполнить многочасовые дела, было бы очень удобно. А может, следует показаться врачу? Вот только как объяснить, что меня беспокоит?

Теперь он точно знал, что между его пробуждением в шесть утра и моментом, когда каблучки Дженни разбудили его во второй раз, прошло чуть менее двух часов. Как долго длился второй сон и в каком временном анклаве? И как считать, сколько времени прошло? Из-за утренней неразберихи он вышел из дома позже, чем обычно. Потом он в замешательстве бродил по городу — километр за километром. Потом просидел несколько часов в сквере, изучая ситуацию. И еще сложно сказать, сколько времени он провел за рабочим столом.

Ну что ж, надо идти к врачу. Человек не обязан выставлять себя дураком перед всем миром, но перед адвокатом, священником и врачом приходится время от времени это делать. Профессиональная этика удерживает этих людей от явных насмешек.

Доктора Мейсона вряд ли можно было считать другом. С некоторым беспокойством Чарльз Винсент осознал, что у него нет близких друзей, только знакомые и коллеги. Словно он представлял иной вид, отличный от остальных. Сейчас ему захотелось, чтобы у него был друг.

Мейсона он знал уже много лет. У доктора отличная репутация. Кроме того, Винсент уже находился в клинике, и его пригласили в кабинет. Так что придется идти и что-то говорить… Что ж, такое начало не хуже любого другого:

— Доктор, я в затруднительном положении. Я должен либо придумать какие-нибудь симптомы, чтобы оправдать свой визит, либо извиниться и сбежать, либо честно рассказать о том, что меня беспокоит, даже если вы подумаете, что меня поразила новая форма безумия.

— Винсент, каждый день люди выдумывают симптомы, чтобы оправдать свой визит к врачу. Я понимаю, что им не хватает мужества изложить настоящую причину. Каждый день люди извиняются и сбегают. Но опыт подсказывает мне, что я заработаю больше денег, если вы выберете третью альтернативу. И еще, Винсент, новых разновидностей безумия не существует.

— Возможно, это прозвучит не так глупо, если я расскажу все быстро, — сказал Винсент. — Проснувшись сегодня утром, я стал свидетелем очень загадочных событий. Казалось, остановилось само время или весь мир перешел в фазу сверхмедленного движения. Вода не текла и не кипела, огонь не грел пищу. Часы в мире остановились, по крайней мере, я так решил. Их стрелки проползали, возможно, минуту за час. Люди, которых я увидел на улице, казались мертвецами, застывшими в неестественных позах. Только после продолжительного наблюдения за ними я понял, что в действительности они двигаются. Я встретил такси, которое ползло медленнее самой ленивой улитки, а за его рулем сидел покойник. Я подошел к машине, открыл дверь и потянул ручной тормоз. Через какое-то время я понял, что мужчина не мертв. Но он наклонился вперед и разбил о руль лицо. Потребовалась целая минута, чтобы его голова преодолела расстояние менее четверти метра, но я не смог предотвратить удар. Потом я делал другие странные вещи в мире, который умер на ногах. Я прошагал много километров по городу, после чего отдохнул в сквере — не знаю сколько часов. Затем пришел в офис и принялся за дела. Я переделал объем работы, на который обычно потратил бы, наверное, часов двадцать. А потом уснул прямо за столом. Когда меня разбудили коллеги, было без шести минут восемь — то же самое утро того же самого дня. С момента, когда я проснулся первый раз, прошло меньше двух часов, и время вернулось к норме. Но все, что произошло за этот период, никак бы не уместились в два часа.

— Сначала один вопрос, Винсент. Вы действительно выполнили всю ту работу, на которую обычно уходит много часов?

— Да. Работа выполнена, причем именно в этот промежуток времени. Она не вернулась в состояние невыполненности после того, как течение времени вернулось к норме.

— И еще вопрос. Вы тревожились из-за работы — из-за того, что отстаете от графика?

— Да. Все время.

— Тогда у меня есть объяснение. Вечером вы легли спать, но вскоре поднялись на ноги, переживая состояние лунатизма. Есть некоторые аспекты хождения во сне, которых мы не понимаем до сих пор. Интермедии расфокусированного времени были частью вашего сна. Вы оделись и отправились в офис, где и проработали всю ночь. Такое вполне вероятно: человек в сомнамбулическом состоянии выполняет рутинные операции, причем быстро, даже лихорадочно быстро, с высокой степенью сосредоточенности. Вы могли вернуться в состояние обычного сна, когда закончили работу, или могли выйти из лунатического транса в момент прихода коллег. Все это вполне правдоподобно. В случае какого-нибудь необъяснимого происшествия хорошо иметь под рукой рациональное объяснение. Обычно оно удовлетворяет пациента и успокаивает его мысли. Но часто оно не удовлетворяет меня.

— Ваше объяснение звучит удовлетворительно, доктор Мейсон, и, кажется, я успокоился. Уверен, что вскоре приму объяснение полностью. Но почему оно не удовлетворяет вас?

— Одна из причин — человек, который обратился ко мне за помощью сегодня утром. У него было разбито лицо. Он наблюдал — или считал, что наблюдал — невероятно быстрого призрака, который был скорее ощутим, нежели видим. Призрак распахнул дверцу его машины, когда она неслась на полной скорости, и рванул ручной тормоз, отчего водитель ударился головой в руль. Человек был в шоке и получил легкое сотрясение мозга. Я убедил его, что никакого призрака не существовало, что на самом деле он задремал за рулем и врезался в машину, ехавшую впереди. Как я сказал, мне легче убедить пациента, нежели самого себя. Однако, возможно, это случайное совпадение.

— Видимо, так. Но у вас, кажется, есть и другое объяснение?

— После многих лет практики редко услышишь что-то новое. Мне уже дважды рассказывали о похожем происшествии, или сне, с теми же странными подробностями.

— И вы убедили пациентов, что это всего лишь сон?

— Да, причем обоих. То есть смог их убедить на какое-то время. Потому что это повторялось с ними и впоследствии.

— Они верили вашим объяснениям?

— Поначалу да. А потом — не очень. Они оба умерли в течение года.

— Не насильственной смертью, я надеюсь?

— Нет, оба умерли самой тихой смертью. От глубокой старости.

— О! Ну я пока молод для этого.

— Думаю, вы обязательно должны прийти ко мне через месяц.

— Хорошо, если галлюцинация повторится. Или если заболею.

После визита к врачу Винсент начал забывать об инциденте. Он вспоминал о нем только с улыбкой, когда накапливалось много работы.

— Вот станет невмоготу, прогуляюсь во сне и разгребу все завалы. Как было бы удобно по желанию переходить в другое время, если бы оно действительно существовало.

Лица человека Чарльз Винсент так и не разглядел. В клубах такого рода всегда полутьма, а в «Грустном петухе» и вовсе как в склепе. Винсент наведывался в клуб не чаще одного раза в месяц, обычно после работы, когда не хотелось идти домой или было тревожно на душе.

Некоторым штатам повезло больше, их жители могли и не знать о таких клубах. Но там, где жил Винсент, в барах подавали только пиво, а за чем-то покрепче приходилось идти в один из клубов, в которые пускали по клубным карточкам. Неудивительно, что даже такой маленький клуб, как «Грустный петух», насчитывал около тридцати тысяч членов. Номерная пластиковая карточка, куда член клуба вписывал имя, стоила доллар в год. Нужно было иметь ее при себе или заплатить доллар за новую, чтобы попасть внутрь.

Никаких развлечений такие клубы не предлагали. Просто помещение с барной стойкой, тесное и темное. Темнота в таких клубах — правило хоть и неписаное, но непреложное.

У стойки сидел человек. Потом он исчез, потом появился вновь. Там, где он сидел, было слишком темно, чтобы разглядеть его лицо.

— Интересно, — обратился он к Винсенту (или к бару в целом, хотя других посетителей не было, а бармен дремал за стойкой), — вы читали работу Зурбарина о связи полидактилии  с гениальностью?

— Никогда не слышал ни о такой работе, ни о таком авторе, — ответил Винсент. — Сомневаюсь, что и то, и другое существуют.

— Я Зурбарин, — представился мужчина.

Винсент спрятал свой уродливый палец. Вряд ли его можно было разглядеть в такой темноте. Глупо подозревать, что его палец и замечание мужчины как-то связаны. И вообще, у Винсента не настоящий двойной палец. Так что он ни шестипалый, ни гений.

— Боюсь, вы меня не заинтриговали, — сказал Винсент. — Мне пора уходить. Пропустил бы еще стаканчик, да не хочется будить бармена.

— Дольше говорить, чем сделать.

— Что?

— Ваш бокал полон.

— Полон? Да, полон. Это что, фокус?

— Фокус — название для чего-то либо слишком легкомысленного, либо слишком обманчивого. Но однажды долгим ранним утром, месяц назад, вы могли бы и сами проделать точно такой же фокус и почти столь же хорошо.

— Я? Откуда вы знаете о моем долгом утре, если, конечно, оно было вообще?

— Я давно наблюдаю за вами. Некоторые имеют возможность следить за человеком, когда тот на другой стороне времени.

Воцарилось молчание. Винсент взглянул на часы, собираясь уходить.

— Интересно, — проговорил человек в темноте, — вы читали «Шестипалость и двенадцатеричное исчисление в Древней Халдее» Шиммельпеннинка?

— Нет, не читал и сомневаюсь, что читал кто-то другой. Смею предположить, что Шиммельпеннинк — это тоже вы, а имя придумали только что экспромтом.

— Я Шимм, это верно, но имя придумано много лет назад.

— Мне наскучила наша беседа, — сказал Винсент, — но я был бы признателен, если б вы повторили фокус с бокалом.

— Уже повторил. И вам вовсе не скучно. Вы напуганы.

— Чем же? — спросил Винсент. Его бокал, и правда, был снова полон.

— Вы боитесь вернуться в состояние, которое, — в чем вы, правда, не совсем уверены, — было сном. Однако в том, чтобы быть невидимым и неслышимым, есть свои преимущества.

— Вы способны быть невидимым?

— Только что был, когда ходил за барную стойку наполнить ваш бокал.

— Каким образом?

— Пешеход движется со скоростью около пяти километров в час. Умножьте эту цифру на шестьдесят — число времени. Когда я встаю со стула и иду за стойку, я перемещаюсь со скоростью триста километров в час. Поэтому для вас я невидим, особенно если выполняю маневр в тот момент, когда вы моргаете.

— Кое-что не стыкуется. Допускаю, вы сходили за стойку и вернулись назад, но как бы вы налили жидкость?

— Нужно ли объяснять, что искусство обращения с жидкостями не доступно новичкам? Однако обмануть медлительную материю вполне можно.

— По-моему, вы мистификатор. Вы знакомы с доктором Мейсоном?

— О нем я знаю и еще о том, что вы ходили к нему на прием. Также я в курсе его тщетных попыток постичь некую тайну. Но я не разговаривал с ним о вас.

— Все равно я уверен, что вы обманщик. Можете ли вы погрузить меня в сон, подобный тому, в котором я побывал месяц назад?

— Это не сон. Но я могу перевести вас в это состояние.

— Докажите.

— Смотрите на часы над стойкой. Верите ли вы, что я могу указать на них пальцем и они остановятся? Для меня они уже стоят.

— Нет, не верю. Хотя, видимо, должен, потому что, действительно, они только что остановились. Но, возможно, это еще один фокус. Я не знаю, откуда часы запитаны.

— И я не знаю. Выгляните наружу. Посмотрите на уличные часы. Разве они не остановились?

— Так и есть. Но, возможно, в городе отключили электричество.

— Вы и сами знаете, что это не так. Окна светятся во многих домах, хотя уже довольно поздно.

— Для чего вы играете со мной? Раз уж сказали «а», говорите и «б». Либо раскройте секрет, либо признайтесь, что не можете этого сделать.

— Секрет не так прост. Его можно постичь, только усвоив все философские учения.

— Но для этого не хватит жизни!

— Не хватит обычной жизни, это так. Но секрет секрета, если можно так выразиться, заключается в том, что сам секрет можно использовать как инструмент познания. Человек не способен изучить все за одну жизнь. Однако, получив возможность сделать первый шаг — скажем, возможность читать шестьдесят книг за то время, за которое раньше прочитывалась одна, или поразмышлять минуту, израсходовав лишь секунду, или выполнить дневную работу за восемь минут и таким образом сэкономить время для других дел, — так вот, получив такую возможность, человек может попытаться усвоить все. Хотя должен предостеречь. Даже для самого умного — это гонка на выживание.

— Гонка? Какая гонка?

— Гонка за успехом, который означает жизнь, от неудачи, которая означает смерть.

— Давайте оставим театральность. Как можно входить в это состояние?

— О, настолько просто, что может показаться ерундой. Сейчас я набросаю два эскиза. Внимательно рассмотрите их. Вот первый. Мысленно воссоздайте его, и вы перейдете в ускоренное состояние. А вот второй эскиз. Мысленно представьте его — и вы вернетесь в обычную жизнь.

— Так просто?

— Это обманчивая простота. Суть в том, чтобы разобраться, как это работает, — если хотите достичь успеха, а значит, жить.

Чарльз Винсент откланялся и отправился домой, проходя каждый километр менее чем за пятнадцать секунд. Он так и не увидел лица человека.

Способность переходить в ускоренное состояние дает ряд преимуществ, интеллектуальных, денежных и амурных. Это как игра. Нужно быть осторожным, чтобы тебя не поймали, и очень аккуратным, чтобы не разбить или не повредить предметы, которые остаются в обычном времени.

Чарльз Винсент всегда мог уединиться на восемь-десять минут, чтобы перейти в ускоренное состояние и выполнить дневную работу. Он мог превратить пятнадцатиминутный перерыв в пятнадцатичасовую прогулку по городу.

Первое время, становясь призраком, он много ребячился. Возникал на пути мчащегося состава и стоял без движения под истошные гудки машиниста, не подвергаясь при этом ни малейшей опасности, потому что перемещался в пять-шесть раз быстрее поезда. Или входил в центр незнакомой компании и замирал, чтобы внезапно проявиться в их кругу, пристально посмотреть на людей и тут же исчезнуть. Или вмешивался в игры и состязания. Поднимался на ринг, чтобы сделать подножку, толкнуть или съездить по роже непонравившемуся боксеру. Носился по хоккейному катку, взметая ледяную крошку, со скоростью более двух тысяч километров в час и успевал забросить по десятку шайб в каждые ворота прежде, чем люди осознавали, что происходит что-то неладное.

Ему нравилось разбивать окна, просто издавая монотонный звук: тон его голоса для неускоренного времени был в шестьдесят раз выше. По этой же причине никто его не слышал.

Но особое удовольствие доставляли шалости и мелкое воровство. Винсент выуживал бумажник из кармана мужчины и уходил за два квартала от места преступления, пока жертва поворачивалась, почувствовав чье-то прикосновение. Он возвращался и засовывал бумажник человеку в рот, когда тот жаловался полисмену.

Он заходил в дом к женщине, пишущей письмо, выдергивал бумагу, дописывал три строчки и исчезал, прежде чем та испуганно вскрикивала.

Он стаскивал ботинок и носок с ноги человека в момент, когда тот делал шаг. Никто и никогда не видел такого изумленного лица, как у человека, обнаружившего себя босоногим посреди людной улицы! Такое просто не укладывается в голове.

Одному бедняге он выкрасил стекла очков темно-зеленой краской, и это странным образом трансформировало личность жертвы: мужчина сглотнул, замахал руками, и с тех пор его манеры совершенно изменились.

Винсент выхватывал изо рта курильщика сигарету, когда тот делал первую затяжку, быстро докуривал ее до фильтра и вставлял обратно.

Он забирал кусочки пищи с вилок по пути ко рту, пускал маленьких черепашек и рыбок в тарелки с супом. Когда повар разбивал в сковороду яйцо, он ловко подхватывал белок с желтком и вместо него опускал на сковородку большую крякающую утку — к вящему неудовольствию и птицы, и повара.

Он связывал прочной веревкой руки людям в момент рукопожатия и шнурки танцующим. Откручивал струны с гитар во время выступления или отвинчивал мундштук у трубы, когда трубач отрывал ее от губ, чтобы набрать воздуха. Расстегивал молнии на одежде представителям обоего пола в самые ответственные моменты — именно из-за такой проделки мистер Фельдман проиграл выборы на пост мэра, и его политическая карьера бесславно закончилась.

Все это поначалу здорово веселило Винсента. Хотя у него были некоторые трудности с перемещением крупных объектов. Как-то ему захотелось, чтобы во время совещания на столе появилась лошадь, но она оказалась слишком тяжелой для перемещения в ускоренном времени. Винсент нарисовал эскиз, который ему чертил Человек без лица, и продемонстрировал лошади. Но та ничего не поняла.

— Надо либо отыскать лошадь поумнее, либо придумать способ получше, — сказал себе Винсент.

Иногда для потехи он сковывал наручниками двух незнакомцев, ожидающих у перехода зеленый свет. Привязывал людей, прислонившихся к фонарному столбу. Воровал прямо изо рта у стариков вставные челюсти.

Он писал жирным карандашом устрашающие послания на пустых тарелках тем, кто собрался обедать, менял игрокам карты, перекладывая из одних рук в другие. Убирал мячи для гольфа с колышка перед самым ударом и оставлял записку, на которой крупными буквами было написано: «ТЫ ПРОМАЗАЛ».

Он выхватывал мячи из рук бейсболистов в момент, когда они забрасывали их в корзину, и заменял стайкой оперившихся воробушков. Судьи ничего не могли поделать, ибо в правилах по этому поводу ничего не говорилось.

Он сбривал кому-нибудь усы и шевелюру. Возвращаясь несколько раз к одной неприятной даме, он участок за участком обстригал ее налысо, а по окончании процедуры покрыл лысину позолотой.

Кассиры, считающие деньги, удостаивались его особого внимания как неиссякаемый источник средств.

Он любил обрезать ножницами сигареты во рту у курильщиков и задувать им спички, так что один расстроенный мужчина в конце концов не выдержал и расплакался.

Он заменял оружие в кобурах полисменов на водяные пистолеты. Любил отпарывать один рукав у пальто прогуливающихся джентльменов. Без одного рукава гораздо смешнее, чем без обоих.

Он отсоединял от ошейников собачьи поводки и прицеплял их к игрушечным собачкам на колесиках. Запускал в бокалы с водой лягушек и оставлял подожженные фейерверки на карточных столах.

Он переводил стрелки наручных часов прямо на запястьях мужчин и проказничал в мужских туалетах, пугая солидных джентльменов так, что они вынуждены были сушить брюки.

— В душе я остался мальчишкой, — повторял Чарльз Винсент.

С первых же дней он позаботился о своем финансовом благополучии. Различными сомнительными способами он собирал деньги и открывал счета под разными именами в разных городах.

Винсент не испытывал стыда за свои шалости с неускоренным человечеством. Когда он переходил в ускоренное состояние, люди превращались в статуи, слепые, глухие, едва живые. Проявление неуважения к таким комическим изваяниям не казалось ему чем-то постыдным.

Оставаясь в душе подростком, он развлекался с девушками.

— Смотрю на себя — синяк на синяке, — возмущалась Дженни. — Губы распухшие, передние зубы словно расшатаны. Не понимаю, что со мной происходит?

Конечно, он не собирался ставить ей засосы или причинять другой вред. В определенном смысле он любил ее, поэтому решил вести себя еще более аккуратно. Как все-таки приятно целовать ее, оставаясь невидимым, — целовать во все места, даже выходя за рамки приличия! Из нее получались изящные изваяния. Это было веселое времяпрепровождение. Впрочем, она у него была не единственной.

— Ты что-то постарел, — заметил однажды его коллега. — Не следишь за здоровьем? Чем-то обеспокоен?

— Конечно, нет, — возразил Винсент. — Никогда не чувствовал себя лучше.

Теперь у него появилось время для массы вещей — в сущности, для всего. Ничто не мешало освоить науку — любую, какую бы он ни захотел. Он мог потратить пятнадцать минут и выгадать пятнадцать часов. Читал Винсент быстро, но внимательно и прочитывал от ста двадцати до двухсот книг за вечер и ночь. И спал он тоже в ускоренном состоянии, полностью восстанавливая силы за восемь обычных минут.

Прежде всего он озаботился изучением языков. Освоить язык в объеме, достаточном для беглого чтения, можно за триста часов обычного времени или триста минут ускоренного. Если изучать языки, начиная с родственных, и лишь потом переходить к более сложным, особых трудностей не возникает. Для начала он овладел пятьюдесятью языками и при необходимости мог легко добавить к ним новый, потратив всего вечер. Одновременно он начал накапливать и систематизировать знания. Во всей мировой литературе, если говорить откровенно, наберется не больше десяти тысяч книг, которые действительно стоит прочесть и которые можно полюбить. Он проглотил их с удовольствием, и две-три тысячи из них понравились ему настолько, что он решил перечитать их в будущем.

Мировая история оказалась очень неровной; приходилось знакомиться с текстами и источниками, по форме едва читабельными. То же самое с философией. Изучение математики и естественных наук, как теоретических, так и прикладных, продвигалось еще медленнее. Тем не менее, обладая неограниченным ресурсом времени, можно было разобраться в любом предмете. Нет идеи, рожденной человеческим разумом, которую не мог бы понять нормальный человек, если у него есть время, правильный подход и соответствующая подготовка.

Все чаще Винсенту казалось, что он приближается к какой-то тайне. Всегда в такие моменты он ощущал слабый странный запах — как из древней, глубокой ямы.

Он выделил основные моменты человеческой истории; вернее, самой логичной или, по крайней мере, самой вероятной из ее версий. Было сложно придерживаться ее главной линии — этой двухполосной дороги рациональности и откровения, которая всегда должна вести к поступательному развитию (не прогрессу, нет; прогресс — это всего лишь фетиш, игрушечное слово, используемое игрушечными людьми), к раскрытию потенциала, росту и совершенствованию. Временами ему казалось, что он прикасается к истории чего-то, что существовало на Земле раньше человечества.

Но главная линия часто была неясна, скрыта или почти стерта, она едва прослеживалась сквозь миазмы и туман. Грехопадение человека и искупление грехов через распятие Христа он счел главными вехами истории. Но теперь он знал, что ничто не случается единожды, что оба эпизода — из разряда вечно повторяющихся, что из этой древней ямы тянется рука, отбрасывающая тень на человечество. Винсент видел эту руку в своих снах, — а они отличались особенной живостью, когда он спал в ускоренном времени, — он видел протянутую лапу шестипалого монстра. Он начал понимать опасность ловушки, в которую угодил.

Смертельную опасность.

Одна из странных книг, к которой он часто возвращался и которая каждый раз ставила его в тупик, называлась «Взаимосвязь полидактилии и гениальности». Книга, написанная человеком, лица которого он так и не разглядел ни при одном из его появлений.

Она обещала больше, чем давала, и намеков в ней было больше, чем объяснений. Основная идея, неинтересная и неясная, зиждилась на беспорядочном нагромождении сомнительных фактов. Книга не убедила Винсента в том, что гениальные люди (даже если согласиться с тем, что они были гениями) часто имели одну необычную особенность — лишний палец на руке или ноге или его рудимент. Трудно представить, какие преимущества могла давать эта особенность.

Книга намекала на величайшего из корсиканцев, который имел привычку прятать руку за отворот камзола. На жившего ранее странного командора, который никогда не снимал бронированную перчатку. На эксперта по разнообразным вопросам Леонардо, который рисовал иногда руки людей и часто руки чудовищ шестипалыми и, следовательно, сам мог иметь такую особенность. В книге упоминалось о Юлии Цезаре, крайне неубедительно, и все сводилось к тому же. Приводился в пример Александр Македонский, имевший незначительное отличие от других людей; неизвестно, что это было, но автор настаивал, что именно шестой палец. То же утверждалось о Григории XIII и Августине Аврелии, о Бенедикте, Альберте Великом и Фоме Аквинском. Однако человек с уродствами не мог получить священный сан; а раз кто-то его принял, значит, шестой палец у него был в рудиментарной форме.

Упоминались Шарль де Кулон и султан Махмуд, Саладин и фараон Эхнатон; Гомер (на греческой статуэтке эпохи Селевкидов он представлен с шестью пальцами, которыми он тренькает на неопределенного вида инструменте в момент декламации); Пифагор, Микеланджело, Рафаэль Санти, Эль Греко, Рембрандт и Робусти.

Зурбарин систематизировал сведения о восьми тысячах известных исторических персонажей. Он доказывал, что они были гениями и были шестипалыми.

Чарльз Винсент усмехнулся и посмотрел на свое уродство — раздвоенный большой палец на левой руке.

— По крайней мере, я в хорошей, хоть и скучноватой компании. Но к чему он клонит, говоря об утроенном времени?

Вскоре после этого Винсент приступил к изучению клинописных табличек, хранящихся в Государственном музее. Серия табличек, посвященная теории чисел, более-менее понятная Винсенту, накопившему к тому времени энциклопедические знания, имела пропуски и обрывалась на полуслове. В ней, в частности, говорилось:

О расхождениях систем счисления и вызванной этим путанице… потому что это 5, или это 6, или это 10, или 12, или 60, или 100, или 360, или удвоенная сотня, тысяча. Люди не отдают себе отчета, что числа 6 и 12 первичны, а 60 — компромисс, который появился из-за снисхождения к людям.

Ибо 5 и 10 — более поздние основания, и они не старше самих людей. Общеизвестно, да и звучит правдоподобно, что сначала люди считали пятерками и десятками, отталкиваясь от количества пальцев на руках. Но до этого — по какой-то причине — люди считали шестерками и дюжинами. А 60 — это число времени, делящееся без остатка на основания обеих систем счисления, ибо обе системы были вынуждены сосуществовать на одном временном отрезке, хотя и не на одном и том же временном уровне…

Дальнейший текст был сильно фрагментирован. И так уж случилось, что, пока Винсент пытался упорядочить сотни клинописных табличек, он стал невольным виновником рождения легенды о призраке музея.

Он просиживал в музее ночи напролет, изучая и классифицируя. Естественно, он не мог работать без света и, естественно, становился видимым, когда подолгу оставался в одной позе. Но как только охранники, ползущие медленнее улиток, предпринимали попытку приблизиться к нему, он перемещался в другое место, и высокая скорость перемещения снова делала его невидимым. Охранники доставляли ему кучу хлопот, и однажды он крепко их отмутузил, после чего у них поубавилось прыти.

Единственно, он боялся, что рано или поздно охранникам придет в голову в него выстрелить — удостовериться, призрак он или человек. Он увернулся бы от пули, перемещающейся всего лишь в два с половиной раза быстрее, чем он сам, — но только в случае, если заметит ее заблаговременно. Незамеченная же пуля могла серьезно ранить или даже убить, прежде чем он предпринял бы какие-то действия.

Он также стал причиной рождения легенд о других призраках: о привидении Центральной библиотеки, о привидении Библиотеки университета, а также о привидении Технической библиотеки имени Джона Чарльза Ундервуда-младшего. Такая множественность призраков благотворно повлияла на публику: люди перестали относиться к ним всерьез и поднимали суеверных на смех. Даже те, кто действительно видел Винсента-призрака, опасались признаваться, что верят в привидения.

Винсент нанес визит доктору Мейсону для прохождения ежемесячного осмотра.

— Выглядите неважно, — сообщил доктор. — Не знаю, какова причина, но вы изменились. Если вам позволяют средства, возьмите продолжительный отпуск.

— Средства позволяют, — кивнул Чарльз Винсент. — Именно так я и поступлю. Возьму отпуск на год или два.

Он начал дорожить временем, которое приходилось тратить на обычный мир. Люди начали относиться к нему как к отшельнику. Он стал молчалив и необщителен, потому что считал утомительным то и дело возвращаться в обычное время для поддержания разговора. А когда он находился в ускоренном состоянии, звуки обычного мира превращались для него в низкочастотный рокот, так что никаких слов разобрать было невозможно.

Но это не относилось к человеку, чьего лица он не видел.

— Вы демонстрируете очень слабый прогресс, — сообщил человек, когда они снова встретились в полутьме клуба. — Мы не можем использовать тех, чьи результаты не впечатляют. Вообще-то вы относитесь к рудиментарному типу. В вас очень мало от древней расы. К счастью, те, у кого нет прогресса, быстро погибают. Вы же не считаете, что существует только две фазы времени?

— Подозреваю, что их гораздо больше, — ответил Чарльз Винсент.

— И вы понимаете, что один шаг не ведет к успеху?

— Я понимаю, что моя жизнь является прямым нарушением всех известных законов: сохранения массы, импульса, ускорения и энергии. Она отрицает ограничения, наложенные природой, лимиты производительности человеческих органов, законы внутренней компенсации и правило золотого сечения. Я знаю, что человек не может повысить расход энергии и в шестьдесят раз увеличить работоспособность, не увеличив при этом потребление пищи, но именно это я и делаю. Я знаю, что нельзя жить, тратя на сон лишь по восемь минут в сутки, но я так живу. Я понимаю, что нельзя за одну жизнь усвоить опыт нескольких сотен поколений, но я не вижу, что может помешать мне это сделать. А вы говорите, я себя уничтожу!

— Тот, кто ограничивается первым шагом, губит себя.

— И как сделать второй шаг?

— В свое время мы предложим вам выбор.

— Интуиция мне подсказывает, что я не воспользуюсь предложением.

— Да, судя по всему, вы откажетесь. Слишком уж вы привередливы.

— Я чувствую ваш запах, древний Человек без лица. Теперь я знаю, что это запах Ямы .

— Вы только сейчас поняли?

— Так пахнет глина из Ямы. Та самая, из которой лепили таблички в древней стране между реками . Мне приснилась шестипалая рука — она тянулась вверх из этой глины и отбрасывала тень на всех нас!

— Не забывайте, что, согласно иной редакции текста, из этой глины Кое-кто создал людей.

— Я прочел: «Сначала люди считали пятерками и десятками, отталкиваясь от количества пальцев на руках. Но до этого — по какой-то причине — люди считали шестерками и дюжинами». Но время не пощадило таблички с клинописью, среди них многичисленные пробелы.

— Да. Время в одном из своих проявлений ловко и намеренно оставило эти пробелы.

— Я не могу разгадать имя, которое уходит в один из пробелов. Вы можете?

— Я — часть имени, которое уходит в один из пробелов.

— И вы — Человек без лица. Но для чего вы отбрасываете тень на людей и для чего контролируете их? Какова цель?

— Пройдет много времени, прежде чем вы найдете ответы на эти вопросы.

— Когда наступит момент выбора, я тщательно взвешу все за и против. Но скажите, Человек без лица, приходящий из Ямы, разве ямы и люди без лиц — это не чистая готика XIX века?

— Да, существовали такие настроения в Лондоне того времени. Люди были близки к тому, чтобы догадаться о нашем существовании.

С этого момента в душе Чарльза Винсента поселился страх. Теперь он почти не позволял себе шалости в отношении других людей.

Но это если не считать Дженнифер Парки.

Его к ней притягивало, и это было необычно. Он едва знал ее по обычному миру, и она была старше его лет на пятнадцать. Но теперь она нравилась ему как женщина, и все его шалости с ней были преисполнены нежности.

Эта старая дева не приходила в ужас и не бросалась запирать двери, хотя такого с ней раньше не случалось. Он мог идти за ней следом, гладить ее волосы, а она тихо и взволнованно вопрошала:

— Кто ты? Почему не покажешься? Ведь ты же друг, верно? Ты человек или что-то иное? Если ты можешь ласкать меня, почему не поговоришь со мной? Пожалуйста, покажись. Обещаю не причинять тебе вреда.

Она даже не допускала мысли, что это он может причинить ей вред. Или когда он обнимал ее или целовал в макушку, она восклицала:

— Наверное, ты маленький мальчик или очень похож на мальчика, хотя неважно, как ты выглядишь на самом деле. Молодец, что не ломаешь мне вещи, когда увиваешься возле меня. Иди сюда, позволь мне тебя обнять.

Только очень хорошие люди не боятся неизвестного.

Когда Винсент столкнулся с Дженнифер в обычном мире, куда с некоторых пор он стал наведываться намного чаще, она взглянула на него оценивающе, как будто догадываясь, что их что-то связывает.

Однажды она обратилась к нему:

— Я знаю, невежливо с моей стороны говорить вам об этом, но вы выглядите неважно. Вы обращались к врачу?

— Уже несколько раз. Но, по-моему, это мой доктор должен сходить к врачу. Он и раньше был склонен делать своеобразные замечания, но теперь он слегка расстроен.

— Будь я вашим доктором, я бы тоже слегка расстроилась. Но все же вы должны отыскать причину вашего недомогания. У вас очень неважный вид!

«Не так все и страшно», — подумал Винсент. Да, он лысеет, тут не поспоришь. Но многие мужчины теряют волосы после тридцати, хотя, возможно, не с такой скоростью. Быть может, он лысеет из-за сильного сопротивления воздуха. Находясь в ускоренном состоянии, он перемещается со скоростью около четырехсот километров в час. Достаточно, чтобы сдуть волосы с головы. И не по этой ли причине у него испортился цвет лица и глаза смотрят устало? Нет, все это чепуха. В ускоренном состоянии он ощущает давление воздуха не больше, чем в нормальном времени…

И вот от них пришел вызов. Но Винсент решил не отвечать. Ему не хотелось становиться перед выбором, не хотелось примыкать к обитателям Ямы. Но он и не хотел отказываться от преимуществ, которые давала власть над временем.

— Они останутся со мной при любом раскладе, — сказал он себе. — Я уже противоречие и невероятность. «Нельзя влезть на елку и не порвать штаны» — пословица всего лишь ранняя формулировка закона внутренней компенсации: «Нельзя взять из корзины больше, чем в нее положено». Долгое время я нарушал все законы. «Сколько веревку не вить, а концу быть», «Кто заказывает музыку, тот и платит», «Все, что поднимается, когда-нибудь опускается». Но можно ли утверждать, что пословица — универсальный закон Вселенной? Несомненно. Произнесенная пословица имеет силу универсального закона; это всего лишь иная формулировка. Но я нарушал универсальные законы. Осталось посмотреть, нарушал ли я их безнаказанно. «Любое действие рождает противодействие». Если я откажусь иметь дело с этими людьми, я спровоцирую ответную реакцию. Человек без лица сказал, что это гонка на выживание. Победителю — абсолютная власть, проигравшему — смерть. Отлично, я выхожу на старт.

Его начали преследовать. Чарльз Винсент знал, что они настолько же ускорены относительно него, насколько он ускорен относительно обычного мира. Для них он выглядел неподвижной статуей, застывшим мертвецом. В свою очередь он не мог их ни видеть, ни слышать. Они преследовали его и пакостили по мелочам. Но он по-прежнему не отвечал на вызов.

В конце концов они пришли к нему, чтобы провести собрание. Люди без лиц материализовались в его комнате.

— Итак, выбор, — сказали они. — Ты ставишь нас в неловкое положение, вынуждая напоминать об этом.

— Я не стану одним из вас. От вас пахнет Ямой — древней глиной, из которой делали таблички в стране между реками… запах народа, который существовал до появления людей.

— Наша цивилизация существует очень долго, — сказал один из них, — и мы решили, что так будет вечно. А вот Сад, который был рядом с нами… ты знаешь, сколько продолжалось его цветение?

— Понятия не имею.

— Меньше одного дня. Все произошло очень быстро, и к наступлению ночи их изгнали. Наверное, ты предпочел бы иметь дело с чем-то более постоянным?

— Я в этом не уверен.

— А что ты теряешь?

— Надежду на вечную жизнь.

— Но ты же не веришь в нее. Ни один человек по-настоящему не верит в вечную жизнь.

— Пусть ни один человек не верит в вечную жизнь, но ни один человек и не отвергает ее существование.

— Так или иначе, вечная жизнь недоказуема, — сказал один из безлицых. — Вечность не может считаться доказанной, пока никто не знает, есть ли у нее конец. Но в случае наступления конца она будет опровергнута. Вы же не хотите все время мучиться вопросом: «А что, если все закончится в следующую минуту?».

— Мне представляется, что если мы переживем плоть, то это будет своего рода гарантией.

— Но ты не уверен ни в том, что сможешь пережить плоть и получить гарантию, ни в том, что сможешь эту гарантию принять. А мы вплотную подошли к вечности. Когда время мультиплицирует само себя и это повторяется раз за разом, что это, как не эмуляция вечности?

— Я так не думаю. Я не приму ваше предложение. Один из вас сказал, что я слишком привередлив. Итак, теперь вы убьете меня?

— Мы лишь позволим тебе погибнуть. Выиграть гонку в одиночку невозможно.

После этого Чарльз Винсент вдруг почувствовал себя повзрослевшим. Он понял, что ему не быть ни полтергейстом, ни шестипалым существом из Ямы, что это не его стезя. Он понял, что придется заплатить за каждую выгаданную минуту. Поэтому он стал использовать свои способности на полную катушку. Какие бы возможности ни открывало абсолютное овладение человеческими знаниями, он попытается их реализовать.

Он сильно удивил доктора Мейсона эрудицией, приобретенной благодаря медицинским справочникам, а доктор продемонстрировал озабоченность, которая рассмешила Винсента. Вопреки опасениям своего врача Винсент чувствовал себя превосходно. Возможно, он не такой активный, как прежде, но только потому, что теперь он старается избегать бессмысленной суеты. Он по-прежнему оставался призраком библиотек и музеев, но его удивили сообщения, в которых вместо молодого призрака упоминался призрак-старик.

Он стал реже наносить мистические визиты Дженнифер Парки. Ее восклицания, адресованные призраку, вгоняли его в уныние.

— Твои прикосновения не такие, как раньше. Бедняжка! Чем я могу тебе помочь?

Винсент решил, что она слишком молода, чтобы понимать его, хотя по-прежнему был ею очарован. Он перенес свою привязанность на миссис Милли Молтби, вдову, которая была старше его, по меньшей мере, на тридцать лет. Ему нравились ее манеры, по-девичьи жеманные. А кроме того у нее был острый ум, она верила своим чувствам и тоже воспринимала посещения призрака без страха, ограничившись коротким приступом паники при первой встрече.

Они развлекались играми — письменными играми, потому что общались в письменной форме. Она строчила фразу, потом поднимала бумагу над головой, и лист исчезал, когда Винсент забирал его в свою среду. Ответ он возвращал через полминуты — в ее времени проходило полсекунды. У него было преимущество — он имел больше времени на обдумывание ответа, но и у нее тоже было преимущество. Оно заключалось в природном остроумии и упорном стремлении быть первой.

Еще они играли в шашки, и часто между ходами ему приходилось ретироваться и занимать себя чтением книги по искусству, но даже так она часто выигрывала; ибо прирожденный талант, вероятно, не менее ценен, чем накопленные и разложенные по полочкам знания.

Вскоре и к Милли он потерял интерес — все по той же причине. Теперь его интересовала (нет, он не станет больше влюбляться или очаровываться) миссис Робертс, прабабушка, которая была старше его, по меньшей мере, лет на пятьдесят. Он прочитал все работы, в которых поднимался вопрос о привлекательности стариков для молодежи, но так и не нашел объяснения своим меняющимся привязанностям. Он решил, что трех прецедентов достаточно, чтобы сформулировать универсальный закон: женщина не боится призраков, даже если они незримо касаются ее тела и без помощи рук пишут записки. Возможно, призрачные любовники давным-давно знали об этом, но Чарльз Винсент открыл закон, основываясь на личном опыте.

Когда по какой-нибудь дисциплине накапливался достаточный объем знаний, в голове возникала обобщенная модель — как будто образ на картине, увиденный там, где до этого он скрывался в деталях. А если достаточный объем знаний будет накоплен по всем дисциплинам? Не возникнет ли тогда модель, которая позволит контролировать все в мире?

Чарльза Винсента охватил последний порыв энтузиазма. Во время продолжительного бодрствования, пока он поглощал источник за источником и систематизировал информацию, ему мерещилось, что модель уже прорисовывается — отчетливая в общих чертах при всей своей удивительной запутанности в деталях.

— Я знаю все, что знают они в своей Яме, а помимо того тайну, которая им неизвестна. Я не сошел с дистанции — я победил. Я выиграю у них даже там, где они уверены в своей неуязвимости. Если кто-то и будет в дальнейшем управлять человечеством, то только не они. Развязка уже близка. Я раскопал истину в последней инстанции, а они проиграли гонку. У меня есть ключ. Теперь я могу пользоваться временем, не опасаясь поражения и смерти, и обходиться без их помощи.

— Осталось только поделиться знаниями, опубликовать все выкладки. И человечество избавится, по меньшей мере, от одной таинственной тени. Необходимо сделать это немедленно. Или чуть-чуть позже. В нормальном мире скоро наступит утро. Поэтому посижу и отдохну. Потом выйду и свяжусь с нужными людьми. Но сначала посижу и отдохну.

И он тихо умер в своем кресле.

Доктор Мейсон занес в личный дневник:

Чарльз Винсент — классический случай преждевременного старения, один из наиболее наглядных в истории геронтологии. Я наблюдал за пациентом на протяжении нескольких лет и могу засвидетельствовать, что год назад его облик соответствовал возрасту, а здоровье было в пределах нормы. Достоверность возраста не вызывает сомнений, и к тому же я был знаком с его отцом. В течение болезни пациент неоднократно мною осматривался, поэтому вопрос идентификации личности не стоит. Кроме того, к протоколу прилагаются отпечатки пальцев. Итак, я констатирую, что Чарльз Винсент умер от глубокой старости в возрасте тридцати лет. На момент смерти его внешний вид и физическое здоровье соответствовали возрасту около девяноста лет.

Потом доктор дописал:

Как и в двух других случаях, наблюдавшихся мною ранее, болезнь сопровождалась наваждениями и серией снов, которые у всех троих удивительно похожи. Я опишу их для протокола, хотя и рискую своей репутацией.

Поставив точку, доктор Мейсон задумался.

— Нет, — сказал он и решительно вычеркнул последнюю фразу. — Пусть мертвые хранят свои секреты.

А где-то безликие люди, пахнущие Ямой, тихо усмехнулись.

Перевод с английского Сергея Гонтарева