— В 1907 году я достиг совершеннолетия и получил доступ к приличному по размеру наследству, — начал рассказ старик. — Мне хватило ума понять, что я мало что смыслю в инвестициях. Поэтому я обратился к хорошо осведомленным людям за советом, куда вложить наследство.

Я поговорил с банкирами, скотоводами и новыми нефтепромышленниками. Эти парни не промах. Они смотрели в будущее, и все их мысли и чаяния были о приумножении капитала. В тот год образовалось наше государство, и над новой страной витал дух процветания, в которое я и желал вложить родовые деньги.

В конце концов я сузил инвестиционный выбор до двух компаний с примерно одинаковыми, как мне тогда казалось, перспективами, хотя сегодня такое сравнение способно вызвать только улыбку. Первой из них была акционерная компания некоего Харви Гудрича, связанная с торговлей каучуком, поэтому, учитывая рост популярности новомодного автомобиля, логично было предположить, что резина станет товаром будущего. Второй из них была транспортная компания, планировавшая проложить железную дорогу между небольшими городками Кифер и Моундс. Также она намеревалась (в перспективе) бросить ветки на Гленпул, Биксби, Кельвиль, Слик, Бристоу, Беггз и даже в Окмулги и Сапульпу. В тот момент казалось, что у этих небольших междугородних линий может быть большое будущее. Междугородка уже функционировала между Тулсой и Сэнд-Спринг, и еще одна ветка строилась между Тулсой и Сапульпой. Всего по стране действовало более тысячи этих маленьких троллейных дорог, и вдумчивые люди верили, что когда-нибудь все это разрастется до масштабов общенациональной сети и, возможно, станет главной транспортной системой.

Но в тот год старик Чарльз Арчер был еще юношей. Он выслушал Джо Элайза, банкира из маленького, но быстро растущего, городка:

— Задали вы мне загадку, молодой человек, — сказал Элайз. — Мы прикупили бумаги обеих компаний, рассчитывая получить от каждой курочки по яичку. Я начинаю думать, что мы ошиблись. Перспективы этих компаний — это два варианта будущего, и только один из них реализуется. После открытия в нашей стране новых месторождений нефти может казаться, что следует отдать предпочтение резине, которая завязана на автомобиль, который завязан на топливо, производимое из нефти. Но не обязательно. Я уверен, что основное предназначение нефти — снабжение новых заводов энергией, поэтому я считаю, что резина уже переоценена в части ее промышленного применения. А кроме того строится новая транспортная система. Между лошадью и магистральными железными дорогами грандиозный разрыв. Я абсолютно уверен, что от лошади откажутся, как от главного способа транспортировки. Мы больше не выдаем кредитов ни производителям карет и телег, ни изготовителям упряжи. А в автомобиль я не верю. Он разрушает что-то во мне. Междугородка придет в маленькие городки и так разрежет магистральные железные дороги, что оставит не более полудюжины протяженных линий в Америке. Юноша, я бы с полной уверенностью вложил деньги в междугородку.

Чарльз Арчер выслушал скотовода Карла Бигхарта:

— Скажи, юноша, сколько голов крупного рогатого скота войдет в автомобиль? Или даже в то, что они называют грузовиком или фургоном? А теперь скажи, сколько войдет в вагон для перевозки скота, который можно прицепить к любому составу на любой междугородней линии? Междугородка станет для нас, скотоводов, спасением. По правилам мы не можем гнать скот даже 20 миль до железной дороги; но маленькие междугородки протянутся вглубь территории, проходя через каждую вторую или третью милю. Скажу тебе еще одну вещь, молодой человек: у автомобиля нет будущего. Мы не можем позволить себе такой путь развития! Рассмотрим человека верхом на лошади, — а я провел верхом на лошади большую часть жизни. Ну, в целом это хороший человек, но он меняется, как только взбирается на лошадь. Любой наездник становится высокомерным, каким бы вежливым он не был на земле. Знаю это по себе и другим. В свое время человек на лошади был нужен, однако, я уверен, это время заканчивается. От человека верхом на лошади всегда исходила повышенная опасность. Но человек на машине, поверь мне, юноша, в тысячу раз опаснее. Милейший в быту человек напускает на себя невероятное высокомерие, стоит только ему сесть за руль автомобиля, и это высокомерие станет еще больше, если позволить машины более мощные и более изощренные. Уверяю тебя, распространение автомобиля породит в человеке абсолютный эгоизм. Породит насилие в масштабах, невиданных прежде. Обозначит конец семьи, какой мы ее знаем, — три или четыре поколения, живущие в одном доме. Разрушит добрососедские отношения и само чувство единой нации. Разрастутся громадные язвы городов, фальшивое изобилие пригородов, произойдет разрушение традиционного сельского уклада и вредная концентрация специализированного сельского хозяйства и производства. Это породит отрыв человека от своих корней и безнравственность. Сделает каждого деспотом. Я уверен, частный автомобиль будет выдавлен из жизни. Должен быть! Это нравственная проблема, а мы нравственная нация; мы предпримем высоконравственные действия против него. А без автомобиля резина не имеет никаких перспектив. Делай ставку на акции междугородки, юноша.

Молодой Чарльз Арчер выслушал нефтепромышленника Нолана Кушмана:

— Не стану тебе врать, парнишка, я люблю автомобиль, моторизованную карету. У меня их три, изготовлены на заказ. Когда я за рулем, я император. Черт, я император в любом случае! Летом я приобрел замок, в котором жили императоры. Я перевез его, камень за камнем, на свою родину в Оусэйдж. Теперь, что касается автомобиля, я вижу, как следует его усовершенствовать. Сначала — улучшить дороги, сделав их ровнее, с покрытием из щебня или бетона, а потом — машины, сделав более низкими и более быстрыми. Мы бы так их и усовершенствовали, будь мы какой-нибудь другой расой, не людьми. Это логичное развитие, но я надеюсь, что этого не случится. Это привело бы к широкому распространению автомобиля, а человечеству нельзя доверять такую мощь. Кроме того, мне нравятся большие машины, и я абсолютно не желаю, чтобы их было много. Владеть ими нужно позволить только людям чрезвычайно богатым и способным. Что случится, если даже рабочим разрешить пользоваться машинами? Это будет катастрофа, мир превратится в ад, если они попадут в руки обычных людей и все станут такими же высокомерными, как я! Нет, автомобиль никогда не будет ни чем иным, кроме как предметом гордости богачей. Каучук останется ограниченным придатком к этому особому изделию. Инвестируй в свою междугородку. Это наше будущее, в противном случае грядущее меня страшит.

Молодой Чарльз Арчер понял, что мир стоит у развилки. От выбора направления будет зависеть судьба страны, мира и человечества. Он глубоко задумался. Потом принял решение, пошел и вложил все деньги.

— Я взвесил оба варианта и сделал выбор, — закончил рассказ старик Чарльз Арчер. — Я вложил все, что у меня было, — 35 тысяч долларов, солидная сумма по тем временам. Результат вам известен.

— Я часть этого результата, прадедушка, — заметила Энджел Арчер. — Если бы ты вложил деньги по-другому, то изменил бы свое финансовое положение, женился бы иначе, и я бы была другой или вообще не родилась. Мне нравится, какая я есть. Мне нравится все в моей жизни.

Трое решили прокатиться ранним субботним утром: старый Чарльз Арчер, его правнучка Энджел и ее жених Питер Брэйди. Они ехали через квази-город, богатую сельскую местность. Ветка, по которой они следовали, не была основной, но даже она открывала красоты (частично естественные, частично придуманные), волнующие и одновременно умиротворяющие.

Вода, постоянно рядом с железнодорожным полотном, вот в чем секрет! Пруды с карпами — один за другим. Станции разведения рыбы. Танцующие по камням ручьи, которые в менее просвещенную эпоху могли бы быть не более чем сточной канавой или чередой болот полосы отчуждения. Мелкие и быстрые ручьи, в которых мальчишки ловили крупную форель.

Вокруг густой кустарник: сумах, гамамелис, лавровый сассафрас — благовонные деревья, которыми они могли почти быть. И сами огромные деревья: пекан, гикори и черный орех, — высокие колонны на заднике сцены; а между ними деревья поменьше: ивы, тополя, платаны. Якорцы, осока и тростник торчали из самой воды, а высокая суданская трава и бородач покрывали берега. И всю дорогу — клевер и запах влажного донника.

— Мое решение было ошибочным, — добавил старый Чарльз Арчер, в то время как мимо проплывал благоустроенный ландшафт. — Сегодня понятно, насколько нелепым оказался мой выбор, но я был молод. По прошествии двух лет компания, в акции которой я вложился, обанкротилась, и я потерял все. Так я избежал раннего и легкого богатства, зато приобрел ироническое хобби: я отслеживал курс акций компании, в которую побоялся инвестировать. Акции, которые я мог купить на свои 35 тысяч, сегодня принесли бы мне 9 миллионов долларов.

— Ах, не стоит говорить о грустных вещах в такой прекрасный день, — запротестовала Энджел.

— Они слышали еще одного этой ночью, — произнес Питер Брэйди. — Они слышали его несколько раз в течение недели, но пока не поймали.

— Я всегда хотела, чтобы их не убивали после поимки, — вздохнула Энджел. — Мне кажется, это не совсем правильно.

Девочка-пастушка собирала в кучу белых галдящих гусей, пожирающих сорняки на полях зеленого лука. Цветущая листовая капуста полыхала зелено-пурпурным, а стебли окры торчали, целясь в небо. Коровы джерсейской породы паслись по обочинам железнодорожного полотна, покрытого узорчатым пластиком, по рисунку почти не отличимым от травы.

Облака желтой пыли в воздухе. Пчелы! Искусственная порода, у которой нет жала. Но самой пыли не было. Никакой пыли больше вообще!

— Отыскать бы и ликвидировать тех, кто клепает драндулеты, — сказал старик Чарльз Арчер. — Блокировать яд в источнике.

— Их слишком много, и денег замешано много, — отозвался Питер Брэйди. — Да, мы убиваем их. Одного нашли и убили в четверг. И уничтожили три почти готовых драндулета. Но у нас не получается ликвидировать их всех. Такое впечатление, будто они лезут из земли, как змеи.

— Я не хочу, чтобы их убивали, — повторила Энджел.

Ярко раскрашенные фляги с молоком стояли на погрузочной платформе молочного депо. Куры громко протестовали в девятиэтажных клетках, ожидающих отправки, но им никогда не приходилось ждать долго. Здесь — десятки тысяч яиц в рефрижераторном отделении; там — выводок поросят или розовых бычков.

Саженцы томата были подвязаны к шестам двухметровой высоты. Кукуруза стояла еще не выпустив кисточки. Они миновали огуречные лозы и лозы с дыньками канталуп, потом сине-зеленые холмы с рядами картофеля. Ах, виноградники на тесных акрах, поля люцерны, живые изгороди из оранжевой маклюры и боярышника. Ботва моркови ткала живое зеленое кружево. Скот пасся на полях, засеянных кашкой и земляным орехом. Мужчины косили сено.

— Я слышу его! — внезапно произнес Питер Брэйди.

— Навряд ли. Сейчас же день. Не морочь себе голову, — возразила Энджел.

В прудах возле пути и в прудах возле ферм утки искали корм, опуская головы под воду. Дубы подпирали небо в придорожных парках. Овцы жевали сено из кормушки, которая возвышалась над их головами; они казались маленькими белыми островками на ее фоне. На небольших стендах были выставлены местное вино, шоколадное пиво и сидр на продажу наряду с известняковыми скульптурами и раскрашенной резьбой по дереву. Козлята на погрузочной платформе скакали по небольшим почтовым металлическим ящикам, а козы лизали пласт аспидного сланца в поисках дополнительных минералов.

Субботние путешественники миновали придорожный ресторан, в котором столики стояли прямо под листвой деревьев и под навесом небольшой скалы. Метровой высоты водопад плескал водой в центре заведения, двухметровой длины мост, сложенный из сланцевого камня, вел на кухню. Их взгляды метались по никогда не надоедающим видам богатого и такого разнообразного квази-города. Виды железнодорожного полотна, проплывающие мимо хозяйства, участки земли, отведенные под ягоды! По сезонам: ирга, черника, голубика, дикая малина, бузина, клюква, красная малина, девять сортов ежевики, ежемалина, малижевика, клубника, крыжовник.

Фруктовые сады! Разве может быть фруктовых садов много? Слива, персик, песчаная слива и дикая вишня, черешня, яблоня и яблоня-дичка, груша, папайя, хурма, корявая айва. Дынные бахчи, скопления ульев, участки разносолов, сыроварни, посевы льна, сбившиеся в кучу деревеньки (по 20 домов в каждой, по двадцать человек в доме, двадцать небольших поселений на каждую милю пути), сельские забегаловки, а также клубы по интересам, уже открытые и заполненные посетителями с самого утра; придорожные часовенки с местными скульптурами и с коробками «богатый-бедный» (бросаешь монету в верхнюю прорезь, если у тебя есть лишние деньги и настроение поделиться, или выуживаешь монету снизу, если нуждаешься в ней), небольшие холодильные ниши с хлебом, сыром, говяжьим рулетом и обязательным початым бочонком деревенского вина: голодных на дороге не будет больше никогда!

— Я слышу тоже! — громко объявил старый Чарли Арчер. — Высокий звук, и движется влево. И запах выхлопного газа и… фу… резины. Кондуктор, кондуктор!

Кондуктор тоже услышал, как и другие в салоне. Он остановил вагоны, чтобы прислушаться. Потом он доложил по телефону и передал как можно более точные координаты места, консультируясь с пассажирами. Пересеченная местность, уходящая влево, скалы и холмы, — кто-то гонял там на автомобиле в разгар ясного дня.

Кондуктор выломал винтовки из оружейного шкафа, передал их Питеру Брэйди и еще двум юношам в вагоне, потом отнес по три винтовки в два других вагона. Мужчина авторитетного вида взял на себя связь, переговариваясь с людьми, находящимися левее от них, с другой стороны от свихнувшегося водителя, и они зажали его в тиски, оцепив пространство протяженностью не более полумили.

— Энджел, ты остаешься, и ты, дедушка Арчер, — приказал Питер Брэдли. — Здесь есть небольшой тридцатый карабин. Воспользуйтесь им, если безумец приблизится на расстояние выстрела. Сейчас мы его выследим.

Затем Питер Брэйди побежал за кондуктором и вооруженными мужчинами, — десять человек, несущие смерть. Еще четыре группы присоединились к охоте, стягиваясь к завывающей, кашляющей цели.

— Зачем нужно их убивать, прадедушка? Почему просто не отдать под суд?

— Суды слишком снисходительны. Максимум, что они дают, пожизненное заключение.

— Ну и хорошо, этого должно быть достаточно. Они больше не смогут ездить на машинах, а кто-то из несчастных даже может быть реабилитирован.

— Энджел, они величайшие взломщики тюрем. Всего лишь десять дней назад безумец Гадж прикончил трех охранников, перебрался через стену тюрьмы штата, оторвался от погони, ограбил сыродельный кооператив на 15 тысяч долларов, обратился к тайному изготовителю драндулетов и уже через 30 часов после побега гонял на машине по пустынным местам. Через четыре дня его нашли и убили. Они невменяемы, Энджел. Психушки переполнены ими. Ни одного из них не удалось реабилитировать.

— Что плохого в том, что они ездят на машинах? Обычно они ездят по очень пустынным местам пару часов глубокой ночью.

— Их безумие заразно, Энджел. Их высокомерие не оставит места ни для чего другого во всем мире. Наша страна находится в состоянии равновесия. Наш обмен информацией и путешествия — незначительны и почти идеальны, благодаря замечательным троллеям и тем, кто на них работает. Все мы соседи, одна семья! Мы живем в любви и сочувствии, почти без разделения на богатых и бедных. Высокомерие и ненависть ушли из наших сердец. У нас есть корни. И вагончики. Мы — одно целое с нашей землей.

— Кому повредит, если у водителей будет собственное место, где они будут делать, что хотят, лишь бы не беспокоили нормальных людей?

— Кому повредит, если болезнь, безумие и зло получат собственное место? Энджел, они не останутся в отведенных границах. В них дьявольское высокомерие, безудержный эгоизм и отвращение к порядку. Не может быть ничего более опасного для общества, чем человек в автомобиле. Позволь им расцвести буйным цветом, и снова вернется нищета и голод, Энджел, а также богатство и стяжательство. И города.

— Но города — самое чудесное, что есть на свете. Я люблю в них ездить.

— Я не имел в виду наши чудесные экскурсионные города, Энджел. Могут быть города иного, зловещего рода. Однажды они почти подмяли нас под себя, после чего мы ввели ограничения. Они лишены уникальности; простое скопление людей, оторванных от своих корней, высокомерных, обезличенных, людей, потерявших человеческую сущность. Нельзя позволить им ограбить нашу землю и наши квази-города. Мы не совершенны, но то, что в нас есть, мы не предадим ради кучки дикарей.

— Запах! Невыносимый!

— Выхлопные газы. Понравилось бы тебе родиться при этом запахе, прожить в нем каждый момент твоей жизни и умереть в нем?

— Нет, только не это!

Зазвучали ружейные выстрелы — разрозненно, но серьезно. Завывание и кашлянье незаконного драндулета стало приближаться. Потом он возник в поле зрения, подпрыгивающий на ходу, несущийся из района скал на томатное поле прямо в сторону вагончиков междугородки.

Драндулет горел, выделяя ужасный запах горящей кожи и резины, угарного газа и опаленной человеческой плоти. Человек, держащийся за сломанный руль, выглядел безумцем и выл что есть мочи. Он был молод, но с запавшими глазами, небрит, со следами крови на левой стороне головы и левой стороне груди, и источал ненависть и высокомерие.

— Ну, убейте, убейте меня! — хрипло кричал он, и звук его голоса был подобен отдаленному грому. — Будут другие! Мы не перестанем ездить, пока останется хотя бы один пустынный участок и хотя бы один создатель машин!

Человек вздрогнул. Еще одна пуля попала в него. Но он будет умирать, завывая.

— Будь проклят ваш трамвайный рай! Человек в автомобиле стоит тысячу пешеходов! Он стоит миллиона человек, сидящих в троллее! Вы никогда не чувствовали, как черное сердце поднимается в груди, когда берешь на себя управление одним из чудовищ! Вы никогда не чувствовали, как дикая ненависть клокочет в горле, когда ты в упоении глумишься над всем миром из своего трясущегося центра вселенной! Будьте прокляты, пристойные людишки! Лучше я поеду в ад на автомобиле, нежели на небеса в троллейчике!

Переднее колесо с погнутыми спицами лопнуло со звуком приглушенного винтовочного залпа. Драндулет зарылся носом в землю, встал на дыбы, перевернулся и взорвался, выплюнув языки пламени. Но все еще можно было видеть два гипнотических глаза в центре огня и слышать безумный голос:

— Коленчатый вал в порядке, дифференциал не пострадал, создатель сможет снова использовать запчасти, и часть этой машины помчится вновь… ааааааа!

Некоторые напевали, когда трамвайные вагончики уезжали с места происшествия, а некоторые были тихи и задумчивы. Происшествие никого не оставило равнодушным.

— Не могу вспоминать без содрогания, что я когда-то вложил все свое состояние в такое будущее, — вздохнул прадедушка Чарльз Арчер. — Что ж, лучше так, чем жить в таком будущем.

Молодая пара радостно погрузила свои пожитки в багажный вагончик и теперь покидала один из экскурсионных городов, намереваясь пожить у родственников в квази-городе. Население данного экскурсионного города (с его замечательными театрами и мюзик-холлами, изысканными ресторанами и литературными кафе, алкогольными оазисами и развлекательными центрами) достигло 7 тысяч душ — установленный лимит для любого города. О, существовали тысячи экскурсионных городов. Все они восхитительны! Но их размер имел предел. У всего должен быть предел.

Чудесный субботний день. Птицеловы ловили птиц раскладными сетями, прикрепленными к бумажным змеям. Дети ехали бесплатно на спортивные площадки, чтобы играть в бейсбол Троллейной Лиги. Старики везли голубей в клетках, чтобы выпустить их и посмотреть, как быстро они долетят домой. Береговые ловцы собирали креветок в полусоленом озере Малая Креветка. Кавалеры пели под банджо серенады девушкам на травяных лугах.

Мир был песней бронзового гонга, одного на всех, с мелодичным звяканьем вагончиков, обвивающих страну по зеленым рельсам, с искрами, сыплющимися сверху при движении троллея, с отблесками солнца на медных корпусах вагонов. По закону троллейная линия должна была быть через каждую милю, но они проходили чаще. По закону ни одна троллейная линия не могла иметь протяженность более 25 миль. Это должно было создавать ощущение локальности. Но переходы между линиями были выполнены идеально. Если кому-то хотелось пересечь страну, он использовал около 120 различных линий. Магистральных железных дорог не осталось. Они также порождали высокомерие, и им также пришлось уйти в прошлое.

Карпы в прудах, хрюшки в клевере, уникальный коровник или конюшня в каждой деревушке, и каждая деревушка уникальна, пчелы в воздухе, пряности на грядках, и целая страна, сверкающая, как провода над троллеем, и прямая, как рельсы.

Перевод Сергея Гонтарева