Заседание штаба сектора протекало несколько необычно. Возможно, этому способствовала и вся окружающая обстановка: просторный зал библиотеки, красивая, тяжелая мебель и, в частности, большой круглый стол, вокруг которого уселись участники совещания. Кроме Марсо, Констана и Пайрена тут находились Пораваль, Ролан и майор Гарсиа, представлявший вновь сформированный интернациональный батальон. После предварительного обмена мнениями Марсо подводит некоторые итоги:

— Сейчас картина, по-моему, прояснилась, — говорит он. — Наиболее важными мне представляются два вопроса. Первый из них поставлен Гарсиа. Несмотря на численный рост наших частей и лучшую их организацию, нам все же не следует подвергать себя риску регулярных боев. Враг, разъяренный нашими непрерывными ударами, становится с каждым днем все беспощаднее. Только на днях немцы сожгли Мулейдье. За один лишь месяц они сожгли в Дордони три города: Руфиньяк, Пиль и теперь — Мулейдье. Севернее, в Лимузене, они сожгли Орадур… Мы знаем, что это — последние судороги смертельно раненного зверя, но пока немцы все же имеют над нами явное преимущество в вооружении. У них — ударные части, имеющие большой опыт ведения войны. Они опираются на значительные реакционные силы внутри страны — на «мобильную гвардию» и в особенности на вишистскую милицию, состоящую из самых оголтелых фашистских элементов, которые знают, что с освобождением Франции наступит для них конец… В этих условиях любые крупные операции наших сил могут обернуться против нас. Следовательно, тут нельзя проявлять нетерпения. Не наша вина, что операции в Нормандии развиваются не так быстро, как нам хотелось бы. Мы делали и будем впредь делать все, чтобы парализовать транспорт противника, ослаблять его силы и задерживать прибытие подкреплений на нормандский фронт…

Второй вопрос поднят Роланом. Я не согласен с его оценкой роли Ф.Т.П. Послушать его, так выходит, что только мы одни и боремся с врагом. Но ведь партизаны существуют и в других оккупированных немцами странах. Более того, как ни важна партизанская борьба, одной ее было бы совершенно недостаточно для разгрома такой мощной силы, как германский вермахт. Без участия в войне регулярных армий союзных стран и в особенности без решающего вклада в борьбу со стороны Советской армии, без гигантских битв на русском фронте и без победы под Сталинградом наши военные отряды не были бы, да и не могли бы быть тем, чем они стали теперь. Самое движение Сопротивления долгое время задыхалось бы под тяжелым сапогом победившего врага… В остальном я полностью согласен с Роланом — надо расширять масштаб наших действий. В самом деле, теперь наши силы гораздо многочисленнее, чем в момент высадки союзников, и количество наших выступлений уже не соответствует росту наших сил и нашего влияния. Ролан прав, что, быть может, мы уделяем слишком много внимания вопросам размещения наших штабов, оборудования постоянных помещений, налаживания внутренних служб и, наоборот, не принимаем достаточных мер к развитию боевых операций по всей территории сектора. С этой точки зрения, еще большую, на мой взгляд, угрозу представляет для нас тактика выжидания, которая уже давно укоренилась в «Тайной армии», а теперь, незаметно для нас, начинает проникать и в наши ряды. Некоторые рассуждают так: все идет хорошо, конец войны близок, и надо готовиться к нанесению врагу решительного удара. Да, надо. Но беда в том, что в ожидании этого удара мы не предпринимаем никаких новых действий, чтобы ускорить развязку. Нужно серьезно продумать все эти вопросы и сделать необходимые выводы на будущее…

Теперь я хотел бы остановиться еще на двух вопросах. Майор Пораваль упомянул здесь о двух дарнановцах, арестованных в Палиссаке. По приговору военного совета батальона, они были в тот же вечер расстреляны. Решение правильное. Подобный случай имел место и в батальоне Ролана. Одна девица из гестапо знакомилась с нашими бойцами где-нибудь на дороге, приглашала их к себе переспать и на свидании выдавала немцам. Мы должны обратить серьезное внимание на такие факты. Мне кажется, враг намеренно засылает своих агентов в места расположения наших частей, чтобы возможно точнее выявить наши позиции и подготовить окружение. Следовательно, пора несколько рассредоточить наши силы. Наши части находятся слишком близко одна к другой. Пораваль расположился рядом со штабом сектора, а Ролан всего в пяти километрах отсюда… Наконец, по последнему вопросу. Констан сообщил нам о состоянии снабжения. Следует отдать должное хорошей организации у него дела. Однако и в этой области нужно теперь изменить тактику и действовать по-иному. Например, мне стало известно, что на днях лихим налетом был захвачен табак, предназначенный для жителей Палиссака. Такая практика должна прекратиться. Все это было хорошо вначале. Партизаны являлись в почтовое отделение и конфисковали деньги… Затем отправлялись в табачную лавку, забирали там весь запас табака и расплачивались этими деньгами… Местное население сначала только посмеивалось, так как через несколько дней акцизное управление посылало в лавку новую партию табака, а начальника почты никто не привлекал к ответственности… Теперь другое положение. Немцы обвиняют почтовых чиновников в попустительстве, и даже арестовывают их, когда те не могут доказать, что на них действительно было совершено нападение. Кроме того, немцы запрещают акцизному управлению возмещать запасы табака, захваченного партизанами. Таким образом, за наши действия расплачивается население. Значит, теперь нам надо адресоваться в другие, более высокие инстанции… Для получения денег существуют такие места, как банки, кассы вишистской милиции… А чтобы достать табак и продовольствие, надо использовать различные промышленные предприятия, консервные заводы, склады акцизного управления. Мы должны также выявлять и конфисковать запасы, спрятанные у коллаборационистов и спекулянтов… Вот куда следует направлять наше внимание. А когда к нам в руки попадают какие-нибудь крупные запасы, нужно делиться ими с населением…

После выступления Марсо прения оживляются, так как, отвечая на вопросы выступавших перед ним товарищей, он сам поставил целый ряд новых проблем.

Ролан, конечно, бурно протестует. Разве в его батальоне сократилось число боевых действий?! Неверно! Он может перечислить все операции за эту неделю, если их забыли!… Об опасности концентрации он сам уже думал и собирается отвести своих людей дальше на запад… Что же касается банков, акцизного управления и прочего, то он готов, если ему разрешат, отправиться с группой своих людей в департамент Ло и Гаронны и захватить там миллионы, хранящиеся в отделении Французского банка в Вильнёв-сюр-Ло…

— Не возражаю, — отвечает Марсо, — только при условии, что осуществление твоего плана не повлечет за собой крупных потерь.

Пораваль, как всегда, выступает значительно сдержаннее. Он согласен с замечанием Марсо об опасности концентрации сил и признает, что он, Пораваль, грешит этим недостатком… Тут сказываются его привычки профессионального военного, стремление иметь под рукой все службы… Впрочем, с ним должны согласиться, что вопросами хорошей организации и дисциплины тоже не следует пренебрегать…

Пайрен напоминает о том, какое важное значение имеет моральное состояние частей… Именно боевой дух бойцов, как учит теория, составляет главную силу армий… Комиссары по кадрам уделяют недостаточное внимание воспитанию бойцов. Да и он сам лишь совсем недавно по-настоящему уяснил себе всю важность этой работы. Поэтому он пользуется случаем увязать данный вопрос с другими проблемами, выдвинутыми Марсо.

Констан не речист, когда перед ним не лежит бумажка с написанным заранее текстом. Поэтому он говорит всего лишь несколько слов… Он учтет мнения, высказанные по поводу снабжения… Он перестроит работу; в частности, он полагает, что заготовка зерна и скота должна теперь распространиться на все южные районы департамента…

Последним выступает Гарсиа. Он сообщает о том, как думает проводить намеченную линию в интернациональных отрядах… Он не предвидит здесь никаких затруднений… Бойцы его батальона знают, что, сражаясь бок о бок со своими французскими товарищами на территории Франции, они тем самым служат и освобождению своей родины… Во всяком случае, в деле борьбы с врагом на них можно положиться…

Марсо уточняет еще некоторые пункты и легко достигает согласованного решения о том, какой линии следует впредь держаться: необходимо усиливать и расширять вооруженные действия против врага, не вступая, однако, в открытый бой с немецкими регулярными частями. Затем участники совещания устанавливают по карте места нового размещения батальонов… На прежнем месте останутся только штаб сектора и его службы.

Когда все начинают расходиться, Ролан сразу же бросается к Марсо.

— Мог бы ты уделить мне пять минут?

— Подожди немного, сначала я должен переговорить с Поравалем.

В полуоткрытую дверь просовывается голова доктора Жана Серве, находящегося в соседней комнате.

— Ты не забыл о моей операционной?

Речь идет о санитарном оборудовании, которое доктор предлагает взять из замка, служившего раньше госпиталем для немцев.

— Забыл, — отвечает Марсо.

— Но это недопустимо, старина! Чтобы оперировать какого-нибудь парня, приходится везти его за сто километров…

— Ладно, не волнуйся. Я скажу Гарсиа, пусть займется твоим вопросом.

Рамирес, который вел протокол заседания, уже приводит в порядок свои записи…

* * *

— Вас нельзя упрекнуть в недостатке последовательности, — говорит Пораваль Марсо, когда они остаются вдвоем. — Чуть ли не в пятый раз на заседаниях штаба вы указываете мне на опасность концентрации наших сил.

— Это касается не только вас. Другие тоже грешат этим. Как только та или иная позиция покажется нам удобной и пригодной для обороны, мы уже считаем себя в полной безопасности. И сразу же начинаем там устраиваться и стягивать туда все свои силы. Вот взгляните сами, что творится вокруг замка: сколько народу здесь толчется… Можно подумать, что это казарма.

— Видно сразу, что вы не знакомы с лагерями «Тайной армии».

— Ошибаетесь. Я уже поплатился за такое знакомство.

— Где именно?

— На плоскогорье Глиер. В начале этого года я со своими людьми стоял там рядом с частями «Тайной армии», находившимися под командой офицеров — альпийских стрелков. В общей сложности нас было около пятисот человек. Мы жили тогда в укрепленном и, казалось бы, недоступном для врага лагере. Чем мы занимались? Патрулировали днем и ночью, выполняли трудные наряды, налаживали связь на опасных и отдаленных участках, производили оборонительные работы, обучали новобранцев и тщетно ожидали, что нам сбросят на парашютах оружие… Такая жизнь длилась два месяца — до того самого момента, когда мы были окружены. Лагерь осадили две тысячи солдат «мобильной гвардии», отряды вишистской милиции численностью в тысячу пятьсот человек и восемьсот жандармов. Не решаясь сами нас атаковать, они призвали на помощь немцев, и дивизия баварских стрелков с артиллерией и авиацией совершила кровавую расправу. Во время отхода двести человек были схвачены и зверски убиты… Мне посчастливилось вырваться из этого ада, и меня послали в Дордонь. Теперь вы поверите, что после этого печального опыта у меня нет желания вторично испытать то же самое.

— Я вполне понимаю ваши опасения, — отвечает Пораваль. — Но в таком случае, зачем было вообще рекомендовать создание батальонов? Нужно было сохранить деление на группы и отряды, менее уязвимые для врага.

— К этому нас вынуждала военная необходимость, — поясняет Марсо. — Рост наших сил и увеличение масштабов стоящих перед нами задач потребовали такой реорганизации. Из этого, однако, вовсе не следует, что три-четыре сотни людей, составляющих батальон, должны быть сосредоточены в одном месте.

— Вот теперь мы пришли почти к полному согласию… У меня, представьте, было впечатление — может быть, потому, что я видел в вас прежде всего человека, занимающегося политикой, — что опыт военной науки не имеет в ваших глазах значения.

— Как раз наоборот, — возражает Марсо, — я многому учусь у вас в этой области. Например, вы не так давно показали мне, как производится топографическая съемка местности, и я считаю это очень полезным для себя… Только скажу вам откровенно: война, которую нам приходится сейчас вести, — это особая война. Методов ее ведения нельзя почерпнуть ни из опыта кадрового офицера, какова бы ни была его личная доблесть, ни из военных учебников Сен-Сира.

— Мне также есть чему у вас поучиться, — говорит Пораваль. — Мы еще вернемся к этому вопросу… Я остался, чтобы переговорить с вами о моем друге Лусто. После того как боши сожгли его дом, и особенно после трагической гибели Кулондра, он решил покинуть «Тайную армию» и перейти к нам.

— Пусть приходит к нам, ему будет дана командная должность.

— Нужно бы сделать это поскорее.

— Почему?

— Боюсь, как бы с ним не стряслось беды…

* * *

Сразу же после ухода Пораваля в библиотеку входит Ролан. Лицо у него нахмуренное и злое, как всегда, когда он готовится к какому-нибудь отчаянному поступку.

— Что случилось, старик?

— Прошу освободить меня от командования батальоном.

— Мотив?

— Я лишен свободы действий.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я не создан для штабной работы. Вечно надоедают, вечно куча хлопот и в довершение всего — ругань и головомойки. Всегда кто-нибудь у тебя на шее: «Начальник, как вы думаете насчет этого?», «Начальник, как насчет того?…» — Словом, так целый день… Нет, куда лучше иметь только отряд и самому воевать…

— Однако же ты не очень много воюешь… с трудностями.

— Скажи, каково вообще твое мнение обо мне? Давай поговорим откровенно, как коммунисты. Мне надоели все эти намеки — с меня довольно.

— Прежде всего, мне больше нравится, когда ты кричишь, — говорит Марсо. — Это значит, что ты приходишь в себя. Но если тебе так хочется — поговорим. Я о тебе самого хорошего мнения и действительно считаю, что ты соответствуешь занимаемой должности. Однако у тебя есть один большой недостаток: ты все хочешь делать сам и всегда по-своему, не считаясь с мнением других. Этим и объясняется, что столько дел в батальоне валится на твою голову: никто не осмеливается разрешать их без тебя. Ты подавляешь инициативу подчиненных. Так бывает в тех вопросах, которые затрагивают твое самолюбие. Во всех же остальных случаях у тебя, наоборот, полнейший самотек: делайте, что хотите! Выходит, что ты фактически не руководишь батальоном. Конечно, куда легче командовать отрядом, но ты поставлен во главе батальона по указанию партии и не должен этого забывать.

Вопреки ожиданию Марсо, его повышенный тон не вызывает взрыва негодования у Ролана. Похоже даже, что у того вот-вот выступят слезы на глазах. Хороший признак.

— Ты согласен с моей критикой?

— Нет, — говорит Ролан. — Впрочем… я подумаю над всем этим. А можно мне покритиковать тебя?

— Разумеется.

— Ты неправ, думая, что я не считаюсь с решениями партии. Это неверно. Может быть, я еще недостаточно образован. Тем более мне надо все объяснять, и лучше, чем ты это делаешь, а не бросать необоснованные упреки, не разобравшись, в чем дело. Возьмем хоть историю с газетами. Разве я это придумал? Я слышал, как ответственные товарищи говорили: прежде всего Ф.Т.П. Как, по-твоему, откуда мне знать, соответствует это мнению партии или нет?

— Я никогда не говорил тебе, что ты плохой коммунист.

— Что-то в этом роде ты сказал мне на днях. Да и сегодняшнее твое упоминание о Советской армии… словно ты хотел вправить мне мозги. Я тебя прекрасно понял. Это меня так покоробило!

— Хорошо, положим, я неправ в этом отношении; буду впредь осторожнее. Но все же это менее серьезно, чем покидать свой пост, как ты собрался сделать. Согласен?

Ролан, не желая признать поражение, пожимает плечами.

— С тобой невозможно спорить. Ты всегда оказываешься прав…

В этот момент раздается выстрел, а за ним автоматная очередь. Марсо и Ролан сразу же бросаются к окну.

— Где-то близко, — говорит Марсо. — Пожалуй, в ложбине.

— Да, вот еще… и еще… стреляют со всех сторон. На нас нападение, старина!

Сбитые с толку криками и поднявшейся невообразимой суетой, где-то, по-видимому, совсем рядом, они несколько мгновений колеблются: что же предпринять? Какой отдать приказ?

— Твоя очередь! — кричат в ложбине.

— Теперь ваша!

Еще один залп, и сразу же — торжествующие возгласы. На поляне перед замком появляется Рамирес с дымящимся автоматом в руке.

— Что случилось? — кричит ему из окна Марсо.

Лицо испанца расплывается в улыбке. Он еле сдерживает смех.

— Ничего особенного, — объясняет он. — Товарищи упустили быка с бойни. Бык был в ярости! Я никогда не видел такого замечательного боя быков!