Вскоре после того как д'Артаньян прибыл на условленное место, из дома, находившегося неподалеку от его позиций, вышел какой-то человек… Он прошел немного вперед вдоль дороги и вскоре вернулся обратно… Затем из того же дома вышли еще два человека, и все трое, удаляясь от города, скрылись в ночной тьме… Все это было проделано так осторожно, что дозорные д'Артаньяна, расставленные по соседству, ничего не заметили. Три человека шли около получаса, потом, свернув с дороги, направились к какой-то богатой даче. Один из них открыл решетчатую калитку и пропустил своих спутников в сад; под их шагами заскрипел песок на аллее… Приоткрылась какая-то дверь, и на пороге показался силуэт женщины… Не говоря ни слова, она впустила посетителей в слабо освещенный коридор, после чего пошла проверить, заперта ли калитка, и, возвратясь, закрыла наружную дверь дома, дважды повернув ключ.

— Он здесь? — спросил один из прибывших.

— Да, в гостиной.

Женщина открыла другую дверь и, пропустив двух посетителей, оставила их наедине с Марсо.

Третий, вероятно, не раз бывавший в доме, прошел в кухню, где застал Рамиреса. Тот чувствовал себя довольно непринужденно, он снял свое оружие и разложил его на столе.

Женщина принесла им бутылку вина, паштет и хлеб, а сама принялась готовить бутерброды для тех, кто находился в гостиной. На вид ей казалось лет сорок, и держалась она с большим достоинством. Человеку, сидевшему около Рамиреса, было, должно быть, лет пятьдесят, одет он был в рабочий комбинезон.

При виде двух посетителей Марсо на секунду замер в нерешительности, в глазах у него мелькнуло изумление, потом, радостно улыбаясь, он пошел им навстречу.

— Вот это да!

Более высокий из них был Гарнье, комиссар по кадрам департаментского комитета Ф.Т.П. Другой — член Центрального комитета, которого Марсо не видел еще с довоенного времени и теперь не сразу узнал, так как тот стал носить очки и отрастил себе усики. Они крепко обнялись, похлопывая друг друга по спине.

— Меня зовут Фуркад, — сказал представитель Центрального комитета, желая несомненно избежать, чтобы его назвали настоящим именем.

Но Марсо было бы приятно вспомнить его прежнее имя. Фуркад — раз уж надо его так называть — был для Марсо больше, чем просто товарищ по партии и ответственный руководитель. Он был тем человеком, которого в какой-то момент жизни встречает на своем пути каждый коммунист: Фуркад открыл Марсо двери партии и направлял его первые шаги. Это было десять лет назад, в знаменательные дни февраля 1934 года, когда Марсо, в то время рабочий Шарль Морэн, вернувшись с военной службы, снова стал работать токарем на верфях Жиронды. Фуркад находился тогда в Бордо. Его видели повсюду: на демонстрациях, на заводах, в порту… Однажды вечером Морэн был на небольшом собрании, где присутствовало всего семь человек; перед ними выступил Фуркад. Он говорил совсем просто, словно беседовал с ними. Именно он рассеял последние колебания Морэна относительно вступления в партию. В дальнейшем Фуркад всегда проявлял к нему внимание, выдвинув его сперва секретарем ячейки верфи, потом, после больших забастовок 1936 года, — в состав руководства местной секции и, наконец, после его возвращения из Испании, — в федерацию партии.

На каждом этапе его работы Фуркад, который был старше Морэна на тринадцать лет, помогал ему, поддерживал, подбадривал, боролся против естественной для молодого коммуниста боязни ответственности. И вот Шарль Морэн, ставший теперь майором Марсо, после пятилетней разлуки снова встретился со своим старым другом. Он знал, что Фуркад, бежав из плена в Германии, опять занял свой пост в Центральном комитете, но о дальнейшей его судьбе, как и о судьбе многих других, ему ничего не было известно.

Марсо не мог удержаться, чтобы не задать Фуркаду несколько вопросов о здоровье руководителей партии: о депутатах-коммунистах, находящихся в Алжире… о Жаке Дюкло… о Морисе Торезе. Потом наскоро поговорили об общих друзьях, об арестованных товарищах, расстрелянных, пропавших без вести или ведущих где-то борьбу…

— Я вызвал тебя сюда, — сказал Фуркад, — не только ради удовольствия повидать тебя, но чтобы вместе с тобой и Гарнье разрешить один важный вопрос. Ты знаешь о нанесенных нам тяжелых ударах?

— Да. В департаментском комитете — Гастон, в секторе — Роз.

— И ряд других… правда, менее ответственных. Как видишь, продолжаются аресты наших активистов. Это охота за нашими руководителями, которая идет с самого начала оккупации; иногда ей помогают наши мнимые друзья, мечтающие о том, чтобы мы провалились ко всем чертям… Нам все труднее и труднее возмещать потери, по-видимому, военные операции подходят к концу… это вопрос недель, а может быть, даже дней… Партия, сильная авторитетом, завоеванным ею в массах, получит новое пополнение. Но сразу возникнут и новые проблемы. Для их решения будет уже недостаточно военного опыта, который многие наши активисты приобрели в вооруженной борьбе. Особенно остро даст себя чувствовать отсутствие политических кадров, потерянных нами и не возмещенных… Над этим вопросом надо думать уже сейчас… Вот почему ты должен принять на себя руководство департаментским комитетом.

— Как партия мыслит себе то, что произойдет в момент освобождения страны?

— Прежде всего, освобождение Франции еще не означает конца войны. Конечно, за ним последует взрыв всенародного ликования. Однако с прибытием в Париж де Голля борьба еще не кончится, как думают некоторые… Но ты так и не ответил на мое предложение?

— Я, разумеется, согласен с решением партии.

— Но ты как будто от него не в восторге?

— Я боюсь, что это вызовет осложнения с военным комитетом.

— Безусловно, — вмешался Гарнье, — но не такие, чтобы их нельзя было преодолеть. Товарищи в департаментском военном комитете поймут необходимость этой меры… Тебя, как военного, легче будет заменить, чем, например, комиссара по кадрам Пайрена, который ведет главным образом политическую работу… Скорее всего будут противиться этому в междепартаментском военном комитете. Снова начнутся разговоры о вмешательстве партии во внутренние дела Ф.Т.П…

— На этот случай, — сказал Фуркад, — у меня найдутся соответствующие доводы, чтобы их убедить. И если потребуется, можно будет поставить вопрос перед более высокими инстанциями — переговорить с товарищами из Национального военного комитета Ф.Т.П… У некоторых наших военных, по-видимому, существует тенденция мнить себя великими военачальниками и забывать при этом, что именно партия сделала их такими, как они есть… Впрочем, уже везде понемногу происходит объединение в Ф.Ф.И…

— Да, — подтвердил Гарнье, — сейчас мне все время приходится встречаться с руководителями «Тайной армии» и некоторыми другими по поводу слияния штабов в нашем департаменте.

— Кстати, — вспомнил Марсо, — ты знаешь о предложении, сделанном мне Сирано?

— Да. Тебе, конечно, понятна цель его демарша?

— Догадываюсь, — ответил Марсо. — По-настоящему Сирано следовало обратиться к тебе, ведь ты департаментский комиссар по кадрам. Но он отлично знал, что, по своему положению, ты связан непосредственно с партийным руководством, точнее — с Гастоном. Поэтому он и решил, что, обратившись ко мне, легче добьется результата. В его представлении я военный, а не политический работник…

— Я не уверен в правильности твоей последней догадки, — возразил Гарнье, — он, мне кажется, достаточно осведомлен в отношении тебя… Я вполне согласен с тобой, что они не любят разговаривать с коммунистами, как с таковыми. Но в его демарше скрыты и другие намерения. Прежде всего, я думаю, здесь — попытка ослабить представительство Ф.Т.П. внутри Ф.Ф.И., так как если бы ты принял его предложение, то представлял бы только свой сектор, то есть часть департамента. С другой стороны, твое согласие, даже при наличии оговорок, могло бы быть истолковано как признак намечающегося разлада внутри Ф.Т.П., а также между Ф.Т.П. и партией.

— Все они одинаковы, — сказал Фуркад. — Учитывая приобретенное нами влияние, они охотно соглашаются признать Ф.Т.П., признают даже, что Ф.Т.П. является военной организацией Национального фронта, но не желают иметь ничего общего с партией. Тем не менее факты говорят за то, что именно наша партия располагает, и уже давно, наиболее крупными организованными силами внутри страны как в политическом плане, так и в военном.

— Это их пугает, — заметил Гарнье.

— Только в нашем секторе в отрядах Ф.Т.П. свыше трех тысяч человек, — заявил Марсо.

— Скажи откровенно, — спросил Фуркад, обращаясь к Марсо, — тебе жаль расстаться с ними?

— Не без того.

— Вполне естественно, но, поверь мне, ты не утратишь ни своих прав, ни званий… К тому же тебе и в новом твоем положении придется войти в состав штаба Ф.Ф.И… Только твоей главной задачей будет теперь работа по политическому руководству департаментской организацией партии. Ведь это целый департамент… Ты, надеюсь, не намерен опускать рук?

— Наоборот…

— И потом, могу тебе теперь сказать: именно партия потребовала, чтобы тебя направили в Дордонь и перестали, наконец, перебрасывать с места на место — в Нормандию, в Вогезы, в Савойю и не знаю еще куда. Я не хочу сказать, что все, что тебе поручали до сих пор, было бесполезной тратой времени, но ты уже был раньше секретарем департаментского комитета и, по нашему мнению, тебя можно было бы использовать на более ответственной партийной работе. Руководство партии имело в виду твою кандидатуру на место Гастона даже в том случае, если бы он не был арестован. Это вовсе не значит, что Гастон не справлялся с работой. Но он шахтер из Па-де-Кале, и нам казалось более правильным послать его теперь на работу в свой район. К сожалению, он арестован. Это дает мне право назначить тебя на его место, не ожидая санкции Парижа…

Они еще долго обсуждали новые задачи, стоящие теперь перед Марсо… говорили об изменениях и назначениях, связанных с его уходом из сектора… Пайрен в качестве комиссара по кадрам, то есть политического руководителя, и Констан как комиссар по материальному обеспечению должны, конечно, остаться на своих местах в штабе сектора. Надо только решить вопрос о комиссаре по оперативной части, то есть о замещении должности Марсо. Приходится выбирать между Роланом и Поравалем. Ролан — преданный партии коммунист, исключительно отважный человек, но отличается вспыльчивым характером и неуживчивой натурой, и это мешает ему руководить крупными военными силами. Пораваль тоже по-своему смел. Хотя он и не коммунист, и даже далек от этого, но безусловно честный человек. У него значительно большие способности к руководству, чем у Ролана. Однако в его тактических приемах есть еще следы пребывания в «Тайной армии», тогда как Ролан блестяще усвоил тактику партизанской борьбы…

Было решено вновь обсудить этот вопрос в департаментском военном комитете и разрешить его как можно скорее. Кроме того, надо было дать Марсо время подготовиться к новым обязанностям и закончить все дела, связанные со старой должностью…

— Есть одно дело, которое следовало бы, мне кажется, выполнить до твоего отъезда, — сказал Фуркад.

— Какое?

— Освобождение заключенных. Наши друзья из Парижа все время настаивают на внеочередном решении этого вопроса. Это срочное, очень срочное дело… Вчера мы узнали, что немцы намерены спешно эвакуировать всех политических заключенных Бержерака в концлагерь в Суже…

— Позавчера я получил приказ военного комитета…

— Ну и как?

— Если все прошло хорошо, — ответил, взглянув на часы, Марсо, — то в данный момент все они, включая Роз Франс, должны быть уже на свободе.

— Ах ты плут этакий! — воскликнул Гарнье. — Что же ты раньше не сказал? Это надо вспрыснуть!

— Только не сейчас… Слишком горькое будет разочарование, если дело провалилось. Дождемся подтверждения.

— А когда ты его получишь?

— Думаю сразу же, как вернусь на КП.

— В таком случае, — сказал Фуркад, — мы не будем больше тебя здесь задерживать. Ты сразу же пришли связного… И подготовьте очередное громовое коммюнике: «Сегодня, 31 июля…»

* * *

Вернувшись на свой КП, Марсо никак не может заставить себя лечь спать. Он все еще под сильным впечатлением недавней беседы с Фуркадом и Гарнье, но особенно волнует его ожидание вестей об освобождении заключенных, об освобождении Роз… Его тревожит, что связной запаздывает. По намеченному плану тот должен был прибыть около половины четвертого, самое позднее — в четыре часа. А сейчас уже десять минут пятого. Правда, опоздание возможно и вполне объяснимо… В силу непредвиденных обстоятельств время операции могло быть перенесено. В этом случае следует, пожалуй, подождать еще. Но как мучительно тянется время! Уже рассвело, вся природа просыпается, разбуженная птичьими трелями.

Марсо должен найти себе какое-то занятие, чтобы отвлечься от дум. Он открывает ящик стола и просматривает лежащие в нем бумаги. Вот приказ, подготовленный накануне для рассылки всем подразделениям… В нем содержится подробное описание примет предателя, известного под именем Соломона. Никаких сомнений больше нет: он самый настоящий полицейский шпик, засланный в батальон Пораваля… Подумать только, что этому проходимцу позволили проникнуть в штаб сектора! Непостижимо! И ведь как все было рассчитано: если бы переезд штаба сектора совершился благополучно, его, вероятно, отослали бы снова в отряд… Тогда он прямо побежал бы информировать врага о новых позициях, о средствах обороны и обо всем, что ему удалось высмотреть… В лесу он удрал из штаба, убежденный, конечно, что его гнусное дело удалось и штаб окружен… Догадавшись, что он разоблачен, этот субъект несомненно не останется в районе, он попытается вредить в других местах. «Как глупо, что я забыл сообщить о нем Гарнье, — размышляет Марсо, — из-за этого опоздают дать информацию по другим секторам. Надо будет предупредить Гарнье сразу же, одновременно с донесением о побеге заключенных…»

Донесение о побеге! Марсо ждет вестей с лихорадочным нетерпением и в то же время начинает бояться их. Если операция провалилась, Роз уже не вырваться из когтей немцев. Концлагерь в Суже очень далеко отсюда и слишком хорошо охраняется, чтобы удалось на него напасть. Если заключенных увезут туда, можно считать их погибшими…

Без особого интереса Марсо просматривает другие бумаги, лежащие на столе. Вот донесение, поданное вчера вечером разведкой… Он успел только бегло проглядеть его. Речь идет о немецкой автоколонне, которая должна проследовать завтра, то есть уже сегодня. Колонна выйдет из Бержерака и пойдет по дороге в Бордо. Сообщение было получено слишком поздно, чтобы можно было дать задание какому-нибудь батальону. Жаль! Немецкие колонны ходят обычно по утрам, и теперь уже нет смысла заниматься этим делом…

Что это? Шум машины? Не с известием ли? Нет, едва ли. У д'Артаньяна только один грузовик. Марсо все же выходит на крыльцо и видит подъезжающего на машине доктора Серве с двумя санитарами. Они ехали всю ночь, проезжали мимо Бержерака. Нет, ничего подозрительного там не заметили… Устроив на новом месте свой госпиталь, Серве оставил его под присмотром двух врачей, а сам вернулся к месту службы, в штаб сектора.

— Ты уже встал? Можно переговорить с тобой?

— Немного погодя, — отвечает Марсо, — мне надо еще поработать.

Марсо возвращается к столу. Он чувствует, что в данный момент совершенно не способен разговаривать с кем бы то ни было. Однако сейчас еще только половина пятого…

Наконец кто-то идет… Должно быть, к нему. Он приказывал пропустить связного от д'Артаньяна сразу же, как тот прибудет. Обычно, когда в штаб поступает радостное сообщение, оно сразу же производит сенсацию и становится всеобщим достоянием еще до того, как передано по назначению. На этот раз слышен лишь шум приближающихся шагов и скрип отворяемой двери… Это Рамирес…

— Слушай, Хосе, я же тебе сказал, чтобы ты пошел отдохнуть…

— Тут прибыл товарищ…

Раньше чем ему что-либо успели объяснить, Марсо все понял.

— Неудача, да?

— Ничего мне не сказал.

— Хорошо. Пусть войдет.

Бледный как смерть, он выслушивает рапорт связного, что-то записывает, задает ему несколько вопросов и, не упрекнув ни одним словом, отпускает.

Не их вина. Их нельзя обвинить ни в чем. Но само по себе все это ужасно. Связной не прибыл на условленное место? Город охраняется немцами?… Они, очевидно, узнали о готовящемся побеге… Парижанин со своими бойцами попал, должно быть, в западню. Заключенные не освобождены, и, мало того, другие товарищи бесполезно пожертвовали собой… Теперь, после этой неудачной попытки, немцы усилят охрану. Они несомненно ускорят эвакуацию заключенных… А мы не успеем подготовить новой операции. Можно прийти в отчаяние!… Что же делать? Конечно, днем станут известны подробности. Пошлем людей в разведку. Но, вероятно, будет уже поздно… Это была ловушка, да, самая настоящая ловушка! Вот только… Город охраняется? Готовится эвакуация в концлагерь в Суже? Может быть, дело именно в этом? Может быть, немцы задумали эвакуировать заключенных именно сегодня? Кто знает? А еще эта автоколонна, намеченная на утро… Марсо вспоминает о данных разведки, которым не придал раньше значения. Ну-ка, посмотрим… Сообщение пришло вчера вечером, немцы могли принять решение неожиданно… Маршрут выбран ими правильно; наш переезд на новые позиции уменьшает для них опасность внезапного нападения партизан… Эта дорога соединяется дальше с дорогой на Бордо, а значит, и на концлагерь в Суже… Во всяком случае, такой вариант вполне возможен, даже вероятен… Автоколонна, о которой нам дали знать, подготовлена крайне поспешно именно для отправки заключенных. Но тогда еще есть какая-то надежда. Можно еще попытаться кое-что предпринять, надо только действовать быстро… Может быть, еще не поздно… Ведь речь идет о спасении восьмидесяти человек… О спасении Роз… Поручать Поравалю или Ролану уже некогда… Но и штаб сектора тоже может сделать что-то своими собственными силами… Достаточно двадцати смелых людей… Риск будет оправдан. Однако надо решать быстро, решать немедленно. Решено! Марсо будет сам руководить операцией. Дорога ему знакома. На машине всего пятнадцать минут ходу, дальше надо перебраться через Дордонь, тут возможна засада… У Марсо возникает на секунду сомнение: имею ли я право так поступить? Разве в этом мои обязанности? Да, но ведь дело идет о жизни восьмидесяти человек, о жизни Роз… И сейчас нет иного способа спасти их… Бывают моменты, когда командир обязан сделать все от него зависящее, поставить на карту все, даже собственную голову…

* * *

Данные разведки оказались верными. В седьмом часу утра двадцать человек, замаскировавшись в лесу на берегу Дордони, открыли огонь по двум передним броневикам немецкой колонны… Следующие за ними четыре крытые грузовика останавливаются, по-видимому, противник не очень силен. Но все же, скрываясь за броней машин, он отвечает яростным огнем, затрудняющим подход к колонне на близкое расстояние. Марсо разбил своих бойцов на две группы с расчетом атаковать колонну одновременно спереди и сзади. Он удивлен, что с грузовиков не слышно никаких возгласов. Если бы там действительно находились заключенные, они наверняка попытались бы бежать или хотя бы закричали, чтобы дать знать о своем присутствии. Но ничего подобного не происходит. Воспользовавшись минутным замешательством партизан, не решавшихся открыть стрельбу по грузовикам, водители машин прячутся в придорожной канаве. Первая группа Марсо прекращает стрельбу, боясь, что ее могут накрыть пулеметным огнем, простреливающим опушку леса. Сам Марсо устроился между двумя группами, под защитой огромного пня, откуда он может наблюдать за дорогой. Он быстро оценивает обстановку: ни один из броневиков, кажется, не поврежден, грузовики — порожние, а может быть, нагружены каким-либо имуществом. Внезапное нападение на автоколонну дало определенный результат: выяснено, что заключенных здесь нет, следовательно, бессмысленно продолжать атаку. Марсо посылает Рамиреса в одну группу и своего связного — в другую с приказом отходить. Считая себя в безопасности, Марсо чуть приподнимает голову над пнем, чтобы в последний раз взглянуть на грузовики. Нет, действительно заключенных там нет, можно отходить со спокойной совестью… И в тот же самый миг рядом с ним падает неразорвавшаяся граната. Молниеносным движением он схватывает ее и вытягивает руку, чтобы бросить гранату обратно… Увы, слишком поздно…

Раздается взрыв, крик, и вслед за оглушительным раскатом водворяется тишина. Только из-за пня слышится болезненный стон… Немцы перестали стрелять. Они знают, что теперь надо выждать. Франтирер ранен, а может быть, и убит; товарищи придут за ним: таков у них закон. Тогда снайпер может поупражняться, как при стрельбе в тире…

Доктор Жан Серве, пристроившийся с двумя санитарами в подлеске, догадывается, что случилась беда. Ему еще не известно, кто именно пострадал, но для него достаточно знать, что один из партизан, лежащий в густом кустарнике, нуждается в помощи. И для него, партизанского врача, наступает черед действовать… Его товарищи уже отходят, а он поднимается, берет свою сумку и прислушивается, не раздадутся ли снова стоны, — чтобы взять верное направление. В сопровождении двух санитаров он, нагнувшись, пробирается к месту, откуда раздался крик. На белой нарукавной повязке у него — красный крест. Они стараются двигаться осторожно, но сухой валежник трещит у них под ногами. По-видимому, немцы на шоссе услышали их, может быть, даже заметили, так как стрельба возобновляется… Санитары ложатся на землю и ползком продвигаются вперед. Сам Серве перескакивает от одного дерева к другому… Кругом свистят пули. Нужно торопиться. Последним рывком Серве достигает пня и приседает на корточки рядом с распростертым телом. Он сразу понимает размеры несчастья: на земле без движения лежит Марсо, вместо кисти правой руки у него кровавое месиво, вся одежда залита кровью… Чтобы поднять его, надо взяться вдвоем. Несколько раз под огнем противника они пытаются осторожно приподнять раненого. К счастью, их скрывает листва. Посылаемые вслепую пули царапают стволы деревьев и срезают ветки над их головами… Наконец, они вне опасности. Выходят из леса, достигают реки и встречаются с остальными. Бойцы потрясены. Это глупо, нелепо, все что хотите, но несчастье совершилось. Рамирес и десяток бойцов остаются на берегу охранять переправу через реку, пока перевезут Марсо. Доктор Серве, склонившись над носилками, положенными на дно лодки, выслушивает раненого и делает ему первые перевязки… Еще есть надежда спасти его. Он может выжить. Но надо срочно оказать ему помощь. Нужно произвести более тщательный осмотр, исследовать зондом раны, сделать еще несколько перевязок и немедленно отправить в госпиталь. Там можно будет ампутировать кисть руки, выходить его, вылечить, спасти… Но до госпиталя еще целых восемьдесят километров…

Наконец подъезжают к штабу сектора. Пайрен, еще ничего не зная о случившемся, вне себя от радости, бросается навстречу грузовику:

— Ребята, победа! Победа! Заключенные спасены!