На командном пункте царит беспокойство: командир сектора, отсутствующий со вчерашнего дня, до сих пор не вернулся.

Сидя на краю стола, Пайрен болтает длинными ногами; рассеянно, без всякого интереса, он смотрит на карту департамента, прикрепленную к перегородке. Комиссар по материальному обеспечению Констан нервно постукивает карандашом по листу, испещренному рисунками и цифрами.

В помещении, где они оба находятся, стоит кое-как сколоченный из грубо обтесанных досок стол, несколько ящиков, служащих шкафами, и большой сундук, запертый двумя висячими замками, — вот и вся обстановка.

Сквозь отверстие в стене, заменяющее окно, виднеется лес — зеленый полукруг его тянется до самого горизонта. Раскрытая настежь дверь выходит на затененную полянку, где медленно прохаживается молодой парень в коротких штанах с автоматом на груди.

Здесь помещается командный пункт батальона. По существу, это простой шалаш, который при помощи камней, бревен, досок и толя превратили в нечто среднее между хижиной и блокгаузом. От этого строения, прилепившегося к небольшой скале, тянется дальше метров на десять еще одна постройка с таким же точно фасадом. В ней проделано три отверстия-окошка по числу находящихся внутри комнат, вернее, углублений в скале. Из домика, вплотную прилегающего к скале, можно пройти во все три помещения, сооруженные на скорую руку под сводами пещеры.

В департаменте Дордонь вся земля изрыта подземными ходами и коридорами тысячелетней давности. Такие тайники, создаваемые самой природой, особенно часто можно встретить в горных районах департамента. Но снаружи видны только их входные отверстия — пещеры. Охотники иногда используют их, устраивая там пирушки в дни открытия охоты. Местные крестьяне почти не пользуются пещерами: их интерес к ним не выходит за рамки любопытства детей, ищущих приключений. Впрочем, бывает, что вплотную к пещерам подходят пашни или виноградники крестьян, и тогда в тени этих пещер, некогда служивших убежищем для предков человека, можно увидеть упряжку волов; они мирно отдыхают здесь, спасаясь от палящих лучей солнца.

Спустившись в глубокую пещеру, испытываешь такое чувство, словно проникаешь в недра земли, и сразу же со всех сторон тебя обступают тишина, мрак и тайны подземного мира. Осветив пещеру, увидишь на стенах фантастические тени; в темных углах обнаружишь висящих гроздьями летучих мышей, похожих на сухие листья; иногда вдруг натыкаешься на какие-то ходы или темные, бездонные провалы; вздрагиваешь, услышав шум подземного источника, бьющего ключом откуда-то из глубин земли, и останавливаешься, охваченный невольным страхом… Вероятно, этот инстинктивный страх и преграждал человеку доступ к неизведанным красотам и скрытым сокровищам природы. Он породил различные легенды и сказания, которые в течение многих веков передавались из поколения в поколение сельскими жителями, всегда принимавшими их на веру. Но в наши дни отважные исследователи тайн природы все чаще и чаще проникают в лабиринт подземных ходов, большей частью никем еще не изученных. По примеру героев Жюля Верна они спускаются под землю и выходят на свет в нескольких километрах от места входа. Они рассказывают какому-нибудь изумленному их открытием крестьянину, что под его амбаром протекает река или что сельская церковь стоит на озере.

Место для командного пункта выбрано не случайно. Скалы, маскирующие местопребывание штаба, громоздятся на холме, находящемся в центре расположения подразделений батальона, что значительно облегчает связь с ними.

Еще месяц тому назад все партизанские отряды, в полном своем составе, были расквартированы в Бреньяде — захудалой деревеньке, расположенной поблизости отсюда. Партизаны спали в амбарах или под навесом во внутреннем дворе школы, бездействовавшей с начала войны. Некоторые поселились в домах у крестьян. Большинство же бойцов соорудили себе шалаши под дубами, окружавшими деревенский пруд. Здесь, в этой небольшой деревеньке, где домишки лепились вокруг крохотной церкви, проживало раньше всего около двадцати крестьянских семейств. Они обрабатывали несколько малоплодородных участков земли, вклинившихся в лес. А теперь в Бреньяде разместилось свыше пятисот партизан. Они жили здесь, готовили еду, стирали белье, устраивали собрания для обсуждения разных вопросов и занимались множеством других дел.

Грузовики, легковые машины, мотоциклы проносились по старым дорогам. Одни группы бойцов уходили в наряд, по заданию или на ученье, другие отправлялись за продовольствием. Единственный класс маленькой школы приспособили для военных занятий. Школьный звонок оповещал о подъеме и о собраниях. Старый кюре, которому минуло уже восемьдесят лет, снова стал бодрым и вновь видел у себя в церкви, на утренней мессе и на вечерней молитве, некоторое число верующих. Рядом с церковью находился дом папаши Дюшана, высокого усатого крестьянина. В этом доме всегда царило оживление. Его жена, прозванная, по местному обычаю, Дюшантиль, суетилась возле большой плиты, на которой обычно кипел огромный котел. Их единственная дочь Мелани, крепкая, здоровая женщина, которая после смерти мужа, погибшего на фронте в Эльзасе, как-то увяла, работала, не покладая рук: мыла посуду, прибирала в доме, ухаживала за скотом и помогала матери готовить еду. В доме Дюшана, рядом с кухней, находилась комната с кафельным полом, где стояла кровать с пологом, стол, старый сундук и висели большие стенные часы. Там происходили заседания штаба партизанских отрядов. Перед домом, на скамейке, всегда сидели два-три бойца, занятых чисткой или смазкой оружия. Вся эта суматоха доставляла много радости внуку Дюшана, маленькому Пьеру. Стоило малышу познакомиться с кем-либо из вновь появившихся в доме, как он сразу же усаживался к гостю на колени верхом и лез с поцелуями, как бывало к отцу. Папаша Дюшан, ветеран еще Первой мировой войны, ни минутки не сидел без дела. Он все время сновал между амбаром, полем и домом, радушно угощал гостей, любил побеседовать с бойцами и попутно давал им всевозможные справки и советы; он был не прочь вспомнить и о своих прошлых походах. Но как только «его мальчики» — так он называл командиров партизан — собирались у него в доме для обсуждения вопросов, касающихся военных действий, он деликатно удалялся. Во время таких совещаний он сам стоял на страже у дверей, предупреждая с видом заговорщика заходивших к нему соседей: «Тс-с-с, не шумите, у меня заседает штаб».

Население деревни, конечно, получало кое-какие выгоды от пребывания в ней отрядов маки, но в то же время терпело от своих постояльцев и некоторые неудобства. Партизаны помогали крестьянам в полевых работах, чинили машины, крыши, сараи, поддерживали в хорошем состоянии дороги… Однако в деревне, где расположена крупная воинская часть, крестьянам неизбежно наносится какой-то ущерб: то свалят у кого-нибудь ограду, то обломают у дерева ветку, то затеряют или испортят инструмент, то нечаянно вытопчут засеянный участок. В тех случаях, когда в лагерь пригоняли скот или прибывали машины с мукой и хлебом, местные жители пользовались продуктами партизан, зато, со своей стороны, они снабжали партизан всем, чего тем не хватало. Постепенно в кладовках крестьян таяли запасы жиров, под потолком теперь уже висело лишь несколько колбас и наполовину срезанные куски шпика; в погребах пустели бочки с вином, а в сараях с каждым днем становилось все меньше кур и кроликов…

И все же крестьяне не жаловались. Они никогда не жили в достатке и привыкли думать только о сегодняшнем дне: сняв урожай, они оплачивали зерном свой долг булочнику; продав теленка, рассчитывались с бакалейщиком. У себя дома они пили вино только из выжимок, а хорошее продавали на сторону. Каждую неделю хозяйки отправлялись пешком на рынок в Палиссак, чтобы продать немного яиц, фруктов, домашнюю птицу или собранные в лесу грибы. В представлении бреньядских крестьян, чьи предки были когда-то крепостными, люди, жившие у них в деревне, сражались не только для того, чтобы изгнать из страны оккупантов, но и за то, чтобы в нищенской доле крестьян что-то изменилось к лучшему. Им, потомкам участников Жакерии, нечего было терять в этой борьбе. После войны, думали они, дела пойдут лучше. Вот почему все крестьяне Бреньяды — за исключением двух-трех хозяев, располагавших большим достатком, чем остальные, и сбывавших излишки продуктов по высоким ценам, — гостеприимно открывали свои жилища и амбары для партизан. Крестьяне получали с них плату только по твердым ценам, чаще всего — натурой, а когда могли, то и вовсе не требовали ничего. Папаша Дюшан никогда не брал у бойцов даже пачки табаку, не предложив взамен литр вина. Дюшантиль любовно называла партизанскую молодежь «пострелами» и тратила все свободное время, чтобы приготовить им еду повкуснее. Иногда она пекла для них хлеб в деревенской печке. В свою очередь, партизаны всячески старались оказать помощь крестьянам, хоть чем-нибудь услужить им. Пожилым людям они помогали в работе, маленьких ребятишек баловали. Словом, все жили будто одной большой семьей…

Но так долго продолжаться не могло. Конечно, дороги охранялись, на расстоянии нескольких километров вокруг выставляли посты, связь поддерживалась по телефону, установленному в сельской школе, но уж слишком многим было известно о существовании лагеря. В Палиссаке о нем говорили, как о местной достопримечательности. Булочник Пейроль, мясник Мерло и бакалейщик Булен доставляли туда свои припасы. В лагерь наведывались и окрестные жители. Девушки рады были, проходя мимо, задержаться, чтобы поболтать с парнями, стоящими в дозоре. При таком положении и немцы, и вишистская милиция могли в любой момент напасть на лагерь и жестоко отомстить населению маленькой деревеньки. Вот почему незадолго до высадки союзников, после почти трехнедельного пребывания в Бреньяде, партизанское командование решило перенести лагерь в другое место.

Сначала предполагали оставить в деревне штаб и службы батальона, а роты расположить треугольником в четырех-пяти километрах от штаба. Но, продумав этот вопрос, предпочли устроить командный пункт в другом, более подходящем для него месте, где он и находился в настоящее время. Теперь отдельные партизанские подразделения, сохраняя между собой связь, могли в то же время расширить круг своих действий, лучше организовать охрану лагеря и обеспечить необходимые меры на случай вынужденного отхода. Все это было осуществлено после долгих и бурных обсуждений по настоянию нового командира сектора, прибывшего к месту своего назначения в конце апреля. Он был направлен сюда приказом департаментского штаба для руководства всеми отрядами Ф.Т.П., созданными на юго-западе департамента Дордонь.

Наиболее крупным из этих отрядов командовал тогда Ролан, молодой рабочий из Ланд. После боев, проведенных в Жиронде и в различных районах департамента Дордонь, отряд Ролана насчитывал уже свыше трехсот человек. В начале марта Ролан оказался под угрозой окружения, но проявил большое самообладание и сумел вывести своих людей в соседний департамент. Он пробыл там целый месяц, не подавая о себе никаких вестей, а затем появился где-то в районе Мюссидана с еще большим отрядом. После ряда стычек с противником Ролан вынужден был снова рассредоточить свои силы, но потом сгруппировал их в деревне Бреньяде. Исключительная находчивость и отвага Ролана завоевали ему большой авторитет среди партизан, действовавших в этом районе. Большинство местных партизанских групп признавало его своим начальником. Но Ролан был слишком неосторожен, а главное — недисциплинирован. В то время как он вместе со своим отрядом находился в департаменте Ло и Гаронны, другие партизанские отряды, остававшиеся на своих местах, должны были выдерживать всю силу натиска противника. Это послужило основанием для департаментского штаба Ф.Т.П. назначить нового командира, подчинив ему все партизанские силы, действующие в пределах сектора, и, в первую очередь, отряды, находившиеся под командованием знаменитого Ролана.

На долю нового командира выпала нелегкая задача. Партизаны знали и любили Ролана, считая его своим подлинным начальником. Новый командир сектора, прибывший из Савойи, где он, как говорили, участвовал в боях на плоскогорье Глиер, никому не был известен. Тем не менее он очень быстро заслужил уважение подчиненных. Благодаря его стараниям заново формируемый батальон Ролана вскоре приобрел должный вид. Он был разделен на роты и отряды. Кроме того, новый командир лично участвовал в нескольких операциях, и это окончательно утвердило его авторитет.

Ролан подчинился приказу об освобождении его от общего руководства, но его самолюбие было сильно задето, и он отказался от предложения командовать самой крупной воинской частью, реорганизованной на новых началах.

— Если ты отказываешься от командования первым батальоном, — сказал ему вновь назначенный командир сектора, — мне придется взять его на себя.

— Пожалуйста, бери. Я вовсе не собираюсь тебе мешать.

— Да, но учти, что я возглавляю сектор. Значит, я должен буду одновременно командовать твоим батальоном и руководить всеми остальными частями.

— Это уж твоя забота, а мое дело сторона.

— Послушай, Ролан, нельзя же, чтобы ты состоял в штабе сектора и в то же время уклонялся от всякой ответственности.

— А мне никакой ответственности не надо. Чихал я на ваши чины.

— Чего же ты в конце концов хочешь?

— Пусть всякий раз, когда нужно будет намять бока врагу, мне дают под начало хороших ребят.

Больше ничего от него нельзя было добиться. Поэтому, желая покончить с этим недопустимым положением, военный комитет департамента вызвал обоих командиров к себе. Накануне они уехали туда на машине, в сопровождении испанца Рамиреса, на котором лежала охрана нового командира сектора — товарища Марсо.

* * *

— Что же нам предпринять? — спрашивает Констан.

— Нужно как-то решать, старина. Если сегодня вечером они не вернутся, я пошлю нарочного в Перигё.

— А ты надеешься, что он сможет пройти?

— Конечно, — отвечает Пайрен. — В крайнем случае поеду сам.

— И не думай даже, — возражает Констан. — Кто же останется на КП?

Констан по профессии каменщик. Ему под сорок. В молодости он несколько лет пробыл в Париже на заработках, затем вернулся в родные места и здесь открыл свое собственное дело. До войны он кое-как сводил концы с концами; работал иногда с подмастерьем, а иногда с напарником — в зависимости от того, какая подвернется работа. В 1939 году был призван в армию в чине капрала. После одной удачной разведки в Сааре его произвели в сержанты и наградили крестом за боевые заслуги. К моменту поражения Франции он находился в роте сенегальских стрелков. Попав во время отступления под бомбежку, Констан был ранен и помещен в больницу. Оттуда его выписали в середине лета. Вернувшись снова в родные края, он застал дом пустым: за месяц до этого умерла его жена. Оставшись без семьи и без работы, он одним из первых вступил в ряды Ф.Т.П. У Констана имелся военный опыт и были организаторские способности, он отличался хладнокровием и выдержкой. Все это в соединении с неиссякаемой энергией сделало его одним из организаторов батальона. Его назначили комиссаром по материальному обеспечению. Констан отвечал за снабжение батальона оружием и боеприпасами, военным снаряжением, обмундированием, ведал транспортом и всеми вспомогательными службами. Всегда выдержанный и спокойный, он пользовался всеобщим уважением и считался добрым малым. Но в то же время этот толстощекий добряк с уже наметившимся брюшком сумел не раз показать себя настоящим солдатом.

— А капитан Констан? — продолжал разговор Пайрен.

— Я не капитан.

— Ты, как и я, выполняешь обязанности офицера. Если мне надо будет отлучиться из батальона, тебе придется взять на себя командование.

Пайрен представляет собой полную противоположность Констану. Он настолько же высок ростом, насколько тот толст, и в такой же мере вспыльчив, как тот спокоен. Долгое пребывание в армии наложило на Пайрена свой отпечаток: он разговаривает с подчиненными начальственным тоном, старается привить своим бойцам дух дисциплины и развить в них находчивость как основные качества в военном деле. По мнению Пайрена, такая система воспитания может пойти только на пользу нерешительным и робким бойцам. Но сам Пайрен сознает, что по мере того как крепнут его связи с товарищами, в нем все больше растет чувство солидарности и взаимопонимания и появляется простота в обращении, а это часто идет вразрез с его строгой воспитательной системой. На Пайрена, как на комиссара по кадрам, возложена задача следить за поддержанием дисциплины и боевого духа бойцов. И он начинает понимать, что этого нельзя достигнуть одними сухими приказами. В маки авторитет завоевывается, в первую очередь, личным мужеством и знанием дела, а не только теми или иными воспитательными приемами. Пайрен учится на своих ошибках и прилагает все старания, чтобы не повторять их. Перед каждой операцией он кратко объясняет ее цель и значение бойцам, которые должны в ней участвовать. «С виду сухарь, — говорят про него бойцы, — но когда узнаешь его поближе — свой парень и храбрый вояка».

— Слушай, — начинает Констан, — Марсо с Роланом уехали вчера вечером и должны были вернуться сегодня утром. Но ведь они могли там задержаться, а раз так — значит, вынуждены ждать вечера, чтобы выехать обратно.

— Странно все складывается, — размышляет вслух Пайрен. — Сегодня отряд Жаку так успешно выполнил операцию. А в то же время, по донесению Пораваля, его информировали о каких-то серьезных приготовлениях врага, о том, что окрестности наводнены шпионами. И именно в этот день Марсо и Ролан пропали без вести…

Не отвечая, Констан делает несколько шагов по комнате и, остановившись у двери, машинально смотрит в сторону леса. Слева, сквозь просвет между вершинами дубов, ему виден склон холма, выжженный года три тому назад большим пожаром.

— Погляди-ка, кого это ведет наш доктор? Может быть, он что-нибудь узнал… С ним какая-то девица. Что бы это значило?

* * *

— Зачем ты привел сюда незнакомку?

— Во-первых, сюда я ее не привел, а оставил там внизу, на посту…

— Это то же самое…

— А во-вторых, она вовсе не незнакомка…

— А кто же тогда?

Доктор Жан Серве озадаченно смотрит на Пайрена. Он чуть было не выпалил: «Это ответственный товарищ», — но вот сейчас под испытующим взглядом комиссара он вынужден признать, что даже не знает ее имени.

— Эту молодую женщину я встретил сегодня утром в автобусе. Она несомненно из наших людей и, кажется, прекрасно осведомленной о существовании нашего лагеря.

— Ее имя?

— Она не захотела себя назвать. Говорит, что должна была установить с нами связь через Бержерак.

— Так почему же она туда не отправилась?

— Автобус, на котором мы ехали, недалеко от Палиссака был остановлен немцами. Меня самого чуть не сцапали… Согласись, что в таких условиях для нее было опасно продолжать свой путь.

— Как же случилось, что она обратилась именно к тебе?

— Она слышала, как назвали мое имя, а ей было известно, что я имею отношение к батальону. Мне показалось, что это само по себе уже служит доказательством…

— В нашем районе это всякий знает.

— Но она — не из нашего района.

— В таком случае тебе следовало быть особенно осторожным. А вдруг она шпионка? Ну?

— Можешь быть уверен, что если бы у меня шевельнулось хоть малейшее подозрение, я бы, конечно, остерегся и…

— Я уверен только в одном, что ты кретин. Форменный кретин! — повторил Пайрен, повышая голос. — Командир сектора и Ролан со вчерашнего вечера пропали без вести. Может быть, они сейчас арестованы. И вот какая-то никому не известная дамочка, только потому, что у нее красивые бедра, находит способ попасть с твоей помощью сюда… якобы для того, чтобы повидать Марсо… А так как ей отлично известно, что он сюда не вернется, то она, вероятно, расскажет нам ловко придуманную историю, рассчитывая, что после этого мы отправим ее обратно… чтобы она могла сообщить дарнановцам о местонахождении нашего КП.

Жан Серве готов был ответить Пайрену грубостью, но он и сам начинал уже испытывать тревогу. Ему передалось опасение Пайрена, что командир сектора действительно арестован, и это сразу возродило все его прежние сомнения. Доктору приходят на память все вопросы незнакомки, ее исключительный интерес к дорогам, по которым они вместе ехали сюда… В самом деле, каждая мелочь словно только подтверждает подозрения Пайрена. Серве пробует ухватиться за другие доказательства.

— Когда мы вошли в лес, она предложила завязать ей глаза.

— Вполне естественно, это обычная хитрость: надо же внушить к себе доверие! Надеюсь, ты так и сделал?

— Нет.

— Вот этого-то я как раз и боялся. Теперь не хватает только, чтобы она удрала!

— Я могу сейчас же сходить за ней.

— Не нужно, мы с Констаном сами пойдем туда.

* * *

Незнакомка сидит на камне в конце поляны и, весело улыбаясь, слушает объяснения трех молодых людей, несущих охрану тропинки. Вечереет. Отчетливо слышны голоса, вмешивающиеся в разговор, и на соседней прогалине тоже заметно веселое оживление.

Сдвинув на ухо берет, Пайрен со строгим видом подходит к незнакомке.

— Что вы здесь делаете, мадам?

Молодая женщина, неприятно удивленная, приподнимается.

— Жду.

— Чего вы ждете?

— Мне нужно видеть майора Марсо.

— Кто вас послал?

— Об этом я могу сообщить только командиру батальона и никому больше.

— В данный момент командир батальона — я. Комиссар по кадрам или, если вам угодно, политический комиссар.

Неизвестная смотрит на Пайрена и его спутников, пытаясь узнать кого-нибудь из них.

— Простите, как ваше имя?

— Сначала скажи, кто ты сама?

— Не считаю нужным вас информировать.

— Прекрасно, — говорит Пайрен и, обращаясь к одному из молодых партизан, приказывает: — Отведи ее наверх, на гауптвахту.

— Завязать ей глаза?

— Да. И смотри в оба, чтобы она не удрала!

Молодая женщина бледнеет, но без возражений подчиняется аресту.

Жан Серве сбегает по тропинке вниз и, волнуясь, спрашивает:

— Что вы собираетесь с ней делать?

— Сперва допросить ее, — говорит Констан.

— Сейчас же?

— Нет, — обрезает Пайрен, — сегодня ночью. Пусть она сначала поймет, что здесь улыбочками не отделаешься.

— А потом?

— Если командир сектора не вернется, будет решать военный совет. А тебе, Серве, придется давать объяснения.

* * *

Поздно вечером по шоссе бешено мчится машина с затемненными фарами… Машину ведет Марсо. Наклонившись вперед и изо всех сил сжимая руль, он набавляет скорость, едва только дорога выпрямляется. Рядом с ним — Ролан. Облокотившись на дверцу, он пристально вглядывается в мелькающие перед ним ориентиры:

— Осторожнее, поворот!… Тише, железнодорожный переезд… Сейчас будет дом… Быстрее… тормози… снова нажимай…

Сзади сидит испанец Рамирес. Он начеку, автомат его наготове.

Когда Марсо и Ролан явились на заседание департаментского военного комитета, выяснилось, что заседание перенесено на следующий день. Кроме того, у них был длительный разговор с партийными руководителями, и все это задержало их возвращение в лагерь. До заседания Марсо и Ролан встретились с партийным руководителем департамента Гастоном и комиссаром по кадрам департаментского комитета Ф.Т.П. Гарнье. И тот и другой отнеслись к Ролану очень строго. Они обвиняли его в отсутствии дисциплины и резко критиковали за плохую постановку политической работы в отрядах.

— Нам нужны настоящие военные руководители, а не главари банд, — сказал Гарнье. — Твоя разболтанность вынудила департаментский комитет Ф.Т.П. освободить тебя от руководства сектором. Мы не сочли возможным защищать тебя. Пришлось согласиться с назначением на твое место Марсо…

— Хотя, — добавил Гастон, — партия имела совершенно другие виды на Марсо. Его следовало бы использовать на политической работе более широкого масштаба. Но он — единственный человек, которого сейчас можно поставить во главе твоего сектора, с тем чтобы выправить положение. Все это происходит не только потому, что тебе не хватает дисциплинированности, но и потому, что ты часто игнорируешь директивы и указания партии, членом которой являешься…

Ролан горячо протестовал, и даже злился, потом вдруг замолчал, точно воды в рот набрал, и наконец на глазах его показались слезы.

— Пойми, — сказал ему Гарнье, — с тобой поступают строго ради твоей же пользы. Мы доверяем тебе и даем возможность снова расти… Прими на себя командование одним из батальонов и постарайся зарекомендовать себя на этом посту с самой лучшей стороны…

Но Ролан по-прежнему упорно отказывался брать на себя руководство батальоном. Он охотно соглашался участвовать в совещаниях штаба сектора, но только не в должности командира части. Ему хотелось сохранить за собой свободу действий в боевых операциях и не нести никаких обязанностей, связанных с положением командира. Он отклонял настойчивые предложения товарищей и просил дать ему время на размышление…

На следующий день на заседании военного комитета Ролан вел себя все так же безрассудно, и Марсо, возвращаясь с ним обратно, хорошо понимал, что битва далеко еще не выиграна. Однако Марсо считал необходимым в интересах успешной борьбы с врагом любой ценой завоевать дружбу и доверие этого упрямого, неорганизованного, но искреннего и честного человека, а главное — талантливого командира.

И вот всего несколько минут назад они чуть-чуть не поссорились. Доехав до перекрестка, Марсо хотел свернуть на узкую проселочную дорогу, более длинную и не очень удобную, но зато более безопасную.

— Только прямо! — крикнул ему Ролан.

— Там гудронированное шоссе…

— Эта дорога короче и лучше.

— Можно наскочить на засаду.

— А ты что, трусишь?

Марсо пожал плечами и поехал по указанному Роланом направлению. Он не раскаивается в этом, так как Ролан, упорно молчавший всю обратную дорогу, теперь заметно оживился:

— Скорее… замедли… ускорь…

Еще десять минут, и они будут в лесу, вблизи лагеря, на знакомых дорогах, где почувствуют себя в безопасности… Марсо, следя за слабым лучом света, несущимся впереди машины, нажимает на педаль.

— Замедли… ускорь… Стоп!

Слишком поздно! Оба они одновременно заметили: угол дома, поперек дороги — повозка… Скрежет тормозов, толчок… Шины скользят, и машина останавливается в трех метрах от препятствия… Сидевший позади Рамирес успевает выпрыгнуть.

В одно мгновение Марсо оценил обстановку. К левой дверце машины, с его стороны, подходит человек. У дверцы справа — два солдата «мобильной гвардии»… Может быть, удастся выпутаться… Пожалуй, нет — тут и дарнановцы…

Решающий момент. Марсо раздумывает меньше секунды. Что предпринять? Извлечь спрятанный в куртке револьвер? Дарнановец слева, конечно, заметит его жест и предупредит попытку достать оружие. Ну что же, тогда жизнь за жизнь… Марсо незаметно берет правой рукой лежащую на сиденье гранату и срывает с нее кольцо…

— Руки вверх! — орет дарнановец.

Ролана уже стащили с места, солдаты его обыскивают. Марсо чувствует на лбу холодный пот. С поднятыми руками он выходит из машины. Перед ним дарнановец с наведенным на него автоматом…

— Ближе!

Марсо становится в полосу света. Взгляд его страшен.

— Смотри! Мне конец, тебе тоже…

Дарнановец видит: в правой руке Марсо — готовая взорваться граната, в левой — кольцо… С глухим стуком он взводит курок автомата…

«Какой я идиот, — мелькает в голове у Марсо, — зачем только его пугнул! У него автомат системы "томсон"… Даже не был взведен курок… Теперь он выстрелит первым, перережет меня пополам…»

Дарнановец медленно пятится к углу дома… Марсо боится на него смотреть. Еще только два шага, и дарнановец, прежде чем спрятаться за углом, откроет огонь… Наверняка, безусловно… Но Марсо действует проворнее, чем его противник. Стремительным движением он опускает руку, швыряет гранату и с криком: «Гранатами! Бей их!» — отскакивает назад.

Взрыв. Паника. Из-под машины трещит автомат. Это действует Рамирес.

— Спасайтесь! — кричит Марсо.

Три товарища выбегают из полосы света и кубарем скатываются в овраг, справа от дороги. Они мчатся к лугам. Летят, как на крыльях.

Наверху, на дороге, дарнановцы и солдаты, придя в себя, стреляют во все стороны. Наугад, в темноту ночи…