Темно-красные стены и потемневшая позолота придавали версальскому залу Конгресса вид старинного театра. Сквозь высокие витражи просачивался тусклый свет, освещая висевшую над трибуной большую картину Кудера, на которой было изображено заседание генеральных штатов в 1789 году. Аллегорические сцены на гобеленах с увядшими розами дополняли декорацию этого театра. Зал украшали четыре светловолосые богини: Земледелие, Торговля, Индустрия и Мир.

На одном из ярусов, предназначенных для гостей, сидела Маринетта Делорм. На ней был ярко-синий облегающий костюм. Вооружившись перламутровой лорнеткой, она обводила взглядом высокую колоннаду, которая начиная с третьего яруса тянулась по трем сторонам громадного зала. Дамы, сидевшие в первых рядах, выставили напоказ свои туалеты и драгоценности. В партере на желтых кожаных креслах, расположенных амфитеатром, тесно сидели участники конгресса. Говорили, что там всего 865 мест, а парламент насчитывал 937 депутатов и советников.

Все было тщательно подготовлено к выборам шестнадцатого президента республики, но никто не предвидел, что в декабре может выдаться теплый солнечный день, и батареи отопления были накалены. В переполненном зале люди буквально задыхались от жары.

Маринетта сняла жакет, расстегнула ворот блузки и принялась разглядывать амфитеатр, откуда доносился беспрерывный гул и выкрики. Анри Вильнуар, сидевший в правом крыле, помахал ей рукой. В ответ она так очаровательно улыбнулась, что некоторые депутаты загляделись на нее. Вильнуар, подчеркивая, что улыбка относится к нему, продолжал делать знаки, давая понять Маринетте, что заседание скоро начнется.

Она приехала вместе с ним. Их машина с трехцветным пропуском на ветровом стекле проделала путь от Парижа до Версаля в сопровождении мотоциклистов в кожаных куртках и шлемах. По обе стороны шоссе тянулись ряды полицейских в белых перчатках с красными значками боевого отличия. Хотя это происходило семнадцатого декабря, стояла необыкновенно теплая погода и яркое солнце освещало город. Туман постепенно рассеялся. В парках величественного королевского дворца было по-весеннему свежо. Редкие любопытные глазели на поток автомобилей и мотоциклов, с шумом проносившихся по аллее, более густая толпа окружала площадь Арм, доступ к которой преграждали отряды охранников и жандармов в парадной форме. Похожие на оловянных солдатиков охранники виднелись вдали, на мощеной площади; они были расставлены, как фигурки на шахматной доске. На фоне решетчатой ограды, украшенной скрещенными флагами, блестели на солнце каски парижской жандармерии, украшенные лошадиными хвостами. Напротив дворца находился военный госпиталь, солдаты, высунувшись в окна, свистом приветствовали нарядных дам, выходивших из машин, но те даже не оборачивались в их сторону — и слава богу, так как большинство было весьма зрелого возраста. Каждая из них воображала себя Марией Антуанеттой, въезжающей в Трианон.

Когда шофер открыл дверку Маринетте, раздался пушечный залп и она вздрогнула. Вильнуар принял это за салют, но кто-то из толпы крикнул: «Какое безобразие!» В дальнейшем выяснилось, что стреляли на учебном полигоне в Сатори — начальство не нашло нужным отменить занятия.

К счастью, Анри заранее заказал столик в «Трианон паласе». Они с Маринеттой пробирались к своему месту сквозь толпу депутатов, журналистов, дам в мехах и в шляпах с перьями, жен депутатов, сенаторов и министров, кинозвезд, модных красавиц, безбожно накрашенных старых дам. Около одиннадцати все они бросились в знаменитый ресторан. По принятой традиции каждые семь лет в день президентских выборов видные деятели (не обязательно из политического мира) угощают своих друзей королевским завтраком. Накануне газеты сообщили, что заготовлено 225 пулярок, 300 уток, 450 лангуст. Вся эта снедь, пройдя через руки величайших мастеров французской кухни, должна была в торжественный день закончить свой путь на украшенных цветами столах.

И хотя дело происходит во времена Четвертой республики, на разложенных у приборов визитных карточках можно встретить немало имен духовных лиц и аристократов.

Вильнуар сиял от гордости, что его видят с Маринеттой. Он целовал ручки дамам, останавливался поболтать с министрами, шутил с депутатами, наперебой рассыпавшимися в любезностях перед его хорошенькой спутницей. Несколько человек, здороваясь с ним, сказали: «Приветствую президента!»

— В чем дело? — спросила Маринетта, когда они наконец уселись за свой столик и метрдотель по ее просьбе отодвинул в сторону огромную корзину роз, которая загораживала вид на парк.

— Это обычная острота, — ответил Анри. — Так принято называть друг друга, ведь сегодня любой гражданин может стать президентом республики. И нечего над этим смеяться…

Когда было подано шампанское, Вильнуар пригласил к столику нескольких друзей. Они условились собраться перед окончательным голосованием и тогда сговориться. Тактика, которая разрабатывалась за ресторанными столиками Трианона, сводилась к выдвижению кандидатов от всех групп, с тем чтобы избежать неожиданных результатов прошлых выборов, когда коммунисты, к общему удивлению, сразу отдали свои голоса за кандидата социалистической партии и президент был избран при первом же туре голосования. Но веселое настроение, царившее за столиком после вкусного завтрака, не способствовало обсуждению столь серьезных вопросов.

Разговор перешел на сплетни. Посудачили о депутате, который почему-то надеялся быть избранным и на всякий случай захватил с собой фрак; поговорили о том, к каким уловкам прибегают некоторые кандидаты, чтобы набрать голоса; вспомнили, как один бывший премьер-министр, считая себя наконец на пути в Елисейский дворец, за несколько дней до выборов уговорил одну девицу выйти за него замуж, пообещав ей взамен любви место первой дамы Франции, и застраховал себя тем самым от неудачи; поговорили также о некоем господине Фрере, который на свой лад вел подготовительную работу к избранию своего знатного родственника, нынешнего председателя Совета республики, и проявлял при этом простодушное усердие новичка и умение помалкивать, свойственное опытному интригану.

— Я хочу с вами поделиться совершенно очаровательной историей, — неожиданно сказал один из собеседников Маринетте. — Я ее слышал от префекта полиции…

Он рассказал, что сегодня утром, когда в Версаль прибыло пять тысяч жандармов, чтобы преградить доступ во дворец, в центре парка, у грота «Рокай», был задержан мрачный человек, погруженный в размышления.

— В первый момент его приняли за соучастника какого-то заговора. Его схватили, связали по рукам и ногам, обругали, обыскали, избили…

— А на самом деле он оказался одним из тех сумасшедших, которые появляются каждый раз, когда происходят выборы, — вмешался Вильнуар.

— Еще лучше, дорогой мой, — просто влюбленный, ожидавший свою девушку. Он был счастлив, узнав, что происходит, и радостно воскликнул: «Так вот почему она так опаздывает!»

— Очаровательная история, — сказала Маринетта. — Надеюсь, его выпустили?

— Вот об этом префект ничего не говорил.

В половине второго члены парламента и их гости снова встретились в зале Конгресса; первые заняли места в амфитеатре, последние разбрелись по ярусам. У Маринетты от шампанского и духоты пылали щеки. Она решила попудриться. Ровно в два часа собравшиеся были оповещены барабанной дробью о прибытии президента республики. За несколько минут до этого прожекторы ярко осветили трибуну. В зал вошел председатель Высшего совета магистратуры Франции. Его сопровождали двое распорядителей с цепями на груди и шестеро секретарей. Он медленно поднялся по ступеням на трибуну, в то время как человек двадцать репортеров из телевизионного центра наводили на него свои аппараты. Президент охотно позировал операторам. На нем был фрак, белая рубашка, белый галстук.

— Говорят, его заставили нарумянить щеки, — сказала соседка Маринетты.

В надежде, что операторы направят свои объективы на публику, Маринетта для большей фотогеничности облизала губы.

Гул голосов постепенно затихал, и когда президент позвонил в серебряный колокольчик, который стоял справа от него, водворилась полная тишина. «Объявляю открытым конгресс парламента», — провозгласил президент и после этого прочел статьи конституции, относящиеся к избранию президента республики. Он подчеркнул, что по закону выборы проводятся без дебатов, тайным голосованием и по поименному вызову.

Президент предложил назначить тридцать шесть человек, на которых будет лежать обязанность следить за порядком голосования, и после этого объявил: «Сейчас я при помощи жеребьевки определю, с какой буквы начнется поименный вызов». Из корзины, накрытой темно-зеленой материей, он достал белый билетик, на котором оказалась буква «б». Только у одного депутата фамилия начиналась с этой буквы, и поэтому сразу перешли к букве «в». Вильнуар проголосовал четвертым. Ему аплодировали члены его группы и несколько министров, сидевших на правительственных местах.

Последнее обстоятельство очень обрадовало Маринетту. Она с интересом следила за церемонией, которая постепенно теряла торжественный характер. Один из распорядителей вызывал депутатов, те торопливо пробирались к трибуне, поднимались по ступенькам, где им вручали белый контрольный шар, который они отдавали вместе со своим бюллетенем одному из секретарей. Тот клал шар в одну урну, бюллетень во вторую. У трибуны толпились в ожидании своей очереди депутаты и сенаторы. Они образовали плотную стену, преграждая путь к лестнице. Некоторые из них, потеряв терпение, отправились в коридор или в буфет, и чиновники вынуждены были их разыскивать. Чтобы видно было, какая буква голосует, на больших картонных щитах по обе стороны трибуны попеременно вывешивались огромные буквы. Это и чисто французская суматошливость создавали атмосферу школьной перемены. Время от времени в разных концах зала вспыхивали аплодисменты — члены разных групп приветствовали своих лидеров, которые шли голосовать. Особенно горячие аплодисменты раздались с мест, где сидели коммунисты, когда голосовал их кандидат, старейший член Национального собрания — Марсель Кашен.

Маринетта, не вытерпев духоты и нескончаемой канители, вышла в коридор. Вскоре к ней присоединился Вильнуар.

— Это надолго? — спросила она.

— На час с лишним, — ответил Вильнуар. — Будут снова вызывать всех, кого не оказалось на месте.

— А президента выберут?

— Нет. Выставлено восемь кандидатур, и большинства никто не наберет.

— Мне хочется уехать. Я устала.

— Как хочешь, дорогая. Второй тур состоится вечером, ты еще успеешь вернуться.

— И тогда кого-нибудь выберут?

— Еще ничего не известно. Для этого нужно, чтобы воздержались коммунисты…

Маринетта уехала в машине. У подъезда она встретила прогуливающихся под руку Жака с Жаклиной. Маринетта узнала их и приветливо улыбнулась. Их вид напомнил ей рассказ о влюбленном юноше, задержанном сегодня в версальском парке…

* * *

Жак и Жаклина только что вышли из Люксембургского сада, где они провели всю вторую половину дня. Последние недели у них было немало огорчений, и они только начали выпутываться из свалившихся на них невзгод.

После того как Жака уволили из «Лютеции», его немедленно выселили из комнаты. Стало совершенно ясно, что и то и другое было делом одного и того же лица. Брисак лишил его не только работы, но и крова. Для этого он воспользовался разными предлогами. Из «Лютеции» его уволили будто бы по доносу Бекера, из комнаты выкинули якобы за то, что он жил в ней не один. Конечно, он мог оказать сопротивление и не выезжать еще некоторое время, но по складу своего характера он предпочел сразу со всем покончить и никому не быть обязанным. Пришлось спешно искать новое жилье. Томасен взялась ему помочь и отправилась поговорить с хозяйкой гостиницы — мадмуазель Перванш. Прежде всего надо было узнать, есть ли там свободная квартира для молодой пары. К счастью, выяснилось, что одна квартирка еще не сдана. Все дело было в цене, надо было предложить хозяйке шестнадцать тысяч франков вместо пятнадцати, которые ей уже давали. Собрав все эти сведения, консьержка набралась храбрости и сообщила хозяйке гостиницы правду о своих подопечных. Лицо старой девы стало каменным, когда она услышала, что ее бывшая жилица Жаклина и ее так называемый брат не родственники. Но консьержка так упорно защищала бедных «деток», что сердце мадмуазель Перванш дрогнуло.

— Ладно, раз ваши голубки женаты, я их возьму к себе.

— Да, но понимаете, они еще официально не поженились.

— Тогда отпадает. Моя гостиница не проходной двор.

— У них вполне серьезные намерения, уверяю вас.

— Но она-то хоть совершеннолетняя?

— Конечно…

В конце концов старая дева великодушно заявила:

— Ладно. Восемнадцать тысяч в месяц и ни франка меньше.

Пришлось согласиться на такую плату за комнату и крошечную кухоньку. Эта квартира спасала их, и они даже нашли ее роскошной, но если Жак долго будет без работы, им придется перебраться в комнату подешевле.

Окрыленный первым успехом, Жак рьяно взялся за поиски работы. Он не мог ждать, пока наступит его очередь в бюро распределения рабочей силы, и поэтому сам обходил рестораны и кондитерские, но всюду его встречали отказом, и он уже начал отчаиваться. Судомойщик Анатоль дал ему один адрес, но там место еще не освободилось. Правда, Жаку обещал еще помочь его бывший начальник Вебер, но он пока ограничился тем, что посулил устроить ему временную работу на рождество. А ведь нужно было жить, сбережения, сделанные во время пребывания в Бержераке, таяли, и каждый день отодвигал свадьбу на добрую неделю.

Отцу Жак не сообщил о своем увольнении. Он знал, что тот пришлет денег и снова предложит ему вернуться домой, но он чувствовал себя больше чем когда-либо привязанным к Жаклине и считал делом чести самому выпутаться из тяжелого положения.

Две недели, проведенные в безуспешных поисках работы, породили у Жака массу вопросов, о которых он до сих пор не думал. Как ему быть и что его ждет, если он так и останется без работы? Во что выльется их любовь, раз жизнь, которую он выбрал, начиналась с неуверенности в завтрашнем дне? А вдруг и Жаклину уволят — что тогда делать? Гордость мешала ему поделиться своими заботами с Жаклиной, и он чувствовал себя скованным в ее присутствии; сам того не замечая, он стал необщительным и забыл, что у него есть друзья. А они-то и вернули ему веру в жизнь.

— Если хотите, мы поговорим о вас с Мореном, — предложила Жаку Ирэн.

Депутат дал ему адрес одного булочника в районе Монружа, с которым когда-то был знаком и продолжал переписываться.

Жак был слегка разочарован, он считал, что Морен, как член парламента, мог сделать гораздо больше. Он отправился по указанному адресу, не веря в успех. Но, к великому своему удивлению, был принят, как спаситель.

— До чего же вы кстати пришли! — воскликнул хозяин булочной, жизнерадостный толстяк. — Я только что подал в профсоюз заявку на кондитера, но раз вы присланы Мореном — это одно и то же.

Правда, в этой булочной пирожные раскупались только в праздничные дни, и поэтому в будни работы было маловато, но для Жака и это было спасением. Он радостно поспешил в Люксембургский сад, чтобы поделиться приятной новостью с Жаклиной. Он должен приступить к работе завтра, будет занят двадцать-тридцать часов в неделю, хозяин будет ему платить по ставке, утвержденной профсоюзом.

— Замечательный парень, поверь мне. Он познакомился с Мореном еще в Бордо.

И Жаклина с Жаком снова стали строить планы на будущее. Как раз в этот момент их встретила Маринетта Делорм. Они сияли от вновь обретенного счастья.

— Кто это? — спросил Жак.

— А ты ее не узнал? Помнишь, Пибаль получил у нее подпись против ЕОС?

— Кстати, хозяин тоже заговорил со мной о ЕОС. Видимо, он из рьяных противников.

Жак проводил Жаклину до «Лютеции» и отправился к Шарлю Морену, чтобы его поблагодарить. Он знал, что депутат вместе с женой приехал в Париж, но, войдя в дом, где жил Морен, вспомнил: тот, вероятно, в Версале.

Консьержка сказала, что и его жены, Роз, тоже нет дома, она ушла к врачу.

— Она ходит готовиться к родам. Говорят, теперь женщины рожают без боли.

* * *

Доктор Симонен, еще совсем молодой человек с черными усиками и большими добрыми глазами, надев белый халат, вошел в кабинет. Здесь на расставленных в четыре ряда стульях чинно сидели пятнадцать беременных женщин. Они, естественно, волновались в ожидании первого знакомства С доктором.

Симонен потер руки и сказал:

— Значит, вы мои новые ученицы? Сидите, сидите. А вы продолжайте вязать, это я вам говорю. Ах, вы пришли со своей дочерью! Очень хорошо. Прошу блондинку, которая сидит во втором ряду, расстегнуть крючки на юбке, вы не должны затягиваться… Прежде всего нужно, чтобы вам было удобно, я хочу видеть спокойные лица… А теперь разрешите познакомиться…

Доктор представился и рассмешил своих слушательниц, признавшись, что он всегда слегка трусит перед началом занятий и поэтому его нужно подбодрить улыбкой. Он вызвал учениц по фамилии и спросил каждую из них, на каком она месяце беременности и который раз рожает, после чего сел за стол и сказал:

— Роды — это ваш выпускной экзамен. Успех зависит только от вас. Мы со своей стороны поможем вам.

Симонен заговорил о дурных предчувствиях, которые обычно пугают беременных женщин и были так хорошо знакомы Роз, хотя при муже она держалась оптимистически. Правда, она не дрожала, как ее соседка слева, совсем еще девочка, или как женщина, сидевшая справа, мать троих детей. И та и другая явно надеялись, хотя и считали это маловероятным, что Симонен поможет им избавиться от страха, который существует испокон веков. Но все же и Роз прошла через это. Вначале она испытала глубокую радость: «Я стану матерью, у меня будет ребенок, плодом моей любви к мужу будет маленькое очаровательное существо…» Потом ее начали преследовать другие мысли: «У меня будет усталый вид, я растолстею, на лице появятся пятна», но она уговаривала себя: «Все это неважно, я хотела ребенка, я горда тем, что он у меня будет, я счастлива… Девять месяцев быстро промелькнут, а там конец беременности, наступит счастливая пора…» Ожидание родов, как бы вы ни уговаривали себя, вызывает все усиливающееся беспокойство… Да и как может быть иначе? Сколько тысячелетий женщина, производя на свет ребенка, испытывает ужасные мучения, и предсказание «в муках родишь ты» висит над ней, как страшное проклятие. А окружающие, словно сговорившись, все время напоминают ей об этом. Мать, родственники, подруги и соседки твердят: «Будем надеяться на благополучный исход…», «Я рожала ужасно…», «Бедняжка, тебе предстоит трудное испытание…», «Никогда нельзя сказать, как все произойдет…», «Я не кричала, но так впилась ногтями в ладонь, что несколько дней у меня не заживали раны…», «Желаю вам не узнать моих мук…»

У двоюродной сестры Роз были такие разрывы, что она осталась инвалидом на всю жизнь; одна знакомая родила в карете скорой помощи… Роз знала о трагических случаях, когда ребенка вытаскивали по кускам. Совсем молодая женщина умерла во время родов… Из поколения в поколение передается этот страх, о нем напоминают все окружающие, он усиливается книгами известных и неизвестных писателей, где роды — это всегда крики, слезы, кровь.

— Так вот, все это неправда и отошло в прошлое, — заявил доктор Симонен. — Прежде всего, вам следует побороть страх, порожденный тем, что до сих пор считалось закономерным совершенно противоестественное явление. Роды — не болезнь, а нормальное явление, и они не должны сопровождаться страданиями.

Доктор рассказал, что, судя по всему, некогда женщины рожали, за редким исключением, безболезненно, как сейчас животные. «Вы улыбаетесь? Но каждая из вас наверняка слышала, как о некоторых женщинах говорят, что им родить так же легко, как курице снести яйцо». Симонен привел еще несколько подобных примеров и рассказал, что советские врачи, собрав все эти факты, решили дать им научное объяснение. Опираясь на работы Павлова об условных и безусловных рефлексах, они занялись, сперва в виде опыта, а потом и в массовом масштабе, применением современного метода обезболивания родов. Несколько французских врачей во время своего пребывания в СССР познакомились с положительными результатами, полученными советскими врачами, и начали применять и распространять новый метод во Франции. Таинственного в этом методе ничего нет. Все дело в воспитании сознания и мышц. Надо хорошо знать анатомию своего тела, весь процесс беременности и родов, научиться определенным образом дышать, следить за собой и уметь расслаблять мышцы…

— Все это вы постигнете с легкостью. В мою задачу входит рассказать вам об основных моментах течения беременности и родов, о происходящем в вас процессе, которому вы должны помочь, с тем чтобы роды снова протекали естественно, как когда-то.

При помощи таблиц Симонен показал своим слушательницам, как формируется и развивается ребенок в утробе матери, как он лежит и как в конце концов происходят сами роды. Он рассказал также, что зародыш уже в первые недели приобретает очертания человека и, если бы женщины это знали, ни одна не решилась бы сделать аборт. Но здесь, конечно, об этом не стоит и говорить. Он понимает, что еще не смог полностью успокоить своих дорогих учении, но убежден, что они уже поверили в возможность добиться нормальных родов. Он постарался еще подбодрить женщин, рассказав им несколько смешных историй, а также случай с одной из его пациенток, имевший место сегодня утром: ей позвонили по телефону, она сняла трубку и попросила: «Позвоните попозже, я рожаю».

Первый урок длился меньше часа, после этого слушательницы начали задавать доктору вопросы. Они спрашивали вначале робко, но постепенно разошлись так, что Симонен вынужден был их остановить, поскольку их вопросы относились уже к следующим занятиям. Но все же молоденькой соседке Роз он ответил.

— А вы применяете наркоз? — спросила та.

— Нет.

— Ну а в случае болезненных родов?

— Начиная с сегодняшнего дня болезненных родов не существует. Раз и навсегда выкиньте из своего лексикона слово «болезненный».

— А если все-таки будут боли?

— Только в случае крайней необходимости и в виде исключения можно прибегнуть к ингаляционному наркозу.

— Почему же вы против этого?

Доктор вздохнул, словно собираясь сделать признание.

— Я не могу лишить женщину счастья родить безболезненно.

Этот ответ произвел сильное впечатление. Но у молоденькой женщины был еще один вопрос, который она сперва боялась задать. Она читала в какой-то газете, что метод обезболивания сводится к наркозу и его нельзя считать новым, так как в прошлом веке английская королева Виктория тоже рожала под наркозом.

— Запомните, что применяемый нами метод не имеет ничего общего с наркозом, — твердо ответил Симонен. — Вы научитесь рожать с такой же легкостью, как ваш ребенок научится читать, с одной только разницей: вам для этого понадобится гораздо меньше времени, чем ему, вы возьмете всего пять уроков.

Слушательницы встали, улыбаясь, и Роз заметила, что большинство из них сумели так одеться, что, несмотря на грузные фигуры, остались привлекательными. Истинные парижанки, ничего не скажешь…

— Последний совет, — добавил на прощанье доктор: — с сегодняшнего дня заткните уши. Не слушайте никого: ни ваших родителей, ни подруг, ни свекровей — особенно свекровей… Одергивайте всех, кто попытается поколебать вашу уверенность, даже если это будет ваш муж… Кстати, мужей тоже надо переубедить, и это очень легко. Я советую, если это возможно, привести их на наши уроки. Им тоже полезно послушать…

Роз вышла из кабинета в приподнятом настроении. Хотя живот уже мешал ей при ходьбе, она чувствовала себя так, словно у нее выросли крылья. В метро какая-то дама уступила ей место. Убаюканная гулом поезда, она машинально глядела на первую страницу газеты, которую читал человек, сидевший напротив. В вечернем выпуске уже сообщались результаты первого тура выборов в Версале. Роз вспомнила, что Шарль не вернется к ужину. А она была так счастлива, что ей хотелось немедленно поделиться с ним своей радостью…

* * *

Шарль Морен только что пришел в маленький ресторанчик на площади Арм. Здесь ужинали депутаты-коммунисты. На мраморных столиках, покрытых бумажными скатерками, стояли тарелки с сыром, колбасой и бутылки божолэ. Повсюду висели ветки остролиста, в углах зала были флаги, а на зеркале кто-то написал мелом «Свобода — Равенство — Братство». Все были в веселом настроении и с большим аппетитом принялись есть. Стоял такой шум, что официант был вынужден несколько раз повторить фамилию депутата, которого в этот момент вызывали к телефону. Шарль Морен знал, что Роз должна была сегодня пойти к врачу, и поэтому, когда его попросили к телефону, испуганно побежал в будку, в полной уверенности, что его ждут неприятные известия, но жена его успокоила.

— Я просто хотела тебе сказать, что все в порядке. Я очень довольна. Когда увидимся, расскажу… Просто замечательно.

— У нас тоже все в порядке… битва только начинается… Будет ночное заседание и, скорее всего, завтра еще одно… Нам придется задержаться в Париже…

— Тем лучше, я смогу взять второй урок.

— Мы решили голосовать за социалистического кандидата…

Возвращаясь к своему столику, Морен столкнулся с Сержем де Мулляком и, как обычно, подтрунил над ним:

— Ты здесь, а я думал, ты торчишь в Трианоне.

— Нет, дорогой, я верен третьему сословию, как мои предки.

— Ты что-нибудь слышал?

— Они в бешенстве.

Почти в то же самое время Вильнуар звонил из Трианона Маринетте.

— Значит, ты не приедешь?

— Зачем же, раз ты говоришь, что выборы не состоятся?

— Кто знает. Мы сняли своего кандидата, осталось всего четверо…

— Ты за кого будешь голосовать?

— Трудно решить. Они все за ЕОС, а я, как ты знаешь, принимаю ЕОС с оговорками. Все, за исключением одного…

— Ну, так может, его и стоит выбрать?

— Отпадает, за него голосуют коммунисты.