Октябрь 1873 года Форт-Ларнед, Канзас

Рассеянно прислушиваясь к попыткам своей товарки по заключению читать вслух, Мадди смотрела на то, как проходит свет сквозь переплет чердачного окна. Было в ее жизни время, когда она просто не обращала внимания ни на свет, ни на танец пылинок в нем. Потом, в первые месяцы после приговора, это стало единственным хрупким звеном ее связи с внешним миром. Цвет и наклон лучей обозначали смену времен года и часы дня. Пылинки говорили ей, что погода радует тех, чьи жизни принадлежат им самим. Девятнадцать месяцев, неделю и три дня Мадди отсчитывала время пылинками. А потом к ней втолкнули через дверь Рози и Майру, и Мадди уже не надо было так цепляться за этот отсчет, чтобы не повредиться в уме. Теперь она наблюдала за пляшущими пылинками только ради развлечения.

— «…наши жизни, наше будущее… нашу… нашу…»

Рози запнулась на слове «священную», потом прочитала его с ошибкой, и Мадди попросила ее попробовать еще разок.

Пятнадцатилетняя девочка, на целых двенадцать лет моложе Мадди, Рози сохранила естественное любопытство ребенка. Сдвинув брови, она ниже склонилась над страницей и через секунду почти выкрикнула трудное слово — опять неверно.

Смутившись, она проговорила с улыбкой:

— Прости, пожалуйста…

Мадди ласково отвела каштановый локон, упавший Рози на глаза.

— Тебе незачем просить прощения. Ошибиться может всякий.

— Ох, Боже ты мой! Мадди! Роз! — окликнула их Майра от маленького окошка с северной стороны. — Идите сюда. На это стоит посмотреть.

Рози вскочила и кинулась на зов. Мадди вложила в текст закладку, закрыла книгу и не спеша проследовала к окну.

— Черт, — выдохнула Рози. — Какая у этого мерина грудь широченная! Ну и сложение, скажу я вам. Я бы за него получила кучу денег. — Хмыкнув, она добавила: — А в поводу ведет лошадку так себе, ничего особенного.

— К дьяволу твоих лошадей! — оборвала сокамерницу Майра. — Ты на мужика погляди. Вот у него так уж правда сложение! Ух, так бы и съела его! Мадди, да глянь же на него! От этого твоей добродетели не убудет.

Ничего удивительного, думала Мадди, пробираясь к окну, что Рози, которая занимается конокрадством, обратила внимание на лошадей, а Майра, проститутка средних лет, заметила мужчину. Что же с высоты третьего этажа может углядеть учительница? Об интеллекте и образованности трудновато судить с такого расстояния.

Рози отступила, чтобы дать Мадди возможность посмотреть в окно. Она, как всегда, верно оценила лошадей. Чалый мерин, на котором ехал мужчина, явно был хороших кровей, зато гнедая кобылка не блистала особыми статями. Мужчина… Плечи его казались такими же широкими, как грудь коня. Он свободно и уверенно держался в седле, при этом широкополая фетровая шляпа, которая когда-то была серой, затеняла его лицо.

— И вправду сложен недурно, — заметила Мадди. Рози и Майра одновременно кивнули, затем Майра сказала, растягивая слова:

— Не просто недурно, милая ты моя. Сильный, одни мышцы да сухожилия, ничего лишнего. Господи, чего бы я не отдала, чтобы побыть с ним наедине хоть пяток минут!

Рози пристроилась у окошка с краю и, когда мужчина, придержав поводья, спешился, прошептала:

— Неудивительно, что он обзавелся таким здоровенным конем: на малорослой лошадке его ноги цеплялись бы за землю.

У Мадди был опыт общения с двумя типами мужчин: с такими, кто выбирал себе одежду, словно порывшись в корзине с грязным бельем, либо с теми, кто, казалось, часами торчал перед зеркалом, испытывая терпение своих лакеев.

Но тот, кого она видела сейчас в окно, выглядел совершенно по-иному: обут он был в остроносые кожаные сапоги на каблуке, одет в линялые брюки из грубой хлопчатобумажной ткани, рубашку из светло-голубого батиста и коричневый кожаный жилет; шею украшала завязанная узлом красная бандана. Однако больше всего отличала его от других мужчин манера носить одежду — интригующая смесь аккуратности и некоторой небрежности, словно человек этот знал, как должен одеваться истинный джентльмен, но не придавал этому значения.

— Он похож на стража закона, — заметила Мадди, наблюдая за тем, как мужчина, запрокинув голову, окинул взглядом окрестности из-под полей шляпы. — Предусмотрительный. Пояс с оружием опущен низко и ослаблен.

— Ради него, — проворковала Майра, — я бы согласилась уладить свои разногласия с законом. Рози кивнула.

— А я бы увела коня, пока ты с ним забавляешься. Денежки поделим так: моя доля — шестьдесят, твоя — тридцать.

— Шестьдесят и сорок, — поправила Мадди, наблюдая за тем, как мужчина привязывает лошадей к коновязи. — Вся сумма должна составлять сто процентов, а не девяносто, как у тебя выходит.

— Шестьдесят и сорок? — возмутилась Майра, отступая и кладя ладони на округлые бедра. — Но это же несправедливо!

— Даже слишком справедливо. Тебе от этого знакомства одно удовольствие, а я рискую собственной шеей.

— Да уж, это было бы удовольствие что надо! — согласилась Майра с ехидной усмешкой. — Знаешь какое, Мадди?

— И знать не хочу, — Мадди поморщилась, — но спасибо за предложение просветить меня.

Незнакомец тем временем направился к зданию и скрылся из виду.

— Мы заключили с тобой сделку. Рози и я соблюдаем соглашение, — сказала Майра, отворачиваясь от окна. Рози кивнула, молча подтверждая ее слова, а Майра продолжала: — Мы тебе позволили учить нас читать и писать. Было бы правильно, чтобы и ты поучилась у нас тому, что мы знаем. То есть тонкостям конокрадства и ремеслу проститутки? Что ж, обмен знаниями и опытом — неплохая и благородная идея.

— Что правда, то правда, — признала Мадди, позабыв о своих честных намерениях. — Ладно, Майра. Что ты можешь рассказать об этом удовольствии?

Ривлин задержался в тени на крыльце, разглядывая комнату через распахнутую дверь. Помещение охраны было точно таким же, какое можно найти в любом из фортов, разбросанных по всему Западу: пол из грубо отесанных досок, стены, потолок. Голые окна заросли грязью, и сквозь них не многое можно было увидеть. Почти всю дальнюю стену занимала широкая дверь из железных прутьев; между нею и входом в качестве непременной принадлежности находился замызганный стол. Дежурный охранник развалился в кресле за столом, уложив на него ноги и накрыв лицо шляпой. Все здесь, включая и дежурного охранника, было подернуто налетом пыли.

Ривлин расправил плечи и переступил порог. Звук его шагов, эхом отразившись от стен, заставил человека за столом снять шляпу с физиономии и устремить на вошедшего страдальческий взор.

— Чем могу быть полезен? — спросил дежурный, даже не подумав убрать ноги со стола.

Гость полез в карман жилета и достал свернутый втрое листок со словами:

— У меня приказ препроводить одного из ваших заключенных в Левенуэрт. — Он вручил охраннику приказ и добавил: — Был бы очень вам признателен, если бы вопрос о передаче уладили побыстрее, чтобы я мог немедленно отправиться в путь.

— И насколько «очень» вы были бы признательны? — лениво спросил дежурный, похлопывая переданной ему бумагой по столу.

— Ровно настолько, чтобы не возбуждать против вас обвинение во взяточничестве, — с выразительной усмешкой ответил Ривлин.

— Да ладно, я просто пошутил. — Охранник снял наконец ноги со стола. — Подождите пару минут. — Он достал из ящика стола наручники и связку ключей. — Боюсь только, стычки не миновать.

Ривлин молча наблюдал, как дежурный отпирает железную дверь и поднимается по темной лестнице. Дверь осталась открытой, и он покачал головой. Еще одно доказательство того, что каждый недоумок в Америке в конце концов добирается до приграничных мест. Уголок его рта дернулся вверх в кривой усмешке. Уже не в первый раз он вспоминал, что это умозаключение относится и к нему самому.

Впрочем, сейчас дело не в этом. Предстоящая задача была известна ему пока только в общих чертах. Приказ, как обычно, короткий и туманный, гласил, что осужденного следует доставить в Канзас для дальнейшего отбывания срока, причем обходилось это американскому народу в двадцать пять центов за сутки. По какой причине нельзя было держать убийцу в тюрьме Левенуэрта, приказ не сообщал, да это и не важно. Ривлин достаточно долго занимался своей работой, чтобы понимать тонкости, которые не упоминались, но были существенными: человек совершил убийство и просидел в тюрьме недостаточно долго, чтобы нрав его смягчился.

С лестницы донесся звук глухого удара и негромкое ругательство. Ривлин инстинктивно схватился за рукоятку револьвера. Еще один удар, потом еще. В завершение последовала целая очередь проклятий, и охранник сполз по деревянным ступенькам к основанию лестницы.

Пыль от его падения еще не улеглась, когда странное голубое видение замерло прямо перед Ривлином. Длинные темные волосы заплетены в толстую косу, кокетливые колечки обрамляют маленькое овальное лицо, а до невозможности голубые глаза широко распахнуты. Блузка от самого ворота разорвана так, что приоткрывает молочно-белую грудь. Этакая красавица — и в наручниках!

Ривлин покачал головой.

— Вы мисс Ратледж?

Девушка смерила его дерзким взглядом с головы до ног, и ее оценка была столь же быстрой, как его собственная. Она не ответила, но выпрямила спину и вздернула подбородок. Наручники сковывали ее руки спереди, и она могла бы захватить ворот блузки, однако стержень между железными кольцами не давал возможности застегнуть сохранившиеся пуговицы. Итак, она горда и в немалой степени наделена чувством собственного достоинства. Даже глубоко въевшаяся грязь не могла скрыть того, что заключенная хороша собой. Ривлин стиснул зубы. Вот уж не думал, что когда-нибудь признает преступницу красивой.

— Эта маленькая сучка — бессердечная убийца.

Ривлин посмотрел на охранника, уже несколько раз безуспешно пытавшегося встать. Нос страдальца был расплющен, кровь стекала по губам и капала с подбородка. Сопоставив состояние одежды заключенной с физиономией стражника, Ривлин легко представил себе, что произошло на лестнице.

— Какая бы она ни была, — ровным голосом проговорил он, — если ты только тронешь ее еще раз, я тебя пристрелю. Подписывай сопроводительные бумаги, да поживее.

Мадди с удивлением посмотрела на грозного конвоира — его плечи оказались даже шире, чем ей представлялось с высоты третьего этажа. Глядя на него из камеры, она не могла увидеть лицо под широкополой шляпой, зато сейчас у нее появилась такая возможность. Твердые и четкие черты, загорелая кожа, темные пряди волос, на щеках щетина. Но больше всего ей сказали о нем глаза — темно-карие, с золотыми искрами, они ничего не упускали из виду; в них отражались проницательный ум и холодная твердость, а также неукротимая воля к действию.

Охранник кое-как встал на ноги и захромал к своему столу; Мадди повернулась и отступила на шаг, чтобы одновременно видеть обоих мужчин. Представитель закона стоял молча и держал ладонь на рукоятке револьвера, пока тюремщик доставал перо и чернильницу. Он нацарапал свою подпись внизу последней страницы, передвинул бумагу по столу по направлению к Ривлину и предупредил:

— Ты лучше к ней спиной не поворачивайся.

Ривлин снова усмехнулся уголком рта и спросил:

— Где у вас вещевой склад?

— Через плац, среднее здание.

— Я должен получить ключ к ее наручникам. — Ривлин протянул руку; когда ключ был ему вручен, он сунул его в карман брюк и коротко кивнул. — Весьма обязан за помощь.

Голос у него был низкий и ровный, но за каждым словом будто слышались раскаты отдаленного грома. Он повернулся к Мадди, и ее сердце тревожно забилось. Когда Ривлин сделал шаг вперед, ей пришлось собрать всю свою волю, чтобы не попятиться, — он был больше чем на голову выше и по меньшей мере на сотню фунтов тяжелее. Если бы ей пришлось бороться с ним, она бы явно проиграла сражение. Мадди старалась не обращать внимания на бешено колотящееся сердце. Поздно прикидываться хрупким и нежным созданием — надо быть готовой к отражению возможного нападения.

Ривлин убрал ладонь с рукоятки револьвера и, взявшись за перемычку между кольцами наручников, молча двинулся вперед, таща Мадди за собой.

Сперва она покорно шла за ним, потому что выбора у нее не было, затем, решив создать ему побольше трудностей, откинулась назад. Теперь ее ноги волочились по полу, но результатом такого сопротивления оказалось лишь то, что Ривлин сильнее напряг мускулы плеч и крепче ухватился за перекладину наручников. Усилие не стоило ему особого труда, что весьма разочаровало Мадди.

— Вовсе незачем тянуть меня, как вьючное животное, — проговорила она сквозь стиснутые зубы. — Я вижу, куда мы направляемся, и вполне в состоянии добраться туда собственными силами.

На самом краю крыльца конвоир остановился и медленно повернулся.

— Не пытайтесь бежать, Ратледж.

Прежде чем ответить, Мадди окинула взглядом двор и окружающую его высокую стену.

— Куда бы я могла убежать? — Она высоко подняла брови. — И как далеко мне удалось бы уйти?

После достаточно долгого раздумья Ривлин отпустил ее руки и, отступив в сторону, коротким жестом указал на здания с противоположной стороны двора.

— После вас… мэм.

Мадди заметила паузу перед вежливым обращением и поняла, что таким образом этот человек намеревался унизить ее. Неужели он всерьез вообразил, будто сможет причинить ей боль?

Пренебрежительно усмехнувшись, Мадди ступила с крыльца на землю — из тени на солнечный свет. Первые за два года лучи, упавшие ей на плечи, повергли ее в смятение, и она была вынуждена поднять скованные руки, чтобы заслонить ими глаза.

Ведя лошадей на поводу, Ривлин шел чуть позади заключенной, внимательно наблюдая за ней. Башмаки были ей сильно велики, и потому она слегка волочила ноги. Попробуй она бежать — споткнется на первых же шагах, если не сбросит обувь и не припустит прочь босиком.

Как и во всех случаях, когда ему приходилось сопровождать заключенных, Ривлин старался сразу определить, какими возможностями в состоянии воспользоваться его подопечная, пока он не распрощается с ней. Она носила вылинявшие хлопчатобумажные брюки на несколько размеров больше, чем нужно, причем без пояса, которого заключенным не выдавали из опасения, как бы кто-нибудь из них не повесился. Брюки держались только благодаря плотно засунутой в них кофте, которая тоже была ей чересчур велика, и потому женщине пришлось закатать рукава, чтобы они доходили только до запястий. Роста она была выше среднего — как прикинул Ривлин, примерно пять футов шесть дюймов — и хорошо сложена. Преступница определенно не принадлежала к числу женщин-кошечек — он своими глазами видел, что у нее хватило сил расквасить физиономию тюремщику и спустить его с лестницы. Несмотря на свой пол, она держалась с той же уверенностью в себе, что и профессиональные бойцы.

Ривлин мысленно представил себе расстояние до Левенуэрта. По меньшей мере двенадцать дней нелегкой дороги, а может, и больше — в зависимости от того, какими физическими ресурсами и какой выдержкой обладает мисс Ратледж. Ему не стоит доводить ее до изнеможения — она должна быть в состоянии войти на собственных ногах в зал заседаний суда, когда он ее туда доставит. Господь всемилостивый, женщина-заключенная! Из всех заданий, с которыми ему приходилось справляться, это, несомненно, наиболее трудное, при том что обеспечение перевозки заключенных уже само по себе достаточно тяжелое дело.

Мадди вошла в помещение, занимаемое интендантом, впереди своего конвоира, даже не догадываясь, что шарканье ее башмаков по деревянному полу усугубило скверное настроение хозяина офиса. На какое-то мгновение она с явным облегчением расслабила плечи, но тотчас опомнилась, выпрямилась и огляделась.

Ривлин выразительно поднял брови, кинул поводья на коновязь и последовал за женщиной.

— Ба, чтоб мне провалиться! — растягивая слова, произнес знакомый голос. — Неужели это кэп Килпатрик?

Ривлин чуть не выругался. Надо же, сначала заключенная, а теперь еще придется иметь дело с одной из самых низких форм жизни, когда-либо облаченных военным министерством Соединенных Штатов в мундир.

— Много времени прошло, сэр. Когда оно было-то? Лет пять наверняка минуло с тех пор, как мы вместе служили в гарнизоне Левенуэрта.

— Примерно столько, Мэрфи, — сдержанно ответил Ривлин. — Но я здесь не за тем, чтобы предаваться воспоминаниям. Мы должны получить личные вещи Ратледж.

Если ты их не украл к этому времени все до последней.

Ривлин Килпатрик, повторила про себя Мадди. Капитан. Левенуэрт. Последние два факта о многом ей сказали. У Килпатрика военное прошлое, а его чин свидетельствует о том, что он либо получил его за заслуги, либо купил патент… Первое вероятнее. Судя по его внешности, возраст у него вполне достаточный, чтобы он успел принять участие в Гражданской войне между Севером и Югом. Раз он служит в Левенуэрте, значит, воевал на стороне северян. В голосе у него нет мягких южных интонаций, и ведет он себя не как южанин.

Мадди пригляделась к мужчинам. Мэрфи вел пальцем по столбцам гроссбуха, быстро переходя с одной страницы на другую и не обращая внимания на жесткий взгляд Килпатрика. Капитан явно терпеть не мог Мэрфи — даже слепой заметил бы это. Воздух в комнате почти звенел от напряжения.

— Слышал, что вы не захотели возвращаться на Восток, вот вас и подцепили на крючок, — не поднимая головы, проговорил Мэрфи. — Вы куда-то сопровождаете эту заключенную?

Мадди поспешно опустила глаза. Заключенным никто никогда ничего не сообщал — подчиняйся команде, двигайся, куда велят, а всякие «куда» и «почему» значения не имеют.

— Сопровождаю.

Мадди почувствовала сильнейшую досаду. Можно подумать, что Килпатрику приходится платить кому-то пять центов за каждое слово, которое он произносит.

— Вы вернете ее обратно?

— У меня приказ доставить ее в один конец. Что с ней будет в дальнейшем, меня не интересует.

Мадди передернуло. Она сама поставила крест на своей судьбе в ту секунду, когда нажала на спусковой крючок. Куда ее доставят и что с ней произойдет, уже не имеет значения.

Палец Мэрфи замер. Интендант произнес номер вслух и повернулся к ряду полок, стоящих позади него.

— Вот, все здесь, — сказал он, извлекая с полки потертую картонную коробку. Открыв ее, Мэрфи начал называть одну вещь за другой, выкладывая каждую на барьер перед собой: — Одна шляпа, одно пальто, одна пара мокасин и одна медицинская сумка. Все. — Он повернул гроссбух и обмакнул перо в чернильницу.

— Распишитесь в книге, Ратледж.

— Когда меня привезли сюда, у меня были карманные часы, — сказала Мадди. — Вы положили их в коробку, я это видела.

— Предавайтесь воспоминаниям где-нибудь в другом месте, — не слишком любезно ответил Мэрфи. — В книгу часы не занесены. Вашу подпись.

Итак, часы украдены. Карманные часы достопочтенного Уинтерса, единственная память о хорошем времени в ее жизни. У Мадди стеснило грудь, но она не могла допустить, чтобы мужчины увидели ее слезы, и, выдернув перо из руки Мэрфи, она написала: «Маделайн Мари Ратледж». Вот так: полная подпись с художественными завитушками. По совершенно необъяснимой причине Мадди не хотела, чтобы Мэрфи и Килпатрик посчитали ее неграмотной, но если кто-то из них и обратил внимание на ее способности, то никак не дал этого понять.

Килпатрик взял ее пальто и шляпу с прилавка, а Мэрфи захлопнул гроссбух и поставил локти на прилавок.

— Еще увидимся, кэп?

— Как знать.

Мадди перекинула через голову длинный кожаный ремень и пристроила сумку спереди на животе, потом взяла с прилавка мокасины и направилась к выходу. Усевшись на краю крыльца, она сбросила с ног тяжелые кожаные башмаки и отшвырнула их как можно дальше. Плевать ей на то, что подумает конвоир о ее пренебрежении к собственности, пожалованной ей штатом Канзас. Если ему хочется оказать почтение этим проклятым башмакам, пусть сам их подбирает и таскает с собой, как делала она целых два года. Мадди просто мечтала сунуть ноги в удобные мокасины, а не везти их, прижимая к груди, бог весть куда.

Ривлин с любопытством наблюдал за тем, как заключенная старается сдвинуть поближе одну к другой скованные кисти рук, чтобы зашнуровать высокие, до колен, мокасины. Рассудок подсказывал ему, что надо убедить ее вновь надеть на ноги пожалованные государством башмаки, однако почти детское желание добиться своего, написанное у нее на лице, пробудило в нем сочувствие. Тяжко быть узником, каждое движение которого регламентируют другие. Что ему, собственно, за дело до того, какая у нее обувь на ногах? Если ему придется ее выслеживать, то мокасины оставят достаточно четкий след. К тому же Ривлин был уверен, что она с ними не расстанется: об этом легко можно было догадаться по ее почти молитвенному взгляду на мокасины, выложенные Мэрфи из коробки на прилавок.

Ривлин положил пальто и шляпу Мадди на крыльцо, спустился и встал перед узницей, а та, подняв голову, посмотрела на него с молчаливым вызовом, продолжая возиться со шнурками.

— Давайте я зашнурую вам мокасины, — произнес он не слишком любезно, опускаясь на одно колено и не сводя с нее глаз. — Но если вы попытаетесь расквасить мне физиономию этими вашими железками, я всыплю вам по первое число. Понятно?

Она поглядела на него, потом медленно кивнула и убрала руки, зажав их между колен.

Когда Ривлин кончил свою работу, Мадди негромко сказала:

— У меня вправду были позолоченные часы, когда меня привезли сюда.

— Понятно. — Он взял ее за руку повыше локтя и помог встать на ноги. — Совсем неудивительно, что они пропали. Мэрфи всегда был нечист на руку. Я ему никогда не верил.

Движением большого пальца Ривлин указал на лошадей. Мадди посмотрела на гнедую лошадку и спросила со вздохом:

— Куда вы меня везете?

— В Левенуэрт.

— Зачем?

— Вам придется давать показания в суде, — ответил он и подвел ее к лошадям.

— Показания о чем? — осторожно спросила Мадди. Либо она прекрасная актриса, либо и в самом деле не знает, чего от нее хочет федеральная прокуратура.

— Получив приказ, я следую ему без вопросов и рассуждений, — твердо сказал Ривлин.

— И мне надо поступать так же?

— Полагаю, вам не остается ничего иного. Делайте то, что вам велят. Помощь нужна?

Мадди высвободила руку и потянулась к луке седла.

— Разве что в тот день, когда ад замерзнет, — ответила она, ставя ногу в стремя.

Неожиданно нога Мадди скользнула по боку лошади, и, прежде чем Ривлин успел предостеречь ее, гнедая кобыла сбросила незадачливую всадницу со спины.

Ухватив лошадь за повод, Ривлин успокоил ее; потом подошел к заключенной и протянул руку, чтобы помочь ей подняться, но та, полыхнув глазами, приподнялась и кое-как встала на ноги без его помощи.

— Эту кобылу некоторое время использовали как вьючную лошадь, — объяснил он. — Вот почему бока у нее чересчур чувствительные.

Женщина что-то пробормотала себе под нос и, наградив своего конвоира еще одним негодующим взглядом, села в седло — на сей раз без неприятных последствий. Ривлин, скрыв усмешку, прихватил повод ее лошади и направился к воротам.