— Вы все еще там?

Мадди посмотрела на стволы деревьев, потом на лагерь. Килпатрик развел костер и объявил, что спускается к источнику набрать воды. Ей не было нужды прятаться в траве у берега: она видела, что он набрал полное ведро, даже украдкой не оборачиваясь в ее сторону, потом вернулся к костру и сел возле него к ней спиной.

— Я здесь! — крикнула она. — Мое время истекло?

— Оставайтесь в воде сколько вам угодно, — отозвался он. — Ужин на огне, но еще не совсем готов. Я только хотел удостовериться, что вы не сбежали. Крикните, когда будет пора, и я принесу вашу одежду.

Сказать по правде, Мадди промерзла до костей, но ей не хотелось вылезать из пруда. Однако и оставаться дольше в воде не стоило: либо совсем закоченеешь, либо, чего доброго, начнутся судороги. В конце концов она позвала Ривлина:

— Полагаю, что женщина может выдержать только ограниченное количество небесного блаженства. Если бы вы были так любезны…

Ривлин спустился к пруду, по-прежнему отводя глаза, и положил ее аккуратно свернутую одежду на траву. Затем повернулся, сделал два шага по направлению к лагерю и остановился, скрестив руки на груди.

Выбравшись на берег, Мадди исподтишка посмотрела на него. У ее конвоира были широкие плечи, тонкая талия и стройные бедра. Одежда сидела на нем свободно и тем не менее не скрывала линии фигуры. Из-за сложенных на груди рук рубашка плотно обтянула плечи, и Мадди хорошо видела четко обрисованные крепкие мускулы.

Она опустила глаза и поглядела на свою кофту.

— Вы пришили новые пуговицы. — Она показала пальцем на три черные пуговки, добавленные к сохранившимся белым. Удивлению ее не было предела.

Ривлин передернул плечами.

— Солнце еще очень жаркое, а у вас светлая кожа. Ну как, вы готовы? — нетерпеливо спросил он. — Мне надо помешать мясо.

Мадди застегнула брюки и взяла в руки мокасины.

— А знаете, Килпатрик, я могла бы написать президенту Гранту и сообщить ему, что он взял к себе на службу замечательного человека.

— Попробуйте, а я опровергну это.

Улыбка делала с его лицом чудеса — твердые черта теряли свою остроту, а морщинки в уголках глаз углублялись. Золотые искорки в глазах сияли ярче. Зубы у него на удивление ровные и белые, а на левой щеке ямочка.

— Ладно, пусть все останется между нами, — согласилась Мадди, подумав, что, если он решил быть любезным, это дозволено и ей. — Благодарю вас за это купание и за то, что вы вели себя как джентльмен. Я высоко ценю и то и другое.

Ривлин прикоснулся пальцами к шляпе и жестом указал Мадди в сторону лагеря. Она подчинилась, чувствуя себя в своей одежде так, словно родилась заново. Брюки, как обычно, сползали ей на бедра, и она шла, то и дело поддергивая их повыше.

— Вы всегда носили мужскую одежду? — спросил Ривлин, неторопливо следуя за ней.

Мадди обдумала его вопрос, понимая, что может попросту солгать или сказать полуправду, но в конце концов пришла к заключению; что этот человек заслуживает честного ответа. Опустившись на землю у костра, она сказала:

— Я носила платья вплоть до моего переезда в Форт-Ларнед. Одежда моя тогда… вся изорвалась во время пути, и Ходжес был настолько великодушен, что одолжил мне кое-что из своего гардероба. Я сразу поняла преимущество брюк и с тех пор не ношу ничего другого.

— Ездить верхом в брюках куда удобнее, чем в юбке, не так ли?

— Ну да, — согласилась она, расправляя подвернутые концы слишком длинных штанин. — Однако мне ни разу не доводилось ездить верхом за время, которое прошло между той поездкой и нынешней. Зато я сообразила, что брюки — нечто вроде барьера, который труднее преодолеть, чем юбку. Мужчине для этого требуются время и определенные усилия, а это дает мне возможность приготовиться к борьбе, чтобы защитить себя.

Ривлин пристально поглядел на нее сверху вниз, удивленный тем, как просто она сумела изложить суть дела, избежав слова «изнасилование». И все же ее стремление быть скромной и покладистой не более чем маска. У настоящей Мадди Ратледж внутри стальной стержень, и она обладает здоровым чувством самосохранения.

— Скажите, Килпатрик, у вас есть нож?

Ривлин насторожился:

— И кого из нас вы собираетесь зарезать?

— Я всего лишь хочу укоротить брюки. — Мадди доверчиво улыбнулась. — Они натирают мне ноги под мокасинами.

— Вставайте. — Направляясь к седельным сумкам, Ривлин показал на поваленное дерево, возле которого он сложил одеяла. — Залезайте на бревно. Вам придется балансировать на одной ноге, пока я буду обрезать материю, понятно?

— Вы забыли упомянуть, что дадите мне хорошую взбучку, если я попробую лягнуть вас, — заметила Мадди, взбираясь на бревно.

— Я посчитал, что вы запомнили угрозу и повторять ее нет необходимости.

Мадди повернулась лицом к Ривлину — головы их находились теперь на одном уровне — и сказала, в упор глядя на него:

— Я не собираюсь нападать на вас, Килпатрик.

— Прекрасно, Ратледж, — кивнул он, — но один из первых уроков, получаемых в местах заключения, — это умение играть в доверие со всеми и с каждым в отдельности.

— Это в случае, если вы заперты вместе с теми, кто имеет представление о том, как такие дела делаются, — немедленно возразила она. — Последние четыре месяца я провела с пятнадцатилетней конокрадкой и сорокалетней проституткой. То, чему они меня обучали, не имеет ни малейшего отношения к играм в доверие. Если во время нашего с вами путешествия понадобится увести лошадь, я постараюсь ради вас применить на практике уроки, полученные от Рози. А насчет проституции… тут вы сами себе хозяин.

Ривлин поглядел на Мадди, вдумываясь в то, что она сказала, и свет в его глазах погас.

— Не могу себе представить, чтобы нам пришлось с этим столкнуться, — произнес он серьезно. Мадди засмеялась.

— То, что вам рисует ваше воображение, и то, с чем вы сталкиваетесь на деле, чаще всего совершенно разные веши. Жизнь делает порой странные повороты и обычно именно тогда, когда этого меньше всего ожидаешь.

Он сделал почти незаметное движение подбородком, как бы молча признавая справедливость ее слов, и медленно произнес:

— Спрашиваю просто ради любопытства, Ратледж… Вы ждете, будто я поверю, что вы не сбежите, если представится такая возможность?

Мадди с трудом изобразила улыбку.

— А стоит ли мне бежать? Не так много на свете мужчин, которые станут пришивать пуговицы на кофту своей пленницы.

Ривлин хмыкнул и покачал головой.

— Стойте спокойно, не то я порежу вам лодыжку.

Мадди замерла и стала смотреть куда-то на вершины тополей, стараясь победить искушение и не любоваться игрой его мускулов во время работы. Она переменила положение, когда Ривлин взялся за другую штанину. Его пальцы коснулись кожи, и Мадди чуть не задохнулась. Она вообще перестала дышать, когда Ривлин прервал работу и приподнял материю, чтобы посмотреть, что под ней.

— Последний парень, укорачивавший вам брюки, малость увлекся, а? — спросил он, дотрагиваясь кончиком пальца до шрамов на левой лодыжке. — Здесь даже два рубца, один поверх другого.

Мадди прикусила губу. Ривлин провел по шрамам подушечкой большого пальца, как будто от этого ласкового прикосновения они могли исчезнуть. Сердце у нее забилось сильнее; она поняла, что если ничего не скажет сию же секунду, то уже не сможет сделать этого позже.

— Мне тогда было десять лет. — Мадди вздохнула. — В сиротском приюте нас кормили только два раза в день, утром и перед сном. Время между приемами пищи тянулось невыносимо долго. Особенно трудно было малышам и тем, кто недавно поступил в приют. Я не могла слушать, как они плачут, пробиралась на кухню и воровала то немногое, что могла найти. — Ривлин поднял на нее глаза, и Мадди, страдальчески улыбнувшись, закончила: — Меня поймали и в наказание посадили на три дня в чулан, на цепь Я сидела там и не могла дождаться, когда выйду.

— Господи! — Глаза у Ривлина сверкнули. Мадди снова улыбнулась, чтобы успокоить его.

— Меня это не исправило, если хотите знать.

— Второй рубец, — нетерпеливо произнес он. — Где вы его получили?

Не желая, чтобы он волновался по поводу того, что произошло в прошлом и было непоправимо, Мадди пояснила как можно более беспечным тоном:

— Второй появился после ареста. На мне была цепь с чугунным ядром. Цепь оказалась чересчур короткой, так что я не могла поднимать ядро и носить его в руках, а должна была таскать за собой всюду, даже в суд. У меня постоянно рвались чулки.

Ривлин уставился на нее в изумлении. Как она может так небрежно, почти весело рассказывать о своих страданиях?

— Теперь все в порядке, — мягко сказала Мадди. — Шрамы не болят.

Но они болели, и Ривлин это знал. Он с остервенением принялся кромсать материю, а когда дело было сделано, Мадди поблагодарила его и попросила позволения спрыгнуть с бревна, после чего подошла к огню, села и надела мокасины. Зашнуровав их, она причесала волосы и заплела их в косу. Взгляд ее упал на свернутые одеяла, на одном из которых лежали ее наручники. Заметив, куда она смотрит, Ривлин пододвинул к ней миску с дымящимся мясом.

— После того как вы поедите, перед тем как ложиться спать. И поосторожнее с миской, а то можете обжечься.

Мадди приняла миску и предупреждение с молчаливым кивком. Первая же ложка горячего рагу решительно прогнала ее невеселые мысли. Она успела забыть, какой вкусной может быть такая вот еда — мелко нарезанные кусочки мяса, тушенные вместе с овощами, и чуть не застонала от удовольствия.

— Это очень вкусно. Куда лучше, чем то, чем нас кормили в Форт-Ларнеде.

Мадди уже хотела продолжить восхваление кулинарных способностей своего конвоира, однако, взглянув на него, поняла, что ему это будет неприятно, и воздержалась от замечаний. Ужин они закончили в молчании, только ложки скребли по донышкам металлических мисок, нарушая тишину. Потом Ривлин взял у нее миску. В ответ на слова благодарности он только сдвинул брови и плотнее сжал губы.

Поставив миски и положив ложки рядом с закопченным котелком, Ривлин потянулся за наручниками.

— Я прицеплю вас к луке седла на время, а сам спущусь к воде — умоюсь и вымою посуду. Какую руку вы хотите оставить свободной?

— Не имеет значения, — ответила Мадди. — Делать мне нечего, я буду просто сидеть на месте.

Она протянула ему руку, и Килпатрик защелкнул ее в железное кольцо быстрым и ловким движением; потом он молча собрал посуду, прихватил седельные сумки и пошел к источнику.

Мадди наблюдала за ним, припоминая, как Майра описывала манеру этого человека двигаться — без неприятной самоуверенности, но с большим достоинством и точным пониманием того, как наилучшим образом использовать возможности собственного тела. Майра уверяла, что Килпатрик — один из тех немногих мужчин, в которых сам Бог вложил особый род физической осведомленности. И еще она утверждала, будто он гордится тем, что умеет дать столько же наслаждения, сколько получил. Мадди покачала головой и улыбнулась, вспомнив, как ее подруга по несчастью жаловалась на несправедливость жизни, когда Паттерсон открыл дверь и объявил, что Мадди должны переправить в другое место. За то короткое время, которое понадобилось, чтобы надеть на Мадди наручники, Майра успела повторить наиболее важные пункты указаний, которые твердила ей все последние четыре месяца. Особенно она упирала на то, что между близостью по доброй воле и подчинением насилию очень большая разница, а поскольку Мадди получает возможность проверить это утверждение на практике, она будет полной дурой, если упустит свой шанс.

— Бедная Майра, — прошептала Мадди, — ты всем пожертвовала бы, лишь бы оказаться на моем месте. — Она посмотрела на запад, туда, где остался Форт-Ларнед и где угасали последние голубоватые отсветы уходящего дня. — Честное слово, мне жаль, что все твои уроки пропадут даром.

Позвякивание металла привлекло ее внимание, и в тот же момент Килпатрик появился в круге света, отбрасываемого догорающим костром. Седельные сумки он перекинул через плечо, посуду нес в одной руке, а шляпу — в другой. Даже при слабом свете Мадди разглядела, что он побрился и вымыл голову. Воротник его рубашки намок, а на плечах жилета поблескивали капли воды, которые еще и теперь скатывались с мокрых, довольно длинных волос, — видимо, у него не было времени заглянуть к парикмахеру месяц, а то и два. Волосы обрамляли его лицо беспорядочными прядями, но Мадди решила, что именно этот стиль больше всего ему идет. Она не могла представить его себе в сюртуке, при галстуке и с аккуратным пробором.

Килпатрик перекинул сумки через бревно, поставил посуду на землю и полез в карман брюк, чтобы достать ключ от наручников. Затем он молча отомкнул их и освободил руку Мадди.

— Будьте любезны встать, повернуться и завести руки за спину — я надену вам наручники сзади.

Мадди проворно вскочила на ноги, отнюдь не собираясь выполнять остальные требования Килпатрика. Ее излишняя покорность привела к неумеренным претензиям с его стороны. Она протянула руки и спокойно ответила:

— Могу позволить надеть мне наручники только спереди, иначе я окажусь совершенно беспомощной. Хотя я доверяю вам, Килпатрик, но не до такой же степени!

— Доверие — дело обоюдное, Ратледж. — Он пристально взглянул ей в глаза. — Если я надену наручники спереди, то дам вам возможность вышибить мне мозги, пока я буду спать. Затем вы сможете оседлать лошадь и уехать.

— Вам когда-нибудь говорили, что вы подозрительны не в меру? — небрежно спросила Мадди.

— В данном случае на то есть причина: вы федеральная заключенная.

— Пусть так, но я не дам сковать себе руки сзади без борьбы. Лучше теперь, чем тогда, когда я окажусь беспомощной.

Килпатрик взглянул на ее запястья и осторожным движением надел один наручник; потом, прежде чем Мадди сообразила, что он намерен делать, второй наручник надел на свое левое запястье.

— Вы удовлетворены? — спросил он с усмешкой.

В первое мгновение это было именно так: у нее не оставалось времени обдумать, к чему может привести столь уникальное решение.

— Оставляю за собой право на размышление, — нехотя сказала она.

— Мы подвинем наши постели ближе одна к другой, чтобы к утру ни у вас, ни у меня не затекли плечи.

Холодок страха пробежал у Мадди по спине. Ривлин, как видно, почувствовал ее состояние, потому что счел нужным добавить:

— Я помню свое обещание не пытаться овладеть вами силой. Предложенный мной выход имеет чисто практический смысл.

Ей ничего не оставалось, как только поверить ему. Принятое решение создало у нее физическое ощущение удобства и покоя, как если бы она выпила в холодную ночь чашку теплого молока.

Они придвинули постели одну к другой и, устроившись каждый на своей, укрылись одеялами, в то время как их скованные руки лежали на земле между постелями.

Взволнованная тем, что еще ни разу в жизни не находилась так близко к мужчине, Мадди молча смотрела в небо.

Первым нарушил молчание ее конвоир:

— Вы сильно ворочаетесь во сне, мисс?

— У меня чуткий сон, — призналась Мадди, все еще глядя на звезды над головой. — Я, как бы вам сказать, вечно прислушиваюсь к повороту ключа в замке. А вы?

— Я не могу припомнить, чтобы в последнее время хоть раз спал крепко и без оружия. Это еще одна профессиональная необходимость. — Ривлин секунду помолчал, потом добавил: — Я слышал, что в штате Индиана некоторые женщины ратовали за отдельные женские тюрьмы.

Мадди невесело улыбнулась:

— В этом нет никакого смысла, если тюремщиками останутся мужчины.

— Сколько всего времени вы пробыли в заключении?

— Два месяца до суда, потом четыре месяца до перевода в Ларнед. С тех пор прошло восемнадцать месяцев. Осталось еще восемнадцать лет по приговору.

Она не хотела, чтобы ее жалели, но вся жестокость правды прорвалась в ее слова.

— При переводе заключенного сопровождающему вручают краткий рапорт, таковы правила, — сказал Ривлин. — В бумаге, заведенной на вас, сказано, что вы осуждены за убийство первой степени.

Мадди сосредоточила внимание на созвездии Кассиопеи.

— Что ж, я полагаю, в рапорте изложена и суть происшедшего.

Он повернул голову и пригляделся к Мадди в сгустившейся темноте.

— Я порядком насмотрелся на хладнокровных убийц, Ратледж, но, кажется, вы не относитесь к такому типу. Это был несчастный случай или самозащита?

— Скорее последнее. — Она слегка вздрогнула, прежде чем добавить: — Но мнение судьи и присяжных оказалось решающим.

— Ваша семья не наняла вам приличного защитника?

— К сожалению, у меня нет семьи.

— А я-то удивлялся, как это целая куча братьев, кузенов и дядюшек отправила вас в сиротский приют.

Еле заметная улыбка тронула уголки губ Мадди, но в этой улыбке не было и капли веселья.

— Сироты — большие мастера придумывать себе семьи, обычно очень богатые, и в этих семьях никто представления не имеет, что мы выпали из общего круга, зато, как только там узнают о нашем существовании, нас якобы немедленно заберут домой. — Улыбка исчезла с ее лица. — Это, разумеется, нелепая выдумка, однако порой такие выдумки помогают на трудном пути. — Она помолчала. — Скажите, а у вас есть семья, Килпатрик?

— Мой отец умер почти пять лет назад, мать еще жива. У меня есть старший брат и пять старших сестер. Все они семейные люди и живут в Цинциннати.

— Пять старших сестер, и при этом вы умеете пришивать пуговицы и готовить?

— Служба в американской армии научила меня уму-разуму. Если бы я поддался воле матери и сестер, всем этим давным-давно занималась бы моя жена.

— Бывают проблемы и посложнее.

— Не могу себе представить, — фыркнул Ривлин.

— А вы попытайтесь, — предложила Мадди. — Например, обзавестись семьей, но быть отвергнутым той, которую любишь.

— Никогда не рассматривал вопрос с этой точки зрения, — признался он. — Давайте мы лучше поговорим о вас — не вечно же вы будете сидеть в тюрьме. Между прочим, вам могут скостить срок, учитывая ваши показания. Вы хоть думали о том, чем займетесь, когда выйдете из тюрьмы?

— Я собиралась поехать в Калифорнию или Орегон и поискать там работу учительницы.

Небрежность ее тона говорила сама за себя: Мадди явно не верила собственным словам. Ривлина тревожило то, что она ни о чем не хочет мечтать. У каждого должна быть своя мечта, иначе жизнь утрачивает всякий смысл.

— Многие мужчины на побережье ищут себе жен и хотят создать семью.

— Да-а, — протянула она, — я слышала, что там особенно в цене женщины средних лет, отсидевшие свой срок в тюрьме. Ривлин рассмеялся.

— Но вам и в самом деле следует подумать о себе, Мадди Ратледж.

— Мне это говорили, — возразила она. — Правда, большинство людей не находят это столь уж смешным. Зато у вас приятный смех. Смейтесь почаще.

— Не могу сказать, чтобы я находил во всем этом повод для смеха.

— О каком сроке мы с вами здесь толкуем? — спросила она. — О неделе? О месяце?

— О долгих годах. — Ривлин крепче оперся о землю. — Скажите, кто говорил с вами о вашем будущем? Вообще о вас?

— Миссис Паркер, начальница сиротского фонда, сказала как-то, что мое пребывание в приюте — доказательство неискупимого греха, совершенного прежде. По ее мнению, несправедливо, что теперь все должны за это расплачиваться. — Мадди помолчала. — Еще она сказала однажды, что мои родители, вероятно, отдали меня в приют из-за того, что я такая упрямая и непослушная. Я долго верила ей.

Ривлин понял, что Мадди провела детство, изо всех сил стараясь быть достаточно хорошей, чтобы родители чудом появились снова и забрали ее к себе. Говорить такие вещи ребенку жестоко и непростительно. Сам он и вообразить не мог, что значит не иметь семьи. Даже теперь, находясь здесь, он знал, что на Востоке у него есть близкие люди, и если он будет в них нуждаться, ему только стоит отправить телеграмму… Впрочем, не похоже, что ему когда-нибудь придется так поступить. В любом случае, несмотря на постоянное стремление родных вмешиваться в его жизнь, ему приятно думать, что они у него есть. Это согревает душу. Мадди никогда не знала подобного чувства опоры и защиты.

— Вы очень далеки от своего домашнего очага, Ривлин Килпатрик, — произнесла она, по-прежнему глядя в небо. — Что привело вас на этот путь?

— Для начала я отправился на Запад во время прошедшей войны и состоял под началом генерала Гранта, а после окончания военных действий остался здесь в составе кавалерийской части и попросил, чтобы меня направили именно сюда.

Мадди очень долго молчала, ее взгляд блуждал среди звезд. Потом она негромко спросила:

— Сколько времени нам придется добираться до Левенуэрта?

— Думаю, что расстояние в триста миль мы проедем дней за десять. А что?

— Да нет, ничего, просто мне хотелось знать.

То, как она вглядывалась в ночное небо, пробудило в Ривлине воспоминания о прошлом. Эмили, младшая из его сестер, была зачарована созвездиями и лежала по вечерам в траве с начала сумерек и до тех пор, пока мать не звала детей спать. Она знала названия всех звезд и рассказывала Ривлину разные истории о них, а он тем временем гонялся за светлячками и обращал на сестру внимание только тогда, когда ему хотелось ее подразнить. Господи, он долгие годы думать не думал о тех временах!

Ривлин улыбнулся:

— Вы можете спать спокойно и не бояться этих звезд, мисс Ратледж. Они не свалятся вам на голову.

— Я слишком давно не видела их так, как сейчас… бескрайнее черное покрывало, усеянное алмазами. И я буду смотреть на них целых двенадцать ночей. Ведь в том, чтобы постараться запомнить, какие они, нет ничего плохого?

То ли от тоски, прозвучавшей в ее голосе, то ли от того, что он вдруг осознал в эту секунду цену заключения в тюрьме, у Ривлина стеснило грудь.

— В этом нет ничего плохого, — подтвердил он. — Смотрите на них, сколько вам будет угодно. Доброй ночи, мисс Ратледж.

— Доброй ночи.

Ривлин закрыл глаза, уплывая в глубины сна. Последней в его затуманенном сознании промелькнула мысль об опасности воспоминаний.