— О чем ты думаешь? — спрашивает меня Фанни. — О чем ты думаешь? — спрашивает меня Фанни. — О чем ты думаешь? — спрашивает меня Фанни.

Получается.

— Я думаю о повторах и петлях.

— Каких еще петлях?

— Да, об отрывках. О том, что они повторяются.

— Как это повторяются? — Фанни сосредоточена на своей помидорине. — Что с человеком происходит то же самое?

— Нет, скорее о том, что одно и то же действие повторяется множество раз в один и тот же миг. Скопом, как сборник песен. Ведь звук неспроста меняется, и неспроста все построено на повторах. На коротких повторах. Повторах мгновений.

— Гм. И когда?

— Сейчас. Например, мне хотелось, чтобы все это повторялось без конца. Ты сидишь и чистишь помидоры, а я нарезаю цукини. Мы сидим здесь, вместе, и ты не знаешь меня, а я не знаю тебя, но мы сидим вместе, словно брат и сестра, тихим летним днем. Конечно, все это красивая чушь, потому что, когда я смотрю на тебя, мне становится то холодно, то жарко, и еще потому, что благодаря тебе я уже был сегодня на седьмом небе. И на самом дне пропасти тоже был. И потому, что я должен расспросить тебя кое о чем, поскольку эта игра в прятки лишь портит мне настроение, а в то же время у меня нет ни малейшего желания о чем-либо тебя расспрашивать. Мне достаточно того, что ты здесь, и я хочу прильнуть к твоей коже, и посмотреть, как плотно я смогу к тебе прижаться, а потом это желание пропадает; от постоянной неопределенности я даже не замечаю, как перестаю думать, когда на тебя смотрю. Может, мне и нравится такая неопределенность. Не знаю. Нравится. В настоящий момент, наверное, все-таки нравится.

Фанни смотрит на меня и дарит заговорщицкую улыбку. Я посылаю ей воздушный поцелуй, и мы снова возвращаемся к овощам. Все измельчить.

Одиночество мне лучше всего, думаю я. Но какое именно? Я не хочу, чтобы вокруг меня все время кто-то крутился. Но не желаю и торчать один в своей дыре. Мне нужна симуляция общения: чтобы никого рядом не было, но присутствие людей ощущалось. Я иду к плите, и на сковородке шкварчит масло. Я кладу на него цукини, и они начинают вопить. Нет. Это молекулы, невероятное число молекул, они ускоряются, раскаляются, а я все прислушиваюсь: они аплодируют. И правда звучит как аплодисменты.

— Тебе знакомо чувство: хочешь быть один, но чтобы кто-то был рядом? Вот о таком состоянии я сейчас и думал — ты здесь, но каждый из нас витает где-то в своих пространствах. Однажды я жил в комнате, в мансарде, и туда доносился шум соседей. Тихие такие звуки. Вроде кашля или звона посуды. Звуки исходили от других людей, но я в своей комнате был один. Приятное ощущение.

Подходит Фанни с оскальпированной помидориной.

— Черт, подожди! Сначала чеснок!

Я пытаюсь как можно быстрее очистить белые зубчики. Не важно, туда его. Соли многовато. Кто там обычно пересаливает еду — счастливые или несчастливые влюбленные? Я целую Фанни, застывшую с тарелкой возле сковородки. В щеку.

— Сейчас пора, — говорю я, и она выкладывает на сковородку красное месиво. Фанни обнимает меня за талию, и мы смотрим на готовящийся соус.

— У тебя есть сигареты? — спрашивает она меня, и мы курим, и подливаем вина в стаканы. — У меня есть еще комната у родителей, — говорит Фанни. — Они практически невидимки. Как в твоей мансарде. Я слышу их и всегда знаю, что они делают, потому что делают они всегда одно и то же, будто у меня глаза рентгеновские, понимаешь? Поскольку я знаю, что они могут делать, каждый звук позволяет мне их увидеть. Мне это нравится. Будто я снимаю комнату. Живу в ней, но они ничего от меня не хотят. Я бы с радостью куда-нибудь перебралась хотя бы потому, что комната мне до смерти надоела. Иногда я просто бешусь, ведь там все напоминает мне меня же, но год назад или два года назад. Но, наверное, я слишком ленива, чтобы выбросить этот хлам. А жить одной… думаю, это не для меня.

Я рассказываю, что до появления Микро я некоторое время жил здесь один, что Микро сегодня здесь первый день и что почти все в квартире принадлежит покойнику, умершему Оливеру, даже одежда, которая сейчас на Микро.

— До того как он сегодня явился, я уже подумывал, не создать ли некую иллюзию присутствия. Например, начать записывать звуки, вроде шкварчания сковородки. Или даже шумы от приготовления разных блюд. Тогда я мог бы сидеть у себя и слушать, как жарятся котлеты или яичница и как нож намазывает масло на тост, слышать маленькую кофеварку и лязг столовых приборов, да, приборы и тарелки, тарелки ведь всегда звякают, и стаканы, просто так, в качестве фоновой композиции. Неплохо было бы, верно? А еще голоса из кухни. Голоса людей, которые пьют и разговаривают, а я — в своей комнате, где все равно предпочитаю находиться, но в то же время могу слушать. Так часто бывает, а может, это только мне кажется, что сидеть с людьми скучно, а вот если я уйду, все подумают, что я просто в туалет вышел, а я сижу в своей комнате, читаю и слушаю их бормотание до тех пор, пока кто-нибудь не заметит, что я ушел. Вот тогда я счастлив.

— Или, например, торчишь на вечеринке, — говорит Фанни, — или же просто у кого-то в гостях. Можно лечь и закрыть глаза, а остальные все треплются, и музыка продолжает играть. Прикорнуть немного, никуда не уходя — вот это мне нравится больше всего. В ВМФ, или в другом клубе я вздремнуть не могу, потому что там темно. Там сразу засыпаешь, и дело с концом. У меня иногда бывает легкая полуденная усталость, когда хочешь прилечь, а потом тот же самый день начинается с начала. Каждый раз, когда я снова открываю глаза. Это прекраснее всего.

Снова заходит Микро:

— Музыку послушать хотите?

Он врубает мой автоответчик, и из него вдруг, подрагивая, льется сумеречная музыка заштатного бара.

— Эй, Микро, — говорит Фанни, — поди-ка сюда, — и целует Микро в щеку.

Микро, кажется, счастлив. «Что это здесь такое творится?» — удивляюсь я. Микро стал вдруг похож на человека.

— Думаю, — говорю я Фанни, как только Микро снова уходит, — надо проверить, все ли там еще под контролем.

Но Фанни крепко держит меня за руку. М-мм, не хочет отпускать. Тоже хорошо.

— Неплохо. Верно, — говорю я ей. — О таком я тоже думал. Не помешало бы иметь еще что-то вроде тента, и тогда закрываешь глаза, а на пленках, которые слушаешь, добавлены голоса пары-тройки людей, которые слушают музыку и при этом беседуют. И время от времени боковым зрением улавливаешь чье-то движение в свете.

— Но зачем тебе такое симулировать?

— Ну, не всегда, конечно. Так, своего рода промежуточный вариант. Для домашнего пользования, — чтобы не чувствовать себя одиноким, но и не быть постоянно на людях.

— Ну, теперь-то у тебя есть Микро.

— Да, теперь у меня есть Микро. Он хороший, очень тихий. Он либо спит, либо музыку слушает. Хотя сейчас постоянно сюда заходит. Я и не знал, что он может быть таким заботливым. Вино, а потом еще и музыка. Может, он сейчас опять появится, чтобы помассировать нам спинку.

— Ха! Уже забыл? Он еще и девушку тебе нашел.

Ух ты! Апогей откровенности? Значит, она и это поняла? Что сам я ни за что не пригласил бы ее.

— Но я тебя видела, — говорит Фанни.

— Что? Ведь там, где я сидел, было хоть глаз выколи.

— Капля надежды для всех пещерных людей, для всех смертных середнячков!

— Когда? В носу я в тот момент ковырял?

— Нет, когда вы уходили. Низенький заговаривает со мной, а высокий бежит следом.

— Нет-нет, Микро непременно хотел уйти, немедленно. Есть у него такое свойство. Иначе я бы тебя еще где-нибудь заловил. Или окликнул, если бы ты прошла мимо.

Лгу, конечно. Никогда бы я такого не сделал. Нет, сделал бы! Если бы я хоть немного знал ее раньше, если хотя бы раз сказал ей «привет», если бы мы уже знали друг друга по имени или хоть раз сидели бы рядом. Но никак иначе. Но несколько «привет» и «пока», смутного ощущения, мол, чувства она его знает, он ее знает, она меня знает — и я уже раскрепощаюсь, могу показать, что она мне нравится, или что хочу, чтобы она мне нравилась, смотря что получится, когда она откроет рот.

Полнейшая для меня загадка — этот скачок от незнакомого к знакомому. В Париже я был другом лишь потому, что был другом друга или другом друга друга, в общем, седьмая вода на киселе: появился вместе с другим на тусовке, где все сразу становились друзьями, ведь ты появился с кем-то, кого уже знают. А просто так, в обыденной жизни, люди смотрели на меня как на психа или впищика. Такова система: друг или враг. Идиотизм.

Но значение имеют лишь первые секунды, дальше не важно, главное — пришел один или с кем-то. Основное происходит, двадцать одна, двадцать две, двадцать три. Секунды считать можно хором. За это время происходит многое, взять, например, сколько потом уходит на то, чтобы узнать друг друга получше. Если ты не полный кретин, хватит и первых секунд. Для начала. Но я — из кретинов. Я, бывает, врубиться не успею, а на мне уже виснет какой-нибудь придурок или девчонка, и все потому, что я опять не просек важность первых секунд знакомства. Я спрашиваю Фанни, случалось ли с ней такое. Но она задумывается. Нет, пожалуй, у нее все немного иначе.

— Не-е-ет, — говорит она, — я всегда обращаю внимание только на сходство. Если кто-то внешне похож на того, кто мне нравится, то и он мне начинает нравиться. Даже забавно, когда человек не похож ни на кого из знакомых, понимаешь? Достаточно какой-нибудь мелочи, одинаковых ботинок, например. Уже это может послужить связкой. И очень жаль, если кто-то похож на кого-то, кто и правда настоящий дурак. Но только на первый взгляд, конечно. Я вот, например, знаю, что моя подруга Штэфф вечно приводит с собой тупиц. Вокруг нее — одни тупицы. Она знакома только с депрессивными, которые говорят исключительно о своей работе и делают вид, будто сидят на коксе, дерганые, и все такое, а на самом деле трезвые как стекло. В основном чайники, к тому же довольно скучные. Как-то я пошла с ней на вечеринку, и был там один тип, который дал затрещину подружке только за то, что она заговорила с другим, а остаток вечера скулил и просил прощения. А потом снова охамел и решил врезать ей еще раз за то, что она не хотела добром его простить. Если кто-то похож на друзей Штэфф, у меня ему искать нечего.

— Поглядела бы ты на друзей Огурца. Это тот, который недавно съехал. Из той комнаты, где сейчас сидят Микро и Шон. С Огурцом я здесь прожил совсем недолго. Он время от времени приглашал на обед своих друзей, и аура от них дурная была. Жрали все как свиньи. Настоящие дауны. Говорили только о том, что в мире не так и что их по жизни раздражает и что на свете дерьмово — обычная болтовня пенсионеров. Что погода уже не та из-за климатических катастроф, и что солидарности больше не существует. И когда я спросил одного, нет ли у него сигаретки, он обиженно показал мне половину своей пачки и ответил: «У меня самого почти не осталось». Пока здесь жил Огурец, это была обычная студенческая дыра, и всякий раз, когда они приходили, я себя спрашивал, зачем им, собственно, образование? Именно этим, больным на голову.

— Я тоже не учусь.

— Извини. Я просто хочу сказать, что в наши дни учится любой недоносок. Или в основном это недоноски.

— Да нет, я учебу бросила и почти забыла о ней. Но потом у меня появился парень, все пытавшийся меня утешить, думал, у меня комплекс недоучки. Оказался настоящим говнюком.

— Конечно, он был говнюком.

Мне совсем не нравится, что у Фанни уже был парень. Я каждый раз об этом думаю. Каждый раз, когда девушка рассказывает мне про своего прошлого парня, особенно если он еще и кретином был, у меня от одной только мысли портится настроение. Не хочу, чтобы у девушек были друзья кретины. Тут я нескромен. Да, уж это меня касается, еще как касается. Это почти так же плохо, как если бы девушки в моем вкусе имели хороших парней. Последнее совсем уж невыносимо. Меня все девушки касаются. Ни у одной не должно быть парня. Страна девчонок — вот что мне нужно. Повелитель девушек, вот я кто. Логично. Теперь нужно быть поосторожней. Фанни здесь. Не абстрактно. Не какая-нибудь девушка. Не дай бог, всплывет какая-нибудь фраза, которая непроизвольно засела в подсознании. Кто это сказал, что парни ревнуют к своим предшественникам, а девушки к своим последовательницам? У меня в голове еще полно афоризмов о парнях и девчонках. Алло, архив! Сперва открой ей дверцу машины, а если потом она откроет тебе дверцу изнутри, значит, это та девушка, которая тебе нужна. В жизни есть только три большие любви. И все их я встретил в четырнадцать лет. Вот, вспомнил. Так говорит Чез Пальментэрри в «Улицах Бронкса» . Роберт Де Ниро несет полный бред. Мальчишки — как сортиры: либо заняты, либо… стоп, довольно, хватит уже. Господи, какого же объема у меня жесткий диск?

— Не иметь высшего образования, — говорю я Фанни, — в наши дни так же непозволительно, хм-м, как татуировка двадцать лет назад. Правда-правда. У меня оно есть, но понятия не имею откуда. Ведь когда ты его получаешь, то думаешь лишь о том, что нужно учиться. Но учиться чему? Мне два года потребовалось, чтобы понять, что как раз этого я не хочу.

Фанни бросает мне строгий взгляд.

— Нет, утешать я тебя не буду. Не люблю жалости. Но знаешь, что еще хуже, чем просто не иметь образования? Еще хуже иметь какой-нибудь паршивый диплом из-за границы, да еще сразу кандидатскую степень какого-нибудь там самаркандского университета. Будь у меня деньги, я бы дарил дипломы всем желающим, и никаких больше бурь в стакане воды. Черт, кажется, я проговорился. Я, к сожалению, беден. Я тебя все еще интересую?

Попалась. Фанни кокетливо, как невеста, садится мне на колени и целует меня.

— Ты мне подходишь, — говорит она.

— Еще вина?

— Хм.

Я иду к Микро и спрашиваю его, «откуда», указывая на пустую бутылку в своей руке, а он кивает на телевизор. При чем тут телевизор? Заглядываю за нею, и действительно, за телевизором — Огурцова коллекция вин. Невероятно, бутылок десять — никак не меньше. Что на него нашло, что он их забыл? Я возвращаюсь в кухню, и Фанни как раз сосредоточенно заправляет рубашку обратно в брюки. Нужно принимать побольше наркотиков, думаю я. Или пить побольше вина. Под кайфом начинаешь делать такие милые штуки, как, например, самозабвенно заправлять рубашку в штаны или охлаждать ноги в раковине, не прекращая при этом интересной беседы. И все так благостно, без налета секса. Лучше без понуканий. Расслабленно. Вечно мы все эротизируем, вечно этот электрический ток, поток электрических токов. Я открываю вино.

— Чем хуже вино, тем его больше, — говорю я и опрокидываю целый стакан залпом. И Фанни делает то же самое. Хочу быть пьяным. Тогда не придется думать, останется Фанни или нет. На какое-то время в моей жизни — я в этом смысле. Основной мотив всех пьяниц — веселое отчаяние.