На пристани

На пристани, где причаливает пятичасовой катер, стоит Анна Рус. Стоит и смотрит вдаль, хотя сейчас всего три часа. Давно стоит, глаза уже устали смотреть на пустой залив, надо перевести взгляд на что-нибудь другое. Она смотрит на косогор, но там появляется ее младший брат Матсик. Живей куда-нибудь спрятаться! Хотя бы вот за груду кирпича! Незачем Матсику знать, что она стоит тут и сторожит пятичасовой катер, это совсем никого не касается! Лучше отсидеться за кирпичами, пока Матсик не исчезнет.

Но Матсик не исчезает. Идет, не торопясь, вниз по косогору и преспокойно располагается на пристани. Сел на краю и болтает ногами в трех шагах от груды кирпича и от Анны. А с косогора вдруг доносится чей-то голос.

— Матсик! — кричит кто-то. — Эгей, Матсик!

Это Сусси. Но сколько она ни эгейкает, Матсик не показывает виду, что слышит ее. Тогда она сбегает вниз на пристань, садится с ним рядом и тоже принимается болтать ногами. И так как Матсик по-прежнему ноль внимания, она роняет в море деревянный башмак. Сусси делает так чуть ли не каждый день, чтобы Матсик прыгал в воду за башмаком, когда она закричит.

— Матсик! — кричит Сусси. — Ой, Матсик, опять башмак упал!

Но сегодня Матсику не до нее.

— А мне-то что, растеряха! — огрызается он.

Анна за кирпичами каждое слово слышит.

— У меня пальцы зябнут! — пищит Сусси. — Ой-ой-ой, Матсик! Бедные мои пальчики!

И Матсик прыгает в воду, хотя время года совсем не подходит для лова деревянных башмаков. Хочешь не хочешь, надо выходить из-за кирпичей.

— Что это вы тут затеяли? — сердито кричит Анна.

Матсик фыркает что-то непонятное, бултыхаясь в воде, а Сусси живо поджимает под себя босую ногу.

— Сейчас же вылезай из воды, дурачок! — командует Анна ловцу деревянных башмаков. Потом поворачивается к Сусси: — Думаешь, мне очень нужно, чтобы Матсик все каникулы дома сидел и чихал!

Сусси делает невинное лицо, и Матсик неохотно вылезает из воды, пряча улов за спиной.

— Думаете, я не знаю, чем вы тут занимаетесь! — негодует Анна.

— Ты? — кричит Матсик, глядя на нее со злостью. — Ха-ха! Ты ничегошеньки не знаешь, Анна!

— А вот и знаю! — шипит Анна.

Переводит взгляд на Сусси и немеет от возмущения. Потому что Сусси сидит и кивает и усмехается!

— Ничегошеньки ты не знаешь, Анна! — повторяет Сусси вслед за Матсиком.

И опять усмехается.

Кто дал ей право сидеть вот так и усмехаться? Анна поворачивается кругом и уходит. Оставаться с Матсиком и Сусси она не может, ей противно на них глядеть. Посреди косогора она оборачивается и кричит напоследок:

— Уж как-нибудь я больше знаю, чем вы думаете!

Но они ничего не слышат, потому что Сусси обронила второй башмак, и Матсик снова прыгает в воду.

Анна тяжело вздыхает. Она переживает из-за своего младшего брата. Всегда-то у нее из-за него неспокойно на душе. Вообще-то его имя Мате, но все зовут Матса «Матсик». Или: «Ох, уже этот Матсик».

— Ох, уж этот Матсик! — говорят люди их маме. — Намаешься ты с ним!

Люди говорили так, когда он еще был совсем маленький и толстенький и ревел, как только в бутылочке кончалось молоко, говорят и теперь, хотя Матсик вытянулся, и ему скоро восемь лет, и он не съедает всего, что лежит на тарелке, даже если это колбаса. А вдруг и в самом деле выйдет, как люди говорят, и они будут с ним маяться! Пока что все очень просто и никаких особых затруднений. Матсик все делает по-своему, и ничего страшного не происходит. И присматривать за ним особенно не надо, разве что иногда Анна последит, чтобы он не простужался. Только и всего! И тем не менее люди при виде него сразу делаются какими-то серьезными. Взять хоть школьную учительницу или соседку, фру Карлессон. Чем он их не устраивает? Может быть, ему следует почаще слушаться Анну?!

Анна долго стоит на косогоре и вздыхает, глядя, как Матсик бултыхается в воде, вылавливая Суссины башмаки.

— Все равно я знаю побольше, чем они думают! — бурчит она себе под нос и ныряет за старый сарай наверху косогора.

Садится среди собачьих следов на траве и песке и сердито ковыряет в носу. Потом скребет ногтями голову и обдергивает джемпер. И что это Сусси вздумала сидеть и усмехаться? Анна вот никогда не усмехается. Даже не улыбается. Давным-давно бросила улыбаться. И никогда больше не улыбнется. Целую вечность не улыбалась, во всяком случае, с прошлого лета. И не плачет больше, и не смеется!

Прошлым летом ее непрестанно разбирал смех. Теперь-то с этим покончено. Прошлым летом она только и знала, что играть, теперь голова ее другим занята. Теперь она больше думает. В частности, пробует разобраться, каким образом люди думают.

Она сидит и водит пальцем по песку. Получается:

АННА РУС.

Добавить буквы, и будет «русалочка». Нет, русалочки теперь ее тоже не интересуют! Прошлым летом она еще могла интересоваться такими вещами, но теперь голова ее занята другим: каким образом люди думают? Иногда ей кажется, что она вовсе ни о чем не думает, но Пейтер сказал однажды, что этого не может быть, человек всегда думает о чем-нибудь! Неужели это так и есть? Откуда в голове у человека с самого начала вдруг появляются мысли? Анна давно размышляет об этом, с прошлого лета все размышляет и никак не может найти ответ. С прошлого лета — вот как давно!

Прошлым летом ей было всего одиннадцать. И она хотела водиться только с Пейтером…

 

«Я на самом деле русалочка…»

Она хотела водиться только с Пейтером. По-настоящему его звали Петер, но Анна всегда говорила Пейтер. Все говорили так, кроме папы и мамы Пейтера. Они откуда-то приехали, и никто про них толком ничего не знал.

Анна помнит все-все… Пейтер сидел в классе впереди нее. Сидит, потом вдруг обернется и ухмыляется. Попробуй тут удержись сама от смеха — очень уж весело ей становилось! У него были круглые-круглые щеки и голова вся в мелких кудряшках. А глаза под очками так и светились, так и искрились, будто два маленьких солнца, и очки тоже искрились, когда он оборачивался к Анне.

— Чего уставился? — спрашивала она. А иногда принималась тянуть нараспев с укоризной в голосе: — Пейтер! Пейтер!

Тут он сразу отворачивался. А на Анну вдруг словно зуд нападал. Сначала в ногах защекочет, потом в животе, в груди и до самой головы дойдет, так что нет сил спокойно сидеть. Когда Пейтер оборачивался и смотрел на Анну, ей делалось так радостно, что нельзя было удержаться и не стукнуть его линейкой, после чего он снова оборачивался и сердито кричал на нее. А она только еще больше радовалась, так радовалась, что подпрыгивала на стуле и визжала, никак не могла сидеть спокойно и слушать учительницу, которая стояла у доски и кричала, чтобы они угомонились. Анна продолжала колотить Пейтера линейкой, а Пейтер шипел, и фыркал, и отбивался своей линейкой. А то как вскочит, как опрокинет и стул, и парту, и пошла кутерьма — кто подбадривает их, кто шикает, кто тоже устраивает бой на линейках. Когда же учительница бросалась к ним, чтобы прекратить безобразие, смотришь — Анна сидит как ни в чем не бывало смирнехонько на своем стуле, а Пейтер стоит с разинутым ртом, волосы дыбом, глаза мечут сердитые искры сквозь толстые очки. Кончалось тем, что учительница выставляла его в коридор, но Пейтер никогда не оправдывался. Знай себе идет к двери и даже не оглядывается. Рубашка у него болталась, и брюки были слишком широкие в поясе, так что ему приходилось останавливаться и подтягивать их, чтобы штанины не волочились по полу. Брюки были старомодные и некрасивые, не то что джинсы, как у всех других. Никто не знал, почему Пейтер носит такие уродские брюки. То ли у его мамы и папы не было денег купить что-нибудь получше, то ли они просто не придавали этому значения. О маме и папе Пейтера было известно только одно: они знали кучу языков и почти никогда не появлялись на людях. Потом стало еще известно, что мама Пейтера уехала.

Это было под конец последней четверти, перед самыми каникулами. Анна, как обычно, сидела и щекотала шею Пейтера кончиком линейки, но в этот день он не обращал на нее внимания. Только отмахивался рукой, и никак не заставишь его обернуться и позлиться на радость Анне. После, когда она спросила, что это с ним, он долго не хотел говорить, наконец рассказал все же про свою маму. Сказал, что она уехала. Удивительное дело! Но Пейтер больше ничего не объяснил. Уехала, и все тут.

Анна много раз спрашивала Пейтера, изо дня в день допытывалась, не вернулась ли его мама. Ходила за ним по пятам, пользуясь каждым случаем, чтобы спросить, и после уроков тоже. Но Пейтер не отвечал на ее вопросы, только качал головой.

— И ты не знаешь, где она теперь? — спрашивала Анна.

Пейтер качал головой.

— И твой папа тоже не знает? — спрашивала она.

Пейтер опять качал головой.

— А ты хоть спрашивал его? — допытывалась она.

Но Пейтер знай себе качал головой.

— Ну так возьми да спроси! — говорила Анна. — Что тебе стоит попробовать!

— Не хочу я спрашивать! — отвечал наконец Пейтер.

— Ну и дурак! — говорила Анна, хотя знала, что Пейтер только хуже расстроится от таких слов.

Он постоянно ходил и расстраивался после того, как начались летние каникулы, а мама все не возвращалась. И глаза его перестали сиять и блестеть из-под очков. Совсем не узнать человека. Анна страшно жалела его. Потом ее осенило, что нужно быть доброй и утешать его.

Ты сильно расстраиваешься? — спрашивала она, ходя за Пейтером, чтобы немного утешить его.

— Нет, — отвечал он всякий раз.

А сам расстраивался. Один раз даже плакал. Это было на третий день каникул, Анна отыскала его на малом пляже, села рядом и начала утешать:

— Странная у тебя мама — взять вот так да исчезнуть!

Но так как Пейтер от этих ее слов ни капельки не повеселел, надо было придумать что-то другое, и Анна сказала:

— И вообще, вы все странные какие-то! И папа твой тоже! И ты, если позволяешь маме вот так исчезать!

Внезапно она услышала какие-то необычные звуки. Словно мышь запищала. Такие же звуки издавал Матсик, когда ему влетало. Эти звуки сразу можно узнать, люди издают их, когда плачут и не хотят, чтобы другие слышали. Они сидели у самой воды, неподалеку от старой башни, и Пейтер все время поворачивался спиной к Анне. Тогда она сказала:

— Да ты совсем расстроился, Пейтер! Меня не проведешь, все равно я вижу!

— Замолчи! — крикнул Пейтер.

Но Анна все равно продолжала его утешать. Вообще-то она не знала, как положено утешать, ее ведь никто этому не учил, но она сама что-нибудь придумывала.

— Пейтер! — сказала Анна в тот раз, на третий день летних каникул. — Хочешь, я расскажу тебе одну вещь? Рассказать, кто я на самом деле?

Так она обычно утешала Матсика, когда ему влетало и он лежал и поскуливал на кровати. Смотришь, Матсик уже не скулит, а молча слушает ее.

И хотя Пейтер не слушал, Анна все равно рассказала:

— Я на самом деле русалочка. Только об этом никто не знает! Жаль, конечно, что мы в блочном доме живем, но это ничего, ведь у нас есть ванна!

Тут оказалось, что Пейтер все-таки слушал, хотя не показывал виду.

— Русалочка! — фыркнул он.

Но Анна сказала, что это совершенно точно, она это обнаружила однажды, когда купалась в той самой ванне. Затеяла мыться, легла в ванну и откинулась назад, так что волосы намокли и расплылись по воде. Тут-то она все и поняла. И хотя Пейтер продолжал фыркать, Анна растолковала ему, в чем ее отличие от большинства других людей. Большинство других любят быть сухими, а ей вот нравится быть мокрой. Она могла бы целый день плескаться в ванне, если бы не ее сестра, которую зовут Ивон. Только устроишься поуютнее — вставай и вытирайся, потому что сестре позарез нужно в туалет.

Пейтер снова отозвался фырканьем на ее рассказ, но Анна все равно спросила с надеждой:

— Ну как, теперь ты перестал расстраиваться?

Но Пейтер знай себе фыркал на разные лады. Зато уже не попискивал, как раньше, прежде чем Анна рассказала ему, что она русалочка.

 

Если ты русалочка, лучше всего жить у моря…

Если ты русалочка, лучше всего жить у моря. Анна и живет у моря, хотя его не видно от ее дома — обыкновенного блочного дома с лифтом и мусоропроводом. А когда дует ветер, запах моря слышно даже на лестнице, если кошка Карлессонов не оставила свои следы в подъезде. Дочка Карлессонов поклялась смотреть за кошкой, они только на этом условии и взяли котенка, но она сразу же забыла про свои клятвы. И никто ей об этом слова не скажет, потому что все дети кругом боятся эту Мариетт. Одно время она словно с ума сошла. Бегает за людьми, дразнит, насмехается, а кого и поколотит. Анне тоже доставалось. Но Анна однажды подарила Мариетт пять крон, чтобы не дралась так больно, а только дразнила и насмехалась самую малость.

Все было бы гораздо проще, если бы не Пейтер. Анна не смела показывать, что водится с ним, когда поблизости была Мариетт. Мариетт ненавидела Пейтера, а за что — никому не ведомо. Хорошо еще, что Пейтер жил не в новостройке, а в одном из старых домов около кафе Бэкстрёмов. Потому что ни один человек не может выносить таких злых насмешек, на какие способна Мариетт. Стоило Мариетт увидеть Пейтера, как на нее накатывало — дергает за рукав свою неразлучную подружку Марию-Луизу, которая на ангелочка похожа, и кричит всякие гадкие слова про очки, и про брюки, и такое, что стыдно слушать.

Если бы Пейтер понимал, что от нее надо держаться подальше! Так нет же, стоит и смотрит своими добрыми глазами, вместо того чтобы уносить ноги. А Мариетт еще больше старается. Прямо хоть зажимай уши себе и Пейтеру, но на это Анна не решалась. Стой и гляди в землю, делая вид, будто ты с ним вовсе не знакома. Иногда Анна даже убегала.

Только вечера и выручали. Вечером Анна гуляла у кафе Бэкстрёмов. Мариетт и Мария-Луиза здесь никогда не показывались, они гуляли около новостроек. Анна почти каждый вечер приходила с Матсиком в кафе посмотреть на маленькую пиранью. Самую настоящую живую пиранью, которая плавала в аквариуме и витрине Бэкстрёмов. Попробуй, сунь палец в воду — мигом сгложет все мясо до кости, говорил Бэкстрём. Так что они вели себя осторожно, только стояли, уткнувшись в носом в стекло, и следили за ней глазами. Очень уж славная рыбка была, хоть и опасная. А кроме Анны и Матсика никто не обращал внимания на пиранью. Дядьки, которые сидели за столиками и пили пиво и кофе, смотрели только на жену Бэкстрёма, когда она их обслуживала. Иногда Анне и Матсику было видно через окно, как она наклоняется над клиентом и наливает кофе. Несколько раз они видели, как она при этом обнимала свободной рукой какого-нибудь дядьку. Даже совсем молодых дядек обнимала. Даже самого молодого изо всех, тощего-тощего верзилу, который всегда сидел особняком и которого прозвали Камбала, потому что летом он по поручению старика-отца продавал на базаре копченую камбалу. К нему фру Бэкстрём явно больше всех благоволила: как обхватит руками — и не видно его, весь исчезает в пышных объятиях толстухи.

Но чаще всего они были заняты маленькой пираньей. Матсик мог сколько угодно следить за ней, но Анне это занятие скоро приедалось, тогда она отворачивалась и смотрела на море. А и там ничего нового ее не ждало, к тому же на закате, когда солнце спускается в воду, море так сильно блестит, что поневоле переводишь взгляд на что-нибудь другое.

И Анна переводила взгляд на дом Пейтера. Там всегда было тихо и сумрачно, дом окружали густые тени. Иногда в саду можно было увидеть папу Пейтера. Он ходил по траве босиком и курил свою трубку. Пейтер почти все время сидел в доме. Он сторожил телефон. Ждал, что телефон зазвонит, он поднимет трубку, а там — мама.

Потом Анна поворачивалась к Матсику и говорила:

— Ну, ты еще не насмотрелся?

Каждый раз оказывалось, что он не насмотрелся. Хочешь не хочешь, а продолжай его ждать. Матсик готов был без конца любоваться маленькой пираньей.

Но иногда Анна забывала про Матсика и бежала к дому Пейтера, потому что никак не могла удержаться. Станет под его окном и кричит, чтобы выходил гулять. Иногда он выходил, а иногда не выходил. Труднее всего было оторвать его от телефона в первые вечерние часы, потому что Пейтеру именно в это время больше всего верилось, что мама вот-вот позвонит, и надо быть дома, чтобы ответить. Может быть, так бывает всегда, когда кто-нибудь исчезает. Ждешь, что в первые вечерние часы он непременно позвонит.

— А что ты будешь говорить, если она позвонит? — спросила Анна однажды, когда пришла вызывать Пейтера на улицу.

— Не знаю, — сказал Пейтер.

— А кто же должен знать! — удивилась Анна.

— Когда позвонит, тогда видно будет! — ответил Пейтер.

— А если она вовсе и не позвонит?

— Позвонит, — сказал Пейтер. — Непременно позвонит. Вот увидишь. Я подожду. Она позвонит!

Он ни за что не хотел уходить от этого телефона.

— Ну и мама у тебя! — вырвалось у Анны в другой раз. — Заставляет тебя сидеть и ждать без конца!

Тут Пейтер так рассердился, что решил спастись от нее бегством, а для этого ему пришлось выбежать из дома. Но Анна побежала за ним вдогонку. Пейтер легко опередил ее, примчался на пляж и забежал далеко в воду, чтобы отделаться от нее, но Анна продолжала его преследовать, пока он не повернул обратно. Выбежал на берег и плюхнулся на песок. Слышно было, как он тяжело сопит. Анна подумала, что Пейтер просто запыхался, пока не различила знакомый писк, вроде мышиного, и поняла, что его надо утешать.

— Я тебе рассказывала, что я русалочка? — спросила она. — С голыми плечами и с розой посередке живота? А на пальцах ног у меня вместо ногтей алмазы. Рассказать еще?

Но Пейтер не хотел, чтобы она рассказывала. Было ясно, что ей больше не видеть Пейтера по-настоящему веселым, пока ему не позвонит мама. Но кто поручится, что она позвонит?

Правда, иногда Пейтер казался веселым, хотя мама не звонила. Конечно, не таким веселым, каким когда-то бывал в школе, но иногда он соглашался играть и забывал про телефон. В такие дни он готов был поверить всему, что Анна придумывала. Такой вдруг легковерный становился, хуже Матсика. И они веселились почти по-настоящему! Пробовали ходить по воде, как об этом пишут в некоторых книгах.

— Надо только сильно верить, и тогда получится! — кричал Пейтер. — Все можно сделать, если поверить как следует!

Но у них ничего не получалось, на первом же шагу они проваливались в воду до самого дна.

— Главное, не терять надежду! — кричал Пейтер.

Они попробовали прыгать в море с камня. В ту самую секунду, когда ноги касаются поверхности, можно вообразить, что ты ступаешь по воде, но это длится такой короткий миг, что и не заметишь толком. А море было холодное, потому что лето только-только началось, слишком холодно еще, чтобы ходить по воде, если у тебя ничего не получается.

Потом они сидели на берегу и стучали зубами. К Анне домой они не ходили. Там было слишком тесно. Папа сидел дома на бюллетене с того дня, как его вместе с мотороллером сбила машина. Он был способен накричать на кого угодно — и на Ивон, и на Матсика, и на Анну. Зачем же Пейтеру это видеть! Правда, мама, наверно, была бы только рада, если бы Анна привела домой Пейтера, а вдруг как раз в это время мамы не окажется дома, опять дежурит у себя в больнице. К тому же по дороге им мог кто-нибудь встретиться, а посторонние глаза тут были вовсе ни к чему. Так что к себе на кухню она не могла его привести. Тогда уж лучше сидеть на пляже. Или, на худой конец, пойти домой к Пейтеру.

 

Иногда ей хотелось, чтобы Пейтер зашел на глубокое место и начал тонуть…

Вообще-то она могла бы водиться с Миа или же с Карин. Да только они считали Анну слишком глупой, потому что Анна ничего не понимала. И на уроках тоже Анна всегда успевала хуже всех, потому что ничего не понимала.

— А как надо сделать, чтобы понимать? — спросила она однажды учительницу.

— Думать надо! — ответила учительница.

Но если человек не понимает, каким образом люди думают, как же он сумеет думать, чтобы понимать?

Анна считала, что они могли бы немного сбавить прыть, пока она тоже не разберется, раз уж так все с ходу схватывают, но они и слушать не хотели, только подгоняли Анну и говорили, что она глупая. И Карин так говорила, и Миа, и даже собственная сестра — настоящая крокодилица.

Нет, с ними она никак не могла водиться. Только с Пейтером. И посторонним вовсе не надо было знать об этом. Уж во всяком случае не Мариетт и Марии-Луизе. Кому-кому, только не им! Если Мариетт оказывалась поблизости, когда Пейтер вместе с другими толкался в очереди у киоска, Анна кричала:

— Вот еще придурок нашелся!

И если он, взяв мороженое, садился на скамейку рядом с ней, она спешила отодвинуться, чтобы Мариетт не сделала хитрые глаза и не наклонилась к Марии-Луизе, шепча ей что-то на ухо. А то еще был такой случай, когда Пейтер предложил Анне попробовать его мороженое как раз в тот момент, когда Мариетт стояла тут же рядом, подозрительно неторопливо облизывая свое эскимо. И Анне ничего не оставалось, как закричать:

— Ты что это вздумал!

Сам Пейтер ровным счетом ничего не соображал. Увидит Анну в магазине и скорей здороваться, не подумает даже сперва проверить, а вдруг Мариетт притаилась за полкой с маринованными грибами. В таких случаях приходилось Анне делать вид, что она его знать не знает.

А иногда бывало наоборот, он начисто забывал поздороваться. Не иначе, вся голова была занята мыслями о телефоне. И если поблизости совершенно точно никого не было, Анна сердилась и говорила:

— Что это с тобой сегодня? Или не узнал меня?

А ответит, что узнал, и сразу у нее опять весело на душе.

— Тогда говори, кто я! — требовала она.

— Анна! — отвечал Пейтер.

— А вот и нет! Подумай как следует!

Пейтер качал головой, но потом все-таки догадывался:

— Анна Русалочка.

Молодец, сообразил!

Но это все бывало днем, когда на каждом шагу следовало остерегаться чужих глаз. Вечером совсем другое дело, потому что вечером они убегали к морю. Пляж их здорово выручал, в начале лета здесь никого не было, кроме Анны и Пейтера.

Иногда ей хотелось, чтобы Пейтер зашел на глубокое место и начал тонуть, а она стала бы его спасать, но Пейтер наотрез отказывался. Один раз Анна сама вбежала в воду прямо в одежде. Бросилась в море, ледяные волны накрыли ее с головой, и она задержала дыхание так, что жизнь остановилась, все в мире замерло, только вода давила на уши и тупо толкала ее, и Анна думала, что ни за что не выдержит, но все равно не всплывала. Под конец она уже почти что умерла, но тут подоспел Пейтер и принялся ее спасать.

— Ты что! — кричал он, дергая Анну из всех сил. — Зачем так делаешь? И уже думал, ты на самом деле утонула!

Игра была опасная, и Пейтер промок до костей. Конечно, Анна поблагодарила его за то, что он спас ей жизнь, но он все равно злился, хотя не меньше ее должен был привыкнуть к ледяной воде с того раза, когда они пытались ходить по морю. Потом они, как обычно, сидели и обсыхали вместе.

— До чего же хорошо быть мокрой! — попробовала Анна задобрить Пейтера, но только зря старалась.

Впрочем, иногда Пейтер становился разговорчивым, и они выясняли, к примеру, чего им хочется больше всего на свете. Пейтер делился своим заветным желанием, чтобы у него в саду поселился пурпурный чечевичник.

Анне хотелось, чтобы к ним в залив пришел какой-нибудь необычный корабль. Не пятичасовой катер, а что-нибудь совсем другое. И чтобы название тоже было необычное, скажем, «Каштановый лист».

Так они сидели и загадывали одно желание за другим. Пейтер загадывал, чтобы мама позвонила. Правда, вслух он этого не говорил, но Анна слышала, что у него на уме. Сама Анна желала про себя, чтобы папа вылечился и хоть бы этого несчастного случая вовсе не было. Но Пейтер не мог этого услышать — откуда ему знать про ее огорчения, если у Анны не было заведено плакаться.

А еще они, как водится, загадывали, чтобы люди не умирали и чтобы на земле все было по справедливости. Сидят на пляже и загадывают, и загадывают…

 

…если у вас никто не исчезал, иной раз даже хочется, чтобы кто-нибудь исчез…

Вот ведь как странно бывает: если у вас никто не исчезал, иной раз даже хочется, чтобы кто-нибудь исчез. Во всяком случае, если вы ни с кем не водитесь, кроме человека, который, вроде Пейтера, только и думает о своей исчезнувшей маме. Как бы Анне хотелось сказать ему:

— А у меня тоже исчез близкий человек. Правда, не мама… но… (вот именно, кто?)… ну да, мой любимый братик!

Но вот однажды Матсик и впрямь исчез. Правда, ненадолго, но все равно, когда он вернулся, то перед этим исчезал.

День начинался, как обычно, Анна и Матсик стояли на балконе, провожая взглядом фру Карлессон, которая направлялась в домовую прачечную.

— Добрый день! — крикнули они, потому что вежливые дети всегда здороваются первыми.

Однако фру Карлессон, вместо того чтобы ответить, только косо глянула на них, тогда Матсик не удержался и крикнул свое любимое:

— Добрый день, ведьма кривобокая!

Ничего особенного, он чуть ли не каждый день так кричал. Да только на этот раз его услышал папа и пригрозил взбучкой, если Матсик не выкинет из головы эту нехорошую кличку и не изменит свое поведение. Все равно дело кончилось взбучкой, потому что Матсик изменил свое поведение и вместо «ведьма кривобокая» крикнул:

— Черт кривобокий!

Это папе-то! Потом он сидел в кухне под столом и попискивал по-мышиному, и Анна страшно возмущалась папой, который дал волю рукам, так что щека Матсика сперва побелела, потом порозовела. Мама плакала на кухне, папа отправился проведать товарищей по работе, вслед за ним сестра Крокодилица хлопнула дверью, крикнув, что такую семью невозможно терпеть. Вот так начинался злополучный день, когда исчез Матсик.

Между тем на свете есть добряки, которые не подозревают, что Матсик не сахар, с ним одно горе. Не такие люди, как школьная учительница или фру Карлессон, а такие, которые, кроме Матсика, почти никого и не видели, а потому им невдомек, что он за птица. Им все нипочем, и они полагают, что с ним легче легкого поладить.

Взять того же Камбалу. Однажды, когда Матсик споткнулся и упал на базаре, он подарил ему целую крону только за то, что Матсик держался молодцом и не заплакал, хотя разбил коленку в кровь. После того случая Матсик то и дело спотыкался у прилавка, где сын рыбака торговал камбалой, пойманной его отцом. И добрый рыботорговец не скупился на кроны, он явно считал Матсика молодцом и храбрецом каждый раз, когда тот падал и не плакал. Мало-помалу Матсик и впрямь стал храбрецом потому, что Камбала считал его таким. Как бы сильно ни ударился, ни за что не заплачет, даже не ругается.

С того времени их часто можно было видеть вместе. Длинноногого верзилу, который вышагивал впереди, и коротышку, который катился кубарем следом за ним. Иногда они садились рядом на скамейке и уписывали предназначенную для продажи камбалу, после чего вместе читали газету. И до чего же странно было видеть, что Матсик сидит и читает, ведь в школе он упорно отказывался различать буквы и цифры, говорил, что ему противно на них глядеть. И так же странно было видеть Камбалу в обществе Матсика, потому что обычно его окружала пустота. Он никогда ни с кем не разговаривал и всегда сидел сам по себе, если не считать кафе, где фру Бэкстрём прижимала его голову к своей груди. Отсчитывая сдачу тем, кто покупал у него камбалу, он смотрел куда-то в сторону и молчал. И вот к этому человеку всегда тянуло Матсика.

И к этому человеку направилась Анна в поисках младшего брата в тот день, когда Матсику досталась на завтрак взбучка от папы, после чего он сидел под столом и попискивал, а потом куда-то ушел из дома. Но в этот день Матсика не оказалось на базаре.

Камбала сидел один-одинешенек за своим прилавком. И Анна впервые догадалась, что Матсик исчез! Совсем как Пейтерова мама!

Вернувшись домой, она пристала к Ивон и к своей маме, ходила за ними и канючила:

— Где Матсик? Куда он делся?

Но только во второй половине дня, когда они втроем — Анна, Ивон и мама — направились во двор выбивать ковры и встретили на лестнице фру Карлессон, только тогда Анна окончательно укрепилась в своей догадке.

— Фру Карлессон, вы не видели нашего Матсика? — спросила она очень-очень вежливо.

Но фру Карлессон покачала головой, и тут сомнениям пришел конец. Потому что когда Матсик был дома, он постоянно торчал на лестнице и не давал покоя Карлессонам, звоня или стуча в их дверь.

— Нет, не видела, — ответила фру Карлессон. — Только утром на балконе. — И добавила свое обычное: — С этим дитятком вы еще намаетесь. Попомните мои слова!

Ведь не первый раз они такое слышали, а все равно тяжко.

Анну всю передернуло, мама смущенно вздохнула, а сестра Крокодилица сразу прибавила шагу. Но потом, когда они уже принялись выколачивать ковры, Анна все же сказала:

— А что они, собственно, знают о нашем Матсике, что берутся его судить?

Как бы то ни было, в этот день он словно сквозь землю провалился. День, как нарочно, выдался жаркий и душный, и они, по чести говоря, сами не могли похвастаться, что знают все про Матсика. Скажем, куда он мог запропаститься. Правда, поначалу они не очень над этим задумывались, знай себе не спеша выколачивали ковры. Какой смысл пускаться всерьез на поиски, пока не стало очевидно, что человек по-настоящему исчез.

Но в шестом часу вечера, когда на столе появились блины, а Матсик все не показывался, уже всем стало ясно, что Матсик начисто пропал. Анна еще подождала, съела полблина, затем отправилась рассказывать о пропаже. Сперва рассказала Карин, потом Миа, потом побежала к Пейтеру.

Рассказывает, а сама видит, что им непонятны ее переживания. Человек исчез, а им хоть бы что! Уж казалось бы, Пейтер должен ее понять, но ему было не до Анны, он сидел и читал какую-то книгу про птиц, ему было совершенно некогда.

Пришлось Анне одной ходить и искать по всем закоулкам и думать о том, что будет, если Матсик вовсе не вернется домой. Она ходила и вспоминала то, что ей в нем больше всего нравилось. Как он вечером ни за что не хотел ложиться спать, пока не ляжет Анна. Иногда она разрешала ему забраться к ней в постель и полежать на ее руке. Только чтобы лежал спокойно и не брыкался. Иногда было только одно средство успокоить его — что-нибудь рассказать. И Анна должна была рассказывать, как она бывает русалочкой, пока Матсик не засыпал.

Вот с какими мыслями Анна ходила и искала Матсика в день его исчезновения. И с грустью вспоминала вечера, когда Матсик никак не хотел ложиться спать. И утра, когда он не желал вставать. Когда Анне приходилось чуть не силком вливать в него какао, потом сажать его на багажник своего велосипеда и везти до самой школы, чтобы он не опоздал на занятия. А Матсик все клевал носом и просыпался только при виде Сусси. Тут он сразу оживал! Бросался вдогонку за Сусси, и она бежала от него сломя голову. Утром и днем Матсик только и делал, что гонялся за Сусси. А все потому, что она такая симпатичная. Симпатичнее всех на свете со своими светлыми-светлыми волосами и тоненьким голоском. Симпатичнее, чем маленькая пиранья. Догнав Сусси, Матсик непременно дергал ее за юбочку, из-под которой выглядывали белоснежные кружева.

Но в день исчезновения Матсика никто не гонялся за Сусси и никто не падал на базаре. А если и падал, то, во всяком случае, не Матсик с красной от оплеухи щекой.

Время шло, в десятом часу вечера Анна совсем извелась от тревоги, и теперь уже все начали беспокоиться и искать. Сперва мама, потом соседи и наконец даже Пейтер, после того как Анна несколько раз приходила к окну и звала его. Кто-то позвонил домой старому рыбаку и его сыну и спросил, не у них ли случайно Матсик, однако там его не было. Кто-то другой сказал, что Матсик, может быть, утонул, поэтому поиски велись в основном вокруг пристани. Даже Сусси подошла и спросила, что случилось. Услышав слово «утонул», она подумала, что Матсик больше никогда не будет за ней гоняться, села на камень и разревелась, вместо того чтобы помогать искать. Но Анна знала, что Матсик плавает как рыба, она понимала, что он не мог утонуть, к тому же в такую страшную участь никак не возможно было поверить.

В конце концов она ушла с берега. Пошла искать в поле. Вечера стояли светлые, видно далеко, и Анна долго ходила и звала младшего братика.

— Матсик! — кричала она. — Ты где? Матсик!

Внезапно ее осенило: все ясно, Матсика похитили! Похитил какой-нибудь добряк, который не подозревал, что Матсик не сахар. Подумал, что он послушный и храбрый, а этот глупыш и впрямь расхрабрился! Может быть, Матсик стоял у пристани со своей красной щекой. И может быть, встретил там такого добряка. Может быть, сообразил упасть разок-другой и получил что-нибудь за храбрость вроде электрической железной дороги или подписки на детский журнал с картинками. После чего Матсик и тот добряк уехали вместе на шестичасовом катере, уехали навсегда. В таком случае, больше нет смысла искать. В таком случае, Анне остается только сесть на землю и выплакать всю душу, ведь это так ужасно, когда кто-то из твоих близких исчезает навсегда.

Анна так и поступила. Села посреди поля и заплакала навзрыд, и закричала в голос. И как только могла она загадывать такое! Она промокла от росы, руки вымазала землей. Здесь и застал ее Пейтер, когда прибежал за ней. Анна слышала, как он ее зовет, но продолжала рыдать, потом сглотнула слезы и закричала:

— Я здесь, Пейтер! Как же мне тяжело! Сил моих больше нет!

Но Пейтера совсем не трогало, что их поразила одна и та же беда. Он стоял и толковал про маленькую пиранью, говорил, что она тоже исчезла. И аквариум исчез. Вместе с водой.

Слушая эти странные вести, Анна вдруг перестала плакать и подумала, что если так и будет продолжаться, если люди и животные и дальше будут исчезать необъяснимым образом, весь остров скоро опустеет. Останутся в конце концов только они с Пейтером.

Но самое непостижимое было впереди!

— Кто-то похитил пиранью, ясное дело, — сказал Пейтер. — Кто-то украл ее! Вьюсь об заклад!

С этими словами он зашагал обратно в город.

Оставалось только высморкаться в джемпер, встать и последовать за Пейтером вниз до кафе Бэкстрёма, где народ стоял и гадал, кто мог совершить кражу. Бэкстрём был вне себя от ярости и прогонял всех ребятишек, но стоило ему выставить одного за дверь, как тут же другой просачивался внутрь и глазел на пустую витрину, хотя с таким же успехом мог глазеть с улицы, оттуда было даже лучше видно. Внезапно послышался чей-то тоненький голосок:

— Это Матсик! Это он похитил маленькую пиранью!

Это говорила Сусси. Она была очень расстроена и сразу принялась опять плакать.

— Или Матсик умер, или это он похитил пиранью! — сказала она, всхлипывая.

От таких слов Анна вышла из себя.

— Если ты еще раз повторишь, что Матсик ворует, я тебе голову оторву! — предупредила она и выгнала Сусси из кафе.

Она гнала ее почти до самого берега, хотела поколотить эту писклю, но рука не поднялась, очень уж Сусси была симпатичная. Лучше снова пойти в поле и еще поплакать там без помех, горюя, что рядом с тобой совсем недавно был человек и вдруг его нет.

Так она сидела и горевала, когда опять явился Пейтер и сказал, что Матсик нашелся. Сам пришел домой как раз тогда, когда все искали его. Когда папа Анны, Матсика и Ивон, увлекшись пивом в кафе Бэкстрёма, надолго осел там.

— Матсик дома! — сказал Пейтер.

— А папа? — спросила Анна.

Она так ждала, что именно Пейтер придет с доброй вестью.

— Твой папа сидит в кафе, — сказал Пейтер. — Он пьяный!

— Ты тоже думаешь, что это Матсик унес пиранью? — спросила Анна, поднявшись на ноги, чтобы идти домой.

Но Пейтер только пожал плечами. Тогда Анна потянула его за рукав.

— До чего это ужасно, Пейтер, когда человек исчезает!

Но Пейтер промолчал. У него был усталый вид. Из-за поисков Матсика ему пришлось оставить телефон, и он, похоже, нисколько не радовался.

Анна бежала всю дорогу до дома, а там на кухне сидел ее младший братик, весь в сметане до самых ушей, и уплетал блины среди ночи. Она остановилась на пороге и смотрела на него. Никак не могла насмотреться. Матсик поднял глаза и поглядел на нее.

— Чего уставилась? — сказал он. — Никогда раньше людей не видала?

Он слизнул сметану с ножа, и мама погладила его по щеке. Но когда Анна спросила Матсика, куда он дел кровожадную пиранью Бэкстрёмов, Матсик сделал невинное и сердитое лицо. Потом показал на маму ножом и заявил:

— Дай еще чего поесть!

Тут на лестнице послышались шаги, и Матсик живо нырнул в постель. Притаился и сделал вид, что крепко спит. И когда пана вошел в квартиру, мама сказала шепотом:

— Не буди его! Он так сладко спит!

Но когда все в доме уснули, Матсик прошлепал по полу к Анне, чтобы полежать у нее на руке. И Анна подумала, как это чудесно, когда пропавшие люди опять находятся! Пусть даже они исчезали всего на один день.

В последующие дни Матсик то и дело исчезал, но каждый раз возвращался, так что она привыкла. А потом он и вовсе перестал исчезать, все больше торчал на базаре и разбирал камбалу, раскладывал плоских рыбин красивыми рядками и поглаживал их. Но Анна радовалась каждый раз, когда он приходил домой, хотя бы Матсик отлучался всего на десять минут!

А вот мама Пейтера по-прежнему не появлялась, и Анне все время приходилось думать о том, как его утешить.

 

…но тут Пейтер не стал больше слушать

Сказал, что терпеть не может небылицы про русалок

Правда, иногда Анне надоедало утешать и заниматься поисками пропавших людей.

Иногда ей хотелось побыть одной. Тогда она бежала к церкви и садилась на узенькой боковой лесенке, которой почти не пользовались, той самой, что напротив старого дома. Сядет на верхней ступеньке и высыхает на солнце, когда захочется побыть одной после купания. Тихо-тихо сидит, словно статуя, и почти голая, как все статуи, только купальник на ней. Люди проходили мимо внизу и не замечали ее.

Однажды ее тут застал дождь. Сидя на церковной лесенке, она видела, как море и небо окутались в серую пелену и пелена эта стала надвигаться все ближе и ближе. Прохожие внизу заторопились домой, чтобы не промокнуть, когда хлынет дождь, только Анна сидела на месте, потому что ей ведь нравилось быть мокрой.

Сверху ей было видно каждого человека, который пробегал по улице. Вот пронеслась галопом Сусси, побледневшая от страха при первом же раскате грома. А вот мчится некто кудрявый и краснощекий и не подозревает, что Анна сидит здесь наверху. Она хотела окликнуть Пейтера, но вовремя зажала себе рот рукой — разве статуи могут кричать! Протопал Калле, любитель изводить девчонок. Пробежали Миа и Карин, и другие, совсем незнакомые люди. Все отчаянно торопились, а следом за ними явился дождь, гулкий и сильный дождь, и окатил все, что оставалось на улицах, площадях и лестницах.

И на улице перед малой церковной лестницей, где только что тарахтели сабо и шлепали сандалии, сразу стало тихо, только ливень шумел.

В первую минуту Анна даже не заметила пану Пейтера. Он медленно шел по тротуару, глядя себе под ноги. Как будто ему тоже дождь был нипочем. Внезапно он поднял голову и увидел Анну на лестнице. Он сразу узнал ее, но она продолжала сидеть недвижимо, точно окаменела.

— Что же ты сидишь под дождем совсем голая? — спросил он.

До этого дня он никогда с ней не заговаривал.

Тут же он скрылся, и Анна опять осталась одна. Она смотрела на море и думала о корабле «Каштановый лист»: а вдруг на самом деле есть корабль с таким названием?

В это время на пустынной улице, где только лужи да ручейки поблескивали, опять показался кто-то — длинноногий, в выцветших синих брюках. Странный человек, этот сын рыбака: все убежали с берега в город, а он устремился на берег!

Сперва она смотрела ему вслед, потом ей стало невмоготу сидеть неподвижно. Сколько можно изображать статую, к тому же она здорово замерзла! И, скатившись вниз по лестнице, Анна ринулась догонять обладателя синих джинсов, который одним махом перешагивал дождевые озера, тогда как она с упоением шлепала по воде и так увлеклась этим занятием, что несколько раз теряла его из виду, но тут же снова настигала, срезая путь переулками.

Камбала направлялся не к большому пляжу, куда ходили Матсик и все остальные, а к маленькому, куда Анна водила Пейтера. Подойдя к воде, он остановился под дождем и уставился на море, сунув руки в карманы. Затем последовало нечто непонятное, он столкнул на воду одну из вытащенных на камни лодок и влез в нее. «В такую погоду? — удивилась Анна. — Уж не спятил ли он?» Не может быть, ерунда какая-то, курам на смех! Да только какой тут смех — море белело барашками и волны так и норовили опрокинуть лодку. Видно, парень в самом деле помешался, потому что внезапно он встал и — уж не во сне ли ей это привиделось? — ухнул прямо за борт.

Как это понимать? И как тут надо действовать? Впрочем, сейчас было важнее действовать, чем раздумывать, к тому же Анна не знала, каким образом люди думают. Может быть, он верит в русалочек? И на какой-то миг Анна вообразила себя русалочкой, которой любые волны нипочем и которая спасает тонущих людей от гибели в морской пучине.

А через секунду она была всего лишь обыкновенной девчонкой-сморкуньей, которая давилась и фыркала морской водой где-то поблизости от качающейся на волнах то пропадающей, то вновь возникающей головы одинокого страдальца. Девчонка эта была такая маленькая и хлипкая, что сама едва держалась на поверхности, где уж тут других спасать. Она потеряла его из виду, наглоталась воды и отчаянно забила руками. И тут они внезапно увидели друг друга как раз в тот миг, когда Анна закричала дурным голосом, потому что начала сама тонуть по-настоящему.

После она часто пробовала как-то разобраться в том, что произошло. Иной раз спрашивала себя: бросилась бы она в воду за Камбалой, если бы не была русалочкой? А вот дальше вспоминать уже не хотелось, потому что не она вынесла его на берег на руках. Анна кричала во все горло, пока сын рыбака не схватил ее и не ударил по губам, чтобы не орала; она успела совсем обезуметь от страха, когда он добрался до нее. Он тянул ее и барахтался в воде, и Анна тоже тянула и барахталась, и когда было похоже, что сейчас они оба пойдут ко дну, она вдруг ощутила твердую опору под ногами, и он выпустил ее. Анна выкарабкалась на берег чуть живая и побежала прочь от воды. Около башни она обернулась. Камбала сидел в воде у берега. Дождь хлестал его, и он потерял очки. Больше Анна ничего не успела приметить, потому что ей опять стало страшно, и она побежала к дому Пейтера.

И вот она уже стучит в дверь к Пейтеру, вся лиловая от холода, и Пейтер, когда открыл, так удивился, что не сразу сообразил впустить ее, ведь она никогда не приходила к нему днем. Стоит в дверях и таращится. От ног Анны вниз по ступенькам крыльца бежали ручьи, и она не знала, что ему сказать.

— Я спа-сла человека! — вымолвила она наконец, стуча зубами. — Там оди-дин в во-воду упал.

Но Пейтер ей не поверил, похоже было, что ее слова вообще не доходят до него. Тогда она заплакала, заплакала против своей воли, но дождь выручил, поди разбери, что это катится по ее щекам — то ли горячие слезы, то ли холодные дождевые капли.

В конце концов Пейтер все же впустил ее. Она прошла через коридор и кухню в его комнату, оставляя ручеек на полу. Стоя на коврике Пейтера, вытерлась старым и несвежим полотенцем, потом сидела на кровати Пейтера и грызла полученную от него шоколадку. Потом он сказал:

— Сняла бы купальник! А то ведь всю подушку мне намочишь!

И он дал ей свой большой желтый свитер и вышел на кухню, пока она переодевалась. А с кухни Пейтер вернулся совсем добрый и спросил:

— Что же такое с тобой приключилось?

И Анна попыталась втолковать ему, что сперва она была статуей, но потом стала русалочкой и бросилась в море спасать сына рыбака. Она рассказала все, как ей самой представлялось: что сын рыбака, наверно, утонул бы, не будь она русалочкой и не приди к нему на помощь, так что ему пришлось перестать тонуть и спасать ее, потому что она тоже начала тонуть… Но тут Пейтер не стал больше слушать, сказал, что терпеть не может небылицы про русалок. Анна даже не обиделась. Она уже не плакала, и страх почти совсем прошел.

 

Она показывала на одинокое облачко и говорила, что это и есть корабль «Каштановый лист»

С того раза они все чаще бывали дома у Пейтера, хотя Анне приходилось себя пересиливать. Она очень боялась папы Пейтера, к тому же в доме у них было совсем неуютно. В комнатах царила темень, потому что маленькие старинные окна почти не пропускали света, да и шторы почти всегда были задернуты. И так как мама Пейтера исчезла уже давно, везде накопилась жуткая грязь. На полу были разбросаны газеты, одежда и всякий хлам; двери шкафов были распахнуты настежь; всюду под ногами валялись мешки с мусором и ботинки. На подоконниках и столах стояли переполненные пепельницы, немытые чашки, грязные тарелки, лежали сырные корки и плесневелый хлеб. И все покрывал толстый слой пыли. Пейтер ходил и чертил пальцем рожицы на пыли, и посреди всего этого разгрома сидел босой папа Пейтера и читал газету.

Правда, если под вечер приходила Анна, он отрывался от газеты, и она, набравшись храбрости, здоровалась, но он никогда не отвечал. Только удивленно смотрел на Анну, особенно если у нее вырывался испуганный смешок. В конце концов Анна перестала здороваться, проходила мимо папы Пейтера прямо в комнату Пейтера.

Пейтер уверял, что папа всегда такой молчун, не надо обращать внимания.

— А до того, как мама уехала, он тоже был такой? — спросила Анна.

— И до того тоже, — ответил Пейтер. — Но теперь он стал еще молчаливее.

Может ли молчун стать еще молчаливее? Однажды Анна шепнула Пейтеру, чтобы он попросил папу сказать хоть что-нибудь, но Пейтер отказался.

— Ну, пожалуйста! — упрашивала она, очень уж ей хотелось услышать, какой у папы Пейтера голос.

Они вышли в гостиную, где сидел папа.

— Папа! — сказал Пейтер. — Скажи что-нибудь!

Папа оторвал глаза от газеты и уставился сперва на Пейтера, потом на Анну, так что ей даже жутко стало.

— Можешь ты хоть «а» сказать! — настаивал Пейтер.

Как он только решился!

И случилась странная вещь: папа Пейтера сказал «а»!

Анна с Пейтером так оробели, что лишились языка, а папа знай продолжал читать газету как ни в чем не бывало. И запустение в доме продолжалось.

Правда, иногда Пейтер пытался навести порядок. Приберет немного и подметет в каком-нибудь углу, да только не очень заметно, чтобы от этого стало чище. Иной раз до того усердствовал, что ему было не до Анны, и приходилось ей ждать, сидя на крыльце, когда он кончит уборку и позовёт:

— Вот теперь можешь зайти и посмотреть!

А что смотреть: переставил немытую чашку из одного угла в другой, перенес кипу газет с дивана на кресло, а ворох грязных рубах с кровати на диван, где прежде газеты валялись.

Но в один прекрасный день вся немытая посуда вдруг исчезла. Все чистое белье лежало в шкафах, все грязное в стиральной машине. Мешки с мусором словно испарились, и газеты тоже. Пейтер объяснил, что папа нанял уборщицу, потому что теперь в доме опять должна быть чистота.

— А зачем это понадобилось наводить чистоту? — спросила Анна.

«Наконец-то его мама позвонила! — подумала она. — Наконец-то она возвращается к Пейтеру!»

— Моя тетка приезжает! — ответил Пейтер.

— Когда? — спросила Анна.

— И моя кузина, — добавил Пейтер.

У Анны сразу пропала охота узнавать — когда, ей вообще не хотелось думать об этом. Но потом она все-таки не удержалась и задала один вопрос:

— Зачем они приезжают? Что им здесь надо?

— Они приедут, чтобы заботиться о нас, — сказал Пейтер.

— С какой стати? — воскликнула Анна.

— Не знаю. — ответил Пейтер. Он явно сам был несколько озадачен. — Наверно, потому, что мама о нас не заботится.

Тогда Анна еще раз не удержалась:

— А как звать твою кузину?

Спросила просто так, ведь ей это было ни капельки не интересно.

— Эмилая, — произнес Пейтер негромко, но при этом в голосе его прозвучала такая радость, что невыносимо слушать!

— Она хоть милая? — через силу вымолвила Анна. Ее трясло.

— Э-э, — промычал Пейтер.

— Вот именно! — злобно передразнила его Анна. — Э-э! Милая!

— Эмилая! — повторил за ней Пейтер; он явно решил, что это ах как смешно.

Он и раньше мог вдруг рассмеяться из-за пустяка, мог и всплакнуть, но сейчас, когда речь зашла об Эмилой, он громко хохотал, и за толстыми стеклами очков как будто снова мелькали озорные искорки, которых не было видно с той поры, как исчезла его мама.

— И когда же она приедет, твоя Эмилая? — спросила все же Анна под конец.

— Не знаю. Когда-нибудь приедет.

— Ну да, и будет заботиться о вас? — процедила Анна с досадой на себя, ведь только что он говорил об этом.

Сколько можно талдычить об одном и том же. Но Пейтер только опять рассмеялся.

— Ага, заботиться обо мне и о папе!

Уборщица трудилась не покладая рук. День за днем наводила чистоту так, что пыль стояла столбом и все комнаты пропахли стиральными порошками, потом и кофе. Пришлось им, чтобы не мешаться, уходить на пляж, хотя Пейтер больше всего желал сидеть у телефона.

В конце концов Анне удалось забыть новость о предстоящем приезде кузины Пейтера. День-два эта мысль преследовала ее, но потом все стало по-прежнему. Вечерами они сидели на пляже и чертили пальцами ног на песке. Море вело себя смирно, и небо совсем не сулило дождя. Разве что изредка на северо-западе покажется облачко, но и то ненадолго. Пейтер то малость оживал, то немного грустил. Словом, все было, как прежде, и Анне иногда приходило в голову, что его надо утешать. Она показывала на одинокое облачко и говорила, что это и есть корабль «Каштановый лист». Но Пейтер отвечал, что все это басни, и не желал ее слушать. И Анна уже не знала, как с ним быть, потому что Пейтеру могло вдруг взбрести на ум, что нечего ему сидеть на пляже, нужно быть дома у телефона и мешаться уборщице, хотя он отлично знал, что все равно будет выметен за дверь ее неугомонными руками, как только покажется.

Уборщица каждый вечер приходила наводить порядок. Отсидит свои служебные часы на почте, где она принимала письма, — и сразу к ним. Прежде чем приступить к уборке, она варила папе Пейтера кофе и пекла бисквиты, но папа к этим бисквитам не прикасался, так что они доставались Пейтеру и Анне. Однажды уборщица застала их, когда они уписывали бисквиты и крошили на пол. Пришлось Пейтеру живо убираться на пляж вместе с Анной, хотя безмолвный телефон в коридоре всем своим видом уговаривал Пейтера остаться.

Не успели они спуститься к морю и сесть на песок, как Пейтер встал и сказал:

— Я пошел!

В тот вечер с ним не было никакого сладу.

— Нет, ты останешься! — сказала Анна. — Садись и слушай!

Она в жизни не видела такого непоседы.

Так или иначе Пейтер снова сел и уперся лбом в коленки с таким видом, будто чего-то ждал.

— Ну, что еще я должен слушать? — спросил он угрюмо.

Анна, как назло, не знала, что придумать.

— Хочешь, расскажу про корабль «Каштановый лист»?

— Слышали уже! — пробурчал Пейтер.

— Про корабль слышал, а про капитана нет! Его звали Каштан!

— Чушь какая-то! — сказал Пейтер. — Глупее ничего не придумала? Ну и что я должен слушать про него?

— Он… он… — растерянно пробормотала Анна.

В самом деле, что с ним было?

— Ну, что — он? — сердился Пейтер.

— Однажды он чуть не утонул… — шепотом начала Анна.

— В самом деле? — сказал Пейтер.

— Но тут я подоспела и спасла его.

— Берегись! — ехидно произнес Пейтер, — Теперь он будет повсюду тебя разыскивать. Так делают все спасенные русалочками.

— Это почему же?

— «Почему, почему»! — ответил Пейтер. — Любовь, разумеется! Или ты не знаешь, что такое любовь?

Анна смутилась и покраснела.

— Нет, а ты знаешь?

Но тут она сообразила, что Пейтер просто дразнит ее, потому что у него плохое настроение. А что такое любовь, она знала; как не знать, если у тебя есть сестра Крокодилица, которая только и делает, что влюбляется. Какие уж тут секреты, все известно.

Оставалось только примолкнуть и думать о корабле «Каштановый лист». Она представляла его себе парусником. Правда, парус был совсем истрепан ветром, но хозяин корабля, Каштан, все равно выходил на нем в море. Тут мысли ее снова перескочили на сына рыбака, по прозвищу Камбала.

— Пейтер! — воскликнула она. — А я на самом деле русалочка, ведь я спасла на днях одного дядьку, совсем молодого!

Пейтер вздохнул.

— Ты слишком много болтаешь, — сказал он.

Видно было, что ему надоел голос Анны. Пейтеру хотелось домой, к телефону, просто наваждение какое-то с этим аппаратом.

А когда они вернулись домой к Пейтеру, уборщица сказала, что кто-то звонил. Пейтер стал белый как простыня.

— Кто именно?

В самом деле, этот телефон не так уж часто оживал.

— Не знаю, — ответила уборщица. — Она не назвалась.

— Как вы сказали — она?! — закричал Пейтер.

Уборщица кивнула. Она сидела на кухне и пила кофе с белым хлебом, потому что бисквитов не осталось. Кухня вся так и сверкала чистотой.

— Почему же вы не спросили, кто звонил? — тихо взмолился Пейтер.

Кричать он уже не мог, говорил и то с трудом. Да только что теперь сокрушаться, когда поздно!

— Она не спросила меня? — промолвил он.

Уборщица задумалась, припоминая, как все было.

— Она спросила, есть ли кто в доме, кроме меня. Тогда я сказала, что папа мальчика сидит в саду и читает газету, могу сходить за ним, но она, видно, спешила, потому что сразу положила трубку.

— Она не спросила меня? — жалобно повторил Пейтер, повернулся кругом и бросился в свою комнату.

Анна метнулась было за ним, но он захлопнул дверь у нее перед носом и не впускал ее, сколько она ни стучала и ни барабанила. А ведь она хотела только утешить его!

 

«Обещай, что мы поймаем мне брошку!»

Случалось, Анна, стоя перед зеркалом в коридоре, спрашивала Матсика:

— Скажи, Матсик, видно по мне, что я русалочка?

Матсик привык не принимать такие слова всерьез, но иногда она как-то уж очень задумывалась.

— Нет, ты скажи — видно?

Но сколько ни всматривались они в отражение, видели только знакомую Анну в джемпере, который всегда выглядел грязным, даже сразу после стирки. Старую знакомую Анну с немытой головой и чересчур большим носом. Чересчур большим его называла сестра, но мама возражала, что Анна еще дорастет до своего носа.

— А ты что, взаправду русалочка? — недоумевал Матсик, когда она спрашивала в третий раз. — Я думал, ты это просто сочиняешь, чтобы я засыпал вечером.

Он удивлялся по-настоящему, и Анна снова смотрелась в зеркало.

— Но ведь это должно быть видно по мне! — говорила она. — Может быть, драгоценных украшений не хватает?

— И никакая ты не русалочка вовсе! — смеялся Матсик.

— Мне бы хоть одну брошечку! — вздыхала Анна.

И она выбегала вечером из дома, чтобы поискать рубинов и других драгоценностей. Никто не интересовался, чем Анна занята, как время проводит. Ребенок еще, что с нее спросишь, а у мамы хватало забот в больнице и дома при папе, который постоянно был не в духе.

И Анна почти все время проводила вместе с Пейтером.

Они говорили обо всем на свете. Например, о том, каким образом люди думают.

— Ну, правда, каким образом? — допытывалась она у Пейтера. — Может быть, мысли сами приходят? Если да, то откуда?

И Пейтер отвечал, что знает, каким образом люди думают, сумел догадаться, только объяснить это невозможно, каждый должен сам понять. Анна и так, и так упрашивала его рассказать, но все попусту. И как только он ухитрился найти ответ?

А иногда Анна вдруг чувствовала, что ей необходимо узнать что-то про Пейтера.

— Пейтер, — нерешительно произнесла она однажды, — тебя девчонки интересуют?

— Нет, — сказал Пейтер. — А тебя?

— И меня девчонки не интересуют, — ответила Анна. — И мальчишки тоже. Меня только жизнь интересует.

Она сама не знала толком, откуда у нее эти слова, но по лицу Пейтера сразу было видно, что они произвели на него впечатление.

А еще они говорили про драгоценности.

— Мне нужна брошь! — заявляла Анна.

Но Пейтер только фыркал в ответ, и она закусывала губу и больше не касалась этого вопроса. Только иногда. Совсем редко. Однажды сказала даже:

— Обещай, что мы поймаем мне брошку!

И Пейтер рассеянно ответил «обещаю», не вникая в ее слова.

Иногда по ночам она лежала и размышляла, куда могла подеваться мама Пейтера. Наверно, Пейтер тоже об этом размышлял. Ночи были такие светлые. При желании можно было прямо с кровати поглядеть на небо — не плывут ли там большие облака. И какое-нибудь облако оказывалось кораблем «Каштановый лист», ведь это был такой корабль, который ходил и по морю, и по небу. Иногда Анна вставала с постели и смотрела в окно из-за шторы, а однажды ночью ее неудержимо потянуло на улицу. Она прокралась мимо сестриного сапа и папиного храпа, беззвучно затворила дверь и только на лестнице натянула джинсы поверх ночной рубашки. Деревянные башмаки надела уже внизу в подъезде, где на нее неподвижно уставились кошка Карлессонов и никому не известный приблудный серый нот. Анна испугалась, опрометью выскочила из подъезда и пустилась бежать мимо новостроек вниз к морю, чтобы поискать там драгоценность, ведь единственное украшение, которое сейчас лежало у нее в кармане, — красные пластиковые бусы сестры Крокодилицы — в счет не шло. Такие бусы не жалко было и в землю закопать где-нибудь.

На что уж все дома притихли в белой ночи, а дом Пейтера был еще тише, и Анна, отворив калитку, прокралась на цыпочках в сад. Деревья и сиреневые кусты сладко дремали, все спало, только Анна не спала и не дремала. Да еще, возможно, Пейтер. Или он тоже спал? Ну нет, в чем, в чем, а в этом его нельзя было заподозрить. Не мог Пейтер спать в такую минуту, когда она закапывала красные бусы под дубом в саду его папы! Анна выпрямилась и стряхнула землю с пальцев.

Одно окно было приоткрыто. Окно Пейтера. Должно быть, он давно ее услышал, ведь на весь мир был слышен стук ее сердца. И шаги Анны, приближающиеся к окну.

— Пейтер! — прошептала она.

Ей пришлось несколько раз повторить его имя, прежде чем он показался в окне. В пижаме и без очков. Видно, он все-таки спал, судя по его сонному лицу.

— Я здесь! — шепнула Анна, прижимаясь к стене под окном.

Он не сразу заметил ее, потом перегнулся через подоконник.

— Ну, что?

В самом деле — что? Она думала так напряженно, что сердце перестало колотиться. Наконец Анна заставила себя произнести совсем небрежно:

— Ну вот, уже забыл. Мы же уговаривались поймать мне брошь!

Пейтер стоял и моргал, ничего не понимая.

— Мне хочется спать, — произнес он наконец.

— Давай, выходи!

Но Пейтер не хотел выходить. Анна возмутилась:

— Спать ему хочется! Честное слово, ненормальный какой-то! Весь в папу и в маму. Выходи, говорят тебе, это очень важно!

Она так рассердилась, что села на клумбу перед его окном, спиной к дому и к Пейтеру. Решила сидеть, пока он не образумится. Ждать пришлось долго, но в конце концов он все же вышел. Брюки свои не забыл надеть и очки нацепил, но вид у него был совсем заспанный. Стоит перед ней и зевает.

— Тебе обязательно быть таким сонным? — спросила Анна.

— А что я могу поделать! — ответил Пейтер.

— Пойдем искать мою брошь! — сказала Анна. — Помоги встать!

Она позволила ему взять ее за руку и поднять; днем о такой вольности не могло быть и речи.

Дальше надо было решить, где искать. Они спустились на пляж. Волны тихо плескались, катясь нескончаемой чередой. Пейтер постоял, глядя на море, потом сунул руки в карманы. Постоял еще, свесив голову, и вдруг передернул плечами, хотя ничего еще не было сказано.

— Ну, что, начинаем искать? — спросила Анна.

И они приступили к поискам — Анна у края воды, Пейтер за камнями. Он застрял там надолго, видно, что-то нашел. Сама Анна подобрала только пять жестяных колпачков на песке. Конечно, можно прицепить их к волосам, но Анна не такими представляла себе русалочьи украшения. И она пошла искать Пейтера. Он стоял за старым сараем у дороги, а нашел только круглую резинку, больше ничего. Узкую такую, аккуратную резинку, и Анна натянула ее себе на запястье. Потом им попалась баночка с надписью: «Крем для волос». Баночка выглядела старинной и драгоценной, но внутри нее не было ничего, не считая воздуха. Все же они не стали ее выбрасывать — вдруг окажется путеводной нитью в какой-нибудь детективной истории. Или же выяснится, что баночный воздух обладает особенными свойствами.

— Скорей завинти крышку! — сказала Анна.

— Зачем? — удивился Пейтер.

— Может быть, воздух из этой баночки излечивает какие-нибудь опасные болезни!

— Излечивает?

— Ну да, только об этом еще никто не знает. А потом кто-нибудь возьмет да сделает открытие!

— Правда, вдруг он против смерти помогает! — сказал Пейтер.

И они оставили баночку себе. Но броши все не попадались. Стало светлее, воздух потеплел, одна за другой просыпались птицы. Анна задумала посмотреть в сарае, но Пейтер хотел пойти домой досыпать. Заглянув в дверь сарая, Анна тут же отпрянула назад при виде затаившегося в полумраке хлама. Одной было страшно туда входить, и Пейтеру пришлось подчиниться Анне. Она подтолкнула его вперед, они сделали несколько шагов, тут же споткнулись о торчащие доски и шлепнулись на пол. Снизу, в какую сторону ни посмотри, ничего нельзя было толком разобрать. А вот наверху, на досках смутно поблескивало что-то зеленое. Они вскочили на ноги, не веря своим глазам! Даже Пейтер наконец проснулся.

— Это не Бэкстрёмова пиранья? — спросил он Анну. Шагнул поближе, присмотрелся и сказал: — Точно, она.

Подошел вплотную и добавил:

— Да она мертвая!

Тут и Анна решилась подойти. И убедилась: в аквариуме у самой поверхности лежала в грязной воде мертвая, бесповоротно мертвая пиранья.

— Бедный Матсик! — сказала Анна.

На всякий случай, они решили проверить действие баночного воздуха. Пейтер отвинтил крышку и поднес баночку к самой воде, но рыбка не ожила. Видно, этот воздух помогал только до, а не после смерти, если вообще помогал.

— Бедный, бедный Матсик! — печально повторила Анна. — Украл пиранью, потому что она утешала его, когда ему доставалось от папы, а она возьми да умри у него.

— Наверно, кислорода не хватило, — предположил Пейтер.

Он здорово разбирался в рыбах и птицах, и похоже было, что ему тоже жаль Матсика.

Но драгоценных украшений они так и не нашли. Было уже совсем тепло, утро в полном разгаре, когда они вернулись к дому Пейтера. А как в это утро чирикали и пели птицы! Анна даже забыла про Матсикову беду при мысли о собственной неудаче.

— Мы должны найти мне украшение, не то я сойду с ума! — горестно воскликнула она и повернулась к Пейтеру: — Что бы тебе покопать немного в земле вон под тем дубом!

Пейтер тупо уставился на нее. До чего же медленно соображал подчас этот человек. А еще уверял, будто ему известно, каким образом люди думают. Но Анна стояла на своем.

— Ну, копай же! — сказала она.

Но Пейтер только мотнул головой и направился к двери. Было видно, что ему плевать на броши, он презирает всякие там украшения.

— Честное слово, мог бы для меня постараться! — сказала Анна. — У меня ведь нет ни одного украшения, если бы ты знал, как это тяжело!

И Пейтер уныло побрел к дубу, на который показывала Анна. Сел на корточки и принялся лениво ковырять землю ногтями. Анна присела рядышком, не отрывая глаз от его пальцев.

— Вон там! — подсказывала она. — Вон там надо искать!

Пейтер продолжал копать, пока не нащупал бусы. Удивился, поднял их, долго рассматривал, потом надел на шею Анне.

— О! — воскликнула Анна. — О, большое спасибо! Это в самом деле мне?

— Забирай и больше не морочь мне голову! — нетерпеливо фыркнул Пейтер.

Ему явно хотелось поскорее войти в дом. Может быть, он надеялся, что телефон вдруг зазвонит спозаранок?

— О, — восхищалась Анна, — такой дорогой подарок! Настоящая пластмасса, большое, большое спасибо!

— Ага, — пробурчал Пейтер, и Анна увидела, что он стоя засыпает.

Она подтолкнула его к дому, он добрел до крыльца, отворил дверь и скрылся.

Ей тоже оставалось только отправляться домой. Она всю дорогу бежала, ведь надо было вовремя положить на место сестрины красные бусы, чтобы уберечься от обычного для таких случаев скандала. И не убереглась. В ту самую минуту, когда Анна клала бусы в ящик шкафчика, вошла Крокодилица и принялась кричать, чтобы она не смела трогать чужие драгоценности. Напрасно Анна доказывала, что бусы пластмассовые и цена им грош. Сестра Крокодилица заперла ящик и так спрятала ключ, что потом никто, даже она сама, не мог его найти.

 

Кольцо русалочке тоже годится…

Надо было доставать себе другое украшение. Кольцо русалочке тоже годится, но лучше волшебное. Будет кольцо, сказала себе Анна, и сразу же начнется волшебство. Какое? А вот такое: ты будешь всем казаться первой красавицей в мире и никто не догадается, что все дело в кольце. Пока на пальце заветное кольцо, все от тебя без ума! И не надо тратить столько сил на утешение. Только ни в коем случае не снимать кольцо, иначе волшебству конец. Желательно найти такое кольцо в рыбьем животе в лунную ночь, но в крайнем случае можно купить за два пятьдесят в универмаге. Что Анна и сделала в один прекрасный день, выпросив у младшего братика деньги из тех, что он получил за храбрость на базаре.

Купив кольцо, Анна надела его и стала расхаживать с важным видом. Но если кто-нибудь замечал обнову и восклицал: «Ух ты! Кольцо!» — она живо прятала руку за спину и бормотала, что это пустяк, детская побрякушка. Про волшебные свойства кольца она молчала, но оно действовало! Как они все глазели на ее палец — и Матсик, и мама, и Миа! И тот длинноногий верзила, что торговал камбалой на базаре!

Первое время после того случая на море он ходил без очков, верно, они остались на дне, но выход нашелся: Матсик стал его очками, помогал ему разложить рыбу на прилавке и считал за него деньги. Правда, Матсик был не силен в арифметике, должно быть, поэтому Камбала все же обзавелся новыми очками. Как он уставился сквозь них на Анну, когда мама послала ее за рыбой на базар! Словно в жизни людей не видел.

— Какую мне взять? — спросила она, перебирая камбалу.

Он глянул ей прямо в глаза, но взгляд его тут же смущенно скользнул вниз. По шее Анны, по грязному джемперу, по руке, остановился на пальцах, которые щупали рыбу, и наткнулся на кольцо, у нее даже сердце замерло!

Когда он снова поднял взгляд и посмотрел ей в глаза, сразу было видно, что она ему кажется первой красавицей на свете! Анна повернула кругом и помчалась прочь, петляя между прилавками, бежала так до старых домов и только здесь остановилась в переулке, чтобы отдышаться. Какая уж тут камбала, пришлось ей идти в универсам и покупать замороженные котлеты.

На пути в магазин Анна задержалась перед чьим-то маленьким домом, увидев в темном окне свое отражение. Она долго рассматривала себя, недоумевая: неужели и впрямь кольцо может сделать человека таким прекрасным? Вдруг окно распахнулось, и наружу выглянула старая женщина.

— Что за манера — глазеть через окна в чужие квартиры! — ворчливо произнесла она.

Анна испуганно потупилась и смущенно покрутила кольцо. Тут же вспомнила, что при этом кольце никто не может злиться на нее по-настоящему, и улыбнулась так виновато, что окно тихо и незлобиво закрылось.

За обедом никто не высказывал громко своих чувств, но Анна видела, как они тайком любуются ею, когда думают, что она не видит. Они смотрели на нее совсем другими глазами. Особенно старшая сестра сразу так ее полюбила, что Анна, принимая от нее кастрюлю, почувствовала, как ее пальцы источают нестерпимый жар, и поспешила отдернуть руку, а Крокодилица вскрикнула, и на лице ее было написано: «Неужели это наша Анна?» Правда, вслух она сказала другое:

— Что за раззява! Не может толком кастрюлю взять! И когда только ты перестанешь мух считать, пора бы уже быть повнимательней!

Ох как Анну подмывало вцепиться ей в волосы, но она сделала над собой усилие, так что даже слезы выступили, и поспешила перевести взгляд на волшебное кольцо. Да, не просто быть красивой, когда любовь твоей старшей сестры выражается таким способом.

А кончики пальцев горели, и слезинки продолжали капать. Подошел Матсик, ласково прижался к ней и попросил показать ожог. Она милостиво разрешила. Пусть люди любуются ею, никому не запрещается! А может быть, назначить плату? Пятачок? Или гривенник? Тут раздался папин сердитый голос:

— Анна, кончай вилкой еду ковырять. Наелась — убери за собой со стола да подмети, вон как морковку разбросали!

Но Анне было не до них. Ее неудержимо потянуло к Пейтеру, чтобы испытать на нем действие кольца, и она поднялась со стула, озаренная таким волшебным сиянием, что все на миг обомлели и кто-то крикнул:

— Ты куда это собралась? Мы еще не кончили обедать!

А когда они пришли в чувство, Анна уже мчалась к Пейтеру.

Под деревьями в саду Пейтера таился сумрак, и в самой гуще зелени сидел папа Пейтера, неподвижно уставясь в газету. Самого Пейтера Анна нашла на кухне вместе с той уборщицей, что днем служила на почте. Он стоял и уписывал свежую имбирную коврижку. Она сразу поняла по его лицу, что он заметил в ней перемену. Он так пристально смотрел на нее, рассеянно жуя коврижку. И уборщица тоже как-то особенно поглядела на Анну, но ограничилась словами:

— Шли бы вы гулять. Завтра канун Иванова дня, гости приезжают, мне надо до тех пор все тут закончить. Ступайте!

Пейтер кивнул, и вид у него был такой радостный, что-то небывалое! А впрочем, чего тут удивляться, если Анна ущипнула его за руку и шепнула:

— Пошли на пляж?

Однако Пейтер, глянув на телефон, покачал головой, и вместо пляжа они прошли в его комнату. Здесь царил невиданный порядок, чудеса, да и только. Воздух чистый, приятный; все, что прежде громоздилось вперемешку, не поддаваясь никаким уборкам, — книги про птиц, газовая горелка, склянки с желтой и с зеленой жидкостью, смертельные яды, — все исчезло. Банка с живым палочником и спиннинг, который папа подарил Пейтеру, чтобы тот не расстраивался так из-за отъезда мамы, тоже были убраны. На виду стояла лишь ваза с первыми летними розами. Что это Пейтеру вдруг розы понадобились? Анна озадаченно осматривалась.

— Я буду спать в мезонине! — объяснил Пейтер.

Тем временем Анна заметила еще один предмет. На тумбочке лежала старинная флейта. Анна подошла и тихонько потрогала ее.

— Ты умеешь играть, Пейтер?

Пейтер покачал головой.

— Это мамина. Уборщица нашла. Видно, мама забыла ее.

Анна поднесла флейту к губам, а сама глянула через плечо на Пейтера. Он по-прежнему удивлен?.. Какая она красавица?! Ну, конечно — сидит на краешке кровати и смотрит на нее так же задумчиво, как несколько минут назад на кухне. Может, рассказать ему правду, что все дело в кольце? Нет, не стоит, незачем Пейтеру знать все. Захватив флейту, Анна села рядом с Пейтером. Она чувствовала себя самой счастливой на свете.

— Если бы тебе сказали — загадай желание, чего бы ты пожелал? — задала она привычный вопрос.

— Увидеть пурпурного чечевичника, — последовал привычный ответ.

Что ж, это не новость.

Анна блаженно вздохнула. Раз… другой… третий…

— А что ты любишь больше всего?

— Как это?

— Вот так — больше всего-всего!

— Чего — всего?

— Ну, хотя бы из твоих вещей.

— А, из вещей…

Пейтер задумался. Он явно не знал, что выбрать.

— Может, вот это, — сказал он наконец, показывая на флейту. Но тут же добавил: — Человек не должен прирастать душой к вещам.

— Откуда ты это взял?

— Мама так говорила, — ответил Пейтер. — Знаешь, что надо делать с тем, что ты любишь больше всего?

— Что?

— Выбросить в море. Подальше от берега.

— Почему так?

— Нельзя привязываться к вещам так, чтобы ты не мог без них обойтись.

— Откуда ты это взял?

— Мама так говорила.

— А если вещь утонет? Так что ее никогда больше не найдешь?

— Вот и пусть тонет. Если тебе жалко, что она утонула, значит, ты чересчур привязалась к ней. И хорошо, что больше не найдешь.

Анна помолчала, потом набралась храбрости.

— Ну, а ты мог бы выбросить в море флейту? — спросила она.

Пейтер воззрился на нее. Лицо его, подрумяненное солнцем, как будто чуть побледнело. А может быть, ей это только показалось — разве поймешь, когда свет июньского вечера так причудливо преломляется в маленьком окне.

— Мог бы? Говори! — настаивала она.

Пейтер упорно молчал.

— В последний раз спрашиваю — да или нет?

Пейтер вырвал из рук Анны флейту и извлек из нее несколько фальшивых нот.

— Отвечай же, Пейтер!

После долгой паузы он кивнул:

— Запросто.

На этот раз они отправились не на пляж, а на кругозор. Правда, тут был риск столкнуться с Мариетт и Марией-Луизой, но все обошлось благополучно. Сперва они шли не спеша, потом Пейтер прибавил ходу и в конце концов развил такую скорость, что Анна еле поспевала за ним. На самом краю утеса Пейтер поднялся на цыпочки и бросил флейту с такой силой, что она раз-другой перевернулась в воздухе, прежде чем навсегда скрыться под водой. Попробуй найди ее! Пейтер повернулся к Анне.

— Теперь ты!

Анна переминалась с ноги на ногу.

— А что я должна бросить? — спросила она.

— Ну, давай же! — торопил Пейтер.

— Какую вещь?

— Которая тебе всего дороже!

Анна покрутила кольцо на пальце.

— Это, что ли? — презрительно сказал Пейтер.

— Это волшебное кольцо, — возразила Анна. — Самое настоящее волшебное. Кто его носит, тот всем нравится.

Сказала все-таки!

— Ха-ха! — рассмеялся Пейтер, и Анна вздрогнула.

Он еще над ней смеется?

Она не глядя сдернула с пальца кольцо. Должно быть, Анна и впрямь чересчур к нему привязалась, очень уж сильно кольнуло в груди, когда она швырнула его в пучину следом за флейтой.

— Честное слово! — бормотала она, глотая слезы. — Оно было настоящее волшебное!

Они стояли с потерянным видом — Пейтер без флейты и разлученная с кольцом Анна. А чего она стоила без волшебного кольца? Ничего. Она почувствовала это уже на обратном пути, потому что Пейтер ни разу не взглянул на нее и не произнес ни слова. И когда они молча расстались и Анна направилась к себе домой, на всем пути к новостройкам она не посмотрелась ни в одно окно, боясь того, что оно ей покажет.

Но после того, как Анна заперлась в спальне, даже Матсика не пустила посмотреть, что она делает, карманное зеркальце старшей сестры подтвердило ее опасения. Она видела в нем настоящее чучело. Волосы всклокочены, глаза распухли от слез, которые Анна лила, когда бежала по улицам, и от тех, которые пролила, когда папа отругал ее за то, что она убежала из-за стола, и от последних слез, когда Матсик, заступаясь за нее, надерзил папе и схлопотал одну или три оплеухи, чтобы учился придерживать язык. Но еще горше плакала Анна, стоя под люстрой, глядя на свое лицо и думая — разве можно такую любить? Если даже она сама себя не любит.

Позже, уже среди ночи, ей пришло в голову, что в универмаге можно купить другие кольца за два с полтиной. Да только такого волшебного кольца уже никогда не будет. Чего доброго, достанется такое, с которым она будет казаться некрасивой, а то и уродиной.

И Анна тихонько подошла к кровати Матсика и разбудила его.

— Можно, я лягу рядом с тобой? — спросила она.

Матсик повернулся, открыл глаза и пробурчал что-то нехорошее. Очень уж он был злой. И Анна стала его утешать, дергая к себе подушку.

— Бедный Матсик! — говорила она. — Расстроился, оттого что тебе попало?

— Вот еще! — огрызнулся Матсик. — Отдай подушку!

Но Анна терпеливо продолжала утешать, ведь для того и будила его. Обещала, если он будет лежать тихо и слушать, рассказать, как она была русалочкой и почти по-настоящему спасла утопающего.

— Это было так жутко, Матсик, так жутко, я уже думала, что умру, но тут… — рассказывала она.

Но тут она заметила, что Матсик уснул и не слышит ее.

 

И наступил канун Иванова дня

И наступил канун Иванова дня. На лугу установили столб, украшенный цветами и лентами, и вечером вокруг столба начались танцы. Заводила Калле играл на гармошке, и людей собралось видимо-невидимо. Анна сидела и представляла себе, что она тоже танцует. Будто на ней красная жилетка и зеленая юбка, и волосы длинные, до колен, и она танцует лучше всех, так танцует, что все завидуют, глядя на нее! В это время откуда-то притопал Пейтер и уселся рядом с ней. Только сел и сразу начал талдычить, что ему скоро надо домой возвращаться, но Анна его не слушала.

— Посмотри назад! — прошептала она.

И они стали незаметно оглядываться. По чести говоря, они смотрели больше назад, чем вперед, потому сзади них сидела особа в неслыханно короткой юбочке. Пейтер успел посмотреть три раза, Анна — целых пять. Особа была нездешняя, из первых в году туристов. Она обняла за плечи другого туриста, потом они встали и ушли. Такая воображала, даже не взглянула на Анну и Пейтера, идет и смеется, хоть бы постыдилась.

А потом смотреть на народные танцы стало уже не так интересно, да что там — просто опасно. Анне поминутно приходилось нагибаться, потому что Мариетт носилась как полоумная по всему лугу. Не дай бог, увидит Анну рядом с Пейтером! Кое-кто из собравшихся на праздник взрослых просил Мариетт угомониться и не мешать выступлениям танцоров. Они не знали, что это за человек! Мариетт гонялась за Сусси, а когда поймала бедняжку, стала с дикими воплями скакать вместе с ней так безобразно, что один взрослый вынужден был подойти и сказать ей, чтобы она убиралась вон. Мариетт на минуту опешила, потом заорала во всю глотку:

— Не твое собачье дело, старый хрыч!

Правда, Сусси в это время сумела улизнуть, и Мариетт так разозлилась, что ее пышные локоны стали похожи на ежовые иголки. Только она снова высмотрела Сусси и хотела броситься за ней, как появился сторож и схватил нарушительницу порядка за шиворот. Казалось, наконец-то они избавятся от Мариетт, но тут она увидела Анну, хотя та согнулась в три погибели за спинами соседей по скамейке. Увидела и на миг остановилась, потом и Пейтера заметила, и совсем застыла на месте, сколько сторож ни тянул и ни дергал ее. Стоит и таращится, медленно открывая свой широкий зубастый рот. И надо же было Пейтеру в эту самую минуту дернуть Анну за рукав:

— Мне пора уходить, Анна! Мне надо домой!

Сторож тянул Мариетт изо всех сил, но она будто в землю вросла, только рот открывался все шире и взгляд явственно говорил: «Так-так! Ты здесь вместе с Пейтером!»

— Анна! — твердил Пейтер. — Слышишь, мне надо идти!

И тут!.. Хохот, все тело Мариетт затряслось от отвратительнейшего злого хохота, так что ноги отказывались ее держать, и она вынуждена была опереться о сторожа. И что хуже всего — хохот был беззвучный, ничего не слышно, только видно, что этому смеху не будет конца. Анна сидела, будто оглушенная. В конце концов сторож все-таки увел Мариетт, но как ему это удалось, Анна уже не видела. Она не смела смотреть в ту сторону. А тут еще Пейтер встал со скамейки:

— Анна! Я пошел! Меня ждут!

Но Анна даже ухом не повела. И Пейтер ушел.

Немного погодя Анна тоже встала. Побрела, как в дурмане, вслед за Пейтером и догнала его около кафе Бэкстрёмов, но рядом идти не пожелала, плелась за ним в двух-трех шагах.

И когда они дошли до калитки Пейтера, она не стала входить, а велела ему следовать за ней на пляж.

Вряд ли Пейтер уразумел, почему она так злится на него, и все же он подчинился, хоть и ворчал всю дорогу. До тех пор ворчал, пока Анна не зажала уши, а когда он стал что-то кричать, она еще крепче прижала ладони к ушам. Пожалуй, не столько из-за Пейтеровой болтовни, сколько для того, чтобы не слышать хохот Мариетт, этот беззвучный хохот, который так гулко отдавался в голове, что невозможно было от него избавиться. В конце концов Анна отпустила свою горемычную голову, повернулась к Пейтеру и закричала:

— Ты опять про свою проклятую маму талдычишь или на тебя еще что-нибудь накатило?

И сразу на берег легла тишина. Нельзя сказать, чтобы перед тем было особенно шумно — только Пейтер что-то говорил да раскатывался гулкий хохот, но это в Анниной голове. А так-то на пляже было тихо. Теперь и вовсе настала мертвая тишина, только волны негромко плескались. Пейтер засунул руки в карманы своих дурацких брюк, подошел к самой воде и остановился там спиной к Анне. Потом вынул руки из карманов, повернулся и посмотрел на Анну сквозь очки. Как будто хотел сказать что-то и не мог найти нужные слова.

— Ну, я пошел, — произнес он наконец.

Анна и не подумала ответить, хотя Пейтер явно ждал, что она скажет. Так настойчиво ждал, что пришлось пойти ему навстречу.

— Конечно, конечно, — сказала она.

Пейтер снова засунул руки в карманы и побрел к своему дому, но Анна не тронулась с места. Когда он скрылся из виду, она подняла плоский камень и бросила изо всех сил, считая «блины». За первым камнем полетели еще, все дальше и дальше! Один камень развил немыслимую скорость и залетел в такую даль, что даже не было слышно, как он ушел под воду. Вот бы Пейтер видел это, невольно подумала Анна.

Потом она, как и он перед тем, подошла к воде. Волны лизали ей пальцы ног, и Анна вспомнила, что она русалочка. Эти волны не один десяток километров катили по морю ради того, чтобы поцеловать ее ноги! Вот бы Пейтер и это видел!

И вдруг она так по нему соскучилась, что не выдержала, сорвалась с места и побежала. Она бежала всю дорогу, промчалась через калитку и вверх по ступенькам крыльца, остановилась перед дверью и отчаянно нажала на звонок. Дверь долго не открывалась, тогда Анна заглянула через окно на кухню, но там никого не было.

Куда он запропастился? Может быть, пораньше лег спать, несмотря на праздник? Но тут за дверью послышались шаги, и в следующую минуту Анна едва не скатилась кубарем по ступенькам и не бросилась бежать обратно через калитку и дальше, куда угодно, только подальше от этого дома. Ей пришлось покрепче взяться за перила, чтобы устоять на ногах.

Потому что в дверях стоял не папа Пейтера и не сам Пейтер, а стояла девочка, почти вылитая Пейтер и одного роста с Анной — Анной, которая до боли в суставах цеплялась за перила, чтобы устоять перед взглядом той, что крепко держала ручку входной двери Пейтерова дома. Они стояли, уставясь друг на друга, — Анна и чужая девочка с темными кудрями и розовыми щеками, в точности похожая на Пейтера, но без очков, с круглыми карими глазами, такими бархатными, такими красивыми, такими ласковыми! Анна всю жизнь мечтала, чтобы у нее были такие глаза!

Внезапно ей стало холодно, хотя давно наступило лето. Конечно, она знала, что Эмилая должна приехать, но всегда старалась не думать об этом.

— Что угодно? — осведомилась Эмилая.

Анна улыбнулась. Господи, зачем улыбнулась, идиотка!

— А… а Пейтер дома? — промямлила она, улыбаясь.

— Дома, — сказала Эмилая. Подумала и как бы нехотя добавила: — Он в моей комнате.

Дома, в ее комнате. И все. Не пригласила Анну войти, не посторонилась, только крепче стиснула дверную ручку. Стоит и смотрит своими карими глазами, отнюдь не собираясь впустить Анну. А главное, хоть бы ответила на ее улыбку.

Анна отчаянно старалась припомнить какое-нибудь из любимых словечек Матсика, но на ум ничего не приходило. Наконец она выпустила перила, скатилась вниз по ступенькам и ринулась по траве к калитке. На бегу обернулась один раз и крикнула:

— Вот уж никогда не стала бы жить в таком доме! С такими паршивыми розами, с полной комнатой клопов!

И кузина Пейтера затворила дверь.

 

Точно, лучше всего Каштан!

Но ведь его нет на самом деле

Когда Анна пришла домой, там творилось что-то несусветное. Земля провалилась в тартарары, потому что кому-то взбрело на ум укладывать Матсика в постель, хотя был канун Иванова дня и вообще Матсик всегда сам решает, когда ему ложиться спать. Кто уж там первый на Матсика насел — то ли Аннина сестра-воображала, то ли папа, не так важно! Главное, что Матсик начал дерзить, а когда его одернули, еще хуже стал огрызаться. И уж совсем разъярился он после того, как папина рука прошлась по его затылку. Видно, Матсику было очень больно, потому что он не пищал по-мышиному, а орал так, что Анна тоже не выдержала.

— Вы думаете, таким способом можно поладить с Матсиком? — закричала она. — Думаете, поможет?

Но папа рявкнул на нее, чтобы замолчала.

— Не то и тебе тоже влетит, очень уж ты напрашиваешься! — кричал он.

Это было просто возмутительно!

— Бей! — крикнула Анна. — Давай, бей!

Мама попробовала вмешаться, но отлетела в сторону от толчка, и Матсик поперхнулся ревом, когда папа схватил Анну за руку с такой силой, что она взвизгнула.

— Ты всегда злишься на Матсика! — визжала она, хотя это было не так, папа злился на Матсика только на рождество, на пасху, на троицу и в канун Иванова дня, если же иногда изменял этому порядку, то по причине своего нездоровья… Ты такой злой, что от этого Матсик скоро сам станет злым! — говорила Анна, но это было немного погодя, когда она уже не кричала, а только плакала.

Как тут не плакать, когда бьют такого братика, как Матсик!

К тому времени Матсик залез под кухонный стол, а мама лежала и всхлипывала в спальне и отказывалась идти на вечер к Карлессонам, куда они собирались. И где уже сидели бы сейчас, если бы Матсик послушался и лег спать.

К тому времени Аннина сестра уже давно выскочила на лестницу, хлопнула дверью и простучала по ступенькам своими сабо. Анна скорчилась и плакала на полу недалеко от Матсика, и, наверно, все бы на этом кончилось, если бы папа не сказал Анне:

— Пора уже отвыкнуть от этого тона, когда разговариваешь со мной!

И если бы Анна в ответ не закричала на манер Матсика:

— Как хочу, так и говорю!

Тут он ее ударил. Так же, как Матсика. Влепил хорошую оплеуху.

Сначала было не очень больно. Но потом! Когда Анна лежала в кровати! Потому что она легла рано, хотя был канун Иванова дня и стояли белые ночи. Лежала в кровати, когда все веселились на лугу, и ей стало дурно. Может быть, это от ненависти? Ведь ненависть, совсем как тошнота, начинается под ложечкой, потом наполняет грудь и наконец доходит до горла. Чтобы уснуть, надо было как-то избавиться от этого чувства. Анна попробовала жалеть папу, потому что он выпил лишнего, но это не помогло. Не стало легче даже тогда, когда Матсик подошел к ее кровати и пробурчал:

— Подвинься, чучело! Я лягу рядом!

— Пошел прочь! — огрызнулась она.

Но когда он все равно пристроился на ее руке, она успокоилась. Они лежали и смотрели в потолок, и Анне было так жаль Матсика, что она взяла его за руку, но он вырвался.

— Когда ты только поумнеешь, Анна! — сказал он, отодвинулся и мгновенно уснул.

— Матсик! — прошипела Анна. — Не засыпай, Матсик! Все что хочешь, дрянной мальчишка, только не засыпай!

Но Матсик уже спал как убитый. И осталась она одна на свете. Хоть бы кто-нибудь был. Не такой, как папа, — он слишком злой, когда болеет. И не такой, как мама, — она чересчур добрая, и ее никогда нет дома. Не такие, как Миа и Карин, потому что они считают Анну дурочкой. И не такой, как Матсик, ему бы только спать. Вот бы ей сестру не крокодилицу, а настоящую сестру. А еще лучше кого-нибудь вроде капитана Каштана. Точно, лучше всего Каштан! Но ведь его нет на самом деле. Ну, и что если нет! И Анна загадала, что он все равно когда-нибудь приплывет и найдет ее! Когда?.. И какой он?

Анна попыталась представить себе, как он должен выглядеть, но что-то не получалось. Один раз в мыслях промелькнуло лицо молодого торговца камбалой. Дальше на ум пришел Пейтер, хотя Анна старалась не думать о нем. Но тут она вспомнила его кузину и перестала думать о Пейтере.

 

«…я поймала жемчужину!»

А на другой день она нашла на пляже настоящее драгоценное украшение, то самое, которое все время искала. Она сразу его опознала, чуть ли не раньше, чем нашла. Не какие-нибудь дурацкие шарики из красного пластика, а огромную твердую жемчужину. Не для того, чтобы на палец надевать — такие украшения ничего не стоит потерять или выбросить. Нет, эта огромная жемчужина была каменная, и ее можно было просверлить насквозь. Может быть, год, может быть, два надо сверлить, зато потом продел через веревочку и вешай себе на пояс, например. Очень красивая жемчужина!

Анна искала Пейтера на всех пляжах, и в городе, и в кафе Бэкстрёмов, но нигде не обнаружила. Оставалось одно — идти туда. Через калитку, по ступенькам крыльца, до двери, которую, возможно, опять откроет она и будет крепко держать дверную ручку. Может быть, она, а может быть, и не она…

Шмыгнув в сад, Анна увидела под дубом силуэт папы Пейтера; он сидел спиной к ней и читал. Газета зашуршала, и Анне показалось, что он сейчас повернется к ней. Она стрелой взлетела на крыльцо, нажала кнопку звонка и оглянулась на дуб, но папа Пейтера ничего не заметил, просто он перевернул страницу. А в следующую секунду ее сердце оборвалось и упало. Потому что дверь отворила Эмилая. Как она и рассчитывала. И не рассчитывала. Пришлось опять ухватиться за перила, чтобы выговорить без запинки:

— Мне надо видеть Пейтера!

Выговорила и сделала попытку посмотреть в глаза Эмилой, но из этого ничего не получилось, Аннин взгляд скользнул вверх и остановился на волосах. Волосы были украшены венком. И Анна вспомнила, что сегодня Иванов день.

— Как ты сказала? — спросила Эмилая.

— Где Пейтер? — промямлила Анна, цепляясь за перила.

Эмилая молча смотрела на нее из-под венка.

— Где он? — взмолилась Анна.

Но Эмилая не собиралась говорить, где Пейтер. Она потянула дверь к себе, осталась маленькая щелочка, из которой выглядывал только кончик носа Эмилой. Еще немного, и дверь совсем захлопнется…

— У меня подарок для Пейтера! — прошептала Анна в последнюю секунду и снова увидела весь нос, а также карие глаза, в которых появилось что-то вроде любопытства.

Затем в дверную щель протиснулся голос Эмилой:

— Давай сюда подарок! Я могу передать ему!

Анна не поверила своим ушам.

— Спасибо! — отрезала она.

И сбежала стремглав по ступенькам. А когда у калитки обернулась, то увидела, что дверь распахнута настежь и Эмилая стоит на крыльце, облокотись на перила.

— Ты можешь сказать, где Пейтер? — крикнула Анна.

— Не могу, потому что ему не до тебя! — крикнула в ответ Эмилая.

Неужели это правда, подумалось Анне, что Пейтеру не до нее?

— Скажи ему, что я поймала жемчужину! — крикнула она.

— Я могу передать ее! — повторила Эмилая, но Анна была уже далеко и не желала ее больше слушать.

Она не стала слушать и того, о чем Эмилая крикнула ей вдогонку: Пейтер говорит по телефону, ясно, что ему сейчас не до нее!

Анна решительно ничего не желала слушать. Она мчалась со всех ног на берег, где человек мог побыть в покое. Жемчужину она швырнула туда, где лежали флейты и кольца. И ведь жемчужина была каменная. Таких кругом миллион валяется.

Больше в тот Иванов день ничего особенного не произошло. Если не считать, что Анна столкнулась лицом к лицу с Мариетт около площадки, где выбивают ковры. Сама виновата, зачем туда сунулась! Обычно Анна ходила туда только с мамой, потому что одной там лучше не появляться. Там одни лишь кошки бродят, да еще отдельные ковровладельцы, которые не знают, что такое Мариетт и ее подруга Мария-Луиза. Но ведь Анна знает, так что ей там делать было совершенно нечего, могла бы выбрать для прогулок другое место, земля большая. Не подумала, вот и нарвалась на Мариетт, которая притаилась за кустом шиповника. Повернулась кругом, чтобы бежать, а с этой стороны уже Мария-Луиза тут как тут. С виду красивая, словно ангелочек, а что у нее внутри — попробуй разгляди… Впрочем, сейчас разглядывать было некогда, потому что Мариетт крикнула презрительно:

— Ну, где твой Пейтер?

Нашла о чем горланить на весь свет! Анна хотела податься вправо, но перед ней опять возникла Мариетт. Метнулась влево — снова Мариетт, такая проворная, хоть кого опередит, и уж во всяком случае Анну, которая безуспешно пыталась спастись от нее.

— Выкладывай, где твой Пейтер! — толкнула ее в спину Мария-Луиза.

После чего они с громким хохотом стали наступать на Анну и зажали ее с двух сторон, как в тисках, дышать невозможно.

— Говори, во что вы с ним играете! — прошипела Мариетт.

Анна сделала отчаянную попытку вырваться, но Мария-Луиза схватила ее за одну руку, Мариетт — за другую, и они завернули ей руки за спину!

— Говори! — крикнула Мариетт.

— Не надо кричать! — крикнула ей Мария-Луиза. И сказала Анне ровным голосом: — Лучше говори, не то такую трепку зададим, не скоро забудешь!

Но Анна упорно молчала. Жестокий пинок в голень заставил ее скорчиться, они повалили ее на землю, и Мариетт наступила ей на плечо своим сабо:

— Рассказывай про его затеи! Считаю до трех…

Анна дернулась, но Мариетт угрожающе пощекотала ей затылок носком сабо.

— Раз… — начала Мариетт.

Уже при счете «два» Анна была чуть жива от страха. Какие там у Пейтера затеи?..

— Три! — крикнул Мариетт.

И Анна вымолвила сквозь слезы:

— Откуда мне знать, какие затеи у этого сморкуна? Плевать я на него хотела!

Слезы и злые слова так и сыпались из нее.

— Плевать мне на его дела! — кричала она. — До конца жизни! Клянусь!

Лежа ничком на земле, она снова и снова твердила эти слова. Мариетт уселась на нее верхом, а Мария-Луиза стояла над ее головой, удивленно, подбоченившись. Потом Мариетт потыкала Анну носом в землю, но это занятие ей скоро надоело, она сказала почти ласково: «Деточка!» — и легонько шлепнула Анну ладонью по спине. Мария-Луиза тоже смиловалась.

— Бедненькая ревушка-коровушка! — протянула она.

Могла бы не обзываться!

Тем временем Мариетт слезла с Анны, а Мария-Луиза подняла ее на ноги, прислонила к подставке для ковров и, пока Мариетт зажимала Анне рот, чтобы не ревела, помогла ей отряхнуть землю с джинсов и белой водолазки.

— Где это ты так вывозилась? — журила Мария-Луиза Анну.

Мариетт заткнула рот Анне отвратительнейшим кислым леденцом и объявила, что сейчас они пойдут вместе и разделят добычу на троих. Мария-Луиза возмутилась:

— Делиться? Только не с ней, ревой-коровой!

Далась ей эта корова!

Но Мариетт стояла на своем.

— Очень уж жаль хрюшечку!

Теперь еще и хрюшечка!

— Ладно, пусть участвует в дележке, — согласилась Мария-Луиза. — При условии, что пойдет воровать вместе с нами!

И Анне Корове-Хрюшечке ничего не оставалось, как следовать за любительницами приключений.

Воровать оказалось очень просто. Шагай до подъезда Сусси, входи и спускайся в подвал, где сразу за дверью спрятана сумка. В сумке хранился кошелек с множеством четвертаков — Суссин кошелек с выцветшим изображением утенка. На самом дне сумки лежала коробочка с закладками. Они забрали добычу и прошли в глубь подвала. Куда уж проще!

Мария-Луиза включила свет и разложила монеты на три кучки. Непонятно было, как она считает, потому что одна кучка получилась намного меньше двух других. И Анна презрительно сказала:

— Мне ничего не надо.

Мариетт тупо воззрилась на нее. Потом ухмыльнулась.

— Заставлять не будем! И без закладок, как я понимаю, тоже обойдешься!

С этими словами она взяла коробочку с закладками и принялась делить — одну Марии-Луизе, одну себе, одну Марии-Луизе, одну себе, пока не дошла до картинки, которая изображала русалочку с блестками. Тут Анна сказала, что передумала, хочет участвовать в дележе, но Мариетт заявила, что теперь уже поздно.

— Да ладно, пусть берет! — сказала Мария-Луиза и швырнула Анне русалочку.

После дележа им понадобилось непременно выбираться через окошко, а не через дверь. Монетки в карманах громко звенели, закладки испачкались и помялись, пока они протискивались на волю, но им было наплевать на это.

И на Анну тоже. Она еще долго сидела в подвале, разглядывая свою долю. Красивая закладка, но зачем русалочкам такая полная грудь?

 

…совсем ерундовый сверточек…

О том, что Пейтеру звонила мама, она узнала не от него, а от Эмилой. Анна не видела Пейтера с самого кануна Иванова дня. Похоже, он никуда не выходил, и она кружила, словно коршун, около его дома и утром, и вечером, но входить в калитку не решалась из-за этой кузины. Несколько раз набиралась храбрости заглянуть в сад через дырочку в изгороди, но видела только Эмилую, которая расставляла чашки и вазы на столике под дубом. А однажды Эмилая повернулась и так сверкнула на нее своими карими, что Анна отскочила от изгороди на пять метров и бросилась наутек. После этого случая она сняла осаду. Ходила на берег и сидела там в одиночестве, рассматривая закладку в виде русалочки.

Именно этим она занималась в тот день, когда на пляж прибежала Эмилая.

— Убирайся отсюда! — закричала Анна, не веря своим глазам. — Это мой пляж, слышишь! Можешь ты оставить человека в покое?

И так как Эмилая сделала вид, что не слышит, Анна прибегла к угрозе, которой научилась у других:

— Берегись, не то такую трепку задам, не скоро забудешь!

Но запыхавшаяся Эмилая уже подбежала к ней и шлепнулась на песок, ничуть не испуганная грозным предупреждением. От такой наглости Анна совсем опешила, однако тут она увидела сверток, который торчал из кармана Эмилой. Маленький белый сверток, обклеенный липкой лентой и перевязанный веревочкой. И она решила подождать с трепкой, только крикнула на всякий случай:

— Убирайся, не то я убью тебя!

Но Эмилая знай себе лежала и пыхтела, потом увидела лежащую на песке закладку.

— Русалочка! — сказала она. — Ясно!

Подняла закладку и стала ковырять пальцем блестки.

— Это моя закладка! — прошипела Анна. — Отдавай!

— Тебе привет от Петера, — ответила Эмилая, и Анна сразу обмякла.

Она почувствовала вдруг непонятную слабость и пустоту во всем теле. Надо бы что-то ответить, но что? Анна встала и повернулась спиной к Эмилой, не желая ее слушать.

Маленькими-маленькими шажками — их называют муравьиными — она вытоптала на песке сперва восьмерку, потом крест, потом квадрат, не вынимая из карманов крепко сжатые кулаки. Но как ни старалась отвлечься, кое-что из слов Эмилой долетало до ее слуха. Так она услышала, что Пейтеру звонила мама. Ну и что, подумаешь! Анну больше волновала закладка — блестящая закладка, переливающаяся красным, синим, зеленым, желтым и миллионом других оттенков, но больше всего красным. Она боялась, что Эмилая сковырнет все блестки, и если бы не сверточек, который грозил вывалиться из заднего кармана Эмилой, если бы не этот сверточек, Анна, конечно, сразу прогнала бы с пляжа Пейтерову кузину.

— Как это ужасно, что она бросила Бенгта! — говорила Эмилая.

Анна скинула сабо. Насыпала в один из них песку. Что, если взять да метнуть этот песок в глаза Эмилой, которая сидит и ковыряет ее закладку?

— Как это ужасно! — твердила Эмилая.

— Что ужасно? — спросила Анна и прицелилась башмаком, но Эмилая ничего не замечала, знай себе продолжала ковырять Аннину закладку.

— Неужели не можешь сообразить! — ответила Эмилая. — Она бросила Бенгта навсегда. Думаешь, легко это нам с Петером?!

— Кто она? — спросила Анна и снова прицелилась.

— Мама Петера! — сказала Эмилая.

— А, она-то! — протянула Анна.

И выпустила башмак.

Закладка — вот что ее сейчас больше всего волновало. Конечно, можно попросту вырвать ее из рук Эмилой. А если не отпустит? Тогда закладка разорвется. Так что оставалось только выжидать, хотя Анну так и подмывало устроить хорошую потасовку. Если бы не этот сверточек! Она опять попробовала отвлечься и принялась засыпать песком свои ступни. Закопать их совсем и загадать, чтобы превратились в русалочий хвост! Правда, пожелать изо всех сил и задержать дыхание на пять минут — вдруг сбудется? Анна начала задерживать дыхание, однако почти сразу выдохнула, потому что Эмилая сказала:

— Но теперь-то у Петера появился выбор.

Когда мама позвонила, он сказал, что хочет жить у нее. Сегодня и уедет на шестичасовом катере.

Попробуй тут задержи дыхание. Анна поднялась и снова стала спиной к Эмилой. Лучше уж постоять и посмотреть в морскую даль. Она думала, где же все-таки корабль «Каштановый лист», думала еще о всякой всячине, но мысль о том, что ей наплела эта Эмилая, все равно просочилась в голову, и Анна не выдержала. Повернулась к Эмилой и закричала.

— И-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и! — кричала она во все горло. — Вон с моего пляжа! Слышишь?! Убирайся! Зачем ты пришла, почему Пейтер не пришел?

— Ему некогда! — отбилась Эмилая, вертя в руках таинственный сверток. — Ему не до тебя!

— Врешь! — крикнула Анна. — Ты вся до того ложью набита, скоро не только изо рта, из ушей полезет!

— Нет, не вру! — сказала Эмилая. — Петеру некогда приходить и растабарывать тут с тобой, мокроштанной… русалочкой! Ха-ха! Думаешь, я не знаю! Неужели думаешь, у Петера теперь есть время слушать твои русалочьи бредни, когда он к маме собирается!

Предатель!

— Он… он уезжает на шестичасовом катере? — промямлила она, когда Эмилая кончила упражняться в ехидстве. — На шестичасовом?

— Да-да, на шестичасовом. Ты что, глухая? Купи себе слуховой рожок!

— Куда уезжает? — спросила Анна, ругая себя в душе за глупые вопросы.

— Ну и бестолочь! — торжествовала Эмилая. — Ты что, совсем не соображаешь? К матери он едет, к своей матери!

Да, Анна туго соображала. Словно ум ее не хотел мириться с тем, что Пейтер все рассказал Эмилой, как она его утешала. И с тем, что он уезжает. На шестичасовом катере. Уезжает за море к маме, звонка которой он столько ждал понапрасну и все-таки дождался. В таких случаях даже лучше туго соображать. Анна так и настроилась, но тут вдруг в уме все совершенно прояснилось. А уж когда что-то уразумел, пусть даже не зная — каким образом, потом так и будет торчать гвоздем в мозгах.

Анна схватила камень и приготовилась метнуть его в голову Эмилой, но в последнюю секунду остановилась, чтобы она могла вскочить и спастись бегством. Ведь не так-то это просто — в самом деле убить человека.

И Эмилая побежала. Она бежала во все лопатки и на бегу внезапно уронила что-то на песок. Держа наготове камень, Анна мигом схватила сверточек. Увидела, что Эмилая остановилась, намереваясь вернуться, и снова замахнулась.

— Ни с места!

Потом перевела глаза на сверток.

— Это тебе! — крикнула Эмилая. — Хоть ты того и не стоишь! Тебе от Петера.

Анна выпустила камень. Она не желала никаких подарков от предателей, но этот ерундовый сверточек был такой маленький, что вполне можно сунуть в карман. Она так и сделала. Тем временем Эмилая приблизилась, трусихой ее нельзя было назвать — вдруг Анна опять взялась бы за камень!

— Что же ты не развернешь? — произнес голос за спиной Анны.

— И не подумаю, — сказала Анна.

— Нет, разверни! — не унималась Эмилая. — Я хочу видеть, что там!

И Анна все же вытащила сверточек из кармана. Она нарочно повернулась спиной к кузине — незачем той видеть, что Анна снова плачет. Плачет только потому, что Пейтер поедет на катере, на шестичасовом катере, а вот Анне нельзя поехать ни на этом, ни на утреннем, ни на каком-либо другом катере. Но сверточек она все-таки развернула.

— Ну, что там внутри? — боязливо канючила Эмилая, сгорая от любопытства.

Анна долго копалась. Медленно-медленно освободила от обертки то, что в ней лежало. Драгоценное украшение! Русалочья брошь! Чтобы носить на груди. Брошь в виде бабочки. Как будто бабочка, порхая крылышками, опустилась вам на грудь, чтобы посидеть и опять вспорхнуть. Эмилая придвинулась совсем близко, чуть ли не повисла на плече у Анны. Пришлось повернуться и оттолкнуть эту кузину, так что она шлепнулась на песок. И пусть видит, что у Анны глаза заплаканные, не все ли равно. Она глянула искоса на Эмилую. Ух ты, что это кузина такая красная?!

— Эту бабочку он не смеет дарить! — кипятилась Эмилая. — Она не его! Она его мамы! Бенгт подарил ее маме Петера, когда они познакомились! А раньше она принадлежала моей бабушке, она много тысяч стоит!

— Чего тысяч? — спросила Анна. Так обычно спрашивала их учительница на уроке математики. — Тысяч коров, метров или грошей?

— Крон! — крикнула Эмилая и еще сильнее покраснела.

И хотя Анна давно все уразумела, она спросила еще раз:

— Так ты говоришь, он уедет на шестичасовом катере?

Повернулась и бросила драгоценное украшение. Метнула его далеко в море, бросок ведь у нее был сильный, не первый раз она вещи вот так бросала. Раздалось знакомое «буль!», и брошь исчезла. Эмилая ахнула и побежала домой рассказывать своей маме.

«Кажется, это украшение тоже понравилось мне слишком сильно, а значит, все правильно», — подумала Анна. И еще она подумала: «Зачем вообще человеку украшения?»

Словом, она явно была сыта по горло драгоценностями.

Потом ей подумалось, что не мешало бы проводить шестичасовой катер и посмотреть, правда ли Пейтер уезжает, как говорила Эмилая. Тут же она напомнила себе, что и так все ясно. Конечно, правда. У нее сразу пропало всякое желание видеть этот катер, и, сорвавшись с места, она побежала. С берега в город и дальше, мимо дома Пейтера, мимо кафе Бэкстрёмов, через шоссе и в ноле. Бежала так быстро, что сама не видела толком, куда ее несет. Бежала, пока не кончилось поле, и она очутилась на дороге, о которой раньше совсем не подозревала. Только здесь Анна перестала бежать. Отсюда нельзя было увидеть ни моря, ни шестичасового катера.

Теперь если бы Пейтер все же надумал сбегать на берег, чтобы попрощаться, уже было поздно, потому что Анна шла по неизвестной дороге далеко-далеко от всех знакомых мест, сердито пиная пыльную землю в этот предвечерний час.

 

…все было, как обычно, если не считать, что она столкнулась с любовью, тьфу, пропасть!

Местность там, где живет Анна, совсем ровная. Если стоит на лугу дерево, его видно издалека. Шагая по неизвестной дороге, Анна приметила как раз такое дерево и пошла быстрее. Как будто боялась, что шестичасовой катер станет ее преследовать — скажем, начнет гудеть, а она вовсе не желала слушать этот гудок. Вот и подумала, что, если успеет дойти до того далекого дерева, гудок ее уже не достанет.

Но в это время Анна увидела человека на велосипеде. Сперва ей показалось, что это какой-то старый дядька, потом она решила, что это молодой дядька, потом померещилось, что это мальчишка. В конце концов она рассмотрела, что это Камбала. И так как она еще никогда не видела его на велосипеде, то, естественно, слегка опешила. Камбала катил навстречу Анне и поначалу не видел ее, потому что смотрел на землю под колесами, но потом он поднял глаза и улыбнулся. Она не поняла, чему он улыбается, но тоже улыбнулась, тогда он заулыбался еще шире, и во всем этом было что-то сомнительное. Поравнявшись с Анной, Камбала соскочил с велосипеда и зашагал рядом, хотя до тех пор ехал в другую сторону. Долго он шел молча, потом спросил:

— Ты куда это собралась?

Анна не знала, что ответить. Не говорить же, что она идет к дереву, ведь тогда он начнет допытываться, зачем оно ей понадобилось. И она просто промолчала. Но он все равно объявил:

— Я провожу тебя!

Анне чудился в этом какой-то подвох, она не знала, как быть. Она просто не привыкла к тому, чтобы люди ее провожали, когда ей всего-то надо было дойти до дерева.

И вот появился такой человек. Он упорно шагал рядом с ней, и они смотрели прямо перед собой, а до дерева было еще так далеко.

— Слушай, давай дружить! — сказал Камбала.

Анна удивилась, но ответила «давай», хотя не понимала толком, что он подразумевает. Ей бы опять промолчать, слишком много она болтает! Они все продолжали идти, и Анна видела, что Камбала хочет сказать еще что-то. Откроет рот — и опять закроет, и так повторилось несколько раз, а когда он наконец собрался с духом, оказалось все то же: его интересовало, можно ли теперь считать, что они друзья. Анна снова ответила утвердительно и пошла еще быстрее. Тогда он спросил, почему она так спешит, но на это она не могла ответить.

Около дерева она круто остановилась, и Камбала тоже остановился. Стоит и смотрит на нее через свои новые очки, как обычно избегая ее взгляда. Видно было, что он опять желает что-то сказать, но не решается. Подумав, что он хочет поблагодарить ее за спасение или снова узнать, друзья ли они, Анна на всякий случай кивнула.

И тут началось что-то ужасное! Потому что Камбала прислонил велосипед к дереву! Но это было еще не все: он протянул руку и обнял ее за плечи. Она так испугалась, что не могла сдвинуться с места. Такого кошмара Анна еще никогда в жизни не переживала, и она не знала, как быть. И все время он рыскал по ней взглядом, только в глаза избегал смотреть, а она вообще не привыкла, чтобы её так рассматривали. Анна остолбенела от ужаса.

Как уж это вышло, она сама не знает, но каким-то образом столбняк отпустил ее, она вырвалась и бросилась бежать. Всю дорогу бежала, а дорога-то была длинная, и все время она думала, что он гонится за ней, но когда наконец решилась оглянуться, его не было видно. Однако Анна все равно продолжала бежать. Бежала, пока совсем не выбилась из сил, но к этому времени она уже достигла знакомого поля и с маху растянулась на траве. Лежала, пыхтела, стучала зубами и думала о том, что уж как-нибудь представляла себе, что такое любовь и откуда дети берутся, но чтобы это могло быть вот так — чужой человек, отставив велосипед, обнимает тебя рукой и разглядывает, — такое ей в голову не приходило.

И Анна заплакала.

— Неужели это так на самом деле? Неужели так? Неужели это и есть любовь? — всхлипывала она. — Тогда мне ее вовсе не надо! Потому что я не такая! Не такая… Как он думает! Я всего только Анна!

Она плакала, пока не услышала какие-то гудки. Услышала и вспомнила о шестичасовом катере, о котором успела начисто забыть. Тут же вспомнила и о Пейтере! И ей стало необходимо кого-нибудь утешить! Сейчас же, немедленно! Анна живо вскочила на ноги, и хотя Пейтер был на катере, а катер на воде, а вода у пристани, она обратилась к нему:

— Пейтер! Ты же знаешь, что я никакая не русалочка, это была только игра! Ты так здорово соображаешь, Пейтер, как ты это делаешь?

Она всхлипывала и утешала на бегу, и ничего, что Пейтер ее не слышал, все равно — разве так утешают? К тому же он не нуждался больше в утешении, ведь его мама все-таки позвонила.

А добежав до шоссе и увидев, что катер давно отчалил, она и вовсе решила, что ее слова никому не нужны. Высморкалась в джемпер и остановилась около дорожного указателя. Долго не могла придумать, чем бы заняться, потом вдруг вспомнила про Матсика! И опять побежала, ведь Анна может нестись как стрела, когда дело срочное. А сейчас каждая секунда была на счету, если она хотела успеть утешить Матсика! По поводу пираньи! Которая взяла да умерла! А она об этом давно забыла. Как бы вовсе не опоздать с утешением.

Она отыскала Матсика за домом, где он стоял, швыряя глину в окно соседской спальни.

— Матсик ты мой! — крикнула Анна и бросилась его ловить.

А когда поймала, то хотела еще и обнять, но тут Матсик рассвирепел.

— Что это на тебя накатило! — огрызнулся он.

Крепко держа его, чтобы не вырвался, Анна зашептала ему на ухо:

— Ты сильно расстраиваешься из-за того, что маленькая пиранья умерла?

Но Матсик только замахнулся на нее комком глины.

— Отпусти, не то получишь это в рожу! — заорал он.

И Анна поняла, что у Матсика с настроением все в порядке. Оставалось только отпустить его и идти по своим делам. Но куда идти теперь, когда Пейтер уехал?

Все же как-то вечером Анна пошла на малый пляж. И так как она проходила мимо дома Пейтера, то на минутку прильнула к дырочке в изгороди. Как раз в это время на крыльце появился папа Пейтера. Он спустился в сад, сел у столика под деревом и, как обычно, развернул газету. Никто не удерживал Анну, но она еще постояла у изгороди, и все это время папа Пейтера читал одну и ту же страницу. Эмилую она не увидела и мамы ее тоже.

На пляже валялись кучи мусора. Анна играла, что корабль «Каштановый лист», эта старая калоша, потерпел крушение. Но играла без увлечения, без веры в свою выдумку. А в остальном все было, как обычно, если не считать, что Пейтер уехал и что Анна столкнулась с любовью, тьфу пропасть! Волны катили с моря непрерывной чередой, и до конца летних каникул оставалось еще много дней.

Потом… Потом толком и не припомнить, чем она занималась. Какое-нибудь занятие всегда подвертывалось: иногда ходила с мамой в ее больницу, иногда шла вместе с папой в магазин или на его работу, когда он навещал там приятелей. Иногда подлизывалась к сестре, чтобы дала ей померить туфли или поделилась жидкостью для загара. Иногда следила за Матсиком, чтобы он не загонял до смерти Сусси. Ох уж эти глупыши-малыши, которые думают, что она ничего не знает…

 

Эти глупыши-малыши…

Прошлым летом Анне Рус было всего одиннадцать лет, теперь ей двенадцать. Она сидит возле пристани, среди собачьих следов за старым сараем, уже целую вечность сидит. Ей надоело подпирать спиной дощатую стену, и она не на шутку обеспокоена — где же запропастился пятичасовой катер, который снова отчаливает в шесть. Она потягивается и говорит себе, что не мешало бы получше присматривать за этими глупышами-малышами, но когда наконец выбирается из своего укрытия, Сусси и Матсика след простыл. Верно, убежали куда-нибудь. Сейчас ей недосуг искать их. Этих малышей, которые думают, что Анна ничего не знает. Как бы не так!

Анна бредет на пристань и снова всматривается в даль — не видно ли катер. Вроде бы на горизонте что-то показалось — или это одно воображение? Она напрягает глаза, вдруг в груди что-то екает, и Анна — вот тебе на! — ловит себя на том, что громко рассмеялась! Это она-то, которая давно бросила смеяться! Она поспешно зажимает рот ладонью, в это время снова появляются Сусси и Матсик. Они бегут сломя голову вниз по косогору, но при виде Анны сразу останавливаются. Ну, конечно, видели, как она смеялась! И на их лицах ясно написано, что они думают! Думают, что Анна Рус помешалась! Стоит и ухмыляется, как дурочка, неведомо чему. А что она может поделать? С ней сегодня с самого утра что-то странное творится.

Матсик сверлит ее недобрым взглядом, и Сусси что-то шепчет ему на ухо, но Анна ничего не может с собой поделать, непослушные губы снова растягиваются в улыбке, и Сусси опять шепчет что-то Матсику. Между тем Анну распирает смех с такой силой, что она спешит нагнуться и рассматривает комара, который уселся на ее руке. Очень удобно сидит, сейчас она прихлопнет первого за это лето комара!

Анна прицеливается, но в ту же секунду уголком глаза замечает, как вдали что-то скользит по морю! И сразу комар забыт, забыт навсегда, потому что она уже ясно видит, какое судно появилось. Это пятичасовой катер! На самом деле! И он везет Пейтера! Если верно сказала уборщица — та самая уборщица, которая наводила чистоту в доме Пейтера прошлым летом и сегодня тоже была занята уборкой, когда Анна заглянула через дырочку в изгороди, потому что сегодня снова первый каникулярный день, а она всегда приходит к этой изгороди во время летних каникул.

Только Анна проковыряла дырочку, тут как раз уборщица вышла на крыльцо с мусорным мешком. Сперва она не заметила Анну, подошла к мусорному баку и сунула мешок под крышку. Затем, видно, решила отдохнуть немного — стоит усталая и совсем обессиленная, опустив голову. Потом выпрямилась, и взгляд ее уперся прямо в дырочку, в которую смотрела Анна, и Анна не успела отвести глаза.

— А, ты здесь, дружочек! — сказала уборщица. Подошла к изгороди и добавила: — Сегодня он приезжает!

— Как? — вымолвила Анна.

— Я говорю, мальчик сегодня приезжает. Ведь у вас, детей, начались летние каникулы, и это лето он будет у папы.

— Пейтер приезжает? — переспросила туго соображающая Анна.

— Ну да!

И уборщица улыбнулась, и Анна вперила в нее свои зрачки, и уборщица продолжала улыбаться, так что пришлось Анне поверить, что это истинная правда.

— Маленькая Аннушка! — сказала уборщица. — Какая ты большая выросла!

Тут и папа Пейтера вышел на крыльцо и помахал ей рукой.

Но Анне было недосуг больше стоять там перед изгородью. Надо было бежать на пристань и посмотреть — вдруг катер сегодня придет немного раньше!

Вот и стоит она теперь на пристани и улыбается как заведенная! Улыбается приставале Калле, улыбается Бэкстрёму, когда они хмуро здороваются, проходя мимо. На ее лице такая счастливая улыбка, что они оборачиваются и здороваются еще раз, чтобы убедиться, не почудилось ли им, верно ли, что Анна Рус такая веселая!

Появляются еще люди, вся пристань оживает, и вдруг она видит Камбалу, он возникает так внезапно, что Анна неожиданно для самой себя и ему улыбается!

Он застывает на месте и глядит на нее так, словно не может сообразить, кто эта девочка. Но вот лицо его озаряет догадка — вспомнил, узнал, конечно, узнал! Ничего страшного в этом нет, и Анна поступает так, как ей подсказывает душа. Подходит к нему и здоровается. Он тоже здоровается как ни в чем не бывало, и ведь это, наверно, только естественно при встрече двух людей, которые когда-то, в прошлом, можно сказать, спасли друг другу жизнь. А затем она с изумлением слышит, как он спрашивает ее:

— Как дела?

Но Анна не теряется.

— Спасибо, хорошо! — говорит она. И добавляет шепотом: — Тебя как звать?

Откуда смелость взялась!

И он отвечает ей!

— Улле! — говорит он.

Но больше ему некогда разговаривать с Анной. Отец зовет его, чтобы приготовился грузить на катер ящики с рыбой. В это время Анну дергает за джемпер Матсик.

— Тюха! — шипит Матсик, он все видел, но Анна не обращает внимания.

Когда катер подходит к пристани, она стоит и упорно размышляет, ломает себе голову над тем, каким образом человек думает? На этот раз она выжмет ответ из Пейтера. Прямо скажет ему, что, сколько она ни думала над этим, так и не смогла додуматься, неужели и теперь не объяснит? Неужели ей придется ждать, пока сама додумается? Нет уж, пусть Пейтер в это лето будет любезен ответить на ее вопрос после того, как она столько утешала его прошлым летом!