С того раза они все чаще бывали дома у Пейтера, хотя Анне приходилось себя пересиливать. Она очень боялась папы Пейтера, к тому же в доме у них было совсем неуютно. В комнатах царила темень, потому что маленькие старинные окна почти не пропускали света, да и шторы почти всегда были задернуты. И так как мама Пейтера исчезла уже давно, везде накопилась жуткая грязь. На полу были разбросаны газеты, одежда и всякий хлам; двери шкафов были распахнуты настежь; всюду под ногами валялись мешки с мусором и ботинки. На подоконниках и столах стояли переполненные пепельницы, немытые чашки, грязные тарелки, лежали сырные корки и плесневелый хлеб. И все покрывал толстый слой пыли. Пейтер ходил и чертил пальцем рожицы на пыли, и посреди всего этого разгрома сидел босой папа Пейтера и читал газету.
Правда, если под вечер приходила Анна, он отрывался от газеты, и она, набравшись храбрости, здоровалась, но он никогда не отвечал. Только удивленно смотрел на Анну, особенно если у нее вырывался испуганный смешок. В конце концов Анна перестала здороваться, проходила мимо папы Пейтера прямо в комнату Пейтера.
Пейтер уверял, что папа всегда такой молчун, не надо обращать внимания.
— А до того, как мама уехала, он тоже был такой? — спросила Анна.
— И до того тоже, — ответил Пейтер. — Но теперь он стал еще молчаливее.
Может ли молчун стать еще молчаливее? Однажды Анна шепнула Пейтеру, чтобы он попросил папу сказать хоть что-нибудь, но Пейтер отказался.
— Ну, пожалуйста! — упрашивала она, очень уж ей хотелось услышать, какой у папы Пейтера голос.
Они вышли в гостиную, где сидел папа.
— Папа! — сказал Пейтер. — Скажи что-нибудь!
Папа оторвал глаза от газеты и уставился сперва на Пейтера, потом на Анну, так что ей даже жутко стало.
— Можешь ты хоть «а» сказать! — настаивал Пейтер.
Как он только решился!
И случилась странная вещь: папа Пейтера сказал «а»!
Анна с Пейтером так оробели, что лишились языка, а папа знай продолжал читать газету как ни в чем не бывало. И запустение в доме продолжалось.
Правда, иногда Пейтер пытался навести порядок. Приберет немного и подметет в каком-нибудь углу, да только не очень заметно, чтобы от этого стало чище. Иной раз до того усердствовал, что ему было не до Анны, и приходилось ей ждать, сидя на крыльце, когда он кончит уборку и позовёт:
— Вот теперь можешь зайти и посмотреть!
А что смотреть: переставил немытую чашку из одного угла в другой, перенес кипу газет с дивана на кресло, а ворох грязных рубах с кровати на диван, где прежде газеты валялись.
Но в один прекрасный день вся немытая посуда вдруг исчезла. Все чистое белье лежало в шкафах, все грязное в стиральной машине. Мешки с мусором словно испарились, и газеты тоже. Пейтер объяснил, что папа нанял уборщицу, потому что теперь в доме опять должна быть чистота.
— А зачем это понадобилось наводить чистоту? — спросила Анна.
«Наконец-то его мама позвонила! — подумала она. — Наконец-то она возвращается к Пейтеру!»
— Моя тетка приезжает! — ответил Пейтер.
— Когда? — спросила Анна.
— И моя кузина, — добавил Пейтер.
У Анны сразу пропала охота узнавать — когда, ей вообще не хотелось думать об этом. Но потом она все-таки не удержалась и задала один вопрос:
— Зачем они приезжают? Что им здесь надо?
— Они приедут, чтобы заботиться о нас, — сказал Пейтер.
— С какой стати? — воскликнула Анна.
— Не знаю. — ответил Пейтер. Он явно сам был несколько озадачен. — Наверно, потому, что мама о нас не заботится.
Тогда Анна еще раз не удержалась:
— А как звать твою кузину?
Спросила просто так, ведь ей это было ни капельки не интересно.
— Эмилая, — произнес Пейтер негромко, но при этом в голосе его прозвучала такая радость, что невыносимо слушать!
— Она хоть милая? — через силу вымолвила Анна. Ее трясло.
— Э-э, — промычал Пейтер.
— Вот именно! — злобно передразнила его Анна. — Э-э! Милая!
— Эмилая! — повторил за ней Пейтер; он явно решил, что это ах как смешно.
Он и раньше мог вдруг рассмеяться из-за пустяка, мог и всплакнуть, но сейчас, когда речь зашла об Эмилой, он громко хохотал, и за толстыми стеклами очков как будто снова мелькали озорные искорки, которых не было видно с той поры, как исчезла его мама.
— И когда же она приедет, твоя Эмилая? — спросила все же Анна под конец.
— Не знаю. Когда-нибудь приедет.
— Ну да, и будет заботиться о вас? — процедила Анна с досадой на себя, ведь только что он говорил об этом.
Сколько можно талдычить об одном и том же. Но Пейтер только опять рассмеялся.
— Ага, заботиться обо мне и о папе!
Уборщица трудилась не покладая рук. День за днем наводила чистоту так, что пыль стояла столбом и все комнаты пропахли стиральными порошками, потом и кофе. Пришлось им, чтобы не мешаться, уходить на пляж, хотя Пейтер больше всего желал сидеть у телефона.
В конце концов Анне удалось забыть новость о предстоящем приезде кузины Пейтера. День-два эта мысль преследовала ее, но потом все стало по-прежнему. Вечерами они сидели на пляже и чертили пальцами ног на песке. Море вело себя смирно, и небо совсем не сулило дождя. Разве что изредка на северо-западе покажется облачко, но и то ненадолго. Пейтер то малость оживал, то немного грустил. Словом, все было, как прежде, и Анне иногда приходило в голову, что его надо утешать. Она показывала на одинокое облачко и говорила, что это и есть корабль «Каштановый лист». Но Пейтер отвечал, что все это басни, и не желал ее слушать. И Анна уже не знала, как с ним быть, потому что Пейтеру могло вдруг взбрести на ум, что нечего ему сидеть на пляже, нужно быть дома у телефона и мешаться уборщице, хотя он отлично знал, что все равно будет выметен за дверь ее неугомонными руками, как только покажется.
Уборщица каждый вечер приходила наводить порядок. Отсидит свои служебные часы на почте, где она принимала письма, — и сразу к ним. Прежде чем приступить к уборке, она варила папе Пейтера кофе и пекла бисквиты, но папа к этим бисквитам не прикасался, так что они доставались Пейтеру и Анне. Однажды уборщица застала их, когда они уписывали бисквиты и крошили на пол. Пришлось Пейтеру живо убираться на пляж вместе с Анной, хотя безмолвный телефон в коридоре всем своим видом уговаривал Пейтера остаться.
Не успели они спуститься к морю и сесть на песок, как Пейтер встал и сказал:
— Я пошел!
В тот вечер с ним не было никакого сладу.
— Нет, ты останешься! — сказала Анна. — Садись и слушай!
Она в жизни не видела такого непоседы.
Так или иначе Пейтер снова сел и уперся лбом в коленки с таким видом, будто чего-то ждал.
— Ну, что еще я должен слушать? — спросил он угрюмо.
Анна, как назло, не знала, что придумать.
— Хочешь, расскажу про корабль «Каштановый лист»?
— Слышали уже! — пробурчал Пейтер.
— Про корабль слышал, а про капитана нет! Его звали Каштан!
— Чушь какая-то! — сказал Пейтер. — Глупее ничего не придумала? Ну и что я должен слушать про него?
— Он… он… — растерянно пробормотала Анна.
В самом деле, что с ним было?
— Ну, что — он? — сердился Пейтер.
— Однажды он чуть не утонул… — шепотом начала Анна.
— В самом деле? — сказал Пейтер.
— Но тут я подоспела и спасла его.
— Берегись! — ехидно произнес Пейтер, — Теперь он будет повсюду тебя разыскивать. Так делают все спасенные русалочками.
— Это почему же?
— «Почему, почему»! — ответил Пейтер. — Любовь, разумеется! Или ты не знаешь, что такое любовь?
Анна смутилась и покраснела.
— Нет, а ты знаешь?
Но тут она сообразила, что Пейтер просто дразнит ее, потому что у него плохое настроение. А что такое любовь, она знала; как не знать, если у тебя есть сестра Крокодилица, которая только и делает, что влюбляется. Какие уж тут секреты, все известно.
Оставалось только примолкнуть и думать о корабле «Каштановый лист». Она представляла его себе парусником. Правда, парус был совсем истрепан ветром, но хозяин корабля, Каштан, все равно выходил на нем в море. Тут мысли ее снова перескочили на сына рыбака, по прозвищу Камбала.
— Пейтер! — воскликнула она. — А я на самом деле русалочка, ведь я спасла на днях одного дядьку, совсем молодого!
Пейтер вздохнул.
— Ты слишком много болтаешь, — сказал он.
Видно было, что ему надоел голос Анны. Пейтеру хотелось домой, к телефону, просто наваждение какое-то с этим аппаратом.
А когда они вернулись домой к Пейтеру, уборщица сказала, что кто-то звонил. Пейтер стал белый как простыня.
— Кто именно?
В самом деле, этот телефон не так уж часто оживал.
— Не знаю, — ответила уборщица. — Она не назвалась.
— Как вы сказали — она?! — закричал Пейтер.
Уборщица кивнула. Она сидела на кухне и пила кофе с белым хлебом, потому что бисквитов не осталось. Кухня вся так и сверкала чистотой.
— Почему же вы не спросили, кто звонил? — тихо взмолился Пейтер.
Кричать он уже не мог, говорил и то с трудом. Да только что теперь сокрушаться, когда поздно!
— Она не спросила меня? — промолвил он.
Уборщица задумалась, припоминая, как все было.
— Она спросила, есть ли кто в доме, кроме меня. Тогда я сказала, что папа мальчика сидит в саду и читает газету, могу сходить за ним, но она, видно, спешила, потому что сразу положила трубку.
— Она не спросила меня? — жалобно повторил Пейтер, повернулся кругом и бросился в свою комнату.
Анна метнулась было за ним, но он захлопнул дверь у нее перед носом и не впускал ее, сколько она ни стучала и ни барабанила. А ведь она хотела только утешить его!