ЛЕБЕДИНАЯ ПЕСНЯ
1
В первый период восстания (декабрь 1920-го – конец февраля 1921 года) ему были присущи все типичные черты стихийного крестьянского бунта.
Анализ документов данного периода позволяет лишь предполагать участие эсеров в восстании. Да, с первых дней в отрядах повстанцев оказались залетные эсеровские пропагандисты. Да, вставшие во главе волостных и сельских штабов (созданных на месте органов Советской власти) зажиточный наиболее авторитетные крестьяне, торгаши, попы ловко и громко жонглировали эсеровскими лозунгами и призывами. Но это не дает исследователям достаточных оснований, чтобы приписывать ПСР организующую и руководящую роль в начавшемся восстании. Эсеры подстрекали крестьян, советовали, подталкивали к топору, но не организовывали и не вели – это бесспорно.
Есть много документов и убедительных, неоспоримых фактов, указывающих на ведущую роль эсеров в организации контрреволюционных выступлений в первые годы Советской власти. Сами эсеры на процессе 1922 года и на съезде беспартийных эсеров в том же году на весь мир признали свою причастность к этим мятежам, да и «почерк» антоновщины и сибирских повстанцев до убедительного совпадает. Известно заявление ЦК большевистской партии о том, что ответственность за кровавые события тех лет, в том числе и в Западной Сибири, целиком ложится на партию эсеров.
Но ведь исследователь должен идти не от выводов к осмыслению фактов, а наоборот. И даже если вывод тебе заранее известен, твоя задача – подтвердить его документально, самостоятельно прийти к нему, иначе получится не исследование, а профанация истории.
Изучая архивные документы и воспоминания очевидцев первого периода восстания (до падения Тобольска), я не смог однозначно назвать организаторов и руководителей вспыхнувшего крестьянского восстания, несмотря на категоричные утверждения многих казалось бы весьма авторитетных источников. Так, в приговоре Временного революционного трибунала по делу ПСР (1922 год) значится: «Попытка организации ПСР подобного же (антоновщине – К. Л.) движения в Сибири летом и осенью 1920 года вполне установлена следствием». Авторитетно? Убедительно? Но...
Во-первых, почему «попытка», если восстание свершилось?
Во-вторых, почему «летом и осенью 1920 года», а не осенью и зимой 20 – 21 годов?
И наконец, кем, когда и где доказана? Я лично таких доказательств не нашел...
Или вот в отчете ЦК РКП (б) X партийному съезду сказано мимоходом: «Имена как заграничных лидеров эсеров, так и находящихся в России членов ПСР связаны с теми кулацкими выступлениями, которые имели место в Тамбовской, Воронежской и Тюменской губерниях..-» Казалось бы, куда уж весомейший документ партийного Съезда. Но опять, если задуматься...
Во-первых, попытка подогнать Западно-Сибирское восстание под «кулацкое выступление» – несерьезна и антиисторична. Она нужна Ленину лишь для того, чтоб прикрыть свои ошибки (вызвавшие восстание) и неоправданно жестокий террор, обрушившийся на трудового крестьянина.
Во-вторых, где нити, связующие заграничных эсеровских лидеров с теми, кто поджигал и раздувал Сибирское восстание? Мне не удалось их нащупать и вообще документов, подтверждающих это, не обнаружено.
Не потому ли до сих пор самое жестокое и кровавое восстание крестьян против большевиков оказалось «белым пятном» в советской исторической науке?
Роль эсеров на первом этапе восстания не столько просматривается, сколько угадывается, потому что тогда слишком много вылезло наружу случайного, наносного, нетипичного. Но так продолжалось до тех пор, пока не начался второй (тобольский) этап. Тут все, что было прежде рассыпано, разрознено, раскидано по огромной территории губернии, вдруг собралось воедино, и стало очевидным то, что прежде лишь предугадывалось.
Мне кажется крайне необходимым подвергнуть тщательному анализу тобольский этап для того, чтобы у читателей не осталось ни малейшего сомнения в главном выводе – Западно-Сибирское восстание, зародившись стихийно как крестьянский бунт против беззаконий и насилий большевиков, позже но идейной сути своей действительно стало эсеровским, оказалось звеном в цепи антисоветских восстаний, поддержанных этой партией в кризисные 1920 – 1921 годы.
Злой ли умысел толкал эсеров к обиженным, обобранным большевиками крестьянам или искреннее желание помочь несчастным? Жажда политической власти пли стремление восстановить попранные Лениным идеалы революции вдохновляли эсеровскую партию на борьбу с большевиками, использовав для этой борьбы разгневанных крестьян? Я склоняюсь ко второму и вижу в деяниях социалистов-революционеров не преступление, но подвиг. «Раскачав» сибирских крестьян, кинув их с топорами на пулеметы, эсеры не драпанули в кусты, а поспешили духовно идейно возглавить движение, поддержать восставших боевой задор и веру в победу. Не чурались они и участия в боях. Убежден, грядет день, явится честный исследователь и, опираясь на подлинные документы, докажет миру, что эсеры были достойны называться революционной партией.
Обиженный и разъяренный неуемными поборами и бесчинствами «продразбойников», распропагандированный, вдохновленный эсерами, сибирский крестьянин совершил роковую ошибку, стоившую ему десятков тысяч жизней, горьких разочарований, безмерных страданий на многие годы. Пройдет 16 лет после восстания, и карающая десница государства снова падет на головы многих бывших повстанцев, и тех, кто лишь косвенно был причастен к восстанию, и тех, кто был только его очевидцем. Снова реки слез прольет деревня, и снова польется мужицкая кровь (пять тысяч расстреляно только в Тюменской области, десятки тысяч упокоились в безвестных могильниках ГУЛАГа).
До сих пор в сердцах сибиряков живы события 21-го и 37-го, то сих пор говорят о них с волнением и душевной болью. Но при этом мало кто знает и называет истинных виновников потрясений и тех. кто мог бы, но не хотел их предотвратить.
Партия эсеров подняла над восстанием лозунги: «Долой диктатуру большевиков!», «Власть народу, а не какой-нибудь партии!»
А вот как определена позиция эсеров постановлением ВНИК по приговору Верховного трибунала над ЦК ПСР: «ПСР поддерживает, питает, организует движение против советского строя... не беря на себя открыто ответственности. Если восстание терпит крах в самом начале (как в Ишимском и Ялуторовском уездах – К. Л.), социалисты-революционеры пытаются сохранить видимость нейтралитета, ослу? же движение разрастается… и обещает видимость успеха (как в Тобольске и на Обском Севере – К. Л.), партия эсеров пытаете возглавить его».
2
На моей памяти десятки встреч со зрителями и действующими лицами жестокой трагедии 1921 года, главным местом действия которой был Тобольск. Всем им та зима запомнилась морозной да вьюжной. По многу дней кряду куролесила над городом метель, заметая дороги, засыпая по окна дома.
Смурная непогодь соответствовала настроению тоболяков. Из рук в руки передавались рукописные листовки: «Хватит терпеть злодейства продотрядчиков! Беритесь и вы за дубину и пику!»
Едва восстали крестьяне Ишимского уезда, как сразу же заволновались деревни Тобольского уезда, в городе запахло порохом. Поползли слухи, один невероятнее другого: под рясой монаха скрывается в Тобольске брат расстрелянного царя Николая II; с Севера по зимникам спешат сюда полки американцев и белогвардейцев; сойдет лед с Иртыша и Оби, и по ним приплывет несметное войско, почнет большевиков рушить...
Зашевелились разоренные бывшие хозяева Тобольска. Недавний богач С. М. Соболев составил подробный список советских активистов города – партийных и беспартийных, сколотил и вооружил боевую дружину из бывших приказчиков да торговцев. Всем, чем могли, помогали соболевским боевикам знаменитая купчиха Решетова, замаскированный белогвардеец, – начальник первого отделения милиции Клышко и многие другие, обиженные революцией...
Кто-то искал способ отстоять город от повстанцев, кто-то гадал, как угодить им, иной же трясся в глухом закутке: «Господи, пронеси...» А события меж тем разворачивались следующим образом.
Как уже было сказано, 20 февраля председатель Тобольского уисполкома Демьянов вызвал эсера Корякова и члена президиума Тобольского профсоюза, коряковского приверженца Тихонова, и сообщил им, что советские государственные учреждения покидают город, вся ответственность за охрану порядка в нем возлагается на профсоюзы. Для этих целей Корякову выдали 4 охотничьих ружья и 8 патронов к ним.
Известие не застало врасплох Корякова. Он уже знал о готовящемся бегстве из Тобольска красноармейцев и партийно-советского актива и предусмотрел, что необходимо сделать до захвата города восставшими крестьянами. За сутки безвластия Коряков «провернул» столько самых разнообразных дел, что не остается сомнения не только в его недюжинных организаторских способностях и опыте, но и в предварительной тщательной подготовке сделанного.
Сразу после разговора с Демьяновым, Коряков экстренно собрал руководителей профорганизаций, распределил между ними склады и учреждения, подлежащие охране. Отстояли от любителей даровой поживы продуктовый и винный склады, разогнали шайку подпивших шалопаев. Все материальные ценности были полностью сохранены.
21 февраля на собрании профсоюзного актива Тобольска Коряков выступил с докладом о текущем моменте. Сформировали из 5 человек (Коряков, Тихонов, Новодворский, Никифоров, Солодухин) Временный городской Совет под предводительством Корякова. Совет поставил перед собой единственную задачу: сохранить порядок в городе. Для этого из лиц, рекомендованных профсоюзными организациями, спешно сформировали городскую милицию. Вышел в свет специальный «Вестник Временного Тобольского городского Совета». Редактировал его эсер Бунин. В организациях и учреждениях, возглавляемых прежде коммунистами, были проведены общие собрания служащих, на которых избраны новые руководители. Временный горсовет упразднил Рабкрин, уездвоенкомат и ряд других учреждений; ввел единый трудовой паек; создал военно-гражданскую следственную комиссию под начальством все того же Корякова.
Всего 6 дней продержалась власть Временного горсовета, но за эту неделю, благодаря организаторскому таланту и неукротимой энергии Корякова. Совет проделал огромную работу по сохранению порядка в городе: обеспечению повстанцев продуктами, фуражом, медикаментами; повышению авторитета Главного штаба, пропаганде эсеровских лозунгов восстания. Но главное, о чем впоследствии не без гордости говорил Коряков «благодаря принятым мерам охрана города «была налажена».
По сохранившимся протоколам можно установить, что Временный городской Совет заседал ежедневно, да еще не по одному разу. На каждом заседании рассматривались самые разные вопросы управления, быта, снабжения и т. д.
А. Е. Коряков – личность бесспорно незаурядная, достойная внимания и более подробного рассказа.
Алексей Евгеньевич Коряков родился в 1879 году в г. Туринске, в семье священника. Окончил два класса духовной семинарии. Широко образованный. Талантливый публицист. Великолепный оратор. Мудрый, гибкий политик. В 1903 году (вступил в партию эсеров. И не просто состоял в ней, а являлся членом и секретарем Омского комитета ПСР, от нее избирается депутатом городской Управы. В Омске прожил до 1918 года, работая секретарем Общества потребителей, потом в потребсоюзе. За революционную деятельность трижды арестовывался и ссылался. Спасаясь от преследований колчаковцев, по рекомендации комитета ПСР в декабре 1918 года уехал в Тобольск. Там сперва работал в Союзе кооператоров, позже возглавил Тобольское Бюро профсоюзов.
Есть все основания предполагать, что к началу восстания А. Е. Коряков пользовался у тоболяков стойким высоким авторитетом, потому-то, покидая город, председатель исполкома именно Корякову передал управление «бесхозным» Тобольском, подкрепив, как уже сказано, оборонную мощь профсоюза четырьмя охотничьими ружьями с восьмью патронами к ним.
Надо было иметь огромный организаторский талант, великолепно знать жизнь города, иметь прочные деловые связи со многими людьми, чтобы при таком «вооружении» сохранить образцовый порядок в покинутом властями обывательско-мещанском Тобольске.
С первых дней захвата Тобольска повстанцами, Коряков подчеркнуто очевидно отмежовывается от Главного Штаба Народной Армии (так называли свое воинство повстанцы). Коряковский Совет даже выразил протест Штабу по поводу массовых незаконных арестов, введения комендантского часа, ущемления гражданских прав евреев. И замену Временного Городского Совета Крестьянско-Городским Советом Коряков объясняет недоверием Штаба.
Впоследствии, в своих показаниях следователю ГубЧК, Коряков утверждал, что Главный Штаб Народной Армии противостоял всем действиям и решениям ВГС, отклонял его кандидатуры на руководящие посты и т. п. Подчеркивая свою неприязнь к Штабу, Коряков на следствии характеризует Штаб, как «сборище кулаков-торговцев и попов». «Каким группам принадлежала руководящая роль во время пребывания в Тобольске восставших крестьян, сказать трудно, т. к. никакого организованного явления мнений этих групп не было и все, видимо, зависело от многих закулисных явлений».
Однако, если судить даже только по показаниям Корякова, на следствии, он настолько глубоко и детально знал все стороны деятельности Главного Штаба и его руководителей (военных и политических), что это убеждает в его тесной, постоянной, разносторонней связи с командной верхушкой восстания (Желтовский, Силин, Сватош, Гутников, Крупин, Замятин). Особенно крепкими и постоянными были связи Корякова с начальником Главного Штаба Н.И. Силиным.
Когда высший орган повстанцев – Гарнизонное Собрание 24 февраля решило упразднить Временный Городской Совет, заменив его выборным Крестьянско-городским Советом (КГС), Коряков тут же поддержал этот акт. На созванном им общегородском профсоюзном собрании вместе с уездбюро профсоюзов решение Гарнизонного Собрания было официально одобрено, для помощи избиркомам на все 18 избирательных участков города направлены уполномоченные профсоюза.
Притягательная черта общественной деятельности Корякова – открытость и гласность. О пятидневной работе Временного Городского Совета Коряков сделал пространные отчеты на первом заседании КГС и на собрании профсоюзов города. Он был на виду, действовал открыто и смело, ратуя за демократические принципы. И не случайно после его ареста в ГубЧК посыпались протесты и ходатайства- Тобольское отделение Всеработпрома в письме от 27 апреля 1921 года объявляет недоразумением арест Корякова и характеризует его, как «человека и гражданина ничем не запятнанной чести, широкой инициативы и безупречной идейности в деле служения демократическим слоям трудового крестьянства и рабочего класса...» За Корякова ходатайствует и заведующий Тобольским здравотделом врач Ясуков. Он бежал из Тобольска с Демьяновым, оставив в городе семью, которую Коряков спас от гибели.
Бесспорно Коряков – человек глубоко идейный. Верой и правдой служа партии социалистов-революционеров, безоговорочно исполняя ее волю, Коряков безразлично относится к собственному благополучию. Ни накоплений, ни сбережений, ни движимого, ни недвижимого у него не было. Он жил идеей, телом, не жил – горел, зажигая и обогревая товарищей по партии и борьбе. Он не бежал из Тобольска вместе с повстанческим Главным штабом, не прятался, не хоронился, и на допросах в ГубЧК вел себя корректно, спокойно, с достоинством.
То ли волею обстоятельств, то ли преднамеренно, но став во главе Тобольского бюро профсоюзов, Коряков способствовал переезду в Тобольск большой группы эсеров и помог им пристроиться в органах кооперации. Впоследствии они стали активнейшими толкачами восстания, возглавили его газету, юридическую, следственную и иные комиссии, придавая видимость законности и правомочности органам, созданным повстанческим Главным Штабом. В профсоюзе и Центросоюзе нашли пристанище будущие вожаки повстанцев – Силин, Сватош, Степанов и другие.
Коряков являлся негласным создателем печатного органа тобольских повстанцев газеты «Голос Народной Армии», входил в состав следственной комиссии повстанцев. Он отменно владел пером, был талантливым, убежденным публицистом, не жалел сил и времени для сочинений всевозможных листовок, прокламаций, установочных программных статей. Его рукой написаны воззвания: «От рабочих и служащих города Тобольска», «Воззвание Тобольского совета профсоюзов», «К Народной Армии и ко всему трудовому крестьянству» и многие другие.
«Трудовому народу, – писал он, – оставалось или безропотно умирать под тяжким гнетом комиссаровского самодержавия, или восстать с голыми руками против вооруженного до зубов нового угнетателя – вышедшего из рядов самого народа и поднявшего руку на права этого народа…». Яркость, образность, высокопарность стиля отличают все, написанное Коряковым.
Он сумел, оставаясь в тени, постоянно направлять идейное жало восстания против коммунистической партии, в то же время сохранить за собой позицию «левого», «красного». По его инициативе на первом заседании Крестьянско-Городского Совета (КГС) исполнялся не царский гимн, а «Марсельеза»; по его настоянию повстанческий штаб согласился с пожеланием «партизан» (повстанцев) – признал Красное знамя знаменем новой власти.
Можно лишь позавидовать потрясающей работоспособности этого человека. Коряков вместе с эсером Новодворским переработали Кодекс о труде. Он выступил инициатором реформы судопроизводства на основе Кодекса 1869 года.
Достойно изумления содеянное Коряковым за 40 дней пребывания повстанцев в Тобольске. Похоже, то была его «лебединая песня», в которую Алексей Евгеньевич вложил все свои могучие силы разума и души.
Представ перед судом ревтрибунала, Коряков не юлил, не перекладывал ответственность на другого, сказав лишь, что служил интересам трудового народа.
Многократно переосмыслив все, содеянное Коряковым, и связанное с ним, склоняюсь к выводу: нет, не лгал он, не выгораживал себя, не вымаливал помилования. Он слишком хорошо знал большевиков, их карающий орган – ЧК, действующий по принципу: «кто не с нами, тот против нас, тот наш враг, а лучший враг – мертвый». Коряков не отрекся от авторства многих программных статей в «Голосе Народной Армии». По тем временам и меркам одного воззвания «К Народной Армии и ко всему трудовому крестьянству» достаточно было; чтоб получить высшую меру наказания – расстрел. А ведь Коряков являлся автором десяти воззваний и статей обстоятельных, эмоциональных, ярких, с четко выраженным антибольшевистским острием. Так что рассчитывать на снисхождение и милость большевистского ЧК у него не было ни малейших оснований. Да и мужества, идейной убежденности и веры в свою правоту ему было не занимать. Потому я верю, что все содеянное им он вершил не ради шкурных интересов, собственного благополучия, карьеры или наживы (кстати, почти ни у кого из проходивших вместе с Коряковым по делу о Тобольском периоде восстания, не было никакого имущества. Равно, как не было его и у большинства из созданной чекистами «контрреволюционной организации» Лобанова и у многих-многих других жертв красного террора).
28 февраля 1922 г. А. Е. Коряков был расстрелян.
Мир праху его...
3
Во вторник, 22 февраля 1921 года, в 3 часа дня, в Тобольск вошли восставшие крестьяне. По воспоминанию очевидца, то было странное и тревожное зрелище. По улицам Тобольска ехали и шли чем попало вооруженные крестьяне. Опьяненные легкой победой, успевшие на радостях хлебнуть самогонки, они размахивали пиками, вилами, дубинами, палили в воздух из дробовиков и орали. Впереди головной колонны на розвальнях везли тела казненных коммунистов. В толпе шныряли какие-то люди, пытались командовать, направлять отряды в ту или иную сторону, но команду никто не слушал. Толпа слепо и упрямо перла к центру города. По пути поколотили несколько любопытных мещан, до полусмерти избили рабочего, выломав двери в лавке, мгновенно ее разграбили. Кто-то кого- то арестовывал. Кто-то производил у кого-то обыск. И все же любопытные тобольские мещане не могли усидеть дома, высовывались в калитки, выглядывали в окна, заговаривали с «победителями»- Главный вопрос: за что воюют восставшие? Ответы были самые разнообразные.
За свободу торговли.
За православную церковь и религию.
За Советскую власть без коммунистов.
Во главе вступивших в Тобольск полчищ шел большой отряд повстанцев Кугаевской волости под командованием Желтовского. Бывший фельдфебель, эсер, один из самых главных закоперщиков восстания, Желтовский долго отсиживался в своей волости, ожидая из Карачино заветного сигнала о выступлении. Получив сигнал, Желтовский передал его в Бронниковскую волость, а сам сформировал отряд и вместе с бронниковцами двинулся на Тобольск.
По-мужицки хитрый, хваткий и жестокий, Желтовский, готовясь к восстанию, на всякий случай оборудовал себе укромное гнездышко в лесной глуши, в 45 верстах от родного села Кугаевского. Завез туда муки, крупы, соли и прочего съестного. После окончательного разгрома повстанцев под Самановым (Ханты-Мансийском), в мае 1921 года, Желтовский поспешил в свое логово вместе с Даниловым (командующим фронтом), Горюновым (главным редактором газеты «Голос Народной Армии) и Крупиным (помощником начальника Главного штаба). Но об этом разговор впереди...
Через несколько часов после занятия Тобольска на стенах и заборах запестрели листовки с приказами начальника гарнизона Желтовского о введении военного положения, об ограничении хождения по городу. Начались аресты и обыски.
В тот же день весь состав Временного городского Совета во главе с Коряковым явился к начальнику гарнизона.
– Что нам теперь делать? – смиренно спросил Коряков.
– Продолжайте работать, – ответил Желтовский. – Наше дело воевать. С охраной учреждений и продовольствия поможем. В случае нужды, обращайтесь, не стесняйтесь. Завсегда поддержим.
Окрыленный Коряков издал приказ № 1, в котором призывал тоболяков оставаться на рабочих местах, соблюдать дисциплину.
Временный городской Совет сразу признал верховную власть Главного штаба повстанцев. Все распоряжения и назначения Совета предварительно согласовывались со штабом.
24 февраля на гарнизонном собрании под председательством начальника штаба, подпоручика, эсера Силина было решено вместо Временного городского Совета создать Крестьянско-Городской Совет. Коряков, Силин и Желтовский придумали эту метаморфозу неспроста, с дальним, но очевидным прицелом. Раз восстание крестьянское, рассуждали они, значит, возглавлять его и новую власть должны крестьяне.
В состав КГС избирались (не назначались, а избирались!) по два депутата от каждой восставшей волости и по одному от каждого из 18 избирательных участков Тобольска.
Коряков сделал все возможное, чтобы выборы прошли организованно и торжественно. Бюро профсоюзов послало своих уполномоченных на избирательные участки, выдвинуло кандидатов в депутаты КГС. Правда, на выборах большинство их провалилось, победили кандидаты от кооперации. Что это были за выборы, можно судить хотя бы по тому, что в них приняло участие всего 1564 тоболяка (примерно 15% избирателей) .
27 февраля состоялось первое заседание КГС. День был воскресный- Заседание открылось в пять часов вечера в Народном доме (ныне драматический театр). Когда Коряков объявил заседание открытым, хор запел «Марсельезу». Все встали. Из переполненного зала послышались возгласы:
– Хватит!
– Наслушались!
– Давай «Коль славен»!
По-праздничному, безукоризненно одетый Коряков приподнятым голосом торжественно провозгласил:
– Прошу вставанием почтить память граждан, павших от рук коммунистов.
Оркестр грянул «Вы жертвою пали...»
Затем Коряков приветствовал почетных гостей во главе с начальником гарнизона Желтовским.
Начав с приветствия так называемой Народной Армии, Коряков закончил речь восхвалением вожаков восстания.
Никифоров в приветствии от профсоюзов сказал: «Благодаря управлению коммунистов страной Россия спятилась назад, может быть, лет на пятьдесят...» Свою речь он закончил здравицей в честь русского крестьянства под крики «Ура!».
Затем Коряков сделал подробный отчет о деятельности Временного городского Совета за неделю правления. Прозвучали приветственные речи от партизан (повстанцев), от Областрыбы и т. д. Все ораторы славили взявшихся за топор крестьян, желали им скорой победы над коммунистами… Благопристойно чинно. Эмоционально до умиления.
Два дня продолжалось первое заседание КГС. Два дня!
Вдумайтесь... Где-то идут жестокие кровопролитные бои вооруженных чем попало мужиков с регулярными войсками; где-то «пачками» расстреливают схваченных в плен «мятежников»; где-то топят, заживо сжигают, волочат, привязав к лошадиным хвостам коммунистов, а тут в сердцевине кровавого жесточайшего мужицкого восстания его вожаки и идеологи чинно и благолепно заседают два дня, обсуждая права и обязанности рожденного восстанием Тобольского Крестьянско-Городского Совета, которому и жить-то всего месяц с небольшим. Что это спектакль? Образчик фарисейства? Слепая вера в непоколебимость свершившегося?
Безответные вопросы.
Два дня заседал Крестьянско-Городской Совет. Два дня гремели пламенные громкие речи о народовластии, о правосудии, о гражданских свободах, о русском пахаре, о сибирском мужике. Его славили за храбрость, благодарили за освобождение края от большевистского гнета, сулили и желали скорого всероссийского крестьянского восстания, которое навеки покончит с коммунистами.
Коряков еще дважды потрясал слушателей красноречием, выжимая слезы умиления и восторга у местных дам.
Вручая «новому правительству» чудотворную икону Знамения Божьей матери, переданной для этой цели местным архиепископом, Коряков прослезился сам.
Только один оратор, Солодухин, процитировал слова последнего русского императора и высказался в откровенно монархическом духе. Это не понравилось эсерам. Боже упаси! Ведь они – народная партия, выступающая против реставрации монархии. Потому-то руководимая эсерами газета «Голос Народной Армии» поспешила успокоить обывателя, слегка пожурив Солодухина.
Председателем КГС был избран эсер А. П. Степанов, его заместителями крестьяне Щербаков и Коряков (однофамилец). Еще двое крестьян вошли в состав Президиума. Ближайшим подручным Степанова стал меньшевик И. С. Бронников.
Вместо бывших отделов Совета в КГС были созданы комиссии: продовольственная, промышленная, народного образования, соцобеспечения, здравоохранения, финансовая, городского хозяйства. Впоследствии они снова превратились в отделы и количество их возросло (добавились земельный отдел, совнархоз, отделы почты и телеграфа и охраны труда).
Следует указать еще на одну ошибку в книге М. Богданова «Разгром Западно-Сибирского кулацко-эсеровского мятежа 1921 года». Автор утверждает, будто в состав Тобольского КГС не входил ни один крестьянин, лишь торгаши да кулаки. Это утверждение, вероятно, продиктовано все тем же стремлением подогнать факты под заранее заданный вывод. Раз восстание «кулацко-эсеровское», то, конечно же, у всех его командных рычагов должны находиться кулаки, попы, торговцы. Но во-первых, кулаки – не чужеродная наросль на крестьянстве, а его неотъемлемая, органическая часть. Кулак
наиболее предприимчивый, дисциплинированный, наиболее работящий крестьянин. Но и это не главное. Главное то, что основную массу восставших составляли крестьяне-середняки и многие из них (наиболее развитые, одаренные, авторитетные) возглавляли повстанческие штабы, соединения, «Советы без коммунистов». Входили они, как уже сказано, и в состав Тобольского Крестьянско-Городского Совета. Идеологи восстания – эсеры всемерно способствовали выдвижению крестьян на командные посты, стремясь таким путем убедить сибирских крестьян в том, что они борются под руководством крестьян, за крестьянские интересы, за крестьянскую власть.
Крестьянами-середняками были: начальник следственной комиссии тобольского Главного штаба Иванов, член этой комиссии – Тихонов, начальник особого отдела штаба – Гутников, секретный сотрудник особого отдела Петров, военрук штаба Красулин, начальник Тобольского гарнизона Желтовский.
Среди вожаков восстания в Ишимское уезде, осужденных ревтрибуналов, значились крестьяне: Афанасьев (начальник штаба), имевший 2 коровы, 2 лошади, 2 десятины земли; Скаредное 1 корову, 2 лошади; Гусев – 3 коровы, 2 лошади; Стариков – 3 лошади и 2 коровы. По имущественному положению их никак не отнесешь к богатеям. Вспомним, что в среднем на каждое крестьянское хозяйство Ишимского уезда приходилось 3,8 лошади и 7,5 головы крупного рогатого скота...
Середняки составляли основную массу повстанцев, как составляли и основную прослойку крестьянства Западной Сибири. Но чтобы не проиграть в общественном мнении (Советская-то власть «рабоче-крестьянская», как и Красная Армия, и все прочее), чтобы оправдать жестокость и беспощадность при подавлении крестьянских волнений, их по наставлению Ленина тут же объявили кулацкими. А «кулак – наш враг», и коли «он не сдается, его уничтожают». Простая арифметика. Удобная. Всем несогласным нашлепни кулацкий ярлык и – в расход...
Зажиточные крепкие мужики, конечно, были закваской движения, и это понятно и оправдано. Их первыми ухватила за глотку диктатура пролетариата и так жулькнула – искры из глаз, душа в пятки...
Но вернемся к деятельности Тобольского Крестьянско-Городского Совета. Он действовал так, словно отпущено ему было властвовать не дни, а многие-многие годы и десятилетия. Работоспособности, деловитости и энергии Совета можно и подивиться, и позавидовать. За 38 дней своего существования (с 28 февраля по 5 апреля) Крестьянско-Городской Совет провел 11 заседаний президиума и 10 пленумов, на которых обсудил 123 вопроса. Диапазон их весьма широк – от «Преподавания закона божия и вывешивания икон» (заседание 8 марта) до «Землеустройства и эксплуатации рыбных и лесных угодий» (заседание 18 марта).
При тщательном анализе обсуждавшихся вопросов просматриваются следующие основные направления деятельности КГС:
1. Всемерная поддержка авторитета Главного штаба Народной Армии, всесторонняя помощь ему в раздувании восстания вширь и вглубь. Неоднократно принимались решения о сборе теплых вещей, оружия и средств для нужд Народной Армии. 15 марта КГС создал военно-промышленный комитет для руководства снабжением повстанческой армии. Совет решил сохранить получаемую ранее зарплату за теми, кто вступил в повстанческие отряды; бесперебойно снабжать находящихся в городе повстанцев лучшими продуктами и т. д... К 22 марта усилиями КГС собрано для нужд повстанцев 700 тысяч рублей, сотни полушубков, валенок, рукавиц и других теплых вещей, много хлеба, рыбы и других продуктов.
2. Восстановление прежних товарно-денежных отношений; частной собственности на предприятия и землю (4 марта на заседании КГС решено возродить свободную торговлю; 8 марта – возвратить бывшим владельцам рыбные промыслы и т. д.).
3. Соблюдение принципов народовластия, демократии и коллегиальности в управлении городом, восстановление гражданских свобод.
КГС объявил себя высшим законодательным, административным и судебным органом не только в Тобольске, но и во всех уездах, освобожденных от большевиков. Земля, ее недра провозглашались народным достоянием, продразверстка заменялась свободным продуктообменом; уравнивались нормы пайков. Вместо лесной повинности и дровяной разверстки вводилась свободная и платная вывозка дров.
За каждую кубическую сажень дров, привезенную с деляны в Тобольск из близкой Ивановской заимки (8 – 10 км) крестьянин получал 1015 рублей, фунт керосину, фунт мыла и 5 фунтов рыбы. За каждую кубическую сажень, привезенную из Михайловки (22 км) – 2700 рублей, 2 фунта мыла, 2 фунта керосина, 2 фунта соли и 10 фунтов рыбы.
КГС ввел продуктовые карточки на все продукты, включая клюкву; молочные карточки для детей, и сделал еще многое для урегулирования и стабилизации социального положения тоболяков.
Поразительна гибкость и маневренность тобольских повстанческих властей, как военных (Главного Штаба Народной Армии), так и гражданских (Крестьянско-Городской Совет). Ведь пользуясь военным, осадным, чрезвычайным положением (а таковым оно и было на самом деле) Главный Штаб Народной Армии, равно и Крестьянско-Городской Совет могли безоглядно применять силу, заставляя, понуждая горожанина к повиновению (что и делали большевистские правители), но у повстанческой «верхушки» достало ума избегать насилия там, где его можно и нужно было избежать.
КГС и на словах, и на деле стремился доказать, что Является органом народовластия. Стоило избирателям одного из участков Тобольска пожаловаться на своего депутата Тюрина, как КГС тут же лишил Тюрина депутатских полномочий и провел новые выборы. Но как только дело касалось интересов Главного Штаба, КГС делал руки по швам. Когда горожане подняли тревогу, что из-за мобилизации учителей в городе закрываются школы, КГС смиренно ходатайствовал перед Штабом о возвращении в школы мобилизованных педагогов.
Стремясь привлечь к себе бывших фабрикантов, заводчиков, землевладельцев, КГС в своих постановлениях не раз оговаривался, что конфискованные земли лишь временно передаются в распоряжение земотдела, национализированные предприятия временно остаются в ведении совнархоза и самовластие крестьян на местах тоже дело временное.
Предприниматели, купцы, спекулянты сразу почуяли, куда подул ветер, и поспешили извлечь выгоду. Домовладельцы невероятно вздули арендную плату; по учреждениям и квартирам бежавших или арестованных коммунистов шныряли какие-то типы в поисках ценной мебели, картин, люстр; началась неприкрытая спекуляция предметами первой необходимости и продуктами питания. Купцы скупали у таежных охотников пушнину, надеясь весной начать торговлю с заграницей.
Коряков и его профбюро было надежным и удобным буфером меж Штабом и Советом, согласуя их действия. Не отмечено ни одного серьезного конфликта гражданских властей с военными. Без пререканий и напора КГС передал в подчинение Штаба ряд своих отделов; стал принимать постановления, заранее согласованные со Штабом, по его заданию вербовал в повстанческие ряды добровольцев, собирал деньги, оружие, порох, одежду и сбрую для Народной Армии, выступал со всевозможными пропагандистскими призывами, воззваниями, обращениями к жителям города и уезда, зазывая их в «ударные», «штурмовые», «особые», «добровольческие», эскадроны, полки, батальоны повстанцев.
Нельзя не подивиться поразительной энергии, инициативной деловитости и неиссякаемой работоспособности руководителей и сотрудников КГС. На чем держался их непоказной энтузиазм? Мне кажется, причины те же, что и в основе восстания. При этом нельзя сбрасывать со счетов и веру в правоту творимого, убежденность в незыблемости и непогрешимости грядущих перемен...
4
22 февраля 1921 года
Протокол
Заседания штабов Северных отрядов Народной Армии под председательством начальника гарнизона Желтовского с участием офицеров Роецкого, Силина, Бизина, Клепонина, Михалева.
Признаем необходимым немедленное сформирование командного состава военной, хозяйственной части.
Постановили: военным руководителем временно избрать подполковника Клепонина, начальником штаба Н. Н. Силина, завхозчастью А. А. Михалева, заведующим отделом добровольцев и сборкой оружия Бизина К. С.
Председатель заседания, начальник гарнизона
Желтовский.
За секретаря Замятин.
Так в первый же час по занятию Тобольска была сформирована военная власть повстанцев. И вот уже на улицах города запестрели листовки и приказы:
«Красноармейцам. Товарищи красноармейцы!
Мы, крестьяне сел и деревень Сибири, восставшие против невозможного гнета, обращаемся к вам с горячим призывом не поднимайте оружие против своих братьев и отцов... У нас отобрали весь хлеб в первую разверстку, но этого показалось им мало, они отобрали и весь семенной хлеб и ссыпали по амбарам, где и гноят его. Они остригают шубы у нас, и овец в зимнее время, которые теперь замерзают... Неужели вы не видите, на кого поднимаете руку. Остановитесь! Вы ведь для коммунистов серая скотина, которой можно помыкать, как угодно и гнать на убой против своих братьев и отцов... Красноармейцы города Петрограда все, как один, восстают и примыкают к народу... Мы хотим восстановить рабоче-крестьянскую Советскую власть... Коммунисты говорят, что Советская власть не может быть без коммунистов. Почему? Разве мы не можем выбрать в Советы тех беспартийных, которые всегда были с народом воедино и страдали за него... Помните, вы проливаете кровь не помещиков, офицеров, генералов, а свою, чисто родную – крестьянскую!!!
Да здравствует народная Советская власть! Долой коммунистов! Да здравствует полная свобода народа!»
«К гражданам Сибири и России
...Во главе управления страной коммунисты поставили недобросовестных и неумелых людей, которых назначили не потому, что они знали то дело, за которое брались, а за то, что они соглашались называть себя коммунистами и поддерживать стоящую во главе правления кучку проходимцев... Все законы были уничтожены... Ни честь, ни жизнь, ни имущество граждан не защищались... В деревне коммунисты отобрали хлеб, лошадей, мясо, скот, семена, шерсть, кожи – все крестьянское имущество... Все отобранное расхищалось коммунистами или гнило без пользы на складах и зернохранилищах... Фабрики и заводы стали. Железные дороги разрушались, пароходство гибло. Когда-то богатая и сильная Россия превратилась в голодную и нищую страну... Все, кому ненавистны произвол, нищета и рабство, идите с оружием в руках добывать себе и своим потомкам свободу и право на человеческое существование. За Родину и волю зовет нас в свои ряды Народная Армия».
«К рабочим Товарищи рабочие!
Пресловутая диктатура пролетариата вылилась в комиссаровское самодержавие кучки лиц без совести и чести... Они говорят, что при рабоче-крестьянской власти рабочим не от кого защищаться – рабочий-де сам хозяин положения... Профессиональные союзы превратились в послушное орудие принуждения и закабаления рабочих масс... Пепел потухших фабрик и заводов осел на ваши души... Из недр крестьянства вырос и покатился страшный девятый вал... Пора положить конец издевательствам над рабочим классом... Ты и крестьянин оба братья одной трудовой семьи... Так докажите, что вы не рабы, а достойные граждане своей великой страны!..»
«К служащим Товарищи служащие!
Позор и рабство трусам,
Отважным, смелым слава...
...Вся страна превратилась в казарму... Времена монгольского ига, смутное время, крепостное право и аракчеевщина померкли в мрачном, дьявольском блеске большевистского режима... Погасла почти всякая мысль, и человек боялся не только говорить, по и думать... А как служащие окутывались всякими анкетами?! Кажется, саму душу хотели коммунисты зарегистрировать и уложить в ряд вопросов...»
Были и вот такие, наспех сочиненные стихотворные листовки:
Посредине русской рати,
Впереди наших полков
Выезжают на разведку
Кучки русских мужиков.
На коне ретивом едет
Один парень молодой,
Партизаном он зовется,
Удалой солдат, лихой.
Вдруг встречает он засаду,
Коммунистов узнает.
Не сробев, несется смело
Он на целый полувзвод.
Средь коммуны закружился
Он как грозный ураган,
Не заметил, что струится
Кровь горячая из ран.
Пострадал орел немножко,
Излечился он от ран
И опять пошел сражаться
За рабочих и крестьян.
Увещевая. Призывая. Завлекая в свои ряды, новые хозяева Тобольска спешили выказать и свою силу.
«Город объявляется на осадном положении. Свободное передвижение с 8 утра до 6 вечера. В остальное время хождение только по специальным пропускам...»
«Выезд из города Тобольска без пропуска коменданта воспрещен...»
«Всем генералам, штаб- и обер-офицерам и чиновникам военного времени до шестидесяти лет явиться в управление коменданта. За уклонение по закону военного времени ..»
«Всем бывшим красноармейцам явиться в штаб для регистрации. За неявку по законам военного времени...»
«Сдать оружие! За укрытие по законам военного времени...»
«Представить в штаб сведения о всех вновь принятых на работу и поставленных на квартиры после 15 февраля...»
«Всем, родившимся с 1902-го но 1885 год (18 – 35 лет) 26 февраля явиться на сборный пункт, в здание бывшей духовной семинарии, для освидетельствования и приема на военную службу...»
«Анонимкам веры не будет. Полностью подписывайтесь под заявлениями...»
«Всем, умеющим шить сапоги и бродни, явиться... За неявку...»
«Задерживать срывающих приказы, объявления, газеты, и в особый отдел...»
Обязательными для всех являлись приказы начальника гарнизона Желтовского, коменданта города Замятина, начальника Главного Штаба Силина. Силин больше других подписывал всевозможные приказы, силинские приказы отличались краткостью, четкостью, категоричностью.
Начальник Главного штаба Народной Армии бывший поручик 2-го Фанагорийского полка дворянин Н. Н. Силин, личность неординарная, достойная внимания. В нем притягательно сочетались талант организатора, зоркость и хватка военспеца, недюжинные способности публициста и пропагандиста.
После установления Советской власти Силин устроился на работу в райпродком. При Колчаке помогал мероприятиям белого адмирала. Вместе с колчаковцами покинул Тобольск то ли боясь возмездия красных, то ли в расчете найти иное пристанище. Поняв, что белогвардейцы проиграли, Силин возвратился в Тобольск и с помощью эсеров устроился бухгалтером в Областрыбе.
Сослуживцы характеризовали Силина как очень ловкого, предприимчивого человека, умеющего в своих интересах использовать обстоятельства. Властолюбивый, но гибкий, умеющий ладить с людьми, легко и скоро вживаться в любую среду. С крестьянами он разговаривал по-мужицки, с ровней – изысканно корректно.
Он мечтал сделать карьеру, сперва военную, потом гражданскую. То ли ограниченные способности, то ли неблагоприятные обстоятельства не позволяли ему осуществить эту мечту ни при царизме, ни при Колчаке. С тем большим рвением включился Силин в подготовку восстания, мечтая крестьянскими кулаками расправиться с обидчицей Судьбой. Та не баловала дворянина, вынудив его корпеть за счетами в конторе Областрыбы, продавать сослуживцам капусту и помидоры с собственного огорода.
Став начальником Главного штаба повстанцев, Силин проявил завидные организаторские способности, вмешиваясь буквально во все стороны деятельности штаба. Он каждодневно занимался газетой, направлял работу следственной комиссии; разрабатывал планы крупных боевых операций; постоянно выступал с речами на гарнизонных собраниях, митингах и молебнах. Как и Коряков, начальник Главного штаба Народной Армии Силин – одна из самых интересных и сложных фигур крестьянского восстания 1921 года.
В свои пятьдесят он был по-юношески фанатично предан идее создания Сибирской крестьянской державы. И даже поняв, что не удастся стихийный крестьянский бунт втиснуть в рамки организованного движения, в мужицкие полчища превратить в армию; осознав губительную локальность, оторванность восстания не только от России, но и от других регионов Сибири, Силин не перекрасился, не отрекся, вместе с горсткой наиболее стойких донес свой крест до Голгофы. Вместе с Желтовским, Сватошем, Замятиным и другими вожаками Главного штаба, он отступал с тающим на глазах последним отрядом до Самарово (Ханты-Мансийска), где остатки повстанцев были разгромлены окончательно. Поняв, что игра проиграна, Силин застрелился...
Личность другого главного действующего лица этой кровавой трагедии – В. М. Желтовского – представляется мне трагичной. Крестьянин, служака-фельдфебель царской армии, человек, судя по немногим дошедшим до нас документам. малограмотный, эсер по своим политическим убеждениям. Думается, что дворянину Силину, белогвардейскому полковнику Сватошу и иным высокопоставленным главарям Желтовский нужен был как олицетворение крестьянской сути восстания.
Способный организатор, отчаянный рубака, авторитетный, хозяйственный мужик, Желтовский стал одним из звеньев незримой цепочки, по которой восстание перемахнуло из Ишимского в Тобольский уезд. Поддерживая постоянную связь с ишимским главарем, попом Садовниковым, Желтовский держал в курсе назревающих событий соседние волости Тобольского уезда. И едва полыхнуло в Интиме, как Желтовский сколотил отряд из крестьян и двинулся штурмовать Тобольск.
Нет сомнения, у Желтовского были какие-то свои счеты с Советской властью – вероятно, он ненавидел и боялся ее.
Собирая материал о Желтовском, я много поездил по Тобольскому району, встречался с его сестрами, односельчанами и сослуживцами. Вот что удалось узнать от них.
К началу восстания Желтовскому было 26 – 28 лет. Образование – сельская начальная школа. Его отец – крестьянин, прирабатывающий мелкой торговлей – перепродажей скупленной у ханты рыбы и мяса, наемных рабочих и батраков отец не имел; в хозяйстве было 2 коровы и 4 лошади (типичное середняцкое хозяйство для Тобольского уезда).
И на фронтах первой мировой, и в армии Колчака Желтовский показал себя отменным воякой. Но погибать за здорово живешь он не хотел и, едва почуяв близкую гибель адмирала, дезертировал вместе со всей своей ротой. За это его приговорили к смертной казни. Никто не знает, как удалось Желтовскому бежать из-под расстрела. Впоследствии, уже при Советской власти, Желтовский работал в волисполкоме, слыл мужиком свойским, компанейским, любил и умел попеть. Много читал, имел небольшую домашнюю библиотеку. К началу восстания у него росло четверо детей.
Из всего услышанного (документов о Желтовском, кроме нескольких его расписок, не удалось обнаружить) вырисовывается фигура человека незаурядного, цепкого, хитрого, ловкого и все-таки вряд ли подходящего на роль военачальника многотысячной повстанческой армии, в чьем подчинении были и полковники, и капитаны, и дворяне, и бароны.
Вот строки из свидетельства В. И. Волковой (причем написаны они по горячему следу. 24 мая 1921 года):
«Живя на одной квартире с Желтовским и Замятиным (комендантом г. Тобольска), я вначале думала получить от них разъяснения по интересующим меня вопросам. Как мыслит Желтовский в дальнейшем строительство организации в целом, но поговорила с ним... более подробно и поняла (да и сам он это сказал), что он далек от мысли что-либо организовать, т. к. находил, что не по силам. Соглашаясь вступить в исполнение обязанностей начальника гарнизона, он это сделал по необходимости, во-первых, как выбранное лицо и, во- вторых, до прихода и замены его кем-нибудь более к этому способным. Как он выражался приблизительно дословно: «Я думал, придут люди и поведут поднявшихся крестьян, а вышло, что крестьянам же и перестраивать все приходится. А я сам – что я? Я ведь только солдат и умею только воевать...»
Тут мне хочется привести высказывание сотрудника военно-пропагандистского отдела Главного Штаба Народной Армии, заместителя председателя президиума (редколлегии) газеты «Голос Народной Армии» С. Филаретьева: «У крестьянства и у штаба нет никаких твердых политических взглядов, кроме одного – свергнуть коммунистов...» Коммунист для крестьянина был олицетворением зла, насилия, жестокости...
Фигура Желтовского трагической сутью напоминает шолоховского Григория Мелехова и многих ему подобных выходцев из крестьян, которые по каким-то соображениям или по стечению обстоятельств в годы гражданской войны вдруг оказались в стане белого офицерства.
Службу свою, однако, Желтовский нес «справно». Был требователен, беспощаден и жесток. Постоянно мотался по фронтам, участвовал во многих сражениях, личным примером вдохновляя и увлекая повстанцев.
Большую часть времени Желтовский проводил вне Тобольска, «инспектируя» соединения повстанцев. Свою роль начальника гарнизона он понимал примитивно – «самолично» выдавал командирам отрядов и оружие, и деньги, и белье, и мануфактуру, пренебрегая субординацией, не беспокоя секретарш, адъютантов и денщиков, которыми поспешили окружить себя Силин, Сватош и другие.
Простота и доступность Желтовского прекрасно уживались в нём с хитростью. Я уже рассказывал, как задолго до начала восстания он «на всякий случай» оборудовал себе в тайге логово. И когда под Самарово остатки мятежных войск были начисто разгромлены, Желтовский не пустил себе пулю в лоб, подобно Силину, а, спасая голову, бежал в свое логово и... сгинул.
Ни его родичи, ни друзья не знают достоверно о дальнейшей судьбе начальника Тобольского гарнизона. Слухи о нем отрывочны и ничем не подтверждаются. Есть все основания полагать, что Желтовский спасся от возмездия и долгое время скрывался в лесах, а потом, сменив облик и фамилию, бежал из Тобольского уезда.
Последние сведения о Желтовском относятся к 21 мая 1921 года. С отрядом в 300 человек Желтовский, Силин, Сватош и другие главари отступали на Север. Отходили медленно, с тяжелыми боями. Где-то в районе Самарово им навязали решительный бой и разгромили. Вся «головка» восстания погибла: кто-то застрелился, кого-то убили. И только Желтовский «канул в воду», исчез. Кто-то будто бы видел его в лесу, пробирающегося к потайному, загодя оборудованному логову. Но в ЧК о Желтовском больше нет никаких вестей.
И вдруг в ноябре 1991 года позвонила мне по телефону внучка Желтовского – Н. Н. Тверетина и сказала, что по словам еще живой дочери Желтовского он застрелился в 60 километрах от Самарово (Ханты-Мансийска). Правда ли это? Безответный вопрос...
Достойна внимания и судьба начальника особого отдела Тобольского Главного Штаба Г. В. Гутникова.
Сын крестьянина из деревни Медянка, Карачинской волости Тобольского уезда, он, окончив сельскую школу, с 13 лет работал в поле, управлялся со скотом, в 19 – ушел на заработки. Был грузчиком, плотничал, в 1915 году стал приказчиком, но вскоре его призвали в армию и отправили на фронт.
Воевать, тем более умирать, не ведая за что, Гутников не захотел. Он нагрубил генералу, избил офицера, за что дважды арестовывался, но ненадолго. Демобилизовали его лишь по ранению. Возвратись в Тобольск, Гутников снова пошел в приказчики. Поддерживал прочные связи с карачинскими мужиками, выступал в роли писаря, ходатая, советчика и консультанта по всем спорным вопросам.
В июле 1917 года, «чтобы быть ближе к революции и разобраться в политических течениях», Гутников уехал в Центральную Россию, попал в запасной полк, стал членом полкового комитета. «В это время, – сообщал Гутников, – я принялся за изучение программы различных, существовавших в то время политических партий».
Вероятно, занимался самообразованием всерьез, потому и оказался в числе лучших агитаторов полка во время выборов в Учредительное собрание. По его инициативе солдаты изгнали из полка офицеров.
В декабре 1917 года Гутников вернулся в родное село и тут же был назначен председателем волостной земской управы. При колчаковцах его непокорный норов вызвал гнев властей, Гутникову пришлось скрываться в укромном месте до отступления Колчака.
С восстановлением Советской власти он работал то заведующим Карачинским волоно, то председателем Карачинского волисполкома и, наконец, заведующим Демьянской продконторой. Был делегатом всех уездных съездов Советов, бессменным членом Тобольского уисполкома.
По своему служебному положению Гутникову надлежало оказаться среди первых жертв взбунтовавшихся крестьян. Но этого не случилось: где бы ни работал Гутников, он всегда был для крестьян своим человеком, дорогим гостем, желанным собеседником, мудрым советчиком. Он умел выслушивать и убеждать; настаивать, но не командовать; спорить, но не принуждать, за это и снискал себе огромный авторитет среди крестьян родной волости. Очевидцы утверждали, что мужики относились к Гутникову с большим уважением и доверием, охотно исполняли его просьбы и указания, прислушивались к его советам.
Потому-то Желтовский и Силин привлекли Гутникова к работе в штабе, поручив ему руководство одним из самых ответственных и секретных – особым отделом, который решал судьбы заключенных, осуществлял цензуру, вел надзор за деятельностью штабных работников.
Вот как это происходило...
Работая заведующим Демьянской продконторы, Гутников снимал комнату в Тобольске, так как по делам службы постоянно приходилось бывать в этом городе. Дом, где квартировал Гутников, находился на тихой, глухой, удаленной от центра улице. В Тобольске в это время жила и жена Гутникова – учительница.
21 февраля 1921 года по вызову губпродкомиссара Инденбаума Гутников явился в Тобольск. Жена после родов приболела, и ему пришлось на какое-то время остаться при ней. Однако по слухам он уже знал о бегстве большевиков из города, о приближении повстанцев и на всякий случай припрятал кое-какие документы. Он не поклонялся большевикам, но и на рожон не лез, зная, как беспощадны и скоры они на расправу. Будучи начальником продконторы, являлся «буфером» меж осатанелыми продработниками и разъяренными мужиками: осаживая одних, смиряя и успокаивая других. В душе радовался, что крестьяне поперли со своей шеи инденбаумскую рать, но сомневался в победе восставших. И выжидал, вчитываясь в листовки, воззвания, приказы, прислушиваясь к разговорам обывателей. По должности он являлся «насквозь красным» и легко мог угодить «в гости к богу». Но и в городе, и в штабе было немало карачинских мужиков. На них и надеялся Георгий Васильевич: наверняка заступятся, отстоят, защитят. Так и случилось.
23 февраля по анонимному доносу («прячется продработник») за Гутниковым явился вооруженный посыльный из повстанческого штаба. Дома оказалась лишь жена. Обыск в комнате ничего не дал. Посыльный ушел ни с чем. На другой день он появился в сопровождении еще одного вооруженного повстанца. Гутников оказался дома. Снова обыск, и Гутникова увели в штаб. Как он и предполагал, там было много карачинских мужиков. Они «ручкались» с Гутниковым, шутили, всячески высказывая свою приязнь.
Разговаривал с Гутниковым не Силин и не Сватош, а мужицкий вожак, именуемый себя командующим повстанческим армейским фронтом – Данилов.
Ты арестован. Но мужики тебя знают и уважают. Иди служить к нам. Иначе... сам понимаешь...
– Я не знаю, кто вы?.. Чего хотите?..
Тогда его привели в Главный Штаб Народной Армии. Там были и Силин, и Данилов, и Желтовский, и Замятин.
– Будешь служить у нас в штабе, – категорично заявил Желтовский.
Гутников начал было отнекиваться, Желтовский разгорячился, схватился за наган.
– Выбирай: в штаб или к стенке.
– Стенка от нас не уйдет, – ответил спокойно Гутников. Через два дня Желтовский и Силин объявили ему, что он назначен начальником особого отдела. Подобное назначение свидетельство высочайшего доверия. Расчет Желтовского и Силина оправдался. Крестьяне толпами шли к Гутникову (значит – в штаб!) – за советом, за решением в споре, за разъяснением непонятного приказа, с жалобами на командиров; везли из деревень арестованных, несли отобранные у «подозрительных» документы. Гутников, как и Желтовский, и иные крестьяне в штабе являлись олицетворением крестьянской сути восстания.
Дальнейшая судьба Гутникова тоже схожа с мелеховской судьбой. Почуя роковую близкую развязку, Гутников поскандалил с Силиным и бежал на передовую к Данилову. Когда «армию» Данилова красноармейцы погнали на Север, Гутников покинул и Данилова. До конца июля скрывался в лесу, в бродяжьем логове. Одичал. Отчаялся. Тайком пришел к братьям. От них узнал о двухнедельнике по легализации повстанцев, объявленном властями. Решил явиться с повинной, и ради этого пошел в родное Карачино. По пути натолкнулся на банду, возглавляемую все тем же Даниловым, и снова выбор: с бандой или на тот свет. Вскоре банду разгромили. Данилов утек, а Гутников угодил в плен, и в одной связке с Коряковым и еще десятью «заправилами» восстания предстал перед трибуналом ГубЧК, по приговору которого 28 февраля 1922 года расстрелян...
Так же сложилась судьба и помощника Гутникова – Николая Павловича Красулина. О нем в приговоре трибунала, как и о большинстве расстрелянных, сказано коротко: «рабочий, неимущий, 27 лет».
Красулин Н. П. – крестьянин. С детских лет пахал и косил, пас и молотил. Подобно Гутникову выбивался в люди своим хребтом. Из деревни – в Тобольск, оттуда – в Екатеринбургское реальное училище, потом оказался в Петрограде, где до 1915 года работал в Центральном сельскохозяйственном Обществе.
Выбраться крестьянскому мальчишке из таежной глухоманной деревушки в Петроград – тут мало одного везенья, нужны упорство, одержимость и железная воля.
И еще одно свидетельство мужества, высокой гражданственности – участие в боях во время I мировой. На фронте подпоручик Красулин показал себя стойким, храбрым воином.
В феврале 1918 – он появился в Тобольске. Работал бухгалтером в Управлении земледелия и государственных имуществ, в конторе «Закупсбыт», а с мая 1920 года – заведовал финчастью райпродкома.
20 февраля Красулина привели в Главный Штаб Народной Армии и предложили возглавить хозчасть штаба. Красулин попытался уклониться, сославшись на болезнь туберкулезом. На это Желтовский ответил: «Есть две руки, две ноги, – годен!».. Потом его назначили военруком (отправка на фронт, охрана военнопленных и т. д.). В виду близкого краха, Желтовский уехал на фронт поднимать боевой дух «партизан», оставив вместо себя начальником гарнизона Красулина. Эти факты – лучшее свидетельство и авторитета, и служебного рвения Красулина.
Он отступал с повстанцами до Самарово (Ханты-Мансийска). Там растерянные, деморализованные поражениями, «партизаны» выразили недоверие Желтовскому, Силину, Сватошу. Для наблюдения за правильностью их действий создали контрольный военный Совет, в который избрали и Красулина, чем еще раз подтвердили его высочайший авторитет среди повстанцев и доверие ему восставших крестьян.
11 мая после окончательного разгрома деморализованных, обреченных остатков повстанческой армии Красулин бежал в лес. Там столкнулся с Желтовским, Крупиным, Горюновым, Даниловым, которые пробирались в тайник – таежную избушку, что хоронилась в 45 верстах от села Кугаевского (родные места Желтовского). По показаниям Краеулина у него с Желтовским произошел при встрече такой разговор:
Дураков учить надо. Нет ни организаторов, ни организации, ни цели. Взбаламутили народ, подвели под пули...
Не вдруг все это, – сказал Желтовский. – Я знаю, как готовилось восстание. Казалось, только качнуть, а там деревня за деревней, волость за волостью, и пошло пластать до самой Москвы...
По приговору трибунала ГубЧК Красулин расстрелян вместе с Гутниковым 28 февраля 1922 года.
Между прочим, Красулин – крестьянин-середняк. Как и Гутников, и Петров, и Желтовский, и многие-многие другие командиры повстанческих штабов, отрядов, армий, фронтов. Это информация для тех, кто упорно называет крестьянское восстание кулацко-эсеровским мятежом. Вот опись конфискованного имущества крестьянина Салмина – командира повстанческого отряда из Голышмановского района... «1 конюшня, 1 лошадь, 2 коровы, 1 самовар, 5 пудов овса, 1 пуд пшеницы, 5 пудов ржи...» Вот и все богатство этого «кулака»!..
И все-таки, крестьяне составляли незначительную часть сотрудников Главного Штаба Народной Армии. Среди 170 штабистов были колчаковский шпик Д. Яковлев, дворянин Н. Шишко, дьякон П. Волынский, священник А. Садовников-Дмитриев, чиновник, эсер Н. Панов, секретарь Тобольской городской думы при Колчаке, эсер С. Верков, белогвардейский офицер И. Никольский, юрисконсульт Русско-Азиатского банка капитан лейб-гвардии Павловского полка деникинец И. Лаврин, барон Будберг и иные им подобные залетные птицы.
Вот жизненный путь одного из штабистов И. И. Мельникова. Отец его имел кожевенный завод. После окончания уездной школы Мельников стал писарем губернской управы, затем помощником Березовского пристава, Тобольским приставом, помощником исправника в Кургане, исправником в Туринске, исправником в Тюмени. При Колчаке работал в горуправе. 12 лет непрерывной службы в царской жандармерии, да еще с постоянными повышениями – чем не рекомендация для уполномоченного Крестьянско-Городского Совета, члена президиума совета профсоюзов, секретного сотрудника Главного Штаба.
В Главном Штабе Народной Армии, в редакции газеты работало немало высокообразованных, эрудированных, талантливых представителей «старого мира». Заведующий военной цензурой Г. П. Волынский – выпускник духовной семинарии; ответственный секретарь газеты «Голос Народной Армии» П. И. Панов – выпускник Петербургского университета; секретарь транспортно-судового отдела КГС, следователь следственной комиссии И. И. Никольский окончил Петербургский университет и военно-юридическую академию; мировой судья, депутат КГС Я. И. Надеждин имел дипломы духовной семинарии и Варшавского университета; председатель окружного суда П. С. Маковецкий окончил Киевский университет...
Можно бы продолжить этот список, но в данном случае интересен вопрос: что заманило и удерживало в стане вожаков восстания этих представителей русской интеллигенции? При их эрудиции, кругозоре, умении анализировать происходящее, трудно предположить, чтоб они не понимали локальность и обреченность восстания. Если безнадежный трагический исход движения предугадывал малограмотный крестьянин Желтовский или Красулин, то уж представителям наиболее активной, мыслящей части интеллигенции безусловно заведомо была известна судьба мужицкого бунта в глухой далекой сибирской провинции. Что же привело их в лагерь повстанцев? Да не в качестве наблюдателей, а в роли активных участников? Объяснить это, на мой взгляд, возможно лишь двумя обстоятельствами...
Во-первых, острейшим чувством безысходности и своей ненужности, порожденном отношением к интеллигенции Советской власти и большевиков. Мыслящие, граждански активные адвокаты, ученые, писатели, журналисты большевикам были не ко двору, они лишь мешали приобщать одураченный народ к вере в нового бога – коммунизм. Малограмотные, невежественные партсоволигархи всех рангов всячески подчеркивали это, при любом, мало-мальски удобном случае стремясь унизить, пригнуть, осмеять «буржуазного интеллигентика». Чего стоит в этом плане ленинская оценка интеллигенции, высказанная в письме Горькому от 15 сентября 1919 г., где он называет интеллигенцию «лакеями», «говном». И совдепы, ревкомы, губкомы и тот, кто как мог и хотел гнули и ломали интеллигенцию, упиваясь ее беспомощностью и беззащитностью. Тех, кто не гнулся, не кланялся, смел перечить, – уничтожали, либо (коли имя громкое) вышвыривали за рубежи родного отечества. А тут вдруг (после захвата повстанцами «столицы сибирской» – Тобольска) представилась возможность распрямиться во весь рост, блеснуть эрудицией и талантом, и многие «бывшие» не устояли перед искушением...
Во-вторых, в восстании крестьян примкнувшая к нему интеллигенция увидела реальную возможность хоть как-то отплатить большевикам за их небрежение к людям интеллектуального и творческого труда, за унижения и безысходность, которую принесли им большевики.
В Тобольске с двадцатитысячным населением обнаружилось вдруг 22 юриста со специальным высшим образованием, которые активно, по-деловому занялись реформой судопроизводства, провели ряд совещаний по выработке рекомендаций КГС. Пленум КГС утвердил окружной суд, 3 мировых суда и 2 следственных участка. Председателем окружного суда стал семидесятилетний Маковецкий, прокурором Раецкий. В состав окружного суда входили еще 4 члена, помощник председателя и товарищ прокурора.
Юридически высшим органом военной власти повстанцев являлось Гарнизонное собрание, в которое входили штабные руководители, командиры «партизанских» соединений и частей, представителя волостных штабов, расположенных в Тобольске. Однако по сути своей многие вопросы штаб решал, минуя Гарнизонное собрание.
5
Главный Штаб Народной Армии вмешивался во все стороны жизни города, подменяя и Крестьянско-Городской Совет, и совет профсоюзов. Приказом Желтовского и Силина были назначены выборы в КГС, оговорены сроки, объявлены списки депутатов (приказы по гарнизону № 1 и 4). Штаб обязал все организации сообщать о лицах, принимаемых на работу (приказ № 9). Он доходил до крайних мелочей городской жизни, о чем свидетельствует, например, специальный приказ, в котором предписывалось «всем гражданам города Тобольска... не выпускать на улицу собак без намордников». Или такой приказ: «С обеда 11 марта до 14 марта объявить выходными днями в связи с масляницей». Приезжавшие в город подлежали обязательной и немедленной регистрации в особом отделе штаба.
КГС и совет профсоюзов принимали на своих заседаниях лишь те постановления, которые были угодны штабу. Воззвания и листовки печатались только с его разрешения. КГС и профсоюз согласовывали со Штабом кандидатуры на любой маломальский значимый пост. Военная цензура бдительно следила за публикациями в газете «Голос Народной Армии».
Штаб производил аресты, обыски, допросы любого лица, не испрашивая на то санкции гражданских властей. Даже на квартире председателя окружного суда Маковецкого был произведен обыск, который сопровождался угрозами, грубостями и отборным матом.
Особое внимание Штаб уделял подбору кадров для своей пропагандистской машины.
«Приказ по Тобольскому гарнизону... Настоящим объявляются мобилизованными и прикомандированными к штабу по отделу редакции газеты «Голос Народной Армии» в качестве сотрудников следующие лица...» Далее следуют фамилии будущих литературных работников редакции.
Несмотря на созданный КГС, окружной суд и имевшиеся при штабе военно-полевой суд и военно-следственную комиссию, судьбу коммунистов, попавших в руки повстанцев, решала штабная верхушка.
На шестой день после захвата Тобольска у Желтовского собрались на секретное совещание начальник штаба Силин, его адъютант Крупин, комендант города Замятин, начальник оперативно-следственного и политического отдела Сватош, начальник Особого отдела Гутников. Обсуждали, что делать с коммунистами, заключенными в Тобольской тюрьме. Единогласно решили: расстрелять без суда.
В Тобольске и на охваченной восстанием территории штаб пытался быть «богом и царем, и воинским начальником», но это ему не удавалось. Нет ни одного приказа штаба, ни одной листовки да и ни одной статьи в «Голосе Народной Армии», свидетельствующей о вмешательстве КГС или Главного штаба в жизнь сел и деревень Тобольского уезда. У штаба едва хватало сил корректировать и приблизительно направлять действия повстанческих соединений, подразделений, фронтов. Это была типичная Пугачевщина с той лишь существенной разницей, что Пугачев проломно шел к Москве, наступал» а тобольские повстанцы лишь оборонялись, забыв, что «оборона – гибель восстания».
Тюменские губком и ГубЧК, равно, как и Сибревком и уполномоченный ВЧК по Сибири основными движущими силами восстания объявляли кулачество, эсеров и белогвардейцев. Надуманная версия. Белогвардейцев-то восставшим и не хватало. Отсутствие кадровых офицеров, особенно среднего и высшего звена не позволило штабу создать боевые повстанческие подразделения, укрепить дисциплину, наладить взаимосвязь соединений, разработать единую стратегию, словом, вести наступательную войну, не ограничиваясь случайными боевыми эпизодами, навязанными сражениями.
Понимая это, Главный штаб и стремился обеспечить повстанцев подготовленными, прошедшими боевую школу военачальниками и военными специалистами. Одним из первых появился приказ о регистрации белогвардейских офицеров и генералов (№ 4), затем последовали приказы о мобилизации подпрапорщиков, унтер-офицеров, фельдфебелей, вахмистров (№ 16), об обязательной регистрации пулеметчиков и сестер милосердия (№№ 16 и 24) и т. п:
Голод на командные кадры был настолько велик, а неорганизованность и небоеспособность отрядов так называемой Народной Армии настолько очевидны, что Гарнизонное собрание 19 марта 1921 года приняло решение: «Брать командный состав отовсюду, не считаясь с классовостью».
Вот вам и белогвардейское начало! Ссылка на решающую роль белогвардейцев нужна была, чтоб оправдать потери и поражения в регулярной Красной Армии. А побеждали крестьянские отряды не боевым мастерством, а яростью да числом.
Первым отделом, созданным в штабе, был мобилизационный отдел, а первым приказом штаба – приказ о мобилизации. Сначала призывались мужчины в возрасте от 18 до 35 лет. Впоследствии возрастная планка поднялась до 45 лет (приказ № 25). Не явившиеся на сборные пункты объявлялись дезертирами и предавались военно-полевому суду. Скидки на болезнь делались лишь тем, кто «совершенно не способен носить оружие». Насколько ретиво поначалу работал мобилизационный отдел, свидетельствует следующее объявление в № 4 «Голоса Народной Армии»: «Из-за призыва артистов на военную службу деятельность городского театра временно приостанавливается».
С помощью духовенства, купечества и мещан штаб попытался сформировать «добровольческие» воинские соединения из горожан (кавалерийский эскадрон, ударный отряд и т. д.).
Тоболяки не рвались в бой, добровольцев было мало. Об этом свидетельствуют статьи, фельетоны, письма с фронта, опубликованные в «Голосе Народной Армии». В них высмеивались горожане (особенно интеллигенция и рабочие) за то, что норовили отсидеться, переждать события, уклониться от мобилизации.
Заключительные строки одной из статей:
«Народ настойчиво ищет организатора и руководителя. Ищет, но... мало находит... Крестьяне до сих пор одни выносят на своих плечах всю тяжесть борьбы. Город и интеллигенция до сих пор стоят в стороне.
Отчего же?
Кто ответит?
Отвечайте!!!»
В другой статье подобные окрики сменяются открытыми угрозами рабочим и служащим Тобольска, которые не желали воевать.
Главный штаб выпустил специальное воззвание «К служащим», которое заканчивалось так:
«Хватит апатии и равнодушия. Околачивать пороги и бездельничать... Не прикрывайтесь службой, не отгораживайтесь болезнями. Не собирайте сплетни и слухи. Идите, и на фронте сами узнаете истинное положение дел».
Эсеровские идеологи не жалели усилий, не скупились на призывы, заверения и обещания, лишь бы вовлечь горожан в восстание.
Коряков сочинил пространное программное воззвание профсоюзов «От рабочих и служащих города Тобольска. К Народной Армии и ко всему трудовому крестьянству».
Это воззвание, изданное огромным тиражом, является великолепным камертоном идейной тональности, показателем пропагандистского мастерства, присущих печатной продукции Штаба.
Воззвание начинается беглым очерком истории крестьянства на Руси. Верно оценена реформа 1861 года, приведшая к безысходному положению крестьян России. Высказав в общем-то правильное положение о том, что от крестьянского корня берет свое начало рабочий класс, автор называет пролетария младшим братом крестьянина но труду и по крови. Далее идет столь же беглый и тоже верный очерк истории русского рабочего движения. Резко критикуются буржуазные порядки, обнажается антинародная сущность капиталистического государства, эксплуатирующего и порабощающего народ.
«...Рабочие поняли: их не защитит «ни бог, ни царь и ни герой». И завязалась тяжелая, почти непосильная борьба между трудом и капиталом. С голыми руками полуголодный рабочий пошел на приступ, чтобы взять вооруженную знанием, наукой, всей силой государства, всей мощью армии, полиции и жандармерии крепость капитализма...»
Поведав о поражениях и победах рабочего класса в этой борьбе, «Воззвание» подводит читателей к нынешним событиям, не боясь при этом высветить их негативную сторону:
«Городской рабочий видит, как оживились с восстанием крестьян, все черносотенные элементы, как часть духовенства, жаждущего государственного жалованья, мечтает о старых, романовских порядках, как радостно сияют лица спекулянтов-купцов и старых угнетателей городского рабочего - промышленников, как громко раздаются голоса старых царских защитников, натравливающих татар на русских, русских на евреев, крестьян на рабочих. И все это не может не тревожить городских рабочих, отдавших много сил и понесших многие жертвы в борьбе за освобождение народа от рабства самодержавия и труда – от рабства капитала...».
И лишь в заключительных строках «Воззвания» становится очевидной цель, ради которой оно и написано.
«Прям и благороден путь рабочего класса, и он пойдет по нему под своим Красным знаменем до конца, и на этом пути
Освобождения Труда и трудового крестьянства у Народной Армии нет и не будет более стойкого помощника».
Но какие рабочие на полукустарных предприятиях Тобольска, Сургута, Березово? Разобщенные. Далекие от политики. Не очистившиеся от мещанской шелухи. Их не «телешили» продразбойники, не давили повинности и к восстанию крестьян они относились без энтузиазма. Глазели на происходящее, как на занимательный спектакль, но быть его участниками не хотели. «Воззвание» Корякова горячей живой искрой пало в лужу непробиваемого ледяного равнодушия тобольских рабочих; пала искра и тут же погасла, воскреснув потом на столе следователя ГубЧК, как неопровержимое свидетельство контрреволюционной деятельности Корякова.
С первых дней своего существования Главный штаб многое сделал для обеспечения Народной Армии продовольствием, оружием, обмундированием. Военно-промышленный комитет подчинил себе все предприятия, производящие товары, потребные для армии (одежду, обувь, сбрую и т. д.), наложил свою лапу на запасы продовольствия, фуража, денег. С помощью «коряковского» профсоюза, КГС, Комитета Красного Креста и церковников штаб то и дело проводил «добровольные» поборы с населения денег, белья, фуража, лекарств, перевязочных материалов, оружия, лошадей и т. д.
Там, где дело касалось обеспечения повстанцев, штаб не только просил, но и...
Приказ начальника штаба Силина:
«Всем, умеющим шить сапоги и бродни, явиться в военно-промышленный комитет (улица Декабристов, дом Шапошникова). За неявку – к ответственности по законам военного времени...»
Таким же способом мобилизовывались шорники, кузнецы, мастера по изготовлению костылей и другие, нужные штабу специалисты.
Главный штаб заставлял домохозяек шить белье «партизанам»; стариков – чинить сапоги и пимы, гимназисток – ухаживать за ранеными в госпиталях.
Ахиллесовой пятой восставших была дисциплина. Своевольные сибирские мужики плохо ладили с боевым уставом. И Штаб потратил уйму сил на укрепление дисциплины и повышение боеспособности Народной Армии. Есть масса документов (приказов, воззваний, обращений), свидетельствующих об этом.
За пьянку и самогоноварение штаб угрожал всеми карами вплоть до расстрела (приказ № 10). Все, «кто нарушает порядок и допускает пьянство», объявлялись врагами народа.
Разбалтыванию дисциплины в рядах повстанцев немало способствовала выборность командного состава. Восставшие самовольно смещали, а иногда и расстреливали командира, вызвавшего их недовольство. (Вспомните созданную «партизанами» комиссию по наблюдению за действиями Желтовского, Силина, Сватоша).
В «Голосе Народной Армии» 25 марта появилась большая статья «Еще какие условия могут содействовать успеху на фронте». В ней подчеркивался партизанский характер войны, указывалось на отсутствие единого командования, разобщенность и неорганизованность действий повстанцев. Выдвигалось шесть основных принципов, которыми следовало руководствоваться всей Народной Армии:
1. Вера в святость причин и целей, ради которых ведется война.
2. Дисциплина. Единоначалие.
3. Трезвость. Борьба с пьянством.
4. Борьба с паникерами и распространителями слухов.
5. Бдительность.
6. Лояльное отношение к мирному населению.
Этой программе и старался следовать Главный Штаб во всей своей многогранной деятельности. Ее выполнению служили проповеди священнослужителей на молебнах и панихидах, бесчисленные листовки, специально, по заказу написанные частушки, стихотворения, басни, фельетоны, статьи, которыми была заполнена газета «Голос Народной Армии».
Но как ни старался Главный штаб, как ни усердствовали эсеровские пропагандисты, им не удалось из полчищ взбунтовавшихся крестьян создать боеспособной армии. Повстанцы плохо и неохотно подчинялись командирам. Отвоевав свое село, мужики разбредались по дворам, не желая наступать дальше. «Пускай всяк за себя воюет». Отступив из родного села, крестьяне тоже отказывались воевать. «Свое село сдали, чего за чужое кровениться? Пускай ихние мужики и воюют».
6
Вероятно неудачей попытки создать боеспособную, дисциплинированную армию было вызвано решение Главного штаба – объявить войну партизанской. Нехватка командных кадров, их плохая подготовка, слабая дисциплина повстанцев, недостаток вооружения, отсутствие единого плана действий – все
это не позволяло и мечтать о широких наступательных операциях, о походе на Тюмень. Оставалось рассчитывать на авось, на то, что восстание расплеснется вширь, захлестнет всю Сибирь, и тогда... А пока приходилось довольствоваться партизанской войной.
Ни Желтовский, ни Силин не попали в руки органов ЧК, и о мотивах их действий остается судить не по их показаниям и объяснениям, а по дошедшим до нас документам. Из них же явствует, что с первых дней второго (Тобольского) периода восстания его Главный штаб стремился придать движению партизанский характер.
Штаб сразу стал называть повстанцев партизанами. Штаб разослал массу приказов и памяток, в которых обосновывал и объяснял принятую им тактику партизанской войны. С подобными памятками под расписку обязаны были знакомиться все партизаны.
Вот основные рекомендации, содержавшиеся в воззвании «О партизанской войне»:
1. Всеми мерами избегать позиционной войны: она хороша лишь для регулярных армий.
2. Не будь прихотлив и требователен к быту, одежде и пище. Соблюдай дисциплину. Выполняй команды. Береги оружие и патроны. «Сила тут не столько в вооружении, сколько в настроении и духе бойцев, в согласии крестьян между собой, храбрости и самоотверженности».
3. Главные задачи партизан: следить за действием врага, разрушать его связь, вылавливать его гонцов, беспокоить его налетами, сеять в его рядах панику, не давать ему покоя, все время налетая на его тылы.
Только со второй половины марта газеты и листовки Главного штаба «заговорили» о необходимости реорганизации партизанской армии в регулярную, о слиянии всех сил повстанцев, о создании единого командования и разработке единого плана боевых операций.
Однако Главному штабу не удалось осуществить эти намерения. Хотя отряды и стали называться ротами, батальонами, полками, а их командиры соответственно получили новые звания, характер повстанческой армии и методы войны остались прежними.
Для эсеровской военной верхушки (Силин, Сватош, Замятин, Желтовский), по-моему, была совершенно очевидна бессмысленность и гибельность открытого вооруженного столкновения «партизан» с регулярной Красной Армией. Очевидцы свидетельствуют, как Желтовский хватался за голову и проклинал своих «военных теоретиков» за авантюристичность их действий.
Похоже военные стратеги восстания рассчитывали, что оно станет лишь искрой, от которой займется всероссийское крестьянское восстание, и в ожидании этой вспышки вели локальную партизанскую войну. Или надеялись привлечь внимание иностранных империалистов, связаться с ними и через Север, по Оби и Иртышу, заполучить от них воинские части, которые стали бы ядром будущей мужицкой армии, хлынувшей через Сибирские ворота – Тюмень в Европейскую Россию? Вернее всего предположить, что вожаки оказались просто бессильными справиться с мелкобуржуазной анархической психологией крестьянства, с его разобщенностью и неорганизованностью. И чтобы замаскировать провал попытки создания единой регулярной армии, тобольские главари затрубили о партизанской войне.
Однако высказаться категоричнее по этому поводу нет основании. Чем больше обнаруживалось документов, раскрывающих деятельность тобольского Главного штаба, тем безответнее для меня становился вопрос: чем руководствовались в своей деятельности Желтовский, Силин и другие, верили или не верили они в разумность и важность творимого, в победоносное завершение восстания? Ясно одно: работали они на совесть, вкладывали в дело все свои незаурядные способности. Но чем была порождена их самоотверженность? Отчаянием? Верой в успех? Фанатической преданность идее? Или... Загадка...
7
Главный штаб придавал огромное значение идейной обработке не только «партизан», но и всего населения «освобожденной» территории. В духовном настрое «партизан» в их идейной убежденности Коряков и Силин видели корень победы.
Военно-пропагандистский отдел штаба состоял в основном из эсеров: Азаркевич (начальник отдела), Горюнов, Садовников, Никифоров и другие.
Через несколько дней после захвата Тобольска возобновились занятия в школах первой и второй ступеней, на педкурсах, в художественной школе. Восстановлено преподавание «закона Божьего», но на добровольных началах, по желанию родителей. Лишь на два дня закрывались городские библиотеки: Центральная, первая районная, детская подгорная, нагорная. Сгоряча мобилизованные, было, артисты театра тут же были возвращены, и 10 марта при переполненном зале был показан спектакль по пьесе Островского «На бойком месте». 11 марта – «Ванька ключник», 12 марта – «Каширская старина», 13 марта – «Майорша». Потом: «Власть тьмы», «Аскольдова могила», «Чародейка», «Камо грядеши?», «Измена»... Отличный репертуар! Ни какие-то боевики-самоделки «даешь!», не агитки-однодневки, а вполне приличные драматургические произведения... Эта махонькая деталь – еще одно свидетельство спокойствия и уверенности пришедших к власти повстанцев.
Театр. Библиотеки. Школы. Газета. Плановая, четкая, напряженная работа КГС, судов, комиссий. Регулярные Гарнизонные собрания. Разумные меры по налаживанию экономики, заботы о санитарном состоянии и внешнем облике Тобольска, организация судопроизводства, и еще многое, характерное для краткого, сорокадневного владычества повстанцев в бывшей сибирской столице... – все это, сведенное воедино, не только поражает, но и загоняет исследователя в тупик.
Что двигало вожаками восстания? В основном, это были люди образованные, трезвые, энергичные и поразительно работоспособные, к тому же, честные, преданные идее, ради которой началось восстание. Разве они не понимали, что являются калифами на час? С Юга, от Тюмени, идут на них соединения регулярной Красной Армии; совсем рядом, почти на подступах к Тобольску, ведет бои наступательные коммунистический батальон; отход на Север закрыл отряд Лопарева. Вот-вот, совсем близок конец «Тобольской империи». Но понимая безысходность, зная истинное положение, Коряков и Степанов, Желтовский и Силин, и ближайшие их сподвижники действовали так, будто впереди у них близкий триумф, словно закладывают они фундамент нового, прекрасного, вечного...
Как уже сказано, штаб выпускал ежедневную газету «Голос Народной Армии» (главный редактор – эсер Горюнов, ответственный секретарь – эсер Панов). Постоянными активнейшими авторами были эсеры Силин (начальник штаба), Коряков (председатель Тобольского совета профсоюза), Дмитриев-Садовников (один из организаторов восстания) и другие. 26 эсеров активно сотрудничали в газете, готовя духовную пищу партизан, идейно обрабатывая многие тысячи крестьян, рабочих, интеллигенции, живущих на огромнейшей территории, где легально и нелегально распространялась газета. Всего в свет вышел 31 номер.
Первый номер газеты вышел на пятый день после занятия повстанцами Тобольска – 27 февраля 1921 года. За сорок дней выпущен 31 номер. В каждом был хотя бы один ударный, отменно написанный, острый и яркий материал.
В газете присутствовали все жанры: очерк, статья, зарисовка, фельетон, письмо и даже стихотворения, и все это многообразие било и било в одну цель – за Советскую власть без коммунистов, за свободу и процветание сибирского крестьянства. Это главное направление газеты нашло четкое, ясное выражение в опубликованном воззвании «К гражданам Сибири и России». Привожу его полностью:
«Граждане! Три с половиной года тому назад кучка наглых людей, назвавших себя «народными комиссарами», вопреки воле своего народа, при помощи темноты и обмана или солдат захватила власть в свои руки. За это время без всякого отчету и толку они расхитили народное достояние, накопленное веками. Во главе управления страны они поставили недобросовестных и неумелых людей, которые назначались на должности не потому, что они знали то дело, за которое брались, а за то, что они соглашались называть себя коммунистами, поддерживать стоявшую во главе правления кучку проходимцев. Все законы были уничтожены. Суда не стало. Преступники гуляли на свободе и превратились в комиссаров, безнаказанно грабили народ. Ни честь, ни жизнь, ни имущество граждан не защищались. Каждый, объявив себя коммунистом, мог расправиться с другими гражданами как ему хотелось: он мог убивать, отнимать имущество, чинить насилие. Ему все было дозволено. В деревнях коммунисты отнимали хлеб, лошадей, скот, семена, мясо, шерсть, кожи – все крестьянское имущество, добытое потом и кровью. Все отобранное расхищалось коммунистами или гнило без пользы на складах и зернохранилищах. Всю Россию они превратили в каторжную тюрьму, где голодный, раздраженный и измученный народ нес подневольный труд на своих наглых и хищных господ – коммунистов.
В стране воцарился полный беспорядок и хозяйственный развал. Фабрики и заводы стали. Железные дороги разрушались. Пароходство гибло, Когда-то богатая и сильная Россия превратилась в голодную и нищую страну.
Жизнь стала невыносимой.
Народ понял наконец весь ужас и позор своего рабского положения.
Сибирское крестьянство первым восстало на защиту своей родной Сибири. Просыпается и европейская Россия.
Проходит ужасный сон. Народ нашел верный путь и скоро снова возродится Россия.
Освободившись от коммунистов, она будет строить свою жизнь своими свободными силами и при общей дружной работе окрепнет и станет могучей, просвещенной и свободной.
Так очнитесь же все, кто не потерял еще сознание человеческого достоинства, в ком есть хоть капля чувства своего долга перед Родиной и поймите, что никто не дает нам готовое счастье, его мы можем добыть лишь общими усилиями.
Граждане! Родина ждет!
Все, кому ненавистны произвол, нищета и рабство, идите с оружием добывать себе и своим потомкам свободу и право на человеческое существование.
За Родину и волю зовет вас в свои ряды Народная Армия!».
(Читая это воззвание, ловлю себя на мысли: сменить под ним дату на 1991 год, и вряд ли кто-то обнаружил бы эту подделку).
Памятуя, что газеты – «не только коллективный пропагандист, но и коллективный организатор», позволю себе чуть подробнее рассказать о содержании «Голоса Народной Армии».
Первый номер газеты открывался передовицей под лозунгом «Вся власть народу Долой коммунизм!». И начинается статья так: «Управлять – значит предвидеть. И если бы руководители коммунистической политики Советской России обладали мудростью истинного управления, они своевременно отказались от насилия и таким образом могли бы предупредить пролитие братской крови...»
И тут же следует стихотворение «Февраль двадцать первого».
Приветствую твоих великих храбрецов,
Которые с одной березовой дубиной
Идут вперед стеной неотразимой
На встречу пуль, направленных в отцов...
В последующих номерах есть и песни, и частушки, и стихотворные фельетоны, и сатирические стихи. И хотя они не блещут мастерством, изяществом и образностью, тем не менее, даже ныне читаешь их без раздражения.
Желая поднять боевой дух, мобилизовать, подвигнуть тоболяков на борьбу с большевиками, газета систематически публикует острые, даже злые материалы против мещанско-обывательского безразличия, равнодушия, заземленности интересов, низменности целей бытия. «Тобольские барахольщики» – называется статья в шестом номере. Ей предпослан эпиграф: «Рожденный ползать – летать не может». «Обыватель всегда остается обывателем. Никакие уроки его ничему не научат... Ничтожный и жалкий, он весь погружен в свои будничные интересы, в заботы о своем маленьком, никому не нужном существовании...» С разных сторон, разными «снарядами», газета ведет и ведет непрестанный обстрел обывательской позиции «моя хата с краю»... Тут и воззвания, и приказы, и письма с фронта, и стихотворные фельетоны («Товарищи «граждане», «Волки и бараны»).
Газета ищет и подсказывает пути выхода из экономического кризиса и разрухи. Справится с хозяйственной разрухой и товарным голодом возможно, считает газета, лишь с помощью заграницы. «Товарообмен с заграницей, целесообразное использование нашего сырья для обмена на фабрикаты и машины... иностранных государств – вот то средство, которое нам необходимо умело использовать для того, чтобы победить нашу хозяйственную разруху... Пушнина, кожи, шерсть, масло и прочее... сельскохозяйственное сырье – это наша единственная надежда, якорь нашего спасения в бурном море всеобщего развала и хозяйственного разложения».
Поразительны глобальность и долговременность проблем, которые осмысливает и стремится решить газета. Читаешь и забываешь, что газета-то выходила в 1921 году в Тобольске, окруженном красноармейскими частями, коммунистическими соединениями и отрядами красных партизан. Как же уверенно и неколебимо надо было чувствовать себя на этой пороховой бочке, чтобы переоценивать прошлое, перекраивать настоящее и сметь засматривать в будущее. Вчитайтесь и вдумайтесь хотя бы в такие вот строки из передовицы четырнадцатого номера газеты:
«Коммунисты отучили нас думать и работать... Мы утратили простоту и ясность мышления. Горы крикливых фраз, трескучих лозунгов и всякого рода ругательств на каждом углу улицы, на столбцах газет, на митингах, собраниях, заседаниях и съездах. Засорили наш ум, тяжким балластом притиснули трезвую, живую, правдивую человеческую мысль... Лицемерие и ложь – это скорлупа, в которой прятали мы свое настоящее лицо и этой ценой сохраняли право на жизнь...» Под этими строками, написанными семьдесят лет назад, я подпишусь охотно и сейчас. Кулаком, окриком, толмудистикой, фарисейством и муштрой нас ведь и впрямь отучили думать и работать.
Газета делала все возможное, чтоб поднимать боевой дух повстанцев – «партизан», вселять в них веру в близкую победу. Ради этого газета порой, нимало не смущаясь, выдавала желаемое за действительность, попросту говоря, сочиняла небылицы. Так в номере семнадцатом сообщалось, что на Украине снова появились Петлюра и Махно, а «Москва объявлена на военном положении ввиду готовящегося там переворота». В следующем номере утверждалось, что «Омск, Курган, Челябинск и другие города Сибири в руках повстанцев, идет успешное наступление на Томск». «Мы не одни. С нами народ Сибири и России. Еще немного усилий и победа за нами».
По своему социальному происхождению основные идеологи восстания – разночинцы, люди широко образованные, окончившие высшие духовные или светские учебные заведения, эрудированные, отменно владевшие пером.
Характерны две детали.
Первая: эсеровские идеологи восстания нигде ни намеком не оговаривались о своей партийной принадлежности, о целях и задачах своей партии, ее месте и роли в восстании.
Вторая: ни один из авторов газеты ни разу не подписал статьи своей настоящей фамилией, ставя вместо нее инициалы, либо псевдонимы вроде «Сибиряк», «Крестьянин», «Каспий».
Даже «дорвавшиеся до власти», выйдя на поверхность контрреволюционного движения, став во главе его, эсеры оставались верны своей партийной тактике и никак не обнаруживали себя. Они «научились теперь перекрашиваться в «беспартийных», – как говорил Ленин, – и под флагом беспартийности «помогают мятежам, помогают белогвардейщине». А может эта скрытность вызвана нежеланием запутывать крестьян... «Опять партия!» – заволнуются мужики. Тогда придется объяснять им кто такие эсеры, чем занимаются, чего добиваются и т. д. А времени на разъяснения и дискуссии нет. В этой ситуации не лучше ли промолчать?..
Именно потому, по-моему, во всех статьях, листовках и воззваниях, в речах на митингах и собраниях эсеры стремились убедить крестьян в том, что ПСР никакого отношения к восстанию не имеет, что его поднял и руководит им сам народ и сражаются крестьяне за интересы народа.
«Мятеж, – вещал «Голос Народной Армии» 19 марта 1921 года, – стихийная вспышка народного гнева, нет никаких примет его подготовки бывшими политическими партиями.., Коммунисты лгут, объявляя восстание кулацким, руководимым якобы офицерами-белогвардейцами». С этим трудно не согласиться.
Прочитывая номер за номером «Голос», невольно подмечаешь удивительное сходство по форме, содержанию и идейной направленности его статей со статьями бывшей тобольской эсеровской газеты «Земля и воля». Тот же пафос, та же неприкрытая ненависть к большевикам, та же позиция третьей силы (против монархии и против большевиков), те же утверждения о стремлении к народовластию, та же скорбь о бедном крестьянине – обманутом, обобранном большевиками.
Но при всех, ныне отчетливо видимых, просчетах идеологической работы Главного штаба следует с горечью признать, что по размаху и убедительности пропаганды повстанцев многократно превосходила контрпропаганду своих противников – большевиков.
Мы уже указывали, что в феврале-марте 1921 года Тюменский губком РКП (б) выпустил 12 названий листовок тиражом около 50 тысяч экземпляров. А Главный штаб за это время издал сотни названий листовок колоссальным тиражом, отпечатав их на бумаге и в типографии, кинутыми в Тобольске дезертиром Демьяновым. Эти «прелестные», мятежные листки часто «залетали» и в соседские уезды.
Названия «листков» говорят сами за себя: «Как понимают свободу коммунисты?», «Мужику – фунт, коммисару – пуд», «Последняя ложь коммунистов», «Два фронта», «Солдатское письмо», «О партизанской войне» и т. д. Главный штаб выпускал специальные воззвания: «К гражданам и гражданкам сел и деревень великой Сибири», «К красноармейцам», «К рабочим», «К коммунистам», «К беспартийным красноармейцам», «К гражданам Тобольской губернии», «К народоармейцам», «К партизанам», «К гражданам Сибири и России» и многие другие.
Отдельные воззвания переиздавались по нескольку раз. В волостях и селах они переписывались от руки. Есть стихотворные воззвания и листовки с «партизанскими» песнями и частушками.
Следует признать, многие воззвания и листовки написаны
притягательно образно, ярко, с ядовитой острой критикой коммунистов.
Каждому адресату соответствовал свой стиль изложения. Интеллигенции и служащим – более высокопарный и утонченный; крестьянам и «партизанам» – грубоватый, простои и откровенно-прямой; рабочим – сдержанный и лаконичный, коммунистам – сочувственно-осудительный и всепрощающий.
Главная мысль всей идеологической продукции повстанцев – долой большевиков, даешь Советы без коммунистов!
Эсеры прекрасно понимали, как велик авторитет Советской власти. Именно потому, захватив Тобольск, они создали Крестьянско-Городской Совет, сохранили волостные и сельские Советы. Именно потому официальным «партизанским» знаменем движения сделали советское Красное знамя, начертав на нем: «С нами бог! Да здравствует Советская власть и Сибирское крестьянство! Долой коммунистов!» Сберегли они и обращение «товарищ»... Все это свидетельство мудрости, гибкости, политической изощренности главарей восстания.
«Мы хотим восстановить рабоче-крестьянскую Советскую власть из честных граждан, любящих свою опозоренную, оплеванную, многострадальную родину, – говорилось в воззвании к красноармейцам. – Коммунисты говорят, что Советская власть не может быть без коммунистов. Почему? Разве мы не можем выбрать в Советы беспартийных, тех, которые всегда были с народом воедино и страдали за него... Да здравствует народная Советская власть! Долой коммунистов!».
Строки из воззвания «К гражданам Сибири»: «Коммунисты обманывают, говорят, что восстал не народ, а белогвардейцы, меньшевики и эсеры...»
И далее излагались цели восстания: борьба за свободу труда, вероисповедания, национальное равенство и т. д. В подтверждение своих благих намерений авторы воззвания ссылались на то, что самоуправление по Тобольскому уезду возложено на Крестьянско-Городской Совет, в волостях власть тоже в руках Советов. Освободим губернию – создадим губернский Совет. Освободим Сибирь – изберем Сибирский Совет... И в заключение снова тот же призыв: «Да здравствует Советская власть без коммунистов!».
По полкам «партизан» ходили не только воззвания, но и листовки с частушками.
С нами Бог! Долой тиранство!
Коммунисты должны пасть.
Пусть сибирское крестьянство
Возвернет Советам власть!
Ах, как умело и ловко жонглировали они такими словами, как «свобода», «народовластие» и даже «социализм». В громадной программной статье Корякова «Профессиональные союзы» сказано, что главная цель профсоюзов – социализм. Ратуя за тесный союз рабочих и крестьян, автор объявляет его залогом успешного продвижения к социализму и лишь в самом конце статьи мимоходом, осторожно оговаривался, о каком же социализме шла речь. «Мы здесь говорим о социализме, который придет сам по себе, в результате нашего хозяйственного и культурного развития, а не о том социализме, который хотят насадить в нас коммунисты». (Перечитывая теперь, в 1992 году, эти строки, дивлюсь мудрости, прозорливости недоучившегося священника, эсера Корякова. Навязанный нам коммунистами «социализм» развалился в прах, а уровень культуры и производства настолько низок, что о подлинном социализме остается лишь мечтать).
Противостоять наступательной яркой пропаганде эсеров было нелегко: в основе критических нападок на большевиков лежали подлинные факты и события. Отталкиваясь от них, авторы листовок, воззваний и статей справедливо объявляли коммунистов главными виновниками всех бед. Ибо их тоталитарная власть, их могущество и независимость строились и держались на беззаконии и терроре, на горе народа, на его нужде.
«Крестьяне! Сколько, сколько добра, добытого вами кровью и потом, отобрали у вас коммунисты. И все это кому? Вы думаете для народа, для армии? Нет, нет и нет. Это брали у вас для удовлетворения своих разнузданных и гнусных желаний, они меняли крестьянское добро за границей на золото, чтобы на случай бегства иметь средства к лучшей жизни».
«Эти господа (коммунисты. – К. Л.) кушают до отвалу, чего душа желает, да еще родня вся ихняя, как сыр в масле купается, и запасу у них у каждого на сто человек хватит...»
Нельзя отказать эсеровским сочинителям в умении излагать мысли доходчиво и красиво. Вот, к примеру, воззвание «Солдатское письмо» – о дисциплине в армии.
Когда каменщики строят здание они скрепляют отдельные кирпичи известью или цементом. Попробуйте построить здание без такой скрепы, и оно распадется, развалится под давлением собственной тяжести. Рассыплется и похоронит под развалинами строителей-каменщиков.
Сейчас все мы строим колоссальное и огромное здание крестьянской свободы. Строительный материал имеется под рукой в неограниченном количестве, мужиков-строителей не перечесть.
Есть ли у нас цемент, товарищи?
Каким цементом надо скреплять кирпичи нашего здания, чтобы оно вознеслось к небу, стройно, красиво и гордо, чтобы оно нерушимо стояло сотни лет?
Цемент – это дисциплина...»
Строки из воззвания к рабочим:
«Пепел потухших фабрик и заводов осел на ваши души... Ты и крестьянин – оба братья одной трудовой семьи...»
Если внимательно вчитываться в листовки и газеты, вышедшие за время пребывания повстанцев в Тобольске, станет очевидно, что их диапазон не ограничивается сибирскими рамками.
Листовка по поводу Кронштадтского мятежа завершалась так:
«Народ уничтожил Деникина и Врангеля, уничтожил Колчака, уничтожит и коммуну. С нами Бог и победа, ибо мы за правое дело. Да здравствует Советская власть без коммунистов!».
Видите, как неприметно и ловко на одну антинародную доску ставятся Деникин, Врангель, Колчак и большевики. Помните: «белые идут – грабят, красные идут – грабят; мать твою так, куда крестьянину податься?» Конечно же, в ряды тех, кто борется за Советскую власть без коммунистов.
То же самое, теми же словами писали в своих листовках эсеры Тамбовщины во время Антоновского мятежа и эсеры Кронштадта в мартовские дни 1921 года. Чтобы убедиться в этом, достаточно бегло просмотреть «Известия Временного революционного комитета» восставшего Кронштадта. Они порой слово в слово совпадают с «Голосом Народной Армии».
В отличие от руководителей Тюменского губкома партии и губисполкома, тобольский Главный штаб придавал идеологической работе настолько большое значение, что без смущения опубликовал в своей газете следующее объявление:
«Приглашаются лица, которые пожелали бы предложить свои услуги в качестве лекторов, агитаторов и пропагандистов».
В большом ходу были частушки, песни, стихотворные воззвания.
Эй, Иваны, Митрофаны,
Павлы, Яковы Демьяны, –
Словом, всей Руси граждане.
И рабочие, и крестьяне,
Паренечки молодые
И мужчины пожилые...
По свободе кто скучает,
Кто спокойно жить желает,
Кто с коммуной не согласен,
Кто не слушает их басен,
Любит кто страну родную
И религию святую,
Все идите, все идите.
А вот строки из «Песни повстанцев», которую следовало петь на мотив популярнейшей песни «Из-за острова на стрежень...»:
Как боец страны великой,
Русский пахарь-исполин
На борьбу с коммуной дикой
Весь поднялся, как один...
Можно лишь подивиться и позавидовать упорству, энергии и таланту работников военно-пропагандистского отдела Тобольского штаба, свято блюдущих завет предков: «Сила в духе, а не в брюхе».
По отрядам разъезжали докладчики и агитаторы этого отдела; писари размножали во множестве, а специальные нарочные развозили во все концы листовки и прокламации; архиепископ, архиереи, протоиереи, игумены и прочие богослужители всех рангов славили ратные подвиги повстанцев, обещая им царствие Божие.
Невольно снова и снова вспоминаешь те 12 листовок Тюменского губкома РКП (б)... Причем этот идеологический мизер Губком считал большим достижением своего отдела пропаганды и агитации. Губернские же газеты и журналы с января по апрель 1921 года не напечатали ни одной статьи, разъясняющей крестьянам причины и суть восстания, возражающей, опровергающей факты, положения и выводы повстанческих воззваний. Вместо этого издавалось немало всевозможных угрожающих приказов вроде такого:
Приказ № 10
Ишимского уездного исполнительного комитета и командующего боевым участком.
§ 3. Деревни и села, которые примут участие в восстании против Советской власти или хотя будут поддерживать бунтовщиков, в чем бы эта поддержка не выражалась, понесут тягчайшую ответственность, как пособники восстановления власти буржуазии или нарушения мирных условий и как лица, задерживающие частичную демобилизацию Красной Армии, к которым будут применены меры конфискации всего имущества вплоть до поголовного уничтожения деревень, а взятые заложники и пленные будут растреляны, так как нарушение мирных условий в Советской России в том или ином уезде допущено быть не может...
§ 9. Всякое неповиновение и уклонение от настоящего приказа на лиц, виновных в этом, навлечет высшую меру наказания...
Да, как знаком этот высокомерный, крикливый тон, полный слепой злобы и яростных угроз. Знаком по приказам, распоряжениям, речам времен продразверстки. Восстание ничему не научило руководителей Тюменской губернии. А может быть, они преднамеренно подливали масла в огонь, чтоб не дать крестьянину успокоиться и посуровее расправиться с ним за непокорность?
Тюрьмы буквально трещали от арестованных крестьян и лиц прочих сословий, причастных к восстанию. По данным ГубЧК в конце февраля только в тюрьмах Тюмени, Ишима и Ялуторовска томились в ожидании суда ревтрибунала 2600 человек.
А Центр, похоже, не видел и не слышал, что творилось в охваченной восстанием Сибири. Страшно выговорить, но Ленин и его окружение, кажется, довольны были происходящим н торопились дожать, добить, доломать своевольного, гордого, рачительного сибирского мужика. В обескровленную, разоренную мятежную Тюмень градом летели из Москвы такие вот директивы:
4 апреля 1921 года.
Тюмень. Губпродком
В порядке боевого приказа за ответственностью губпрод комиссара... предписываю течении апреля отправлять на Екатеринбургскую базу каждые три дня два муршрута состав не менее тридцати вагонов. Предупреждаем настоящее боевое задание должно безоговорочно выполняться в течении всего апреля... Ход исполнения ежедневно доносите только по прямому проводу совтрудобороны...
Предсовтрудбороны В. Ульянов (Ленин)».
«8 июня 1921 года
Тюмень. Губпродкому.
Подтверждается июньский наряд губпроднаркомпрода... о вывозе из вашей губернии на базы двести тысяч пудов хлеба. Ввиду критического положения центра вменяю вам в обязанность выполнить этот наряд до 20 июня...
Предсовнаркома Ленин».
«12 июля 1921 года.
Тюмень. Губпродком.
Копия губисполком, губкомпарт.
Ввиду необходимости срочного смягчения кризиса центра... приказываю порядке боевой задачи политического значения немедленно погрузить направить центр сто пятьдесят тысяч пудов хлеба... Ответственность точное исполнение настоящего приказа возлагаю губпродкомиссара лично...
Предсовнарком Ленин».
Зарастают чертополохом необсемененные тысячи, десятки тысяч десятин пашни (нет семян, забрали в разверстку либо съели)...
Голодают (выгребли хлеб до зерна) тысячи крестьян недавно обильных сытых деревень и сел Приишимья...
А Москва долбит одно и то же: дай хлеб! Любой ценой! В порядке боевого приказа!
Дай!..
Дай!..
Дай!..
Переход на продналог не изменил большевистской методы обращения с крестьянином. И снова рыскают по селам вышибалы-вымогатели в кожаных куртках с наганом на боку. И опять стучат кулаками, грозят револьверами, хватают крестьянина за глотку: дай! И как тут не вспомнить еще раз продбандита Лауриса, который объяснял свою жестокость и садизм по отношению к крестьянам тем, что Москва была с продотработниками так же жестока, грозя расстрелом за невыполнение разверстки...
Комиссия ЦК РКП (б) высказала справедливое мнение о том, что Тюменский губком не признавал никаких иных форм борьбы с восстанием, кроме военной. В этом, по мнению комиссии ЦК, одна из причин затяжного характера восстания и его ужасных последствий.
8
Я долго колебался: публиковать ли эту главку? В общественном сознании в последнее время произошел крутой поворот в сторону церкви. Россия – страна крайностей. Либо влево до упора, либо вправо до стенки. Никаких полутонов. Никакой середины. Или – или.
Сперва нас кинуло влево, и мы рушили храмы, рубили и жгли иконы, расстреливали, сгоняли в тюрьмы и лагеря священнослужителей, подвергали грубому, жестокому остракизму верующих. Теперь нас швырнуло в противоположную сторону. По радио и телевидению поют псалмы, читают проповеди; журналы и газеты пестрят фотографиями священников, храмов, религиозных празднеств.
Тогда мы не видели ничего доброго в деяниях церкви. Ныне мы не видим в ее действиях ничего достойного осуждения.
А ведь среди священнослужителей имелись не только провокаторы, пособники левых и правых противоборствующих сил, но и стукачи, тайные агенты ГПУ – КГБ. Не сужу их: Бог всем судья. Но и умолчать о роли духовенства в восстании считаю себя не вправе: из песни слова не выкинешь, и я после долгих колебаний и раздумий все же оставляю слово о церкви.
Тобольск встретил полчища опьяненных победами крестьян колокольным перезвоном. На разные голоса благовестили большие и малые колокола почти 40 церквей, соборов и церквушек. Среди разноголосого медного гула выделялся зычный бас колокола на звоннице Софийского кафедрального собора: на всю губернию славился своим мастерством здешний звонарь, которому благоволил сам архиепископ Николай – ревностный поклонник и преемник Гермогена, человек крутой и скорый на расправу, наводивший страх на всю епархию. По его команде и подняли перезвон тобольские колокола, возвещая горожанам о свержении ненавистной власти коммунистов, о наступлении нового порядка, угодного и милого сердцу архиепископа.
27 февраля в Софийском соборе Николай служил благодарственный молебен в ознаменование победы над красными. Огромный архиерейский двор был забит народом. Хотели от служить молебен раньше, да двое суток перед этим буйствовала метель.
Мороз 35 градусов, а солнце такое яркое, что от его света глаза резало. По ветвям деревьев расселись щеглы. Холодно птахам. И людям холодно. Переминались, теснились, лезли в собор. А там не то что яблоку – ореху негде упасть. Головы, головы, головы... Благочинные, постные лица. Смиренные взгляды.
На первом плане перед алтарем расположились «партизане». В нагольных полушубках, в добротных пимах или сапогах. Они со вниманием слушали слова молитв, истово крестясь.
Впереди «партизан» – их военачальник. Тут и командир Западного фронта Данилов, и один из самых неукротимых закоперщиков восстания бывший колчаковец, лесничий Привалов, и вся верхушка Главного штаба – Желтовский, Силин, Замятин, Красулин, Горюнов, Азаркевич, оба председателя Временного и «постоянного» Советов, братья по партии – Коряков и Степанов, именитые купцы, заводчики.
Главари выглядели внушительно: устало сложенные руки на животе, строгие задумчивые лица, отмеченные напряжением мыслей и чувств, вызванных непосильной ношей, которую взвалила на их плечи матушка История.
Горели сотни свечей. Сверкали золото и серебро драгоценных риз; переливались огнями бриллианты в митрах и нагрудных крестах высшего духовенства.
С песнопением под сенью хоругвей и икон двинулся крестный ход к Главному штабу повстанцев. Весь город сбежался поглазеть на шествие. У дверей штаба снова молебен. Николаи произнес краткую, но пламенную проповедь, благословляя на ратные подвиги православных воинов, и в знак особого расположения всевышнего к восставшим даровал им икону «Знамение божьей матери». Приняв большую в золотом окладе икону, Силин выступил с ответной речью, которую закончил страстным призывом к беспощадной борьбе с большевиками.
Невиданные по торжественности и пышности похороны устроили церковники племяннику Гермогена, сыну священника, руководителю «контрреволюционной организации» Сергею Долганеву, расстрелянному ЧК накануне падения Тобольска. Его объявили великомучеником. Местные дамы не пожалели комнатных цветов для букетов и венков на гроб «невинной жертвы коммунизма». Долганева похоронили в кремле, возле Софийского собора.
Ныне нет и следов этой могилы. Этот пятнадцатилетний гимназист достоин нашей памяти. Племянник и сын замученных священнослужителей, вышвырнутый революцией из Петрограда, он не заполз в темный закоулок, не затаился там, а бросил открытый дерзкий вызов большевистской диктатуре и был уничтожен ею, как тысячи тысяч подобных смельчаков. Мальчишескую организацию Сережи Долганева можно считать предтечей «Молодой гвардии» Олега Кошевого...
По команде архиепископа со всех церковных амвонов загремели могучие голоса, призывая верующих с оружием в руках свергать власть «христопродавцев коммунистов», обещая отпущение всех грехов на земле и вечное царствие Божье на том свете тем, кто прольет кровь или отдаст жизнь свою за «веру православную и заповеди Христовы».
Но не только молились за победу повстанцев святые отцы. Были в их среде и активные участники восстания, как ярковский священник Леньков или агарский священник Булатников.
Булатников являлся членом, а впоследствии председателем волостной следственной комиссии повстанцев. По его предложению приговаривались к расстрелу коммунисты и беспартийные советские служащие.
Когда во время одного из боев повстанцам удалось захватить в плен 27 красноармейцев и среди крестьян разгорелся спор о их судьбе, Булатников, узнав об этом, немедленно явился на место судилища и сразу вынес приговор:
– Всех тюкнуть.
– Не твое это дело, батюшка. Уходи, – вступился за пленных один крестьянин.
Но батюшка все же настоял на своем, красноармейцев казнили.
Выступая вершителем судеб пленных коммунистов и красноармейцев, Булатников на следствии определял виновность попавших в его руки людей по глазам.
– У-у, какие дерзкие глаза! – и махал рукой.
Этот взмах означал смертный приговор. Приговоренных Булатниковым учителей, избачей, коммунистов убивали специальным молотком с напаянными зубьями и вилами с зазубренными концами.
При штурме села красноармейцами Булатников забрался на колокольню и оттуда швырял в наступающих самодельные бомбы...
Очагом повстанцев в Ялуторовском уезде стало село Емуртлинское, а идейным вдохновителем местных повстанцев – священник Герасимов. Каждый отряд, уходивший на бой с коммунистами,- он провожал горячей напутственной речью, обещая воинам отпущение всех грехов.
В Емуртлинское сгоняли пленных коммунистов и красноармейцев со всей округи. Здесь над ними вершили жестокий и беспощадный суд (в состав суда входили три священника) и зверскую расправу. Палачи лютовали и изуверствовали во всю, не страшась божьего гнева: батюшка Герасимов не раз говаривал, «обагривший руки свои поганой кровью коммунистов очищается от грехов». Вокруг Емуртлинского, в снегах, в близлежащем лесу, в оврагах, потом обнаружили около 700 трупов, замученных мужчин и женщин, стариков и подростков...
Одним из организаторов и вожаков восстания в Ишимском уезде являлся уже упоминавшийся нами бывший кротовский лесничий, колчаковец Привалов. После разгрома повстанцев в Ишиме он переметнулся в Тобольский уезд, взбаламутил крестьян в двух волостях, повел их штурмовать город. Привалов прославился диким изуверством и надругательством над пленными. В феврале 1921 года он приказал раздеть донага захваченных коммунистов, посадить в сани и, поливая колодезной водой, возить по селу до тех пор, пока люди не превратились в ледяные статуи.
Когда палача убили в бою, тело его привезли в Тобольск. Здесь 28 марта в 4 часа дня в кафедральном соборе состоялась пышная панихида, на которой были и Силин, и Желтовский, и прочие члены Главного штаба. Панихиду служили протоиерей Смирнов и два священника. В надгробном прощальном слове Смирнов сказал:
– Нет больше заповеди, нежели заповедь Господа Иисуса Христа; нет большей любви, как та, чтобы душу свою положить за други своя... Покойный герой выполнил заповедь Господа своего полностью, он погиб за нас и за наше счастье. Великий подвиг Михаила Осиповича Привалова обязывает нас следовать его примеру. Все мы, оставшиеся в тылу и не могущие принимать участие в священной войне против тех, кто попрал имя Великого Христа, заповедавшего нам любить друг друга, должны также принимать горячее участие в этой борьбе, кто чем может: пожертвованием, государственной и общественной работой, личной заботой о раненых и больных воинах и, наконец, нашими молитвами...
Когда подразделения Красной Армии и добровольческие коммунистические отряды неудержимо рванулись к Тобольску, архиепископ Николай, чтобы поддержать дух отступающих повстанцев, вопреки многолетней традиции решил на месяц раньше установленного срока внести в Тобольск чудотворную икону Абалакской Божьей матери и отслужить массовый молебен «О свержении ненавистного ига коммунистов и о даровании победы над ними».
Но никакие молебны уже не могли предотвратить крах восстания. Тому немало способствовали решения X съезда партии об отмене продразверстки. Да и весна властно поманила крестьянина к земле. Истосковавшиеся по работе руки без колебаний расставались с оружием. Чтоб поскорее воротиться к привычному делу, труженик не только спешил покинуть повстанческие полки, но и помогал Красной Армии поскорее затушить пламя восстания. Те же, кто запятнал себя невинной кровью, торопились убраться восвояси, сгинуть с глаз свидетелей.
С каждым днем таяли ряды и силы повстанцев.
Народ запалил восстание.
Народ его и гасил.
Крестьянское восстание было подавлено.
