1

Семь лет «неслыханной ни в одном государстве» войны разорили Россию. Страна вышла из войны «в таком положении, что ее состояние больше всего походило на состояние человека, которого избили до полусмерти: семь лет колотили ее, и тут, дай бог, с костылями передвигаться» – вот как оценил Ленин состояние державы, власть, в которой захватили большевики в результате Октябрьского переворота.

К 1920 году по сравнению с довоенным уровнем на одну треть сократилось производство продукции сельского хозяйства. 30 процентов крестьянских хозяйств совсем не имели посевов, еще одна треть собирала урожай, недостаточный для того, чтобы прокормиться. Одной из важнейших причин резкого сокращения посевов, а значит, и производства зерна явилась политика военного коммунизма, которую силой внедряли большевики с первых дней своего «восшествия на престол». Однако, Ленин ни разу не указал этот субъективный фактор, породивший голод, выдвигая лишь одну причину – неурожай.

В последнее время появились публикации, утверждающие, что голод в Питере и Москве был инспирирован большевиками для того, чтоб, сославшись на него, развязать кровавый террор против крестьянства, сломав и подчинив его ненавистной пролетарской диктатуре. Не располагаю материалом, чтоб утверждать или опровергать подобное. Но одно бесспорно: Ленин использовал голод, чтоб раз и навсегда разделаться со своевольным, гордым, не кланяющимся большевикам сибирским крестьянином, превратив его в покорного крепостного.

Когда затея с мировой революцией и Всемирной республикой Советов рухнула, Ленин задался целью за 15–20 лет построить коммунизм в России. Чтобы подобное свершить, надо было перелицевать, вывернуть наизнанку сотни миллионов душ, перековать характер народа, переделать его психику... Дикая! Бредовая идея. Но фанатик Ленин не привык отступать. Сказано – сделано...

Несмотря на трудные годы войны и колчаковщины, сибирские крестьяне жили зажиточно. Хлебные излишки у сибирских крестьян имелись. В приказе Тюменского губисполкома и губпродкома от 10 сентября 1920 года за № 43 отмечается, что «в Ишимском и Ялуторовском уездах насчитывается до двух миллионов пудов хлеба, собранного в прошлые годы и лежащего в кладях и скирдах в необмолоченном виде» (здесь и далее выделено мною – К. Л.).

Статистические данные показывают, что к 1920 году по всей азиатской России (Западная и Восточная Сибирь и Дальний Восток) от урожаев пяти предыдущих лет (1914 – 1918) скопилось 396,3 миллиона пудов излишков продовольственного и фуражного зерна. Однако эта, на первый взгляд очень внушительная цифра вобрала в себя все хлебные излишки, разбросанные на громаднейшей территории, в миллионах крестьянских хозяйств. К тому же из-за неурожая, постигшего ряд губерний Сибири, к началу продразверстки количество излишков сократилось на треть, и урожай 1920 года на 103 миллиона пудов не покрывал ежегодных потребностей территории в зерне.

Сибирские крестьяне не хотели бесплатно отдавать свой хлеб, скот, картофель и другие сельскохозяйственные продукты. Заплатить же им деньгами или промышленными товарами государство не могло: ни того, ни другого у него не было. Вот тогда и пошла в ход стальная секира пролетарской диктатуры.

«Продовольственная политика Советской России в 1917 – 1921 годах, несомненно, была очень груба, несовершенна... По она была единственно возможной при тех условиях... в разоренной и отсталой стране», – утверждал Ленин. Возможно, в условиях новорожденного Советского государства с его большевистским самодержавием так это и было. Не ясно лишь одно: кому нужно было это государство и это «самодержавие» большевиков? Но...

20 июля 1920 года Ленин подписал Декрет № 171 «Об изъятии хлебных излишков в Сибири».

«Совет Народных Комиссаров, – говорилось в Декрете, – во имя доведения до победного конца тяжкой борьбы трудящихся с их вековечными эксплуататорами и угнетателями постановляет в порядке боевого приказа:

1. Обязать крестьянство Сибири немедленно приступить к обмолоту и сдаче всех свободных излишков хлеба урожая прошлых лет с доставлением их на станции железных дорог и пароходные пристани...

2. ...В случае необходимости население привлекается к обмолоту в порядке трудовой повинности...

3. Виновных в уклонении от обмолота и от сдачи излишков граждан, равно как и всех допустивших это уклонение ответственных представителей власти, карать конфискацией имущества и заключением в концентрационные лагеря, как изменников делу рабоче-крестьянской революции...»

Обратите внимание на тон Декрета. Единственным средством выполнения разверстки провозглашается сила. Убеждение, разъяснение, переговоры – решительно изымались из арсенала тех, кто должен был проводить разверстку.

С самых первых шагов Советская власть решала продовольственную программу исключительно путем принуждения. Вот строки из Декрета ВЦИК и СНК за № 98 от 9 мая 1918 года «О борьбе с продовольственным кризисом и расширении полномочий Народного Комиссариата продовольствия»;

«Объявить всех, имеющих излишек хлеба и не вывозящих его на ссыпные пункты... врагами народа, предавать их революционному суду, с тем, чтобы виновные приговаривались к тюремному заключению на срок не менее 10 лет, изгонялись навсегда из общины, все их имущество подвергалось конфискации...»

Вот этот силовой прием власти по отношению к крестьянству и вынудил последних резко сократить посевные площади дабы не отдавать задарма хлеб, что в конце концов привело к голоду, который, в свою очередь, ожесточил, удесятерил нажим власти на крестьянство. Воистину: сами трудности печем, – сами кушаем.

И еще об одном хотелось бы сказать. Крестьянин, не пожелавший подарить плоды своего тяжкого труда, объявляется врагом народа. Того самого народа, абсолютное большинство которого составляли все те же крестьяне.

В этом драконовском декрете, подписанном Лениным, Свердловым и Аванесовым, есть еще и такой пункт...

«§ 4. За изъятые скрытые излишки 50% платы (по твердым ценам) тому, кто указал на излишки, 50% – общине...». Чувствуете, какой отвратительный привкус у этой посулы? Выследи соседа, односельчанина, такого же пахаря, как и ты. Выследи, донеси и получи свои тридцать серебреников. А чтоб за то не косились на тебя сельчане, им тоже перепадет половина мзды за предательство и донос. Без стукачей, доносчиков, провокаторов большевики не захватили бы власть, не удержали ее и уж, конечно, не построили бы развитого социализма...

Повернемся к Декрету № 171. Он предписывал направить для продовольственной работы в Сибирь 6 тысяч рабочих, объединенных в продотряды, и для помощи им 20 тысяч голодающих крестьян и рабочих, сформировав из них уборочные дружины.

ВСНХ, народные комиссариаты земледелия и путей сообщения обязывались всемерно обеспечивать обмолот и сдачу всех излишков от урожаев прошлых лет к 1 января 1921 года. Одновременно объявлялась разверстка и на излишки хлеба нового урожая.

С 1 августа 1920 года по 1 марта 1921 года Сибирь должна была сдать 110 миллионов пудов хлеба, из них на долю Тюменской губернии приходилось 6,5 миллиона.

Вслед за Ленинским декретом о продразверстке в Сибири на крестьянские головы посыпались всевозможные декреты, постановления, приказы губернских властей. И все они были исполнены в категорично приказной форме, и все грозили за неповиновение судом, концлагерем, конфискацией имущества.

Почему же продразверстка так больно ударила по сибирскому крестьянину? Потому, что разверстка не только отнимала излишки хлеба и других продуктов, она подрубала на корню, губила крестьянское хозяйство.

Что такое ИЗЛИШКИ, которые крестьянин обязан был «за так» отдать государству? Кем-то где-то была придумана норма хлеба, потребная крестьянскому хозяйству до нового урожая, т. е. фактически на год (от осени до осени). Вот она эта норма: на едока – 13 пудов 20 фунтов, или 216 килограммов – по 600 граммов в день. Тут уж ни пирогов, ни шанег, ни блинов не отведаешь. Да и проработав 14 – 16 часов на поле, на покосе, на заготовке дров, поворочав топором да вилами, шестьсот граммов и на один обед мужику не хватит. Потому крестьяне на своих сходах, съездах, конференциях силились убедить власть Советскую, что нельзя путать земледельца с совслужащим, нельзя сажать хлебороба на голодный паек. Убеждению комсовпроддеятели не поддавались. Что оставалось крестьянину? Прятать хлеб, чтоб «опосля не голодать».

На рабочую лошадь власти предержащие положили «до нови» 18 пудов, или полтора пуда на месяц. А доброму коню, чтоб на нем можно было пахать да боронить, снопы да сено, да лес возить, надо было, ну хотя бы, самое малое, 4 килограмма в день, а по-доброму-то все пять – шесть килограммов. Но даже по минимуму (4 кг в день) требуется лошадке семь пудов на месяц, значит, оставленными от разверстки восемнадцатью пудами удастся прокормить конягу два – два с половиной месяца, а потом?.. Так же смехотворно малы и нормы, установленные Наркомпродом для прокорма коров, телят и прочей живности. А ведь молоко-то у коровы на языке.

Но и это еще не самое главное. При исчислении разверстки четко оговаривалось, сколько голов скота следовало принимать в расчет, определяя количество зерна, оставляемого в хозяйстве. Расчет велся не от имеющегося на крестьянском подворье скота, а от инструкции, а инструкция устанавливала железный регламент сколько может иметь крестьянин скота в зависимости от посевных площадей и едоков. Если крестьянин засевал до шести десятин, ему положена всего одна лошадь, на нее и получи паек. Лишь тому, кто имел посевы более одиннадцати десятин, Советская власть разрешала иметь в хозяйстве три лошади. Вот так...

Теперь о коровах-кормилицах сибирских деревень. Корова – это молоко, сметана, масло, творог, обрат; это палочка-выручалочка многодетных крестьянских семей. Так вот, на коров выделяли, вернее оставляли зерна (вшестеро меньше положенного) Из такого расчета: до трех человек семье корова не положена. Ежели семья от четырех до семи едоков владей одной коровой. От 8 до 11 – 2 коровы. От 12 до 15 – три коровы.

И вся арифметика. Остальной скот сверх этих рамок в расчет не принимался при исчислении размеров оставляемого в хозяйстве хлеба... А теперь вспомним, что накануне революции каждое крестьянское хозяйство Ялуторовского и Тюменского уездов в среднем имело 3 лошади и 5,25 коровы, а в Ишимском уезде – 3,8 лошади и 7,5 крупного рогатого скота.

Вот несколько середняцких крестьянских хозяйств из деревни Скаредная Голышмановского района: Гусев Иван Андреевич – 5 десятин, 3 коровы, 3 лошади; Афанасьев Евстафий Афанасьевич – 7 десятин, 4 коровы, 4 лошади; Стариков Андрей Васильевич – 10 десятин, 3 лошади, 5 коров; Летков Николай Ильич – 11 десятин, 4 лошади, 7 коров... А ведь были зажиточные крестьяне, имеющие на своем подворье целые стада лошадей и коров.

Что же было делать сибирскому мужику со своим скотом после того, как у него побывали продотрядовцы и выгребли все зерно, оставив лишь ту «пайку», которую положила ему Советская власть? Забить? Для того ли растил он и холил каждого жеребенка или теленка, чтоб, вырастив, ни с того, ни с сего пустить под нож? Да и куда ему столько мяса? Продать его в деревне некому, везти в уездный город – не до того, да и по природе своей сибирский мужик – не торгаш. Опять же власти не позволяют уничтожать молочный скот... Можно было бы, наверное, продать корову, но специальным постановлением от 28 октября 1920 года Тюменский губисполком и губпродком запрещали крестьянину продавать коров, грозя за ослушание конфискацией всего имущества... Видите, какой капкан насторожили большевики для сибирского крестьянина? На прокорм скоту зерна не оставляют, продавать и забивать скот запрещают. Попробуй-ка, сыщи лазейку из этой западни....

Даже такая мелкая «животина», как куры, гуси, утки оказались причиной немалых дополнительных бед, обрушившихся на крестьянина. Специальный Декрет СПК от 19 июля 1920 года установил: если хозяйство имеет 20 кур (или уток), или 10 гусей (можно индеек), то оно объявляется промышленно-птицеводческим. А ведь два десятка кур, наверняка, имело каждое крестьянское подворье. Очутившись же в разряде промышленно-птицеводческого, хозяйство обязано было сдать государству с десятины 3 фунта кур, или 10 фунтов гусятины, либо 5 фунтов утятины. Если у крестьянина, скажем, всего 7 десятин, ему следует сдать 21 фунт курятины, это 9 килограммов! Если гусятина, то почти 30 килограммов.

Продовольственная разверстка обдирала крестьянина, как липку, отнимая у него все, вплоть до сена, табака, льносемян, даже на щетину и рога некоторые ловкачи-трюкачи устанавливали норму поставок. По каждому оббираемому продукту существовал циркуляр, вроде вот этого постановления Тюменского губисполкома и губпродкома от 19 сентября 1920 года «О разверстке по шерсти», которое завершалось все той же угрозой: за утайку шерсти ревтрибунал и конфискация...

Эти жестокие приказы, декреты, постановления о разверстке выполнялись столь же жестокими, преступно бесчеловечными методами.

Вот какую петлю на шею сибирского мужика накинули большевики печально знаменитым Ленинским Декретом № 171.

На этом Декрете и произросла система бесстыдного и наглого обдирания крестьян, уничтожившая крестьянское сословие, приведшая великую земледельческую Державу к голоду и разрухе...

То ли подстраховываясь от грядущих летописцев, то ли для самоуспокоения, только в официальных речах и резолюциях большевики повторяли не раз, что продразверстка требует от партийных, советских и продовольственных органов высокого уровня политической сознательности, гибкости и маневренности. «Советская власть требует, – говорил Ленин, – чтобы бедняки не платили ничего, средние умеренно, а богатые много». Наверное, это указание вождя можно бы хоть как-то соблюсти, если б размеры разверстки определялись снизу – в зависимости от наличия излишков у крестьян, а не сверху «в порядке боевого приказа». Это во-первых. Во-вторых, только кабинетный мечтатель, начисто оторванный от жизни, представлял деревню в виде шахматного поля: черная клеточка – богач, кулак; белая клеточка – бедняк, батрак. Но и те, и другие – лишь малые островки в море середняков, и не было такого локатора, который определил бы грань между «кулаком» и середняком. Придуманная марксистами отличительная черта эксплуататора-кулака (наемный груд, батрак) у сибирских крепких мужиков отсутствовала. Как же было в сибирской деревне 20-го года провести четкую грань, отмежевав середняка от кулака? Тут категоричная позиция «или – или» абсолютно не годилась, ибо она не учитывала полутонов, не принимала во внимание удивительную подвижность социального облика деревни.

Следует к этому добавить, что классификация крестьян проводилась «на глазок», «на ощупь» людьми неопытными и малограмотными, со своими симпатиями и антипатиями, часто чужаками, не смыслящими в крестьянстве и крестьянском труде: всевозможными уполномоченными. Вот и «ломали дрова», кто как хотел и как мог. Молвил слово поперек, и ты уже не середняк, а кулак, вражина. Плохо угостил «товарища уполномоченного» – и загремел в кулацкий разряд.

Кроме хлеба, продразверстка отнимала у крестьян картофель, овощи, домашнюю птицу, табак, мясо, яйца, шерсть, лен и коноплю (волокно и семя), овчину, кожи, сено. На крестьянские плечи целиком ложились лесозаготовка (рубка и вывозка леса), гужевые и иные повинности. И все «за так», во имя спасения той самой революции, которая сибирскому крестьянину «никакого улучшения не дала» (Ленин).

Крестьянский меркантилизм прост. В его основе – желание получить реальные, ощутимые выгоды от своего очень тяжелого, каждодневного труда. Еще не проведя и первой борозды, крестьянин уже прикинет в уме, сколько можно с этого поля собрать, скажем, пшеницы или гороха, сколько и почем их продать, что купить на вырученные деньги. Но эта всего лишь одна грань его психологии Хозяина. На своем подворье, на своей пашне или покосе, в своем доме и своей семье он – неограниченный владыка, его слово – Закон.

Крайне важно было учитывать это при проведении продразверстки, особенно в Сибири. Но чтобы учитывать, нужно знать крестьянина, уважать его, видеть в нем личность, я не «серую скотинку», которую можно и нужно в хвост и в гриву, чтоб каждому большевику кланялась...

После обнародования Декрета № 171 продовольственная работа стала главной в деятельности партийных организаций Сибири. Продразверстка явилась пробным камнем отношений Ленина и большевиков к крестьянству. Здесь, как 1 нигде, отчетливо проступило фарисейство Ленина, его двоедушие и непостижимая дикая жестокость. Публично Ленин заявлял (и не единожды): отношения между земледельцем и Советской властью – главный вопрос экономики и политики Государства. «Только соглашение с крестьянином может спасти социалистическую революцию». При проведении разверстки Ленин остерегал партпроддеятелей от шаблона. «Центральную Россию, Украину, Сибирь шаблонизировать, подчинять известному шаблону было бы величайшей тупостью...».

Ну что тут скажешь? Все по уму, как нужно и должно. Но все это лишь на словах, а на деле... впрочем, что получилось на деле, читатель поймет и сам...

Уже тогда, на заре Советской власти, теоретические положения и практические деяния, слово и дело отстояли друг от друга весьма далеко, и с каждым новым витком истории этот разрыв все увеличивался и увеличивался.

2

«Омск. Сибпродком. Кагановичу.

В виду обострившегося до крайности положения продовольствием республики предписываю порядке боевого приказа напряжением всех сил повысить погрузку и отправку хлеба центру до максимума... Ежедневно прямому проводу докладывать лично мне... Предсовобороны Ленин».

Голод все крепче стискивал горло республики Советов. Ленин лично следил за прохождением из Сибири каждого продовольственного эшелона. Особенно остро давал себя знать голод в Москве и Петрограде, и... И в то же время заградотряды не пропускали в столицы хлебные обозы и эшелоны, вылавливали торговцев хлебом. Почему? Пока документально подтвержденного ответа нет.

Кризисную обстановку использовали как явные враги Советской власти, так и их незримые пособники: авантюристы- леваки, карьеристы, шкурники, приспособленцы, которых особенно много присосалось к продовольственным органам. Где еще можно было столь головокружительно сделать служебную карьеру, как не в органах, решающих судьбу революции и большевистской диктатуры. Где позволительно было вести себя так развязно и нагло, безнаказанно бесчинствовать и самодурничать, как не в продорганах, получивших от большевиков оружие и безграничную свободу действий?

Факты не ржавеют от времени. Имеющиеся в нашем распоряжении документы не оставляют никакого сомнения в том, что многие продовольственные работники Тюменской (да и не только Тюменской) губернии хамством, насилием бесчинствами взъярили крестьян, обострили до крайности политический кризис в деревне, подготовили благодатную почву для антисоветского восстания и спровоцировали его. Вот что главное. Кто из «продразбойников» был умело замаскировавшимся врагом и действовал со злым умыслом, кто гадил без «задней мысли», по недоумию либо по глупому усердию, а кто преследовал карьеристские цели – теперь немыслимо да и не нужно устанавливать.

В продовольственном аппарате губернии хватало людей случайных и нежелательных. Об этом губкому партии Тюменская губчека еще в августе 1920 года сообщила в оперативной сводке: «...меньшевики и эсеры группируются в продорганах». Полагаю «меньшевики и эсеры» нужны были губкому да и губчека, чтоб после свалить на них все шишки за злодеяния «стойких ленинцев», возглавлявших продотряды, продконторы, волпродкомы, уездпродкомы и губпродком. Не потому ли с благословения губпродкомиссара Инденбаума в продотряды охотно принимали тех, кто умел выкручивать руки мужикам, способен был любой ценой «выбить хлеб»: солдафонов-исполнителей, самодуров пришибеевых, бывших карателей Колчака. Руководители и ответработники губпродкома, уездных и волостных продкомов, продконтор, командиры продотрядов, председатели всевозможных чрезвычайных «троек», «двоек», «пятерок», уполномоченные губпродкомиссариата и т. п. не терпели инакомыслия, не принимали возражении, не признавали никаких смягчающих причин и обстоятельств, действуя по прихоти, по принципу: хочу – помилую, хочу – казню. Если бы собрать воедино все их преступные действия, назвать цифры невинно расстрелянных, арестованных, обобранных, униженных ими крестьян, получился бы оглушительной силы обвинительный документ, свидетельствующий о стремлении губернской партийной организации использовать продразверстку как рычаг, чтобы согнуть и сломать поперешного сибирского мужика.

В своих приказах, предписаниях, речах губернский продовольственный комиссар провозглашал принуждение единственной формой обращения с крестьянами. 18 декабря 1920 года Инденбаум в телеграмме за № 4009 на имя Крестьянникова (руководителя контрольной инспекторской «тройки») писал: «...у каждого имеется вооруженная сила, которая должна быть использована самым широким образом на те села, деревни, которых после ухода военной силы затихла работа. При посещении села второй раз должна быть самая беспощадная расправа вплоть до объявления всего наличия хлеба деревни конфискованным... Всех бездеятельных Лиц жестоко наказывать».

Следует обратить внимание на два момента.

Во-первых, на дату отправления телеграммы. В декабре 1920 года во всех волостях Ишимского уезда недовольное крестьянство грозно бурлило и клокотало, каждый миг грозя взрывом. Обозленные грубыми методами проведения разверстки крестьяне шли на открытые и резкие (вплоть до вооруженных) столкновений с продотрядчиками.

Во-вторых, посмотрите, как губпродкомиссар стрижет крестьян под одну гребенку, предписывая конфисковать весь хлеб у всей деревни. Значит, классовый подход, о котором талдычили и Ленин, и ЧК, и губком – пустая болтовня, демагогия. Кулаки, середняки, бедняки – в одном гурту.

Руководствуясь подобными директивами, чрезвычайная тройка» 31 декабря 1920 года издала приказ, обязывавший крестьян Ишимского уезда к исходу суток выполнить всю продразверстку (а ведь по декрету СНК это требовалось сделать к 1 марта). Крестьянам запрещалось посылать в уезд ходоков и делегатов, чтобы обжаловать приказ, а тем, кто все-таки рискнет сунуться с жалобой, «тройка» грозила немедленным арестом и принудработами.

Вот директива члена губпродколлегии Лауриса уполномоченному губпродкома Евстигнееву: «Несмотря на то, что Ишимский район вполне обеспечен вооруженной силой... реальных результатов до сих пор нет. Еще раз подтверждаю, что необходимо сделать решительный удар... Больше церемониться нечего, надо быть чрезвычайно твердым и жестоким и изъять хлеб... Вы должны твердо помнить, что разверстка должна быть выполнена, не считаясь с последствиями, вплоть до конфискации всего хлеба деревни, оставляя производителя на голодную норму. Последний раз приказываю сделать решительный нажим, выкачать столь нам нужный хлеб... И это должно быть сделано в трехдневный срок».

На что рассчитывали Лаурис и Инденбаум, предписывая изымать весь хлеб у всей деревни? На то, что крестьяне останутся голодать подле пустых амбаров, или на то, что возьмутся за топоры и вилы, прикончат «продграбителей» и тогда-то можно будет наконец пустить в дело красноармейские части и порубить, пожечь, пограбить своевольного сибирского мужичка? Пожалуй, на второе. Подходя с российским аршином к оценке сибирской деревни, Тюменский губком партии и губпродком представляли здешних крестьян сплошь кулаками Ну, а кулак – это враг, стало быть, и разговор с ним короткий: либо сдавайте, либо к стенке, а «пуля дырочку найдет».

Да ведь и не у кого было поучиться-то губернским руководителям чуткому, уважительному отношению к крестьянству. Партийная верхушка (Ленин, Троцкий, Свердлов, Бухарин, Дзержинский) признавала и внедряла в жизнь единственный метод работы с крестьянством – НАСИЛИЕ. Когда 5 августа 1918 года в Пензенской губернии вспыхнуло крестьянское восстание (которому тут же сходу приклеили ярлык кулацкого мятежа), Ленин в телеграмме председателю пензенского губкома партии Е. Бош предлагает «провести беспощадный массовый террор против кулаков, попов, белогвардейцев; сомнительных запереть концентрационный лагерь..., три дня спустя, в другой телеграмме Бош, Ленин настаивает на своей линии: «Не хочу думать, чтобы вы проявили промедление или слабость всего имущества и у восставших кулаков»? А в телеграмме председателю Пензенского губисполкома, посланной 14 августа, Ленин пишет: «...Вы обнаруживаете мягкость при подавлении кулаков. Если это верно, то Вы совершаете великое преступление против революции». И наконец в письме «Кураеву, Бош, Минкину и другим пензенским коммунистам» Ленин пишет:

«Восстание пяти волостей кулачья должно повести к беспощадному подавлению. Этого требует интерес ВСЕЙ революции, ибо теперь ВЗЯТ «последний решительный бой» кулачьем. Образец надо дать.

1. Повесить (непременно ПОВЕСИТЬ, дабы народ видел) НЕ МЕНЬШЕ 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийц.

2. Опубликовать имена.

3. Отнять у них весь хлеб.

4. Назначить заложников согласно вчерашней телеграмме.

Сделать так, чтобы на сотни верст кругом народ видел, трепетал, знал, кричал: ДУШАТ и задушат кровопийц-кулаков.

Телеграфируйте получение и ИСПОЛНЕНИЕ... Ленин».

Здесь снова, в который раз, отчетливо проступает патологическая ненависть Ленина к зажиточным крестьянам и духовенству.

Обращают на себя внимание два момента.

Во-первых, Ленин повелевает применить беспощадный массовый террор, публично повесить не закоперщиков и вожаков антисоветского восстания, а кулаков, независимо от их причастности к мятежу.

Но кто такой КУЛАК? Это самый трудолюбивый, самый предприимчивый, самый мудрый КРЕСТЬЯНИН. Это раз. Во-вторых, кулак не кулак определялось на глазок. Крыша под железом – кулак. Лишняя лошадь либо корова в хозяйстве – кулак. Поперечил, не уступил, не покорился Совету, комбеду, уполномоченному из волости, уезда или губернии – трижды кулак и контра. Молвил поперек, не проголосовал за – вали в кулаки. Ну, а коли вождь мирового пролетариата приказывает провести к кулакам беспощадный и массовый террор, вплоть до публичного повешения, то уж угодивший в этот богом проклятый разряд не жди ни суда, ни следствия, хорошо, коли дозволят с семьей попрощаться перед дальней дорогой на тот свет. Попытку разобраться, подойти по-справедливости к тем, на кого нашлепнули кулацкий ярлык Ленин объявляет «великим преступлением против революции».

Во-вторых, под Ленинским призывом к беспощадному массовому террору против кулаков отчетливо проглядывает грубо меркантильная подкладка – выгрести как можно больше хлеба из закромов «восставших кулаков». «Демократу», «интеллигенту», «самому человечному из людей» наплевать, что, отнимая имущество, скот и хлеб у «кулака», на голодную смерть и нищету обрекаются его дети, родители, жена, родичи. Да ежели б Владимир Ильич не пугался всероссийском Пугачевщины, которая могла вышибить большевиков из седла, он провел бы такое раскулачивание, какое и не снилось Сталину. Потешно читать и слышать иные утверждения о том, что Сталин ликвидировал кулачество, как класс, вопреки намерениям и планам Ленина.

Поразмыслив, патологическую ненависть Ленина к зажиточному крестьянству можно объяснить лишь одним. Зажиточный крестьянин умен, своеволен, упрям. Он не любит кланяться; не хочет, не привык угождать; не терпит помыканий и понуканий; привык жить своим умом, действовать своими руками. А большевикам нужен был крестьянин-робот, страна- казарма, где все по свистку, по команде, по соизволению свыше. Не потому ли так же упорно и методично, как поперешных «кулаков» ломали, гнули, уничтожали большевики непокорную думающую интеллигенцию, и конечно же духовенство?

Бог мешал Ленину и К° превратить человека в винтик гигантского живого механизма, слепо и безоговорочно послушного воле Кремля. Духовенство несло измученному народу слово Божье, заповеди Христа, которые никак не совпадали с Ленинскими заветами, приказами, декретами, с Ленинским пониманием нравственности («Грабь награбленное!», «Для нас нравственность подчинена интересам классовой борьбы пролетариата», «В политике нет морали» и т. д.). Юрист, демократ, гуманист (таким семьдесят лет представляли нам Ленина), возмечтавший построить Всемирную Республику Советов, осчастливить человечество коммунизмом, где все равны; где от каждого но способностям, каждому по потребностям; где свобода, равенство и братство; этот зодчий великого, прекрасного будущего человечества травил и уничтожал, как бешеных псов священнослужителей всех рангов и всех религий.

В восстании пензенских крестьян, охватившем всего пять волостей, участвовали и середняки, и беднота. По его, как и все другие крестьянские волнения тут же окрестили кулацким, жестоко подавили в течение пяти дней, но этой жестокости Ленину показалось мало. Далек, неимоверно далек был Владимир Ильич от земли, от крестьян, от тех пахарей и скотоводов, кто кормил, одевал, обувал и оборонял созданную им Республику Советов. Для Ленина крестьянин хоть и МЕЛКАЯ, но все-таки БУРЖУАЗИЯ. А с буржуазией какой разговор? Приказ. Разверстка. Повинность. Конфискация. Концлагерь. Расстрел... Стоит ли после этого дивиться хамскому отношению к крестьянину тюменских горе-руководителей, – верных ленинцев, стойких большевиков?..

Вот почему тем же ленинско-продкомиссарским языком разговаривали с крестьянами и Советы рабочих и крестьянских депутатов. И крестьянских! Ишимский уездный исполнительный комитет в приказе № 69 от 1 января 1921 года угрожал крестьянам, что «во всех случаях обнаружения скрытого хлеба у одного гражданина общества конфискуется таковой у всего общества, не считаясь ни с какими мерами». Не правда ли, как ловко! Спрятал хлеб один провокатор подыхай с голоду все село! Тут уж кулак ли, середняк ли, бедняк ли – держись друг за друга...

Некоторые продотряды и руководящие продработники настолько распоясались, что сравнялись в деяниях своих с колчаковскими карателями. Они бесчинствовали, глумились над крестьянами.

Член коллегии губпродкомиссариата М. Л. Лаурис, губернский уполномоченный по продразверстке А. С. Крестьянников, Ишимский упродкомиссар А. М. Гуськов, уполномоченный упродкома М. М. Заплетин, упродкомиссар С. А. Полякевич и продработник В. Г. Соколов в феврале 1921 года (после того, как вспыхнуло восстание) были осуждены ревтрибуналом «за изнасилование, грабежи, рукоприкладство, глумление, самосуд над крестьянами при проведении продразверстки». Четверо из них приговорены к расстрелу.

За подобные же беззакония, тоже после того, как восстание разгорелось вовсю, привлечены к судебной ответственности райпродкомиссары Гущин, Демин, Коротков, Коропанов начальник продотряда Гуляев, продработники Гурьман, Яковлев, Шумин, Кубанский, Клевцов, Максимов, Мальцев, Сеньков из Ишимского уезда.

С трибуны X партийного съезда Ленин сказал:

«...Ряд тюменских продовольственных работников был расстрелян за порки, пытки, изнасилования и другие уголовные преступления. Следовательно, в данном случае никак нельзя ставить это в связь с продовольственной работой, а нужно видеть в этом проявление прямо уже уголовных безобразий, кои в обстановке, в которой происходит продовольственная работа, требуют кары свыше обыкновенной. Так что с этой стороны мера была применена, несомненно, правильная».

Ах, Владимир Ильич, великий утопист, Кремлевский фанат. Как трудно дается Вам признание собственных просчетов и ошибок. Что толку в данном признании теперь, когда 14 уездов трех губерний уже извивались и корчились в неумолимо яростном, беспощадном пламени невиданного крестьянского восстания!

Да и что за «признание» выдавили Вы из себя? Вы сказали: «ряд Тюменских продработников были расстреляны», а расстрелян-то всего один (Лаурис).

В своем запоздалом, показном покаянии Вы стараетесь «пытки, порки, изнасилования и другие уголовные преступления» Тюменских «продбандитов» отмежевать от продразверстки, от продовольственной работы, проводимой большевиками в деревне. Но не будь продразверстки, не было бы и этих «уголовных безобразий».

И уж вовсе непонятно, почему Вы расстрел мерзавцев «запорки, пытки, изнасилования крестьян» считаете «карой свыше обыкновенной». И такова Ваша позиция после расстрела царской семьи, расказачивания», поголовного уничтожения дворянства, духовенства и т. д.? Вопиющий каннибализм большевиков Вы считаете разумным, не усматриваете в нем никаких превышений норм права и -морали, а смертный приговор ревтрибунала четверым продмерзавцам показался Вам карой сверхжестокой, возможной лишь с учетом «обстановки, в которой происходит продовольственная работа»...

Признав продовольственную политику большевиков «грубой и несовершенной», Вы тут же оправдываете ее, заявив, что «она была единственно возможной»...

Нет, Владимир Ильич, ни военного коммунизма, ни продразверстки, ни «расказачивания», ни раскулачивания, ни тридцать седьмого; ни моря невинной крови, ни океана горьких и злых слез – ничего этого не видала бы Россия, если бы Вы со своими сподвижниками, затевая Октябрьский переворот, думали не о мировой революции и Всемирной республике Советов, не о мировом господстве, а о россиянах, восемьдесят процентов из которых составляли крестьяне.

Десятилетиями проживая за пределами России, кочуя из Парижа в Стокгольм, из Стокгольма в Краков, а оттуда в Лондон, Вы и Ваши оруженосцы понятия не имели о характере и духовной сути тех, кто великую Россию поил, кормил, оборонял – о крестьянстве. Для Вас, как и для Троцких, Каменевых, Зиновьевых, Сталиных крестьяне являлись людьми второго сорта, призванными Историей унавозить почву для ростков мирового коммунизма, годными лишь для того, чтобы поставлять Красной армии – солдат; растущей индустрии – рабочие руки и сырье; безвозмездно сверкая голым задом и голодая, кормить пролетариат, содержать в роскоши партсовверхушку, поставлять за кордон пшеницу и лен, хлопок и шерсть, кожи и лес...

Вот так, Владимир Ильич! Потому-то вымученное Ваше признание, половинчатая критика тюменских продовольственников погоды не сделали. Пущенная Вами машина насилия продолжала свой ход...

Бесчинства продработников служили прекрасной пищей для антисоветских пропагандистов и агитаторов. По признанию председателя реввоентрибунала Сибири Опарина, «преступления продработников могли послужить канвой, на которой контрреволюция и стала вышивать узоры восстания в Ишимском уезде».

В архивах хранятся сотни крестьянских заявлений, резолюции сельских, волостных сходов и собраний, говорящих о вопиющих беззакониях и преступлениях продотрядников. Основываясь на конкретных фактах, крестьяне обоснованно делали далеко идущие политические выводы о неизбежности борьбы с коммунистами, о необходимости свержения «коммунистической диктатуры».

В конце 1920-го – начале 1921 года буквально во всех селах губернии бурлили и клокотали крестьянские съезды, сходки, собрания по поводу продовольственной разверстки.

На своем сходе крестьяне Караульноярской волости Тюменского уезда так сформулировали свое отношение к событиям:

«Мы ждали Советскую власть, думали, что это наша, народная власть, мы будем сами хозяева, она принесет покой, и мы улучшим свое существование. Новая власть освободила нас от податей и поборов, а взяли в тысячу раз больше, отобрали скот, хлеб и даже инвентарь. Разорили нас и обложили непосильным трудом. Положение наше с каждым днем ухудшается. Лучше уж старый режим. Он все-таки во сто крат лучше Советской власти... Нас замучили дровами... Мыслимо ли дрова рубить зимой из мерзлого лесу и возить в таком виде. Это больше, чем тройная работа. Обмерзшие ветки деревьев, как проволочные заграждения, беспощадно рвут последнюю одежонку. Топоры об мерзлое дерево ломаются, а новых власть не дает, а дает и то никуда не годные. Вывозка дров ужасна... Излишки хлеба отобрали и не оставили даже для корма лошадей, не говоря уже о мелком скоте и птице... Возвращаешься из лесу, тебе бы отдохнуть... Ан не тут-то было! Бежит десятник и гонит к председателю сельсовета, где последний объявляет, что нужно немедленно в город на работу в порядке гужповинности. Да что же это такое? Мужика в гроб вогнать, что ли, хотите?.. Но в высшей степени возбуждают ненависть к РКП и Советской власти приказы № 1 и № 2 Тюменского губкома по оказанию помощи населению и об изъятии семенного хлеба...»

А вот такое «мнение по поводу настоящего момента государственной политики» высказали крестьяне деревни Мокши- пой на своем собрании 14 февраля 1921 года:

«1. Неисполнение властью своих приказов и слов, ради чего остались не только без семян, но даже без куска хлеба...

2. То, что личность человека перестала быть личностью его, а стала как инвентарь, отчего крестьянин приходит к умопомрачению и теряет уважение к государственной власти».

Крестьянин – гражданин. Крестьянин – личность... Это никак не укладывалось в сознании губернских партийных, советских и продовольственных руководителей; для них сибирский крестьянин – это куркуль, тупоголовый упрямец, с которым можно и нужно разговаривать, лишь предварительно сунув ему под нос дуло нагана...

20 октября 1920 года в селе Илышском (Ишимский уезд) собралась беспартийная конференция, на которой присутствовал 121 человек. Она началась в половине десятого утра, а закончилась в 4 часа ночи. Почти двадцать часов просидели мужики в тесноте, в насквозь прокуренном помещении, до хрипоты и яростной ругани споря о продовольственной разверстке. Споры приняли такой острый характер, что председательствующий не мог прекратить их иначе, как объявив собрание закрытым.

Ильинская конференция назвала свои нормы зерна, которое необходимо оставить в крестьянском подворье «до нови» на пропитание семьи крестьянина, на прокорм его скота; причем, подробно оговорено сколько нужно зерна для рабочей лошади, дойной коровы, овцы и т. д. Тут же указано сколько следует иметь скота на крестьянском подворье, много ли нужно ему конопли, льна, подсолнечного масла и т. д. Решено было расплачиваться за помол не зерном, а деньгами. В резолюции есть и такая строка: «нет такого декрету, чтобы крестьянину по одной лошади держать...».

Ильинская конференция, как впрочем и другие, проходила очень бурно, предельно остро. Говорили о правомерности и законности декретов Советской власти; об изменении декрета № 171 о продразверстке в Сибири; оспаривали законодательное право тех, кто издавал декреты, так как «эти законодатели не являются представителями народа и не представляют народ», стало быть, выполнение этих декретов не обязательно. Вольнолюбивый, строптивый, непокорный характер сибирского крестьянина отчетливо проступал в ходе и решениях этой и многих других конференций.

Беспартийная конференция Кротовской, Аромашевской, Евсинской, Вознесенской волостей (20 октября 1920 г.) единогласно утвердила свои нормы разверстки, а «остальную разверстку согласны выполнять по силе возможности». 208 делегатов конференции после долгих споров, назвали точные цифры необходимых семян для обсеменения одной десятины пшеницы, ржи, ячменя, овса; определили количество зерна, нужного для пропитания крестьянской семьи и его скота. Цифры эти никак не стыковались с директивными установками партсовпродорганов.

На конференции беспартийных крестьян пяти волостей Армизонского района (17 октября 1920 г.) присутствовали представители губкома (Клюев), укома (Корякин) и райкома РКП (б) (Стариков). Они выступали и с докладами, и с заранее подготовленными резолюциями. Но и под таким могучим партийным нажимом крестьяне попытались отстоять свои позиции; они критиковали действия продработников, выдвигали встречные альтернативные резолюции. За резолюцию предложенную представителем Укома Корякиным проголосовало всего шесть из 138, и все эти б – коммунисты. Зато дружно поддержали предложение крестьянина Федота Корпакова: «Мы обязуемся помогать по силе возможности государству, но чтобы не упало крестьянство...». Тогда в ход пошла тяжелая артиллерия» – с докладом о текущем моменте выступил представитель губкома Клюев, он же и предложил резолюцию, очень схожую с той, что крестьяне уже провалили. Но и за резолюцию губкомовца Клюева проголосовал всего 31 человек, включая шесть коммунистов, а 107 воздержались. Воздержались! Поднять руку против губкома никто не посмел. Поняв это, Клюев приказал провести поименное голосование. Большевистское беззаконие и террор, безнаказанные бесчинства продработников сделали свое дело, крестьяне не рискнули ослушаться представителя губкома, попадать ему на карандаш, и 129 сказали «да» клюевской резолюции: «продразверстка должна быть выполнена обязательно». Но девять все-таки и тут проголосовали против...

В оценке действий продработников и методов проведения разверстки беспартийные крестьяне и крестьяне-коммунисты были на одном берегу. 21 января 1921 года собрание Плетневской ячейки РКП (б) (Юргинский район), обсудив работу продовольственников, отметило в своем постановлении: «Райпродкомиссар Омутинской продконторы Поздняев, комиссар продотряда № 65 Подкорытов, его помощник Омельченко и все продработники ведут себя с крестьянами жестоко...».

На продовольственном фронте, пожалуй, как нигде, чрезвычайно ярко и четко проступило вопиющее фарисейство большевиков. Вот уж к кому, как нельзя более подходит поговорка «говорили сладко, творили гадко». Сызначала, с первых широковещательных лозунгов Октября большевистское слово и большевистское дело не то, что не совпадали, а и не стремились к этому...

6 ноября 1920 года ЦК РКП (б) разослал всем губкомам циркулярное письмо о продовольственном положении страны и проведении разверстки. Посмотрите, как разумно, осмотрительно и принципиально определены ключевые позиции партии в проведении продовольственной разверстки... «Проведение классового принципа разверстки должно быть взято под особое наблюдение губкома...». При разверстывании наряда рекомендуется соблюдать классовый принцип: «наиболее зажиточное село или хозяйство несет и большую тяжесть разверстки. Судить по зажиточности, а не по площади посева. Распределение нарядов по душам или десятинам не должно допускаться. Бедная часть должна освобождаться вовсе, ей даже оказывается помощь путем перераспределения избытков...».

Далее говорится, что разверстка – боевой приказ. Что нужно взять все излишки. Нарушение классового принципа подрывает нашу опору в деревне. Военную силу применять осторожно, но решительно, применительно к кулацким хозяйствам. Много военных экспедиций могут вызвать восстание...

И Тюменский губком в своих циркулярах, решениях, резолюциях тоже не единожды протрубил о классовых принципах разверстки, однако ни ЦК, ни Губком пальцем о палец не ударили, чтобы приструнить ошалевших от вседозволенности продработников, воспрепятствовать вопиющему надругательству над честью и достоинством крестьян.

И корень тут не в занятости, не в обилии дел и хлопот, отвлекших партию от происходящего в деревне. То, что в 1920 – 21 годах творилось в селах Тюменской губернии – лишь малая часть организованной и проводимой большевиками широкомасштабной, всесоюзной кампании по удушению крестьянства, превращению его в покорное, безропотное сословие. В двадцатом году крестьянские восстания полыхали по всей стране. Киев. Харьков. Пенза. Орел. Тула. Тамбов. Дон. Кавказ. Алтай. Сибирь. Горела и качалась под ногами большевиков земля, а Ленин и его окружение видели лишь один способ решения крестьянского вопроса: террор. И только когда возникла реальная угроза слияния локальных движений в единое всероссийское крестьянское восстание, когда в поддержку крестьян заволновались рабочие промышленных центров, встал на дыбы Кронштадт, – вот тогда Ленин попятился чуток, но цель его была уже достигнута: своевольному сибирскому крестьянину хребет сломили, его вольнолюбие, достоинство, самостоятельность потонули в море безвинной мужицкой крови, в океане сиротских да вдовьих слез. Оттого-то и удалось потом Сталину так скоро и решительно коммунизировать мужика, загнав его в колхозы...

Зная цену лакировочным, для истории сочиненным, решениям, циркулярам да директивам ЦК, их оторванность от реальности, Тюменский губком спокойно взирал на происходящее в губернии.

На упомянутых выше и множестве других подобных крестьянских съездах, сходах, собраниях, где формировались политические позиции крестьян, их отношение к большевикам, крайне редко слышался голос партийного или советского работника, большевистского агитатора. Они, как правило, пугались деревни, презирали ее и даже ненавидели....

Зная о приведенных выше приказах, предписывающих за сокрытие излишков даже одним крестьянином отнимать весь хлеб у всей деревни, легко было спровоцировать незадачливых продработников на такие безрассудные действия, тем самым вызывая раздражение, недовольство и озлобление всех крестьян.

В конце января 1921 года Спиринское сельское собрание Челноковской волости (именно в ней началось восстание) в своем решении записало: «Для подготовленных к посеву 426 десятин нужно 4280 пудов семян, а имеется лишь 1250; на 646 едоков «до нови» потребуется 6400 пудов, а есть только 700 пудов зерна. «Куда же вы ведете нас, товарищи большевики? К заросшим осотом полям? К голоду?..»

Продразверстка оказалась волшебной лакмусовой бумагой, которая невероятно скоро и четко отразила основные пороки и просчеты в политической и организаторской деятельности не только Тюменского губернского комитета РКП (б), но и партии большевиков.

Из докладных работников ЧК, РКП, партийных, советских активистов, из решений крестьянских собраний, сходов и съездов, из многочисленных жалоб крестьян Тюменский губпродкомиссар Инденбаум знал о вопиющих злоупотреблениях и бесчинствах своей «комиссарской рати». Знали о том руководители губкома и губисполкома, знали, но не просто терпели, а попустительствовали, поощряли насильников, самодуров, садистов, облаченных в шинели да хромовые куртки продработников.

Прочтя очередную докладную ЧК о безобразиях продработников, Инденбаум заявил председателю губчека Студитову:

– Мы будем действовать самостоятельно. Вот если начнется контреволюция, тогда попросим вас помочь в ее ликвидации...

В Голышмановский райком партии крестьяне принесли коллективную жалобу на бесчинства продработников. Райком, выполняя волю губкома и ЦК, не посмел вмешиваться в дела продотрядников и переслал заявление Ишимскому укому РКП (б) с просьбой наказать виновных. Уком, повинуясь тем же категорическим директивам – не совать нос в продорганы, – отослал крестьянскую жалобу в губком, тот – губпродкомиссару Инденбауму, который переадресовал ее своему заместителю, а он – в РКП. Рабоче-крестьянская инспекция тут же отфутболила мужицкую челобитную в губчека. В общей сложности на переадресовку ушло три месяца, но виновные к ответственности так и не были привлечены.

Инденбаум в кругу приближенных слыл лихим и дерзким, не признающим никаких ограничений. Он не единожды допускал беззакония, подчистую отнимал зерно у всех селян, арестовывал и сажал в холодные амбары не только крестьян, но даже руководителей местных Советов. Он покровительствовал и покрывал продработников, которые творили вопиющие беззакония, переходящие в уголовные преступления. Зимой заставляли крестьян стричь овец, мужские полушубки и тулупы и даже шапки. Остриженные овцы либо погибали, либо их приходилось держать в избе.

Как же надо было ненавидеть крестьянина, чтобы так издеваться над ним!

Председатель Березовского уисполкома 10 февраля 1921 года сообщал губисполкому: работники Кондинской продконторы в январе отдали приказ о немедленном забое крупного рогатого скота в счет мясной развёрстки. Крестьяне просили повременить, так как коровы стельные, а мясо все равно до начала навигации (май – июнь) не вывезешь из Березово, и оно будет лежать в ледниках. Продработники не вняли мольбам, настояли на своем. Было забито 85 процентов стельных коров, что вызвало справедливый гнев крестьян, озлобило их.

Настрочить докладную – вот все, что смог сделать уездный исполком, а приостановить бессмысленное пагубное самоуправство продработников Советская власть была бессильна. А ведь председатель уисполкома знал, что ни губком РКП (б), ни губисполком, получив его «бумагу», «не почешутся»...

Студитов в докладной записке ВЧК отмечал, что в период подготовки и проведения продразверстки Тюменский губком РКП (б) никак не контролировал деятельность продорганов. «Губком лишь выполнял требования губпродкома».

7 февраля 1921 года, когда восстание уже полыхало вовсю, Тюменский уком разослал во все райкомы партии циркулярное письмо, обязывающее всех коммунистов активно «помогать продорганам». Если те действуют прежними разбойными методами, следует «не травить их, не мешать им, а доложить Укому и Упродкому». Помогай, но не перечь, не поправляй, то есть становись покровителем, соучастником беззаконий.

Положение в деревне, как видно, мало тревожило большевиков: за их спиной маячила всесильная, несокрушимая, неумолимая ВЧК – когти и зубы партии, ее надежда и опора.

В соответствии со специальным постановлением ЦК РКП (б), Тюменский губком 28 января 1921 года разослал в партийные комитеты совершенно секретное циркулярное письмо за № 433/27. Письмо подписали первый (ответственны) секретарь губкома Агеев и председатель Тюменской ГубЧК Студитов. В письме предлагается оказывать всяческое содействие органам ЧК. «В постановлении ЦК прямо сказано; – коммунисты должны быть чекистами». Проще говоря, коммунисты обязаны быть доносчиками-стукачами. (К слову сказать, Ответственный (первый) секретарь Губкома Агеев сам был членом коллегии ГубЧК, участвовал в суде ревтрибунала, подписывал смертные приговоры).

Дивно ли, что крестьяне именно на коммунистов перенесли весь свой гнев, вызванный беззакониями, и насилием «продразбойников».

3

На заседании президиума Тюменского губкома РКП (б) 10 января 1921 года Студитов доложил о политическом положении в губернии. Председатель губчека особенно подробно остановился на анализе массовых и очень острых антисоветских выступлений крестьян Ишимского уезда. По мнению Студитова, одна из главных причин недовольства – бесчинства профработников, хамское отношение к крестьянину, попрание его прав и достоинств.

Выступивший на заседании Инденбаум взял под защиту свою рать, взвалив вину за беспорядки на «скрытых контрреволюционеров». «Скрытые контрреволюционеры», «замаскировавшиеся белогвардейцы», «затаившиеся эсеры» и конечно же «кровопийцы-кулаки» – вот козырные, которыми губком, губисполком и губпродком отбивались от любых укоров, упреков, критики за просчеты в продработе. Любая беда, любое ЧП тут же объявлялись происками скрытых врагов соввласти, большевиков, революции.

Ни секретари губкома, ни председатель губисполкома не поддержали выводов губчека. Более того, руководители губкома сумели убедить президиум в своей правоте, и тот принял постановление: «Ничего серьезного в Ишимском уезде не произошло и не происходит».

Никаких практических выводов из тревожных сообщений Тюменский губком РКП (б) не сделал. Продовольственная разверстка началась без всякой политической подготовки, большевистские пропагандисты и агитаторы в деревни не заглядывали, маломощные и редкие сельские партийные ячейки разваливались.

Почему так случилось?

Пытались объяснить происшедшее некими объективными причинами, вроде малочисленности и слабости губернской партийной организации, нехватки подготовленных кадров партийных и советских работников, отсутствия пролетариата в губернии и т. п. Что ж, не станем сбрасывать со счетов и это, но суть в ином.

Главная причина, на мой взгляд, заключается в ошибочности политической линии, проводимой под диктовку ЦК РКП (б) губернским комитетом партии и его первым секретарем Агеевым. Они считали, что с сибирскими крестьянами (в большинстве зажиточными) нужно и можно разговаривать только с помощью силы. «Мы... часто принуждали там, где при более серьезной терпимой и длительной работе можно было бы добиться нужных результатов убеждением... и тем самым облегчили работу контрреволюции, создав в деревне почву острого недовольства своей политикой», – с запозданием признался губком РКП (б) в передовой статье своих «Известий» (№ 13).

В конце февраля 1921 года на расширенном собрании партийного актива обсуждалось политическое положение в губернии. В принятой резолюции причиной крестьянских волнений назывались «слабость политической работы среди крестьянства, неправильности в проведении посевной кампании, незрелость советского аппарата и неоформленность его функции... Контрреволюционные элементы явились в общем и целом естественными спутниками этих волнений, поднятыми до роли организаторов силой массового движения крестьянства».

Смотрите, как не стыкуется эта резолюция с официальной оценкой событий 1921 года в Тюменской губернии. Коммунисты губернии считают контрреволюцию спутником крестьянских волнений, которые, разливаясь вширь и вглубь, набирая скорость, в конце концов смогли спутников превратить в организаторов...

Орган ЦК РКП (б), газета «Беднота», в феврале 1921 года писала:

«Ишимский уезд Тюменской губернии восторженно приветствовал приход Советской власти.

Но что сделали местные «деятели» своей нераспорядительностью?

Много продовольствия (скота, картофеля, хлеба, фуража) пропало из-за халатности и бесхозяйственности. Продорганы зачастую неправильно собирали разверстку. Разделения на середняков и бедняков не было. Со всех брали огулом. С заявлениями в исполком обращались не только крестьяне, но и целые коммунистические ячейки, но без всякого результата.

Крестьяне после этого стали более недоверчиво относиться к представителям Советской власти.

Вот результат скверной, неумелой, а может быть, обдуманно преступной работы».

Статья заканчивалась заверением, что «все насильники» будут караться Советской властью «жестоко и беспощадно»...

В селах и деревнях Ишимского, Ялуторовского и других уездов о близящемся восстания говорили не только богатеи- мужики на тайных сходках. Об этом заявляли открыто и громко на крестьянских собраниях и съездах. Так что для партийных и советских руководителей губернии и уездов восстание не стало неожиданностью. Его ждали.

Еще 14 сентября 1920 года Тюменский горуком в специальном циркулярном письме предписывал всем коммунистам пройти военную подготовку «и быть начеку, готовыми к появлению контрреволюционных волнений, вызванных разверсткой и спровоцированных колчаковцами».

Из многочисленных жалоб крестьян, решений комячеек, докладных губчека, чекистов Кокарева и Кошкина, военкома Щепетова и других ответственных работников губкому и губисполкому было известно как об ошибках, злоупотреблениях и преступлениях профработников, так и о реакции на это крестьян.

Вот строки из политдонесения Караульноярского волвоенкома Щепетова: «...Инструктор продконторы Бобров обходится с населением весьма грубо, без разговоров требует, не считаясь с тем, есть или нет, и хоть душа из тебя вон, а отдай норму, чем значительно подливает масла в огонь. Население смотрит на власть, как на буржуазный гнет и издевательство, отделаться от коего не находит выхода. Идет страшная перебранка между пролинструктором Бобровым и представителем Гублескома. Бобров приказывает обмолачивать хлеб, а второй гонит крестьян на дровяную повинность... А на дворе метель и сильно падает снег...».

Сколько тоски и горечи в этой, ненароком оброненной фразе: «на дворе метель и сильно падает снег...» – куда убежишь?

Кокарев в январе 1921 года писал в губком: «Крестьяне не могут смирится с тем, что будут существовать на 2 фунта хлеба в день, полагающиеся по разверстке. Рассадниками контрреволюции являемся мы сами».

Студитов в начале 1921 года информировал председателя губисполкома Новоселова о бесчинствах уполномоченного губпродкома Обабкова, который «производил над крестьянами издевательства: грабежи, избиение кулаками, нагайками, прикладами ружей без всякого основания. Лично Обабков сам избивал, и в довершение всего пострадавшие крестьяне были арестованы и отправлены в Ишим».

Невтерпеж было крестьянскому сердцу видеть, как отнятый у селян хлеб, скот, продукты питания гибли на складах, в хранилищах, в загонах. Не стану ссылаться на примеры, проводимые в листовках и газете повстанцев «Голос Народной Армии», приведу лишь строки из Донесений ГубЧК:

...В Ялуторовском уезде наблюдается падеж скота, собранного по разверстке.

...В Туринском уезде сгорело 2000 пудов хлеба, падает от недогляду и бескормицы скот.

...В Бердюжье гибнет 22500 пудов хлеба.

...В Петухово «горит» 4000 пудов хлеба. «К хлебу относятся крайне небрежно».

...В Ишимском уезде сгноили мясо, собранное по разверстке.

Еще раз вспомните, что писалось об этом в эсеровских обращениях, листовках, прокламациях, и станет понятна их прилипчивость и популярность.

Завершить разговор о бесчинствах и преступлениях тюменских продработников хотелось бы ссылкой на два документа: «Заключительное постановление следователя реввоентрибунала Сибири Михалаша» и «Рапорт о контрреволюционном восстании в Ишимском уезде» председателя реввоентрибунала Сибири Опарина.

Вот что сказано в заключительном постановлении о «незаконных действиях» осужденных деятелей тюменских продорганов:

1. Лаурис Матвей Андович, 29 лет, член чрезвычайной губернской контрольно-инспекторской тройки. Матюгался. Угрожал. Ставил к стенке. «Где взять хлеб?» – «В реке, на самом дне». Обещанием выпустить из-под ареста заставил сожительствовать с ним двух гражданок (жену почтальона и Слободенникову). Арестовал судью 12 участка за то, что тот доказал присвоение Лаурисом денег. Раздаривал конфискованное имущество. Незаконно арестовывал...

2. Соколов Виктор Георгиевич. Бил крестьян по лицу. Давал команду «увести, шлепнуть», с дороги возвращал уводимого. Материл. Грозил револьвером...

3. Крестьянников Архип Степанович, губернский уполномоченный по проведению разверстки в Петуховском районе. 30 января проезжая через село Ларихинское, за то, что его не накормили обедом приказал красноармейцам избить прикладами двоих крестьян и те были избиты...

4. Заплетнн Михаил Григорьевич, 32 года, уполномоченный Упродкома. Пьяница и вор. Украл кожи, корову, мешки и т. д.

5. Полякевич Станислав Алексеевич, 39 лет, заместитель Ишимского Упродкомиссара. Так разговаривал с крестьянами: «не хватит хлеба, тебя повесим», «нет шерсти? стригите кожи и п... у баб и жен», «заморю в тюрьме!», «заберу вместо недоимки жену и детей!..» Мат. Заставлял кормить жареным мясом себя и весь отряд.

«Они развращали продармейцев», – заключает следователь. Чтобы убедиться в правоте этого вывода, привожу выдержки из Рапорта председателя реввоентрибунала Сибири Опарина:

«...Значительная доля вины в повстанческом движении падает на... ненормальные и преступные действия отдельных или из числа продработников...».

Чрезвычайный уполномоченный Соколов наносил побои гражданам Чуртанской волости (Прокопьеву, Гилеву, Носкову), грозил, матерился, уводил под расстрел...

«Райпродкомиссар Гущин и начальник отряда Гуляев применяли при проведении разверстки оружие и пороли крестьян плетьми».

Профработник Гурьман отнял у крестьян для себя пимы, брюки; в деревне Воробьево посадил в холодное помещение (зимой) 7 крестьян и держал до тех пор, пока те не подняли крик...

Продинспектор Яковлев производил самовольные аресты, конфисковал для себя две с половиной свиные туши...

Продработник Шулин бегал по селу с наганом, матерился, начал разверстку с ареста 67 крестьян...

Райпродкомиссар Демин бесчинствовал, называл крестьян собаками, самовольно арестовывал и полуголых загонял в холодные амбары...

Уполномоченный контрольной тройки Кубанский истязал крестьян, «бил веревкой с громадными узлами», грозил револьвером...

Райпродкомиссар Коропонов забирал у крестьян для себя имущество и деньги (попросту говоря – грабил)...

Чрезвычайный уполномоченный губернской коллегии Клевцов ночью поднял крестьян села Малахово, чтобы вывозить снопы и молотить хлеб; пьянствовал, в открытую спал с женщиной в сельсовете...

Продработник Максимов по ночам устраивал набеги на крестьян, требовал угощения, грозил револьвером, расстрелом, материл...

Губпродкомиссар Инденбаум сажал крестьян в холодные амбары, арестовывал сельсоветы, брал в свои продотряды лиц из карательных отрядов Колчака, не признавал норм, установленных для пропитания крестьян, т. е. забирал все зерно, под метлу, ничего не оставляя...

Уполномоченный Губпродкома Сеньков (с отрядом) в деревнях Дубинской, Ильинской, Уктузской, Пегановской грабил, избивал крестьян кулаками, нагайками, прикладами; давал залпы по детям и женщинам, матерился...

«Вот краткий (не полный) перечень действий, которые позволяли себе продработники в Ишимском уезде» (только в одном уезде!).

Но объявить тюменских «продбандитов» и стоящее за их спинами губернское руководство главными виновниками крестьянского восстания ни у реввоентрибунала Сибири, ни у его председателя Опарина не хватило духу. И в своем приговоре по делу 106 повстанцев и Лауриса с К°, организаторами восстания объявляются «агенты Колчака и эсеры, которые попрятались по деревням, переоделись в крестьянскую одежду и стали натравливать и середняка, и бедняка-крестьянина на отдельных работников Рабоче-крестьянской Советской власти, которые из шкурных интересов личной поживы пролезли в советские работники...».

Опарин к скрытым поджигателям восстания приклеил еще и кадетов. Он прямо пишет, что установлено замаскированное участие эсеров и кадетов... «Суть не в Ишимском уезде, а далеко за его пределами, за Уралом...» – многозначительно намекает Опарин на руку мирового империализма.

Интересна одна деталь. Выступая на суде ревтрибунала, Лаурис оправдывал жестокость и беспощадность к крестьянам жестокостью Москвы к продработникам. «Если бы мы не выполнили разверстку, нас бы самих расстреляли», – заявил Лаурис. И в этом его заявлении есть зерно истины.

В письме наркомпроду Ленин предлагает: «1. Наркомпрод должен установить ответственных лиц по губерниям и по уездам... Чтобы знать кого сажать.

2. Ни одно нарушение... не оставлять без ареста виновных...».

Вот так и начиналась эта цепная реакция жестокости. Политбюро грозило наркомпроду. Тот показывал кулак губпроткомам. А этот отпускал вожжи, закрывал глаза: делай, что хочешь, только выполни разверстку.

Не потому ли как только Сибревком утвердил приговор ревтрибунала о расстреле тюменских продработников, Новоселов сразу же связался по прямому проводу с председателем Сибревкома Смирновым и стал просить о помиловании негодяев, совершивших, по выражению Ленина, уголовные безобразия, которые «требуют кары свыше обыкновенной».

Смирнов приостановил приведение приговора в исполнение и телеграфно ходатайствовал перед Ревтрибуналом Республики о помиловании преступников.

Ревтрибунал Республики 6 апреля 1921 года решил оставить приговор Сибревтрибунала в силе.

Новоселов слышал речь Ленина на X партсъезде и тем не менее сделал всевозможное, чтобы спасти мерзавцев от заслуженной, одобренной Лениным кары. Под «нажимом» Новоселова, Сибревком вновь ходатайствовал о помиловании преступников, теперь перед ВЦИК. 6 июля 1921 года Президиум ВЦП К ходатайство Сибревкома удовлетворил и всем, кроме уже расстрелянного Лауриса, смертную казнь заменил пятью годами лишения свободы.

Вспомните ленинский декрет, которым крестьяне, не отдающие задарма свой хлеб, объявлялись врагами народа и карались «тюремным заключением на срок не менее 10 лет». А бандиты, садисты и насильники, первоначально заслужено приговоренные к расстрелу, отделались пятью годами лишения свободы.

Тюменским губернским руководителям не удалось бы спасти от заслуженной кары распоясавшихся вожаков «продбандитов», если бы позицию тюменцев не оправдывали вышестоящие. Нарком продовольствия Цюрупа, выступая на X партсъезде, сказал: «Недавно я получил из Тюмени телеграмму, что положение... в связи с последними событиями грозит потерей всего собранного по разверстке хлеба. Четыре ответственных продовольственника приговорены к расстрелу, пять сидят в ожидании суда... Продовольственный аппарат теряет с двух сторон: с одной стороны повстанцы убивают, а с другой стороны, расстреливают в порядке советском. Этому надо положить предел! Если мы хотим добыть для голодающего центра продовольствие, то как беспардонно действовать недопустимо...». Как видим, ни малейшего осуждения насилия и бесчинств, творимых наказанными продовольственниками. Смысл речи наркома: хотите иметь хлеб – благословите беспредел «продразбойников», развяжите им руки, освободите от опеки и контроля! И это говорит нарком на десятом партсъезде, когда Сибирь корчится в огне восстаний!..

То ли не умели, то ли не хотели тюменские руководители дать правильную оценку событиям, происходившим в губернии накануне крестьянского восстания, – неведомо. Но как бы там ни было, по злому ли умыслу, по недомыслию ли, они способствовали разжиганию кровавой бойни, принесшей крестьянам невосполнимые потери, немыслимые страдания и муки. Подходя к сибирской деревне с российской меркой, тюменские руководители считали ее сплошь кулацкой. (Если бы только тюменские!).

Ну, как тут не вспомнить выступление на съезде представителей земотделов Сибири, в Омске, 20 июля 1920 года уполномоченного наркомпрода и председателя Сибирского продкома, члена Сибирского ревкома П. К. Кагановича. Он являлся заглавным действующим лицом на этом съезде «организаторов и вожаков» сельского хозяйства Сибири. Так вот, в своем выступлении тогда Каганович сказал:

«Сибирский крестьянин сам коммунизируется, сам придет к нам в коммуну, но только не теперь, когда он сплошь и рядом представляет из себя кулака деревни, когда он имеет и землю, и скотину, и полные амбары хлеба; а пройдет два-три года спустя, когда у него ни скотины, ни хлеба не будет, и когда и земля, и сельхозмашины, и орудия ему будут не нужны; мы уверены – он придет в коммуну тогда, когда на десять домов останется много одна лошадь и на двадцать домов одна корова. Тогда он потянется к этой лошади и тогда он придет за кружкой молока к этой корове...».

Вот в этих словах главного проддеятеля Сибири Кагановича и выражена суть большевистского отношения к сибирскому крестьянству. Впоследствии цитируя эти слова из речи Кагоновича, повстанцы делали справедливый вывод: «коммунистическая партия постановила уравнять сибирского крестьянина с крестьянином внутренней России, где теперь осталось гораздо меньше, чем одна лошадь на десять дворов и чем одна корова на двадцать семейств».

В искаженном, кривозеркальном видении сибирской деревни, как сплошь кулацкой мне видится один из корешков недопустимой, прямо-таки преступной позиции Тюменского губкома и губисполкома в период продовольственной разверстки.

Другой корешок – духовная опустошенность, бескультурье, безграмотность (общая и политическая) всех партсовпродруководителей губернии. Лишь два цвета виделось им в окружающем: красный и белый, и они не жалели ни своей, ни чужой крови, чтоб перекрасить весь мир в красный цвет. Все, кто мешал этому, тут же объявлялись Врагами народа и уничтожались – хладнокровно и беспощадно, так, как делал это их вождь – кремлевский мечтатель, готовый зарыть в землю восемьдесят процентов россиян, чтоб оставшиеся 20 % жили в мировой коммуне...

Знакомясь с материалами второй и третьей губернских партконференций (август, декабрь 1920 года), письмам укомам и райкомам партии с содержанием журнала «Известия Тюменского губкома РКП (б), «поражаешься политической слепоте руководителей, губернии, их стремлению замалчивать наболевшие, жгучие проблемы, затушевывать собственные ошибки и промахи.

Целые номера «Известий губкома» заполнялись всевозможной внутрипартийной статистикой, формами отчетности, сводками, разъяснениями к инструкциям, зато нет ни одного сколько-нибудь развернутого, яркого, политически острого и верного Материала о продовольственной разверстке, об отношении большевиков к крестьянству. Чего добиваются коммунисты от сибирского мужика? Почему потакают «продбандитам»? Пошто не реагируют на сотни резолюций мужицких приговоров? И еще на многие, столь же волнующие и жгучие вопросы жаждали крестьяне получить ответ от губернских руководителей. С этими вопросами посылали крестьяне ходоков к самому Ленину. Но Ленин был уже не тот, что в 1917-м, он уже не заигрывал с крестьянами, не распивал с ними чаи, теперь они нужны ему были не как сила, сокрушающая старый царский строй и выводящая на трон большевиков, а как даровой источник продовольствия и сырья. Теперь в поперешном, негнучем крестьянине Ленин видел противников его утопических прожектов и стремился к одному – сломать, подчинить, превратить в казарму всю неоглядную, неохватную мужицкую Русь...

В августе 1920 года губком наметил все-таки одно единственное мероприятие среди женщин-крестьянок: «Усиление пропаганды о вреде проституции. Разъяснять два понятия: проституция и свободная любовь, и другими мерами в корне подрывать... проституцию». И это, в то время, когда крестьянки выступали зачинщиками многих беспорядков: нападали на продотряды, срывали митинги и сходы, свергали большевистские сельские Советы, словом во всю разжигали восстание.

Да и какая, к чертям, проституция в сибирской деревне 20-х годов! Как же надо оторваться от жизни, ослепнуть и оглохнуть, чтобы, сидя на пороховой бочке с воткнутым в нее горящим фитилем, заниматься словоблудием!

Даже в специальном циркулярном письме губкома РКП (б), разосланном осенью 1920 года низовым партийным организациям, ни слова не говорилось о продовольственной политике большевиков, о причинах ленинского Декрета № 171, о правах и обязанностях крестьян в новых условиях.

Не случайно в ответ на призыв быть примером в выполнении разверстки, многие деревенские коммунисты стали выходить из партии, что привело к развалу многих партячеек на селе.

Бестолковое, грубое, насильственное проведение продовольственной разверстки привело к тому, что так называемый кулак не отмежевался от середняка и бедняка, наоборот, сблизился с ними. От самоуправства продотрядчиков страдала вся деревня. Общая беда сглаживала социальные противоречия между крестьянами. Деревня становилась нерасщепляемым монолитом, заступавшем большевикам дорогу к всевластию...

Тезисы Тюменского губкома ко второй губернской партийной конференции полны путанных, утопических прожектов и неряшливых, безответственных формулировок. Так, в разделе «О работе в деревне» выдвигалась задача: «Реорганизовывать частное хозяйство в общественное, коллективное, в товарищества, артели, сельхозкоммуны, совхозы... и продукты отдельных хозяйств сделать общественным достоянием». Губком рекомендовал создать «такие формы организаций и учреждений, при которых мелкому хозяину некуда будет деться, как только войти в социалистическую форму народного хозяйства».

(Вспомните речь Кагановича!).

В инструкции «О проведении беспартийных крестьянских конференций» губком РКП (б) рекомендовал разъяснять продовольственную политику в деревне и политику военного коммунизма следующим образом: «Советская власть устанавливает такой порядок заготовок, при котором крестьянин, как производитель сельскохозяйственного продукта, мог бы взамен получать продукты фабрично-заводского производства».

Как тут не вспомнить цифры из содоклада наркома продовольствия Цюрупы на X партсъезде! На одно крестьянское хозяйство в стране в 1920 году производилось: 0,25 фунта (100 граммов) металла, в том числе гвоздей – 0,004 пуда (64 грамма); плугов и борон – 0,008: сельхозмашин – 0,002; уборочных машин – 0,005; кос – 0,1 (на 10 хозяйств одна коса!). Откуда и какие «продукты фабрично-заводского производства» намеревались получить губернские власти, чтобы рассчитываться с крестьянами за взятый у них хлеб?

Вопиющий политический авантюризм руководителей тюменских партийных и советских губернских органов, их стремление атакой, наскоком решить коренные вопросы аграрной политики, боязнь деревни – все это создало отменную питательную среду, на которой и проросли зерна будущего восстания.

В январе 1921 года шесть сибирских губерний, подчиненных Сибпродкому, выполнили продразверстку только на 40,2 процента, Тюменская губерния – на 102 процента. Силой, принуждением местные продработникн досрочно выполнили задание.

Коммунисты Шатровской ячейки (протокол № 54), обсудив итоги продразверстки, записали в своем решении: «Хлебная разверстка выполнена на 100%. Карательный отряд выкачал у крестьян и семена, и фураж, и пайковый хлеб... Непосильная разверстка выполнена путем принуждения в трехдневный срок...».

Как ни странно, однако факт есть факт, сибирский крестьянин вынес налет «продразбойников», стерпел и насилия, и надругательства, и лихой темп разверстки и хоть не молчал, огрызался, иногда пускал в ход и кулаки, но все-таки не взялся за топор, не пошел супротив власти.

Тут бы, казалось, и успокоиться губернским руководителям, возблагодарить судьбу и долготерпение крестьян, дать им остыть, переварить случившееся, зализать обиды и раны Завершившейся продразверстки. Но...

Воззвание Ишимской чрезвычайной тройки по проведению недели окончания разверсток: – «Тюменская губерния за плохое выполнение разверсток поставлена на черную доску. Это уже усмотрел центр, и от товарища Ленина получен боевой приказ выполнить разверстки полностью к 7 января 1921 года... С 1 по 7 января объявляется неделя окончания разверсток... (а это, кроме хлеба, мясо, шерсть, кожи, лен, табак, яйца, картофель, овощи, сено и т. д. – К. Л.). Власть Советов предупреждает самым беспощадным образом будет расправляться со всяким сопротивлением... Все, укрывающие хлеб и продукты питания, объявляются государственными преступниками...».

Ну, а Москва?.. ЦК?.. СНК?..

«Тюмень. Губпродком».

Копия: Губисполкому и Губкомпарту.

Ввиду необходимости срочного смягчения кризиса центра достигшего исключительной остроты, приказываю порядке боевой задачи политического значения немедленно погрузить отправить центр 150000 пудов хлеба тчк Все усилия максимальному использованию ресурсов ускорения погрузки отправки мобилизуя все рабочие силы тчк Ответственность точное исполнение настоящего приказа возлагаю губпродкомиссара лично...

Предсовнарком Ленин.»

Возразить «вождю и учителю», напомнить ему, что губерния досрочно уже перевыполнила продразверстку, губернские власти не рискнули да и не помышляли об этом. Корень большевитского могущества – в безропотном повиновении верхам, неоспоримой железной дисциплине. И Тюменский губропродкомиссариат объявляет дополнительную разверстку, и снова затрещали домзаки от заложников, заголосила ощипанная, обобранная сибирская деревня.

«Москва. Председателю Совета

Народных Комиссаров В. И. Ленину

26 января 1921 года

Ваше боевое задание по погрузке хлеба в количестве пятнадцати продмаршрутов... выполнено. Приступил к погрузке второго боевого задания хлеба 250000 пудов в Москву... Погрузку мяса в счет восьми продмаршрутов на этих днях заканчиваю. Усильте подачу вагонов на линию Омск – Челябинск... Инденбаум».

За полгода Инденбаум и его свита набили руку, постигнув в совершенстве нехитрую науку вместе с душою вышибать из мужика хлеб и мясо, шерсть и кожи, лен и табак и многое иное. Введенная губпродкомом дополнительная разверстка убедительно подтверждала предсказания эсеровских прокламаций: большевики не успокоятся, пока не пустят мужика по миру...

Но крестьянин и тут стерпел. Не хотел он «кровяниться», с кольем да топором лезть на регулярные красноармейские части. А губернских начальников (Аггеева, Новоселова, Инденбаума) заела революционная чесотка, кулаки чесались от неуемного желания так жулькнуть сибирского «куркуля», чтоб брызнуло кровавое сусло.

Уже тогда, в далеком двадцатом, на четвертом году Советской власти затосковали большевики по казарменной державе, где все и вся было бы расставлено, размещено, разложено так, как угодно; где можно было бы повелевать да командовать как того душеньке желательно, как того левая нога изволит. И вот, не спросив земледельцев, они решают сколько и чего надо посеять в двадцатом первом; сколько и чего собрать, куда деть, как распорядиться чужим крестьянским добром, чужим мужицким трудом. А чтобы крестьянин не брыкался, сам лез в хомут, не выпрыгивал из оглобель, слушался вожжей, его следовало пообмять, погнуть, выбить из него спесь, заклепать глотку, чтоб не орал непотребное, надломить хребет, чтоб сыздаля видно было: покорен; чтоб можно было усесться на него верхом и, помахивая прутиком, покрикивать: «Шевелись!.. Корми нас!.. Пои нас!.. Защищай нас! Давай, давай!.. Возьми вправо!.. Верти влево!..»

Осмысливая последующие события, я выявил, на мой взгляд, возможные причины, объясняющие действия губернской совпартпродверхушки.

1. Безудержный карьеризм.

2. Левацкий заскок, стремление любой ценой дожать сибирского куркуля, вырвать у него хлебушка побольше.

3. Хамское отношение к крестьянину, пренебрежение его интересами, хозяйской психологией и человеческим достоинством.

4. Намеренное натравливание сибирского крестьянина на Советскую власть. Сознательная провокация восстания...

Аллюром завершив дополнительную продразверстку, «выкачав остатний хлебушек у крестьян, губпродкомиссар Инденбаум не успокоился и на этом. Видно, очень хотелось ему придумать еще что-нибудь «такое... из рук вон», чтоб навсегда рассчитаться с непослушным сибирским мужиком, утвердиться в своем всесилии и могуществе. То ли сам он надумал, то ли провокаторы «подкинули» ему эту идейку? – неведомо. Только вдруг «обнаружились факты» разбазаривания крестьянами семенного зерна. Опираясь на эти «факты», губпродкомиссариат объявил семенную разверстку. Согласно его инструкции, необходимо было отнять у крестьян семена, свезти их в государственные склады, продержать там до весны, с тем, чтобы возвратить владельцам к началу сева.

Губернский комитет по проведению посевной разверстки назывался «Комитет по оказанию посевной помощи населению». Вон как миролюбиво и демократично. Однако вел себя этот «волк в овечьей шкуре» вполне по-волчьи, разговаривая с крестьянами тем же языком, что и «продразбойники».

Приказ № 2

Губернского комитета по оказанию посевной помощи населению

§ 1. Весь семенной материал, находящийся в отдельных хозяйствах, подлежит изъятию и ссыпке-складке в общественные хлебохранилища для чего производится разверстка...

Ну, а что такое РАЗВЕРСТКА крестьянин уже знал, да и проводить ее станут те же выкормыши Инденбаума, для которых беспредел – норма...

Дикая, нелепая затея. «Коммунисты приели наш хлебушек, теперича принялись за семена... – покатилось по деревням.

Мужики рычали. Мужики размахивали кулаками. Бабы ревели, как по усопшему родителю. Но семена везли. Метили свои мешки, сами охраняли амбары. И может стерпели бы и семенную, кабы не поступила команда увозить семена в город.

Это была последняя капля в чаше мужицкого терпения.

Чаша оказалась переполненной.

Крестьянин взялся за топор: началось восстание...

В кровавых событиях 1921 года прежде всего повинен Тюменский губернский, партийный комитет. Повинен лично ответственный секретарь губкома С. П. Аггеев. Отчаянный рубака-кавалерист, лихой командир продотряда, двадцатитрехлетний Аггеев, вознесенный на пост первого секретаря губкома, остался прежним продотрядовцем кавалеристом, который умел рубить, стрелять, выкручивать «кулакам» руки, но ни наблюдать, ни думать – не умел и не хотел. Подогреваемый, подстегиваемый ленинскими директивами, декретами, телеграммами, Аггеев из кожи лез, чтоб доказать «свое усердье и проворье – отнять хлеб у сытых сибиряков, перешибить хребет, согнуть в поклоне сибирского мужика. О начавшемся восстании он не докладывал Кремлю до тех пор,

пока бунтарское пламя не охватило всю губернию и можно было, наконец-то, пустить в дело регулярные войска, залить крестьянской кровью бескрайние снега. И то, что он пал от рук той самой большевистской диктатуры, во имя которой уложил в землю десятки тысяч крестьян, мною воспринимается, как заслуженная расплата за свои злодеяния.

Теперь только недоумение вызывает статья об Аггееве в книге «Сквозь грозы», подготовленной Тюменским областным партийным архивом и изданной в Свердловске в 1937 году. Есть в той статье такие строки: «Жизнь его – это непрерывная борьба с открытыми и тайными врагами революции и Советской власти, за торжество и воплощение ленинских идей, это пример беззаветного служения делу Ленина...»

Теперь это не вызывает возражений: мы знаем, наконец-то подлинную, антинародную, бесчеловечную суть и ленинских идей, и ленинских дел. В этом большевистском бесовстве Аггеев был своим и нужным...

Повинен в крестьянской крови и председатель Тюменского губисполкома Новоселов, и губпродкомиссар Инденбаум, и другие руководящие деятели губернии.

Но только ли они?

Первым виновником кровавого хаоса двадцать первого года, захлестнувшего Сибирь и Алтай, Дон и Кавказ, Тамбов и Пензу, и многие иные регионы страны являлся Ленин, руководимое им большевистское ЦК и Советское правительство. Провал мировой революции, мировой Республики Советов еще больше ожесточили «вождя мирового пролетариата». В исторически неизбежном крахе своих бредовых идей Ленин виноватил рутинную мужицкую Россию и мстил ей за это, как мог.

Подыгрывая вождю, его ближайшее Окружение и окружение этого окружения и так далее, кругами по воде растекалась по России ленинская ненависть к этой стране, к ее народу, и случившееся в Тюменской губернии в 1921 году малая капля этой неизбывной, лютой ненависти.

Чтобы прикрыть свое отношение к террору, как Основному методу воздействия на народные массы, большевики усердно и постоянно муссировали слухи о контрреволюционных организациях, заговорах и т.д. Чтобы понять, как это делалось, давайте вернемся к контрреволюционной подпольной организации Лобанова. Помните? Раскрыта ГубЧК в феврале 1921 г. в Тюмени. Попытаемся разобраться в существе организации Лобанова на основании не оперативных сводок ГубЧК, а следственного дела № 456 «по обвинению Лобанова Степана Георгиевича и других, всего в количестве 39 человек, в контрреволюции».

39 – цифра, конечно, внушительная, достаточная, чтоб совершить контрреволюционный переворот в губернской столице, где тысячи красноармейцев, бойцов коммунистического полка, отрядов ЧОНа и ЧК.

Тройка ГубЧК, судившая заговорщиков, вынуждена была 13 из них освободить, 4 заключить под стражу, «как подозреваемых» (?), двух подростков упрятать в лагерь малолетних, сократив таким образом число действующих лиц вдвое. Но в срочных шифровках и докладных о заговоре красовалась цифра 39!

Арестовали заговорщиков 11 февраля. Через 4 дня, 15 февраля уполномоченный ГубЧК по военным делам Максимов уже составил «Заключительный акт», за четверо суток успев главных действующих лиц по несколько раз допросить, устроить им очные ставки, принять заявления, жалобы и протесты от обвиняемых и близких им людей.

Признав, что у следствия «нет документальных данных», кроме машинописной листовки, неведомо где, когда, кем сочиненной и перепечатанной, Максимов все-таки сумел «прокрутить» следствие за четыре дня! Подгоняемые и поощряемые губкомом партии и губисполкомом, тюменские чекисты так спешили, что порой «правая рука не ведала, что творила левая».

В протоколе первого допроса С. Лобанова в графе «возраст» стоит цифра 18. В последующем протоколе значится, что ему 21 год. В «Заключительном акте» Максимова, решившем судьбу заключенных, сказано, что Лобанову 19 лет. А ведь тут точность архиважна. Следователь утверждает, что Лобанов – колчаковец, корнет (кавалерийский офицерский чин). Но ежели ему было 18 в 1921 году, то в 1919, при Колчаке, Лобанову было бы всего шестнадцать. Шестнадцатилетний ученик, из мещан, колчаковский офицер? Не потому ли «корнет» приписано к личным показаниям Лобанова, чужим, не его почерком?

На вопрос анкеты «где были при Колчаке?», Лобанов отвечает – «учился». Коренной тюменец, здесь родился и жил, коли бы он врал, трудно ли было бы следователю его уличить? Не уличил. И до революции, и при Колчаке, и в 1921 году Лобанов учился, сперва в школе, после в техникуме. Ну, какой же это вожак контрреволюционного заговора восемнадцатилетний учащийся? И его сделали колчаковским корнетом.

Следователь категорично утверждал, что у Лобанова широкие связи с бывшими колчаковскими офицерами, не назвав при этом ни единой фамилии этих офицеров, не указав ни одной встречи Лобанова с ними.

Сперва в «Заключительном акте» сказано, что Лобанов создавал кружок молодежи, потом оказалось – контрреволюционную подпольную организацию. Несмотря на единодушные показания всех подсудимых, что кружок начал создаваться лишь в начале января 1921 года, большинство участников вошли в него во второй половине и в конце января, в «Заключительном акте» эти события (создание кружка и вербовка в него) передвигаются на декабрь.

В «Заключительном акте» Лобанова обвиняют в «подготовке вооруженного восстания» по свержению Советской власти, забыв, правда, пояснить во имя каких целей предполагалось это «свержение». Что хотел Лобанов? Создать Тюменскую буржуазную республику или Тюменскую империю? – осталось недоговоренным. Уверенный, что ни сомневаться, ни проверять «дело № 456» никто не станет, Максимов шил его на скорую руку и белыми нитками по заданной выкройке.

Большинство обвиняемых не признало себя виновными. Вся их «вина» – одно, максимум два, посещения так называемого собрания на квартире Лобанова, в которых участвовало 5-7 человек (из 39!). Но это обстоятельство не поколебало ни следователя, ни тройку.

Ради правдоподобия версии о заговоре, в стан заговорщиков втащили девятнадцатилетнюю дочь рабочего-коммуниста, комсомолку активистку, делопроизводителя секретно-оперативного отдела ГубЧК Е. Носыреву. Ее обвинили в выдаче заговорщикам секретных сведений. Но когда? Кому? Какие секреты она выдала? – осталось загадкой, кроме того, что она якобы сказала Козину: – «пред ГубЧК и губпродкомиссар (Студитов и Инденбаум) выехали в Ишим подавлять восстание». Вот и весь секрет. Но и этот «факт» Козин не подтвердил. Следователь оставил без внимания письменную просьбу Носыревой о встрече со своим начальником Бойко (членом тройки) и заявление отца Носыревой. Недосуг было разбираться.

18 февраля, на седьмой день после ареста «заговорщиков» судила тройка в составе Студитова (председатель тройки). Бойко и Петрова, в присутствии и с участием ответственного (первого) секретаря губкома партии Аггева и председателя губисполкома Новоселова. Оба тоже подписали приговор.

17 человек приговорили к расстрелу, из них 8 в возрасте 18 – 20 лет. 4 марта 1921 года приговор приведен в исполнение.

Что же произошло на самом деле? А вот что...

Арестовано было 39 человек, допрошены все 39, а в «Заключительном акте» и в приговоре оказалось лишь 38. Нет фамилии самого яростного агитатора-заговорщика Д. Т. Львова. Он – не помер. Не сбежал. Его с миром отпустили потому, что он – провокатор. По заданию ЧК Львов подбивал, агитировал, увещевал знакомых парней «сплотиться, помочь восставшим крестьянам», докладывая ЧК о каждом шаге сколоченного им «кружка». И на последнем собрании 10 февраля за несколько часов до ареста провокатор Львов фантазировал, как бы можно было «захватить город». «Вот бы... Если бы... Кабы...» На этом последнем собрании Львов упорно подзуживал кружковцев выступить в поддержку несчастных крестьян. Он же и сказал: – «Давайте завтра, а? Он начертил и план переворота». Потом сбегал в ЧК, «постучал», и несколько часов спустя «заговорщиков» арестовали.

Никакой реальной подготовительной работы к перевороту не велось и об этом нет ни слова в деле № 465. Ни о связях с белогвардейцами или эсерами, ни о контактах с повстанческими штабами, ни о переговорах с недовольными горожанами. На что же могла рассчитывать горстка (12 – 15 человек) молодежи, намечая контрреволюционный переворот на вечер 11 февраля? На помощь восставших крестьян, которые к тому времени должны заполонить Тюмень, – отвечает следователь Максимов. Но если бы повстанцам удалось заполонить Тюмень, они без лобановских заговорщиков завладели бы и ЧК, и вокзалом, и оружейными складами.

По утверждению следователя эти два события (захват названных пунктов и вход в Тюмень повстанцев) должны происходить параллельно. Лобановцы захватывают, повстанцы проникают в город; где-то, как-то обе силы соединяются и «долой коммунистов!».

Но какие три отряда можно было образовать из дюжины «стойких лобановцев», чтобы, как утверждает следствие, в одночасье захватить оружейный склад, ЧК, перерезать железную дорогу и прервать телеграфную связь? Такими даже очень лихими отменно подготовленными, «до зубов» вооруженными «пятерками», «тройками», двойками» можно совершить террористический или диверсионный акт – убить, взорвать, поджечь, спустить под откос и т.д. – по только не свершить государственный переворот. Все это дело № 456 – бесстыдный, грубый, кровавый спектакль.

Зачем понадобилось это представление ГубЧК?

Чтобы подкрепить версию губкома партии: крестьянское восстание в губернии – не стихийный протест крестьян против бесчинств и преступлений продработников, оно подготовлено эсерами и белогвардейцами, организовано замаскировавшимися контрреволюционерами, которые кишмя кишели в губернии в 1920-21 годах...

Губком партии отблагодарил Студитова за поддержку. В партийной характеристике-представлении на утверждение Студитова в должности председателя ГубЧК, губком аттестовал его, как блистательного чекиста и в подтверждение этого приводит выдающуюся роль Студитова в разоблачении «контрреволюционной заговорщицкой организации Лобанова»...

То ли в ЧК, то ли в губкоме партии родилась, и тут же была подхвачена версия о тщательной подготовке восстания в Тюменской губернии и всей Сибири. Называется даже дата начала восстания – 1 февраля 1921 года. В политотчете Тюменской ГубЧК за февраль – март 1921 года прямо сказано, что восстание готовили ячейки эсеровского Крестьянского Союза. Однако ни одного примера деятельности этих ячеек не приводится. Лишь позднее в обзорном отчете о восстании председатель ГубЧК Студитов вынужден признаться: «к великому сожалению, не могу доказать роль контрреволюционных партий в подготовке восстания», но чуть погодя, он вновь валит на контрреволюцию все шишки. Губком идет дальше ЧК, перекладывая вину за восстание не только на эсеров и контрреволюционеров внутренних, но и на международный империализм. В подтверждении этой версии, в телеграмме ЦК РКП (б). Реввоенсовету Республики и ВЦИК Губком высказывает опасение по поводу возможного открытия северного фронта «ибо повстанцы могут получить поддержку через бухту Нахотка». От кого поддержку? Ясно и ежу: от Антанты!

На губернском партийном совещании, созванном вместо конференции 26 февраля 1921 года, член Президиума губкома Петров, выражая позицию руководства, сказал: – «не разверстка сделала восстание, его подготовила контрреволюция». Студитов поддержал и подкрепил точку зрения губкома: – «Восстание было подготовлено на февраль месяц по всей Сибири, что установлено документально. Восстание началось не у нас, а до нас докатилось...» Но где эти документы? Ни в партархиве, ни в госархиве, ни в архивах КГБ мне не удалось отыскать документальных подтверждений этой версии.

Председатель Тюменской ГубЧК Петр Иванович Студитов – типичный продукт своего времени, действующий по принципу: «что изволите-с»? Ему было тридцать два, когда в июне 1920 года он стал председателем Тюменской ГубЧК. За спиной 6 лет партийного стажа, работа на заводах Москвы, Петрограда, Калуги, участие в работе большевистских организаций, аресты и административная высылка.

Хочется привести один прелюбопытный документ – вышедший из-под пера Студитова и адресованный лично председателю Тюменского губисполкома Новоселову

«Общий обзор повстанческого движения

по Тюменской губернии

1. Продовольственная кампания, которая должна была пройти в 1921 году по Сибири, в частности по Тюменской губернии, не могла не оставить своих последствий, принимая во внимание, что впервые ложилось на плечи сибирского крестьянства это тягло, к которому оно не привыкло, а так же по своему социальному положению стоит далеко от принципов Советской власти. Говорить что-либо хотя бы о малейшей подготовке крестьян к этой кампании, то этого не было в Тюменской губернии, в силу чего нельзя было видеть хотя бы малейшего расслоения крестьянства и для этих целей не уделялось внимания политической работе в деревне, как вообще, так и в частности, не были укреплены ряды комъячеек, которые только что почувствовали, что продразверстка ударит их по шкурным нервам и это отразится на деревенских коммунистах, если можно так выразиться на «крайних коммунистах», которые побежат из партии. И лучшими противниками для продразверстки станут вот эти коммунисты. И в заключении этого вопроса нисколько не ошибусь, сказав, что какой-либо политической подготовки к этому не было.

2. Как вначале, а так же и в конце продразверстки не было попытки взять политический контроль над деятельностью продорганов, что и развязало руки в беззаконных действиях продорганов...

3. Принимая во внимание все выше кратко перечисленное, а так же в политических грубых ошибках губпродкомиссариата, санкционированных губисполкомом, по вопросу какого был вынужден на пленуме губкома выразить протест... против неограниченных прав продработников без ведома организации, каковой должно принимать близкое участие в продовольственной работе (губернская чрезвычайная комиссия). На это получил ответ довольно неудачный и грубый... со стороны губпродкомиссара. Сказал в точности: «Мы будем действовать самостоятельно, а если будет контрреволюция, тогда мы попросим вас для ликвидации...»

И так далее, в том же духе, косноязычно, путано. В хаотическом нагромождении фраз трудно отыскать стержневую мысль. А ведь этот документ, подписанный Студитовым, наверняка прошел не через одни руки, прежде чем попал на подпись председателю ГубЧК. И этот полуграмотный человек, понятия не имеющий о юриспруденции, уголовном кодексе, судопроизводстве, одним росчерком своего пера мог лишить (и лишал) человека жизни или свободы. Его карьера, общественный вес, земные блага – все держалось на трех «китах»: уловить, угадать (настроение, желание вышестоящих); любой ценой исполнить это желание; молчать. Не умеющих молчать, скрывать истину, принимать вину на себя, большевики не жаловали и не щадили. Это Студитов усвоил. Этим руководствовался и благополучно дожил до почетной старости...

Как мы уже отмечали, на Тюменском губернском партийном совещании 20 февраля отмечалось, что «восстание было подготовлено на февраль месяц по всей Сибири...» Ухватившись за эту «ниточку», некоторые объявляют, что восстание началось 31 января 1921 года. Губком РКП (б) в политическом отчете за январь-февраль 1921 года начало восстания «переносят» на середину февраля. А в телеграмме ЦК РКП (б), Реввоенсовету Республики и Президиуму ВЦИК губком заявляет, что «контрреволюционные» беспорядки начались с 1 февраля.

Прежде всего следует учесть такое крайне сложное явление, как крестьянское восстание, трудно втиснуть в строгие хронологические рамки. Оно по своей природе – стихийно. Зарождается исподволь, исподтишка, капля по капле стекаясь, сливаясь в ручейки, которые, объединяясь, образуют неудержимый многоводный поток.

Потому-то единой даты начала Западно-Сибирского крестьянского восстания нет и не может быть. Да и что считать началом? Первые (хотя и кровавые) стычки с продотрядами, бунты в отдельных деревнях и волостях или неудавшийся штурм Ишима?

Не вдаваясь в этот спор, полагаю, положиться на данные Тюменской губчека, которая считает началом восстания те, пусть и разрозненные, неярко выраженные, антисоветские вооруженные выступления крестьян, которые произошли в южных районах губернии в конце ноября – декабре 1920 года.