1

Разные исследователи называют разные даты начала мятежа. Но все они сходятся к 1 февраля 1921 года.

Спорно не только время начала восстания, но и место, где оно началось. ЧК, губком, сибревком единодушны восстание началось в Ишимском уезде, однако, есть свидетельства, что первая искра движения обозначилась в «инородческих» Тукузской и Карачайской волостях Тобольского уезда. Искру ту живехонько подмяли красноармейским каблуком, не дав ей разгореться в пламя.

Есть один очень примечательный документ, свидетельствующий о накаленной атмосфере в губернии еще в сентябре 1920 года. Я имею в виду уже приводимый выше циркуляр, разосланный партячейкам Тюменским горкомом партии. В нем коммунисты призываются быть готовыми к подавлению контрреволюционных волнений, возможных в связи с разверсткой.

29 декабря 1920 года в селе Старотравном, Ларихинской волости, Ишимского уезда женщины напали на продработников, отняли ключи от амбаров, где хранился собранный по разверстке хлеб, раздали его прежним владельцам. Старый состав сельсовета был «низложен», избран новый, женский сельский Совет во главе с Лаврентьевой. Она установила на колокольне пост для наблюдения за приближающимися красноармейскими отрядами. Первый отряд, прибывший в бунтующее Старотравное, дал залп в воздух и ретировался. На второй отряд женщины напали. Произошло кровавое столкновение...

В то же время в деревне Пинигино, Больше-Сорокинской волости того же уезда на продотряд напали крестьяне. В короткой, но жестокой схватке 17 крестьян было ранено (трое умерло от ран).

Подобные стычки имели место в селах Уктузской и других волостей Ишимского уезда. О серьезности этих волнений можно судить хотя бы по тому, что в их подавлении участвовал 51-й кавалерийский полк регулярной Красной Армии.

В деревнях Чуркино, Шамшурская, селах Челноково, Новолоктинское, Уктузское – всюду видимыми заводилами и вожаками бунтарских сил выступали женщины. Расчет крестьян был прост: кто станет с бабами воевать? Но... и этот расчет не оправдался.

В начале января 1921 года неповиновение властям, схватки с продотрядами отмечаются уже в Омутинской и Юргинской волостях Ялуторовского уезда. Причем в деревне Чукрицо Омутинской волости взбунтовавшиеся мужики на сходке приняли резолюцию: «Долой власть Советов. Бей коммунистов».

Примечательны показания одного из очевидцев антибольшевистской волны в Ялуторовском уезде, написанные в ту пору.

«В конце декабря 1920 года стало чувствоваться что-то чужое, откуда-то нахлынувшее волной. Стали поступать сообщения о тайных собраниях, о неповиновениях и угрозах...» На собраниях крестьян, проходивших под видом собраний жен красноармейцев, говорилось «о прошедшей разверстке... и о Советской власти, и о покойничке Николае, и о живом Михаиле Романове. И о многом другом, далеко выходящем за рамки компетенции женщины-крестьянки Сибири». Милиция пыталась влиять на ход собраний, но женщины избили и разоружили милиционеров. «Отобранное оружие переходило и другие, более умелые руки...»

Студитов на заседании Тюменского губкома РКП (б) 10 января 1921 года заявил: «в Ишимском уезде восстание началось в конце декабря 1920 года». Заявление Студитова вытекало из фактов, и прислушайся к нему губком, приструни продовольственников, усиль пропагандистскую работу на селе, не было бы ни крови, ни слез. Но бывший командир продотряда Аггеев не мог вот так «на тормозах» погасить конфликт с сибирским мужиком. Ему хотелось, чтоб пламя восстания полыхнуло в полную силу, заполыхало на всю губернию, а лучше на всю Сибирь, вот тогда можно ввести в дело регулярные войска и наконец-то сквитаться с упрямым гордым и сытым куркулем, согнуть его в бараний рог, заставить почитать большевистскую власть. По этим соображениям секретари губкома и протащили решение президиума: «как и можно было ожидать, серьезного ничего нет».

И даже 17 февраля, когда во всех уездах уже полыхало кровавое пламя восстания, поднявшего на борьбу с коммунистами десятки тысяч крестьян, когда гремели жестокие бои с коммунистическими отрядами и регулярными частями Красной Армии, даже тогда губком РКП (б) принимает решение «Считать, что положение в губернии не является серьезным...»

Ни в решениях президиума губкома, ни в его «Известиях», ни в губернской газете за январь-февраль 1921 года нет ни малейшего намека на тревогу. Поразительное иезуитство!

31 января телеграфировали из Ишима: «На севере уезда, в Чуртанской и Челноковской волостях, восстание, Есть жертвы крестьян...»

1 и 2 февраля оттуда сообщили о распространении восстания вширь. «Восставшие волости обезоруживают милицию. Первоначальное не организованное движение принимает форму вооруженного восстания».

7 февраля 5 тысяч повстанцев штурмовали Ялуторовск.

10 февраля тысячи восставших пытались овладеть Ишимом, перерезать железную дорогу Омск – Тюмень.

В тот же день восставшие крестьяне захватили деревню Ожогино в четырех километрах от Тюмени. На городских улицах появились листовки с призывами к свержению большевиков.

В начале февраля велись бои с повстанцами вокруг Тобольска. На осадном положении оказались Сургут и Обдорск.

А губернская газета «Известия» в номере за 11 февраля сообщала: «Частичные беспорядки произошли в кое-каких кулацких волостях нашей губернии».

Руководство губернии из кожи вон лезло, убеждая себя и вышестоящих, что ничего существенного не происходит.

Шли дни, наполненные жестокими боями; множилось число растерзанных, замученных коммунистов, комсомольцев, продотрядовцев; до последнего ребенка были вырезаны первые крестьянские коммуны; горели деревни, вырезался скот; разворовывался, транжирился невероятно дорогой ценой собранный по разверстке хлеб. А губком партии разворачивал в это время профсоюзную дискуссию и дудел, дудел во все трубы: ничего чрезвычайного у нас не происходит!

Обширные документы с непреклонной убедительностью позволяют сделать вывод: губком и губисполком располагали силами, для того, чтобы если уж не предотвратить восстание, то хотя бы в самом начале сбить его пламя, локализовать, не позволить разлиться по всей своей губернии, и перекинуться на соседние. Исключительный интерес в этой связи представляют воспоминания работника Тюменской губчека И. Д. Кошкина. Он участвовал в подавлении восстания. Обрисовывая обстановку накануне события, Кошкин задается вопросом: «Можно ли было избежать в Тюменской губернии крестьянского восстания?» И категорично отвечает: «Можно».

Вот что рассказывает он о событиях, приведших его к такому выводу:

«Нам стало известно о подготовке восстания в Червишевской волости, куда была послана особая рота военкомата. Я поехал с ними. Подъехали к Червишево (30 километров от Тюмени). Я дал приказ занять несколько крайних домов и послал за зажиточным крестьянином, Квашней по прозвищу, и еще несколькими. Когда они пришли, то я объяснил, что если они не хотят иметь человеческих жертв и залпов орудий, то пусть распустят всех повстанцев и уничтожат списки их, а винтовки и патроны сдать нам. Они ушли, а через час мы с ротой прибыли в волость. Было сдано 37 винтовок, 11 патронов.

Ночью рота была послана в Романовскую волость. Повстанцы и там были разоружены, оружие сдано, списки уничтожены. В Романове было сдано 56 винтовок, 12 обрезов, ящик патронов. Сами повстанцы арестовали двух офицеров, которых мы отправили в Тюмень.

С Красногорской волости приехали сами два крестьянина, которые знали меня, поговорить со мной. Я им объяснил, что никого не арестовываем, что нужно сдать лишь оружие и уничтожить списки повстанцев. В Красногорской волости также сдали оружие, распустили повстанцев и сами арестовали двух офицеров и передали их нам.

Меня отозвали в Тюмень. Вместе с начальником ЧК Студитовым. В губкоме РКП (б) секретарь обвинил меня за то, что не арестовал крестьян. Он говорил, что вы, товарищ Кошкин, отпускаете бандитов по домам, а они убили секретаря горукома Оловянникова. Я заявил, что расстрелять крестьян -можно, но кто хлеб будет сеять, беднота не сможет нам помочь, только зажиточные крестьяне смогут дать хлеб.

Товарищ Студитов заявил, что он полностью поддерживает меня, что я правильно сделал, обошелся без жертв и не обозлил крестьян.

В это время прибыл начальник гарнизона т. Козленко, с ним командир Вятской военной школы. Козленко потребовал дать орудие, иначе он не сможет взять станцию Вагай. Секретарь губком а был согласен дать орудие, но Студитов возразил, так как это может привести к тому, что разрушит весь вокзал, водокачку и дома, что недопустимо.

Секретарь губкома настаивал на том, чтобы дать шестидюймовку и разрушить все.

Студитов обратился ко мне за советом.

Я сказал, что можно обойтись без крови. У меня в деревне есть знакомые зажиточные крестьяне, и с ними надо поговорить, так как они затеяли восстание и сами не рады. Надо вывести крестьян из восстания, и они дадут нам хлеб, так сак основную массу, 50 процентов, составляют зажиточные крестьяне, поэтому надо их привлечь на нашу сторону.

Студитов посоветовал взять роту хорошо вооруженных красноармейцев. Секретарь губкома утверждал, что с одной ротой я ничего не сделаю, так как у них там 500 человек.

Я получил в распоряжение роту военкомата. Меня с ротой подвезли к разъезду, последнему от Вагая.

Ночью пришли мы в деревню, поставили посты. Вызываю трех мужиков, приходят их жены. Я поинтересовался, почему, где их мужья. Они говорят, что мужья воюют в Вагае. Я сказал им, чтоб они ехали за мужьями, привезли их, что их никто не арестует. Вскоре прибыли сами мужики. Я им заявил, что завтра в 3 часа подъедет бронепоезд и будет бить по вокзалу, по водокачке, по домам. Нужно к 12 часам распустить всех повстанцев, сдать винтовки и патроны, списки уничтожить, офицеров арестовать.

Мужики так и сделали. Мы изъяли 160 винтовок, 15 обрезов, ящик патронов...»

Жизнь подтверждала правильность методов убеждения.

4 февраля в Ялуторовске узнали о восстании крестьян в Ингалинской волости. Там арестовали коммунистов и руководителей волисполкома, разоружили и избили милиционеров. В Ингалинское немедленно выехал председатель уездного исполкома, член губкома партии Петров. Волисполком осадила полуторатысячная толпа возбужденных крестьян. На требования Петрова – разойтись, сдать оружие, освободить арестованных – они отвечали угрозами. Началась длинная, жаркая словесная перепалка. И все-таки Петров уговорил крестьян освободить арестованных. Однако оружие восставшие не сдали.

В 7 часов вечера состоялся крестьянский сход, на него прибыли крестьяне из соседних волостей. Обсуждали вопросы: а) о причинах бунта, б) разверстка, ее значение и экономические причины, в) лесозаготовительная кампания, г) текущие дела.

По словам очевидца, сход не отличался сдержанностью. В воздухе висела ругань. Несмотря на крайнюю степень возбуждения крестьян, Петрову удалось доказать им бессмысленность бунта

Сход закончился в час ночи. Крестьяне сдали оружие, арестовали зачинщиков и главарей. Петров благополучно вернулся из утихомиренного Ингалинска.

Однако Тюменский губком партии и губисполком слышать не хотели о мирных путях борьбы. Партийная «головка» губернии осуждала тех, кто искал бескровный путь подавления Восстаний. Памятуя многократно повторенное Лениным: «кулак – наш враг», которого можно и нужно только давить, вешать, стрелять, недавний продотрядовец Аггеев благословлял начавшееся восстание, видя в нем неотвратимый желанный повод свести счеты с непокорным сибирским мужиком. Он не желал мириться с куркулями, призывая «рубить их до седла». Как до восстания, так и во время него губком и губисполком совершенно пренебрегали методами убеждения и «общались» с крестьянами только путем окрика, приказа, угрозы, насилия.

С 1 февраля по 10 марта 1921 года (когда восстание набирало силу, росло вширь и вглубь) губком выпустил всего две листовки тиражом 6 тысяч экземпляров. До конца марта отдел пропаганды губкома издал 12 названий листовок, тиражом 50 тысяч экземпляров. Зато 875 всевозможных директив, циркуляров и иных «руководящих указаний в письменной форме» отправил губком в низовые организации за эти два месяца.

Вслед за губкомом, уездные и волостные партийные комитеты и советы с первых дней восстания взяли крикливо-командный тон в обращении с крестьянами. Вместо того чтобы спокойно, вразумительно разъяснить, кому и зачем нужна была продразверстка, признать собственные ошибки и промахи в ее проведении, назвать конкретных виновников массовых бесчинств и беззаконий, доказать бессмысленность и пагубность начавшегося восстания, волкомы, райкомы, укомы знай себе топали ногами, стучали кулаком и грозили, стращали расправами, причем угрозы адресовались опять-таки всем крестьянам...

Приказ № 9 Ишимского уисполкома от 9 февраля 1921 года

«§ 1. Возложить ответственность за целостность и охрану железнодорожного участка Голышманово-Маслянка на волости Карасульскую, Безруковскую, Игликовскую, Боровскую, Маслянскую и Рождественскую.

...Перечисленные волости к 12 часам дня 10 февраля обязаны представить в Ишимское политбюро заложников из наиболее зажиточной части крестьянства, каковые в случае дальнейшей порчи путей будут расстреляны.

За непредоставление заложников к указанному сроку, деревни, прилегающие к линии железной дороги, будут обстреляны артиллерийским огнем...

§3. За произведение убийства коммунистов и советских работников в тех обществах, где таковые произойдут, за каждого одного расстреливать десять человек местных крестьян...

§5. ...всякое противодействие будет подавляться без всякой пощады, вплоть до уничтожения целых деревень с применением пулеметов и орудийного огня»...

Приказ № 4 Тобольского (северного) военно-революционного комитета от 20 февраля 1921 года

«...§ 2. ...Законы пролетарской революции и воля трудового народа беспощадны в минуты тяжелых испытаний...

§3. ...Немедленно осуществить на местах систему заложников для чего арестовать весь кулацкий элемент и объявить во всеобщее сведение местных граждан, что малейшее с их стороны покушение на права октябрьских завоеваний, разрушение государственных средств или сооружений, или другие преступные для Советской России цели, заложники, а так же их семьи без всякого суда и следствия расстреливаются на месте...

§ 4. Каждая пролитая капля крови коммуниста ограничивается расстрелом десяти, и за каждую коммунистическую жертву, павшую от рук преступных контрреволюционеров, последних вместе с семьями расстреливаются на местах двадцать...

Пред. Тобсеввоенревкома Протасов – Жизнев.

Члены: Волков, Сосунов».

Пожалуйста, еще раз перечитайте приказы и вдумайтесь в прочитанное. Какая дикая безголовость! Какая благодатная почва для провокаторов! Разобрал негодяй ночью рельсы, и дюжина самых крепких, самых степенных и мудрых крестьян – на распыл. Переодетый белогвардеец стреляет в спину уполномоченного, а к стенке ставят десять ни в чем не повинных крестьян! Дивно ли, что подобные приказы не гасили, раздували пламя восстания....

А сколько слепого высокомерия и хамской бравады в этих приказах. Коммунисты в этих приказах возводились в степень существ неземных, одного большевистского небожителя Ишимский уисполком оценивал в десять крестьянских душ, а Тобольский (северный) ревком в двадцать крестьянских семей, значит в сотню мужичьих душ, не считаясь ни с возрастом, ни с полом. Дивно ли после этого, что крестьяне ненавидели коммунистов, вымещая на них весь свой гнев, всю свою обиду на военный коммунизм и распроклятую разверстку.

Губернские руководители чурались откровенного, честного разговора с мужиком. В листовке о суде ревтрибунала над продработниками-мародерами и палачами Лаурисом, Крестьянниковым и прочими почему-то не сказано о смертном приговоре, вынесенном им, об отношении коммунистической партии к подобным «злоупотреблениям». Губернские власти не информировали восставших крестьян о X партийном съезде, заменившему продразверстку продналогом. Более того, в циркулярном письме Тюменского губкома РКП (б) № 41 от 30 апреля 1921 года решение X партсъезда о продналоге расценивается как «уступка мелкобуржуазным стремлениям крестьянства, замедляющая наше движение к социализму».

Нет, не хотели, не умели большевики убеждать крестьян, особенно сибирских – «самых сытых, ничего не получивших от революции». Крестьяне нужны были Ленину и К° как бездонный источник и неиссякаемый резерв живой силы для Красной Армии; как безропотные крепостные, обязанные кормить страну, поставлять сырье промышленности, хлеб – на зарубежный рынок; как поставщик даровых рабочих рук для поднимающейся тяжелой промышленности.

Чего только не понапридумывала Ленинская партия большевиков, чтоб сбить спесь с крестьянства, обуздать его вольнолюбивый норов, согнуть и поработить его навеки. По мнению вождей большевитской партии, на крестьянском поте и крови, на его рабском труде и должна была произрасти мировая революции и Всемирная Республика Советов. Уготовив российскому крестьянству роль навоза Истории, большевики в обращении с ним манипулировали только такими понятиями, как ТЮРЬМА, ССЫЛКА, КОНЦЛАГЕРЬ, КОНФИСКАЦИЯ, РАССТРЕЛ и конечно же, ЗАЛОЖНИЧЕСТВО.

Трудно представить что-либо более постыдное и гадкое, более унижающее достоинство человека, чем заложничество. Между прочим, изобретателем этой гнусной формы унижений и принуждения крестьян является «вождь и учитель мирового пролетариата» В. И. Ленин.

Еще 10 марта 1918 года, в записке Цюрупе по поводу очередного продовольственного декрета, Ленин предлагал – «в каждой хлебной волости 25 – 30 заложников из богачей, отвечающих жизнью за сбор и ссыпку всех излишков... Именно богачи, как они отвечают за контрибуцию, отвечают жизнью за немедленный сбор и ссыпку излишков хлеба». Право выбора заложников Ленин предоставлял комбедам и всем продотрядам.

Читаешь эти чудовищные строки, начертанные рукой «великого гуманиста», разбрасывающегося мужичьими жизнями в угоду своим бредовым утопическим идеям, и оторопь берет. Не жалел, не щадил «великий вождь» ЧЕЛОВЕКА, оттого и готов был сгубить, уничтожить 80% россиян ради победы мировой революции...

Тюменские продовольственники, равно как и опекающие их партсовдеятели, следуя Ленинским советам, широко использовали систему заложничества. По данным ГубЧК, только в Ишиме в феврале 1921 года томились в Домзаках (временные тюрьмы) 2000 заложников. Чтобы в городе с семитысячным населением разместить такую уйму заложников, пришлось наскоро переоборудовать под Домзаки купеческие склады. Делалось это быстро и легко. Облюбуют самый просторный амбар либо склад, чтоб стены потолще, двери понадежней, накидают на пол соломы, и загоняют людей, как скот. Ни света. Ни тепла, ни воды. Ни отхожего места. Согревайтесь, мужики, «пердячим паром». Сидите, на чем стоите. Лежите, на чем сидите. А на дворе февраль. Мороз и ледяной ветер. (И снова в памяти воскресают прилипчивые строки из письма Караульноярского волвоенкома Щепетова: «А на дворе метель и сильно падает снег...»).

Через такие Домзаки прошли десятки тысяч ни в чем неповинных крестьян-заложников. Сколько из них не вернулись к семье, скольких вызволила железная крестьянская спайка? – не знает и никогда не узнает никто.

Ленинский совет о заложничестве тюменские большевики восприняли с удовольствием. Ни забот, ни хлопот. Не надо объяснять, убеждать, спорить да доказывать. Хватай тех, кто поавторитетней, побогаче, повлиятельней, и гони за десять, за пятьдесят, за сто пятьдесят верст в Домзак. Спаянные незыблемыми заповедями общин, односельчане схваченных заложников исполнят любое требование. А не исполнят, пусть заказывают панихиды по тем, кого выхватил из села закуражившийся комбедовец иль разъяренный продотрядовец. Потому и не хотели, не умели, не учились губернские власти разговарить с крестьянами на равных, доказывать и убеждать.

2

Пламя восстания разгоралось с невероятной быстротой и силой. 31 января – 1 февраля оно охватило Чуртанскую и Челноковскую волости Ишимского уезда; 3 февраля – Ингалинскую и Емуртлинскую волости Ялуторовского уезда; 3 – 4 февраля – Тобольский, 5 февраля – Туринский, 8 февраля

Тюменский уезды.

Из села в село скакали гонцы с приказами, наспех написанными карандашом на клочках бумаги.

«Истошинской волости.

Приказываю: немедленно организовать штаб повстанцев по свержению власти грабителей-коммунистов. Коммунистов арестовать... Организовать отряд, мобилизовать всех способных носить оружие в ряды войск и выслать их в село Голышманово. Нам в Ражево давать сводки. От себя передавать другим волостям.

Начальник штаба Кутерев.

7 февраля 1921 года»...

«Боевой приказ №2 Евсинскому сельсовету.

С получением сего предлагаю Вам в течение трех Часов организовать отряд, арестовать всех коммунистов и истребить. Одновременно с этим дать знать Гагарьевскому сельсовету...

Комендант Васильев.

9 февраля 1921 года»...

К середине февраля восстание охватило все семь уездов Тюменской губернии, Петропавловский, Кокчетавский, Тюкалинский, Тарский уезды Омской губернии; Курганский уезд Челябинской губернии; Шадринский уезд Екатеринбургской губернии. Оказались перерезанными железные дороги Омск – Тюмень и Омск – Челябинск. Только за 17 дней остановки движения по дороге Омск – Тюмень, центр недополучил 2600 вагонов продовольствия. Это встревожило Ленина, и он шлет записку наркому путей сообщения Фомину: «Очищен ли путь Омск – Челябинск?»

Есть сведения, о подавлении крестьянского восстания в Сибири не однажды шла речь на заседаниях Совета труда и обороны, на Оргбюро и Политбюро ЦК РКП (б). Но что и как решили там? – не ведомо. Известна лишь Ленинская записка Каменеву и Сталину: «Прошу обратить внимание на сообщение Дзержинского о Сибири. Опасность, что с сибирскими крестьянами наши не сумеют поладить, чрезвычайно велика и грозна»...

Складывается впечатление, восстание застало губернские власти врасплох. Ни в политическом, ни в организационном, ни в военном отношениях губерния оказалась неподготовленной к этому трагическому событию. Вроде бы предвидели, предчувствовали крестьянский бунт, писали и говорили о возможном и близком восстании, по вот грянуло оно, и ни у шубы рукав. Чтобы убедиться в этом, познакомимся хотя бы с одним эпизодом – падением бывшей столицы Сибири – города Тобольска.

В ночь со 2-го на 3 февраля председателя Тобольского уездного исполкома Демьянова разбудил заведующий почтово-телеграфной конторой Кайгородов. Недовольному, невыспавшемуся Демьянову заведующий вручил телеграмму, перехваченную телеграфистами на линии Голопутово – Черное.

Председателю сельсовета.

Приказываю немедленно арестовать коммунистов. Власть большевиков свергнута. Формируйте боевой отряд. Мобилизуйте всех способных носить оружие. Невыполнение приказа объявляетесь врагами народа. Приказ перешлите нарочными соседние деревни».

Через час у Демьянова собралось секретное заседание у исполкома. Заседали до позднего зимнего рассвета, спорили до хрипоты. Решили: в село Черное (на границе с Ишимским уездом) послать красноармейский отряд Бивальда с агитаторами.

Утром состоялось расширенное заседание уисполкома, оно одобрило намеченные меры и образовало секретный штаб для подавления восстания.

Губернские власти штаб распустили, поручив возглавить карательные операции уездному военкому Хрусталеву.

Рыхлый, трусливый, выпивоха и бабник, Хрусталев рисковать головой не хотел, в пекло лезть не собирался, отсиживался в Тобольске, проводя время в бесплодных совещаниях с Демьяновым и секретарем укома партии Медведевым, и надоедал Тюмени просьбами о подкреплении. Тюмень обещала. Тюмень подбадривала. Но реального ничего не делала.

События меж тем разворачивались следующим образом.

Отряд Бивальда (120 бойцов) по пути к селу Черному слился с отрядом Циркуна (27 бойцов) и с ходу повел наступление на деревню Дрепьянскую, в пяти километрах от Черного. Атака началась без разведки. Повстанцы попрятались по дворам и ни одним выстрелом не ответили на залп красноармейцев. Бивальд решил, что противник отступил, и красноармейцы шумной ватагой ввалились в пустое, будто вымершее село. Тут распахнулись ворота дворов, и оттуда на опешивших красноармейцев вылетели повстанцы. Поднялась паника. Восставшие без выстрелов захватили в плен половину отряда с пулеметом. Остальные красноармейцы бежали. Бивальд ночью тайком удрал в Тобольск, бросив на произвол судьбы поредевший отряд.

Надо бы Демьянову, Хрусталеву и Медведеву заняться подготовкой обороны Тобольска. Имеющийся в нем гарнизон был малочисленен, разболтан, деморализован. Среди бойцов распространялись провокационные слухи о могуществе и неодолимости повстанцев, о их победах; по рукам ходили антисоветские листовки. Хрусталеву было известно об этом, знал он и главного смутьяна Ахминеева, однако терпел его враждебные выходки. Ахминеев прислуживал Хрусталеву с дружками во время их пьяных оргий. На глазах Ахминеева обалдевшие от водки собутыльники ненароком застрелили красноармейца. Задабривая Ахминеева, Хрусталев назначил того заведовать оружейным складом уездвоенкомата, Как И следовало ожидать, впоследствии Ахминеев стал командиром роты у повстанцев.

Вся деятельность Хрусталева по укреплению обороноспособности города свелась к изданию четырех путанных приказов да к отправке в разные концы уезда мелких, небоеспособных, разобщенных отрядов, – беспомощных и обреченных.

Советские и партийные власти уезда и города сделали единственный реальный шаг к усилению обороноспособности Тобольска – перевели на казарменное положение всех коммунистов. Их вместе с красноармейцами оказалось 560 человек.

А восстание растекалось по уезду неукротимо и скоро как таежный пожар. После того, как 15 февраля прервалась связь с Тюменью, Демьянова и К° охватила паника; возродившийся штаб Демьянова беспрерывно заседал, принимал какие-то решения, издавал какие-то приказы, нагнетал и нагнетал панику. По непонятным причинам штаб прекратил информировать коммунистов о положении в уезде и тем самым усилил панику. На заседаниях штаба все чаще раздавались голоса не о том, как оборонять, а как эвакуировать город. Втайне от коммунистов и рабочих военно-политическая «головка» Тобольска замыслила позорное бегство. Спасая свою шкуру, Демьянов и Кº решили без единого выстрела сдать повстанцам стольный град Сибири.

Ободренные бездействием штаба, отряды повстанцев обложили город. С севера они подошли к Сузгуну (8 километров от Тобольска), с запада – к Карачино (25 километров). Выставив заградотряды Тростинского и Муркина, штаб начал складывать вещички.

19 февраля по Тобольску разнесся слух: перерезана последняя дорога на Тюмень. Рабочие пришли в штаб за оружием, чтоб защитить родной город. Но Демьянов даже не вышел к ним: он сочинял листовку, оповещая тоболяков об уходе Советской власти из города и передаче его в руки профессиональных союзов. В тот же день Тобольский исполком через Обдорск – Москву – Челябинск передал в Тюмень следующую радиограмму:

«Вся связь потеряна. Повстанцы в 19 верстах от города. Принимаем самые энергичные меры охраны Тобольска. Принимаем меры спасения положения».

Это была ложь. Никаких «энергичных мер» по обороне Тобольска Демьянов и К° не предпринимали. Они были настолько перепуганы и растеряны, что и к отступлению-то не изготовились как следовало бы, а вместо организованного четкого отхода, произошло паническое бегство.

20 февраля Демьянов вызвал руководителя тобольских профсоюзов, эсера А. Е. Корякова и передал ему «ключи от города Тобольска».

Не предупредив заградотряды Тростинского и Муркина, Демьянов, Хрусталев, Медведев и начальник политбюро уезда Васильев со своими семьями и активистами и с отрядом красноармейцев бежали из Тобольска, оставив город на произвол судьбы. Бегство было столь поспешным, что впопыхах забыли снять часовых с постов, оставив в городе 80 бойцов гарнизона, бросили типографию на полном ходу с запасами бумаги; не уничтожили следственные дела, секретную переписку, списки коммунистов, «забыли» в банке 8 миллионов рублей и полные склады продовольствия.

«Не могу понять, – писал член президиума Тобольского исполкома Вахмаи, – что заставило наш штаб дать распоряжение о бегстве из Тобольска... Даже пушнина и медикаменты не были взяты».

Красноармейцев оставили в городе якобы из-за недостатка обмундирования, а в обозе Демьянова лежали тюки полушубков и сапог. Следователь реввоентрибунала, характеризуя бегство Демьянова с компанией, говорил, что «они спасали Советскую власть в своем лице».

По оставленным в укоме делам 40 сельских и волостных ячеек РКП (б) повстанцы быстро выловили и уничтожили всех коммунистов.

Тобольск пал не 21 февраля, как это утверждает М. Богданов, и не «в начале 1921 года белогвардейско-кулацкие силы совершили контрреволютионный переворот в Тобольске», как доказывает И. Белимов, и не «20 февраля бандиты заняли Тобольск», как заверяли М. Беляшов и Тюменский губком РКП (б) в своем политотчете.

В ночь с 20-го на 21 февраля Демьянов бежал из города так шибко, что впервые остановился перевести дух лишь отмахав полсотни верст от Тобольска.

21 февраля в Тобольске правил созданный Коряковым временный городской Совет. И лишь днем 22 февраля без единого выстрела в город вошли крестьяне, предводительствуемые будущим начальником Тобольского гарнизона эсером В. М. Желтовским. (Тот самый Васька Желтовский, о котором говорила нам в детстве бабка).

Может быть, постыдное бегство – случайный эпизод в деяниях Демьянова и Хрусталева?

После появления в Тюмени, «оперативный штаб» Демьянова расформировали, самого Демьянова назначили командиром роты Тарской группы. Тот оскорбился столь низким назначением и сгинул куда-то на три дня, за что его объявили дезертиром.

Впоследствии Демьянов, Хрусталев, Медведев и Васильев предстали перед губревтрибуналом по обвинению в дезертирстве и шкурничестве.

И хотя на судебном разбирательстве преступные деяния Демьянова не отнесли к злонамеренным и оправдали его «за отсутствием состава преступления» (остальных приговорили к разным срокам заключения), с Демьянова не снимается вина за сдачу Тобольска, гибель многих коммунистов, разор, страдания и беды тоболяков.

Падение Тобольска – еще одно свидетельство растерянности губернских властей. Вместо того, чтоб готовиться к идеологическому и военному противостоянию назревающего восстания, губком делал все возможное, чтоб скрыть от Москвы и собственного актива истинное положение дел. Сохраняя хорошую мину при плохой игре, губернские руководители равнодушно взирали на явные симптомы назревающей катастрофы, и не гасили, напротив, раздували и раздували занимающийся пожар.

На 1 февраля 1921 года в Тюменской губернии имелось 24 тысячи красноармейцев и 1452 бойца числились в коммунистическом полку. К ним следует добавить несколько сот милиционеров, бойцов отрядов ЧОНа, ЧК и продотрядов. Губернская партийная организация в то время насчитывала 7116 человек.

Как видите, силы внушительные. Если бы губком сызначалу взял курс на мирное урегулирование конфликта; пошел на прямой, открытый, честный разговор с крестьянами; для вооруженной борьбы своевременно отмобилизовал все свои боевые силы, поднял бы бойцов, а главное убедил в правоте своей линии; ему не пришлось бы впоследствии рвать на себе волосы, посылать панические телеграммы в ЦК и Правительство республики.

Член президиума губкома РКП (б), один из активнейших партийных работников губернии, А. Симаков, находясь во главе отряда, ведущего жестокие бои с повстанцами на Тобольском направлении, 21 марта 1921 года послал из Соминских юрт (Вагайский район) на имя Аггеева, Новоселова и Петрова следующую телеграмму:

«Считаю Вашей стороны тягчайшим преступлением то молчание, которое вы проявляете по отношению ко мне... Все вы вместе взятые мне отсюда с фронта (кажетесь) мертвыми мумиями без всякого движения... Ведь это и есть по-моему разумению разрушение Советской власти. Коммунисты гибнут и нуль внимания. Мы... в отчаянии говорим, что у нас в верхах не коммунисты, а контрреволюционеры. Удивляет и поражает та медлительность и спокойствие, с которым относятся к восстанию в тылу. Я уверен, что центру вы из-за своего самолюбия еще все рисуете в радужных красках. Наша же медлительность создает у бандитов уверенность в победе и увеличивает их силу. Действуйте решительнее и смелее… Что вы там стоите на Тюменско – Тобольском тракте около Ярково уже полтора месяца… Своим бездельем и медлительностью вы доводите нас до отчаянья. Всю ответственность за жертвы возлагаю на вас...»

В самый разгар восстания в Екатеринбург прибыл Троцкий. Его ждали и в Тюмени, надеялись, что предреввоенсовета, наркомвоенмор поможет руководителям губернии разобраться в обстановке, выработать правильные методы борьбы, помочь оружием и боеприпасами (в них ощущалась острая нужда).

Троцкий в Тюмени не показался. Правая рука Ленина, крестный отец концлагерей и заградотрядов, архитектор всероссийской казармы, в которую надлежало обратить Республику Советов, Лев Троцкий воспринял крестьянское восстание в Сибири, как желанный долгожданный повод пожечь, порубить, потоптать своевольного, дремучего сибирского мужика, накинуть на него большевистское ярмо, впрячь в колымагу военного коммунизма, раз и навсегда превратить в бессловесного, покорного, забитого раба.

Вслушайтесь в тон резолюций и приказов Троцкого: «испепелить», «разрушить до основания и разбросать камни», «предать смерти до третьего поколения», «залить кровью и свинцом», «обескровить», «додушить» и т.п... Знакомые Ильичевские интонации. Свинья не родит бобра – это точно. Большевистская диктатура пролетариата могла породить руководителей и вождей только Ленинского типа. И вернее всех к этой роли подходил, конечно, Троцкий...

Вместо того, чтобы укрепить Тюменскую парторганизацию опытными пропагандистами для агитационной работы среди взбунтовавшихся крестьян, Троцкий обязал Тюменский губком немедленно направить на лесозаготовки 250 самых активных коммунистов.

Ленинско пренебрежительное отношение наркомвоенмора Троцкого к крестьянству сказалось и на выборе армейских подразделений для подавления восстания сибирских крестьян и на уровне идейной обработки красных карателей. Троцкий не сомневался: облаченный в красноармейскую шинель, крестьянин не посмеет ослушаться большевистского приказа, станет беспощадно стрелять и колоть такого же крестьянина.

К счастью, жизнь конструируется не по-большевистским догмам, не по учению Ленина, не по велению Троцкого. Их расчеты одним взмахом красноармейского кулака пришлепнуть взбунтовавшихся сибирских крестьян не оправдались. Красноармейцам не доставало убежденности в разумности и необходимости вершимого. Особенно ярко это проступило в действиях Казанского полка, прибывшего на подавление восстания.

В бою под Ярково четвертая и пятая роты этого полка в полном составе, с оружием и пулеметами, перешла на сторону восставших, а остальные красноармейцы были так распропагандированы противником и настолько деморализованы, что их пришлось отводить в тыл.

3

Немногочисленные исследователи сибирских событий 1921 года твердят: повстанцы действовали организованно и сплоченно.

В своей книге «Разгром Западно-Сибирского кулацко-эсеровского мятежа» (Тюмень, 1961) М. Богданов утверждает, что «весь район мятежа был разбит на четыре фронта: Северный (Тобольск), Южный (Кокчетав), Восточный и Юго-Западный».

Стало быть, существовало единое командование, единый центр, где и осуществили разбивку на фронты, где назначали и смещали командующих этими фронтами.

Находясь в плену той же схемы, в статье «Разгром кулацкого мятежа в 1921 году» («Сибирские просторы» – 1958 – № 2) М. Беляшов «учреждает» у мятежников должность Верховного главнокомандующего и «назначает» на этот пост полковника Сватоша – бывшего адъютанта генерала Гайды. Доказывая единство действий повстанцев, их связь с иностранными разведками, Беляшов сообщает прямо-таки ошеломляющие «факты» о существовании какого-то Сибирского повстанческого штаба на станции Петухово, которым якобы командовал бывший царский генерал Родин; о постоянной радиосвязи Сватоша с белогвардейским заговорческим центром в Архангельске, а через него с англо-американскими империалистами. При этом Беляшов ссылается на документы Тобольского госархива – фонд 13, дело 119, лист 1.

Проверка показала – подобных документов в Тобольском госархиве нет. Никаких следов белогвардейского центра не обнаружено и в архивах Архангельска. Что касается Родина, то таковой действительно был, однако не генерал, а поручик и никаким «всесибирским» штабом не командовал, так как штаба-то и в природе не существовало.

Многочисленные архивные документы, подкрепленные воспоминаниями очевидцев, дают полное основание сделать вывод: у восставших не было единого командования, единого штаба, единого плана действий.

Эту мысль давным-давно высказал полномочный представитель ВЧК Сибири Павлуновские в своей телеграмме Дзержинскому от 16 февраля 1921 года: «Общего руководства движением нет, в отдельных местностях руководят эсеры, белогвардейцы, кулаки». Как всякий бунт, сибирское крестьянское восстание было явлением стихийным, анархичным, лишенным организованного начала.

Сами вожаки повстанческих штабов и соединений постоянно сетовали на отсутствие единства действий, разброд и неразбериху в своих рядах. В одной из листовок Тобольского Главного штаба говорилось:

«Южный фронт – отряды и отрядики. Свой командир, свой штаб. Каждый считает себя главным. Все повелевают друг другом. Что не нравится – то не исполняют».

Наименования штабов, воинских соединений, фронтов целиком зависело от уровня развития и замашек тех, кто в данной местности возглавлял восставших.

Были Архангельский Центральный штаб и Емуртлинский Главный штаб в Ялуторовском уезде, Главный штаб Народной Армии в Тобольске, Главный штаб Ишимского уезда, Главный штаб Южного фронта и т. д.

Главные штабы не только пытались осуществлять руководство боевыми операциями, но и организовывали самоуправление, гражданские и судебные власти и т. д., причем каждый штаб норовил распространять свое влияние, как минимум, на всю губернию.

Но инициативе Архангельского Центрального штаба 15 февраля 1921 года проходил губернский съезд «людей развитых, умелых разобраться во всех вопросах, грамотных, ученых и более стойких в начатом деле». Тюменская ЧК арестовала несколько делегатов этого съезда, снабженных специальной программой действий «За что мы боремся?». Похожие съезды прошли в селах Ингалинском, Гагаринском и других местах.

В селе Гагаринском, например, присутствовали делегации крестьян от 20 волостей. Обсуждались вопросы: о целях восстания, доклад Главного штаба, доклады с мест, о продовольствии для армии, об отношении к пленным красноармейцам, о мобилизации, о связи, о формировании госпиталей и летучих санотрядов, текущие вопросы (борьба с мародерством, охрана семенного хлеба).

По каждому вопросу съезд принял краткое, но толковое, четкое решение.

Кроме главных и центральных штабов существовали волостные, которые через нарочных поддерживали между собой постоянную связь, передавали друг другу донесения, оперативные сводки, листовки, приказы.

«Бугровскому военному штабу.

Сим извещаем, что по полученным донесениям от наших нарочных, ночью на 15 февраля город Петропавловск взят нами, о чем просим сообщить дальше населению,

Ново-Николаевский штаб.

Очень оперативно!»

Иногда вместо штабов неистощимая мужицкая фантазия рождала нечто совершенно необычно, вроде – «Усовское военно-крестьянское революционное волостное правление».

Если проанализировать оперативные сводки Тобольского Главного штаба Народной Армии, то легко убедиться, что фронты, как таковые, возникали и исчезали по прихоти авторов сводок. В сводке от 27 февраля сообщалось о наличии трех фронтов: Северный, Восточный, Западный. Через день, 1 марта, фронтов стало четыре: добавился Южный- А 3 марта их количество вновь сократилось до трех, но 5 марта снова возникло четыре фронта, причем три из них южного направления (Южный, Юго-Западный, Юго-Восточный), б- марта те же четыре фронта именуются уже как Юго-Восточный, Южный, Западный и Северный. И так далее, нескончаемая чехарда...

Через некоторое время фронты стали называться в зависимости от местности, по которой они проходили (Ашлыкский, Аромашевский, Ишимский).

Вот типичный пример рождения соединений и фронтов...

Собрались начальники Аромашевского и Малиновского волостных штабов (Ишимский уезд), поговорили меж собой о том о сем, подосадовали на малую боевитость своих полков, нехватку оружия и боевых командиров... Захотелось придать событиям больший размах, и вот на свет божий появился следующий документ:

Приказ № 1 По Южному фронту Народной Армии марта 21-го дня 1921 года

§ 1. Сего числа организуется штаб Южного фронта. Штаб создается из соединения Аромашевского и Малиновского штабов. Районы фронта: левый фланг – Челноковская волость, правый фланг – Ашлыковская волость.

§ 2. Все воинские части, находящиеся в этом районе, входят в подчинение штаба Южного фронта.

§ 3 Все обозы и продовольственные склады, находящиеся на территории Южного фронта, поступают в ведение интенданства.

§ 4. Начальником штаба назначается начальник Аромашевского волостного военно-оперативного штаба Сикаченков Иван Лукьянович, помощником его – начальник Малиновского военного штаба Бакланов. Интендантом фронта назначается Точилин М. Н.

Начальник штаба Сикаченков».

Подобным образом создавались и войсковые соединения: (полки, дивизии, армии), устанавливались воинские звания и должности командных кадров. Всюду проглядывает удивительный хаос, разнобой, отсебятина.

Вот оперативная сводка о боевых действиях повстанческого отряда. Ее подписал начальник дивизии Бердаков. Несколько дней спустя вышел приказ, подписанный тем же Бердаковым, который именует себя уже командующим армией.

Начальник Тобольского гарнизона – одна из самых загадочных фигур среди повстанческих заправил – Желтовский в течение одного дня (22 февраля) представал то в качестве начальника Северного отряда, то в звании уполномоченного отрядов Народной Армии, а то, наконец, как начальник Тобольского гарнизона.

Каких только званий и должностей не понапридумали, не понаприсвоили себе командиры повстанческих подразделений! Тут и «начальник командующий всеми вооруженными силами Усть-Ламенского района», и «начальник Южного фронта». и «командир сводного отряда всех родов оружия», и «заведующий штабом» и т. д.

Ознакомясь с огромным количеством приказов, донесений, оперативных сводок, рукописных воззваний, невольно приходишь к выводу: малограмотность и неразбериха – самые типичные черты восстания. Командные кадры в большинстве не подготовлены, не обучены, безграмотны.

Многие очевидцы и участники подавления восстания единодушны во мнении: восстание началось стихийно и до конца своего сохранило стихийную основу, вспыхивая и потухая в разных районах, переметываясь из волости в волость, из уезда в уезд. По мере разрастания вширь и вглубь движение все определеннее принимало эсеровскую окраску, все больше белых офицеров, торговцев, деревенских богатеев, кустарей становились во главе отрядов, штабов, «советов». «Из крестьянского восстание стало кулацким, белогвардейским», – сообщал ВЧК Студитов.

В политотчете Тюменского губкома РКП (б) за февраль – март 1921 года также высказывалась мысль о том, что политическая окраска восстания до захвата Тобольска не ясна, потом становится ярко выраженной эсеровской.

Командный состав повстанцев постепенно обретал белый цвет, заполняясь бывшими низшими офицерами царской и колчаковской армий (подпрапорщиками, прапорщиками, фельдфебелями). Как правило, во главе отряда, сформированного в том или ином селе, становился местный житель, конечно же, наиболее авторитетный среди крестьян, служивший в армии. Авторитет на селе был у того, у кого были руки мастера: голова трезвая да мудрая; слово веское обдуманное; в хозяйстве достаток, в кармане не пусто; словом крепкий, зажиточный крестьянин, стоящий на меже меж кулаком и середняком...

Когда народную жизнь сотрясает социальный шторм, со дна общества поднимается нечисть и всплывает на гребень движения. Бандиты, спекулянты, садисты, насильники и иные подонки, отребье и охвостье старого режима и колчаковщины, поспешили примкнуть к восстанию. Этой мрази безразлично было, за что и против кого сражаться, ее притягивала возможность безнаказанно грабить, убивать, глумиться над беззащитными людьми.

Вот как очевидец описывает вожака емуртлинских повстанцев – матерого спекулянта: «Рыжеватый мужик с саженными плечами и кулачищами, как пудовые гири, Феофан Боровков много лет был мясником, привык к запаху крови. Убивать было его главным влечением, процесс убийства доставлял Боровкову ни с чем не сравнимое наслаждение. Он придумывал изуверские методы пыток и казней коммунистов, лично руководил, любуясь мучениями жертв.

Обильно смазанные скоромным маслом и оттого блестящие волосы Боровкова были пострижены под кружок. На толстом указательном пальце правой руки блестело массивное золотое кольцо. Боровков любил тыкать этим окольцованным пальцем в допрашиваемых коммунистов, всегда выставляя его напоказ. На нем была розовая сатиновая рубаха, туго перехваченная в пояснице витым поясом, суконная поддевка и широченные плисовые шаровары. Ходил Боровков важно в окружении личной охраны из уголовников и именовал себя – Колчак Второй...» Он видел в восстании прежде всего способ даровой поживы. К нему сносили одежду казненных, деньги и ценные вещи из разграбленных домов.

По характеру и повадкам, жестокости и жадности Боровков во многом схож с другими главарями повстанческих соединений, вроде Шевченко, Привалова, Короткова.

Таившиеся до поры белогвардейцы с началом восстания повылазили на свет. Некоторые из них стали организаторами повстанческих отрядов, штабов и т. д.: в Ингалинской волости – штабс-капитан Тоболкин, в Красногорской – подполковник Тершуков и подпоручик Войнович, в одной из волосатей Ялуторовского уезда – офицер Алферов. Особенно много белых офицеров отсиживалось в частях 33-Полестро (полевое строительство). Именно оттуда явились, став во главе крупных соединений, бывшие офицеры Дмитриев, Волынский, Феофанов, Петров.

Вместе с эсерами белые офицеры возглавляли следственные комиссии, контрразведку, сочиняли приказы и листовки, разрабатывали оперативные планы – словом, были мозговым трестом и боевой пружиной восстания.

Однако в сравнении с многотысячными толпами повстанцев, раскиданных по необъятному, бездорожному таежному краю, кучка влившихся в движение белых офицеров не в силах были изменить физиономию и характер этого события – бессмысленного и беспощадного. Потому военная машина восстания работала нечетко, с постоянными сбоями, часто вхолостую. В рядах повстанцев то и дело вспыхивали конфликты. Проиграли сражение – долой командира. Наказали за неповиновение, за трусость – «хватит, навоевался». Послали в разведку – «не хочу: уже дважды ходил». Отсутствие военной выучки и боевого опыта; стихийность, несобранность, неорганизованность, локальность губили движение на корню, обрекая его на провал.

Командующий Ишимским фронтом издал специальный приказ, в котором горько сетовал: «Крестьяне не хотят воевать, заявляя: «Я болен, я не спал, я уже четыре раза был в бою» и т. и... В бою под деревней Гагарушкой кто-то крикнул «обошли» и все в панике бежали, потоптав друг друга и оставив товарищей».

Сибирский мужик – не донской казак. Сызмальства он приучался не саблей махать, а землю пахать, плотничать да косить, сеять да молотить. Только грозящие полным разорением невероятные поборы, насилия и надругательства продбандитов толкнули сибиряка на бессмысленный кровавый бунт. Но прошло немного времени, и разъяренный разверсткой мужик схватился за голову. Но... Вперед пятками не ходят, и хочешь не хочешь, надо воевать...

4

Вооружены восставшие крестьяне были чрезвычайно примитивно. Самодельные пики, топоры, вилы, колья, дубины вот основное их оружие.

Вызывает изумление ничем не подкрепленное утверждение М. Богданова: «К середине февраля почти половина мятежников была вооружена винтовками». Точную цифру восставших установить невозможно, но то, что их насчитывалось многие десятки тысяч, – факт неоспоримый. Только в наступлении на Ялуторовск участвовало около 20 тысяч человек.

Стало быть, если верить Богданову, в распоряжении мятежников имелись десятки тысяч винтовок. Еще одно искажение исторической правды.

Студитов в своей записке «Общий обзор повстанческого движения по Тюменской губернии» подчеркивал очень слабую вооруженность повстанцев, подтверждая это многими примерами.

Вот данные о вооруженности некоторых соединений Ялуторовского уезда:

рота Большакова: на 130 человек – 30 берданок (впоследствии (10 единиц огнестрельного оружия);

рота Фушина: на 80 человек – 50 винтовок; рота Маршвинина: на 140 человек – 50 винтовок; 3-й особый полк Вараксина: на 1700 человек – 180 винтовок (впоследствии 300);

батальон Ефимова: на 750 человек – ни одной винтовки; отряд Морева – 905 человек, вооружены 380 (все боевое оружие, в том числе пулеметы, добыто в бою).

И вот итог: на 3705 повстанцев вооружены лишь 840, а в начале восстания 690 или каждый шестой, а пятеро из шести – с пиками да дубинами.

О крайне слабом вооружении восставших свидетельствует отчет губчека об изъятом у повстанцев оружии: в Ингалинской волости – 23 винтовки, в Коркинской – 15, в Юргинской – 15, в Слобода-Бешкильской – 20, в Архангельской 4 винтовки.

В Политотчете Тюменского губкома партии ЦК РКП (б) за период с 15/VII по 15/VIII 1921 года сообщается об итогах двухнедельника но легализации повстанцев. Посмотрите и соотношение количества сдавшихся властям повстанцев и изъятого у них оружия:

Ишимский уезд: 80 человек – оружия нет;

Тюменский уезд: 100 человек – 80 винтовок, 2 пулемета;

Тобольский уезд: 08 человек – 16 винтовок;

Ялуторовский уезд: 1100 человек – 170 винтовок, 1 пулемет.

Итак, у 1348 крестьянских воинов изъято 266 винтовок и 3 пулемета. Следует иметь в виду, что это наиболее стойкие и ярые повстанцы, ибо крестьяне, стихийно примкнувшие к бунту, покинули ряды восставших еще весной, сразу же после разгрома соединений, в которые они входили.

Крестьяне вооружались главным образом за счет оружия, отобранного у милиционеров, продработников, красноармейцев. Если бы удалось поголовно обезоружить все красноармейские части, продотряды и милицию Тюменской губернии, и то вряд ли набралось бы, скажем, 50 тысяч винтовок (в губернии в начале 1921 года размещалось всего 24 тысячи красноармейцев). Пулеметов в распоряжении крестьян было настолько мало, что те «вместо пулеметов в основном действовали трещетками» (П. Студитов).

В своем рапорте губисполкому об усмирении крестьян Ишимского уезда губвоенком П. Хрусталев (брат тобольского военкома) писал, что повстанцы вооружены пиками, дробовиками и лишь 15 процентов – винтовками.

То же сообщает в своей книге «Дни революции и советского строительства в Ишимском округе (1917 – 1926 гг.)» участник подавления восстания Т. Корушин.

А вот свидетельство очевидца захвата повстанцами Тобольска: «В город ворвалась огромная толпа крестьян, вооруженных вилами, пиками с наконечниками из кос и просто палками».

Но вооруженные чем попало, необученные, неся огромные потери, крестьяне сражались упорно и ожесточенно. «Крестьянин. вооруженный дубьем и вилами, разоружал наши отряды с пулеметами», – с горечью констатировал Студитов в упомянутой выше записке.

Повстанцы обносили обороняемые села высокими снежными валами, обильно поливали их, и получалась неприступная преграда, перед которой укладывались перевернутые вверх зубьями бороны.

Только в бою за село Травное, Ишимского уезда, погибло более 200 красноармейцев. А село Ярково, обнесенное таким валом, даже после сильного артиллерийского обстрела (выпущено 100 снарядов) красноармейцам взять не удалось.

12 раз переходило из рук в руки село Емуртлинское, по 6 раз – села Ингалинское, Ялуторовского уезда, и Кротковское, Ишимского уезда.

Несмотря на лютый, сорокаградусный мороз 18 часов продолжался бой под деревней Аксаркой 17 марта 1921 года.

Насколько огромны были потери восставших, можно судить хотя бы по такому факту: только за 25 дней февраля в Ишимском уезде погибли 3 тысячи повстанцев. Потери в красноармейских частях – 200 убитых и раненых.

5

Дикая ярость, невиданные зверства и жестокость – вот что отличало крестьянское восстание 1921 года.

Объявив коммунистов виновниками во всех несчастьях и бедах, в том числе и этого восстания, повстанцы беспощадно расправлялись с ними, а заодно и с советскими активистами, комсомольцами, продотрядчиками. Коммунисты уничтожались поголовно. «Восстание носит жестокий характер, – информировал Павлуновский президиум ВЧК, – коммунистов не расстреливают, а распиливают пилами или обливают холодной водой и замораживают». А еще разбивали дубинами черепа; заживо сжигали; вспарывали животы, набивая в брюшную полость зерно и мякину; волочили за скачущей лошадью; протыкали кольями, вилами, раскаленными пиками; разбивали молотками половые органы; топили в прорубях и колодцах.

Трудно представить и описать все те нечеловеческие муки и пытки, через которые по пути к смерти прошли коммунисты и все те, кто хоть как-то проявлял благожелательное отношение к Советской власти, к большевикам-

Едва к восстанию примкнули белогвардейские офицеры, как тут же стали формироваться следственные комиссии, военно-полевые суды и другие карательные органы, но в большинстве случаев судьбу коммунистов решал самосуд. Заводилами-подстрекателями на таких «судах» выступали, как правило, деревенские богатеи да белогвардейцы, одетые в крестьянские полушубки. Известно немало случаев, когда крестьяне препятствовали самосуду над коммунистами, особенно женщинами, брали их под защиту, прятали, помогали бежать из-под стражи.

Сколько крови, слез и мук выпало на долю тех, кто поддерживал и раздувал пламя восстания, и тех, кто его гасил! За зло платили злом. Кровью смывали кровь.

По всей Западной Сибири разбросаны могилы погибших в 1921 году. Почти в каждой деревне стоял когда-то памятник- пирамидка с пятиконечной звездой на вершине. Целые семьи коммунистов, целые коммуны покоятся под этими невзрачными надгробиями.

Уже 21 марта 1921 года Тюменский губком РКП (б) телеграфировал ответственному секретарю ЦК РКП (б) Молотову:

«...происшедшее и происходящее теперь восстание уже навсегда изъяло из рядов более двух тысяч партийцев общего количества губернии 6 тысяч. Положение поистине трагическое. Нужно... начинать всю работу буквально сызнова».

В другой телеграмме губком сообщал ЦК, что в Ишимском и Ялуторовском уездах погибла половина всех коммунистов и две трети продработников.

Всего Тюменская партийная организация потеряла почти 3 тысячи человек, а части Красной Армии к концу марта около 2 тысяч бойцов. Если взять за основу известное нам соотношение потерь красноармейцев и повстанцев как 15 к одному, то потери восставших крестьян составит 30000! А сколько людей осталось без крова, сколько погублено скота, потравлено зерна, разрушено и сожжено домов!

До наших дней дошла оттуда вот эта песня:

«За око – два ока, за зуб – целую скулу...» Бесчинства «продбандитов» взбесили крестьянина, и тот, озверев, мучил и убивал притеснителей. Свирепость повстанцев вызывала ответную жестокость красноармейцев и бойцов соединений, подавляющих восстание. Сводки ГубЧК полны примеров жестокого, если не сказать зверского отношения к крестьянам.

Если уж ЧК сообщает, что «штаб 32 полка подвергает крестьян диким пыткам, порет их шомполами, нанося от 50 до 150 ударов...», то нетрудно догадаться, как же бесчинствовали, как измывались победители над побежденными мужиками.

В другом донесении ГубЧК значится, что красноармейцы чинили самосуд, расстреливали даже добровольно сдавшихся повстанцев, избивали крестьян, устраивали массовые порки, мародерствовали, насиловали женщин.

Суд над повстанцами вершился скорый- Ревтрибуналы и «тройки» скоростным методом штамповали смертные приговоры, которые тут же утверждались телеграфно и немедля приводились в исполнение. Не отставали от красноармейцев и так называемые коммунистические части. Особенно прославились они мародерством и бесчинствами в Ялуторовском уезде.

Красные каратели не оставляли следов для истории. Потому-то ныне никто не ответит на вопрос: сколько крестьян расстреляно по приговорам судов, сколько загнано в тюрьмы и концлагеря?.. Есть однако все основания считать, что победители уничтожили и рассовали по концлагерям да тюрьмам еще не менее 10000. А впереди был тридцать седьмой...

Было бы куда меньше пролито крови и погибло людей с обеих сторон, если бы губком партии и губисполком сочетали вооруженную борьбу с широкой пропагандистской работой в рядах восставших крестьян. Но партийные и советские руководители оставались верны порочной большевистской тактике принуждения. Комиссия ЦК РКП (б) с огорчением констатировала, что подавление крестьянского восстания велось только военным способом и не подкреплялось никакими идеологическими мероприятиями.