Пролог

Площадка за лифтом производила угнетающее впечатление. Серый бетонный пол у приемного люка неряшливо припорошен свежим мусором. Тут же, за трубой мусоропровода, в углу, валялись залежалые отходы. Все это громко воняло. Грязно-зеленые стены, с пятнами обнаженной штукатурки, «украшены» неумелыми граффити и пошлыми надписями. Как-то неожиданно выглядело ярко-зеленое пятно свежей краски, блестевшее на уровне груди – как раз напротив мусоропровода. Резкий запах растворителя еще витал в воздухе, добавляя колорита в затхлую атмосферу подъезда. Внутренняя створка высоко задранного квадрата окна была открыта настежь. Пустая, без стекла, она почти сливалась со стенами, выкрашенная в тот же грязно-зеленый колер. Зато наружная рама сияла свежим некрашеным деревом и чистым стеклом. Плотно закупорив оконный проем, створка была заботливо приперта к раме парой вбитых гвоздиков. Не успевшее запылиться стекло беспрепятственно пропускало мутный свет, а за окном тихо догорал по-весеннему теплый, пасмурный мартовский день.

Возле свежевыкрашенного пятна, прислонившись к стене, стояла женщина. Ее внешность, как нельзя лучше, соответствовала обветшалой, неряшливой обстановке подъезда. На вид ей было что-то около сорока. Болезненно-худая фигура угадывалась под слишком свободным, давно вышедшем из моды и отслужившим все мыслимые сроки, серым демисезонным пальто. Неухоженное, одутловатое лицо, с синюшным крупным носом, мешками под глазами и небрежно накрашенными яркой помадой губами. Из-под бесформенного голубого берета выбивалась неряшливая прядь темно-русых с заметной проседью волос. Обута она была в сильно поношенные черные зимние сапоги на низком каблуке. Заметный дух перегара довершал образ опустившегося человека. Глаза ее были закрыты, а по щекам текли слезы, оставляя светлые дорожки до подбородка. Женщина плакала беззвучно, лишь судорожно вздрагивал подбородок под плотно сжатыми губами – заметно было, что она изо всех сил сдерживает рыдания. Ее колени заметно дрожали, отчего стена казалась последней опорой, удерживающей женщину на ногах. Рукой она осторожно касалась свежевыкрашенного пятна, словно оно было обжигающе горячим, но женщине непременно надо было его погладить… Вдруг рука безвольно упала вдоль тела, суетливо нащупала оттопыренный карман пальто и вытащила оттуда початую чекушку дешевой водки. Женщина оторвалась от стены, чуть качнувшись на неверных ногах, открутила крышку и приложилась к горлышку. На секунду ее глаза открылись, и столько нечеловеческой тоски было в этих до красноты заплаканных, опухших глазах! Торопливо допив остатки алкоголя, женщина глухо закашлялась, то ли поперхнувшись, то ли обжегшись крепким напитком. Небрежно отбросив пустую бутылку к мусоропроводу, она крепко прижала рукав пальто ко рту, унимая кашель. Тут ноги окончательно отказали ей, и она рухнула на колени, громко хлопнув ладонями о пол. Словно выбитые этим хлопком, из ее груди вырвались громкие рыдания. Голос у женщины оказался сиплым и срывающимся, отчего ее плач был похож на вой простуженного волка. Не понятно, чего больше было в этом вое – звериной злобы, или беспросветной тоски. Лязгнув металлом, открылась одна из ближайших квартирных дверей. На пороге появился взлохмаченный мужчина в поношенном спортивном костюме и тапочках. Вид у него был свирепый и решительный, но, увидев женщину, и, по-видимому, узнав ее, мужик как-то вдруг сник. Потоптавшись нерешительно на пороге, он осторожно, чтобы не греметь железом, закрыл дверь, попутно объяснив свистящим трагическим шепотом кому-то за своим плечом: «Галина…». А хриплый, полный безысходной тоски, вой-плачь дробился гулким эхом по притихшему подъезду, заставляя его обитателей испуганно замирать в своих квартирах, непроизвольно переходя на шепот…

Часть 1

Миша проснулся от лязга металлической двери. Сонным взглядом отыскал часы на стене – семь часов. Мать по тихому «свалила» на работу, а через пятнадцать минут заверещит будильник. Досматривать сон уже не было никакого смысла, да и желания. Под утро снилась подвыпившая мать и ее «мутные» алкаши-визитеры. Вчера обошлось – мать, хоть и пришла слегка навеселе, но никого в квартиру не привела. Душу подростка терзал непреходящий страх ожидания этих грубых нетрезвых гостей, старающихся выпихнуть его поскорее за дверь, невзирая на время суток. Как правило, эти визиты случались поздним вечером или ночью. В такие моменты Миша люто ненавидел мать, за ее неспособность найти себе приличного мужика, ему – отчима, способного обеспечить их материально. Своего отца он не помнил, сомневался даже – существовал ли он вообще. По его глубокому убеждению, в отсутствии мужчины в их семье была виновата мать. Как, собственно говоря, и во всех остальных его бедах и несчастьях.

Поеживаясь спросонья, Миша оделся в школьную форму. Большим разнообразием его гардероб не отличался. Например, этот безвкусный синий костюм достался ему по какой-то социальной программе, по дешевке. Были еще пара китайских джинсов, три-четыре рубашки, разной степени ветхости, да пара шерстяных свитеров, подаренных матери сердобольными людьми. Кое-как заправив постель, точнее старый плюшевый диван, служившим ему ночным пристанищем, подросток прошел на кухню. Чайник оказался холодным – значит, мать ушла без завтрака. Пришлось самому наливать воду и ставить чайник на газ, по поводу чего Миша не преминул отпустить злое замечание вслед ушедшей матери. Ожидая кипятка, заглянул в ванную, плеснул в лицо несколько капель холодной воды – умылся. Задумчиво оглядел себя в зеркале. Круглое лицо, небольшие, близко посаженные глаза, скорее серые, чем синие. Несколько крупноватый нос, замученный хроническим гайморитом, полноватые губы – слишком мало волевого мужского в его портрете. А откуда взяться, при отсутствии отца? Еще эти прямые, редкие волосы и прыщи – год назад он был от них почти в восторге. Он почему-то думал, что вслед за прыщами должны появиться усы. Но вот прыщи уже порядком надоели, а на усы нет даже намека. Миша согнул руки, напрягая бицепсы, поводил плечами из стороны в сторону. Не впечатляет. При росте в сто шестьдесят два сантиметра (нормально для пятнадцати лет), весил он всего килограммов сорок пять, что, по его мнению, было следствием плохого питания и отсутствия спортивных тренажеров. Опять виновата мать. Это от нее он унаследовал худосочную фигуру и покатые плечи, а ее безалаберное отношение к жизни лишило ребенка нормальных материальных условий…

От горьких дум его отвлек свисток чайника. Привычно ссутулившись, Миша побрел на кухню. Налив в кружку жидкой заварки, залил ее кипятком. В большой эмалированной кастрюле, заменявшей им с матерью хлебницу, нашелся кусок слегка зачерствевшего батона. Намазав его маргарином (сливочное масло в их доме водилось куда реже портвейна), Миша заглянул в сахарницу – пусто. Лишь небольшие желтоватые наплывы на пластмассовых стенках – следы от посещения сахарницы мокрой ложки. Чертыхнувшись, подросток прошел в прихожую, у него в куртке должны были остаться несколько конфет – карамель подушечки без фантиков, с начинкой из повидла. Эти дешевые конфеты он купил вчера в коммерческой палатке, для одного веселого развлечения. Губы его растянулись в довольной ухмылке, когда рука нащупала в кармане несколько слипшихся карамелек.

Часто, проходя мимо Дома малютки, подросток иногда видел, как жадно эти едва ковыляющие карапузы набрасываются на редкие гостинцы от сердобольных прохожих – чаще пожилых женщин. Купив на случайные деньги сто пятьдесят грамм «дулькиной радости» (так называла эти карамельки его мать), Миша целенаправленно направился к детскому приюту. Дождавшись, когда малюток вывели погулять, и пожилая воспитательница увлеклась вязанием, пригревшись на мартовском солнышке, подросток начал швырять малышам по две-три конфетки прямо в подтаявшее снежное крошево. Пока воспитательница не среагировала на писк и возню своих подопечных, Миша вволю натешился, наблюдая как эти недотепы, толкая друг друга и пища, выкапывали из грязного снега карамельки, засовывая их себе в рот вместе со снегом. Не обошлось без драки и слез – ну, прямо зверьки! Убегая под возмущенные крики старушки, Миша вчера пожалел, что его забаву грубо прервали, а смотри-ка, конфетки самому пригодились.

Уже выходя из дому, Миша наткнулся на лист бумаги, прилепленного кусочком жвачки к дверце одежного шкафа. На нем почерком матери было нацарапано: «Мишаня, сыночек, прости дорогой, что ничего не сготовила к завтраку. Вечером будет что-нибудь вкусненькое. Обещаю. Мама». Подросток в раздражении сорвал листок, смял его и бросил в угол. Он много раз уже просил не называть его Мишаней, ему и кличку на улице приклеили с ее подачи – «Масяня». Да и в подобные обещания он категорически не верил, раз появятся деньги, значит, вечером напьется и может привести своих дружков-алкашей.

В школу Миша ходил как на каторгу. Учиться он не любил, способностей к учебе у него не было, но двойки получать боялся – ругались классный руководитель, завуч и мать. Зубрить уроки тоже не хотел – не дай Бог в хорошисты или отличники попадешь, которых демонстративно презирала школьная шпана. Шпану Миша боялся даже больше, чем завуча. Друзей у него в классе не было – застенчивый с детства, бедно одетый паренек, без особых талантов, он не вызвал интереса у сверстников. С первого класса он стал главным объектом для насмешек и издевательств у более смелых и более сытых одноклассников. С самого начала он не смог дать отпора сверстникам, а потому был «записан» в классные «чморики». Он уже смирился с этой ролью, мечтая поскорее как-нибудь окончить школу и уехать куда-нибудь подальше – «начать новую жизнь». Эту «новую жизнь» он пока представлял себе смутно, но твердо был уверен, что в этой жизни не будет пьяной матери, будет уважение окружающих и, обязательно, много денег.

Отсидев три урока, почти без приключений, перед четвертым Миша пошел к классному руководителю. На следующем уроке, геометрии, учитель грозился вызвать его к доске. Тему Миша не понял, как ни старался вчитываться в учебник, а значит, двойка была неизбежна, как восход солнца. Просто сбежать с уроков он побоялся, поэтому решил отпроситься у «классной». Жанна Геннадиевна сидела в учительской за своим обычным столом. Напустив на себя печально-озабоченный вид, подросток жалостливым голосом заскулил:

– Жанна Геннадьна, можно мне уйти с уроков?

– А что стряслось, Сотников?

– Счас Мельник… Ну, Саня Мельников, который во вторую смену учится, из седьмого бэ, мне сказал, что видел мать пьяную, на Мясницкой, у чепка… Надо ее домой отвести, пока в мент… милицию не забрали. На сутки же закроют и деньги отберут, которые не пропила…

Учительница болезненно сморщилась. Да и все присутствующие учителя сочувственно посмотрели на паренька – Галина, мать паренька, была известной личностью в микрорайоне. Ее осуждали и жалели одновременно. Жанна Геннадиевна внимательно всмотрелась в подростка. Годы работы в школе приучили ее с осторожностью относиться к словам детей, особенно подростков. Нет, похоже, не врет – столько муки и боли было в глазах ученика («только бы отпустила!»):

– А справишься, Миша?

– Ой! Да не впервой, поди! – воспрянул духом тот, – Она у меня не тяжелая, спасибо, Жанна Геннадьна!

 Миша начал задом пятится к выходу, на самом деле, чуть не плача. Учительница лишь махнула рукой, не в силах произнести ни слова, от, перехватившего горло, спазма. Через пару минут Миша был уже на школьном дворе, на ходу застегивая куртку – если за ним смотрят в окно, ему следовало изображать заботливого сына, торопящегося на выручку матери. Лишь свернув в переулок, подросток замедлил шаг. Куда теперь? Может и правда дойти до закусочной? А, да ладно, кто его там увидит? Мысленно махнув на все рукой, Миша двинулся в сторону рынка. Там было проще и интереснее убить время, к тому же не исключалась возможность случайной наживы.

Рынок в будничный день не был оживленным местом, но кое-что интересное там можно было найти всегда. Например, горсть жареных семечек у задремавшей на весеннем солнышке старушки, или вытаявшие металлические монеты, насыпанные народом за зиму, только внимательно смотри под ноги. Сегодня даже удалось стащить жареный пирожок с картошкой. Пока торопливо дожевывал нечаянную добычу, спрятавшись за торговую палатку, видел, как ловкий карманный воришка, щипач, освободил от толстого кошелька карман зазевавшегося покупателя. Стало откровенно завидно – мальчишка моложе его, а уже такие деньжищи добывал! Случилась и неприятность – нарвался на поселковых пацанов. Будь он со своей обычной компанией, поселковых бы прогнали с чужой территории. А так, воспользовавшись численным превосходством (хоть Миша и не был бойцом, а все же приятнее было думать именно так) его завели за палатки, выгребли из карманов собранную мелочь и надавали тумаков. Несильно, но все равно, обидно. На прощание рыжий парень по кличке Жареный, передал послание для Серого (поселковые звали его, почему-то, Сирым) от Замка (поселковый авторитет). Замок требовал каких-то посылок, ссылаясь на некую договоренность. Ничего не поняв, Миша, понуро шмыгая носом, пообещал все передать Серому.

Досадуя на потерю денег (честно заработанных), Миша отправился домой. Пора было «возвращаться из школы», да и есть очень хотелось. Дома, однако, поесть было нечего. Лишь недоеденный с утра батон с маргарином и жиденький чай, уже без конфет. Можно, конечно, было сварить немного макарон, но он решил оставить их на вечер. На тот случай, если мать обманет с «чем-нибудь вкусненьким». Он уже знал, как мучительно засыпать на голодный желудок. Верить же матери Миша перестал уже давно. Кое-как полистав учебники и посидев минут пятнадцать над задачей по физике (так и не разобравшись с ее решением), Миша устроился на диване, перед телевизором. Без особого интереса попереключал программы, мыслями уже, будучи на улице. Сегодня вечером он увидит Катю. Эта мысль теплой волной согревала душу подростка, и он с блаженной улыбкой на устах смотрел криминальные новости. С экрана рекой текла человеческая кровь, превращались в груду бесформенного железа, сталкиваясь между собой и переворачиваясь на полном ходу автомобили, горели здания…

Часть 2

На обычном месте сбора, возле углового подъезда соседней пятиэтажки, практически никого и не было. Лишь увлеченно мутузили друг друга на скамейке близнецы Шомики, да за стенкой, разделяющей вход в подъезд и мусоропровод, украдкой курила Ленка. Шомики были моложе Миши на год, шумны, задиристы, и общались чаще друг с другом, чем с окружающими. Кто из них Шамиль, а кто Шавкат, достоверно известно не было. Они не возражали, если их путали и оба охотно откликались на имя Шом. Вяло поздоровавшись с ними, Миша с ногами взобрался на скамейку и, нахохлившись, приготовился ждать. Лена, подружка Серого, его не интересовала, как и остальные члены их компании. Сегодня он ждал Катю – свою «тайную» страсть. О его влюбленности в эту самую красивую девушку из их компании догадывались все, хотя Миша никогда не делал Кате явных знаков внимания. Просто в ее присутствии он превращался в магнитную стрелку, для которой «Север» был там, где Катя. Самое большое, что он позволял себе – улыбаться во весь рот, если она к нему обращалась.

Появилась она в их компании всего полгода назад – приехала с родителями из другого района. Было ей четырнадцать лет, хотя выглядела она чуть старше – уже вполне по-женски сформированная фигура, яркие, даже без косметики, черты лица, по-взрослому сдержанное поведение. Мальчишки слегка робели в ее присутствии, не позволяя по отношению к ней обычных вольностей – двусмысленных сальностей, обнимания с «обжиманием» и прочих «удовольствий», которых с лихвой доставалось остальным девочкам их компании. Подруги охотно признали ее лидерство, часто пользуясь ее защитой и поддержкой. Это «выдвижение» произошло быстро и незаметно, без видимых усилий со стороны Кати. Не более ста шестидесяти сантиметров роста, с прекрасно сложенной фигурой, черными, стриженными под каре волосами, черноглазая и смуглолицая – она была красивой юной девушкой. Но, не смотря на юность, присутствовала в ней некая внутренняя зрелость и уверенность, и подростки это чувствовали. С членами «банды» она была доброжелательна, но легкую дистанцию в отношениях со сверстниками сохраняла. Даже их признанный вожак Серый, получивший непреклонный отпор в самом начале их знакомства, неожиданно смирился, признав ее независимость. Впрочем, ему хватало развлечений с девочками попроще, хотя бы, с той же Ленкой, его теперешней подружкой.

Покурив, Ленка неожиданно уселась на спинку скамейки, рядом с Мишей. Тот настороженно покосился на девушку, но промолчал. Ленка сама начала разговор:

– Масяня, а ты знаешь, где твоя Катя сейчас? – «твоя Катя» было выделено интонацией, и Миша насторожился.

– Собиралась сегодня выйти…

– Вышла уже!

– Ну, и где она? – Миша беспокойно закрутил головой. Двор был почти пуст, только одинокая мамаша возилась с карапузом возле металлической горки.

– А она с Серым в колясочную пошла! Сама позвала, поговорить ей понадобилось…, – по тону было видно, Ленке такой интерес Кати к ее парню был крайне неприятен. Она не сомневалась ни секунды, что Серый переметнется к Кате при малейшей возможности, а потому заметно нервничала.

Катя никогда не проявляла интереса к мальчикам из их компании, что ее подружек вполне устраивало. Ей часто случалось быть посвященной в девичьи сердечные секреты, она охотно обсуждала с подружками их симпатии и маленькие тайны, но в свою личную жизнь не посвящала. То, что она есть, понятно было уже по тому, что далеко не все вечера она проводила во дворе, приходя домой после одиннадцати. Повода уединяться ей с Серым в колясочной Миша не видел, тем более, что место это было весьма знаковое для их компании. Пустая пыльная комната в угловом подъезде, закрытая на сломанный висячий замок, использовалась подростками для «свиданий». Сам Миша никогда там не был, но знал, что парни ходили туда с девчонками целоваться. И не только…

– Чего они там… Давно? – неприятный холодок забродил у Миши где-то в районе солнечного сплетения. Серый был блудлив и болтлив, неизвестно, что больше. По его словам выходило, что он «имел» всех девчонок от двенадцати до двадцати, которых только знал.

– Я уже покурить успела, а вот чего они там, уж не знаю… Сходи сам, да посмотри! – Лена с надеждой взглянула на Масяню, он хоть и чморик, но все равно пацан, какой-никакой. Словно подчиняясь полученной команде, Миша с рассеянным видом слез со скамейки и двинулся к подъезду.

Ветхая дверь колясочной оказалась закрытой изнутри. Миша несколько раз дернул за болтающуюся ручку, что-то грохнуло внутри, и дверь подалась нажиму. Внутри было холодно и сумеречно – грязное окно почти не пропускало тусклый вечерний свет. Пахло пылью и сигаретным дымом. Было тихо и пусто.

– Катя, Серый, вы где? – севшим от волнения голосом спросил Миша.

– Бля! Масяня! Какого… ты ломишься?! – Из-за шкафа, только что замеченного Мишей, появился темный силуэт. Серый.

– Мы думали дворник или, вообще, менты…

– А я тебе что говорила? – там же, за шкафом, нашлась и Катя, – Ходит за мной, как телок…

Серега Соломин, по кличке Серый (а оказывается еще и Сирый), семнадцати с половиной лет, студент строительного техникума и вожак дворовых подростков. Он не отличался особой силой или умением махать кулаками. Был он нагловат, напорист, жесток с теми, кто послабее, и очень учтив со старшими парнями. Поскольку все его сверстники либо «ушли во взрослую жизнь», или вращались в более взрослых компаниях, Сергей «остался» верховодить подростками. Свой авторитет он поддерживал железной рукой террора и запугивания, намекая мальчишкам (да и девчонкам) на свое участие в местной ОПГ. Вот и сейчас он наскочил на съежившегося подростка и от души врезал ему по уху. Зажав рукой «загоревшее» ухо, Миша заскулил:

– Да я просто тебя искал, Замок тебе велел какие-то посылки ему прислать…, – он намеренно начал с клички поселкового авторитета, чтобы придать важность своему визиту.

– Да, пошел он! – небрежно отмахнулся Серый, но тут же уточнил, – А ты где Замка-то встретил, в поселок, что ли таскался?

– Жареного с пацанами на рынке видел, днем…, – он хотел еще и про отобранные у него деньги сказать, но вспомнив про Катю, решил жалобу отложить на потом.

– Наглеют… А чего сюда приперся? Потом нельзя было сказать?

– Я ж не знаю ваших дел, вдруг срочно. – Миша решил немного польстить Серому, намекая на его «дела» с криминальными авторитетами. Лесть упала на благодатную почву. Парень важно хмыкнул, достал сигарету и, усевшись на грязный подоконник, закурил. В свете огонька зажигалки он увидел Масяню, мнущегося посреди колясочной, и Катю, терпеливо ждущую, когда этот самый Масяня уберется. Вспомнив разговор, который состоялся у них с Катей накануне прихода подростка, Серега несколько мгновений пристально рассматривал Масяню. Потом, приняв какое-то решение, подошел к пареньку вплотную. Был он примерно на полголовы выше Миши, поэтому слегка наклонил голову, чтобы смотреть ему прямо в глаза.

– Ладно, если пришел, оставайся! – Масяня втянул голову в плечи и сморщился от табачного дыма, выдохнутого ему прямо в лицо.

– Эмм…, – хотела возразить Катя, но Серый махнул ей рукой и, кажется, она увидела этот жест.

– У нас с Катей, сам видишь, здесь свидание, а ты у нас побудешь подсвечником, для создания романтической обстановки. Зажигалка есть?

– Есть, – выдавил из себя Миша. Присутствовать на свидании Кати с кем-либо ему, определенно, не хотелось. Тем более, с Серым.

– Доставай и зажигай. На, мою еще возьми. И держи их зажженными, пока я не велю потушить. Понял?! Потухнут раньше моей команды – получишь в табло.

Миша послушно зажег зажигалки и выставил их перед собой в согнутых руках. Вид у него был глупый и жалкий. Серый подошел к Кате и на ее немой вопрос в глазах горячо зашептал на ухо:

– Сейчас мы с тобой любовь будем изображать для этого недоумка, при свечах, – он довольно хмыкнул, гордясь своей находчивости, – Он же меня как огня боится, значит, и от тебя отстанет. А нет, так я ему еще и по чану настучу!.

– А любовь, это не слишком? – Кате не очень нравилась эта идея, но она сегодня сама подошла к Сергею с просьбой отвадить Масяню. Его обожание, которое этот слюнтяй не умел скрывать, очень тяготило ее. Неприятны были и подначки компании. Она как-то пыталась объяснить все это самому Масяне, но, похоже, он ее даже не слышал. Глядел на нее с обожанием и улыбался, как даун.

– Ну, давай будем целоваться. Только взасос, по-взрослому, – горячим шепотом предложил Серый. Это «по-взрослому» рассмешило Катю, но целоваться с Серым, даже ради дела не очень хотелось.

– А как это, «изображать»?

– Ну, пообнимаемся, повозимся, поохаем для убедительности…

– Ладно, только ты не увлекайся больно-то, – предупредила Катя.

– Все будет пучком, Катюха! – Выдохнул Сергей ей в ухо, и облапил, прижимая к стене. Всякие производные от своего имени Катя терпеть не могла: Катюша, Катюха, Катенька и т.п. Единственное допущение – Катенок, и то в устах одного единственного человека. Обреченно вздохнув, Катя приготовилась пережить несколько неприятных минут близости, пусть и фиктивной, с этим наглецом и задавакой Серым. Иного средства остудить страсть Масяни она не видела.

– Давай, Катюшенька, оголяйся, я весь уже горю! – Громко, страстным голосом прогнусавил Серый и, действительно, начал стаскивать с Кати колготки.

– Э, Серега, полегче! Ты чего творишь? – Зашептала Катя, пытаясь удержать руки парня.

– Спокойно, Катя, он же все видит, хочешь, чтобы он оборжался над нами?

Проколоться со спектаклем не хотелось, но чувствовать на себе блудливые руки Сергея было неприятно. В следующее мгновение прошуршала молния джинсов и Сергей неуклюже, одной рукой распустил пряжку ремня (другой он крепко держал Катю, грудью навалившись ей на плечи). Джинсы, под весом тяжелого ремня, сползли с плоских ягодиц, застряв где-то в районе колен.

– Пусть полюбуется на мою голую задницу! – прокомментировал Серый хихикающим шепотом.

– Сергей, не переигрывай…, – Катя старалась руками создать между ними хоть какую-нибудь дистанцию, но парень вошел в раж и все плотнее прижимался к девушке. Что-то твердое и мокрое терлось в районе ее паха, и Катя начала потихоньку паниковать. Неожиданно Сергей ослабил напор и повернул голову к Масяне:

– А чего у нас одна свечка потухла? Масяня, ты что, засмотрелся на мою задницу? Извращенец!

Масяня зачирикал колесиком зажигалки, и Катя чуть перевела дух. Похоже, что Сергей не забывал, для кого весь этот спектакль. В следующее мгновение она поплатилась за секундную расслабленность. Сергей подхватил ее одной рукой под бедро и слегка оторвал от пола. Другой рукой зажал рот и навалился, прижав к стене. Лишенная опоры Катя, изо всех сил пыталась оттолкнуть парня руками. Но силы были явно не равны, она лишь мычала, вздрагивая в такт торопливым движениям Серого. В какое-то мгновение его рука скользнула по обильной слюне на ее губах, и она сумела захватить зубами руку у самого мизинца. Отчаянно куснула. Парень дернулся, ее нога нашла, наконец, опору и Катя изо всех сил толкнула Сергея руками.

– Сволочь!!! – со свистом выдохнула она. В следующий момент она почувствовала что-то теплое и вязкое на своих ногах. Вид у Серого был слегка одуревший. Он сделал пару мелких шагов назад, путаясь в приспущенных штанах. Серый протянул к ней руки, как бы успокаивая.

– Тихо, тихо! Не надо семейных сцен. Ну, все же замечательно кончилось, все получили удовольствие… Вон, даже Масяня.

Безуспешно поискав глазами что-то, чем можно было вооружиться, Катя наткнулась взглядом на тощие ноги Сергея, с болтающимися на коленках джинсами. Сообразив, что вид у нее не менее нелепый, рывком натянула колготки и оправила юбку. Боль, обида, злость и растерянность от бессилия кипели в ее душе. Ее, как последнюю лохушку, «развели и поимели», воспользовавшись непростительной доверчивостью. Унизили и растоптали на глазах у того, от кого она просила защиты. Масяня истуканом торчал посреди грязной комнаты с зажженными зажигалками. Из-за застилавших глаза слез, Катя не видела четко его лица, но ей показалось, что он ухмыляется во весь свой, вечно слюнявый рот. Сволочь! Придурок! Это же из-за него все! Катя рванулась к нему и, вложив все кипевшие в ней эмоции, ударила раскрытой ладонью по этой ухмыляющейся физиономии. Ладонь обожгла боль и неприятное ощущение, словно в нее высморкались. Подросток шлепнулся на задницу, роняя зажигалки, а Катя, почти не останавливаясь, метнулась к выходу.

– Какая горячая женщина, – с нервным смешком Серый проводил взглядом убежавшую девушку. Его беспокоило ощущение, что содеянное может иметь для него весьма неприятные последствия. По его глубокому убеждению, Катя не относилась к категории безответных дурочек, которых можно запугать или запудрить мозги. Следовало позаботиться об алиби и представить так, что все произошло по взаимному согласию. Главным свидетелем может стать этот чморик Масяня. И еще Ленка, слышавшая, как Катя приглашала Сергея на разговор. Не торопясь, с нарочито довольным видом, он натянул штаны и подошел к сидящему на полу подростку.

– Что, братан, уселся – задницу простудишь! – дружелюбным тоном обратился он к Мише, протягивая ему руку для помощи. Тот не заметил протянутой руки. Наклонившись, Сергей увидел, что подростка мелко трясло, по лицу текли слезы, а из носа – кровь вперемешку с соплями. Из горла у него исходил едва слышный тонкий вой «н-е-нааа-д-о-о-о».

– Да ты никак расстроился?! Брось, Масяня, не стоит. Катька – такая же сучка, как все, только красивая. – Серый схватил, находящегося в полной прострации паренька за шиворот и, с усилием, поднял на ноги. Надо было как-то вывести его из этого состояния, иначе свидетель из него будет никакой.

– А хочешь, можешь ее тоже трахнуть? Куда она теперь денется! Сам же видел, понты только для вида. А ноги раздвигает, только к стенке прижми…

Масяня не реагировал.

«Ладно, – подумал Серый, – Масяня, похоже, сильно запал на эту гордячку и сейчас находился, типа, в шоке. Тем лучше, потом придет злость и останется только направить ее куда надо…»

– Ладно, иди, подыши, – Серый подтолкнул Масяню к выходу, – потом обсудим…

Часть 3

Миша, словно лунатик, двинулся через открытую дверь на улицу, мимо сидевших на скамейке подростков. Мимо сознания прошли вопросы товарищей: «Что там у вас стряслось?», истерически-возмущенный крик Ленки устроившей Серому, шедшему следом, «семейную» разборку. Не чувствовал он и резкий ветер с мокрым снегом вперемешку в лицо, мокрое от слез и крови. Это состояние навалилось на Мишу не вдруг. Постепенно усиливающееся беспокойство, по мере происходящих на его глазах событий, превратилось в ужас от осознания, что все это не розыгрыш. Что та, которую он боготворил, в его присутствии, занималась любовью с Серым. С этим наглым, жестоким и блудливым подонком! А он, как полное ничтожество, стоял с зажженными зажигалками и изображал подсвечник, создавая им «интимную обстановку». Конца этой безобразной сцены он не видел – в глазах померк свет. Очнулся он от жестокого удара в лицо, уже на полу. Потом, как сквозь вату в ушах и туман перед глазами он видел и слышал Серого. Тот чего-то бухтел, выталкивая его из колясочной. Что-то про Катю. В голове стоял гул и шум, сердце щемило, зудели пульсирующей болью обожженные зажигалками пальцы, особенно на правой руке. Ноги несли куда-то вперед, он шел, не разбирая дороги. Наконец, остановился где-то на пустыре, упал лицом в свежевыпавший снег и разрыдался. «Сука! Сука! Сука!»– визжал Миша вперемешку со всхлипами, колотя по земле кулаками. Как она могла?! Как мог он так ошибаться в ней? Он любил ее, а она считала его не просто ничтожеством – вещью, подставкой для свечек, в свете которых она предалась блуду…

Парнишка выревелся до опустошения. Теперь внутри него царил такой же холод, как и снаружи. Кое-как поднявшись, на негнущихся ногах он побрел в сторону дома. То ли от холода, то ли от пережитых эмоций его колотила крупная дрожь. В голову лезли страшные картины Катиных «измен» вперемешку с жестокими сценами его мести. У двери своей квартиры он очнулся от тяжелых дум, слегка испугавшись – а не сходит ли он с ума? Кое-как вытерев мокрое лицо рукавом, он достал ключ и прислушался. Из-за двери доносились какие-то звуки. Он повернул ключ в замке и осторожно приоткрыл дверь. Из квартиры пахнуло аппетитным запахом чего-то жаренного и мясного, вызвав тягучую голодную слюну. Но едва разбуженный аппетит был грубо разрушен звуком низкого мужского голоса, которому вторил визгливый, пьяный смех матери. Миша поспешно закрыл дверь. Мучительно застонав, он опустился на корточки у двери. Пустой желудок протестующе заурчал, скрутив живот болью. Какая месть?! Он даже боится войти в собственную квартиру, выгнать загулявшего забулдыгу, или потребовать у матери обещанный ужин! Он же полное ничтожество, чмо! Он никому не нужен, даже родной матери. Как и зачем жить после этого? Едва высохшие слезы, вновь полились из глаз. Только теперь это были слезы безграничной жалости к себе и глубокого призрения никчемности своего существования.

Он твердо решил покончить с этим затянувшимся кошмаром – своей бесполезной жизнью. Пройдя в один из соседних подъездов, Миша поднялся на седьмой этаж, обошел лифт и осмотрел площадку перед мусоропроводом. Под окном проходила толстая труба отопления. Холодная, как везде. Одна рама, без стекла, была настежь открыта, вторая створка с треснувшим стеклом, была приперта к раме согнутым гвоздиком и легко открывалась. Миша открыл окно, встал на трубу посмотрел вниз, перегнувшись через узкий, в ширину самой рамы, подоконник. Далеко внизу, в неверном свете уличного освещения, белел плоский сугроб на козырьке, прикрывающим вход в подъезд. Стало немного жутко. Подросток спрыгнул внутрь. Нет, так не годится уходить из жизни, надо объяснить всем, что его толкнули на этот шаг. Вынудили. Вот бы написать предсмертную записку! Вот только как? Тут его рассеянный взгляд упал на стены подъезда, расписанные глупыми рисунками и пошлыми надписями. Точно! На стене. Кровью! Кровь легче всего пустить из носа. Он ткнул указательным пальцем в ноздрю и застонал от боли. От боли в пальце. На указательном и большом пальце его правой руки красовалось два ожога, покрытых темной корочкой. Он осторожно содрал кожу. Сильно защипало, и из пальца потекла сукровица. Миша, стиснув зубы, сильно сдавил палец – сукровица сменилась настоящей кровью, тяжелой каплей повисшей на пальце. Вот и «чернила». Выводя по стене большими буквами: «В моей смерти виновата Катя…», Миша получал какое-то извращенное удовольствие от боли, когда приходилось выдавливать из пульсирующего пальца очередную партию крови. Его радовала облупленная краска, местами обнажившая штукатурку, стереть с которой кровь будет куда сложнее. Он злорадно представлял себе стыд и слезы Кати, когда все станут показывать на нее пальцем. Миша хотел вписать в «виновные» еще и Серого, но привычный страх перед жестокостью этого отморозка остановил его руку.

Надпись на стене в сумраке подъезда была видна только в местах обнаженной штукатурки. Но это уже не имело значения. За те полчаса, что он возился с надписью на стене, нервы слегка успокоились. Подчиняясь естественным циклическим законам, настроение проскочило эмоциональный «погреб» и пошло на подъем. Происшедшие события, хоть и оставили глубокий шрам в душе, но уже не казались роковыми. Мысли полегоньку принимали позитивную направленность. Катя, конечно, очень красивая девочка, была для него жар птицей, но был ли он достоин ее? Или может, он все придумал сам? Возможно, Серый прав, и это только «понты»? Сколько он терпел унижений и побоев, а ради чего? Чтобы его не трогали. Но ведь его цепляли вновь и вновь, упиваясь безнаказанностью! Может, стоило не побояться получить в нос, но сохранить чувство собственного достоинства? А мама? Не пора ли стать для нее по настоящему опорой в жизни. Вымести из их жизни этих ее случайных прилипал и, наконец, стать нормальной, счастливой семьей? Не совсем же мать безнадежна! Миша посмотрел на открытое окно. Меньше часа назад он готов был прыгнуть вниз, чтобы свести счеты со своей никчемной жизнью. А кто виноват в том, что она такая? Да он, Михаил Сотников, главный виновник своих несчастий! Повинуясь необъяснимому порыву, он влез в открытое окно подъезда и стоя на узком подоконнике, взглянул вниз. Холодный порывистый ветер бросал в лицо редкие крупные снежинки. Было немножко страшно и весело чувствовать у самых ног глубокий провал в семь этажей. Непривычно бодрящее чувство полета. Он подался наружу, насколько позволяла рука, которой он держался за верх рамы. Адреналин кружил голову, захотелось крикнуть что-нибудь дурашливо-веселое. Вот дурак! Он хотел найти решение всех своих проблем там внизу, а оно в нем самом. Только стоит взять себя в руки, выпрямить сгорбленную спину. Поверить в себя!

К подъезду свернул проходящий по пешеходной дорожке мужчина. Подняв голову вверх, он увидел стоявшего в окне подростка и ускорил шаг. Миша тоже увидел его и, нагнувшись, собрался запрыгнуть в подъезд. Сквозняк, рванувший вверх по подъезду в открытую входную дверь, с силой толкнул створку окна и ударил по пальцам руки подростка. Боль была настолько сильной, что рука рефлекторно отдернулась, а ноги соскользнули с подоконника наружу. Другая рука метнулась внутрь, но ударила в стекло окна. Не выдержав удара, треснувшее стекло разбилось. В панике скрюченные пальцы вцепились не в раму, а в острые, словно бритва, зазубренные осколки стекла. Вес падающего тела резко дернул руку, стекло срезало подушечки пальцев до кости, и Миша сорвался вниз. Его крик оборвался на самой высокой ноте визга, и сердце мальчишки не выдержало. О каменный козырек гулко ударилось уже бесчувственное тело, ломая кости и раскалывая череп…