«…Я все-таки люблю осень. Несмотря на то, что небо часто бывает хмурым и печальным, идут дожди, а сильный ветер заставляет деревья склоняться до самой земли, как будто хочет заставить их подтвердить свое могущество и власть. Осень красивая. Красивая, переменчивая и печальная — как женщина. Наверное, именно такой будет женщина, которую я когда-нибудь встречу и буду любить: красивой и грустной, как осень…»

— Обязательно встретишь, Мишка… Обязательно!

Откинувшись на жесткую спинку стула, Саша прикрыла глаза, почувствовав влагу сквозь сомкнутые веки. Ох уж эта вечная и неизлечимая ее сентиментальность! Стрелки циферблата соединились на самой вершине, и одна, более проворная и длинная, уже начала медленно спускаться вниз, за полночь, к началу следующего дня. Тусклый свет настольной лампы вытянутым прямоугольником освещал стопку тетрадей, аккуратно сложенную на кухонном столе. Тетрадь Миши Андреева была последней. Задумавшись всего лишь на секунду, Саша решительным росчерком вывела круглую «пятерку» и, после очередной недолгой паузы, все же прибавила к ней коротенький, едва заметный, минус. «Все-таки» было написано слитно, в слове «могущество» вместо «о» стояла «а»… Впрочем, это был спорный вопрос, потому что почерк у Миши Андреева был неразборчивый. Предположим, что это все-таки «о». Еще четыре-пять орфографических ошибок тоже можно списать на неразборчивость почерка. Запятые отсутствуют там, где надо и присутствуют там, где не надо. Но это можно условно назвать индивидуальностью, авторским стилем. Авторский стиль Миши Андреева, учащегося второго курса профессионально-технического училища, будущего слесаря-сантехника, если повезет…

Саша улыбнулась. Нет, не поднимется у нее рука поставить «тройку» после этих слов. И даже на «четверку» не поднимется. Потому что это сочинение нельзя назвать ни удовлетворительным, ни даже просто хорошим. Такие слова шестнадцатилетнего парня дорогого стоят, Саша это знала по собственному опыту четырехлетней работы в бывшем восемнадцатом ПТУ, которое, следуя традициям современности, не так давно переименовали в строительный колледж. Как тяжело, порой просто неимоверно трудно бывает достучаться до них, этих по большей части обозлившихся, закрытых, запущенных мальчишек. Мальчишек, глубоко обиженных на взрослых за то, что взрослые закрыли окна, не дождавшись их возвращения. Закрыли окна…

Почти пять лет прошло с тех пор, как Саша узнала о том, почему дети становятся жестокими. В тот вечер она сидела дома с шестилетним Никитой, соседским мальчишкой, которого оставили под ее присмотром родители, уехавшие на вечеринку. У Саши не было абсолютно никакого опыта общения с маленькими детьми, и она даже представить себе не могла, как будет развлекать Никитку целый вечер. Но положение спасла книжка. Старая потрепанная книжка шестьдесят девятого года издания, которую принес с собой малыш и, робко протянув почти незнакомой тете Саше, спросил:

«Почитаешь? Мне уже читала бабушка эту книгу, два раза, но я хочу еще…»

«Почитаю, — ответила Саша, с интересом рассматривая обложку, на которой был изображен летающий мальчик. — Джеймс Барри. Питер Пен. Это, кажется, про пиратов? Или, нет, про индейцев?… Прости, я, кажется… Это было так давно…»

Саше почему-то стало немного стыдно от того, что она, филолог по образованию, толком не знала, о чем эта книга. Филолог, это во-первых, а во-вторых, она тоже была когда-то ребенком, и значит, должна была знать вдвойне… Но Никита не собирался ее стыдить:

«Ну да, и про пиратов тоже, и про индейцев, только это там не главное… Они, знаешь, летают. Летают, по-настоящему!»

«Летают?»

«Ну да, летают себе!»

«А ты хотел бы?»

«Спрашиваешь! Только…»

«Что — только?»

«Да нет, ничего. Я знаю, что моя мама не такая. Она бы не закрыла окно. Ни за что не закрыла бы!»

Тогда Саша еще не знала, что этой книге суждено будет стать ее Библией. Тогда она еще не совсем отчетливо поняла, о чем говорит Никита. Поняла позже, когда сама погрузилась в текст, листая страницу за страницей, перебегая глазами от строчки к строчке, чувствуя, как гулко и быстро стучит сердце внутри. Она словно сама оказалась там, на этом острове фантазий, среди пропавших мальчиков, забывших о том, что когда-то у них была мама.

«Мы улетаем, словно самые бессердечные существа, живем, ни о ком не думая, а потом, как только нам потребуется особое внимание, мы благородно возвращаемся домой, уверенные, что нас встретят объятиями, а не шлепками…»

Саша остановилась, на секунду задумавшись о том, насколько простой порой бывает истина.

«Ну же, читай дальше!»

«Так велика была их вера в материнскую любовь, что они решили: еще немножко можно ни о ком не думать! Только у одного из них не было этой веры, и, услышав конец сказки, он глухо застонал.

— Что с тобой, Питер? — вскричала Венди, подбегая к нему.

Она решила, что он заболел, и стала осторожно его ощупывать.

— Где у тебя болит?

— Это совсем другая боль, — сказал Питер загадочно.

— Какая же? Говори!

— Венди, ты не знаешь, что такое матери!

В ужасе мальчики окружили его. Его волнение их напугало. И он поведал им то, о чем молчал до сих пор.

— Было время, когда я, как и вы, думал, что моя мама всегда будет держать окно открытым, и я не возвращался много лун подряд. И вот наконец я прилетел домой. И что же? Окно было заперто, мама совсем забыла обо мне, а в моей кровати спал другой мальчик!

— Ты уверен, что все мамы такие?

— Да!

— Так вот оно что! Изменщицы! Жабы!…»

Саша сделала паузу, пытаясь отдышаться и немного успокоиться.

«А моя мама никогда не закрыла бы окно, — снова повторил Никита, как будто убеждая себя, — не закрыла бы!»

«Конечно, нет! — Саша прижала к себе его голову, слегка коснулась губами макушки. — Не закрыла бы. Она бы тебя ждала. Ждала, пока ты налетаешься и вернешься к ней. Ведь ты бы все равно когда-нибудь налетался и захотел вернуться, правда?»

«Правда!»

В тот вечер она очень долго сидела в кресле неподвижно, накрывшись пледом. И думала о том, что в жизни все гораздо проще, чем кажется на самом деле. Оказывается, нужно всего лишь оставлять окно открытым. Не закрывать его и верить в то, что когда-нибудь человек, которого ты любишь, вернется к тебе. Так просто — и в то же время так сложно. Попробуй, выдержи, ведь в окно не всегда светит солнце. Бывает снег, дождь, сильный ветер. Бывает осень и бывает зима…

«Ты просто сумасшедшая. Какая к черту может быть литература в этом ПТУ? Если его колледжем обозвали, все равно — суть-то осталась прежней! Да ведь они же там все наполовину отмороженные! Куда ты прешься со своим Достоевским и Цветаевой, Сашка? Неужели думаешь донести до них смысл высокой поэзии? У них ведь глаза — пустые! Они в жизни если что и читали, то это, наверняка, был букварь. Дура, тебе ведь аспирантуру у Гольдина предлагали! Дура…»

Реакция большинства однокурсниц на ее решение пойти после окончания университета преподавать литературу в бывшем восемнадцатом ПТУ была практически однозначной, разными были лишь эпитеты, которыми ее награждали: дура, идиотка, чокнутая, маразматичка… Кристина подобрала самый красочный и емкий, на свой взгляд, эпитет — камикадзе. Восемнадцатое ПТУ славилось тем, что едва ли не половина его питомцев были условно осужденные, и почти все находились на учете в детской комнате милиции, отчего само училище приобрело в городе неофициальное название «тюремный филиал». Немногим из закончивших училище удавалось использовать полученные знания на свободе. Рано или поздно почти каждый третий оказывался там, куда, казалось, и сам стремился.

Саша никогда ничего не возражала и не пыталась объяснить — просто улыбалась немного снисходительно. Она-то знала, в чем причина. Знала и верила в то, что никакие они не отмороженные, что пустые глаза — это только маска, скрывающая боль от того, что окна оказались закрытыми. Вот и все. И ей нужно было попытаться открыть эти окна, попытаться во что бы то ни стало. Иначе она просто не могла — уж такой родилась на свет, и ничего с этим не поделаешь. Огромные темно-синие глаза, насмешливые пухлые губы и белые вихрастые пряди она получила генетическим путем точно так же, как любовь к поэзии и стремление к торжеству справедливости. «Стремление к торжеству справедливости» звучало слишком патетично. И Саша никогда не пользовалась этими словами для того, чтобы выразить свои мысли. Она просто говорила: «Я хочу, чтобы все было хорошо…»

— Красивой и грустной, как осень… — повторила Саша вслух, откладывая в стопку последнюю тетрадь. — Молодец, Мишка. На самом деле, молодец.

Впрочем, проверенная тетрадь была не последней. Теперь Саша пожалела о том, что не оставила ее напоследок. Горькую пилюлю всегда лучше запивать сладким сиропом: она помнила, как в детстве бабушка всегда давала ей ложку варенья после горького травяного отвара от кашля. «Девясил, — ласково повторяла бабушка, сочувственно гладя на Сашу, которая корчилась от горечи, — это значит — девять сил. Девять добрых сил, которые помогут тебе выздороветь». «Если эти силы добрые, то почему они такие горькие, бабушка?!» — искренне возмущалась Саша. Она и теперь, повзрослев, с трудом верила в то, что добро может быть таким горьким на вкус. Все-таки, нужно было оставить сладкую ложку напоследок.

Но теперь уже ничего не поделаешь. Вздохнув, она открыла синюю измятую тетрадь с изображением Бритни Спирс на обложке.

«За что я люблю осень». Название темы сочинения на первом листе было написано четким почерком, без ошибок, и снабжено жирной увесистой точкой. Но дальше не было ни одного слова. Был рисунок. Большой, занимающий почти всю страницу. Высокое дерево, согнувшее ветви, видимо, под напором сильного ветра. Листья, летящие в разные стороны, тучи на низком небе. Два человека. Один из них, с жестким ежиком волос, выступающим вперед жестким подбородком и запавшими скулами был точной копией автора сочинения-рисунка. Другой была девушка с огромными, в половину лица, глазами, очками на переносице и небрежно собранными в пучок на затылке прядями белых волос. Это была она, Саша. Александра Алексеевна. Сходство было стопроцентным, пояснения не требовались.

У парня были спущены штаны вместе с нижним бельем. Девушка стояла перед ним на коленях, и, судя по выражению лица объекта своей страсти, доставляла ему фантастическое удовольствие…

Быстро захлопнув тетрадь, Саша зажмурилась. Завтра. Это завтра у нее будет непроницаемое лицо, ироничная, немного снисходительная улыбка на губах и ледяное спокойствие в голосе. За ночь она успеет подобрать слова, с утра несколько раз прорепетирует свою речь перед зеркалом, проследив за тем, чтобы не дрогнул ни один мускул на лице. Она з нала, что завтра будет внешне неуязвимой. Никому и в голову не придет, насколько беспомощной и беззащитной она чувствует себя сейчас. Как ей страшно и больно глотать эту горькую пилюлю, как невыносимо сложно заставить себя поверить в то, что добро может быть таким отвратительным на вкус. Никто не догадается. Саша знала, потому что это был далеко не первый ее опыт. Пожалуй… Пожалуй, стоит похвались его. Сказать, что он замечательный художник. Ведь это на самом деле так — парень одаренный. Он прекрасно рисует. Саша будет говорить правду, и от этого ей будет легче. Она не станет его обманывать. Она просто пожалеет о том, что он так бездумно растрачивает свой дар. Что тратит на пошлость то, что могло бы служить прекрасному. Пожалуй…

Телефонный звонок отвлек ее от тягостных размышлений. Покосившись на часы, она с удивлением и возрастающей тревогой подумала о том, что для звонков время слишком позднее.

— Алло!

— Не сомневалась ни секунды в том, что в такое время суток великий Макаренко не может спать. Первый час ночи — подумаешь! Самое время для проверки тетрадей или для планирования урока литературы…

— Кристина, это ты! — облегченно выдохнула Саша, услышав голос подруги, и рассмеялась: — В самую точку попала! Тетради проверяю!

— Ну и как? Много ли юных гениев среди рабочей молодежи?

— Попадаются, — уклончиво ответила Саша, — причем не только в области литературы.

— Да ну! — недоверчиво произнесла Кристина, но, видимо, заметив странные нотки в голосе подруги, сочувственно спросила: — Что, опять Андрюша Измайлов тебя доводит? Что на этот раз?

— Ничего, — Саша не стала посвящать подругу в тонкости последнего инцидента с Измайловым, — прорвемся.

— Прорвешься, — неуверенно произнесла Кристина, — или нарвешься когда-нибудь. Чует мое сердце. Ох, и дура же ты, Сашка…

Несколько минут Саша терпеливо молчала, давая подруге возможность произнести традиционную, повторяющуюся почти ежедневно в течение последних четырех лет, речь. Но наконец она не выдержала:

— Кристина, ты мне позвонила в первом часу ночи для того, чтобы в тысячу пятьдесят восьмой раз напомнить по Гольдина, который предлагал мне аспирантуру? Но, насколько я знаю, Гольдин без меня не умер, а в аспирантуре нет нехватки в научных кадрах…

— Гольдин не умер, — неохотно согласилась Кристина, — а эти твои прыщавые ублюдки…

— Прекрати! — почти закричала Саша, но, спустя секунду, почувствовав неловкость, смягчилась: — Перестань, пожалуйста, Кристина. Ты же знаешь…

— Знаю, — вздохнула ее собеседница, — все я знаю. Это я так. Для профилактики, несмотря на то, что случай безнадежный. Ты тоже меня прости за резкость. Я, на самом деле, не поэтому тебе позвонила. Я тебя сейчас опять уговаривать буду. Пойдем со мной, Сашка!

— Ты опять об этом, — вздохнула Саша.

В течение последних двух дней Саша уговаривала пойти вместе с ней на новоселье к своим друзьям. По странному стечению обстоятельств, эти старые друзья Кристины вселились в тот же дом, в котором жила Саша. Более того, оказались ее соседями сверху.

Кристина была приглашена давно. Во-первых, как давний друг новоселов. Во-вторых, как свободная, а значит, ущербная, по понятиям некоторых, девушка. И не только ущербная, а даже в некотором роде опасная для ревнивых жен свободолюбивых мужей. Совместно с новосельем планировалось осуществить захват Кристининой свободы и независимости: ее собирались познакомить с каким-то «неотразимым, вот увидишь!» парнем, который тоже засиделся в холостяках. Видимо, неспроста, а потому что знал, что рано или поздно он встретит Кристину и полюбит ее всей душой. Кристина рассуждала об этом с присущей ей долей сарказма, но знакомству особенно не противилась — было интересно посмотреть, что же за сокровище они откопали. И вот за два дня до намеченной даты выясняется, что «сокровище», похоже, дорожит собственной свободой и независимостью ничуть не меньше, чем Кристина — своей. Она видела именно в этом причину последовавшего отказа «сокровища», хотя внешне причина мотивировалась более деликатно.

— Пойми, мне не хочется выглядеть акулой. А именно акулой я и буду выглядеть, если буду одна. Машка просто осатанеет, ей кусок в горло не полезет, если я буду сидеть рядом с ее распрекрасным Федором. Она ведь все знает про его творческую натуру. Свет потушат, начнутся танцы — они это любят, знаешь. Не хуже твоих пятнадцатилетних. Топтание на месте с поцелуями и раздеванием. Проходили уже. А если со мной будешь ты, мне не будет так скучно. Мне никогда не бывает с тобой скучно, Сашка, ты ведь знаешь. Еще с тех пор, как мы на первом курсе случайно за одну парту сели, помнишь? Ну, пожалуйста, пойдем со мной!

— Кристина…

— Ну что тебе стоит, бог ты мой! На один этаж вверх подняться, не сломаешься!

— Я не знаю, насколько это удобно. Меня ведь не приглашали…

— А я, по-твоему, чем сейчас занимаюсь? — возмутилась Кристина, — Я тебя что, не приглашаю?

— Ты — это ты, — весомо возразила Саша.

— Это одно и то же. Я скажу, что приду с подругой. Они будут очень рады, во всяком случае, им будет все равно. А мне не будет скучно, и я не буду выглядеть акулой, потому что все время буду сидеть рядом с тобой и общаться только с тобой, и танцевать только с тобой буду! — выпалила Кристина почти на одном дыхании.

— Надеюсь, ты меня раздевать не будешь, — рассмеялась Саша.

— Не буду. Клянусь, — торжественно пообещала Кристина, — ну так как?

Саша остановила взгляд на синей тетрадке, сердце больно сжалось. «Завтра», — подумала она с тоской.

— Саш! — окликнула ее Кристина, — спишь, что ли?

— Практически, — подавляя зевоту, ответила Саша. — Да ладно, черт с тобой. Поднимусь. Не сломаюсь же, на самом деле…

Кристина дала отбой в полном восторге. А Саша, устало опустившись на кровать, долго лежала без сна, мысленно перебирая в сознании детали предстоящего завтра урока литературы и очередного поединка с парнем, уже давно прекратившим попытки достучаться в закрытое окно.

Наступающее утро показалось Денису хмурым. Впрочем, в последнее время даже солнечное утро казалось ему хмурым. Вечная слякоть на дорогах раздражала. Но больше всего раздражала и злила эта затянувшаяся полоса проигрышей. Еще пять-шесть таких вот «удачных» игр, и можно смело распрощаться с мечтой о следующем сезоне в высшей лиге. А там опять пойдет — Красный Кут, Балаково, Пенза… «Красные Текстильщики» и «Заводчане». Только грязь собирать на дорогах провинции и травмировать ноги на полях, покрытых колдобинами, почти без травы. Никакой тебе Москвы, никаких международных турниров. Зарплату, соответственно, урежут как минимум в два раза. Взлетел «Сокол», да только падать оказалось слишком больно… Почему так? Даже осень, его любимое время года, в этот раз не дарит той радости и ощущения вечной свободы, вечного полета.

— Дэ-эн, — раздалось протяжно у него над ухом, — я хочу кофе…

— Ну так пойди и налей.

Денис даже сам на мгновение опешил от собственной грубости. Девушка провела с ним ночь, вернее, пару ночей — это, конечно, не обязывает его на ней жениться, но элементарную вежливость все же нужно соблюдать. Он покосился на Жанну краем глаза, но та оставалась непроницаемой. Все то же выражение безоблачного счастья и беспросветной лени на красивом лице.

— Мне лень, — сказала она и потянулась.

— Мне тоже, — искреннее ответил Денис и поднялся с постели, — но, так и быть, налью.

Таким образом он собирался исправить собственную оплошность. К тому же, подниматься с постели все равно пришлось бы. Через два часа у него тренировка — нужно было еще успеть добраться до стадиона, который находился в противоположном конце города. Кофе и ему не помешает.

Когда спустя несколько минут Денис вернулся в комнату, Жанна стояла у окна в черном кружевном белье, красиво изогнувшись и откинув на спину длинные и густые красновато — каштановые волосы.

— Ваш кофе, мадам, — произнес Денис без эмоций и поставил поднос на столик между креслами.

Жанна промурлыкала что-то невнятное, а потом позвала его:

— Иди сюда. Ну, скорее же!

— Зачем? — немного настороженно поинтересовался Денис, не исключая возможности сексуальной атаки, которая сейчас, перед тренировкой, была ему явно ни к чему.

— Ну иди! Покажу чего!

Денис подошел ближе и проследил за направлением ее пальца в тонком золотом ободке.

— Смотри, какая классная машина! Это, кажется, шестисотый…

— О, боже, — раздражено выдохнул Денис.

Жанна удивленно вскинула брови, не понимая его реакции.

— Послушай, мне вот что интересно… — Денис отошел в сторону и с неподдельным любопытством разглядывал Жанну, слово видел в первый раз. — Вот если бы… Нет, ты представь. Попробуй представить себе на минуту, что ты ослепла. Что ты — слепая.

— Зачем? — Жанна была немного испугана. — Я же…

— Ну, попробуй, — нетерпеливо перебил он, — попробуй. А теперь представь, что тебе дали возможность увидеть мир. Что тебе подарили всего лишь несколько минут… Скажем, пять или десять, в течение которых ты можешь видеть. Потом у тебя снова отнимут эту способность, но эти пять минут… На что бы ты стала смотреть, скажи?

Денис и сам закрыл глаза, пытаясь представить себя в подобной ситуации. Неужели он, как последний идиот, уставился бы на женские ноги, проходящие в этот момент мимо него? Конечно, нет. Он стал бы смотреть на осень. На листья — желтые, красные, грязно-зеленые, которые кружатся в прозрачно-голубом небе. Он стал бы смотреть на осень. А Жанна?

— Я… — она распахнула глаза, словно очнувшись от долго сна. — Конечно, это глупо — пялиться на машины, даже самые крутые. Наверное… я стала бы смотреть на тебя.

— На меня?! — Денис опешил от неожиданности. «Она с ума сошла, что ли?» — подумал он, снова вглядываясь в Жанну. — Но почему?

— Не знаю, — она улыбнулась. — Ты очень красивый. Ты мне нравишься…

— О, боже! — снова выдохнул Денис и безнадежно махнул рукой. Напрасно он затеял этот эксперимент. Было заранее понятно, что ничего интересного не получится. В конце концов, девчонке еще двадцати лет не исполнилось. Может быть, она и правда не видела в жизни ничего более красивого! Просто потому, что не знала пока, как это просто — увидеть самое главное. Ее интересуют красивые тачки, красивые шмотки, а высшим проявлением прекрасного она элементарно считает красивого мужика. Вот тебе и весь сказ!

Издалека, словно из подземелья, раздался телефонный звонок. Денис с большим трудом отыскал телефонную трубку под одеялом, по ходу дела припоминая, что накануне разговаривал по телефону, практически параллельно отвечая на страстные объятия Жанны.

— Ма, это ты?

— А я уж думала, тебя нет. Как дела, Дениска?

— Мам, перестань, пожалуйста, называть меня Дениской. У меня все нормально.

Краем глаза Денис заметил снисходительно-ласковую улыбку, распустившуюся, как розовый цветок, на лице Жанны.

— Я хотела к тебе зайти, с утра котлет нажарила…

— Не надо, мам, — немного смущенно проговорил Денис, — я… У меня есть же еще котлеты. Те еще.

— Понятно. У тебя девушка, да?

— Догадливая ты у меня, — вздохнул Денис.

— Было бы, о чем догадываться, — немного грустно произнесла в ответ Алла Васильевна. — У тебя почти каждый день девушка, и каждый день — новая. Одна уходит, другая приходит… Так и не встретил свою мечту?

— Романтик ты у меня, мама. Причем неисправимый, — улыбнулся Денис. — Не встретил. А если бы встретил, она бы не ушла. Я бы ее не отпустил, ни за что в жизни. Ты уж мне поверь, она была бы сейчас со мной.

— Это кого бы ты не отпустил? — поинтересовалась Жанна сразу после того, как Денис дал отбой.

— Нехорошо подслушивать чужие разговоры, — пожурил ее Денис, на ходу надевая спортивный костюм. — Одевайся, Жанна, мне на тренировку пора.

— А мне, — вкрадчиво произнесла Жанна, — никуда не пора. Я могу остаться и приготовить вкусный ужин к твоему возвращению. Как ты на это смотришь?…

Денис смотрел на это неофициальное предложение руки и сердца резко отрицательно. Позволишь ей остаться сегодня, она на следующий день перевезет к нему чемоданы. Создатель очень неудачно пошутил, сотворив Дениса: он наделил его внешностью мужчины с рекламного плаката «Хуго Босс», но при этом забыл лишить мозгов и критического отношения к жизни, что стало для Дениса большой проблемой. Почти все знакомые девушки почему-то автоматически отметали возможность наличия последних качеств у мужчины, фотография которого достойна быть растиражированной по всему миру, скажем, на обложке журнала «Плейбой». Внутренняя сущность «плейбоя» при этом мало кого интересовала, а столкнувшись с ее проявлениями, половина девушек просто терялась от неожиданности. Но это, впрочем, была лучшая половина. Другая презрительно отворачивалась. Но стоило ли обижаться на это? Может быть, сам Денис виноват в том, что выбирает не тех девушек?

— Ну так что?

— Что? — Денис смотрел на Жанну, как на инопланетное существо, не понимая, как она сюда попала и почему до сих пор находится здесь, на его территории.

— Как ты смотришь на то, чтобы сегодня вечером мы…

Очередная телефонная трель прервала их диалог, и Денис облегченно вздохнул, подумав про себя, что его деликатность когда-нибудь сведет его в могилу.

— Ты еще не ушел? Привет, Денис.

— Привет, Федор. Я уже на выходе.

— Послушай… Я опять о том же. О Машке. Ты же знаешь, какая она… Осточертели уже эти скандалы.

— Что, опять поругались?

— Пока нет.

— Слушай, Федор, ты как баба. Говори яснее, хватит предисловий.

— Может быть, ты все-таки придешь сегодня?.. Если Кристина будет в компании мужчины, я буду гарантирован от очередного приступа супружеской ревности. Ты же знаешь, она патологически меня ревнует ко всем одиноким женщинам, включая своих подруг.

Наконец Денис понял, что приятель снова настойчиво приглашает его на новоселье, от которого он до сих пор отказывался. Он терпеть не мог, когда ему кого-то сватали, ненавидел эти искусственные знакомства при «естественных» обстоятельствах. Кристина, о которой ему в последнее время без конца твердил Федор, представлялась ему некой хищницей, которая только и мечтает о том, чтобы женить на себе хоть какого-нибудь мужика. Но в тот момент он подумал о другом — о том, что вечеринка у Федора может стать отличным поводом, чтобы помешать присутствию Жанны у себя дома сегодня вечером. О том, что ему не придется врать.

— Да, конечно. Я обязательно приду. В шесть, кажется?

— Ты настоящий друг, Дэн! А Кристина — увидишь, она тебе понравится! Она же умница, такая талантливая, любовные романы сама пишет, и красивая! — его приятель испытывал ликование по поводу полученного согласия. К тому же, Денису начинало казаться, что сам Федор реагирует на эту Кристину не совсем адекватно, то есть не совсем так, как подобает женатому мужчине. «Возможно», — подумал Денис и, положив трубку, обернулся к Жанне.

— Сегодня вечером, Жанна…

— Да, я уже слышала. Что ж… Ты мне позвонишь? Номер простой — две двойки и четыре девятки.

— Две двойки и четыре девятки, — механически повторил Денис. — Обязательно. Одевайся, пожалуйста, быстрее, я на тренировку могу опоздать.

— Когда?

— Что значит когда? Через час тренировка…

— Когда позвонишь, спрашиваю!

— Не знаю, Жанна… У меня скоро турнир в Элисте, потом игра в Питере. Не знаю.

Жанна надула губы и опустила вниз черные бархатные ресницы, что означало обиду. Когда за ней захлопнулась дверца такси, Денис облегченно вздохнул, в очередной раз дав себе клятву не заводить больше любовных интрижек.

— А теперь я хотела бы сказать несколько слов по поводу ваших сочинений.

Саша обвела глазами ребят, сидевших за партами, стараясь не фиксировать взгляда на задней парте в правом углу класса.

— Все вы справились с заданием неплохо. Мне было очень приятно узнать, что многие из вас любят осень, потому что я и сама именно это время года люблю больше всего. Вот, например… — Саша отыскала в сложенной пачке тетрадей ту, что была ей нужна, и продолжила: — Например, Сережа Фридман считает, что осень — это пора грустных размышлений. Я тоже так считаю, и все же печаль, на мой взгляд, — это прекрасное чувство, которое облагораживает человека, делает его добрее, прекраснее.

— Унылая пора, очей очарованье! — раздалось торжествующее со второй парты.

Саша улыбнулась в ответ:

— Почти двести лет назад эти слова написал Александр Сергеевич Пушкин. Почти двести раз приходила и уходила осень, и каждый раз была прекрасна по-новому, неповторима. Пушкин любил осень — так же, как и я, как многие из вас. А вот Миша Андреев нашел, на мой взгляд, очень поэтичное сравнение — он сравнил осень с женщиной, красивой и печальной…

— О-о-о! — нестройный гул потянулся со всех концов класса, и торчащие ежики волос почти одновременно обернулись назад. Миша Андреев, невысокого роста худенький парень с темно-карими круглыми глазами слегка покраснел и посмотрел на Сашу, как ей показалось, с укором.

— А по-моему, глупо сравнивать осень с бабой, — раздалось с предпоследней парты. Саша заметила полупрезрительную улыбку на лице Коли Боброва.

— Конечно, бабу можно трахнуть, а осень нельзя. Это и дураку понятно.

Дружный хохот прокатился по классу, и в тот же момент двадцать пар глаз напряженно сосредоточились на Саше, которая должна была продемонстрировать свою реакцию на реплику Андрея Измайлова.

Его глаза были колючими и непроницаемыми, как два покрытых шипами стеклянных шара, заполненных темной и мутной жидкостью. «Пустые глаза», — вспомнила Саша. Нет, его глаза не были пустыми. Да это и не глаза вовсе были, а просто очки. Темные очки, маска, скрывающая человека, который не желает быть опознанным. Никого не хочет подпускать к себе, заранее предупреждая возможные попытки сближения этой отпугивающей, угрожающей маской. Маска убийцы на лице беззащитного в душе подростка. Саша верила в это. И все же ей было тяжело, а поэтому она по старой привычке призывала на помощь те таинственные «Девять Добрых Сил», которые должны были спасти ее и помочь побороть в ее душе зарождение ответной жестокости. Волшебные Девять Сил всегда помогали. Должны были помочь и в этот раз.

— Возможно, это и справедливо, если мыслить такими категориями. Но человеку, в отличие от животного, дан разум и способность испытывать чувства более высокие, нежели примитивное желание совокупления. Я думаю, что человек, лишенный этой способности, должен быть глубоко несчастным… Он достоин того, чтобы его пожалели.

Саша говорила искренне, и большинство, почувствовав эту искренность, обернулось и посмотрело на заднюю парту в правом углу класса с сожалением.

— Чего уставились, уроды? Я себя несчастным не чувствую! — пробасил Измайлов, презрительно скривив губы.

— Я не о тебе говорю, Андрей, — мягко обратилась к нему Саша. — Ты, как раз напротив, на мой взгляд, щедро одарен природой. Ты талантливый человек, а талантливый человек не может быть бездуховным.

— Талантливый, — усмехнулся Измайлов, но в его усмешке Саша все-таки сумела расслышать нотки любопытства.

— Да, талантливый, — подтвердила Саша, — ты прекрасно рисуешь. У тебя, на мой взгляд, прекрасное чувство формы, пространства, объема. Только жаль…

«Только жаль, что чувство юмора отсутствует напрочь» — подумала Саша, но вслух произнесла все же не эту, а заготовленную накануне фразу:

— Только жаль, что ты так бездумно растрачиваешь свой дар. Тратишь на пошлость то, что могло бы служить прекрасному и пробуждать в людях лучшие чувства…

Почти в ту же секунду она почувствовала, что ошиблась. Домашняя заготовка не сработала, а слова, вполне убедительно звучащие на репетиции у зеркала, в классе показались слишком беспомощными. Нужно было обругать, осмеять его — у нее-то, у Саши, в отличие от Измайлова, с чувством юмора все в порядке. Она смогла бы сделать это и заслужила бы стопроцентное одобрение класса. Она получила бы моральное удовлетворение и испытала бы ощущение торжества, отомстив за собственное унижение…

Получила бы? Испытала ли? Саша вздохнула: едва ли. Не для этого она пришла сюда. Если мыслить такими категориями, здесь имеется полный простор для реализации собственных амбиций. «Морально удовлетворяться» можно по сто раз на день. Но как тогда быть с закрытыми окнами? Ведь человек не может слишком долго летать, каким бы сильным он ни казался. Рано или поздно у него устанут руки — и если в тот момент он не найдет ни одного открытого окна, места, где можно было бы приземлиться, если никто не захочет его впустить — он просто упадет вниз и разобьется. И тогда она, Саша, станет соучастницей этого падения… Ну где же вы, Девять Добрых Сил?

— А теперь продолжим урок и наш разговор о Пушкине. Сегодня я расскажу вам о его поэме «Руслан и Людмила». Ни над одним из своих произведений, исключая «Евгения Онегина», поэт не работал так долго и так упорно. Он начал писать поэму, еще будучи студентом лицея. Пушкин в то время был почти что вашим ровесником…

Они уже изучали эту поэму в пятом или шестом классе. Но сейчас вряд ли кто-то из них хотя бы приблизительно помнил ее содержание. Теперь Саше предстояло провести всего несколько факультативных занятий по Пушкину, подбирая произведения по своему усмотрению. Она, почти не задумываясь, выбрала «Руслана и Людмилу». Она любила эту сказку сама и надеялась, что сумеет разделить эту любовь на двадцать частей — на каждого, поровну…

Предисловие было не долгим. Саша поступала вопреки методическим указаниям и рекомендациям по проведению урока, уделяя теории ничтожное количество времени. Она это знала. Но знала и другое — едва стоит ей начать читать, как все они переменятся. Кто-то будет слушать с видимым интересом и вниманием, кто-то — с деланным и напускным равнодушием; с последней парты наверняка прозвучит парочка изощренных комментариев, но большинство класса на них не отреагируют. Они будут слушать Пушкина. А Саша будет читать… А потом прозвенит звонок — и если он застанет ее на половине фразы, эта фраза не останется неоконченной. Они будут слушать дальше.

Перед уходом Саша забежала в учительскую.

— Ох, и удивляюсь я вам, Александра Алексеевна!

Она улыбнулась, поймав приветственный взгляд высокого молодого человека с копной рыжих волос и веснушками на лице. Владимир преподавал в училище физику.

— Чему же вы удивляетесь, Владимир Николаевич?

— Гипнотизируете вы их, что ли? Ведь сидят — как мертвые, и слушают, черти! У меня на уроках никогда такой тишины не бывает. Я сегодня мимо вашего кабинета проходил, остановился на секунду… Как там было? — он наморщил лоб, мучительно пытаясь что-то вспомнить: — Ах, если мученик любви страдает страстью безнадежно, хоть грустно жить, друзья мои… Кат там было?

— Однако жить, — улыбнувшись, закончила Саша, — еще возможно!

— Вот-вот? Ведь слушают же, черти! Как это вы, а?

— Это не я, Володя, — улыбнулась она, — это Пушкин. Я здесь ни при чем.

— Убегаешь уже, Саша? — он посмотрел на нее пристально, слегка прищурившись.

— Да, убегаю. Меня сегодня в гости пригласили. На новоселье.

— В гости, значит, — медленно произнес он, — ну, тогда… Тогда ладно.

— А что? — спросила Саша, почувствовав, что он не все сказал.

— Да нет, ничего. Это я так. У меня лишний билет в театр был, но если в гости…

— Очень жаль, Володя. Как-нибудь в другой раз, ладно?

— Ладно, — согласился он.

— До завтра, Володя!

— До завтра!

Саша скрылась в дверном проеме, чувствуя на себе его пристальный и задумчивый взгляд.

Новоселье оказалось не слишком людным, но шумным. Саша с любопытством оглядывала окружающих ее молодых людей. Безусловным «гвоздем программы» был Федор. Он практически не умолкал, рассказывая то анекдоты, то случаи из жизни, скорее напоминавшие анекдоты. Его жена Маша действительно была несколько напряжена. Она была красивой, но, на взгляд Саши, красота ее была холодноватой, застывшей и несколько условной, потому что, если дать волю воображению и представить себе Машу без умело наложенного макияжа и тщательно уложенной прически, получилась бы гораздо более живая и интересная женщина. Пусть не такая яркая, немного растерянная от собственной неприкрытой беспомощности, зато — живая. Другая пара — Антон и Вероника — были новобрачными, очень милыми, симпатичными и удивительно похожими друг на друга. Оба русоволосые, с короткими стрижками-ежиками, напомнившими Саше ежики ее «потерявшихся мальчиков», синеглазые и круглолицые. Они поженились всего две недели назад и были полностью поглощены друг другом. В глубине души Саша сомневалась в том, что они вообще заметили ее присутствие и сознают повод, по которому собрались.

— Денис задерживается! — торжественно объявил Федор. Настолько торжественно, что Кристина, не удержавшись, рассмеялась:

— Что, государственные дела не дают возможности расслабиться господину президенту?

— Какие государственные дела, он же футболист, — пояснил Федор, на короткое мгновение напрочь утратив свое чувство юмора. — Вратарь. Отличный вратарь, между прочим! Такие мячи ловит!

— Ну, это тоже важно. Почти что президент. Честь державы нужно отстаивать на всех уровнях, а футбол у нас, как известно, в почете. Правда, Саш? — Кристина обернулась к Саше, ища поддержки.

Саша заметила язвительный огонек в ее глазах. Пожалуй, она придает все-таки гораздо большее значение этому знакомству, чем пытается показать. По крайней мере, так показалось Саше. Она подумала об этом еще в тот момент, когда стала свидетельницей реакции Кристины на сообщение Федора о том, что Денис все же придет на новоселье. Глаза Кристины потемнели. Саша была знакома с Кристиной давно, а потому знала, что потемневшие глаза — сигнал о том, что душа ее всколыхнулась.

— Не знаю, — Саша решила не поддерживать язвительного тона подруги, прежде всего потому, что не видела для этого оснований. Ей больше хотелось поддержать Федора, который выглядел немного нелепо, а оттого трогательно. Он напряженно вглядывался в глаза Кристины, словно искал подтверждения своей догадке: кажется, кто-то пытается оскорбить его друга. При этом Федор, за неимением нужного количества стульев в доме, сидел на низком пуфике и смотрел на Кристину снизу вверх.

— Он футболист? А в какой команде играет? — задавая этот вопрос, Саша невольно улыбнулась, заметив искры в глазах Кристины. Подруга, определенно, посчитала ее предательницей, переметнувшейся на сторону врага.

— В «Соколе», — просиял Федор, — в высшей лиге.

— Пока — в высшей! — Кристина, в отличие от Саши, оказалась в курсе футбольных событий, происходящих в стране. — Наверное, очень хорошо играет. Такие мячи ловит — фантастика! Жаль, что последний сезон.

Федор тут же принялся горячо рассуждать о травмах, преследующих футболистов, бестолковой политике тренерского состава, неоправданных растратах и немотивированных заменах части основного состава. Кристина пыталась с ним спорить, а Саша лишь наблюдала, улыбаясь. Она и сама не знала, отчего в этот вечер у нее было такое хорошее настроение. Со временем в разговор вступила и Маша, а пару фраз подкинул даже вечно поглощенный своей Вероникой Антон.

— Послушайте… У нас что — нет другой темы для беседы? У нас как будто не новоселье, а заседание совета футбольной федерации! — окончательно вспылила Кристина, почувствовав, что сдает позиции в споре. — Что же это за человек такой, который еще и появиться не успел, а все присутствующие, в том числе лично с ним не знакомые, битый час только о нем и говорят! Антон, ты ведь тоже не знаком с этим… Денисом?

— А? — только и смог произнести Антон, и Кристина махнула рукой.

— Мы не о нем говорим, а о футболе, — возразил Федор, — а человек он на самом деле очень интересный. Сама увидишь.

— Слышала уже об этом. Сто раз. Давайте лучше о чем-нибудь приятном и менее спорном.

Саша понимала, чем вызвана эта неосознанная агрессия Кристины. Если бы этот почти мифический Денис проявил побольше заинтересованности Кристиной и не отказывался бы от встречи, если бы решил прийти не в самый последний момент, а проявил стойкое желание посетить вечеринку и познакомиться с ней с самого начала — Кристина, вероятно, не реагировала бы так остро. Но в данной ситуации она чувствовала, что ее сначала отвергли, а потом милостиво согласились на встречу, только из уважения к старому другу.

— Он меня бесит. Уже заранее, — шепнула она Саше, — а ты — предатель.

— Я не предатель, — таким же приглушенным шепотом ответила Саша, — мне просто стало жалко Федора. Кажется, он твоего Дениса очень высоко ценит и очень болезненно реагирует на любую попытку критики в его адрес.

— Он такой же мой, как и твой, — недовольно пробурчала Кристина, и Саше пришлось извиниться. Кристина извинение приняла и в знак примирения подняла бокал. Через несколько минут мир за столом был окончательно восстановлен. Разговоры о футболе и о Денисе прекратились, Федор снова стал шутить, а Маша неотступно следила за каждым его взглядом.

— Спрашивает, значит, один мужик другого… — прервавшись на мгновение, Федор опрокинул рюмку водки, сочно и с хрустом закусил соленым огурцом. — Ты где говорит, работаешь? Нигде, мужик отвечает. А что, говорит, делаешь? Ничего, мужик отвечает. Слушай, это же отличное занятие, мужик говорит. Да, отличное, но зато конкуренция какая!

Саша улыбалась. Ей просто нравился Федор, нравилась его мимика, притягивало обаяние, исходившее от него. В другой ситуации она бы уже давно сошла с ума от такого количества анекдотов.

— А вот еще, слушайте…

Но начать рассказывать следующий анекдот Федору не пришлось. Раздавшийся звонок заставил его подскочить с места.

— Ну, наконец-то! Тоже мне, президент, лицо государственной важности! — на ходу ругался Федор, довольно потирая руки. Он ни на минуту не сомневался в том, что сейчас в компании появится наконец долгожданный предмет вспыхнувшего раздора. Денис.

Саша, прищурив близорукие глаза, всматривалась в темноту тускло освещенного коридора. И почти сразу столкнулась с его глазами. Столкнулась — и долго не могла отвести взгляда, не в силах объяснить себе этого странного притяжения. Как будто с этой минуты она потеряла способность контролировать собственные действия, безвольно повинуясь неведомой силе, с которой до сих пор еще ни разу в жизни не сталкивалась и потому не знала, как ей противостоять.

По дороге Денис купил большой букет белых лилий в качестве подарка хозяйке дома. Он знал, что Маша любит цветы больше всего на свете — возможно, даже чуть больше, чем она любит Федора, каким бы странным ни показалось это сравнение. Он не успел приехать вовремя, потому что задержался на тренировке, и вместе с букетом цветов собирался преподнести Маше букет извинений. Его немного тяготила мысль о навязанном ему знакомстве с Кристиной, но в конце концов решив, что это знакомство его ни к чему не обязывает, вообще перестал об этом думать.

— Ну, наконец-то! — Федор попытался сделать суровое лицо, но, поскольку был на это в принципе не способен, почти через секунду рассмеялся. — А мы тебя заждались! Послушай, Дэн…

Федор говорил еще что-то. Но Денис его уже не слышал.

Там, в глубине комнаты, он увидел свет. В ту же секунду что-то оборвалось внутри, как будто его пронзил электрический заряд. И он почувствовал, что этот свет зовет его, манит к себе, не давая возможности сопротивляться.

«Что это?» Он так и не смог ответить на этот вопрос, не понимая, что происходит. Медленно, словно на ощупь, он продвигался вперед, к источнику света, не замечая смятения на лицах окружающих людей. Ему казалось, что он двигается слишком медленно, словно сквозь толщу воды, делающей очертания расплывчатыми, что его отделяет от источника света огромное расстояние. Хватит ли сил его преодолеть? Хватит ли времени дойти до света, дотронуться до него, пока он не погаснет?

Он не замечал удивления и растерянности на лицах окружающих его людей, не замечал насмешки, появившейся на лице Маши. «Так вот она какая… — первая осознанная мысль промелькнула у него в сознании, и в ту же секунду он почувствовал, что эти слова не передают и сотой доли того, что он сейчас чувствует; и все же продолжал мысленно повторять их, как заклинание: — Вот она какая…»

Последние шаги — и вот наконец он приблизился к свету. Водная муть расступилась, и теперь он смог четко разглядеть девушку, стоящую перед ним. «Вот она какая…»

— Здравствуйте, Кристина…

Огромные глаза распахнулись еще шире. Тонкие брови медленно поползли вверх, изогнувшись легкой волной. Что-то было не так. Он почувствовал, как где-то внутри шевельнулась тревога. Но свет все еще горел, несмотря ни на что. Он не сразу понял, что означает этот взлет бровей и удивление на лице.

— Нет, — услышал он, и в ту же секунду тревога полностью заполнила собой каждую клеточку души. «Нет» как эхо, на сотни разных голосов, без конца звучало в сознании. «Нет» показалось окончательным приговором чуть было не сбывшемуся нечаянному счастью.

— Саша, — произнесла она едва слышно, — меня зовут — Саша.

— Саша, — повторил он так же тихо, и снова: — Саша…

Чувство реальности вернулось к нему спустя секунду. Перед ним стояла девушка. Только глаза — эти глаза и заставили его сойти с ума. Он понятия не имел о том, сколько времени они стояли вот так, глядя друг на друга, веря и не веря в то, что с ними происходит. На мгновение он опустил взгляд. Ему было больно смотреть на свет, и он тут же увидел лилии. Он ни секунды не сомневался в том, что купил эти цветы для нее. Только для нее одной, потому что знал, что встретит ее. Непременно встретит — ведь когда-нибудь это должно было произойти. Он уже протянул руку, чтобы отдать ей букет, но в это время услышал, словно издалека:

— Эй, Денис, с тобой все в порядке?

Машинально он проследил взглядом в том направлении, откуда раздался голос, и увидел лицо Маши. Маша — она была здесь. И Федор, и еще какой-то парень с девушкой, и еще одна девушка… Дрогнув, его рука опустилась.

— Маша… Это тебе, — сказал он, но не сделал ни одного движения, а потому остался непонятым.

— Что мне? — он снова не заметил насмешки.

— Цветы. Знаешь, белые лилии — цветы девы Марии…

— Денис… — Маша подарила ему счастливую и самую искреннюю улыбку, на которую только была способна. — Ты прелесть.

Теперь он смотрел на Машу. Она даже немного смутилась от того, каким напряженным был его взгляд. А он смотрел, чувствуя, что только таким образом сможет наконец справиться со своим наваждением — если будет долго-долго смотреть на Машу, на ее лицо. Маша была подтверждением того, что он, по крайней мере, не спит. Ему даже захотелось дотронуться до нее, чтобы доказать себе, что она — настоящая, живая, что она на самом деле здесь, рядом, что она реальна, и поэтому все остальное — тоже…

Все остальное. Он медленно повернул голову и снова увидел Сашу. Она показалась ему еще более прекрасной, если такое вообще возможно. Но он уже сумел взять себя в руки, самообладание вернулось к нему, и даже чувство легкого удивления и смущенного неприятия своей реакции на эти глаза стало зарождаться где-то в глубине. Рядом с Сашей сидела еще одна девушка. Эта девушка тоже была незнакомой. Поймав ее взгляд, Денис немного смущенно улыбнулся.

— Кристина, это, видимо, Вы…

Она кивнула, рассматривая его пристально и немного холодно, но не без интереса.

— Очень приятно. А я — Денис, — он протянул девушке руку, изо всех сил стараясь не смотреть туда, куда смотреть было больно.

— Без комментариев, — почти про себя проговорил Федор и поставил единственный оставшийся стул, сбереженный специально для Дениса, рядом с Кристиной. — Садись.

Денис послушно опустился рядом, продолжая осматриваться вокруг. Напротив сидели еще двое незнакомцев.

— Ты бы представил его, Федор, чтобы недоразумений больше не возникало, — с легкой усмешкой в голосе произнесла Маша. Денис заставил себя улыбнуться ей. Машка от природы обладала потрясающей интуицией и умела чувствовать обстановку, как самый лучший разведчик. Ей не надо было ничего объяснять: она поняла даже то, чего сам Денис понять был не в состоянии. Машка с самого детства была его другом. Она знала его очень хорошо, почти как саму себя. И она была немного шокирована: она понимала, что произошло, но не могла найти никаких объяснений случившемуся.

Разговор за столом не клеился. Маша и Вероника, через некоторое время прекратившие попытки разговорить мужчин, начали говорить про кактусы. Денис теперь внимательно смотрел на Веронику, улыбаясь ее немного детской восторженности:

— Непостижимые растения. Удивительные, нереальные формы! Ты же видела у меня, Маша, на южном подоконнике астрофитум с желтыми цветами? В начале декабря должен опять зацвести…

— Да, я помню… А у меня сгнил такой цветок.

— Это от излишней влажности. Астрофитум не любит чрезмерной влажности, он погибает… — сказала Саша почти что грустно.

Денис снова посмотрел на нее. У него было достаточно времени для того, чтобы окончательно прийти в себя. Впрочем, он не был в этом уверен. Теперь он уже ни в чем не был уверен, а потому боялся, что с ним снова произойдет что-то непредвиденное.

Она как будто скорбела о погибшем цветке. «Странная, — подумал Денис. — Странная, нереальная какая-то девушка. Как будто выдуманная. Разве бывают такие?»

Он продолжал рассматривать ее, веря и не веря в то, что сможет оторвать взгляд без особых усилий, как только ему захочется перестать смотреть на Сашу. Глаза ее действительно были огромные. Но дело было не в этом. Денис видел девушек с большими глазами, но в этих глазах была скрыта какая-то тайна. Саша смотрела на мир так, как будто хотела прокричать миру: я здесь, я рядом, я все сделаю для тебя! Глаза были грустные — но это была не та меланхолическая грусть, которая делает женскую беззащитность и слабость столь привлекательной для мужчины. Это была настоящая скорбь, боровшаяся в самой глубине этих глаз с надеждой и верой в то, что все кончится хорошо. Надежда побеждала, но скорбь оставалась, притаившаяся и готовая в любой момент выплеснуться и заполонить своей мутью эту безоблачную озерную синеву. И было что-то еще. Что-то еще, чего он никак не мог объяснить. Может быть, эти глаза были слишком синими, нереально синими…

Он почувствовал, как Федор, сидящий справа, легонько толкнул его в бок. Денис поднял протянутую ему рюмку и, оглядевшись по сторонам, понял, что все от него чего-то ждут.

— Тост в честь новоселов. Ты сегодня его еще не произносил, — тут же пришла ему на выручку Маша.

— Тост. Ах, да, тост…

Денис встал, не вполне отчетливо сознавая, уместна ли подобная торжественность — может быть, можно было произнести тост, и не вставая с места.

— Я хотел бы…

Он хотел бы, чтобы все люди, сидящие сейчас вокруг него, испарились. Испарились хоть на некоторое время. Исчезли, подарив ему возможность смотреть в эти глаза, не отрываясь. Тогда, возможно, он понял бы… «Слишком синие. Нереально синие. Может быть, поэтому…»

— Хотел бы сказать вам, дорогие мои Федор и Маша, что я искренне…

Он снова замолчал. Замолчал, как оказалось, надолго.

— Все понятно. Ты искренне желаешь нам счастья. Не судите его строго, он же спортсмен. А когда есть сила, то, как известно, все остальное если и требуется, то в весьма умеренных количествах, — рассмеялась Маша. Единственная, наверное, из присутствующих за столом догадавшаяся, что затянувшаяся пауза — не просто пауза, а конец его речи.

Денис благодарно улыбнулся в ответ. Машка его все-таки поддержала, несмотря на то, что поддержка была несколько язвительной. Он и сам злился на себя за это наваждение, но мысли неотступно бились в тупике, не в силах вырваться из замкнутого круга: «Что-то еще…»

Впрочем, Машка на самом деле оказалась молодцом. Она сумела всех развеселить, и Денис был рад этому, несмотря на то, что поводом для шутки послужил он сам, что при других обстоятельствах неминуемо задело бы его самолюбие. Федор снова принялся блистать остроумием. Его запас историй был неисчерпаем. Несмотря на то, что Денис знал Федора уже много лет, большинство из этих историй даже он слышал впервые. Через некоторое время Денис успокоился настолько, что даже оказался способным поухаживать за Кристиной, подложив ей в тарелку салата; он даже сделал ей комплимент, правда, тут же забыл, о чем он. Время шло странными скачками — то тянулось медленно, как загустевший сироп, то летело стремительно, как стрела. Это было в те моменты, когда он смотрел на Сашу. Иногда их взгляды встречались. Она смотрела спокойно и дружелюбно, а он — напряженно, боясь, что ему опять не хватит времени, чтобы насмотреться и понять наконец, в чем загадка. Так и случалось — каждый раз, когда он, казалось бы, уже был близок к цели, она опускала глаза, отводила взгляд в сторону, обращая свой свет на кого-то другого. Встречаясь с ней взглядом, он изо всех сил пытался услышать ее, расшифровать сигналы, посылаемые этим светом, и каждый раз разочарованно убеждался в том, что на самом деле она молчала. Она просто смотрела, светила — и все. Как светят далекие звезды, связанные вечным обетом молчания. Возможно, если бы кто-то невидимый и могущественный позволил им нарушить этот обет, они могли бы сказать многое…

Ему нравился ее голос. Приглушенный тембр и нестройный ритм речи напоминали неуверенные движения пианиста, который проводил по клавишам дрожащими пальцами, пытаясь воспроизвести давно придуманный и уже почти забытый мотив, родившийся в душе в минуту потрясения, в момент откровения, который бывает в жизни лишь однажды. Нравились ее волосы. Легкие, воздушные, полупрозрачные и белые, как пух тополей, как перистое облако…

Иногда он ловил укоризненные и немного растерянные взгляды Маши и пытался призвать на помощь рассудок. Тополиный пух вызывает аллергию. Облако — только сгусток испарений с Земли, закрывающий солнце. Музыкант с дрожащими пальцами — это всего лишь непрофессионал или алкоголик, не успевший похмелиться. А глаза… Таких глаз не бывает. Это оптический обман, это синие линзы… Или — просто сон. Но через секунду, снова поймав синий взгляд, чувствовал, что все его аргументы «против» разбиваются на сотни мелких осколков, которые уже нельзя склеить. Машка требовала от него невозможного…

Вечер близился к концу. Федор пару раз зевнул. Антон и Вероника исчезли как-то незаметно. Денис не был уверен в том, что они попрощались. Следом за Антоном и Вероникой поднялась с места Кристина.

— Я, наверное, пойду, Маш. Уже поздно, да и вы устали, наверное…

Хозяева не слишком-то возражали. Через минуту после того, как Кристина вышла из комнаты, Федор снова толкнул Дениса в бок:

— Чего сидишь-то? Проводи, поздно уже, темно на улице!

Денис неохотно поднялся с места. В тот же момент поднялась и Саша. Их взгляды снова встретились. Она открыто улыбнулась ему и снова украла свой свет, обратившись к Маше:

— Я помогу тебе помыть посуду… И даже не возражай!

Маша благодарно улыбнулась в ответ. Саша на некоторое время задержалась в коридоре, прощаясь с Кристиной. Денис поспешил за ней, но она уже скрылась на кухне.

— Я провожу, Кристина.

Кристина кивнула, почти не глядя.

На кухне зашумела вода. Странно, она даже не попрощалась с ним. Неужели тот взгляд был последним?

Денис чмокнул Машу в подставленную щеку, пожал Федору руку, слыша только шум воды в кране и звон посуды. Он уже обернулся к двери, когда из кухни все же выглянула Саша.

— До свидания, Денис. Очень приятно было…

— Да, осень в этом году хорошая. Так тепло и так красиво. Но все-таки я не люблю осень.

— Отчего же, Кристина?

— Не знаю даже. Осенью мне всегда грустно. Хочется закрыться в комнате, накрыться с головой пледом и философствовать, рассуждать о смысле жизни. Чтобы никто не трогал и не мешал…

— Но что же в этом плохого? Нормальному человеку должно быть свойственно задумываться о смысле жизни.

— Возможно, но только все это очень грустно. Гораздо проще весной, когда думать ни о чем не хочется. Хочется просто радоваться, часто беспричинно.

— Весна — пора беспричинной радости, а осень — пора беспричинной грусти, — улыбнулся Денис. — Жаль, что человек не может перемещаться во временах года по своему желанию. Сел на самолет — и улетел в весну. Надоело радоваться — переместился в осень…

Кристина улыбнулась.

— Ты это очень здорово сказал. Нужно запомнить. Знаешь, я ведь собираю умные и красивые мысли. И грустные мысли иногда тоже собираю.

— Странная коллекция…

Денис впервые за весь вечер посмотрел на Кристину с интересом. Серые, глубоко посаженные умные глаза, обрамленные длинными и загнутыми ресницами. Длинными, доходящими едва не до бровей. Безупречные черты, правильный овал лица, нежная оливковая кожа. Густые русые волосы, распустившиеся красивой и живой волной по плечам. Кристина была привлекательной. Очень привлекательной девушкой. Наверное, он смог бы заметить и оценить эту привлекательность, если бы…

Если бы секундой раньше его не ослепил синий свет. Если бы не эти глаза, заслонившие реальность. Но что-то изменить теперь уже было поздно. Теперь без этого света ему было слишком темно и неуютно, а мир хотелось видеть только отраженным в этой синеве. Пусть даже это будет всего лишь отражение…

— И что же ты с ними потом делаешь? С мыслями? Варишь колдовское зелье?

— Практически, — улыбнулась Кристина, — это очень метко сказано. Именно этим я и занимаюсь. Беру большой котел, ставлю на плиту, взлохмачивая волосы, цепляю накладные ногти… Как злая волшебница Гингема. Творю, а рядом — пачка сигарет.

— А если серьезно?

— Это почти серьезно. Я их использую. Сначала думаю над ними, а потом использую… Я ведь пишу.

— Да, я знаю, мне говорили… А что ты пишешь?

— Да так, ерунду всякую. Любовные романы, по большей части.

Денис улыбнулся.

— Не жалко умные мысли тратить на ерунду?

— Знаешь, иногда действительно очень жалко бывает, — согласилась Кристина, — прямо до слез. Но, с другой стороны, без них, этих умных мыслей, получалась бы совсем уж ерунда… Окончательная и беспросветная.

— И много ты уже их написала?

— Прилично. Честно говоря, не считала… Может, штук пятнадцать.

— Наверное, разбогатела…

— Да нет, что ты! — засмеялась Кристина. — Все съедают ненасытные акулы-посредники. На жизнь хватает, а о большем я не задумываюсь.

— Деньги, — задумчиво сказал Денис — это то, что переходит из рук в руки, не согревая.

— Кажется, что-то подобное я читала у Киплинга.

— Да, эта умная и грустная мысль не моя. Так сказал Маугли… Но такова твоя философия?

— Пожалуй… Но ведь это справедливо, ты не находишь?

— Безусловно, это и моя философия. Дашь почитать свою книгу?

— Не дам, — категорично отрезала Кристина без всяких объяснений, — ну вот, мы и пришли…

Они стояли у торца девятиэтажного шестиподъездного дома.

— Что ж… Покажи мне свои окна.

— Вон те, на пятом этаже, видишь?

Денис кивнул.

— Я подожду, пока загорится свет.

— Не стоит. Со мной ничего не случится, я в рубашке родилась.

— И все же…

Она медлила всего лишь секунду — возможно, ожидая, что он скажет ей что-то еще. Но он молчал, и она, быстро повернувшись, махнула ему:

— Очень приятно было познакомиться.

— Мне тоже, — искренне ответил Денис, на мгновение испытав неловкость: может быть, следовало спросить у нее номер телефона, хотя бы для приличия? Но ведь он знал, что никогда не будет ей звонить. Скрывшись сейчас в своем подъезде, она, может быть, больше никогда не появится в его жизни. Впрочем, догадывался Денис и о том, что Кристину приличия не волнуют. А значит, он поступил правильно, решив не давать напрасных обещаний. Кристина — это не Жанна. Но и не Саша…

Саша. Свет давно уже загорелся в окне, а Денис все стоял на том же месте, просто не представляя, что ему делать дальше. Стоял очень долго, почти не двигаясь, глядя прямо перед собой. А потом повернул обратно — в ту сторону, откуда пришел, провождая Кристину.

После третьего звонка дверь наконец открылась. Перед ним стояла Машка в кружевном пеньюаре. Она смотрела молча, но вопросительно.

— Вы уже легли… — пробормотал Денис, пряча глаза от взгляда Кассандры. Наверное, точно такой же взгляд был у древней греческой прорицательницы, видевшей всех насквозь. Но потом решил, что притворяться, будто он забыл у них шарф или носовой платок, не стоит. — Машка, а как же Саша?

Машка вздохнула.

— Я так и подумала, что с тобой что-то неладное творится. Ну что — Саша?

— Она ушла?

— Конечно, ушла. Время — одиннадцать почти.

— Но как же… Она ведь одна. Ее Федор проводил?

Денис сгорал от досады.

— Чего ее провожать-то? Три ступеньки вниз спустилась.

— Три ступеньки вниз?… Это как?

— Так. Она ведь живет здесь, внизу, под нами. На втором этаже.

— На втором этаже?… Внизу?

— Да, радость моя. Я, честное слово, спать хочу. Ну что ты на меня уставился, как будто первый раз видишь?

— Ты красивая. Ты замечательная Машка! Значит, три ступеньки вниз?…

Радость его испарилась точно так же внезапно, как и появилась в душе. Стремительно скатившись вниз по перилам, он застыл напротив двери в темно-коричневой дерматиновой обивке и понял, что не имеет понятия, что же ему теперь делать. Он стоял и смотрел на эту дверь, как будто ожидал, что она сдастся наконец под напором его взгляда и откроется сама, впустив его туда, куда он так стремится.

Вернувшись домой, Саша долго сидела на кухне у подоконника, глядя, как постепенно темнеют окна в доме напротив. Огни потухали один за другим, яркий свет сменялся на более приглушенный, исходящий из глубины свет телевизора, а потом совсем угасал. Освещенные окна постепенно выстраивались в ровные столбики, разрезая прямоугольное здание на множество узких полосок. Это хозяйки суетились на кухне, доделывая свои дела. Столбики постепенно редели, теряли свои строгие очертания — люди ложились спать. Саше не хотелось пока ложиться, и она задумчиво выстраивала в своем воображении из освещенных окон разные причудливые геометрические фигуры, пыталась отыскать очертание какого-нибудь предмета, как обычно делают дети, глядя на облака. Она соединяла освещенные окна воображаемыми линиями, как соединяют люди звезды, придумывая созвездия, и искренне радовалась, когда ей удавалось соединить сверкающие точки в какой-то образ.

— В черном небе — слова начертаны, — шептала Саша, — и ослепли глаза прекрасные… А вот и птица. Большая… Вот клюв. Летит, раскинув крылья. Кажется, поранено одно крыло.

Она посмотрела на часы. Скоро одиннадцать, нужно бы уже лечь. Но Саша почему-то боялась ложиться. Она знала, что сейчас, стоит только ей отвлечься от этой детской игры в воображаемые фигуры, она станет думать о том, о чем ей думать, наверное, все-таки нельзя…

Разве у нее есть на это право? Ведь любовь превращает человека в эгоиста, заставляя его думать только о себе и о предмете своей страсти. Когда-то давно, несколько лет назад, Саша была влюблена. И дело было даже не в том, что финал того чувства был достаточно трагичным и заставил ее несколько месяцев мучиться воспоминаниями. Она ни минуты не жалела о том, что в ее жизни тогда случилась любовь. Но сейчас ей казалось, что она больше не может себе позволить такой роскоши — полюбить.

«Ты, как монашка», — часто укоряла ее Кристина, а Саша почему-то даже улыбалась этому сравнению

«Наверное, я и должна быть монашкой, — отвечала она, — потому что иначе у меня ничего не получится. Мне нельзя о себе думать, Кристина. Я должна думать о них. Окно должно быть открытым. Открытым всегда, ты понимаешь?… И места должно хватить всем».

Кристина недвусмысленно вертела пальцем у виска и, безнадежно махнув рукой, отворачивалась.

Места должно было хватить всем. Но это, наверное, возможно только в том случае, если в ее душе не будет господствовать какой-то один человек. Любовь — захватчица, она ревниво охраняет свою территорию и старается не впускать никого лишнего. Она тут же затворит все окна, крепко-накрепко запрет их на железные засовы и не даст утешения почувствовать себя виноватой, потому что заранее позаботится о том, чтобы стереть память о прошлом.

И все-таки… Что же это было? Неужели она все-таки пришла? Явилась — вот так, внезапно, без предупреждения, без приглашения, не смущаясь тем, что ее не ждали, ей не рады, и уже начала наводить свои порядки в ее душе? Диктовать свои законы… И эти знаки, эти полосы и фигуры, которые Саша так увлеченно складывает из светящихся окон — всего лишь отвлекающий маневр, который позволит чуть позже предпринять новую атаку и одержать окончательную победу? Что же это было и… было ли это на самом деле?

Саша вспомнила, как трудно, почти невозможно было опустить глаза, когда они встретились с глазами Дениса. Как страшно ей стало, а потом легко и радостно, а потом опять страшно, и так — на протяжении всего вечера, каждую минуту. С каким трудом она все-таки заставила себя выйти из кухни, чтобы попрощаться, и как мучительно было думать о том, что прощаются они, возможно, навсегда. Такого с ней раньше никогда не случалось. И еще десятки эпизодов, внешне не примечательных и не ярких, почти черно-белых иллюстраций.

Цветы. Как странно, какая глупость! Ей почему-то показалось, что он принес эти лилии для нее. Она уже собиралась протянуть руку и взять букет. Еще доля секунды — она бы так и сделала. Целый вечер эти цветы не давали ей покоя. Саша искоса смотрела на букет, ощущая внутри странное щемящее чувство, которое она не решалась назвать ревностью только потому, что знала — получив имя, оно сразу же пустит корни и расцветет в ее душе пышным цветом. Неопределенное «что-то» чувствовало себя не настолько уверенно, чтобы заявить о своих правах, как сделала бы ревность, обретя свое настоящее имя. Ей хотелось пересесть на другое место за столом, спиной к цветам, подальше, чтобы не видеть их, не чувствовать запаха.

Что-то творилось с ее глазами. Он как будто приклеил их к себе. Пару раз ей удалось поймать себя на мысли, что она смотрит на него как-то невпопад. Когда разговаривал Федор, все смотрели на Федора, и это было естественно: люди всегда смотрят на того, кого слушают. А Саша смотрела на Дениса. Впрочем… Денис почему-то тоже посмотрел на нее. И она знала, что он смотрел очень долго, чувствовала его взгляд, но сама смотрела теперь уже на Федора. Не моргая, до боли в глазах, решив не сдаваться, смотрела на Федора, пока ни поняла вдруг, что тот уже давно молчит, и все взоры обращены на Кристину, рассказывающую забавный случай из их студенческой жизни. Поняла и заметила недоумение на лице Федора, ставшего безвинной жертвой ее поединка с самой собой. Но смотреть на Кристину — это было почти то же самое, что смотреть на Дениса, потому что они сидели рядом… Саша не знала, куда деть глаза.

Кажется, он был очень красивым. Наверное и скорее всего, так и было. Но она не могла сказать этого точно, потому что знала — источник магического притяжения находится не здесь.

Причина была не в этом. Было что-то еще. Что-то еще…

Еще несколько светящихся прямоугольников напротив потухло. Раненое крыло птицы теперь было раздроблено на мелкие части, словно в него разрядили автоматную очередь. Но птица все летела, продолжала лететь так же высоко даже на одном крыле. Саше стало грустно и до глупости жалко эту птицу, которую она придумала и которая еще несколько минут назад была такой красивой и сильной. Захотелось помочь, взять на руки, донести до гнезда, перевязать перебитое крыло… Так что же, все-таки? Что это было?

Сделав над собой усилие, она оторвала взгляд от окна. Птицу все равно не спасешь. Едва ли стоит наблюдать за тем, как она будет продолжать умирать у нее на глазах. Рано или поздно погаснет свет в последнем окне, и птицы, которую придумала Саша, больше уже не будет. Так что с того? Ее ведь и не было никогда.

Она потушила свет на кухне. Может быть, сейчас в том доме напротив кто-то точно так же сидит у окна и видит другую, свою, птицу. Может быть, выключив свет, она ранила ее, а может быть…

В этот момент она отчетливо услышала, как захлопнулась дверь наверху.

Это было странно — едва слышный, приглушенный хлопок, звук, длившийся всего секунду и наступившая вслед за этим тишина. Саша замерла, прислонившись к стене, и долго стояла в полной темноте, боясь сдвинуться с места. Но больше не было никаких звуков. Только привычное тиканье часов, равнодушно отсчитывающих пробегающие секунды. Неужели это ей только показалось? И даже если не показалось, неужели это могло что-то значить? Что-то значить — для нее? Но где-то в глубине души, несмотря на все ее усилия, рождалась уверенность, что этот звук…

Она не имела понятия о том, сколько времени простояла вот так в прихожей, прислонившись к стене. Но почему-то знала, что ей не стоит сейчас уходить, что нужно просто подождать, сосем немного, и тогда…

И все-таки, прозвучавший в тишине звонок застал ее врасплох. Долгожданное оказалось неожиданным — видимо, она ждала слишком долго. Саша вздрогнула, не решаясь сдвинуться с места. Звук часов оказался спасительным. Она принялась отсчитывать бег времени и досчитала почти до ста… И вдруг поняла, что еще несколько секунд — и все исчезнет. Все то, что должно произойти, не произойдет только лишь потому, что она, поддавшись искушению, пытается испытать судьбу. Дразнит ее, делая вид, что не слышит зова. Как капризный ребенок, хочет заставить себя уговаривать, просить принять то, о чем только что просила сама, чего хотела больше всего на свете. И в ту же секунду бросилась к двери, распахнула ее, несмотря на поздний час, даже не глянув в глазок, потому что все знала заранее.

— Я думал, ты уже спишь…

Он улыбался немного смущенно, теперь уже точно убедившись, что не сможет найти подходящих слов и хоть как-то объяснить ей причину своего ночного вторжения. Но она этого и не потребовала. Она восприняла его появление так естественно, как будто они заранее обо всем договорились. Как будто заранее знала то, о чем сам Денис еще несколько минут назад даже и не догадывался. Ей не нужно было ничего объяснять.

— Я не ложусь так рано. Ну, проходи, что же ты стоишь?

Он переступил порог, и Саша закрыла за ним дверь, заставив его смутиться еще сильнее от собственной неуклюжести. Некоторое время они стояли в полной тишине и темноте. Чечетка, неустанно отбиваемая часами, оказалась в тот момент единенной приметой убегающего времени. Нащупав в темноте выключатель, она нажала на клавишу и прищурилась от света. Денис смотрел на нее, не отрываясь.

— Проходи, — снова повторила она, — сюда, в комнату.

Разувшись, он послушно пошел вслед за ней. На стене висела большая черно-белая фотография в рамке. Девушка, изображенная на ней, отдаленно напоминала Сашу. Такие же большие грустные глаза…

— Кто это? — спросил он, пристально всматриваясь в черты, казавшиеся ему знакомыми. Он как будто уже видел эту фотографию раньше. Или, может быть, это все-таки была Саша… — Это ты, Саша?

Она обернулась и, улыбнувшись спокойной улыбкой, тихо сказала:

— Нет, что ты. Мы просто похожи. Это Марина.

— Марина…

— Солнце — мое, а шагает по всем городам. Солнце — мое, я его никому не отдам!… Замечательно сказано, дядя Федор?

— Солнце — твое… — с большим сомнением в голосе пробормотал приятель. — Не знаю. С каких это пор ты стихи сочиняешь?

Федор не мог скрыть своего недоумения, за десять лет знакомства впервые наблюдая Дениса в подобном состоянии.

— Это не я сочинил. Это Марина!

— Какая еще Марина?

— Цветаева, неотесанное ты бревно! Цветаева Марина!

— А-а-а… — протянул Федор, словно успокаиваясь. — Ну, это еще полбеды. А я уж боялся за твое душевное здоровье…

— К черту душевное здоровье! Больная душа по крайней мере дает тебе почувствовать, что ты — живой. Живешь, дышишь, видишь. Чувствуешь… А здоровая — ее как будто и нет. Не болит, и ты ее не чувствуешь… Ни на час, ни на луч, ни на взгляд, никому, никогда, пусть погибают в бессменной ночи города!..

— Слушай, заткнись по-доброму, — беззлобно прервал его Федор, — серенады девкам под балконом пой, если тебя так распирает. Но я, кажется, догадываюсь, в чем причина…

— Да ну?

— Ну да!

— Оч-ч-ень содержательная у нас с тобой беседа получается! — захохотал Денис. — Да ну, ну да. Это, короче, слушай, тыры-пыры. Как ее там?

— Выходит, я был прав. А ты ведь еще сопротивлялся!

— Ты о чем?

— О ней! — с пафосом произнес Федор и, выдержав торжественную паузу, добавил: — О причине! Из тебя прет лирика, а это означает, что ты влюбился…

— Да ну? — Денис попытался спровоцировать его, но Федор не поддался:

— Причем влюбился в даму… с филологическим образованием! Они же все без исключения повернутые на поэзии и всякой там прозе. Элементарно, Ватсон?

— О, да, мистер Холмс! — снова рассмеялся Денис.

— Ну и как она тебе?

— Замечательная. Прекрасная. Необыкновенная. Самая лучшая на Земле. Это все, что я могу тебе сказать.

— Этого достаточно. Впервые, кстати, слышу от тебя такие слова. Между прочим…

— Что?

Несколько секунд Федор колебался, а потом все же решился продолжить:

— Ты тоже ей безумно понравился.

— Я — ей?… — растерянность Дениса показалась Федору необъяснимой. — Но ты-то откуда об этом знаешь?

— Она Машке сегодня звонила. Ну, конечно, Цветаеву не цитировала, и вообще, вела себя гораздо приличнее, чем ты. Но проявила заинтересованность…

— Она звонила… Машке?

— Да что тебя так удивляет? Что в этом особенного?…

Денис очень сильно сомневался, чтобы Саша стала звонить Машке, с которой была практически незнакома, и уж тем более расспрашивать ее о Денисе. Да и ни к чему ей это было, она ведь и так знала теперь о нем почти все… И тут, наконец, он все понял.

— Федор, ты вообще о ком говоришь?

— О ком? О Кристине, конечно…

— О Кристине… Да при чем здесь Кристина!

Последовала долгая и многозначительная пауза.

— Ты ведь ее пошел провождать вчера вечером, насколько я помню…

Денис от души рассмеялся в трубку. На самом деле, вчера вечером он ушел провожать Кристину. Теперь казалось, что это было очень давно, что это вообще было не с ним.

— Ты ведь меня не первый год знаешь! Где гарантии того, что, проводив Кристину, я не встретил на обратном пути очаровательную незнакомку, всколыхнувшую мое сердце?

— Гарантий быть не может, чертов ты Казанова, — немного разочарованно произнес Федор. — Значит, моя дедукция меня подвела…

— Ну, не совсем!

— Что это значит?

— Включи воображение!

— Дэн, ты кокетничаешь, как баба, — совсем обозлившись, прорычал Федор традиционную фразу, использующуюся в качестве оскорбления. — Я тебе включу, мало не покажется! И все-таки?

Денис молчал. Не потому, что хотел «пококетничать» с Федором. Он почему-то просто не мог произнести вслух этого слова — Саша. Словно боялся обидеть, вспугнуть, потревожить что-то, поселившееся в его душе так недавно и так неуверенно.

— Саша?… — услышал он и подтвердил догадку Федора всего лишь молчанием. — Саша!

— Да что ты заладил, — тихо ответил Денис. Его искрящуюся веселость как ветром сдуло. Он как будто почувствовал сигнал об опасности, и был готов отразить эту опасность, защитить то хрупкое, что было доверено ему, воспринимая как врага даже друга.

— Ты с ума сошел.

— Возможно.

— Я еще вчера заметил…

— Что ты заметил?

— Да что ты огрызаешься, Дэн? Мне просто немного странно, я же тебя сто лет знаю. На мой взгляд, она не в твоем вкусе.

— Засунь свой взгляд подальше и держи его там, пока совсем не приспичит. Я не вижу ничего странного.

— Просто она… Как тебе сказать, она такая… Я много о ней слышал от Кристины. Она немножко… Ну, не от мира сего, что ли! Не знаю, как тебе объяснить. Да ее сразу видно. Она такая…

— Ну какая? Сколько можно повторять одно и то же? Она такая, она такая…

— Она… С ней, по-моему, трудно. С ней нельзя просто так. Не получится. На ней… Ты уж прости меня за такие кощунственные слова — на ней жениться надо!

В конце тирады Федор смачно выругался в трубку. Но Дениса, как ни странно, его грубость не смутила. Ощущение надвигающейся опасности прошло. Теперь он мог расслабиться. В то же время откуда-то из глубины появилось новое чувство. Это было трудно выразить словами. Как будто он очень долго смотрел на небо и не замечал этого неба. И вот появился человек, который просто сказал ему, что небо — голубое, что оно прекрасное и необыкновенное. Вот же оно, небо — посмотри на него! И он понял, что небо на самом деле — голубое, прекрасное, необыкновенное…

— Жениться, говоришь, надо? Слушай, дядя Федор, а ведь ты — гений! Жениться! Конечно, жениться!…

— Псих, — услышал Денис, и вслед за этим в телефонном эфире раздались короткие гудки. Улыбнувшись, он дал отбой.

— Псих, — повторил он с усмешкой, — зато счастливый.

Денис долго сидел, продолжая сжимать в руке трубку. Если бы пару дней назад — да что там пару дней, всего лишь несколько часов назад! — кто-то сказал ему, что у него может возникнуть такая мысль, он бы просто рассмеялся этому человеку в лицо. Жениться в двадцать семь лет — это было по меньшей мере абсурдно. Мама, впрочем, часто твердила ему об этом.

«Денис, когда же ты встретишь свою вторую половинку?»

Алла Васильевна была неисправимым романтиком. Вплоть до вчерашнего вечера Денис был уверен в том, что этого качества от матери не унаследовал.

«Мамочка, милая, — отвечал он с улыбкой, — с чего ты взяла, что твой сын на пятьдесят процентов неполноценный?»

Мама только улыбалась, но в глазах продолжал звучать вопрос. Ему не хотелось обижать мать, и уж тем более не хотелось выглядеть циником.

«Знаешь, мама, — он обнимал мать за плечи и усаживался рядом, приняв самый серьезный вид, — когда-нибудь я проснусь утром и увижу девушку, которая спит рядом со мной. Увижу ее лицо и почувствую, что счастлив. Что самое главное для меня — это каждое утро просыпаться рядом с ней и видеть ее лицо. Засыпать и просыпаться — вместе. Пить вместе кофе по утрам, есть суп из одной тарелки…»

В этот момент он не выдержал и рассмеялся. И правда, почему это они должны есть суп из одной тарелки?

«Черт! Ты же сама видишь, мама… Сама видишь, что я даже не представляю себе, что это такое. Зачем есть суп из одной тарелки, скажи? Какая в этом фишка?»

Алла Васильевна снова ничего не ответила, но с тех пор к этому разговору они если и возвращались, то очень редко. Иногда Денис и сам задумывался об этом. Иногда заставлял себя представить, что будет в том случае, если в его квартире поселится Жанна. Жанна, Оля, Света или Наташа — неважно. Он будет приходить домой и видеть — Жанну. Ложиться в постель и видеть — Жанну. Просыпаться утром и снова видеть Жанну… Сколько дней он сможет это выдержать? Три, максимум — пять. А потом он просто не выдержит и сбежит из собственного дома. Или выгонит Жанну. «Выгонишь ее, — тут же проносилось в голове, — как же. Черта с два ты ее выгонишь. Проще тараканов уговорить уйти к соседям, чем выгнать Жанну. Тем более, если в паспорте печать стоять будет. В этом случае она уж совсем неуязвимой станет…»

И вот теперь все изменилось — в считанные часы. Теперь он просто не представлял, как сможет жить дальше, если ее, Саши, не будет рядом. Если, просыпаясь по утрам, он не будет видеть ее лица, слышать ее голоса, целовать ее улыбку. Как он сможет заснуть вечером, если ее не будет рядом. Если ее не будет рядом — всегда. Каждый час и каждую минуту его жизни. Нет ничего более естественного, чем желание разделить свою жизнь с человеком, которого любишь. Конечно, он хочет на ней жениться! Он просто мечтает об этом!

«Сейчас, — промелькнуло в сознании, — вот сейчас я позвоню и скажу ей об этом. Сейчас же!»

Он набрал шесть цифр, которые запомнил с первого раза, как только услышал, не прилагая к этому абсолютно никаких усилий. Один гудок, второй, третий…

— Алло, — раздался на том конце ее приветливый голос.

В ту же секунду Денис оборвал связь.

«Идиот! — мысленно обругал он себя и рассмеялся: счастливый псих, это точно про него! — Ну и что же ты собирался ей сказать? Будь моей женой, Саша. Я решил, что нам нужно пожениться, потому что я хочу есть с тобой суп из одной тарелки!»

На самом деле, это было бы глупо. Они были знакомы всего лишь несколько часов. Он даже не целовал ее ни разу. Хоть он и не сомневался ни минуты в своем желании, все же не представлял, как сказать об этом Саше. Едва ли она воспримет его всерьез. Да и значил ли для нее что-нибудь вчерашний вечер, который перевернул всю его жизнь? Значил ли…

Денис снова вспомнил фотографию на стене. Две пары глаз, так похожих, как две искры одного костра.

— Мы на самом деле очень похожи, — сказала вчера Саша. — И иногда мне кажется, что это не случайно… Что я — ее продолжение. Ведь люди не умирают. Я верю в то, что каждый человек оставляет свое продолжение на земле. А я… Я так хорошо ее понимаю. Я разговариваю с ней, слышу ее. А иногда, знаешь…

Денис переводил взгляд с одного лица на другое. На самом деле, очень похожи. Одна — продолжение другой.

— Ты меня слушаешь? — Саша смотрела немного насмешливо.

Он кивнул:

— Вы действительно очень похожи.

— Мы и внутри похожи. Иногда ей бывает очень плохо, и она жалуется мне. Я ее жалею, успокаиваю — ее же словами. Я ее очень люблю. Да ты садись, ну что же ты стоишь посреди комнаты?

Денис послушно опустился в мягкое синее кресло, а Саша села напротив и улыбнулась.

Теперь он мог смотреть на нее. Теперь это было естественно — смотреть на Сашу. Он ведь для того и пришел сюда, чтобы смотреть на нее. Теперь она казалась ему еще прекрасней, если только это было возможно. Свет, который излучали глаза, стал мягким и бархатным, как свет звезд на ночном небе. Теперь он не ослеплял его, не причинял боли. Это было удивительное ощущение — смотреть в ее глаза и думать о том, что это может продолжаться бесконечно.

Здесь, у себя дома, в своей маленькой комнате, Саша показалась ему немного другой. Голубые обои на стенах, синий диван в дальнем углу и синие шторы на окнах, две декоративных подушки, вышитые крестом, бесконечные полки с книгами, огромный плюшевый медведь, раскинувший на полу свои косматые лапы, цветок в глиняном горшке и нелепый соломенный домовенок, подвешенный над диваном, — все это, и десятки других мелочей составляли одно целое. Мир, в котором живет Саша. В котором она утешает плачущую Марину Цветаеву и разговаривает с ней о чем-то, понятном только им двоим. Есть ли здесь, в этом странном синем мире, место для него? Сможет ли он почувствовать себя здесь своим, а она — примет ли?

В этот момент что-то оборвалось внутри, и он опять со страхом подумал: примет ли? И тут же, словно отвечая на его невысказанный вопрос, Саша снова заговорила:

— Знаешь, пока я тебя ждала, я смотрела на окна в доме напротив…

Она рассказывала ему про птицу, которую придумала, соединив линиями огни светящихся окон в доме напротив.

— Да, — ответил он, — я тоже иногда так делаю. Знаешь, если честно, я никогда никому об этом не рассказывал. Думал, что все люди оставляют свои детские привычки в детстве. Я тоже оставил почти все, а с этой никак не могу расстаться. Меня всегда притягивает свет…

«Пока я тебя ждала». Она сказала это так просто, как будто не понимала цену своим словам. Отдавала даром то, что стоило огромного состояния. Ничего не просила взамен, не торговалась, а просто дарила. Не пыталась защититься — может быть, потому, что не знала, как это делается? А может, просто потому, что была слишком беспомощной? Но насколько же сильным должен быть человек, чтобы он мог позволить себе такую беспомощность…

— Послушай, что же я… — Саша медленно поднялась с кресла, — что же, даже чаю тебе не предложила. Я сейчас…

Он хотел возразить ей, но не успел, потому что она стремительным облаком уже пронеслась мимо, обдав его легким, едва различимым ароматом ночной фиалки. Цветка, распускающегося ночью, такого же синего, как и ее глаза.

На какое-то время он остался один. Рядом, на журнальном столике, лежала открытая книга. Он переложил ее к себе на колени и прочел несколько строк.

« … Конечно, ей польстила такая просьба, но она возразила:

— Господи, как же я могу? Ты подумал о маме? И к тому же я не умею летать.

— Я тебя научу.

— Летать?

— Я тебя научу запрыгивать ветру на спину. И мы тогда полетим вместе!

— Ух ты!

Венди, ты только подумай: вместо того, чтобы спать, мы могли бы летать по небу и болтать со звездами!…»

— А вот и я.

Саша появилась с двумя чашками, подошла ближе и опустила их на журнальный столик.

— Сейчас, подожди еще секунду. Я печенье принесу.

Она снова ушла. Он как будто качался на волнах, которые то прибивали его к берегу, то снова относили далеко-далеко, почти лишая надежды. «Ну не исчезнет же она, в самом деле. Не испарится. Принесет печенье — и вернется. Хотя… От девушки, которая так запросто утешает плачущую Марину Цветаеву и читает детские книжки про летающих мальчиков, всего можно ожидать. Особенно, если у нее такие глаза…

Она, и правда, не появлялась слишком долго. Так долго, что он не выдержал:

— Саша!

Ответа не было. На какое-то мгновение он перестал себя контролировать, вскочил с кресла и стукнулся коленом об угол стола. Стол покачнулся, одна чашка тут же упала на бок и обросла светло-коричневой лужицей. Он стоял и смотрел, как лужица, заструившись ручьем, потекла к самому краю…

— Ах ты, вот я тебя поймаю!

Саша уже была здесь, в комнате, и даже с тряпкой в руках. Ей удалось остановить течение ручья и не позволить ему прорваться на пол.

— Вот так…

Она улыбалась, и он улыбнулся в ответ, чувствуя себя совершеннейшим идиотом.

— Извини, я нечаянно пролил чай.

— Ничего страшного, я сейчас тебе другую чашку…

— Саша! — он заставил ее остановиться на пороге. — Не надо, не уходи. Не уходи, пожалуйста. Знаешь, я совсем не хочу…

Он заметил, что ее глаза стали немного грустными — совсем чуть-чуть. Нужно было прогнать эту грусть, и он сказал, почти не подумав:

— Не уходи, пожалуйста. Знаешь, мы могли бы пить из одной чашки. Одна чашка ведь осталась целая, нам хватит…

Грусть исчезла — совсем. Саша рассмеялась, громко и весело:

— Хватит, конечно! А ты как любишь — с сахаром или без сахара?

— Без сахара.

— Я тоже. Я люблю крепкий.

— И я — крепкий.

— А ты…

Она уселась возле него на пол, поджав под себя ноги в теплых серых вязанных носках. Они пили чай из одной чашки маленькими глотками, передавая ее из рук в руки, каждый раз улыбаясь.

— А ты?…

Время как будто остановилось.

— А я люблю спать долго. Особенно зимой, когда холодно. Высунешь нос из-под пледа, и снова — обратно. А ты…

Чашка уже давно была пустой, а они все продолжали наперебой: а ты?

Она любила крепкий чай, Марину Цветаеву, туман, спать по утрам, гулять под дождем без зонта. Кошек, собак и птиц, жареную картошку, мороженое… Она тоже любила осень. Они были очень похожи, и они были очень разные. Она понятия не имела, кто такой Оливер Кан, а он не знал поэта Льва Мея. Он рассказывал ей про драматичный матч финала чемпионата мира между сборными Германии и Бразилии, а она, глядя на его серьезное лицо и заливаясь смехом, читала ему отрывки из «Секстины».

— Опять, опять звучит в душе моей унылой знакомый голосок, и девственная тень опять передо мной с неотразимой силой… Денис! Прошу тебя!

— Да что ты хохочешь, Саша!

— У тебя такое лицо… Если бы ты видел! Да ты ведь и сам смеешься, Денис! Смеешься!

Они опомнились, когда часы показывали уже половину второго ночи.

— Кажется, я засиделся, — немного неуверенно проговорил Денис.

— Наверное, — так же без уверенности в голосе ответила Саша.

Он поднялся, в душе проклиная время, которое иногда так быстро бежит. Она не стала его удерживать. Прощаясь, он сжал в своей ладони ее теплые пальцы. Ему очень хотелось поднести их к губам, и все же он не решился, почему-то побоявшись обидеть ее. Она улыбалась немного грустно. Эта грустная улыбка и хрупкое тепло маленькой ладони казались ему бесценным и самым дорогим в жизни подарком. Спустившись вниз по лестнице, он еще долго стоял на улице возле подъезда, и только дождавшись, когда в ее окне погас свет, медленно направился в сторону дороги, всматриваясь в темноту и пытаясь отыскать зеленый огонек проезжающего такси.

Саша вошла в класс и сразу почувствовала облегчение: задняя парта в правом дальнем углу была пуста.

Ей было немного стыдно признаться себе в собственной слабости, и все же чувство облегчения скрыть было невозможно. Что ж, сегодня это даже кстати. Отсутствие Измайлова, по крайней мере, гарантирует ей отсутствие прецедентов на уроке, дает возможность почувствовать себя спокойно и расслабиться. Попытаться разобраться в себе. Понять — права ли была она, полагая, что новое чувство, так неожиданно ворвавшееся в ее душу, вытеснит все остальное и лишит ее способности любить своих пропавших мальчиков. Это было для нее очень важно — разобраться в себе. Потому что в том случае, если она поймет, что что-то изменилось, ей придется бороться. Бороться за одну любовь против другой любви — если они, эти две неспокойные и самовластные соседки, не пожелают мирно уживаться в ее душе. В этом случае одну из них придется прогнать. Саша знала и не сомневалась ни минуты в том, какую именно…

Ей потребовалось совсем немного времени для того, чтобы восстановить полную тишину в своем «кипящем улье», как называл иногда мальчишек Владимир. Она молча стояла и смотрела на них, не говоря ни слова, пока наконец не смолкли последние смешки с задних парт.

— Здравствуйте. Садитесь.

В начале урока ей предстояло провести опрос по пройденной теме. Одного короткого взгляда было достаточно для того, чтобы понять, кто сегодня готов отвечать, кто не слишком стремится к этому, а кто не сможет связать и двух слов. Последняя группа, как обычно, была самой многочисленной. Но для этой группы у Саши была своя заготовка, которая срабатывала почти всегда безотказно. Только с чего начать?

Она опустила взгляд, делая вид, что просматривает фамилии по журналу. Снова проигнорировав заповедь о чередовании горькой пилюли и сладкой ложки, она вызвала Мишу Андреева. Он огляделся немного смущенно.

— Какой образ показался тебе в поэме самым ярким?

Миша не поднимался с места. Такова была традиция, которой следовали ученики на уроках литературы: Саша никогда не заставляла их выходить к доске и даже подниматься из-за стола для того, чтобы отвечать на вопросы. Так было с самого первого дня ее пребывания в училище, и этот метод оправдывал себя уже сотни раз: опрос по заданной теме постепенно превращался во всеобщую дискуссию, немного шумную и, пожалуй, слишком непринужденную, однако именно это больше всего и радовало Сашу. Она огорчалась как раз тогда, когда вместо дискуссии получался вялый монолог.

— Наверное, Наина, — немного подумав, ответил Миша Андреев. — Особенно в том месте, когда она наконец признается старцу в любви…

— Да уж, — тут же раздалось в ответ, — такое ночью приснится — помрешь со страху.

— Впечатляет, — послышалось новое одобрение.

— Как там было… Скривив улыбкой страшный рот могильным голосом урод бормочет мне любви признанье! — с чувством процитировал Миша. — Б-рр-р!..

Саша слушала внимательно. Она всегда слушала внимательно, когда они отвечали. Наверное, они даже не подозревали, как важны были для нее эти реплики, пусть порой невыдержанные и лишь отдаленно напоминающие шаблонную модель ответа ученика на уроке литературы. Ей было гораздо важнее услышать иногда это «б-рр-р!», чем невнятное бормотание или даже внятные, но неосмысленные, заученные фразы — конечно же, они шли не из души…

На этот раз обсуждение получилось очень бурным и затянулось надолго. Саша даже немного удивилась тому впечатлению, которое произвела на мальчишек сказка. Хотя, в принципе, удивляться было как раз нечему — ведь, в конце концов, это сказка, а сказка не может не затронуть детскую душу. И это еще раз доказывало, что все эти двадцать парней, несмотря на грубые, часто хрипловатые голоса, несмотря на внешнюю и показную взрослость, все-таки дети. Обыкновенные дети, продолжающие верить в сказки.

— А может, лучше почитаете еще, Александра Алексеевна? — несмело вклинился в ее монолог о романтической народности поэмы голос с предпоследней парты.

Саша строго сдвинула брови и покачала головой: перебивать учителя по меньшей мере невоспитанно. Но, с другой стороны, ценить искренность превыше всего было одним из ее золотых правил. Поэтому, следуя своему незыблемому правилу, она постаралась не слишком растягивать теоретическую часть урока. Открыв поэму наугад, она тут же почувствовала, как притих класс, ощутила все двадцать пар глаз, которые слово прилипли к ней. И начала читать…

И только после того, как прозвучал звонок и в дверном проеме мелькнул последний стриженный «ежик», она вдруг вспомнила… Вспомнила, что вчера вечером в ее жизни случилось что-то очень важное. Что ее жизнь полностью изменилась, перевернулась — в один вечер, да что там в один вечер, в одну секунду! А еще вспомнила о том, что собиралась бороться…

— О, господи! — Саша прижала обе ладони к горящим щекам и радостно рассмеялась во весь голос: оказывается, никакой борьбы не требуется! Только теперь она поняла, что чувство, зародившееся в ее душе, сделало эту душу только щедрее, что оно влилось плавным ручейком в общий поток ее любви к миру, превратив этот поток в бурную, бушующую реку, грозившую выплеснуться из берегов.

— Так вот она какая, — медленно и задумчиво произнесла Саша, — вот она какая — любовь. Оказывается, я ошибалась, считая ее злодейкой… Она хорошая, любовь. Такая хорошая.

— Эй, что это ты там бормочешь, Саша? — услышала она голос Владимира, показавшегося в кабинете.

Сказать? Но поймет ли? Да и не хотелось ей никому рассказывать о том, что с ней случилось. Пожалуй, если только Кристине…

Вспомнив Кристину, Саша немного нахмурилась. А вдруг… Возникновение любовного треугольника страшило ее больше всего. Она знала заранее, что сдастся без боя, что даже и не попытается вступиться за свое чувство, если будет знать, что оно принесет кому-то страдание. А вчера вечером глаза Кристины блестели особенным блеском. Впрочем, вчера вечером все казалось ей каким-то особенным, нереальным…

— Саша! — Владимир подошел ближе, осторожно притворив за собой дверь. Она наконец заставила себя ему улыбнуться.

— Это я так… Стихи. Я их часто слышу, и иногда повторяю вслух, когда одна. Они сами приходят.

— А почему, — не отрывая взгляда, он опустился за парту напротив, — почему они никогда не приходят ко мне?

— Не знаю, — задумчиво ответила Саша, — может быть, ты сам не хочешь. Не зовешь, или не пускаешь. Ты ведь физик, Володя.

— Значит, я обречен?

— Ну что ты, — ответила Саша после недолгой паузы, — конечно, нет. Ты просто не слышишь. Но ты можешь услышать, если постараешься. Прислушаешься — к звукам. К шуму дождя, к шороху листьев, даже к шуму проезжающих машин. Обязательно услышишь.

— А ты… Ты мне поможешь? — пристально гладя ей в глаза, спросил он.

— Отчего же… Конечно, помогу. Если смогу. Иди сюда.

Поднявшись, он подошел ближе и, повинуясь Сашиному взгляду, посмотрел в окно. Желтые, зеленые, коричневато-бурые листья мелькали на фоне прозрачного неба, как крошечные птенцы, не сознающие цели своего движения.

— Как птицы, — тихо сказал он и посмотрел на Сашу. Но ее глаза были закрытыми.

— Жарко пылали костры. Падали к нам на ковры — звезды, — прошептала она, не догадываясь о том, что он больше не смотрит на падающие за окном листья. Не чувствуя, что он, не отрываясь, смотрит на нее. Смотрит, как дрожат ресницы, как медленно и плавно движутся губы…

— Саша…

Она распахнула свои огромные глаза, как будто очнувшись от дремы.

— Ты слышал?

— Я хотел спросить…

— Да?

Он снова, сделав над собой усилие, перевел взгляд на осеннюю панораму.

— Как прошло новоселье?

— Новоселье? Отлично. Замечательно, лучше не бывает…

— А сегодня вечером, ты… Свободна?

— Сегодня вечером, — Саша улыбнулась, и он подумал о том, что еще никогда не видел у нее такой улыбки. — Наверное, нет… Я не свободна. Не свободна.

Он снова удивился — и этой улыбке, и интонации, с которой она произнесла слова. Но спрашивать ни о чем не стал, как будто опасаясь, что очевидное станет еще более очевидным.

— Тогда, может быть, в другой раз…

— Не знаю, — она развела руками, — не знаю, Володя.

Он как-то съежился — или ей показалось? — когда выходил из кабинета.

Вторая попытка позвонить Саше оказалась для Дениса успешной. На этот раз, услышав в трубке ее голос, он не струсил и обнаружил себя.

— Это я, Саша. Привет.

— Привет. Я так рада тебя слышать. Я уже почти час назад пришла с работы, и все время ждала, что ты позвонишь…

Сердце больно кольнуло. «Такая беззащитная. Такая откровенная. Ничего не боится. Совсем не боится быть собой. Канатная плясунья… Совсем не сморит вниз. Но я-то не позволю ей упасть. Ни за что не позволю…»

— Сашенька…

Он впервые назвал ее так вслух. В мыслях она уже давно стала для него Сашенькой, но только сейчас первый лепесток нежности слетел с губ. Она молчала.

— Саша, я хочу…

Десятки вариантов продолжения этой фразы ревниво боролись один с другим в его мыслях. Я хочу тебя увидеть. Хочу тебя поцеловать. Хочу почувствовать тепло твоей ладони — как вчера. Хочу поднять на руки. Вдохнуть запах кожи. Услышать голос. Снова — поцеловать. Бродить с тобой по улицам, разгребая желтые листья. Смотреть с тобой на звезды. Хочу жениться на тебе и делить с тобой горе и радость…

«Тебя увидеть» все-таки победило.

— Я тоже хочу…

Она не договорила. Это было простым совпадением, или у нее в мыслях происходила такая же борьба, как и у него? Он не попытался ответить на этот вопрос — видимо, потому, что заранее знал, что не сможет побороть собственную субъективность.

— Я очень люблю их. Люблю и верю, что все сложится хорошо. Хотя иногда мне бывает немного страшно отпускать их. Этот год — последний. Так мало времени осталось.

Они шли по парку, разгребая сухую желтую листву под ногами. Саша рассказывала ему про своих потерявшихся мальчиков. Он слушал, не перебивая, замерев от долгожданного тепла ее руки, которое вот уже почти час согревало его пальцы.

— Молчишь… — Саша подняла грустные глаза, — наверное, тоже считаешь меня сумасшедшей мечтательницей. Дурочкой.

— Нет, что ты, Саша. Я просто не представляю, как это ты, такая…

Он хотел сказать о том, что она хрупкая, беззащитная и слабая; что он просто не представляет, как она может нести эту тяжелую ношу. Но тут же подумал о том, что Саша — сильная. Он знал это совершенно точно, как никто другой. Возможно, даже сама Саша не догадывалась о том, что ее внешняя хрупкость, граничащая с прозрачностью, грустные глаза-озера — это ее сила. Понимал даже, что несмотря на свое стремление поддержать, уберечь Сашу, защитить от беды, может быть и сам нуждается в ее поддержке.

— Ты сильная, Саша. Очень сильная — я знаю. У тебя все получится.

Она благодарно сжала его пальцы, почувствовав искренность. Не отпуская ее руки, он наклонился и поднял с земли несколько ярко-желтых листьев клена. Потом еще и еще.

— Спасибо! — Саша обрадовалась букету, как будто это были самые шикарные розы на свете, а не простые осенние листья. Она прижала их к себе и тихо скачала: — На свете нет ничего более прекрасного.

Он увидел ее лицо, сияющее почти что счастьем, синие глаза, не оставляющие небу никаких шансов, и подумал о том, что на свете и в самом деле нет и не может быть ничего более прекрасного, чем Саша с букетом желтых кленовых листьев.

— Смотри! — ее брови взлетели вверх, глаза засмеялись. — Смотри скорее, вот там, видишь? Видишь?

Проследив за ее взглядом, он увидел на самом деле необычную картину. На обочине дороги, свернувшись на куче желтых листьев, лежала собака. Достаточно крупная серая собака с грязной лохматой мордой и большими карими глазами навыкате. Она лежала, вытянув одну лапу перед собой, а другой лапой накрывая маленького рыжего котенка.

— Это же котенок, правда? — Саша щурила близорукие глаза, веря и не веря в то, что видит.

— Котенок, — подтвердил Денис, — на самом деле, маленький рыжий котенок. Ну надо же…

Они подошли ближе, и по мере их приближения взгляд собаки становился все более напряженным.

— Не бойся, — ласково сказала Саша, обращаясь к псу и, по всей видимости, не секунды не сомневаясь в том, что он прекрасно понимает человеческую речь. — Молодец какой, пригрел котенка. Молодец.

— Знаешь, — теперь она уже обращалась к Денису, — так странно… Что-то притягивает одно живое существо к другому. Наверное, это не зависит… от нас. Правда? С этим уже ничего не поделаешь…

Ее губы были так близко. И все-таки, коснувшись их, он не сразу поверил в то, что это — не сон.

— Ты, наверное, замерзла, — выдохнул он, удивившись тому, как изменился собственный голос.

— Немножко, — ответила она, прижавшись к нему еще теснее.

— Может быть… В кафе зайдем?

— Не хочу. Пойдем лучше домой?

— Домой, — согласился он, почти не думая.

— К тебе? — снова спросила она.

— Саша… Сколько времени мы здесь стоим?

— Секунд пять, мне кажется.

— А мне кажется, и того меньше. Саша…

Он был счастлив так, как бывает счастлив пятнадцатилетний парень, впервые поцеловавший девушку. Когда они снова очнулись, на улице было совсем темно. Собаки и котенка уже давно не было. Наступала звездная осенняя ночь.

— Ты совсем холодная. Пойдем домой. Скорее.

Она отстранилась. Глаза ее лукаво блеснули, и прежде чем Денис успел сориентироваться, Саша с ног до головы осыпала его листьями, подхватив с земли огромную охапку. И, рассмеявшись, побеждала вперед, а он помчался догонять.

Только после того, как дверь, скрипнув, приоткрылась, он почувствовал легкое смущение. Только в этот момент до него дошло, что он привел Сашу к себе домой. А дома, как обычно, никакого порядка. Никогда в жизни подобные мелочи его не смущали, он даже не задумывался о том, что пыль на книжных полках и чашка с недопитым чаем на полу возле дивана может иметь какое-то значение. Хорошо еще, что этим утром он застелил постель. Такое с ним случается через раз…

— Саша, ты извини, у меня не совсем порядок.

— Не совсем порядок? — она по привычке сдвинула брови, реагируя на неправильное построение фразы, а потом рассмеялась: — Это не страшно. Так даже лучше… Пожалуйста, поставь куда-нибудь.

Она бережно протянула ему охапку желтых листьев и тут же, не дожидаясь приглашения, прошла мимо него в глубину квартиры. Он растерянно стоял в прихожей, пытаясь сообразить, что сделать с букетом. Кажется, где-то должна была быть ваза для цветов. Вот только где?

Он прошел в комнату вслед за Сашей и замер на пороге, пытаясь определить дальнейшее направление своих поисков. Она стояла возле стены и рассматривала многочисленные фотографии, кубки и медали, развешенные и расставленные почти по всему периметру зала.

— Ого, а ты, оказывается, заслуженный. Надо же…

— Тебя это удивляет? — он улыбался.

— Нисколько, — ответила она, даже не взглянув, сосредоточенно продолжая всматриваться в лица на фотографиях, щурила глаза, пытаясь разобрать надписи. Она осматривалась вокруг себя с какой-то необъяснимой жадностью, словно пытаясь в считанные минуты расшифровать некие таинственные знаки и опасаясь не успеть понять самого главного.

— Совсем слепая стала. Ничего не вижу без очков, — она никак не могла отыскать его лицо на старой фотографии юношеской сборной, и уже едва ли не плакала от беспомощности.

— Да вот же, крайний в первом ряду, — пришел он ей на помощь.

— Это ты? — брови взлетели вверх, а глаза снова засмеялись.

Она шагнула дальше, к полкам с книгами и видеокассетами.

— Кастанеда, Блаватская… Какой ужас, никогда бы про тебя такого не подумала. Пушкин, Достоевский, Довлатов… — голос ее смягчился в конце фразы, брови снова разгладились. — Солженицын. Гарри Потер, о боже. Искусство макияжа?

— Это не мое, — смутившись, поспешил он откреститься от книги, которую когда-то давно купила и забыла у сына Алла Васильевна.

— Матрица, — теперь Саша принялась изучать видеокассеты. «Матрица» снова заставила ее поморщиться. — Танцующая в темноте… Рассекая волны. Идиоты. Ты правда?.. Тебе нравятся фильмы Триера?

— Не могу сказать, что нравятся, — немного подумав, ответил он, — но все же очень часто испытываю настоятельную потребность их смотреть. Я не люблю их, но я в них нуждаюсь.

— Какой ужас… — она смотрела на него, не мигая, широко распахнув огромные глаза, и Денис, не выдержав, рассмеялся:

— Знаешь, на мой взгляд, они жизнеутверждающие.

— Жизнеутверждающие?! — по слогам повторила она. — В каком смысле, и в каком месте, интересно…

Саша возмущенно отвернулась, так и не ответив на его улыбку. Но в следующую секунду он снова увидел ее почти измученные и беспомощные синие глаза:

— Том и Джерри… О, господи! Денис, я совсем запуталась. Я ничего не понимаю…

— Чего ты не понимаешь, Саша? Что ты пытаешься понять? — он подошел ближе и прижал ее к себе одной рукой, продолжая сжимать в другой охапку листьев.

— Я думала…

Она смотрела на него так жалобно и в то же время с такой надеждой, что ему вдруг стало страшно. Еще ни разу в жизни он не испытывал такого странного смешанного чувства радости и печали, но главное было не в этом. Он внезапно почти физически ощутил тысячи грозных, враждебных сил, которые подстерегают ее, эту хрупкую девушку с огромными синими глазами. Сможет ли он уберечь ее, спасти, защитить от удара? А если — нет?..

— Ну, что с тобой? Чего ты так испугалась?

— Я не понимаю… Я думала, что узнаю тебя, а сама запуталась.

— Ты же знаешь. Ты же все знаешь про меня, Сашенька. Знаешь самое главное…

Листья мешали. Внезапно совершенно отчетливо поняв, что же с ними делать, Денис разжал пальцы. Листья упали на пол с тихим шелестом и расстелились вокруг мягким желтым ковром.

— Самое главное — я люблю осень. И… тебя.

Она вздохнула — по детски, как вздыхает ребенок, наконец успокоившийся после долгого и безутешного плача. Вздохнула и прижалась к нему, крепко обхватив руками за шею.

Саша медленно поднималась по лестнице. Со стороны она напоминала сомнамбулу. Один шаг — остановка. Улыбка, тихое, едва различимое слово, слетающее с губ, шаг, и снова — улыбка. Один шаг — одно воспоминание, как сверкающая жемчужина в нити бус, одна ярче другой. Взгляд, шепот, прикосновение…

Лестница закончилась. Саша подняла глаза, увидела перед собой дверь собственной квартиры. Улыбка медленно сползла с губ — возле двери, у самого пола, на корточках сидела Кристина.

— Кристина?…

— О, боже, — облегченно выдохнула Кристина, — наконец-то. Да где тебя черти носят? Ты неужели не понимаешь…

Саша не совсем отчетливо понимала значения каждого отдельного слова, но общий смысл их был ясен: Кристина ругалась. Ругалась самыми отборными словами, наличие которых весьма трудно было заподозрить в лексиконе образованной женщины, к тому же филолога, к тому же такой красивой и с виду утонченной…

— Да что это за улыбка идиотская, Сашка? Ты с ума сошла, я с ног сбилась, звоню без конца, всю ночь звонила… Я же беспокоилась, я думала, с тобой случилось что-то, а ты стоишь тут и улыбаешься, как будто…

— Перестань брызгать слюной, Кристина, и поднимись с бетонного пола. Он холодный… С чего ты взяла, что со мной что-то случилось?

— С чего я взяла? — Кристина и не подумала последовать Сашиным советам, не оставляя своего гневного тона и не поднимаясь с холодного бетонного пола. — Как это с чего? Ты же дома не ночевала! Я уже в милицию звонила!

— Зачем — в милицию? — Сашино недоумение было искренним.

— А затем! Эти твои недоумки, уроды, по ним тюрьма плачет! Всякое ведь могло случиться!

— Да ты что, Кристина… Что это ты надумала! Опять начинаешь… Ну, вставай, слышишь. Замерзла, пойдем, я тебя хоть чаем горячим напою…

Кристина наконец поднялась, с видимым усилием распрямив затекшие плечи, и замолчала. Теперь она, видимо, решила объявить Саше бойкот и вообще перестала разговаривать. Она надеялась, что хоть таким образом сумеет разбудить ее уснувшую совесть, но, взглянув мимолетом на Сашу, не выдержала и снова разразилась самой отборной бранью. Саша улыбалась. Улыбалась беззаботной и счастливой улыбкой и, казалось, уже совсем забыла о ее присутствии… Эта улыбка совсем доконала Кристину. Она снова замолчала.

— Садись, я сейчас чайник поставлю. Подожди, я тебе теплую кофту принесу, накинешь. Замерзла ведь.

Саша скрылась в дверном проеме. В этот момент зазвонил телефон.

— Сними, Кристина! — раздалось из комнаты. Кристина сняла трубку и почти прорычала «алло».

— Саша? — раздался на том конце сомневающийся голос, показавшийся Кристине знакомым.

— Нет, не Саша.

— Это… Это ты, кажется, Кристина?

— Денис… — она наконец поняла, откуда этот голос ей знаком, и замолчала, совершенно не в силах найти объяснение происходящему. В этот момент из кухни снова возникла Саша и, подлетев, вырвала трубку из рук.

— Я… я здесь.

— Я просто хотел сказать тебе, что ты — прекрасная. Самая замечательная женщина на Земле. Я люблю тебя.

— И я… Я тоже тебя люблю.

— И еще… — пауза была недолгой, Саша ее почти не заметила: — Я хочу жениться на тебе, Саша. Я хочу, чтобы ты стала моей женой!

— Сумасшедший…

— Не говори ничего, — он торопливо перебил ее, опасаясь продолжения фразы. — Пожалуйста, не говори ничего сейчас. Я знаю, это может показаться тебе странным, только… Я понял это еще вчера. Даже не вчера — сразу, как только тебя увидел, понял, что хочу быть рядом с тобой всегда.

— Денис…

— Пожалуйста, не надо, не отказывайся так сразу, подумай! Глупо, наверное, делать предложение по телефону, но дождаться вечера слишком трудно, Саша. Не отказывайся…

— Да с чего ты взял, что я собираюсь отказываться!

— Саша… Сашенька!

Она опустила трубку и долго стояла без движения, глядя прямо перед собой широко открытыми глазами. И только спустя несколько минут вспомнила про Кристину…

Поведав Кристине о том, что случилось с ней за прошедшие два дня с момента их первой встречи с Денисом, Саша, опустив глаза, замолчала.

— Вот ведь, как бывает! — Кристина присвистнула.

— Не знала, что ты умеешь свистеть, — тихо произнесла Саша, не поднимая глаза. Она не посмотрела на Кристину — ни разу, с той минуты, как начала свой рассказ. Это было слишком страшно — посмотреть на Кристину и увидеть в ее глазах ревность, досаду, злость. Или, того хуже, боль и страдание. Этого бы Саша точно не выдержала — она бы сдалась в ту же секунду. Повисшее молчание тянулось долго — слишком долго, чтобы можно было его выдержать. И Саша не выдержала:

— Знаешь, может быть, я его и не люблю вовсе… И вообще…

— Сашка! — Кристина вскочила со своего места и, схватив ее за плечи, заставила наконец поднять лицо.

— Что ты такое говоришь? Что ты несешь-то?

— Я…

— Дура ты, вот ты кто! Дура набитая, несмотря на все твое образование. Одной только дурью мозги и забиты! Я же знаю, что у тебя на уме! Ну, повтори еще раз, что ты его не любишь! Повтори!

Саша опустила глаза еще ниже:

— Люблю.

— Вот так-то лучше, — Кристина наконец разжала пальцы, больно сжимавшие Сашины плечи. — Ты, значит, решила…

Она не договорила, намеренно ожидая продолжения от Саши.

— А что — нет? Ты… — запинаясь на каждом слове, Саша пыталась объяснить ей ход своих мыслей. — Ведь вас же специально познакомили, и он тебя провожал. И вообще, знаешь, у тебя такие глаза были. Прости, Кристина, я, кажется, ерунду какую-то говорю…

— Это не ерунда. Не ерунда, Сашка. Это просто чушь несусветная! Какие у меня глаза были? С чего ты вообще все это взяла?

— Ты так смотрела на него…

— Ну конечно! — Кристина картинно вознесла руки к небу. — Аполлон Дельфийский! Бог, спустившийся с небес! Великий и прекрасный, достойный быть воспетым… Эх, Сашка, Сашка… Как я за тебя рада, Сашка! — Кристина снова схватила ее за плечи и прижала к себе. — Как я рада!

Некоторое время они молчали, а потом Саша подняла на Кристину глаза, полные слез, вот-вот готовых покатиться вниз по щекам.

— Не понимаю… Поверить не могу — чем я заслужила такое счастье.

— Глупая, — Кристина вытерла ее щеку тыльной стороной ладони, — ну что ты плачешь! Если уж не ты, то я даже не знаю, кто еще может быть достоин в жизни счастья.

— Скажешь тоже, — вздохнула Саша и наконец все-таки улыбнулась сквозь слезы.

Утро было пасмурным и хмурым. Денис, спрятавшись под козырьком подъезда от сильного и мокрого ветра, напряженно всматривался вдаль. Длинный зеленый троллейбус, вильнув, примостился к обочине, двери раскрылись, и он наконец увидел Сашу. Она легко выпорхнула на дорогу, остановилась, замерла на мгновение и сразу улыбнулась, увидев его. Он махнул рукой, и она побежала, разбрызгивая лужи.

Он прижал ее к себе, чувствуя, что не может вымолвить ни слова. Каждый раз, когда Денис видел ее лицо, он ловил себя на мысли, что не может до конца поверить в то, что она настоящая.

— Привет, — пробормотала она, не поднимая лицо. — Это правда, или мне все это приснилось?

— Не знаю, — он улыбнулся, вдыхая влажный запах ее волос. — Хочешь, я тебя ущипну?

Она кивнула, и он слегка сжал пальцами кожу на ее щеке.

— Ничего не чувствую, — прошептала она, — значит, снится?

— Тогда, давай, я тебя поцелую… Ну, теперь почувствовала?

— Может, мы сошли с ума?

— Почему, Саша?

— Ты посмотри… Посмотри наверх, прочитай, что там написано.

Денис послушно поднял голову и пробежал глазами вывеску над дверью.

— Городской дворец бракосочетаний.

— Дворец, — повторила Саша.

— Ты паспорт не забыла?

— Нет, не забыла.

— Тогда идем, — он потянул ее за руку, — ну, идем скорее…

— Дворец, — снова повторила она и рассмеялась. — Конечно, это должно происходить именно во дворце.

Строгая дама в очках смотрела на них, как показалось Денису, с укором. С ее точки зрения, они, видимо, вели себя не совсем подобающе. Смеялись, почти не в силах остановиться. А остановившись, смотрели друг на друга и снова хохотали.

— Фамилия… — один из последних пунктов в заявлении немного смутил Сашу, и она на минуту сдвинула брови. — Я хочу взять твою фамилию? Или ты хочешь взять мою фамилию? Или?…

— Как хочешь, Саша.

— Наверное, я хочу взять твою фамилию. Впрочем, это зависит… У тебя как фамилия?

— Полонский.

— Врешь! — Саша восхищенно подняла брови.

— Клянусь, Полонский.

— Надо же… Александра Полонская! Звучит, а?

— Спрашиваешь, — гордо подтвердил Денис и снова рассмеялся.

— Молодые люди, нельзя ли вести себя потише? — строгая дама была полна праведного гнева. В самом деле, подумал Денис, немного странно узнать фамилию жениха во время подачи заявления. Впрочем, разве фамилия — это важно? Ведь они знают друг о друге самое главное. Некоторым этого не понять, но это их проблемы.

Саша осеклась, даже слегка порозовела под строгим взглядом. Денис наблюдал за движениями ее тонких пальцев, старательными круглыми буквами выводивших на листе бумаги его фамилию.

— Регистрация торжественная? — пробежав глазами оба заявления, работница загса задала им простой вопрос. Простой — с ее точки зрения. Саша беспомощно подняла глаза на Дениса, ища поддержки.

— Торжественная, — почти не задумываясь, ответил он и сжал Сашины пальцы.

— Тогда… Пятнадцатого ноября, через месяц. Жених, невеста, свидетели, гости. Торжественная стандартная?

— Стандартная! — тут же выпалила Саша, почувствовав, что теперь ее очередь прийти на выручку.

— Пятнадцатое ноября — это же не через месяц. Это месяц и четыре дня…

— Придется потерпеть, молодые люди, — дама в очках перебила Дениса, не дав ему возможности договорить. — У нас торжественная только по пятницам и субботам.

— Пойдем, — прошептала Саша и потянула его за руку, — ну, пойдем же, какая разница, месяц и четыре дня…

Снова оказавшись под козырьком, они оба, почти одновременно, глубоко вздохнули.

— Нужно мне было заранее спросить про фамилию, — виновато пробормотала она.

— Да брось ты, Саша. Разве это важно?

— Не знаю, что она про нас подумала.

— Она подумала, что мы с тобой познакомились пару дней назад и сразу же решили пожениться. Она подумала, что мы просто сумасшедшие. Это плохо?

— Сумасшедшие? Нет, это хорошо, — серьезно ответила Саша. — Я не об этом. А вдруг она подумала, что у нас фиктивный брак? Если мы даже фамилий не знаем…

— Фиктивный брак, — раздумывая, повторил Денис. — Да черт с ней, пусть думает, что хочет. Мы-то знаем!

— Денис, — после недолгого молчания тихо сказала Саша, — посмотри, какая погода плохая. Небо свинцовое, тучи серые, почти черные, дождь… Почему?

— Циклон, — весомо ответил он, чувствуя ее напряжение. — Да что с тобой?

— Не знаю. Мне почему-то показалось… Что-то привиделось — там, на небе. Мелькнуло — и исчезло. Не знаю, что это было, только я испугалась. Я ведь люблю осень. Но, может быть, она меня не любит…

— Сашка, — он прижал ее к себе, — этого не может быть. Не любить тебя — невозможно. А осень… Знаешь, мне кажется, она просто ревнует. Сердится на тебя, ведь раньше она владела твоим чувством безраздельно, а теперь появился я… Но это пройдет, вот увидишь. Она привыкнет, ей придется смириться. Придется…

Саша вздохнула. Это утро распалось у нее в памяти на две половинки — радостную и грустную. Потом, позже, она очень часто вспоминала это утро и находила тысячи объяснений тому, почему оно было таким мрачным.

— Роман «Война и мир» не только отозвался на самые острые вопросы своего времени, — Саша обвела глазами класс, чувствуя, что ее почти не слушают. — Он ставил их перед читателями в самой резкой и бескомпромиссной форме… Сережа, повтори, пожалуйста, что я сейчас сказала.

— Вы сказали, Александра Алексеевна…

Дальше, как она и ожидала, повисла пауза. Саша вздохнула. Сегодня был не ее день, она знала это, чувствовала. Еще с утра. Учитель — одна из тех профессий, которая обязывает всегда быть в форме, несмотря ни на что. В тот момент, когда ты стоишь перед классом, ты должна забыть о себе. Как забывает о себе артист, выходящий на сцену. Как забывает, наверное, диджей, вынужденный веселить слушателей даже в том случае, если у самого на душе скребут кошки.

Невозможно заставить их думать о Наташе Ростовой, если сама находишься слишком далеко от нее. А Саша была далеко. Очень далеко… Наверное, в первый раз за все время своей работы — настолько далеко. И ничего не могла с собой поделать. Она рассказывала о Наташе, а перед глазами стояло лицо Дениса. Шум поездов… Почему-то он до сих пор не смолкал, и Саша украдкой иногда оборачивалась к окну, как будто и правда ожидала увидеть там рельсы и убегающие по ним вагоны. Но за окном был привычный пейзаж: все те же многоэтажки на фоне прозрачно-серого неба, деревья, покрытые разноцветными листьями-вспышками.

— Ну, не вешай нос, — сказал он ей на прощание, чувствуя, что она сейчас расплачется. — Тебе нужно к этому привыкать. Одна игра — на своем поле, одна — на выезде. А турниры бывают не слишком часто. Я буду звонить, Саша. Каждый день. Каждый час, хочешь?

Она только кивнула. Денис забыл ее предупредить о том, что уезжает. Он и сам почти забыл об этом турнире в Элисте и вспомнил случайно, почти накануне поездки. Она смотрела на него так удивленно, как будто он говорил совершенно невозможные вещи, и очень долго не могла поверить в то, что он не шутит. Он сразу же предложил ей поехать с ним. Но она, при всем своем желании, принять его предложение не смогла. Уехать в Элисту на две недели — это значило пропустить почти десять уроков. У нее даже мысли не возникло о том, чтобы позволить себе такое.

«Может быть, зря?» — думала она теперь, снова вспоминая лицо Дениса и из последних сил пытаясь отогнать назойливый шум поезда. Она снова обвела глазами класс, как будто надеясь получить ответ на свой невысказанный вопрос. Вот они, ее пропавшие мальчики. Догадываются ли они о том, что значат для нее? Наверное, просто не задумываются об этом. Для них она просто «училка», такая же, как и остальные шесть или семь преподавателей училища. Прозвенел звонок — и бывай-прощай Александра Алексеевна, даст бог, может, не свидимся больше…

Раньше Саша так не думала. И у нее были многочисленные доводы в пользу собственных аргументов. Но в этот день все было не так, как всегда. В этот день она во всем сомневалась. Во всем, даже…

Колючий взгляд с последней парты заставлял ее сжиматься. Он словно пронизывал, протыкал ее насквозь двумя острыми стальными иглами, специально подточенными для этой цели. Она не чувствовала боли, но была близка к этому. А потому изо всех сил старалась не смотреть туда, не встречаться взглядом. Иногда ей становилось страшно, и она хотела посмотреть на часы, чтобы узнать, сколько же минут осталось до окончания урока. Но это было бы слабостью, а слабости она себе позволить не могла. По крайней мере, не сейчас, не здесь, под прицелом двадцати пар глаз, которые потом ей этого не простят и не забудут. Ей было страшно, но вместо того чтобы посмотреть на часы, она прикрывала на мгновение глаза и вспоминала кошку.

Кошка была непонятного цвета, неразличимого из-за налипшей грязи. Кошка была мокрой, с обрезанным хвостом и жалко торчащими в разные стороны иглами мокрой шерсти. Кошка спасала ее почти всегда… Со временем Саша даже начала подозревать, что одна из ее спасительных Девяти Сил обретает конкретный зримый образ этой кошки. Только изредка, в самые тяжелые моменты, она слышала голос Кристины. Кристина убеждала ее в том, что кошка ничего не значит. Что даже самые отъявленные садисты порой сочетают в своей душе изощренную жестокость со смешной сентиментальность. Но Кристина ведь не знала. Она не могла знать, потому что не видела этой кошки. А Саша — видела.

Сначала она, на самом деле, увидела кошку, хотя потом, позже, не могла сказать с полной уверенностью, что было сначала, а что потом. Этот день и жил в памяти каким-то странным серым пятном, постоянно меняющим свои очертания. День был пасмурный, хмурый и неприветливый. Наверное в тот день осень снова обиделась на Сашу. К тому же, транспорт куда-то испарился. Саша стояла на остановке, зябко съежившись, пытаясь заслониться от ветра, который хлестал в лицо с северной стороны. Она, прищурившись, всматривалась вдаль, но по дороге бежали лишь одинокие машины. Изредка мелькал зеленый огонек такси, но Саша с ее зарплатой школьной учительницы позволить себе такси не могла. Она все смотрела на дорогу, и в этот момент увидела кошку…

Да, кажется, сначала она увидела кошку. Мокрая и грязная серая кошка с облезлым хвостом вдруг вылезла из-за забора и, остановившись посреди дороги, огляделась по сторонам и растерянно мяукнула. Порыв налетевшего ветра хлестко ударил ее по спине, заставил прижать уши. В жизни Саша еще не встречала более одинокого и жалкого существа. Было непонятно, откуда взялась кошка, почему она вдруг выползла из своего укрытия и кому адресует свое жалобное «мяу». Саша уже собиралась подойти. Она даже сделала первый шаг, вышла из-под козырька, тут же едва не захлебнувшись ветром. И сразу остановилась.

С противоположной стороны дороги к кошке приближался чей-то силуэт. В темноте Саша плохо видела, и все же силуэт показался ей знакомым. Это и заставило ее остановиться на мгновение. Высокий сутулый парень в короткой кожаной куртке и плотно натянутом до бровей «петушке» быстрыми и широкими шагами пересекал перекресток. Обе руки глубоко в карманах, квадратный упрямый подбородок. «Но ведь это же…»

Иногда Саше казалось, что сначала она увидела его, и только потом появилась кошка. Она не могла себе объяснить этого странного мутного пятна в своей памяти. Хотя все остальное она помнила вполне отчетливо.

…Обе руки глубоко в карманах. Упрямый, выдающийся вперед квадратный подбородок. Это же Андрей, подумала Саша. Андрей Измайлов.

Это был он. Тот самый парень, сидящий на последней парте в правом ряду у окна. Тот самый, который за период их недолгого знакомства успел заставить ее не спать ночами. Который беспрестанно хамил и сверлил ее своими стальными глазами, пытаясь добраться до самого мозга. Андрей Измайлов, который в списке безнадежных стоял на первом месте. Который гордо носил кличку «Крот» и держал в страхе не только всю группу, но даже некоторых преподавателей. Саша не хотела признаваться себе в том, что и сама немного побаивалась своего ученика. С каждым днем она все больше отчаивалась до него достучаться…

Наклонившись, он быстро поднял кошку с земли, прижал к себе обеими руками. «Андрей…» — прошептала Саша, но он ее, конечно же, не услышал. Он даже не заметил ее среди людей, зябко жмущихся под козырьком автобусной остановки. Через несколько минут все растворилось в темноте — больше не было ни кошки, ни парня, который, сжалившись, унес ее с собой.

Этот вечер многое изменил в ее жизни. Кошка стала спасительным оазисом в пустыне безнадежности… Конечно, она не могла этого забыть. Она знала и твердо верила: в тот вечер ей случайно удалось увидеть то, что тщательно скрывалось от посторонних глаз. Обнаженную, ничем не прикрытую человеческую душу. Лицо без маски. И она запомнила это лицо, запечатлела его в своей памяти четким фотографическим снимком, не теряющем собственной яркости вопреки течению времени. И теперь каждый раз, когда было невыносимо трудно видеть перед собой маску, она закрывала на мгновение глаза и вспоминала то лицо, что было скрыто под ней. Это давало ей силы, укрепляло волю и веру… И она продолжала свои отчаянные попытки преодолеть глухую оборону этого парня, заставить его открыться перед всеми и остаться таким, какой он есть.

Однажды… Всего лишь однажды она не выдержала. Звонок уже прозвенел, в классе осталось совсем немного мальчишек. Она окликнула его, когда он уже почти скрылся в дверном проеме.

«Андрей!»

Он обернулся, немного удивленно вскинув брови. Она пристально смотрела в глаза. Ей было слишком важно видеть, как они изменятся, когда она задаст ему свой вопрос.

«Кстати, я хотела спросить… Как твоя кошка? Как она поживает?»

«Кошка?» — переспросил он, сплюнув тугой слюной себе под ноги.

«Кошка», — Саша продолжала смотреть, не отрываясь, в его глаза. Не замечая, что и остальные оставшиеся в классе мальчишки тоже застыли и переводят непонимающие взгляды с одного лица на другое.

«Какая еще кошка?»

«Твоя кошка. Серая. Разве нет у тебя кошки? Или, может быть, это кот…»

«Нет у меня никакой кошки. И кота тоже нет. С чего вы взяли-то?»

Не выдержав, Саша опустила взгляд. Что же, еще одно поражение. Не надо было этого делать. Почти сразу, как только он вышел из класса, Саша поняла всю бесполезность собственной затеи. Нужно было быть полной идиоткой, чтобы предположить с его стороны какую-то другую реакцию. Даже если бы они были в классе вдвоем, без свидетелей, он вряд ли признался бы. Ведь для него эта кошка наверняка означала бы признание собственной слабости, собственного поражения. Он был уверен в том, что никто не видел, как он подбирал мокрую кошку с земли, как прижимал ее, грязную, к себе. Но Саша ведь видела…

Это случилось почти год назад, и с тех пор Саша не теряла надежды, что рано или поздно все же сумеет заставить его сбросить маску. Кошка помогала почти всегда. А смеющийся над Сашиной сентиментальностью голос Кристины звучал с каждым днем все тише. «Не может этого быть. Будь он таким, каким пытается казаться и кажется, он бы никогда, ни за что в жизни… Он бы скорее пнул ее ногой, или просто прошел мимо. Я же видела, своими глазами видела, как он ее подобрал…» — эти слова превратились для Саши со временем в некое подобие заклинания, спасающего в самые тяжелые минуты. А тяжелые минуты случались часто. Иногда ей хотелось закричать на него, ударить, выгнать из класса и бросить в лицо емкое слово «подонок». Если бы не кошка, рано или поздно Саша бы не выдержала.

Но в тот день что-то изменилось. Память была не в ладу с эмоциями. Кошка куда-то затерялась, перед глазами стояло лицо Дениса, в ушах звучал несмолкающий шум отъезжающего поезда, а на сердце была тревога. Тревога вытеснила все чувства. Саша отчетливо поняла, что поступила просто глупо, не поехав в Элисту.

… Он продолжал сверлись ее взглядом, с легкой улыбкой, туманным пятном блуждающей на губах. Смотрел прямо в глаза и меланхолично сплевывал на пол шелуху от семечек. Уже двадцать минут прошло с начала урока, и целый ворох шелухи от семечек собрался возле последней парты. Саша знала, что ей придется подметать этот мусор. В который раз с начала учебного года ей приходится это делать?… Считать было бы бессмысленно. Наверное, подметать эту шелуху было унизительно. Но еще более унизительным казалось Саше оставить ее на полу, как явное доказательство собственного бессилия.

— Андрей. Пожалуйста, прекрати так себя вести. Ты находишься на уроке.

— Ну и что?

— А то, что сейчас мне придется попросить тебя взять веник и подмети мусор.

В ответ он сплюнул еще более смачно и улыбнулся, оскалив зубы. Саша вздохнула, надеясь, что внутренняя дрожь, электрическим разрядом пробежавшая по телу, останется незамеченной для окружающих.

— У вас, Александра Алексеевна… — он всегда обращался к ней с нарочитой и немного комичной уважительностью, тщательно проговаривая каждый звук в ее имени. Это часто вызывало в классе одобрительные и подобострастные улыбки, что заводило Сашу еще сильнее. — У вас это получается гораздо лучше.

— Что у меня получается гораздо лучше? — спросила она ледяным тоном, не замечая, что тишина в классе начинает становиться почти угрожающей.

— Подметать мусор. С веником в руках вы просто великолепны. Особенно, когда пониже наклоняетесь. Такая соблазнительная попка. Я же сам сколько раз видел, — отчеканил он и снова плюнул на пол.

Тихий, неуверенный смешок прошелся по классу легкой волной, и опять наступило тревожное ожидание.

…Именно в этот момент Саша поняла, что никакая кошка ее уже не спасет. Что тот момент, который должен был наступить рано или поздно, наступит сейчас. Лишь считанные секунды отделяют ее от этого момента.

— Выйди из класса, Измайлов. Сейчас же.

— А если не выйду?

— Выйдешь. Еще как выйдешь. Тебе помочь, может быть? Я найду помощников, поверь мне…

Она и сама не знала, что будет делать в том случае, если он ее проигнорирует. Понятия не имела, о каких помощниках ведет речь. Из класса никто не решится — об этом даже думать не стоило. Его боялись. Слишком боялись…

Но, к общему удивлению, он нехотя поднялся со своего места, еще раз сплюнул на пол — теперь уже не шелухой, а сероватой густой слюной, и направился к выходу. Только пошел почему-то не вдоль ряда, а обогнул средние парты и направился к ней.

Он приближался, а она смотрела на него, из последних сил пытаясь преодолеть собственную слабость. Она почти молилась, сама того не сознавая. Молилась о том, чтобы бог дал ей силы подставить правую щеку, получив удар по левой. Не зная, не подозревая о том, что слова этой молитвы вот-вот материализуются в пространстве странным и жутким мутантом, лишь отдаленно напоминающим свое истинное подобие.

Приблизившись, он все так же продолжал смотреть в ее глаза. И Саша не отводила взгляда. Она почувствовала его дыхание — смешанный запах семечек, табачного дыма и кислого вчерашнего перегара. Губы расплывались в улыбке, а глаза смотрели без выражения, словно в пустоту. Он шел прямо на нее, но как будто не видел. Как будто хотел пройти сквозь нее, как граф Калиостро, проходящий сквозь стены. «Куда тебе до его могущества!» — подумала Саша, собирая остаток сил для того, чтобы не отступить, не сдвинуться с места. И только потом, спустя секунду, она поняла, что это был всего лишь отвлекающий маневр. Наживка, которую она заглотила, как глупая и голодная рыба. Потом — когда его рука, быстро выброшенная вперед, схватила подол ее джинсовой юбки и, дернув наверх, плавно и жадно заскользила вниз, внутрь…

Размахнувшись, она ударила его по щеке.

И тут же огненным шаром пронеслись в сознании слова молитвы. Пронеслись — и обожгли. Она не знала, не подозревала в себе такой силы. Очнувшись, она увидела, как он поднимается с пола. Неужели это она свалила его с ног — она, едва доходящая до плеча этого верзилы? Он поднимался медленно, как медведь, вылезающий из берлоги после зимней спячки. Саша заметила огненную полосу на его левой щеке. Полоса напоминала ссадину. Она увидела его глаза, по-прежнему пустые, почти ничего не выражающие. В следующую секунду он снова стоял напротив, продолжая сверлить ее взглядом — как будто ничего не случилось. Потом, медленно приподняв ладонь, дотронулся до огненной полоски на щеке. Дотронулся — и как будто обжегшись, одернул руку.

В тот момент она была почти уверена, что победила. И даже была близка к мысли о том, что поступила правильно. Что иначе было нельзя. Он наконец опустил глаза и медленно направился к выходу, обойдя ее стороной, больше не коснувшись — ни рукой, ни взглядом. Только на пороге, не обернувшись, выплюнул слово «сука». А потом наступила тишина.

Гробовая тишина, какой, наверное, не бывает даже в храме. Саша смотрела перед собой и видела одни только опущенные вниз глаза. Никто не смотрел на нее — все прятали взгляд, как будто боялись обжечься. В тот момент она никак не могла объяснить себе этой реакции. Она поняла, в чем дело, спустя некоторый промежуток времени, после того, как поймала наконец один-единственный взгляд, робко вынырнувший на поверхность.

Это был взгляд Миши Андреева. Ее лучшего, любимого ученика, который мечтал когда-нибудь встретить и полюбить женщину, похожую на осень. Уж лучше бы это был кто-нибудь другой. Кто-нибудь другой, только не Мишка, думала Саша уже после того, как…

Он смотрел на нее, как будто она была прожектором. Мощнейшим прожектором, направленным прямо на него. Слепящим, причиняющим глазам живого человека невыносимую боль. Саша даже заметила влажный отсвет в его глазах, наполненных этой болью. Ей захотелось броситься к нему, защитить его от этого странного и жуткого света, который причиняет ему такие страдания. Но он бросился к ней первым.

Он вскочил со своего места и в три прыжка приблизился к ней. Остановившись, изо всех сил дернул вниз подол юбки… А потом так же стремительно выбежал из класса, шумно хлопнув дверью. И только после этого хлопка Саша наконец поняла, в чем дело.

Джинсовая ткань слишком плотная. Именно поэтому она не опустилась вниз после того, как ее подняли наверх. Она бы опустила ее сама, если бы у нее сохранилась в тот момент хоть какая-то способность к здравому размышлению.

«Уж лучше бы это был кто-нибудь другой», — отстраненно подумала Саша, чувствуя, как лицо заливается краской. Голова закружилась. Саша опустилась на стул и сразу поняла, что потеряла последние остатки сил. Уронив голову на сложенные руки, она разрыдалась.

В классе продолжала стоять напряженная тишина, нарушаемая лишь громкими всхлипы, совсем не напоминавшими плач взрослой женщины. Скорее, казалось, плакала девочка. Маленькая беспомощная девочка, впервые в жизни столкнувшаяся с жестокостью окружающего ее мира.

Когда Саша очнулась и подняла глаза, в классе уже никого не было. Она даже не заметила, как они ушли. Так и не услышала ни одного звука. «Я больше не буду работать, — подумала она. — Никогда больше. Сегодняшний урок был последним. Хватит с меня».

Она долго сидела, глядя прямо перед собой глазами, потемневшими от горя. Прозвучавший звонок вывел ее из оцепенения. Быстро достав из сумочки маленькое зеркало, она припудрила лицо, расчесала волосы. Потом снова застыла, глядя перед собой. Минуты шли, но она совсем не чувствовала хода времени. Что-то было не так. Саша очень долго пыталась понять, что же изменилось. И наконец, в десятый раз остановив взгляд на участке пола возле последней парты, она поняла, в чем дело.

Пол был чистым. Шелухи от семечек не было. Кто-то из ребят подмел мусор, оставленный Измайловым. Кто-то сжалился над ней… Но в классе было пусто, и Саше некому было сказать «спасибо».

Поднявшись, она медленно подошла к окну и принялась разглядывать вечер. На улице начинало темнеть, солнце казалось почти беспомощным на фоне надвигающихся сумерек. Листья все продолжали сыпаться с деревьев разноцветным дождем. Она, не отрываясь, смотрела в окно, постепенно чувствуя, что успокаивается. Волна жгучего стыда постепенно отступала. Саша и сама в это не верила…

— Саша! — услышала она словно издалека и обернулась на голос.

Владимир приблизился к ней быстрыми шагами и уверенно взял за руку.

— Что с тобой? Что-то случилось?

— Ничего, — она освободила ладонь, словно опасаясь, что он сможет ощутить ее ложь своей кожей. — Ничего особенного… Так, обычные учительские будни.

— Так уж и обычные? Ты совсем бледная, смотришь как-то странно…

— Почти обычные. Знаешь, я не хочу сейчас об этом, — под напором его взгляда она больше не смогла выдержать собственную ложь, поэтому решилась на полуправду. — У тебя уже закончились занятия?

— Закончились.

— Везет. А у меня сейчас окно, а потом еще первый курс.

— Устала?

— Устала, — вздохнув, честно призналась она.

— Хотелось бы предложить тебе отдохнуть, но ты ведь, наверняка, снова откажешься.

— Ты опять хочешь пригласить меня в театр? — улыбнулась Саша. За последние несколько недель он уже три или четыре раза звал ее на балет, но каждый раз у Саши находились какие-то причины, мешавшие принять это приглашение.

— Сегодня гастрольный спектакль. Кремлевский балет. Такое не часто бывает у нас в провинции…

— Кремлевский балет?

Саша на минуту закрыла глаза. Ей всегда нужно было закрывать глаза, чтобы представить что-то. Видя перед собой действительность, она не могла заставить свое воображение работать в полную силу. Закрывая глаза, она полностью отключалась от реального мира. Саша закрыла глаза…

Сначала она увидела кошку. Но кошка быстро исчезла, уступив место девушке в белоснежном платье, плывущей по сцене, едва касаясь пола. Саша любила балет, тем более — хороший балет.

— Лебединое озеро?

Владимир кивнул.

— Послушай…

Саша сразу почувствовала — это как раз то, что ей нужно. Эта девушка в белом платье, призрачная, почти нереальная, спасет ее. Поможет прожить этот страшный вечер. Поможет преодолеть то, что сейчас кажется почти непреодолимым. Поможет!

Она замолчала, не договорив. Ее немного смущало то обстоятельство, что она пойдет в театр вдвоем с Владимиром. Возможно, это было глупо, и все же эта затея показалась ей не слишком честной по отношению к Денису. Да и к Владимиру — тоже. Саша чувствовала, что Владимир относится к ней по-особенному. Пойти вдвоем — это значило дать ему надежду. Надежду на то, чего нет и быть не может. Саша не хотела причинять боль этому человеку, который был так по-детски влюблен в нее.

И тут она вспомнила про Кристину.

— Послушай, — снова начала Саша, — а у тебя уже есть билеты?

— У меня же сестра в кассе работает. Разве я не говорил?

— Говорил, — вспомнила, обрадовавшись, Саша. — А она сможет сделать не два, а три билета?

— Три? — он не смог скрыть своего разочарования.

— Три, — подтвердила Саша, — если ты, конечно, не против, я хотела бы взять с собой подругу.

— Подругу, — повторил он без эмоций. — Что ж. Подругу — так подругу. Можно и три билета.

— Отлично! — Саша улыбнулась впервые за прошедший день, искренне и почти радостно. Вспомнила печальные глаза Марины Цветаевой и снова обрела свою неискоренимую способность слышать стихи в каждом звуке. — Нежный призрак, рыцарь без укоризны… Кем ты призван — в мою молодую жизнь?

Владимир немного смущенно улыбнулся, а Саша рассмеялась.

— Знаешь что… Я сейчас ей позвоню. А ты… Ты жди меня. Вот там. Видишь, где кончается аллея? Помнишь, мы смотрели вместе недавно, как листья падают? Вот там меня и жди.

— Хорошо, Саша, — покорно согласился он. — Я пока поеду домой, переоденусь.

— Нет, подожди, — она сама удивилась своему нежеланию его отпускать, и только потом поняла, что ей просто страшно было оставаться сейчас одной. — Побудь со мной — до начала урока. Ты ведь успеешь потом съездить домой и вернуться?

— Успею. Конечно, успею.

— Тогда не уходи. Побудь со мной, физик. Я научу тебя слышать стихи.

Если бы не откровенно шутливая интонация ее голоса, он смог бы воспринять ее слова как надежду. Ту самую надежду, которой она давать ему не хотела. Но Саша просто шутила, и он, покорно вздохнув, так же шутливо согласился:

— Если только я не страдаю глухотой от рождения…

Проводив Владимира, Саша забежала в учительскую и набрала номер Кристины. На том конце долго не снимали трубку, и Саша уже начала беспокоиться, что Кристины нет дома.

— Я слушаю, — раздался наконец ее низкий и немного хрипловатый голос.

— Я уж думала, тебя дома нет, — облегченно вздохнула Саша.

— А, это ты, — голос стал мягче. — Я просто трубку брать не хотела.

— Работаешь?

— Если это можно назвать работой, — хмуро ответила Кристина. — Просто нет настроения. Не хочу ни с кем разговаривать. Надоело все…

— Что — все? Опять хандришь?

— Эх, Сашка… Ну, в самом деле, что это за жизнь такая? Один день похож на другой. Похож — как две капли воды. Как же мне это надоело!

— И совсем они не похожи, — возразила Саша. — Просто у тебя хандра, и ты замечать ничего не хочешь! На самом деле они абсолютно разные. Вот вчера, например, помнишь, дождь был, небо было серое. А сегодня с утра — солнце. И так — каждый день. Даже ветер… Ветер ведь тоже все меняет…

Саша чувствовала, что у нее не слишком-то получается. После всего, что произошло, было трудно вдохновлять пессимистично настроенную подругу.

— Уеду, — пробурчала Кристина, — уеду в свою глушь, в Михайловку. На кой черт мне сдался этот большой город? Только деньги за квартиру плачу. Сидеть в четырех стенах можно и в провинции.

Саша рассмеялась: для нее эти рассуждения были уже привычными. Каждый раз, когда у Кристины было плохое настроение, она собиралась уехать в родной город в Волгоградской области и вести там затворнический образ жизни.

— Только не сегодня, Кристина.

— Понятно, сегодня я на последний автобус уже не успею.

— Да я не об этом. Сегодня тебе в четырех стенах сидеть не придется! Потому что сегодня мы идем в театр!

— Кто сказал?

— И не вздумай… Не вздумай сопротивляться! Билеты уже куплены. Так что собирайся и жди меня через час возле школы.

— Но я…

Кристина пробовала возражать — скорее по инерции, но Саша сразу поняла, что долго уговаривать ее не придется. Закончив разговор, она посмотрела на часы и, ахнув, стремительно помчалась вверх по ступенькам — уже пять минут прошло с начала урока. Не исключено, что ее шалопаи-первокурсники просто не будут ее ждать…

— Урок окончен. Спасибо за внимание.

Саша обвела усталым взглядом класс. На уроке присутствовало меньше половины группы. Кому охота в шесть часов вечера слушать литературные бредни? Может, кому-то и охота, но только не им — первокурсникам, едва успевшим свободно вздохнуть, перешагнув порог школы. И тут — на тебе, снова литература! На первом курсе так всегда, Саша уже к этому привыкла. Для всего нужно время — и уж тем более для того, чтобы пробудить если не любовь, то хотя бы какой-то интерес к предмету. Она никогда не допытывалась об отсутствующих, не отмечала в журнале пропуски — впрочем, к тому, что Александра Алексеева и без пометок прекрасно помнит, кто сколько уроков пропустил, они уже тоже успели привыкнуть за прошедшие два месяца занятий.

Класс опустел почти мгновенно, и Саша достала из сумки пудреницу. Внешность оставляла желать лучшего. «Гораздо лучшего», — мысленно прибавила Саша, но, в конце концов, тому были объективные причины. Косметикой она почти не пользовалась — употребляла ее только в самых торжественных случаях. Но как раз в этих самых торжественных случаях ее подруга Кристина всегда морщила нос и говорила, что Саша выглядит «на сорок с лишним». В последнее время в косметичке кроме пудры и губной помады у Саши ничего не было. В этот вечер она пожалела о том, что не имеет возможности подвести глаза и нарисовать на бледных щеках хотя бы искусственный румянец. Все-таки театр, да не какой-нибудь провинциальный…

В последний раз критически оглядев себя в зеркале, она решила, что сделала все, что было в ее силах, и, посмотрев на часы, поняла, что ей пора поторопиться. Владимир, наверное, уже ждет ее в липовой аллее возле школы. Она бросила взгляд в окно, но окно было совершенно темным. Черный, строго очерченный прямоугольник ни за что на свете не хотел выдавать ей своих тайн. После того как часы перевели на зимнее время, она никак не могла привыкнуть к тому, что на улице так рано темнеет. Вечер, наверное, показался бы ей бесконечно длинным, если бы не великолепная идея Владимира пойти в театр.

Спускаясь по ступенькам, Саша улыбалась, вспоминая, как заворожено он ее слушал, как послушно смотрел в окно, беззвучно повторяя стихи, слетавшие с ее губ. Он казался ей немного смешным и в то же время бесконечно милым, даже немного беззащитным. Она всегда испытывала по отношению к нему какое-то странное смешанное чувство, напоминавшее, наверное, чувство матери к ребенку. Но — не более того.

— До свидания, Сергей Анатольевич! — кивнула она ночному сторожу, грузному и приветливому дядечке неопределенного возраста, примостившемуся возле обогревателя с кроссвордом на коленях.

— До завтра, Сашенька! Саша, а вот подскажи — боязнь замкнутого пространства? Первая «к», вторая «л»?

— Клаустрофобия.

— Дай бог тебе…

— И вам того же! — откликнулась Саша.

Оказавшись на улице, Саша на мгновение остановилась в нерешительности. Так всегда случалось: после яркого света она очень долго не могла адаптироваться к ночной темноте. Медленно, почти на ощупь, спустившись по ступенькам, она, прищурившись, вглядывалась в темноту. Наверное, Владимир еще не пришел — едва ли он стал бы дожидаться ее в конце аллеи, как она велела. Скорее, ждал бы здесь, у выхода.

Вечерний воздух был немного влажным, но теплым. Саша, вдохнув полной грудью, медленно пошла вперед, наслаждаясь тишиной и ни с чем не сравнимым запахом осени. Стук каблуков приглушенно отдавался в вечерней тишине, смешивался с шорохом листьев и шумом крыльев изредка пролетающих птиц. Саша улыбалась: она начинала чувствовать, как из звуков осени постепенно складывается музыка. Так часто бывало — каблуки отстукивали ритм, подчиняя себе и складывая в удивительную мелодию все остальные звуки осени. Удивительную, звучащую единенный раз в жизни, потому что в следующий раз, Саша знала, мелодия будет уже другой. Она даже прикрыла глаза, настолько велико было желание отдаться звукам, раствориться в них…

Но внезапно музыка оборвалась. Точнее, не оборвалась, а почему-то расстроилась. Саша нахмурилась — может, показалось? Нет, снова какой-то слабый, приглушенный звук, совсем не вписывающийся в ее импровизированную партитуру. Как будто звук чьих-то шагов, откуда-то справа.

— Владимир? Володя? — тихо позвала она, вглядываясь в темноту.

Он не отвечал. Она улыбнулась — конечно же, он не мог опоздать, он просто решил напугать ее немного. Совсем немного… Вот только — зачем?

— Почему ты… Не отвечаешь? — проговорила она, не услышав собственного голоса. — Володя?.. Кто… Кто здесь?

Ей хотелось кричать, но голос не слушался. В ту же секунду Саша почувствовала приближение чего-то неминуемого.

— Долго же мне пришлось тебя ждать. Ну вот мы и встретились — наедине…

Он уже стоял рядом, приблизившись незаметно и бесшумно. Повинуясь подсознательному желанию, Саша опустила взгляд и увидела, как в руке Андрея Измайлова блеснуло стальное лезвие ножа.

— Иди ко мне, детка.

Владимир пожалел, что сразу не пошел пешком. Училище находилось в пятнадцати минутах ходьбы от его дома, но он решил сэкономить время, проехав две злосчастные остановки на транспорте. Но транспорт, как и полагается в подобных случаях, сильно подвел. Не нужно было забывать про закон подлости — великий закон, который его, Владимира, просто преследовал. Теперь пришлось мчаться, почти бежать, чтобы не опоздать, не заставлять Сашу ждать его в темной аллее. Лучше бы они договорились встретиться в здании училища. Но, с другой стороны, он понимал, что для большинства членов педагогического коллектива ситуация могла бы показаться пикантной, а вездесущий закон подлости непременно сработал бы и в этот раз — кто-нибудь обязательно оказался бы очевидцем столь грандиозного события и уж, конечно, обеспечил бы прекрасный пи-ар на этот случай. Лично ему было все равно, но компрометировать Сашу не хотелось, тем более что в данном случае дым, как это ни парадоксально, был без огня.

«Без огня ли?» — мысленно задав себе этот вопрос, Владимир заранее знал, что не сможет на него ответить — ни да, ни нет. Потому что он и сам за прошедшие три года знакомства так и не сумел разобраться в своем чувстве к Саше. Он был старше нее, и к тому же, значительно опытнее. Опыт прошлых лет — это прежде всего неудачный брак. Почти шесть лет Владимир был женат на женщине, которую любил. Он знал совершенно точно, что любил ее, помнил те ощущения, которые переживал в тот период, когда они были вместе. Помнил горечь и невыносимую боль вынужденной разлуки. С ним случилась обычная история — она его просто разлюбила. Но он еще очень долго не мог справиться с навалившейся бедой. Год, два, а может быть, и больше. Потом чувства притупились, но память о любви осталась в душе. И теперь он никак не мог соотнести то чувство, которое испытывал к Саше, с понятием «любовь». Это было что-то другое, что-то невероятное, почти религиозное. На самом деле, порой он ловил себя на мысли, что смотрит на Сашу, как на икону. Были ли виной тому ее огромные синие глаза, ее прозрачность, или стихи, из которых, казалось, Саша была соткана, он не знал. Он знал, что ему хочется бесконечно смотреть на нее, но даже подумать о том, чтобы прикоснуться к Саше, он боялся. Этот страх был почти мистическим, напоминающим страх людей, боящихся своим прикосновением осквернить святыню. Саша была его Неопалимой Купиной, его Даром Волхвов… Саша была для него объектом нематериального мира. Но любовь — он это знал — соткана из плоти и крови, хотя и имеет душу.

Он бежал, разбрызгивая не успевшие высохнуть лужи, нервничал и чертыхался на ходу — от того, что опаздывает, от того, что отглаженные и чистые черные брюки будут неизбежно заляпаны грязью. Запыхавшись, остановился у края липовой аллеи, вглядываясь в темноту: Саши не было.

— Саша! — громко прокричал он, но не услышал ответа.

— Ну, идем. Да что ты стоишь, как неживая? Иди, я сказал! — он грубо подтолкнул ее в бок ногой, и Саша отлетела в сторону, едва удержавшись на ногах.

Он тут же подскочил к ней, схватил за полу куртки и волоком потащил в сторону. В вечерней тишине резко прозвучал треск разрывающейся ткани.

— Андрей, — прохрипела она, почувствовала, как сдавило горло. — Прошу тебя…

— Что ты там бормочешь?

Он швырнул ее на землю. Саша почувствовала острую боль, ударившись о ствол дерева.

— А теперь встань. Встань, я сказал!

— Послушай…

Она видела его лицо — оно было непроницаемым. Видела нож, который тот продолжал крепко сжимать в правой руке. На нож она старалась не смотреть, хоть он и притягивал взгляд. Она точно знала, что смотреть нужно было в лицо, в глаза, потому что верила — несмотря ни на что, перед ней стоит человек. Слишком мало времени было отпущено ей на то, чтобы в последний раз попытаться достучаться до этого человека. Но шанс нужно было использовать — только бы заставить себя не смотреть на нож…

— Послушай, Андрей… Скажи, что ты хочешь.

— Встань, я сказал! — прохрипел он и, наклонившись, прижал острие ножа к ее шее. Саша почувствовала холод стальной иглы. Сколько раз она уже испытывала это ощущение, сталкиваясь с его взглядом! Те же остро заточенные иглы, тот же холод и одно желание — убить, пронзить насквозь…

С трудом поднявшись на ноги, Саша огляделась по сторонам. Нужно было потянуть время — Владимир не может задержаться так долго. Всего лишь потянуть время… Но есть ли у нее вообще время? Саша этого не знала.

— Послушай… Послушай меня, прошу тебя. Я знаю, ты на меня злишься. Я оскорбила тебя перед группой. Но я была вынуждена это сделать. Андрей…

Он, казалось, не слышал ее. Медленно подняв руку, снова коснулся острием ножа ее шеи, и, слегка нажав, принялся водить из стороны в строну, словно разрезая на мелкие части. Саша чувствовала — еще секунда, и она просто потеряет способность говорить, упадет на землю, закроет лицо руками — только бы не видеть того, что он делает.

— Андрей, ведь я знаю. Знаю, что ты не такой, каким хочешь казаться. Я ведь видела. Тогда, в тот вечер, видела…

Не отнимая руки, он все же поднял глаза, в которых Саша различила едва уловимый интерес.

— Что ты видела?

— Кошку, — выдохнула Саша, не отрывая взгляда.

— Кошку? Какую еще кошку?

— Кошку, — упрямо повторила она, — помнишь, в прошлом году. Был сильный дождь. Там, на остановке.

— Дождь? — тупо переспросил он, как будто все еще не понимая, о чем идет речь.

— Дождь, — эхом отозвалась она, — прошлой осенью. На остановке. Ты подобрал ее. Она была мокрая, сидела на асфальте. Ты подобрал ее и унес с собой. Я видела. Я видела, Андрей. Ты подобрал кошку…

Она повторяла одно и то же, напряженно вглядываясь в его глаза и веря в то, что ее спасение — в его памяти. Если он вспомнит, все изменится. Все должно измениться…

И он вспомнил. Саша увидела, как дрогнули мускулы на его лице, как сузились глаза, шевельнулись губы…

Но в этот момент ей почему-то стало еще страшнее. Нажим лезвия стал ощущаться еще более сильно. Верхняя губа медленно поползла вверх, приоткрывая челюсть и пожелтевшие редкие зубы.

— Да, кошка. Конечно. Как же я мог забыть. Кошка! — он смеялся надрывным смехом. Саша вся вжалась в ствол дерева, чувствуя, что сейчас произойдет самое страшное.

— Кошка была забавная. И живучая — страсть! Долго не умирала, сучка. Еще на следующее утро дергалась, хотя и дергать-то было уже нечем. Рассказать тебе про кошку? Хочешь? Ты ведь этого хотела, да? Этого? Сначала… Подожди, дай вспомню. Сначала я поджег ей хвост. Она металась по подвалу, как настоящая комета. Только орала слишком сильно. Пришлось ее потушить. Потом я отрубил ей передние…

— Нет! — закричала Саша, почувствовав очередной нажим на горло. Горячая тонкая струйка побежала вниз, но ей, казалось, было уже все равно — только бы не слышать, только бы не знать, что он сделал с этой кошкой…

— Слушай! Ты ведь хотела…

— Прошу тебя, пожалуйста, не надо!

— Жаль, — хрипло произнес он. — Жаль, что у тебя нет хвоста. Было бы интересно.

— Что ты собираешься со мной сделать? — спросила Саша почти без выражения, чувствуя, как на смену страху приходит равнодушие, почти что отупение. «Только поскорей, — промелькнувшая мысль не показалась ей дикой, и она снова мысленно повторила „поскорей“.

— Что я собираюсь с тобой сделать? — переспросил он, снова криво усмехнувшись. — То же самое, что и ты со мной. А ты думала, я тебя трахнуть хотел? Нет, ты для меня слишком старая. Я только разукрашу тебя — немножко. Чуть поярче, чем ты меня сегодня разукрасила. И побольнее. Жаль, что ты себя никогда не увидишь. Зрелище, конечно, будет не из приятных. В закрытом гробу хоронить придется.

Не ослабляя нажима, он повел лезвие наверх. Саша инстинктивно взметнула руки к лицу, но он тут же перехватил их и вдавил ее в ствол дерева. Коснувшись щеки, лезвие плавно скользнуло внутрь. Нож, видимо, был хорошо заточен. Сначала она не почувствовала боли, ее удивил лишь странный звук, услышав который, она догадалась, что лезвие коснулось зубов — значит, он разрезал щеку насквозь. Потом еще, и еще… Соленая жидкость заполнила рот, она уже не могла ни кричать, ни сопротивляться. Его лицо медленно таяло в розово-красной дымке. В тот момент, когда кровь полностью залила глаза, Саша потерла сознание.

— Вещь, свято хранимая? — Сергей Анатольевич, приподняв голову, кивнул Владимиру и тут же попытался вовлечь его в процесс разгадывания кроссворда. — Восемь букв, третья «л», предпоследняя «и»?

— Реликвия, — механически ответил Владимир, — дядя Сережа, вы Сашу не видели?

— Точно. Реликвия, — довольно хмыкнул дядя Сережа. — Ре-лик-ви-я. А вот еще… Японский император?

— Вы Сашу не видели, дядя Сережа?

— Сашу? Видел Сашу, конечно. Десять минут назад ушла. Опоздал, сынок. Так не знаешь японского императора?

— Десять минут назад? А она ничего не сказала?

— Ничего не сказала. Ох, молодежь, — дядя Сережа махнул рукой и снова погрузился в кроссворд. Владимир вышел из вестибюля.

— Саша! — снова громко прокричал он, но ответа не услышал. Быстрыми шагами он прошел вдоль аллеи туда и обратно, потом остановился и замер, прислушиваясь. Тревога нарастала с каждой минутой. Ему показалось, что откуда-то слева донесся приглушенный звук, он бросился туда, но там никого не было. Снова прислушавшись, различил будто бы звук с другой стороны, но и там ничего не нашел. Он опять замер на месте, беспомощно оглядываясь по сторонам. И наконец совершенно отчетливо услышал стон, доносящийся из ближних зарослей.

— Саша! — закричал он и бросился туда, откуда доносился стон. Он был совершенно уверен в том, что сейчас увидит ее.

Она лежала на земле, под липой. Владимир едва смог разглядеть ее в темноте.

— Саша! — он опустился на колени и хотел приподнять ее, но в ту же секунду застыл, не понимая, не в силах объяснить себе того, что видит.

Саша лежала на спине, раскинув руки в стороны, но — лицом вниз.

Это было совершенно необъяснимо, но лица не было. Лишь темное пятно — слишком темное даже для того, чтобы принять его за волосы. Волосы у Саши были светло-русыми…

Владимир чувствовал, что руки отказываются повиноваться. На мгновение он ощутил какой-то первобытный страх и неотступное желание убежать прочь, подальше от дикого, страшного и необъяснимого — страх, подобный тому, который испытывали древние люди перед неведомыми им силами природы. Но через секунду страх прошел, уступив место единственному стремлению — помочь ей, спасти ее. Он наклонился ниже.

— Сейчас, Саша. Саша… О, господи! — закричал он и отдернул руки, поняв, что темное пятно на месте лица — это и есть оно. То, что было когда-то Сашиным лицом…

Ее голова безвольно упала, ударившись о землю.

— О, господи, — снова повторил он и закрыл лицо руками, — господи…

Некоторое время он сидел без движения, тупо уставившись в пространство. А потом вдруг вскочил на ноги, поднял Сашу и понес ее. В этот момент чья-то тень легла на дорогу. Владимир остановился и, слегка покачнувшись, замер.

Девушка приближалась медленно, с каждым шагом ступая все неувереннее, как будто боялась приблизиться и в то же время не могла остановиться, повинуясь какой-то потусторонней силе. Он крепко прижимал к себе Сашу и смотрел вперед, почему-то надеясь, что сейчас все изменится. Как будто эта незнакомая девушка подойдет, толкнет его в плечо и разбудит от страшного сна. Он откроет глаза и снова увидит лицо Саши — то самое лицо, которого теперь у нее не было.

Приблизившись почти вплотную, она остановилась. Владимир видел, каким бледным было ее лицо, видел ее взгляд, полный ужаса, и медленно расширяющиеся, словно от боли, зрачки.

И вдруг она закричала. Закричала громко и пронзительно. Он даже зажмурился от этого крика. А потом, открыв глаза, снова увидел перед собой Сашино лицо и почти физически ощутил, как надежда покидает его душу. Все было по-прежнему, это был не сон, ведь от такого громкого крика он не мог не проснуться.

— Что ты с ней сделал? Подлец, подонок, чудовище…

Она отступила на шаг, а потом снова приблизившись к нему и, размахнувшись, наотмашь ударила в плечо. Казалось, она вложила в этот удар все свои силы, но он получился слабым, беспомощным — Владимир едва почувствовал прикосновение ее руки.

Смысл ее слов не сразу показался ему понятен. А она все продолжала кричать, размахивать руками, всхлипывать… Но в какой-то момент ему вдруг стало ясно, что нужно делать.

— Телефон, — почти прокричал он, чтобы заглушить ее крик, — у вас есть с собой телефон?

— Телефон? — неожиданно тихо переспросила она, удивленно вскинув брови.

— Телефон, — терпеливо повторил он, — нужно вызвать милицию и скорую помощь. Ее нужно в больницу, срочно, как можно быстрее…

Некоторое время она смотрела на него, как ошарашенная.

— О, господи. Господи, — тихо прошептала Кристина, медленно обретая способность реального восприятия. — Конечно, телефон…

Дрожащими пальцами она достала из сумки мобильник и набрала «ноль-три». Спустя некоторое время они уже сидели в машине «скорой помощи». Кристина плакала навзрыд, за всю дорогу не произнеся ни единого слова. На все вопросы врачей отвечал Владимир. Но, собственно, он тоже почти ничего не знал.

Они долго стояли в больничном коридоре, не говоря друг другу ни слова. Владимир сидел на корточках, глядя в пол и нервно вздрагивая каждый раз, когда открывалась дверь операционной. Кристина стояла, отвернувшись к окну, дышала на стекло и рисовала на запотевшем прямоугольнике знак бесконечности. Перевернутая восьмерка появлялась и исчезала, потом снова появлялась и снова исчезала. Наконец из операционной вышел высокий седой врач, и они бросились к нему, не сговариваясь, словно по команде.

— Доктор… — выдавил из себя Владимир и стразу же замолчал. Он даже не знал, что сказать. Но в жизни врачей подобные ситуации — не редкость, поэтому доктор не стал ждать, когда вопрос будет сформулирован.

— Никакой опасности для жизни нет. Для здоровья — тоже. Единственным серьезным осложнением может быть… Может быть последствие шока, который она испытала. Придется подлечить нервы. На первое время я выпишу ей успокаивающее, но не могу исключать, что потребуется помощь специалистов из кризисного центра. Но что касается ее лица…

В этот момент совершенно некстати зазвонил мобильный телефон. Кристина долго не снимала трубку, почти не осознавая, откуда идет этот звук. Но доктор был лаконичен — закончив последнюю фразу, он быстро зашагал по коридору и скрылся в дверях ординаторской.

— Я слушаю, — тихо произнесла она. Владимир видел, как побледнело еще сильнее ее и без того бескровное лицо.

Денис со злостью отшвырнул от себя телефонную трубку. Она ударилась об угол стола, кувыркнулась вниз и беспомощно затрепыхалась в воздухе, подпрыгивая вверх и опускаясь вниз — как детский набитый опилками мячик на резинке. Но протяжные гудки были слишком громкими — казалось, эти звуки заполнили весь гостиничный номер.

— Где же ты, Саша. Где ты? — в очередной раз произнес он тихо и почти беспомощно, потом аккуратно поднял трубку и положил ее на аппарат. Но гудки не смолкали. В наступившей тишине они звучали все так же громко, так же отчетливо и настойчиво. От них невозможно было скрыться.

Беспомощно оглядевшись вокруг, он нашел пульт от телевизора и нажал на кнопку. На одном из каналов шли новости. Денис опустился в кресло и попытался сосредоточиться на том, что происходит в мире. Но минуты шли — он слышал слова диктора, но совсем не понимал их смысла.

— Где же ты, Саша?

Он снова поднялся. Часы показывали половину второго. Ночь. Если до этого времени она не пришла домой, то, вероятно, уже и не придет. Скорее всего, она заночевала у подруги, возможно, у Кристины. Конечно, это было странно, потому что она должна была быть дома и ждать его звонка. Но, может быть, ей стало страшно, или слишком тоскливо, или, возможно, была какая-то другая причина, которая не позволила ей в тот вечер остаться дома…

В какой-то момент он ощутил настолько острую необходимость услышать ее голос, что ему стало трудно дышать. Он снова поднялся, выключил телевизор и опять взялся за телефонную трубку. После семи или восьми гудков она наконец услышал сонный голос Федора.

— Спишь?

— Дрова рублю, — раздраженно ответил тот, — что случилось?

— Послушай, ни к чему хамить. Ты же понимаешь, если я позвонил в половине второго ночи, значит, не просто так…

— Если звезды зажигают, как говорится, — более миролюбиво и немного встревоженно произнес приятель, — так что случилось?

— Мне нужен номер телефона Кристины.

— Что тебе нужно? — Федор, казалось, едва не захлебнулся от негодования. — Номер телефона Кристины? А номер психбольницы тебе не нужен?

Денис молчал. Шутки в тот момент до него в принципе не доходили.

— Мне нужен номер телефона Кристины.

— Я что-то не понимаю, — начал было почти проснувшийся Федор, но Денис, предугадав смысл его дальнейшей фразы, не дал ему договорить:

— Я тебе потом все объясню. Давай потом, дядя Федор.

— Ты… У тебя все в порядке?

— Не знаю, — честно признался Денис и снова замолчал.

— Записывай. Есть домашний, есть сотовый.

— Я запомню.

Денис дал отбой сразу же, как только услышал последнюю цифру. Нажал на рычаг и тут же снова принялся вращать упругий круглый диск допотопного гостиничного телефонного аппарата.

Домашний номер не отвечал. Денис чувствовал, как ускользает последняя надежда, и почти с замиранием сердца принялся набирать сотовый. Опять — долгие и протяжные гудки. Десять, одиннадцать, двенадцать. Денис уже начал сбиваться со счета, когда совершенно неожиданно вдруг услышал ее голос.

— Кристина? Это Денис…

Связь внезапно оборвалась, и он снова принялся отчаянно крутить круглый диск. Но на этот раз никаких гудков не последовало. Девушка-автомат сначала один, потом второй, третий, четвертый раз однотонно сообщала, что аппарат абонента отключен. Денис звонил спустя час, спустя два часа, но дозвониться так и не смог.

Когда они наконец вышли из кабинета следователя, было уже почти три часа ночи. Кристина впервые подняла взгляд на Владимира.

— Я должна перед вами извиниться…

В ее глазах была только мука. Владимир видел, чувствовал, что у этой девушки просто не осталось никаких сил. Он остановил ее — лишь взглядом, и молча подал руку, когда они спускались по ступенькам. Они долго молчали, не зная, что сказать друг другу. Куда идти, что делать. Милицейский «УАЗик», подкативший к крыльцу, должен был развести их по домам. Но Владимиру почему-то меньше всего хотелось в тот момент снова оказаться в сопровождении людей в форме. Он посмотрел на Кристину и сразу же понял, что она не хочет этого еще сильнее, чем он. Она была испугана, она смотрела на приближающуюся машину с таким страхом, как будто никогда в жизни не видела машин. Как будто…

— Спасибо, — он выступил вперед и заговорил, не замечая, насколько сильно изменился его голос, — спасибо, мы доберемся сами…

В ту же секунду он почувствовал тепло ее ладони, благодарно сжимавшей его пальцы. И это тепло отозвалось где-то внутри, вызвав ответную волну тепла и неожиданной нежности.

В тот момент, когда Саша обрела сознание, солнечный луч скользнул в больничную палату, медленно и робко двинувшись по направлению к ее кровати. Но почему-то остановился, не дойдя нескольких сантиметров, улегся на подушке и стал медленно исчезать, словно так и не решившись коснуться ее. Саша чувствовала его тепло, но не видела его. Что-то мешало, какая-то мгла окружала пространство, ограничивала его своей серой, хоть и не строгой, расплывчатой рамкой. Но она с раннего детства привыкла чувствовать солнце, и поэтому сильно удивилась, когда тепло растаяло, исчезло, испарилось, словно его и не было. Видимо, всему виной были шторы на окнах. Солнце пробилось сквозь щель, осветило то пространство, которое только было ему доступно, и снова скрылось — просто потому, что дальше его не пускали.

Саша вспомнила бабушку.

«Солнце-солнышко, разбуди нашу сонюшку», — ласково и тихо говорила она по утрам, пытаясь поднять с постели заспавшуюся маленькую Сашу. Саша любила бабушку как, наверное, любила бы маму, если бы она у нее была. Но мамы у Саши не было, и папы тоже — ее родители погибли во время схода горного ледника вместе со всеми остальными членами геологической экспедиции, поэтому Сашу воспитывала бабушка.

Бабушка умерла уже давно, и Саша уже привыкла к тому, что ее нет. Но в тот момент, еще не успев вспомнить, что с ней произошло, не осознавая ситуации, она почему-то очень остро ощутила тоску по утраченному близкому человеку.

— Солнце-солнышко, — пролепетала она одними губами, и удивилась, что не чувствует губ. Ей почему-то стало больно, было такое ощущение, что лицо стянуто маской. Маской из белка — наверное, именно такое ощущение испытывает женщина, когда накладывает на лицо стягивающую маску. Но Саша никогда в жизни не делала масок.

— Солнце-солнышко, — снова проговорила Саша и ясно почувствовала боль. Инстинкт заставил ее приподнять ладонь и дотронуться до лица. Она дотронулась.

Кожа была какой-то странной. Как будто и не кожа вовсе, а шершавая материя с грубым плетением или кусок пергамента. Саша снова дотронулась до лица, проверяя свои ощущения. Дотронулась — и в тот же момент поняла, что это не лицо. Это бинт. Она провела рукой дальше, пытаясь найти хотя бы маленький островок кожи, но кожи нигде не было — только бинт. Один бесконечный, сплошной бинт. Эти мутные сероватые круги перед глазами, ограничивающие пространство, — тоже бинт.

Она изо всех сил пыталась заставить себя не думать. Забыть о том, что было, даже не успев вспомнить. Но память не хотела идти на компромисс, не умела делать выбор между черным и белым.

«Я все-таки жива. Жива, а это самое главное, — подумала она после того, как картина вчерашнего вечера полностью оформилась в ее сознании. — Он не успел меня убить. Что-то ему помешало…»

— Как вы себя чувствуете? — внезапно раздавшийся голос был дружелюбным и заинтересованным. Саша снова попыталась раскрыть рот, но ее тут же перебили: — Нет-нет, не отвечайте, ни в коем случае. Вам пока еще не надо… говорить.

Саша прикрыла глаза. В палате было душно, даже слишком душно, и ей мучительно захотелось глотнуть свежего воздуха.

— Душно, — тихо проговорила она, опять удивившись новому отзвуку боли. Сквозь сомкнутые подрагивающие ресницы она видела лицо женщины, склонившейся над ней. Это лицо показалось ей добрым и хорошим, впрочем, как все лица окружающих Сашу людей — по-другому она просто не умела видеть мир. Она боялась, что одного ее слова будет слишком мало для того, чтобы эта женщина поняла, насколько сильно необходим ей сейчас воздух. Повинуясь какому-то внутреннему порыву, вынула руку из-под одеяла и протянула ее наугад, в пространство, сразу же почувствовав теплое прикосновение чьих-то пальцев. И вслед за этим — воздух. Свежий, терпкий, пронзительный воздух осени — как глоток свежей и чистой воды из родника.

— Спасибо, — снова, несмотря на запрет, невнятно проговорила она, на этот раз уже предугадав ощущение боли, подготовившись к нему. На самом деле, пока лицо было без движения, боль не ощущалась. Или почти не ощущалась. Пока Саша не двигалась, она просто чувствовала, как будто кожа на лице слегка обожжена. Так бывает, когда летом слишком долго находишься под солнцем, под вечер лицо краснеет, начинает жечь. С Сашей такое случалось очень часто, особенно в детстве: она любила солнце, любила подставлять ему лицо, а потом по вечерам, следуя советам бабушки, мазалась кефиром. К утру кожа успокаивалась, становилась бледно-розовой, потом матово-оливковой…

Она вдыхала воздух, не чувствуя его кожей. Это было странно. Она снова достала руки из-под одеяла, наконец ощутив прохладное прикосновение. Это оказалось настолько важным, что ей сразу стало легче.

— Пройдемте на перевязку, — снова услышала она откуда-то из-за горизонта своей видимости. Это было как-то странно и даже дико, как будто голос раздавался из какого-то другого мира, теперь уже недоступного для Саши… «Неужели так будет всегда? — с нарастающим страхом в душе подумала она, представив, что теперь ее мир будет всегда ограничен мутными серыми сферами вокруг глаз, и тут же отогнала от себя эту мысль. — Это бинт. Просто бинт, его скоро снимут, и тогда все будет нормально. Все будет так, как было раньше…»

Она медленно приподнялась в кровати, сразу почувствовав головокружение. Потолок плавно заскользил вниз — Саша даже взметнула руки, зажмурила глаза, защищаясь от надвигающейся угрозы, и вскрикнула, снова почувствовав обжигающую боль.

— Осторожно, — снова донеслось до нее из «другого» мира, она повернула голову и наконец успокоилась, снова увидев лицо медсестры. Женщина поддержала ее, помогла встать с кровати. — Осторожно, — настойчиво повторила она, будто опасаясь, что Саша ослушается ее, взбунтуется и все испортит.

За дверью палаты бурлила жизнь. Люди в белых халатах, мужчины и женщины, торопливо передвигались по узкому и длинному, слабо освещенному коридору. Никто, казалось, не обращал внимания на новую пациентку. Саша прислушивалась, приглядывалась. Ей необходимо было освоиться, примириться с мыслью о том, что она не дома, что эти серые стены на время станут ее стенами, ее укрытием, убежищем. Ей даже стало легче — спокойные и непринужденные лица вокруг, по крайней мере, внушали мысль о том, что с ней не случилось ничего страшного, что пройдет совсем немного времени, и все будет так, как прежде…

«Будет ли?» — оказавшись в операционной, она поняла, что больше не может бороться с собой, и мысль, самая страшная, все же прорвалась наружу, зазвучала в сознании, не смолкая, все громче, все настойчивее. У Саши больше не было сил для борьбы. «Будет ли?» — снова подумала она, увидев свое отражение, мелькнувшее в стеклянной дверце белого медицинского шкафа с инструментами.

С этого момента все изменилось. Саша чувствовала, что близка к панике, к истерике. Она почти не слышала и не понимала ни одного слова, адресованного ей, только кивала головой и чисто механически выполняла просьбы врача: опуститесь пониже, голову повыше.

— Расслабьтесь, — снова донеслось до нее, — больно не будет…

Она совсем не боялась боли. Боль, физическая боль, которая неизбежно ждала ее во время перевязки, совсем не внушала ей страха. Она даже не задумывалась о том, что с ней сейчас делают, почти не отдавала себе отчета в происходящем. Теперь, когда сознание полностью пробудилось от наркотического сна и память о прошлом обрела свою власть над настоящим, Саша боялась того, что неизбежно случится потом. Пройдет всего лишь несколько дней, и Денис вернется… Денис вернется, а ее, Саши, больше нет.

Эта мысль поразила ее своей доскональной точностью. Ведь человек неотделим от своей плоти. От своей внешней оболочки, которая, по сути своей, есть оболочка души. А теперь, когда ее оболочка так грубо разрушена, душа стремительно улетает прочь. Саша почти физически ощущала, как происходит этот процесс, как ее душа покидает свою оболочку, оставляя лишь израненную пустоту. Ни памяти, ни надежды — только слабое эхо, все тише и тише… Ее, Саши, больше нет. И с этим уже ничего не поделаешь.

— Главное, Сашка, что ты осталась жива.

Кристина сидела на самом краешке кровати, в изголовье, опустив глаза. Сначала она смотрела на Сашу, не отрывая взгляда, но Саша сама чувствовала, каких усилий стоило подруге смотреть на ее перевязанное лицо. Кристина сдалась быстро, и нескольких минут не прошло, как она опустила взгляд.

— О чем это ты? — тихо и равнодушно спросила Саша, как будто искренне не понимала смысл фразы.

— О том, что могло бы быть и хуже, — настойчиво и почти что убежденно произнесла Кристина, продолжая разглядывать облупившийся линолеум на полу.

— Не думаю.

— Перестань. Перестань, пожалуйста. Тебе сейчас очень тяжело, но, пойми…

— Не надо, Кристина. Я ведь знаю, что ты сама так не думаешь. Ты сама все прекрасно понимаешь.

— Что я прекрасно понимаю? — не сдавалась Кристина.

— Ты ведь даже не смотришь… Не смотришь на меня.

Кристина подняла глаза.

— Глупости…

— Не глупости. Знаешь…

Некоторое время в палате стояла мертвая тишина. Как будто весь мир внезапно замер, смолкли все звуки, наполнявшие окружающее больничную палату пространство. Пространство, которое сконцентрировало в себе только боль и отчаяние, вытеснив все остальное, что только может чувствовать человек.

— Знаешь, — Саша наконец нарушила эту мистическую тишину, — он очень любил смотреть на меня. Он всегда смотрел на меня подолгу, я даже сердилась на него за это. С самого первого дня — помнишь, когда мы только познакомились на том новоселье. Я сердилась, а он говорил, что не сможет жить без этого прикосновения взгляда. Прикосновение взгляда… Да, он так говорил. Говорил, что слышит мои мысли, видит мои желания, когда смотрит на меня. Иногда, на самом деле, угадывал… Очень часто, знаешь…

— Но ведь ты — есть! — почти прокричала Кристина. — Ты — осталась, а все остальное не важно, к этому можно привыкнуть, пойми. Самое главное — что ты есть, ты осталась жива. Ведь врач сказал, что со временем можно будет все исправить, ты же сама слышала…

— Слышала, — как отдаленное эхо, повторила Саша, — только это не важно. Поврежденные полотна великих художников тоже реставрируют, только, знаешь…

— Ты — не полотно! — окончательно взвилась Кристина. — Ты не картина, ты — живой человек, и ты продолжаешь жить, ты — это ты! Ничего не изменилось, пойми, и грош цена тому человеку и тому чувству, которое не выдержит этого испытания!

— Ты жестока…

— Это ты жестока! Ты, а не я! Нельзя так относиться к себе, Сашка! Нельзя хоронить себя заживо, пойми!

Саша устало прикрыла глаза.

— Не заживо. Ты не понимаешь, Кристина. Ты не понимаешь, что это — конец. Он не сможет… Это слишком тяжело. Это практически невозможно.

— Дай ему шанс. Вот увидишь…

— Нет! — Саша энергично замотала головой. — Ни в коем случае! Я не хочу, чтобы он узнал. Чтобы он увидел… Неужели ты не понимаешь, самое ужасное… Самое ужасное — это когда любовь перерождается в жалость. Самый страшный мутант, которого только можно вообразить. Но это перерождение неизбежно. А я не хочу, слышишь, не хочу видеть, как он меня жалеет, как он отводит глаза — вот, как ты сейчас… Не спорь, пожалуйста! — Саша взметнула тонкую белую руку из-под простыни, неосознанно пытаясь возвести физическую преграду любым возражениям. Устало вздохнув, она повторила: — Нет, Кристина. Это — конец.

— Я не понимаю, — Кристина стала говорить тише, почти шепотом, но этот шепот был горячим и жестким, напоминающим шипение змеи. — Не понимаю. Ведь ты всегда… Ты всегда обладала потрясающей, почти идиотической способностью верить в добро. Ты, черт возьми, видела добро там, где его нет и быть не может, Сашка! Ты верила в то, что этот подонок, который изуродовал тебя, на самом деле — добрый и прекрасный человек, заблудившийся ребенок…

— Я просто давала ему шанс.

— Так почему же ты отказываешься дать шанс человеку, которого любишь и который любит тебя? Почему ты даже не хочешь предположить, что он окажется способным пережить все это — вместе с тобой?

— Потому что меня больше нет, — устало повторила Саша. — Потому что это невозможно. Это выше человеческих сил. Тебе этого не понять, Кристина. Ты жалеешь меня и хочешь, чтобы все было хорошо. Чтобы все было — как раньше. Я тебе благодарна… Благодарна за эту поддержку…

— Заткнись! — снова прокричала Кристина. — Прекрати говорить штампованными фразами! Плевать я хотела на твою благодарность, если ты и дальше собираешься на моих глазах калечить свою жизнь и жизнь другого человека, понятно? Или ты думаешь, я буду смотреть, как ты тонешь, и махать тебе рукой на прощание? За это ты меня благодаришь, да? Нет, Сашка, не угадала. Я буду тащить тебя! Тащить за волосы, изо всех сил буду тянуть наверх, кричи не кричи — пусть тебе будет больно, но я тебя вытащу! Вытащу тебя, дуру, и вот тогда ты мне спасибо скажешь — тогда, а не теперь, понятно?

— Прошу тебя…

— Ах, какие мы несчастные! Каким жалким голоском… Черта с два, и не проси! Если тебе самой бог ума не дал, придется с тобой поделиться. От меня не убудет. Знаешь, что? Я позвоню ему прямо сейчас.

— Кристина! Прошу тебя, не сейчас! Я обещаю тебе, я поговорю с ним, но только не сейчас, умоляю! Я поговорю с ним потом! — Саша рванулась с постели, голова закружилась, и она застыла, пытаясь обрести равновесие. Подняв глаза, она столкнулась со взглядом Кристины, зная, что вступает в поединок. В первые мгновения этого поединка она была уверена, что одержит победу, но с каждой секундой эта уверенность таяла, силы покидали ее. Она никогда в жизни не видела у подруги такого взгляда. Глаза были чужими, злыми, как будто в Кристину вселился какой-то беспощадный демон, не знающий ни жалости, ни простого сочувствия. Саша опустила глаза.

Она не видела, но отчетливо представляла себе, как Кристина достает из сумки телефон. Пальцы ее дрожали, цифры путались в голове, она никак не могла вспомнить, но потом догадалась отыскать сохранившийся в памяти аппарата номер телефона. За прошедшие сутки этот номер определялся семь или восемь раз — Кристина не снимала трубки, потому что не знала, что она скажет в ответ на простой и страшный вопрос.

Саша откинулась на подушку. Она почти ничего не чувствовала — ни страха, ни волнения, казалось бы, неизбежного в подобной ситуации. Волна опустошения снова накрыла ее с головой. Слабые звуки доносились как будто издалека — словно Кристина нажимала на кнопки с цифрами не здесь, а в соседней палате…

Потом стало тихо. Тишина сгущалась и уплотнялась с каждой секундой — казалось, еще немного, и она взорвется огненным шквалом, накроет с головой и сомкнется, превратившись в вечность. Так и случилось — в тот момент, когда Кристина хриплым, чужим и неузнаваемым голосом тихо произнесла его имя.

С высоты десятого этажа проезжающие по дороге машины казались маленькими и нелепыми разноцветными жуками, абсолютно бесцельно снующими взад и вперед по намеченному кем-то пути. Денис понятия не имел, сколько уже времени прошло с тех пор, как он, остановившись у окна, стал смотреть на машины. На улице уже сгущались сумерки, и было странно, что день проходит. В это невозможно было поверить, в его жизни еще не было таких длинных дней. Ни одного дня, похожего на этот.

Передышку в текущем расписании игр устроили ради команд, участвующих в европейском турнире. Остальных надо было чем-то занять — вот и придумали этот, по сути, никому не нужный «междусобойчик». Всего несколько часов — два часа тренировки и два часа игры — он был чем-то занят. Занят чем-то механически, совершая свои действия абсолютно бездумно, чем и заслужил обоснованные упреки тренера: «Ты никогда не играл так паршиво». Наверное, он и правда никогда не играл так паршиво. В тот день он пропустил три абсолютно глупых мяча. Таких мячей он не пропускал даже в детстве — ни разу, с тех пор, как стоял на воротах. По большому счету, сейчас ему было все равно. Такого тоже раньше не случалось — на поле он никогда, ни разу в жизни, не позволял себе отвлечься или расслабиться. Все изменилось за один день. Вернее, за одну ночь. Эту чертову ночь, которую он провел, не отходя от телефона. Под утро пальцы перестали слушаться, в голове окончательно помутилось, и он заснул на несколько часов. Потом была тренировка, потом игра, закончившаяся очередным проигрышем. Снова три мяча, которые летели прямо в руки — нужно было только подставить руки, поймать…

После игры он два или три часа пытался дозвониться, попеременно набирая два номера телефона — Саши и Кристины. Ответа не было. Он пробовал смотреть телевизор, потом снова, незаметно для себя, забылся сном.

Ощущение беды нарастало. Недоумение, даже подозрение и ревность, в какой-то момент закравшаяся в душу, полностью отступили, не оставив и следа. Теперь в душе была только тревога, порой переходящая в панический ужас. В такие моменты ему хотелось вскочить с места, поймать машину до аэропорта и улететь обратно, чтобы разрушить наконец этот таинственный заговор молчания, не предвещающий ничего хорошего. Но разум в конце концов все же побеждал чувства, позволяя на какое-то время взять себя в руки.

Гостиничный номер казался ему клеткой, стены давили — возможно, поэтому он так долго стоял у окна и наблюдал за снующими по дороге машинами. Было бы глупо сорваться с места и уехать, на все наплевав. Денис сомневался в том, что его отпустили бы с турнира даже при наличии причины. Но тревога на душе и длинные гудки телефонного эфира едва ли можно рассматривать как причину преждевременного и скорого возвращения. Едва ли… В конце концов, все это когда-нибудь закончится. Он дозвонится, он прорвется через эту глухую стену длинных гудков. Может быть, сейчас…

Гудки продолжались. Продолжались, несмотря на то, что Денис заклинал их наконец оборваться, призывая на помощь все добрые и недобрые силы. Сашин телефон молчал. Единственное, что ему оставалось — это ждать. Опустившись в кресло, он снова включил телевизор.

Голубой экран загорелся медленно и лениво. Телевизор в гостинице был старым, девяностых годов выпуска «Горизонт». Переключая каналы, Денис совершенно неожиданно для себя наткнулся на футбольный матч одного из европейских Кубков. Еще вчера он так ждал этой игры, а сегодня пропустил ее начало… Помехи изображения не помешали разглядеть знакомые лица на экране. Минуты бежали одна за другой, и он наконец почувствовал, что события на экране поглощают его, ощутил привычное волнение. К середине второго периода счет сравнялся, игра захватила его еще сильнее. Телефонный звонок, раздавшийся за спиной, даже не сразу заставил его обернуться. Какое-то время он сидел без движения, с некоторым недоумением глядя на аппарат. Потом медленно поднялся с места, подошел и снял трубку.

Но том конце была полная тишина. Денис тоже молчал, словно опасаясь спугнуть почти что сбывшуюся надежду. Секунды летели с быстротой кометы, но тишина не обрывалась.

— Саша, — наконец справившись с наваждением, произнес он глухим голосом.

— Денис.

Услышав в ответ голос Кристины, он почувствовал, как что-то оборвалось внутри. Почти исчезнувшая тревога, предчувствие беды снова накрыло его с головой. Он молчал, не понимая, как продолжить разговор. Молчал и злился на себя, понимая, что должен что-то сказать, но не находя в себе сил. Когда-то давно, в ранней юности, он прыгал с парашютом. Теперь вспомнился первый прыжок — он знал, что прыгнуть придется, что обратного пути нет, и все же медлил, тянул время, продлевая секунды жизни, которые, казалось, могли оказаться последними. Воцарившаяся тишина могла оказаться предвестием чего-то страшного, непоправимого…

И в этот момент он наконец услышал долгожданный голос. Саша произнесла его имя — спокойно, тихо и ласково, словно утешая его, успокаивая. Он сразу представил ее лицо, освещенное вспышкой улыбки, синий свет огромных глаз…

— Здравствуй, Денис.

— Здравствуй…

Снова — тишина, наполненная только звуками дыхания. Он слышал, как Саша вздохнула в трубку.

— Как ты? Как у тебя дела?

— Я нормально… — не своим голосом произнес он, не понимая, что происходит. Разговор казался нереальным, как будто на самом деле этот телефонный звонок и Сашин голос ему приснился.

— Как прошла игра?

— Игра? Отлично.

— Выиграли?

— Проиграли.

— Проиграли? А говоришь, отлично.

Казалось, она улыбнулась, но Денис не чувствовал ее улыбки. Это выглядело невероятным и совершенно необъяснимым, но в тот момент он даже не смог представить себе ее лица. Такого раньше никогда не случалось — с той минуты, как только Денис впервые увидел Сашу, он мог представить себе ее лицо в любое время дня и ночи. А теперь память вдруг отказывалась служить ему, словно заблокировался какой-то участок мозга. С этим ничего нельзя было сделать — как он ни пытался, кроме мутного, расплывчатого сизо-серого пятна, перед мысленным взором ничего не возникало.

— Это… Это не важно, Саша. Ты же знаешь, этот турнир по сути никому не нужен.

— Да, знаю, — эхом отозвалась она. — А у нас сегодня опять дождь. Вчера было солнце, а сегодня снова. Как в тот вечер, помнишь…

Она продолжала тихо рассказывать ему о погоде. Что-то про облака, про запах листьев, про ветер… Он почти не слушал ее, отвечал невпопад, пытаясь справиться с навалившейся беспомощностью памяти. Но секунды шли, и каждая из них, казалось, приближала его к чему-то неотвратимому. Он закрыл глаза, плотно сомкнул веки, изо всех сил пытаясь воскресить в сознании нежный овал лица, обрамленный светло-бежевыми вихрами непослушных прядей, губы, улыбку, синие глаза… Ничего не получалось. Мелькнуло лицо Кристины, мамино лицо, Машка, вспомнилась даже Жанна, а Саши не было. И в этот момент он почувствовал — нужно что-то сделать, что-то срочно предпринять, какой-то отчаянный шаг, иначе будет поздно. Иначе Саша уже никогда не вернется к нему, так и оставшись бледным расплывчатым пятном, повинуясь странной прихоти его больного мозга.

— Солнце с утра светило так ярко, а потом исчезло. Знаешь, мне иногда кажется…

— Саша! Замолчи, слышишь! Замолчи сейчас же!

В тот момент, когда он взорвался, она говорила про солнце. Он оборвал ее — грубо, не задумываясь о том, что может обидеть, причинить боль своей грубостью. Все это было не важно. Он должен был прекратить это наваждение, оборвать этот бред — теперь он понял, насколько странным и неестественным был их разговор, насколько бессмысленными и никому не нужными были эти фразы про солнце и ветер.

— Замолчи, — повторил он тихо, но все так же настойчиво. — Прекрати нести чепуху. Я ждал твоего звонка весь вчерашний вечер, я всю ночь тебе звонил, я… Я понятия не имею, сколько раз за прошедшие сутки я набирал твой номер телефона. Ты исчезаешь, я схожу с ума, какие только мысли в голову не приходили, все передумал… А ты вдруг появляешься и начинаешь как ни в чем не бывало разговаривать про погоду, про солнце… Да я плевать хотел на это солнце, на этот ветер, на эту чертову осень! Плевать хотел! Ты слышишь меня? Скажи, что случилось, куда ты исчезла, Саша? Куда ты исчезла?

Она долго молчала. Смысл первой фразы, которую она произнесла, показался Денису не совсем понятным.

— Вот, и ты тоже. Сговорились вы, что ли, — сказала она с улыбкой, но без тени обиды в голосе. Ее улыбка стремительно промелькнула у него перед глазами, тут же растворившись, словно ее и не было.

— Куда ты исчезла, Саша? — снова повторил он, обращая свой вопрос словно в два измерения — той Саше, которая находилась сейчас за несколько сот километров от него, и той, которая всегда, вплоть до последних минут, жила в его памяти и которая так внезапно покинула место своего обитания.

— Я не исчезла, Денис, — тихо и спокойно проговорила она. — Я здесь… Почти рядом. Ты ведь слышишь мой голос… Ты видишь меня?

Он не заметил, не почувствовал, что на последней фразе голос ее дрогнул, на секунду оборвавшись. Прерывистый тембр был ее врожденной особенностью. Он почувствовал другое — то, чего сама Саша, наверняка, не осознавала. Она понятия не имела о том, что Денис теперь знал наверняка — Саша пытается помочь ему. Изо всех сил пытается помочь ему справиться с нахлынувшим безумием, уничтожить эту серую расплывчатую мглу, заполнить пустоту линиями и красками своего образа.

— Не вижу, — глухо отозвался он, а потом беспомощно и испугано, почти как ребенок, прошептал: — Саша, скажи, почему… Почему я тебя не вижу?

Укрыться от дождя было невозможно. Потоки воды, раздробленные на мельчайшие, почти сливающиеся друг с другом частицы, с бешеной скоростью неслись вниз, падали косо, то слева, то справа. Зонт, которым Владимир пытался первое время прикрываться, рвало из стороны в сторону, спицы выворачивались наружу. В конце концов, отчаявшись, он сложил зонт и широкими шагами перебежал под едва выступающий над входом в больницу козырек.

Кристина задерживалась. Впрочем, время ее присутствия в больнице не оговаривалось. Владимир был от души благодарен Кристине за то, что она не стала уговаривать ее пойти вместе. Он даже представить себе не мог, как войдет в больничную палату и снова увидит Сашу — Сашу с забинтованным лицом и грустными синими глазами. Собственная беспомощность терзала его больше всего. Он понятия не имел, как следует вести с себя с Сашей, о чем говорить, какие слова найти для утешения. И существую ли такие слова? Шоковое состояние, поразившее его накануне вечером, продолжалось до сих пор. Его чувство было сродни тому, которое испытывает глубоко верующий человек при виде поруганной святыни. То, что случилось, просто не укладывалось в сознании. Если бы это произошло с кем-то другим, Владимир, наверное, испытывал бы более реальные чувства — гнев, злость, даже ненависть. Сейчас же он находился в состоянии странного смятения, неверия и подсознательного отторжения свершившегося. Он помнил Сашино лицо, залитое кровью — это невозможно было забыть, и в то же время где-то в глубине души его притаилась нелепая надежда на то, что все это был просто сон. Несмотря на долгое пребывание в кабинете следователя, несмотря на еще более длительный вечер ожидания в больничном коридоре, он все еще не мог поверить в то, что случившееся несчастье реально.

Ночь он провел почти без сна. Проводив Кристину до дома, Владимир долго бродил по ночным улицам, не задумываясь о том, куда идет. Короткий сон — полузабытье, горячечный бред, напоминающий бред тяжело больного. Утром он проснулся от собственного крика. Ему снились переплетения сосудов, вены и артерии, себя самого он видел в образе некоего инородного тела, попавшего в организм и путешествующего по руслу кровотока. Ощущения были до того мерзкими, что Владимир почувствовал прилив тошноты к горлу. Во рту ощущался соленый привкус крови. Ощутив его, он чуть не сошел с ума, но потом случайно увидел в зеркале собственные губы, покрытые едва затянувшимися струпами, и понял, что вкус крови имеет происхождение отнюдь не мистическое. Он долго чистил зубы в ванной, со страхом думая о том, что в этот день у него нет в училище часов, и ему придется остаться наедине с собой. Если бы не Кристина, он, наверное, напился бы водки, купив поллитровку в ближайшем киоске. Он уже собирался выйти к этому киоску, когда она позвонила.

Он не узнал ее голос, потому что даже представить себе не мог, что Кристина может позвонить ему. Прощаясь, он не оставлял своего номера телефона. Черты ее лица стерлись из памяти, и даже ощущение тепла ее ладони и чувство нежности, охватившее его накануне, казалось теперь чем-то далеким и незначительным. На душе было муторно, хотелось одного — как можно скорее заставить чувства притупиться, замутить разум. Она предложила ему вместе пойти в больницу, но это предложение вызвало у него такое чувство протеста, что он едва сдержался, чтобы не нагрубить ей. Кристина не стала настаивать, не стала его ни о чем спрашивать, просто вежливо попрощалась и повесила трубку.

Он и сам не знал, что заставило его спустя несколько минут после окончания разговора набрать ее номер, зафиксированный памятью телефонного аппарата. Какой-то внутренний толчок, импульс, не позволяющий разобраться в причинах, не дающий времени на раздумья.

Кристина, казалось, ничуть не удивилась этому звонку. Он обещал зайти за ней через полчаса и подождать ее у входа, пока она будет у Саши. Дождь уже накрапывал, когда Владимир выходил из дома. Теперь, спустя час ожидания, он лил, как из ведра. На улице не было ни души: дождь разогнал всех по домам, под крыши, и у Владимира иногда возникало такое чувство, будто он остался один на всей земле. Совсем не хотелось думать о том, что сейчас происходит там, наверху, в палате. Но в то же время хотелось, чтобы Кристина поскорее вернулась и сказала что-то хорошее, ободряющее.

Эта девушка, как он успел заметить, обладала удивительной и необъяснимой способностью успокаивать его. При этом сама она, казалось, не прилагала для этого никаких усилий. Мир, отражаясь в глазах Кристины, изменялся, и Владимир чувствовал, что ему нравится этот мир — пусть искаженный, обманчивый, но это было как раз то, в чем именно сейчас он так остро нуждался. Дождь, падающий на землю сплошной серой стеной, казался ему неодолимой преградой, отделяющей его от живого мира. «Островок безопасности», на котором он замер, высоко подняв воротник куртки, с каждой минутой все больше и больше напоминал ему пристань безысходности: с одной стороны был серый дождь, с другой — что-то еще более страшное, о чем невыносимо было думать…

Кристина появилась внезапно, не скрипнув дверью, шагнула под козырек и, прищурившись, стала смотреть на дождь. Она будто и не замечала Владимира, прижавшегося к стене в двух шагах от нее.

— Кристина, — окликнул он, — как она?

Кристина молчала — слишком долго, и он подумал, что шум дождя помешал ей расслышать его вопрос.

— Как Саша? — повторил он, и она, наконец обернувшись, прямо посмотрела ему в глаза.

— Знаешь, я много раз замечала… Так часто случается, что человек, задавая вопрос, хочет лишь одного: успокоиться. Хочет обрести опору, получить подтверждение того, в чем настойчиво пытается себя убедить. Я знаю, что ты сейчас хочешь услышать. Только… Дождь так сильно шумит. Ты ведь можешь просто не расслышать моего ответа.

Она смотрела ему прямо в глаза, и Владимир вдруг почувствовал, насколько тяжело сейчас этой девушке, которую он, сам того не подозревая, так эгоистично выбрал на роль собственного утешителя. Как плохой режиссер, не понимающий и не видящий, что актер совершенно не годится для этой роли.

Расправив зонт, он снова открыл его, но порыв налетевшего ветра сразу же вывернул спицы вверх. Владимир неловко и немного смущенно попробовал повторить попытку, но и она оказалась безрезультатной. Он совершенно растерялся, не зная, что делать, напрочь забыв о том, что у Кристины есть свой зонт, и они могли бы попытаться прорваться сквозь стену дождя, укрывшись под одним зонтом. Рядом раздался хлопок, Владимир поднял глаза и увидел, что Кристина открыла зонт… Открыла и тут же закрыла.

— Чуть не улетела, — улыбнулась Кристина, — вместе с зонтом. Как воздушный шарик… Знаешь, что? Пойдем!

С легкой, немного грустной улыбкой на губах она шагнула с крыльца вниз, сделала еще один шаг и, обернувшись, посмотрела на Владимира.

— Ну, что ты стоишь? Идем!

Он шагнул вслед за ней, в глубине души удивляясь новому чувству, медленно и робко заполнявшему пространство души, в которой до последней минуты безраздельно властвовали тревога и страх — чувству тихой радости и зарождающейся надежды.

Саша долго лежала без движения, рассматривая облупившуюся на потолке штукатурку и механически пытаясь сложить трещинки в какое-то подобие узора или рисунка. Это был старый, испытанный временем способ отвлечься от тяжелых мыслей, заставить себе не думать о том, о чем не думать невозможно. Но теперь и этот способ не срабатывал. Облупившаяся штукатурка была всего лишь штукатуркой, никаких птиц, кораблей и фантастических животных, которых раньше она всегда так легко угадывала в самых бессмысленных и замысловатых линиях, теперь не возникало. В палате было тихо, шум дождя за окном казался нереальным, существуя как будто отдельно от воцарившейся тяжелой тишины, словно обрамляя ее в траурную рамку. Приподнявшись на локтях, она снова взглянула на книгу, оставленную Кристиной на тумбочке, задумалась на минуту, протянула руку и тут же ее опустила. Она уже читала эту книгу раньше, несколько лет назад, и прекрасно понимала, почему именно этот роман Кристина как будто случайно, не выбирая, сняла с книжной полки и принесла Саше, чтобы та коротала время. На самом деле, конечно, это было отнюдь не случайно. Роман «На восток от Эдема» Кристина принесла специально для того, чтобы напомнить Саше значение забытого слова «тимшел».

— Тимшел, — тихо произнесла Саша, прикрыв глаза, и попыталась воскресить в душе те чувства, которые волновали ее при этих звуках несколько лет назад. Пожилой китаец Ли, которого стареющий Стейнбек сделал проводником собственных чувств и измышлений, медленно стал вырисовываться в сознании, принимать осязаемый образ. Лукавый прищур умных глаз, улыбка, создающая ореол спокойствия, мудрости и примирения. Саша напряженно ждала, словно поверив в то, что сейчас он заговорит с ней, напомнит о том, что же на самом деле означает это слово, донесет глубинный смысл, поможет постичь то, что кажется сейчас непостижимым.

Саша не могла отнести себя к числу глубоко верующих людей. О Боге она вспоминала, как и большинство, только в самые тяжелый минуты жизни, когда помощи больше ждать было не от кого. Книга, лежащая сейчас на тумбочке, когда-то давно чуть ли не заменила им с Кристиной Библию, а слово «тимшел» было самой главной молитвой, спасительной палочкой-выручалочкой, безотказно действующей именно в те моменты, когда опускались руки. «Тимшел» значило — «ты можешь». Только почему-то с годами это забылось.

Она все-таки взяла книгу в руки. Взяла, зажмурила глаза и раскрыла на первой попавшейся странице, успев загадать, что если страница будет не та, она не станет искать нужное место, не будет больше требовать у мудрого китайца, чтобы он подарил ей надежду, успокоение и силы. Если страница будет не та, она просто отпустит его с миром, искренне и беззлобно позавидовав ему в том, что он открыл для себя единственную истину и смог обрести свободу духа. В конце концов, он пытался постигнуть великий смысл этого загадочного слова не один год, и у него были мудрые помощники…

Загадала — и тут же испугалась, осознав, насколько ничтожны ее шансы. Из шестисот с лишним страниц наугад, вслепую, открыть ту, единственную — наверное, это было практически не осуществимо.

«Адам все утро пробродил в задумчивости по дому, а в полдень вышел на огород к Ли», — с грустной улыбкой на лице прочитала Саша ничего не значащие, совсем не те слова. Хотя даже грустной эту улыбку было назвать нельзя, потому что глаза были грустными, а улыбки — того самого изгиба губ, который люди обычно принимают за улыбку, не всматриваясь в выражение глаз, этой улыбки как раз не было. Ощущение стянутой кожи стало привычным сигналом подстерегающей боли, заставляющим удерживаться от лишних движений. Изображать улыбку было ни к чему, а грусть в глазах скрыть было невозможно, несмотря на то, что она заранее знала, что загадала напрасно и надеяться было бы глупо. Хотя…

Саша вздохнула. К чему притворяться. Несмотря на прошедшие годы, она прекрасно помнила эти слова. Может быть, не дословно, но зрительная память с раннего детства у нее была развита потрясающе, она-то и позволяла ей, всем на удивление, запоминать стихи после первого же прочтения на долгие годы. Она помнила эти слова…

«Древнееврейское слово „тимшел“ — „можешь господствовать“ — дает человеку выбор. Быть может, это самое важное слово на свете. Оно говорит человеку, что путь открыт — решать предоставляется ему самому…» — почти без малейших усилий Саша практически слово в слово воскресила в памяти те самые слова. Что они — эти слова — значили для нее? Сейчас? Значили ли они, что и она может быть счастливой? Так же, как и каждый человек, может «господствовать» над судьбой, над своей бедой, над обстоятельствами? Что у нее есть такой шанс и нужно просто его использовать?

Но мог ли стареющий Стейнбек, взявший на себя ответственность трактовать речи Всевышнего, пусть с благой целью — мог ли он, написав эти слова, представить себе девушку с бинтами на лице? С бинтами, под которыми не осталось лица? И если бы он мог себе ее представить, решился ли бы подписаться под этими словами, над которыми раздумывал всю свою долгую жизнь и которые считал единственно справедливыми — той самой истиной, к познанию которой стремятся люди, обретая которую, обретают успокоение и веру? Смог бы произнести слово «тимшел» без дрожи в голосе, глядя прямо в глаза, окруженные со всех сторон бинтами?

Вряд ли. Вряд ли, черт возьми. Все это — не для нее и не про нее. Теперь уже с этим ничего не поделаешь. Не следовало Кристине приносить эту книгу в больницу. Не следовало…

Жгучая волна обиды внезапно поднялась откуда-то из глубины души. Впервые за прошедшие сутки Саша вдруг снова почувствовала, как глаза наполнились слезами. Бинт стал мокрым, а чувство обиды все росло, разрывая душу на части — почему? Почему это случилось именно с ней? Почему теперь эта жизнь, которую она так любила, частью которой ощущала себя всегда, почему теперь все это — не для нее? Почему мир так внезапно и так беспощадно захлопнул перед ней свои двери, и она уже никогда не сможет войти туда, где ей было так легко и привычно жить…

Повинуясь внезапному порыву, она схватила в руки книгу в темно-синем переплете и изо всех сил швырнула ее прочь. Она взвилась в воздух, сверкнув переплетом, на котором Саша успела прочитать: «том 5». На короткое мгновение страницы распахнулись, как будто смертельно раненая птица из последних сил попыталась расправить крылья, а потом книга упала.

Книга упала, и Саша зажмурила глаза. Еще вчера собственный поступок показался бы ей кощунственным, а сейчас она жалела только о том, что не обладает магической силой и не может пробить стену, заставить эту книгу исчезнуть, покинуть пределы ее нынешнего обитания и ее память…

«Почему я тебя не вижу, Саша?». Эти слова теперь не смолкали в ее сознании, как вчера не смолкал шум поезда. Она не могла поверить в то, что слышала их, она снова и снова думала и не могла найти объяснения, не могла ответить на этот странный вопрос. Вернее, у нее был ответ — один единственно возможный ответ, но этот ответ казался немыслимым. Она пыталась убедить себя в том, что не поняла смысл вопроса, неправильно его истолковала — и это было вполне естественно в ее состоянии, учитывая сложившиеся обстоятельства — если бы не голос, если бы не интонация, с которой Денис произнес эти слова. Нет, она совершенно точно, совершенно правильно поняла: он не может ее увидеть, не может вспомнить ее лицо. Он не видит ее лица потому, что ее лица больше нет. И он уже знает это, хотя и не понимает того, что знает…

Неужели это возможно? Случись нечто подобно с кем-то из ее знакомых, Саша… та Саша, которая была вчера, которая жила вместе со всеми в общем мире и у которой было лицо, та Саша, наверное, не удивилась бы, а принялась бы, в силу своей поэтической натуры, рассуждать о связи двух любящих сердец. Но теперь ей даже думать об этом не хотелось. Прошедшие сутки, казалось, не оставили в ее душе места для поэзии, и даже проза… Саша приоткрыла глаза. Пятый том так и лежал возле стены, не вызывая чувства жалости. Каких трудов ей стоило притворяться, что не случилось ничего особенного. Возможно, ей было бы легче, если бы не этот странный вопрос, который на некоторое время заставил ее онеметь. Саша не знала, как долго длилось ее молчание — секунды, казалось, летели с сумасшедшей скоростью, а она молчала, как громом пораженная, пытаясь прийти в себя и избавиться от чувства наваждения.

«Ты не видишь меня, потому что я далеко, Денис. Я что-то слышала о видео… видеотелефонах. Кажется, их уже изобрели, где-то в Японии. Скоро и до нас дойдет. Ты не видишь меня просто потому, что я далеко», — тихо шептала она в трубку, успокаивая его и не зная, как успокоить себя, не понимая, что происходит. Он верил и не верил ей; было такое ощущение, что и с ним, там, далеко, тоже происходит что-то странное, чему невозможно найти логического объяснения. Нужно было как-то нарушить это взаимное оцепенение, и она изо всех сил старалась говорить, чувствуя, что нужно говорить — не важно что, хоть что-нибудь. Но ему этого показалось мало, и он все продолжал требовать от нее, чтобы она сказала то, что сказать было невозможно.

То, что она наговорила ему в трубку, сейчас казалось ей пустым, лишенным элементарной логики нагромождением фраз. Было темно, она шла по улице, споткнулась, повредила ногу, это совсем не страшно и не серьезно, через несколько дней ее выпишут, а потом и гипс снимут. Не позвонила, потому что в палате нет телефонного аппарата… Только теперь Саша поняла, насколько это было глупо. Она в принципе не могла позвонить ему — просто потому, что не знала номера его телефона в гостинице. Не нужно было ничего придумывать, а она придумывала, врала отчаянно и без оглядки… Поверил ли? Сейчас это было не слишком важно. Главное, что он услышал ее голос, а это значит, что она выиграла время. Время, необходимое ей для того, чтобы решиться сказать ему правду… Если, конечно, она вообще когда-нибудь решится на это, несмотря на обещание, данное Кристине и самой себе. Слишком велико было искушение просто исчезнуть из его жизни еще до того, как он вернется из поездки. Чтобы Денис никогда не увидел, что стало с ее лицом и с ней самой.

Пытаясь отвлечься, она прислушивалась к звукам, доносящимся из-за стены. К вечеру в больнице стало совсем тихо, только изредка поскрипывала дверь сестринской и слышался четкий и размеренный стук каблучков медсестры Ирины, проходящей по палатам с инъекциями и таблетками. Вечерний обход дежурного врача еще предстоял. Саша понятия не имела, сколько может быть времени, но этот вопрос ее как будто бы и не интересовал вовсе.

Шаги, доносящиеся издалека, приближались к ее палате. Шаги были тяжелыми, мужскими. На мгновение ей стало страшно: она вдруг подумала, что это может быть Денис. А вдруг он все-таки не поверил ей, бросил свой турнир и решил вернуться, чтобы убедиться, своими глазами убедиться в том, что с Сашей на самом деле «все в порядке»? Представив, что сейчас дверь распахнется и он войдет в палату, Саша вжалась в подушку и почувствовала, как лоб покрылся испариной. Она этого не вынесет, она просто не сможет этого вынести — это будет еще страшнее, еще ужаснее того, что уже случилось.

Цепенея от ужаса, она смотрела, как дверь ее палаты медленно приоткрывается. Она была почти уверена, что сейчас увидит его, и уже собиралась, повинуясь инстинкту, набросить на лицо одеяло… Но долей секунды раньше все же поняла, что не прошло и часа с того момента, как она разговаривала с ним по телефону. Если час назад Денис был еще в гостинице в Элисте, значит, сейчас он, при всем желании, никак не может оказаться здесь. Никак не может…

На нее смотрели две пары мужских глаза.

— Что с вами, Саша? Вы как будто испугались.

Это был врач, ее лечащий врач. Тот самый доктор, который казался приветливым и милым и мог ответить на все ее вопросы, кроме одного. Того вопроса, который она задала ему утром в перевязочной: что будет с моим лицом? Вернее, он ответил и на этот вопрос. Только почему-то при этом не смотрел в глаза и говорил так долго, а фразы были такими непонятными, что Саша не стала настаивать, уже в тот момент решив все для себя окончательно.

Саша молчала.

— Как вы себя чувствуете?

Справа от доктора стоял еще один мужчина. Его присутствие почему-то смущало Сашу, она даже ощутила новую волну страха от того, что в палате находится незнакомый человек, новый источник опасности. Все неизвестное сейчас было связано для нее с опасностью.

— Нормально, — наконец произнесла она тихо, — вполне нормально.

Это было почти правдой, ведь сейчас ее спрашивали о том, насколько сильны болевые ощущения в области наложенных швов. К вечеру боль, на самом деле, почти утихла, и теперь слабые движения порванных мышц уже не заставляли ее вскрикивать. Наверное, доктор был прав, когда говорил ей, что через пять-шесть дней все будет нормально. Через шесть дней ей снимут швы и выпишут из больницы… Думать об этом было просто невыносимо.

— Ну вот и хорошо. А это Евгений Николаевич, следователь. Хочет с вами поговорить.

— Следователь? Со мной? — она почему-то удивилась, хотя посещение следователя было вполне естественным.

— Следователь, — повторил тот, кого представили Евгением Николаевичем. Голос был низким, чуть хрипловатым, но приятным и располагающим. — По вашему делу. Необходимы ваши показания. Вы можете дать показания?

— Показания…

Двое мужчин, стоящих у постели девушки с забинтованным лицом, были в некотором замешательстве. Молчание длилось слишком долго — так долго, что оба, наверное, решили бы, что вопрос не был услышан. Но Саша сама, прежде чем воцарилось это странное молчание, произнесла слово «показания» — значит, услышала, поняла, что от нее требуется. И почему-то ни один из присутствующих не решался нарушить эту почти что магическую, нереальную тишину, хотя ни один из них не мог знать того, что творилось в ее душе в эти минуты.

Почему-то снова вспомнилось детство — несколько коротких эпизодов, незначительных, которые почти стерлись из памяти. Промелькнули качели, выкрашенные в синюю краску, на которых так любила «летать» Саша. Потом — операционная, бинты, голос Дениса. Но все было не то, совсем не то, о чем нужно было думать в эти минуты. Показания — вот что от нее требовалось. Сейчас, здесь, она должна будет рассказать — или не рассказать. Самой ей казалось немыслимым то, что она сомневается. Летающие мальчики, закрытые окна, в которые стучатся заброшенные и забытые дети — все это казалось сейчас пустым и ненужным бредом, детским лепетом, составляющим ее глупый мир, тот глупый и наивный мир, в котором прошла первая половина ее жизни. Но теперь эти же самые окна внезапно закрылись перед ней, и если бы в душе оставалась хоть капля надежды на то, что когда-нибудь окна снова откроются, возможно, ей было бы над чем подумать. Так что же сдерживало ее, ведь даже кошки больше не было, а синий том Стейнбека валялся на полу в углу больничной палаты, не вызывая в душе ни капли жалости.

— «Саша, — снова услышала она голос, как будто издалека, и медленно перевела глаза, отзываясь на звук. — Знаешь, скольких людей он еще может покалечить? Отправить на тот свет? Неужели ты будешь продолжать за него бороться? Неужели ты до такой степени… дура?» — эти слова несколько часов назад сказала ей Кристина. На самом деле, Саша понятия не имела, что может случиться, останься он на свободе. А ведь если случится, в том будет и ее вина. Продолжать бороться просто не было сил. Привычный «допинг» не действовал, а из глубины души внезапно поднялось и, разрастаясь, приобрело невероятные размеры совсем незнакомое, неведомое доселе Саше чувство, которое люди обычно называют ненавистью. Саша пока не могла никак назвать свое новое чувство, потому что испытывала его впервые в жизни и имени его не знала. Но она сразу поняла, что оно дает ей силы, и приняла его — сразу, безоговорочно, без всяким условий впустив туда, где еще совсем недавно царила только поэзия и вера в добро. Впустила и поняла, что ей стало легче и проще.

— Показания. Конечно, я дам показания.

Следователь опустился на стоящую возле кровати табуретку, а доктор, медленно повернувшись, направился к выходу. На пороге он на мгновение задержался — Саша, проследив за ним взглядом, увидела, как она нагнулся, а потом, снова обернувшись, удивленно произнес:

— Книга.

В руках он держал пятый том Стейнбека. Саша отвела взгляд, ничего не сказав в ответ, будто не замечая. Через минуту дверь закрылась, и следователь приступил к изложению своих вопросов.

— Вы знаете человека, напавшего на вас? Его фамилия, имя? Опишите его внешность…

Дни в больнице тянулись мучительно долго. Впрочем, каждый последующий казался хоть немного, но все же короче предыдущего. Человек есть существо, ко всему привыкающее — именно таков был вывод, сделанный великим Достоевским в его «Записках из мертвого дома». Сашиным Мертвым Домом стала больница, и это сравнение часто приходило на ум и поражало ее своей точностью. Жизнь словно бы замерла вокруг нее, несмотря на то, что каждый день приносил и суету, и тревожность. Процедуры, обход врача, обед, полдник, снова обход врача, тихий, медленно умирающий за окном вечер. Саша научилась определять время по звукам, доносящимся с той стороны палаты, с точностью почти до минуты. Она лежала к окну спиной, и у нее почти никогда не возникало желания повернуться и увидеть солнечный свет. Кристина приходила каждый день, оставалась подолгу, но встречи эти были разными, совсем не похожими друг на друга. Однажды они разговаривали о чем-то, оживленно, и даже со смехом, словно забыв о том, что в Мертвом Доме смех не может быть уместным. Но в каждое свое последующее посещение Кристина, приходя, натыкалась на глухую стену молчания и, как ни пыталась разбить эту стену, уходила домой, не вытянув из Саши почти ни единого слова. Владимир так ни разу и не решился подняться к Саше, хотя каждый раз передавал ей приветы и фрукты, полные пакеты фруктов, которые так и оставались лежать в тумбочке почти не тронутыми и по большей части раздавались младшему медицинскому персоналу.

Странное оцепенение, которое сковало не только движения, но и мысли, возможно, было в какой-то степени спасительным. Саша, казалось, в глубине души поверила и уже смирилась с тем, что в этой палате ей придется жить всегда, что Мертвый Дом станет ее вечным пристанищем в этом мире. В конце концов, что может быть лучше? Здесь все знали ее такой, какой она стала теперь, здесь бинты и шрамы на лице воспринимались спокойно, их как будто бы и не замечали, общаясь с Сашей как с обычным, нормальным человеком — таким же, как и все. А те люди, люди из ее прошлой жизни, из «другого мира», как теперь привыкла называть этот мир Саша, как ни старались, все равно ничего не могли поделать со своей вечной жалостью, от которой Саша теперь страдала, наверное, даже больше, чем от физической боли. Она не могла осуждать Кристину за жалость, но в то же время именно жалость, постоянно присутствующая, стеной стояла между ними и никак не позволяла обеим снова ощутить себя прежними. Вот и Владимир… Саша прекрасно знала, почему он не приходит, почему присылает фрукты каждый день, но боится подняться и взглянуть ей в лицо. Потому что теперь и для него она превратилась всего лишь в «бедную Сашу», увидев которую, хочется плакать. А Денис…

Как ни старалась, Саша не могла не думать о нем. Несколько раз Кристина предлагала ей позвонить Денису в гостиницу, но Саша отказывалась наотрез. Она просто понятия не имела, что можно еще сказать ему, кроме того, что уже сказала. Она только молча качала головой в ответ на предложения Кристины и отворачивалась к стене, в тот же момент снова полностью замыкаясь в себе, ожидая только одного — когда та уйдет, оставит ее наконец одну в Своем Доме. Кристина чувствовала, что Саша хочет именно этого, однако каждый раз не торопилась покидать стены больницы, злилась и на Сашу, и на себя — за собственное бессилие, за неспособность найти нужные слова, заставить наконец Сашу, превратившуюся в некое подобие забинтованной куклы, снова, хоть на некоторое время, стать живым человеком. Она хотела заставить ее — если не заговорить, то хотя бы закричать, заплакать, выругаться, выгнать, в конце концов, ее, Кристину, из палаты, если ее присутствие кажется Саше настолько невыносимым. Но ничего не получалось. Саша с каждым днем все больше и больше замыкалась в себе, и уже начинала всерьез верить в то, что Мертвый Дм станет ее вечным и последним местом обитания. Она представляла себе, как будет ухаживать за больными, мыть полы, разносить обеды — все, что угодно, только бы не покидать этих стен, только бы не вступать снова в тот мир, из которого считала себя вычеркнутой.

Она уже собиралась всерьез поговорить об этом с доктором, но именно в тот день, когда она решилась, как гром среди ясного неба вдруг прозвучали слова о выписке.

Во время перевязки доктор был серьезен — впрочем, как обычно, однако на этот раз Саша почувствовала, что что-то не так. Он как всегда обработал раствором перекиси водорода каждый шов на лице, однако на этот раз не стал, как обычно, накладывать мазь.

— Екатерина Борисовна? — обратился он ко второму хирургу отделения. Екатерина Борисовна, пожилая женщина с одутловатым лицо и добрыми глазами-щелками подошла и посмотрела на Сашу.

Две пары глаз смотрели на Сашу, и она не видела в них угрозы, однако почувствовала приближение чего-то нехорошего.

— Конечно, Евгений Петрович. Я думаю, даже более чем достаточно.

— Ну, поднимайтесь, Саша.

Саша, оттолкнувшись локтями, села на кушетке. В перевязочной было холодно, но в этот момент она вдруг почувствовала какую-то обжигающую волну, пробежавшую по всему телу. Несколько капель пота тут же выступили на лбу.

— Бинты больше накладывать не будем. Все швы уже зарубцевались. Никаких нагноений, все… Все отлично, можно сказать. Так что звоните своей подруге, пусть приезжает за вами.

— Вы что… Вы хотите сказать, что выписываете меня? Выписываете меня из больницы?

В тот вечер у нее случилась истерика. Вернувшись из перевязочной в палату, она упала плашмя на кровать и разрыдалась. Все то, что накопилось в душе за прошедшие несколько дней, бурным потоком вылилось наружу, и парализующее чувство страха полностью подавило собой все остальные мысли, чувства и желания. Она так сильно боялась будущего, чувствовала себя настолько беспомощной, что просто не знала, как быть дальше. Кажется, она обещала Кристине… Впрочем, не только и не столько Кристине, а прежде всего — самой себе, что поговорит с Денисом. Она откладывала этот разговор каждый день; каждую минуту думая об этом, обещала себе, что сделает это завтра. Здесь, в больнице, Саша чувствовала себя более защищенной. Возвращаться домой было страшно.

Накануне выписки к ней снова приходил следователь. Известие о том, что Андрей Измайлов находится в камере предварительного заключения, не произвело на Сашу никакого впечатления: она восприняла это совершенно равнодушно, словно то, что случилось, теперь уже ее совсем не касалось. Конечно, она боялась не его. Она боялась прежде всего самой себя, боялась предстоящей встречи с Денисом, его взгляда — того самого первого взгляда, который он бросит на ее изуродованное лицо. Этот взгляд — Саша знала — он решит все. Он даст ответы на все накопившиеся неразрешимые вопросы, один взгляд — на сотни вопросов. Только где найти силы дождаться этого взгляда, пережить эту секунду, которая перевернет всю ее жизнь?

Порой страх, наполнивший душу, снова заставлял ее вернуться к мысли о том, чтобы оставить все, как есть, ничего не рассказывать Денису — просто исчезнуть из его жизни и остаться в его памяти такой, какой она была прежде. Ведь изменилось не только ее лицо — теми же самыми шрамами была покрыта и душа. И принимая Сашу, он должен будет принять не только ее новый внешний облик, но и ее новую, израненную и исковерканную, изменившуюся душу. Это может оказаться для него непосильным.

Снова и снова, сотни, тысячи раз, она раздумывала над тем, как ей быть. Теперь, когда пришло время выписки и она созналась себе в том, что так до сих пор ничего и не решила, ей хотелось только одного — кричать, громко, во весь голос, чтобы хоть чем-то заглушить ту внутреннюю боль, которая разрасталась с каждым днем.

Внезапно, в тот момент, когда слезы уже почти высохли на глазах, а крики превратились в судорожные всхлипывания, она ощутила острую потребность увидеть свое лицо. За прошедшие дни она ни разу не думала об этом. Вернее, думала, но страшилась, гнала прочь от себя эти мысли, вспоминая то, что лишь однажды случайно увидела отраженным в стекле. В тот первый день, самый первый день ее пребывания в Мертвом Доме. С тех пор, заходя в перевязочную, она намеренно отворачивалась от шкафчика с медицинскими инструментами, чтобы случайно, ненароком, снова не столкнуться с собственным отражением. Теперь же ее желание увидеть свое лицо было настолько сильным, что заставило ее вскочить с потели и судорожно оглядеться по сторонам. Но в палате, конечно же, не было зеркала, а единственным предметом с отражающей поверхностью было оконное стекло, но воспользоваться им можно было только вечером. Ждать до вечера Саша не собиралась.

Быстрыми шагами она подошла к двери палаты, распахнула ее. В дальнем конце больничного коридора промелькнул силуэт медсестры.

— Зеркало! — громким, срывающимся голом прокричала Саша ей вслед. Та обернулась, окинула ее недоумевающим взглядом и, ничего не ответив, скрылась за дверью ординаторской. Саша слышала звук собственного сердца: сердце стучало в груди так, словно она только что закончила пробег марафонской дистанции.

— Черт! — досадливо выругалась она почти громко и, беспомощно оглядевшись по сторонам, решительно направилась к соседней палате. Зеркало было необходимо ей сейчас как воздух, а может быть, даже больше, чем воздух. Она распахнула дверь и как вихрь влетела в палату. На единственной кровати возле окна лежала пожилая женщина. Кажется, она спала, потому что глаза ее были закрыты. В другое время Саша повела бы себя более деликатно, но в ту минуту она жила только одним единственным стремлением. Подойдя к спящей женщине, она принялась тормошить ее.

— Зеркало, дайте мне, пожалуйста, зеркало! — настойчиво повторяла она до тех пор, пока та не открыла глаза. А, открыв, отшатнулась…

— У вас есть зеркало? Да что вы так испугались, я же не приведение, и не с того света вернулась, я живая!

— Нету… Нету у меня, дочка, зеркала, — пробормотала старушка, глядя все так же испуганно. Саша, поняв, что ничего не добьется, лишь досадливо махнула рукой и скрылась за дверью палаты так же стремительно, как и появилась. Коридор длинный, в конце концов, где-нибудь ей повезет.

Распахнув следующую дверь, она увидела трех женщин. Одна из них, молоденькая девушка с распущенными по плечам волосами, сидела на табуретке возле окна. Она сидела спиной в двери, но обернулась на звук в тот момент, когда Саша вошла в палату. Рыжие волосы тяжелой, блестящей в переливах солнечного света волной скользнули по спине. Девушка обернулась, и Саша, не веря своим глазам, увидела у нее в руке небольшой светящийся прямоугольник. В другой руке, кажется, была расческа. Но это было не важно — теперь она видела только зеркало, и шла, слегка пошатываясь, медленно, словно вслепую, на свет, отраженный им. Саша не видела лица той девушки, которая, замерев в тревожном ожидании, напряженно следила взглядом за странной сомнамбулической фигурой. Не видела, как что-то зажглось и тут же потухло в глазах этой незнакомой рыжеволосой обладательницы заветного светящегося прямоугольника, когда та увидела Сашино лицо.

Саша подошла и протянула руку, не в силах выговорить ни слова, надеясь, что ее желание и без слов будет понято. Она смотрела только на зеркало, напряженно пытаясь уловить в нем собственное отражение. Но у нее ничего не получалось.

— Зеркало, — выдавила она единственное слово и наконец перевела нетерпеливый взгляд на девушку, которая, казалось, никак не хочет ее понять. — Дай.

То, что произошло потом, казалось необъяснимым. Рука, держащая зеркало, слега дрогнув, опустилась вниз и скользнула за спину.

— Дай! — повторила Саша настойчиво и удивленно, не в силах объяснить себе странного поведения незнакомки. — Дай! — и потянулась вниз, к ней за спину, отчаянно пытаясь достать до зеркала, выхватить его из рук.

Две женщины, наблюдавшие за этой борьбой, сидели, словно оцепеневшие, не двигаясь и не произнося ни слова. Саша схватила девушку за рукав халата и изо всех сил отчаянно потянула наверх, но в тот же момент другая рука выскользнула из-за спины, взметнулась вверх. Саша устремилась за ней, но в ту же секунду, когда она уже почти дотянулась до зеркала, рыжеволосая девушка стремительно выбросила руку в приоткрытую створку больничного окна… И разжала пальцы.

Саша услышала, как зеркало упало на асфальт. Она смотрела впереди себя невидящими глазами, а потом вдруг схватила девушку за плечи и принялась трясти ее.

— Ах, ты! Зачем? Зачем ты это сделала! Ах ты! Гадина! — кричала она, не обращая внимая на мольбу, застывшую в глазах, неотрывно смотрящих на нее.

Чьи-то руки крепко ухватили ее сзади и принялись оттаскивать в сторону. А Саша сопротивлялась с такой силой, какой и не подозревала в себе до этих пор, и все повторяла бранные слова срывающимся, почти визгливым, неузнаваемым голосом…

Последующие события почему-то не сохранились в памяти. Очнувшись у себя в палате, она увидела знакомое лицо дежурного врача, который смотрел на нее тревожно и как-то странно.

— Все в порядке, Саша? С вами все в порядке?

Сколько раз за последнее время она слышала эти слова, сколько раз кивала головой в ответ на этот нелепый и бессмысленный вопрос. Что может быть в порядке у нее после того, что случилось? «Все хорошо» — отвечала она кивком головы, сама не понимая, что может быть хорошего и как вообще можно предполагать что-то хорошее в данной ситуации. Хотя с течением времени она научилась понимать, что вопрос, который так часто задают ей врачи, имеет совсем другой смысл — совсем не тот, который привыкла придавать Саша этому слову. И она мысленно «переводила» фразу на «больничный язык». «У вас ничего не болит?» — приблизительно таков был смысл этих слов, и только после того, как Саша мысленно произносила их в новом значении, у нее появлялись силы на то, чтобы кивнуть головой в знак согласия. Сейчас у нее ничего не болело, если не считать неприятных ощущений во внутренней области локтевого сгиба, куда ей, по всей видимости, укололи какое-то лекарство. Значит, с ней было все в порядке.

Врач задавал еще какие-то вопросы, что-то говорил, объяснял. Она забывала его вопросы и свои ответы в следующую секунду после того, как слова переставали звучать. Когда она наконец снова осталась в палате одна, воцарившаяся тишина показалась ей еще более страшной, лишенной какого бы то ни было смысла — точно так же, как звуки.

— Буянишь, говорят? — вдруг услышала она голос Кристины, которая появилась в палате совершенно незаметно и заставила Сашу вздрогнуть. Кристина улыбалась, и Саша, поймав эту улыбку, принялась напряженно вглядываться в ее глаза, пытаясь отыскать в них хоть каплю того страха, который был ей уже знаком. Она впервые увидела его в этот день в глазах окружающих людей — в глазах пожилой женщины из соседней палаты и той девушки, которая так отчаянно боролась за то, чтобы Саша не смогла увидеть в зеркале свое отражение. Кристина улыбалась, и Саша так и не смогла разглядеть признаков страха, несмотря на то, что подруга видела ее лицо без бинтов впервые. Кристина смотрела на Сашу так, как будто в ее лице ничего не изменилось, а если и изменилось, то это было не настолько ужасно, как она предполагала. Кристина смотрела так, как будто Саша была прежней — и на миг, совсем короткий миг, сумасшедшая мысль о том, что она и в самом деле осталась прежней, промелькнула в сознании.

— Чему ты улыбаешься? — удрученно спросила она, продолжая напряженно следить за выражением лица подруги. — Я такая смешная? Я похожа на клоуна, да?

— Я улыбаюсь, — Кристина медленно присела на край кровати, — потому что у меня хорошее настроение. Потому что тебя сегодня выписывают, а еще потому, что ты наконец ожила.

— Ожила? — насмешливо переспросила Саша, скривив губы.

— Ну да. Ты, по крайней мере, разговариваешь со мной. Ты подралась с девушкой из соседней палаты — это поступок.

— Господи, — пролепетала Саша, внезапно вспомнив все то, что произошло. — Нужно пойти извиниться.

— Да что случилось? Я толком ничего не поняла.

— Сама не знаю. Наваждение какое-то. В принципе, меня просто пожалели, а я среагировала неадекватно.

— Кто тебя пожалел?

— Эта самая девушка, из соседней палаты. Не хотела мне зеркало давать…

В этот момент Саша почувствовала, что ее желание увидеть себя зарождается внутри с новой силой.

— Зеркало? — услышала она голос Кристины и поняла, что молчит уже довольно долго.

— Кристина, послушай… Это глупо, я ведь все равно когда-нибудь себя увижу. Не сейчас, так через час. Я… Я тебе обещаю, я клянусь тебе, все будет нормально. Поверь мне…Кристина, пожалуйста, Кристиночка!

— Да о чем ты, Сашка? — Кристина, казалось, совершенно искренне не понимала смысла этой подобострастной преамбулы.

— Зеркало. Дай мне, пожалуйста, зеркало.

— Зеркало? Сейчас, — как ни в чем не бывало, Кристина расстегнула «молнию» на сумке и немедленно извлекла оттуда черную атласную косметичку.

Через минуту зеркало было у Саши в руках.

Распахнув дверь, Кристина огляделась по сторонам и, увидев Владимира, буквально рухнула ему на грудь. Плечи ее вздрагивали. Она плакала беззвучно, как будто потеряв голос, и он гладил ее по волосам, не зная, где найти слова, чтобы ее успокоить. Но все слова, все нужные и важные слова почему-то напрочь исчезли из его памяти, и он только повторял, в глубине души ненавидя себя за это глупое бормотание:

— Не плачь. Ну, не плачь, пожалуйста…

— Уеду, — она наконец подняла мокрое от слез лицо и посмотрела мимо, куда-то вдаль. — Уеду, завтра же. Не могу больше. Никаких сил не осталось.

— Уедешь? Куда ты уедешь? — удивленно спросил он.

— К себе, в Михайловку. Я же не местная. Просто училась здесь в университете, да и прижилась. Вернее, не прижилась. Совсем не прижилась, как ни старалась.

— Не местная, — после недолгого молчания проговорил Владимир и замолчал. Он почему-то сразу поверил в то, что так и будет на самом деле, что Кристина сегодня же, или, в крайнем случае, завтра, соберет вещи и уедет. Что Кристины больше не будет, и он останется — один. Что больше некому будет успокаивать его — каждый день, каждую минуту, как маленького ребенка. Невозможно было представить себе, что этой девушки, которую еще несколько дней назад он даже не знал, больше не будет в его жизни.

Он хотел сказать ей об этом, о том, что понял, только сейчас понял, насколько трудно теперь представить ему свою жизнь без нее. Но, как это обычно случается, не смог подобрать слов. С большим трудом он смог выдавить из себя только:

— Кристина, а как же… — и замолчал, уставившись на нее, не мигая, надеясь, что больше не придется ничего говорить, что она поймет его и скажет, что чувствует то же самое…

— Не знаю, — ответила она, вытирая застывшими руками слезы с лица, и он сразу догадался, что она сейчас говорит о Саше. — Понятия не имею. Но я ведь тоже не железная. У меня просто больше нет сил. Я не могу, не могу больше…. Если бы ты знал, каких усилий мне стоило сегодня увидеть ее и не закричать от ужаса. Она ведь без бинтов. Лицо все в шрамах. Глубокие, темно-бордовые, фиолетовые… Я даже представить себе не могла, что это будет настолько ужасно… А она — смотрит на меня, глаза все те же, представляешь себе ее синие глазищи? Смотрит, живая, а я не могу, мне провалиться хочется. Исчезнуть, в воздухе раствориться. Знаешь, в ту минуту, когда я ее увидела, подумала — уж лучше бы я не жила на свете. Лучше бы меня совсем не было, чем такое! Господи, у меня нет больше сил. Нет сил больше.

— Кристина, — он снова притянул ее к себе, и она подалась, легко, не сопротивляясь, спрятала свое лицо у него на груди. — Кристина, прости меня.

— Тебя? За что, Володя? — тихо спросила она, не поднимая глаза. — Если бы не ты, я бы, наверное, точно с ума сошла.

Он вздрогнул от этих неожиданных слов и не поверил ей. Почему-то казалось, что Кристина снова, как обычно, как всегда, просто утешает его. И от сознания этого ему стало еще тяжелее. Чувство вины перед этой девушкой стало еще более ощутимым.

— Не правда. Все это время я вел себя, как сопливый мальчишка, как слабый ребенок, а ты… Ты даже представить себе не можешь, какая ты. Необыкновенная. С тобой все кажется… светлым.

Она отстранилась и, глядя мимо него, прошептала:

— Не могу. Боюсь туда возвращаться. Знаешь, когда я дала ей зеркало…

— Ты дала ей зеркало?

— Она меня попросила. Сама попросила. Она сегодня с девушкой из соседней палаты подралась. Из-за зеркала.

— Саша? — Владимир не мог поверить ее словам.

— Саша, — кивнула Кристина. — Знаешь, все это время она как замороженная была. А сегодня — не знаю, что на нее так подействовало, наверное, известие о выписке. Сегодня она — как сумасшедшая. Она вся — другая. Вся, только глаза остались. Я так боюсь за нее. Я не знаю, как себя вести. Не знаю, что говорить, что делать, а чего не делать. Она попросила зеркало — и я ей дала.

— И как она?

— Она… Она взяла зеркало, поднесла к лицу, стала смотреть… О, Господи!

Дрожащими пальцами Кристина достала из сумки пачку сигарет. Владимир помог ей прикурить и молча ждал, когда Кристина снова сможет говорить.

— Знаешь, с этого момента стало вообще ничего не понятно. Она смотрит и смотрит. Не знаю, сколько времени прошло, а она все смотрит, не мигая. А я стою и чувствую, что у меня ноги подкашиваются. Как это я на пол не свалилась. Она долго так смотрела, очень долго. Ни слова не сказала, даже не вздохнула ни разу. Потом опустила зеркало вниз, посмотрела на меня. Только знаешь, как будто и не на меня. И улыбнулась… Улыбнулась так просто, как будто снова свои стихи где-то услышала. Знаешь, она иногда так раньше улыбалась. И так жутко стало от этой улыбки, так страшно. А потом она взяла у меня телефон.

— Телефон? — Владимир, словно в оцепенении, повторял слова Кристины. Нарисованная ею картина представлялась ему настолько отчетливо, что он и сам почувствовал примерно то же самое, что чувствовала Кристина — страх. Парализующий страх, сковывающий не только душу, но и тело, не позволяя пошевелиться и даже вздохнуть. — Для чего ей телефон? Думаешь, она решилась?…

— Ей больше некуда звонить, — подтвердила его предположение Кристина. — Да я ведь и сама сколько раз ее об этом просила, настаивала. А теперь — уж и не знаю, стоило ли…

— Она сама попросила тебя уйти?

— Нет, — Кристина отрицательно покачала головой, — я просто не выдержала. Мне казалось… Знаешь, так глупо все это, но в какое-то мгновение я вдруг подумала, что если я сейчас уйду, если я перестану видеть это, то этого не будет. Не будет этой палаты, не будет Сашки со шрамами на лице. Ничего не будет. Может быть, зря я ушла?

Владимир молчал. Он знал, что на месте Кристины точно так же сбежал бы из палаты. Просто сбежал, не в силах присутствовать при том, что происходит. Но, может быть, на самом деле, было более разумно в данный момент оставить Сашу одну, не мешать ей своим присутствием? Может быть, одной ей будет легче? Может быть… а может быть, и нет. Если бы только знать.

— Послушай, Кристина, успокойся. Если хочешь, я вместо тебя сейчас поднимусь к Саше, помогу ей собраться, провожу до машины. Я сделаю все, что нужно. У меня хватит сил, я смогу. А ты, если хочешь, иди домой, и не переживай. Не переживай за Сашу, я сделаю все, что нужно. А ты отдохни, тебе ведь, в самом деле, нужно отдохнуть, ты устала. Прошу тебя, только… — его сбивчивый шепот оборвался на короткое мгновение. Кристина подняла на него глаза, и слова снова застряли у него в горле, как у шестнадцатилетнего мальчишки, впервые в жизни назначающего свидание девчонке-однокласснице. Но в ее глазах он увидел вопрос, напряженное ожидание и еще что-то, что нельзя было назвать словами. Он почувствовал, что Кристина ждет от него тех слов, которые он хочет ей сказать. И он сказал, с шумом выдохнув воздух из легких: — Только ты не уезжай, Кристина. Не уезжай, останься. Со мной…

Он сжал ее холодные пальцы в своих руках. Она как-то странно посмотрела на него и, вздохнув, молча отвернулась и снова скрылась в дверях больницы.

Денису начинало казаться, что самолет никогда не взлетит, что эта взлетная полоса будет длиться бесконечно, а стальная птица, напоминавшая ему сейчас скорее стальную гусеницу, так и будет ползти по земле, безуспешно пытаясь расправить крылья. Казалось, с того момента, как мотор наконец загудел и серый горизонт медленно поплыл перед глазами, прошла целая бесконечность.

Девушка в темно-синей отглаженной форме стюардессы смотрела на него вопросительно. Кажется, она задала ему вопрос — он слышал ее голос, но почему-то никак не мог уловить смысла слов, обращенных к нему. Натянутая и немного недоумевающая улыбка на ее лице уже начинала потухать.

— Пожалуйста, пристегните ремни. Таковы правила безопасности, — повторила она в третий раз, уже всерьез начиная опасаться, что судьба свела ее с сумасшедшим.

— Никогда не думал, — он медленно нащупал справа от себя кожаный ремень и потянул его вверх, — никогда не думал, что самолеты летают так медленно.

— Ну что Вы, — теперь ее улыбка стала немного более естественной, — через час будем на месте. Разве это долго?

Он смотрел на нее, почему-то не в силах отвести взгляда. Девушка немного смутилась — видимо, подумала, что этот парень на самом деле слишком пристально ее разглядывает. Она понятия не имела о том, что для него она — просто точка в пространстве, точка, остановившая взгляд, не более того.

— Никогда не думал, — снова услышала она его голос из-за спины и, не обернувшись, скрылась в кабине экипажа. Он перевел взгляд в иллюминатор и увидел под собой крыши домов. Самолет взлетел, и, если ничего не случится, через час, возможно, чуть больше, — черт бы побрал эту взлетную полосу, по которой нельзя бежать сломя голову — ему все же придется дождаться автобуса, который перевезет его через поле, ему придется дождаться своей очереди в багажном отделении. Может быть, плюнуть на эти сумки с барахлом? Плюнуть на правила безопасности и все же попытаться перебежать летное поле? Едва ли ему позволят это сделать. Едва ли кто-то его поймет.

Он прикрыл глаза. Равномерный шум двигателя не успокаивал, как это обычно бывало во время перелетов. В голове все смешалось, одна мысль, появившись, таяла, подгоняемая другой, такой же смутной и непонятной. Так они неслись, перегоняя друг друга, как в лихорадке. Мысленные образы сменяли один другой. Недоумение в глазах старшего тренера, голос Саши, стюардесса в самолете, снова голос Саши, ее лицо…

Это было непостижимо, неподвластно уму. С того момента, как он впервые услышал ее голос по телефону, он, как ни старался, так ни разу и не смог восстановить в памяти ее лица. Он хотел лететь обратно еще в тот день, когда она, изо всех сил пытаясь убедить его, что ничего страшного не случилось, так и не смогла достичь результата. Простое растяжение было не смертельным, Денис много раз получал во время тренировок подобную травму. Пары фраз, произнесенных Сашей, было достаточно, чтобы он отчетливо понял: она лжет. Она просто обманывает его, или, во всяком случае, говорит только лишь малую часть правды. Он молчал, покорно дожидаясь, когда она доведет свою речь до конца. Он сделал вид, что поверил ей, просто потому, что почувствовал — она этого хочет. Больше всего на свете хочет, чтобы он ей поверил. И только потом, прежде чем попрощаться, он спросил у нее, хочет ли она, чтобы он приехал к ней. Прямо сейчас, через пару часов. И он бы приехал, прилетел к ней, если бы только она сказала «да».

Этот разговор был странным, каким-то двухслойным. Они говорили одно, но думали и чувствовали совершенно другое. Привычные значения слов и их сочетаний в нем утратились практически полностью. Саша лгала, но в то же время как будто и не пыталась скрыть того, что говорит неправду. Денис сделал вид, что поверил в эту ложь, но он прекрасно знал и то, что Саша догадалась об этом. Он знал, что случилось что-то плохое, похуже растяжения связок. Но он понял и то, что сейчас не время. Она просила его подождать — вот то единственное, что он понял из разговора совершенно отчетливо, то единственное, в чем не сомневался ни минуты. Единственное, что было правдой. Все остальное было лишь словами либо лишенными смысла, либо имевшими какой-то неведомый, скрытый и совершенно несвойственный смысл. Денис знал и твердо помнил только то, что она просила его подождать. Она не хотела, чтобы он возвращался. Пока — не хотела. И он, собравшись, попрощался с ней — тепло и ласково, как обычно, и принялся ждать. Ждать ее разрешения, ждать пропуска в новый этап своей жизни, который мог получить только от нее.

Дни проходили за днями, а Саша не звонила. Не звонила и не появлялась в его памяти. Только изредка, лишь на короткое мгновение, ее черты снова вырисовывались перед глазами ярко и отчетливо. В такие моменты Денис поначалу чувствовал радость, но со временем, убедившись в том, что Саша, появившись, снова исчезает, подобно миражу, стал даже бояться этих видений. Они поражали его своей убийственной четкостью, которая длилась всего лишь доли секунды, а потом словно набегающая на берег волна прилива снова смывала Сашины черты, и все начиналось сначала.

Тренер просто поражался ему. Еще никогда в жизни, за десять с лишним лет работы, он не видел, чтобы Денис так работал во время тренировок. Однажды он даже всерьез спросил его о допинге. Денис только нахмурился в ответ и ничего не сказал. Возможно, это и был допинг — простая необходимость физических движений, изматывающих, изнуряющих так, чтобы не осталось сил думать, чувствовать, помнить. Хотя элементарного смысла в этих движениях порой было недостаточно — за прошедшие дни Денис не сделал практически ни одного грамотного шага на поле, ни одной более-менее обдуманной подачи. Он просто носился по полю, стараясь загнать себя, измучить, лишить сил. Так было проще и быстрее уснуть — потом, после того, как шум трибун стихнет и он останется один в гостиничном номере, наедине с притихшим телефонным аппаратом.

Ждать было слишком трудно, слишком тяжело. Два или три раза он не выдерживал — хватал телефонную трубку и принимался лихорадочно нажимать на кнопки, в ярости отбрасывая ее прочь после восьмого или девятого гудка телефонного эфира. Иногда ему казалось, что Саша слышит эти звонки, что на самом деле она сейчас дома, просто не хочет снимать трубку, зная, что это звонит Денис. Он почти видел ее, сидящей на диване, отвернувшись к окну, ожидающей, когда же наконец замолчит проклятый телефон. В такие моменты его охватывала ярость и злость, но эти чувства быстро проходили, снова уступая свое место щемящему сердце страху.

Ведь, в сущности, он почти не знал Сашу. Пока она была рядом, он чувствовал ее и не испытывал необходимости задавать какие-то вопросы. Теперь он всерьез задумался о том, что почти ничего о ней не знает. В тот вечер, когда они пили чай из одной чашки, ему казалось, что он узнал о ней достаточно, чтобы полюбить. Возможно, это так и было, и все же только теперь он понял, что этого было совсем недостаточно для того, чтобы не бояться ее потерять. Сейчас он боялся ее потерять и сходил с ума от того, что не знает ничего о ее прошлом. Чувство ревности жгучей волной захватило его — подобное он испытывал впервые в жизни, а поэтому не знал, что делать. Иногда только присутствием другого мужчины в ее жизни он мог объяснить Сашино молчание. Какой-то человек из прошлого вернулся в ее настоящее и теперь разрушает мечты о будущем. Но иногда — в те редкие моменты, когда Сашино лицо вдруг снова отчетливо вставало перед глазами, он сам себя ругал за этот горячечный бред, понимая, что ревность его глупа и безосновательна. И тогда чувство страха заполняло душу, и это было еще мучительнее, чем ревность. Именно в такие минуты его сильнее всего тянуло к телефонной трубке — когда ревность, затихая, уступала свое место этому жуткому, леденящему душу страху. Тогда ему становилось все равно, абсолютно все равно — лишь бы с Сашей не случилось беды. Пусть лучше в ее жизни будет другой мужчина.

Несколько раз он звонил Федору, каждый раз собираясь задать ему вопрос о Саше и каждый раз почему-то не решаясь. Тот тоже молчал, и это молчание отчасти успокаивало Дениса. Разговоры с приятелем были обычными, будничными, по голосу Федора он чувствовал, что тот что-то скрывает.

Турнир уже подходил к концу, оставалась всего лишь одна игра, когда Саша наконец позвонила. В тот момент он был в душе, вымотавшись после очередной тренировки. Сквозь закрытую дверь и шум воды он услышал звонок и подумал, что звонок ему просто почудился — такое случалось часто, с каждым днем все чаще. Но, тут же закрыв кран, он снова услышал звонок. «Мама», — подумал Денис, потому что мама звонила каждый день, а в тот день еще не звонила. Накинув полотенце, так и не смыв пену, он бросился из ванной в комнату, снял трубку и услышал Сашин голос…

— Почему ты не сказала мне сразу? — почти прокричал он, когда Саша закончила свой сбивчивый монолог. — Почему, Саша?

— Не знаю, Денис, — запинаясь, тихо ответила она. — Я не знала, как тебе сказать. Я… я боялась.

— Чего ты боялась?

— Ты не понимаешь, — она вздохнула, — ты не можешь этого понять. Ты не видел моего лица. Оно все в шрамах. В ужасных шрамах, Денис.

— Шрамы со временем проходят, — горячо возразил он, — это не важно.

— Ты не видел моего лица, — снова повторила она терпеливо, с такой интонацией, словно разговаривала с маленьким ребенком, которому не дано понять многих вещей.

— Я убью этого подонка, — глухим голосом отозвался он, — убью.

— Не говори глупости, Денис.

— Это не глупости. Я его задушу, своими руками.

— Послушай, давай не будем об этом. В конце концов, все это теперь не важно. Я только хотела сказать тебе, Денис… Я не обижусь. Поверь мне, я не обижусь, если ты…

— Если я — что? — с дрожью в голосе потребовал он продолжения ее невысказанной мысли. — Ну, договаривай.

— Я не обижусь, если ты… Если мы расстанемся. Так будет лучше.

— Лучше? Так будет лучше? Для кого, черт возьми?

— Ты не видел моего лица, — в который раз глухим голосом повторила Саша.

— Саша! Неужели все то, что было между нами, больше не имеет значения? Неужели ты и правда так думаешь?

— Если бы это было так, я бы тебе не позвонила, Денис.

— Я приеду. Сейчас приеду к тебе, прилечу на самолете…

— Нет! Денис, пожалуйста, прошу тебя…

— И не проси. Ни о чем меня не проси, я больше не буду тебя слушать. Я две недели места себе не находил, ждал твоего звонка. Я не смогу больше ждать. Я хочу быть рядом, с тобой. Я должен быть с тобой, Саша.

— Ты думаешь, что сможешь?…

— Смогу? Черт возьми, я все смогу, я горы сверну, чтобы быть рядом с тобой!

— Теперь все изменилось.

— Ничего не изменилось. Ничего, слышишь! Да что за бред ты несешь, Сашка! Скажи, чего ты от меня хочешь?

— Я хочу, — медленно, после недолгой паузы, ответила Саша, — я хочу, чтобы мы расстались. Я хочу, чтобы ты больше не приходил ко мне, чтобы ты помнил меня такой, какая я была раньше.

— Не дождешься! — почти прокричал он в трубку с яростью в голосе. — Я буду рядом с тобой и буду любить тебя такой, какая ты есть. Ты не сможешь запретить мне этого, не сможешь, пока ты сама… Пока ты сама меня любишь.

Она очень долго молчала, Денису начинало казаться, что связь между ними оборвалась, но он почему-то тоже никак не мог выдавить из себя ни единого слова, элементарно произнести «алло», чтобы убедиться, что она все еще его слышит.

— Знаешь, Денис… — наконец услышал он ее голос, показавшийся ему немного чужим. — Только обещай мне.

— Все, что ты хочешь.

— Не надо… Не надо так. Не зарекайся. Подумай, прежде чем обещать. Обещай мне, что ты меня не обманешь. Что ты не будешь притворяться, жалеть меня…

— Я буду тебя жалеть, — тут же оборвал он ее, — обязательно, буду. И я не считаю это чем-то противоестественным и недопустимым.

— Я не то хотела сказать. Обещай мне, что ты не останешься со мной только потому, что тебе будет жалко меня бросить. Обещай, что ты будешь смотреть на меня только в том случае, если тебе не придется подавлять в себе желание отвести глаза.

— Я люблю тебя, Саша.

— Обещай мне, — настойчиво повторила она, словно не замечая тех слов, которые, как казалось Денису, были гораздо важнее всех на свете клятв и обещаний.

— Хорошо. Я тебе обещаю. Я сделаю все, что ты хочешь. Жди меня. Через три-четыре часа, если вылет не задержат… Чертов ублюдок, — не выдержав, снова выругался он. — Я его убью.

Последних его слов Саша не услышала. Он произнес их в тот момент, когда равномерные короткие гудки телефонного эфира возвестили о том, что связь окончена.

— Минеральная вода, кола? — стюардесса снова стояла рядом с напряженной улыбкой. Этот странный парень производил на нее неприятное впечатление, несмотря на красивую и яркую внешность. Если бы не служебные обязанности, она бы и близко к нему не подошла.

— Спасибо, — Денис внезапно ощутил, что в горле пересохло, и был благодарен девушке за услугу. Стакан минеральной воды он осушил за несколько секунд. — Скажите, сколько времени нам осталось лететь?

— Сорок восемь минут, — ответила она, и Денис с видимым усилием заставил себя подавить стон разочарования. Никогда еще время не тянулось так медленно!

Стюардесса прошла дальше, снова оставив Дениса наедине со своими мыслями. За окном, почти совсем близко, под серой пеленой сгущающейся вечерней мглы маленькой матово поблескивающей точкой виднелся город. Было такое ощущение, что самолет завис на месте, как стрекоза в знойном воздухе. Денис огляделся по сторонам, подсознательно пытаясь обнаружить среди пассажиров кого-то, кто точно так же, как и он, недоумевает по этому поводу. Но у всех были абсолютно спокойные и равнодушные лица, за окно почти никто не смотрел: в основном, читали газеты.

Откинувшись на спинку кресла, он попытался отвлечься, сосредоточившись на равномерных звуках работающих двигателей. Перелеты были для Дениса обычным делом, и с ним очень часто случалось, что в самолете он просто засыпал, как и большинство ребят из команды, уставших за время тренировок и игр. Но мысли, крутившиеся в голове, не позволяли сознанию отключиться, несмотря на то, что прошедшую ночь он совсем не смог уснуть, а значит, период бодрствования в общей сложности уже давно перевалил вторые сутки. Пожалуй, впервые в жизни он испытывал такое острое чувство жалости к близкому человеку, точно так же, как и пронзительный страх возможной потери. Бессильная ярость стальным обручем сжимала горло и не давала дышать. «Убью. На самом деле, убью его», — повторял он про себя, не вдумываясь в смысл слов, лишь чувствуя, что они приносят некоторое облегчение. Огни города за окном превратились в едва заметную, почти неразличимую точку. Теперь самолет окружали лишь пучки полупрозрачного тумана. Самолет пошел на снижение.

— Зря ты, Сашка. Лучше бы у меня пока пожила, хоть несколько дней. Вдвоем было бы…

Кристина осеклась, так и не договорив. Она хотела по привычке сказать «веселее», но вовремя спохватилась — какое уж тут может быть веселье. В который раз она ловила себя на мысли, что говорит какую-то чепуху, бессмыслицу, только лишь ради того, чтобы что-нибудь говорить, и тут же раздражаясь и злясь на себя за собственную неловкость. Саша и Кристина знали друг друга много лет, и молчание никогда не было им в тягость — напротив, сама Кристина сколько раз рассуждала о том, что с настоящим другом, с близким человеком хорошо и помолчать вместе. Теперь все изменилось, все стало по-другому. Несмотря на все свои усилия, Кристина так и не могла побороть собственную неловкость и злилась на себя вдвойне за то, что не может эту неловкость скрыть.

— Да ладно тебе, не напрягайся, — Саша, как обычно, прочитала ее мысли, — все нормально. Только все же лучше я останусь дома. Пока.

Кристина не стала уточнять, что значило это «пока», почувствовав, что подруга не хочет распространяться на эту тему.

Саша обвела глазами комнату. Здесь все было, как всегда. Марина Цветаева смотрела с фотографии на стене, пытаясь успокоить. Саша отвернулась, почувствовав даже легкую обиду — ну вот, везде одно и то же. Посмотрев на часы, она снова почувствовала, как мятный комок тревоги разрастается внутри, заполняя собой каждую клеточку души. С того момента, как она позвонила Денису, Саша успела тысячу раз пожалеть об этом и одновременно тысячу раз подумать, что поступила правильно. На самом деле, в тот момент она не рассуждала о правильность и необходимости этого поступка — она повиновалась внутреннему импульсу, почувствовав, что момент разговора настал. Много раз за время, проведенное в больничной палате, она мысленно представляла себе этот разговор, прокручивала варианты, подбирала нужные слова. Но все получилось совсем не так, как она ожидала, а запланированный сценарий просто исчез из памяти в тот момент, когда она услышала его голос. Когда она услышала его голос, она совершенно отчетливо поняла, насколько невыносимой для нее будет разлука с эти человеком. Ей впервые за все прошедшее с того страшного момента время стало так жаль себя, что она едва не расплакалась. Это чувство вообще крайне редко посещало ее и было ей почти не знакомо. Странное щемящее чувство бессильной и беспомощной жалости к себе…

— Что ты все время на часы смотришь? — Кристина, снова не выдержав затянувшегося молчания, оторвала ее от мыслей.

Саша не отвечала. Она сама поняла это только в тот момент, когда услышала вопрос Кристины. На самом деле, ее взгляд каждую минуту возвращается к циферблату электронного табло, несмотря на то, что Саша понятия не имела, в какое время прилетает самолет из Элисты.

— Господи, зачем я ему позвонила, — выдохнула она и подняла растерянные глаза на Кристину. — Почему — сегодня? Что я ему скажу? Что он скажет мне?

— Саша, может быть, я лучше пойду? — робко спросила Кристина, на самом деле не зная, как ей поступить. Оставлять Сашу одну было страшно, но, с другой стороны, ее присутствие при встрече Саши с Денисом тоже могло оказаться лишним.

— Ну что ты, не вздумай, — Саша быстро разрешила ее сомнения, — это совсем не важно, даже если ты будешь здесь в тот момент, когда…

— Все будет нормально, Сашка. Вот увидишь, — убежденно произнесла Кристина. — Все будет нормально. Начиная с сегодняшнего дня жизнь постепенно войдет в свою колею. И эти шрамы на твоем лице с каждым днем будут бледнеть, а потом… Ты же помнишь, что сказал доктор. Можно будет сделать пересадку кожи, всего три-четыре операции, и будешь как новенькая!

Последняя фраза прозвучала слишком уж оптимистично. Кристина почувствовала это и снова сконфузилась.

— Новенькой я уже никогда не буду, — с легкой усмешкой произнесла Саша. — И потом, если ты слышала, что сказал доктор, то, кажется, забыла о цене этой операции. Так что об операции можно и не думать. Давай не будем… говорить об этом. Скажи, когда ты увидела меня в первый раз вот так, без бинтов… Что ты почувствовала?

Саша напряженно вглядывалась в глаза Кристины, пытаясь поймать малейшую фальшь в ее голосе или взгляде. Кристина молчала, медленно опуская глаза.

— Прошу тебя, скажи. Для меня это очень важно.

— Наверное… наверное, то же самое, что и ты, — ответила Кристина.

— Ты не можешь знать, что я почувствовала, — горячо возразила Саша. — Скажи, это было очень ужасно?

— Ну, что ты говоришь, Саша. Совсем не ужасно…

— И даже приятно, правда? — Сашин голос, по своей природе и без того имеющий неоднородную тональность, теперь стал совсем высоким. — И вообще, я же совсем не изменилась, ничуть, ни капельки. Подумаешь, пять или шесть фиолетовых полосок на лице — их же можно просто запудрить! У меня в косметичке есть пудра. Как же это я сразу не догадалась! Принеси, пожалуйста, Кристина! Принеси пудру, и дело с концом!

— Саша, — беззвучно пролепетала Кристина, с возрастающим ужасом глядя в глаза подруги, из последних сил пытаясь все же обрести внутреннюю уверенность и понять, чем нужно ответить на этот взрыв эмоций.

— Что — Саша? Что ты бормочешь себе под нос, как провинившаяся школьница? Да сколько же раз можно повторять — не нужна мне твоя жалость, не нужно мне твое сочувствие! И доброта твоя — не нужна! Ничего мне от тебя не нужно! Я тебе задала простой вопрос, — продолжала Саша, срываясь на крик, — простой, элементарный вопрос! А ты не можешь на него ответить, все боишься… Черт его знает, чего ты боишься! Думаешь, хуже будет, а не понимаешь, что хуже быть не может!

— Не ори на меня, — ледяным голосом произнесла Кристина, почувствовав, что силы и терпение снова покидают ее.

— Уходи, — не унимаясь, кричала Саша, — уходи сейчас же! Видеть тебя уже не могу, твое скорбное лицо уже в печенках сидит!

— Что ж, — Кристина порывисто поднялась с кресла, — уйду. Только, знаешь… Может быть, я на самом деле не права. Может, я слишком тебя жалею. Но на твой вопрос я все-таки отвечу, если ты так этого хочешь. Хотя — ты ведь и сама знаешь на него ответ. Когда я увидела… Когда я сегодня увидела твое лицо без бинтов, я почувствовала ужас. Дикий ужас, страх и отчаяние. Ты сама видела себя в зеркале, ты прекрасно знаешь, насколько сильно оно изуродовано. Очень сильно. Мне и сейчас очень тяжело смотреть на тебя, почти невыносимо. Ты это хотела услышать, да?

Саша молчала, словно потеряв дар речи, широко открытыми глазами глядя на Кристину.

— Что ж, может, тебе теперь легче стало. Но ты забыла, совсем забыла о другом. Есть нечто большее, что связывает людей. И нет ничего постыдного принимать жалость и сочувствие от человека, который любит тебя и дорожит тобой.

— Жалость и любовь несовместимы, — глухо произнесла Саша.

— Напрасно ты так считаешь. Начиталась своих дурацких стишков, вбила себе в голову черт знает что, поверила… А вот мне — не веришь.

— Не верю, — совсем тихо, почти не слышно, ответила Саша.

— Дело твое, — Кристина повернулась к выходу. Когда она почти уже скрылась в дверном проеме, Саша окликнула ее:

— Постой! Подожди, Кристина! Не уходи, пожалуйста! Прости меня…

Кристина обернулась. В ее глазах блестели слезы. Вздохнув, она развела руками:

— Ладно уж, чего там. Пойду чайник поставлю, что-то у тебя здесь прохладно, Сашка. Согреемся.

Через несколько минут Кристина снова появилась в комнате с двумя чашками горячего чая, поставила их на стол, присела рядом в кресло. Почти час они тихо разговаривали, вспоминая студенческие годы и совсем не касаясь наболевшей темы. В первый раз за прошедшие две недели они разговаривали так просто и непринужденно. И Кристина время от времени даже начинала ловить себя на мысли, что перед ней прежняя Саша, что ничего не случилось… Если бы не лицо напротив.

Когда самолет наконец приземлился, Денису показалось, что со времени посадки прошло по крайней мере пять или шесть часов. Напряженное ожидание на взлетной полосе, затем томительно текущая очередь за багажом… Черт бы побрал эту сумку — Денис, наверное, точно плюнул бы на нее, если бы не ключи от квартиры, обойтись без которых было нельзя. Возле аэропорта он сразу остановил такси, долго и сбивчиво пытался объяснить водителю, куда ему нужно ехать, почему-то напрочь позабыв название улицы, на которой живет Саша. Красный свет светофора, казалось, преследовал их в течение всего пути. Денис нервничал, несколько раз торопил водителя. Когда машина наконец остановилась возле подъезда, он торопливо сунул таксисту деньги, и, не дожидаясь, когда тот отсчитает сдачу, быстрыми шагами вошел в подъезд. И только в тот момент, когда наконец увидел дверь Сашиной квартиры, Денис остановился и застыл без движения.

Он вспомнил, как всего лишь несколько дней назад спускался вниз по лестнице к этой квартире, как долго стоял на площадке, не решаясь позвонить в дверь. Вспомнил тот вечер, когда они долго сидели в комнате, пили чай и перебивали друг друга, смеясь, вопросами. Этот вечер теперь показался ему бесконечно далеким, как будто успела пройти целая жизнь, пока его не было в городе. Он снова почувствовал затаившийся страх, ощутил себя внезапно беспомощным мальчишкой-подростком, впервые столкнувшимся с реальностью жизни. Попытавшись разобраться, в чем причина, он понял наконец, что боится только одного — что все будет зависеть не от него. Что кто-то уже распланировал ход событий заранее, а ему остается только повиноваться, даже и не пытаясь изменить то, что изменить уже невозможно. Ощущение это длилось несколько секунд и потом прошло без следа. Сделав последние несколько шагов, он нажал на кнопку звонка.

Дверь почему-то открыла Кристина. Он совершенно не ожидал ее увидеть, а потому снова растерялся и не смог произнести ни слова. И только в тот момент, когда услышал доносящийся из глубины комнаты голос Саши, снова обрел способность воспринимать действительность.

— Кристина! — прокричала она, и ее голос показался Денису таким испуганным, что он, повинуясь порыву, грубовато оттолкнул Кристину плечом, и, даже не разувшись, влетел в комнату. Влетел и сразу увидел Сашу.

Она стояла посреди комнаты, растерянно и беспомощно опустив руки вниз. Лучи заходящего солнца, пробиваясь через шторы окна, освещали ее силуэт. Он сразу заметил, как сильно она похудела — руки стали как плети, плечи торчали остро и угловато из-под мешком висящего синего халата. Он не смог разглядеть ее лица, потому что солнце светило из-за Сашиной спины ему прямо в глаза. Разглядеть не смог, но все-таки увидел, и того, что он увидел, было более чем достаточно. В тот же момент он отчетливо понял, что должен сейчас совершить что-то невероятное, повести себя так, как никто, в том числе и он сам, не мог предсказать. В считанные секунды отыскать те единственные слова, которые он должен сказать ей, чтобы она поверила — все будет хорошо. Если сейчас он хоть в чем-то ошибется, сделает хоть один малейший промах, все будет потеряно безвозвратно. И он знал, чувствовал, что она ждет от него этих слов, секунды летели, слагаясь в минуты, а он все никак не мог подобрать их, разгадать таинственный смысл знаков, посылаемых собственным подсознанием.

Молчание становилось невыносимым. Он видел, как Сашины глаза наполняются слезами, как бледнеет лицо, как эта бледность делает еще более ужасающе ярким цвет рубцов, испещряющих кожу.

— Уходи, — снова услышал он ее голос, не сразу поняв смысл произнесенной фразы. — Прошу тебя, уходи.

— Но я… — он наконец сдвинулся с места и торопливо подошел к ней, попытался обнять, но она в тот же миг отвернулась.

— Уходи, прошу тебя. Не нужно ничего говорить, я все видела. Я все видела на твоем лице. Спасибо за то, что не стал меня обманывать.

— Саша, — сдавленно произнес он, уже и не пытаясь отыскать какие-то нужные и важные слова, а пытаясь сказать хоть что-нибудь. И снова сказал: — Саша.

В этот момент она резко повернулась к нему.

Кривая усмешка, блуждающая на ее лице, была всего лишь маской, прикрывающей страдание. Позже, сотни и тысячи раз прокручивая в памяти эту ужасную сцену, Денис уверял себя, что именно она, эта странная и дикая усмешка, заставила его отшатнуться. Именно она и только она, а совсем не эти фиолетово-багровые борозды на бледной коже. Он никогда раньше не видел у Саши такой усмешки, он даже представить себе не мог, что она может родиться на ее лице. Это она отпугнула его, она наполнила ужасом его глаза, в которых должно было светиться лишь одно чувство — любовь…

— Уходи! Уходи! — кричала она, надрывая голос. Он стоял напротив, как ошарашенный, не в силах произнести ни слова, не в силах даже сдвинуться с места, как в замедленном кино наблюдая за происходящим: керамическая ваза, с грохотом слетевшая с полки, брызги темно-коричневых осколков, портрет Марины Цветаевой, безжалостно смятый, в считанные секунды превратившийся в жалкий обрывок картона, крик…

Крик заполнял собой все окружающее пространство, он был объемным и густым, вытеснял воздух. Казалось, он не слышал его, а вдыхал. Глаза, как приклеенные, остановились в одной точке. Это было странно, непостижимо, и он не хотел верить им, своим глазам: смятый картон искажал черты лица женщины, изображенной на фотографии, искажал так странно… Сейчас, глядя на это смятое лицо, он видел на нем такую же, абсолютно такую же усмешку, которая только что так поразила его на лице Саши. Это было поистине непостижимо. Казалось, он сходит с ума…

Денис пришел в себя только в тот момент, когда находился уже за порогом квартиры, на лестничной клетке. Напротив стояла Кристина и тревожно смотрела в глаза.

— Извини, Денис, — торопливо и сбивчиво говорила она. Денис с трудом расслышал ее голос сквозь крик, все еще не смолкающий за дверью. — Извини, просто она сейчас в таком состоянии… Это нормально, и это пройдет. По крайней мере, врач сказал, что пройдет. Я сейчас уколю ей лекарство, одну ампулу, ей хватит… Знаешь, я не хотела, только, наверное, придется. Врач сказал, что лучше колоть уколы во время таких приступов, иначе будет еще хуже. А ты иди, иди и приходи завтра. Завтра будет все хорошо. Все хорошо, вот увидишь. Извини, я пойду к ней. Извини…

Кристина скрылась, бесшумно затворив дверь, с некоторой опаской поглядывая на него, видимо, боялась, что он не послушает, войдет вслед за ней. Но у Дениса даже не возникло такой мысли. Почти бегом он бросился вниз по ступенькам, всеми силами разума пытаясь прогнать из памяти жуткую усмешку картонной женщины. Он шел по улице, часто останавливаясь и глядя прямо перед собой стеклянными, остановившимися глазами, не замечая недоумевающих взглядов оборачивающихся на него прохожих.

… — Вот так, моя девочка. Вот так, хорошо. Сейчас ты уснешь, а когда проснешься, все будет хорошо, — дрожащим голосом приговаривала Кристина, поглаживая по волосам уже почти спящую под воздействием внушительной дозы успокоительного Сашу.

В пятый или шестой раз нажав на кнопку звонка, Жанна досадливо поморщилась: наверное, Денис все-таки не обманул ее, правда уехал на какие-то футбольные соревнования. Она звонила почти каждый день, но телефон молчал. Однако Жанна была не из тех девушек, которые привыкли складывать оружие в самом начале боя. Большинство окружающих считали ее немного глуповатой, недалекой простушкой, но она, зная об этом, никогда не пыталась никому ничего доказывать. Быстро осознав, что жить гораздо проще, когда тебя мало кто воспринимает всерьез, она так и продолжала поддерживать свой имидж «девушки с широко открытыми наивными глазами». Между тем, эта «наивная и простоватая девушка» могла превратиться в хитрую и опасную кошку, когда ее острый нюх чуял добычу. Именно благодаря своим «кошачьим» повадкам Жанна сумела уже немалого добиться: по крайней мере, материальная сторона ее жизни была устроена как нельзя лучше. Почти три года прошло с тех пор, когда совсем еще девочка Жанна «поймала на крючок» солидного лысеющего дядечку, одного из самых крупных бизнесменов в городе. Поймала и зацепила так крепко, что тот даже и не барахтался. На следующий день после первой их ночи Аркадий Петрович снял, как полагается «уютное гнездышко» для своей птички, а спустя буквально три месяца Жанна уже проживала в своей собственной двухкомнатной квартире в самом центре города, покинув надоевший родительский приют — «хрущевку» на окраине, в которой, кроме самой Жанны и ее пожилых родителей, проживала еще восьмидесятилетняя бабушка-паралитик, старший брат с женой-истеричкой и со своим выводком — парой мальчишек-близнецов. Жанна, которая в церкви ни разу в жизни не была, даже перекрестилась, переступив порог своего нового «гнездышка». Меха и бриллианты в качестве подарков преподносились периодически, салоны красоты и самые престижные тренажерные залы стали повседневным, обыденным делом, одежда покупалась только эксклюзивная и очень дорогая… Жанна мило улыбалась, встряхивала каштановыми кудряшками и удивленно вскидывала брови: неужели все это — мне? Казалось, все было хорошо. Жанна подумывала и о своем будущем — в конце концов, не будет же она всю жизнь маяться с этой развалюхой, когда-нибудь он или помрет, или (что было, все-таки, менее вероятно) свалит куда-нибудь. Стараниями своего благодетеля Жанна была зачислена в медицинский университет, его же стараниями сдала там уже четыре сессии и благополучно перешла на третий курс.

Все было просто замечательно… Или — почти замечательно. Дни шли за днями, складывались в месяцы, годы, и Жанна начала тосковать. Она даже в первые месяцы этого романа не испытывала к Аркадию абсолютно никаких чувств, что уж говорить, когда срок перевалил за третий год! До поры до времени это Жанну не слишком-то беспокоило. Вернее, почти совсем не беспокоило, пока три недели назад она не познакомилась случайно с Денисом.

Если точнее, то это было не совсем случайно… Денис, наверное, и не догадывался о том, что в тот вечер, когда шел проливной дождь и Жанна торопливо бежала к остановке, сжавшись в комок и заслоняясь ладонями от беспрерывного потока, у нее в сумке был свой зонт. Но было и плохое, сумрачное настроение, тоска и досада на скучную жизнь. Она увидела его издалека и почему-то сразу решила, что ей непременно следует познакомиться с этим красивым парнем. Что-то потянуло ее к нему, захотелось услышать голос, заглянуть поближе в глаза, а может быть, даже чего-то большего, на что Жанна, при ее внешних данных, почти всегда могла с успехом рассчитывать. И она попросила Дениса пустить ее под свой зонт. Ловушка сработала: простояв несколько минут под одним зонтом, они оказались в одной маршруте, а потом Жанна проехала свою остановку и без больших усилий получила абсолютно все, что хотела. И только потом, проснувшись утром в его постели и задумчиво разглядывая его лицо, Жанна с удивлением поняла, что ей этого мало. Слишком мало для того, что взять и просто так уйти, забыв обо всем, что было, а главное — не думая о том, что могло бы быть…

Весь следующий день до вечера она только об этом и думала. Подруги, вечно завидующие Жанне по поводу ее устроенной и сытой жизни, просто не поверили бы своим глазам, если бы увидели тогда ее лицо, залитое слезами. Слезы, впрочем, быстро высохли, а тоскливые и меланхоличные мысли о собственном одиночестве сменились рассуждениями практического порядка. Следующим вечером Жанна, сделав вид, что по собственной наивности приняла туманное обещание Дениса «еще увидимся» за приглашение в гости, снова звонила в его дверь. Он слегка удивился, что, впрочем, не заставило его отказаться от удовольствия превратить еще один скучный вечер если не в романтическую идиллию со свечами и шампанским, то, по крайней мере, в вечер безудержной страсти. Жанна старалась, как могла, что она только ни делала, чтобы свести этого парня с ума, приворожить, приклеить его к себе так же, как приклеила когда-то набившего теперь оскомину Аркашу. Отворачиваясь, досадливо кусала губы, чувствуя, что у нее ничего не получается — молодое тело и смазливая мордашка не были для него экзотикой, аромат, привезенный из Парижа и обошедшийся Аркаше в пятьсот баксов, тоже не произвел никакого магического действия. К числу ее побед в тот вечер можно было отнести только отвоеванный номер телефона, который, впрочем, Денис написал на обрывке газеты только после третьего «ненавязчивого» напоминания. А потом он стал говорить про неотложные дела, про турниры и тренировки… Жанна, улыбаясь, кротко смотрела в глаза, мысленно делая синхронный перевод: ладно, девочка, побаловались — и хватит. Он так решил. Но он, черт возьми, забыл с ней посоветоваться!

Сидя в такси по дороге домой Жанна снова скрипела зубами, вспоминая их расставание. Глубоко погруженная в свои мысли, она даже не заметила, что произнесла несколько слов вслух, о чем она догадалась, поймав недоумевающий взгляд водителя в зеркале. В тот момент Жанна поняла, что влюбилась. Влюбилась до такой степени, что готова наплевать с высокой колокольни на своего Аркашу и на все его благодеяния. «Впрочем, — тут же заговорил ни на минуту не засыпающий здравый смысл, — можно и совместить одно с другим. Если уж только в самом крайнем случае, если придется делать выбор…»

Какой выбор сделает Жанна в «самом крайнем случае», по дороге домой она так и не решила. В конце концов, проблемы нужно решать по мере их возникновения, а проблема выбора перед Жанной пока не стояла. Зато другая проблема стояла вполне конкретно: как удержать Дениса? Внимательно вслушиваясь и вдумываясь в каждое его слово, сопоставляя и анализируя, Жанна пришла к более или менее определенному выводу о том, что постоянной девушки у Дениса нет. Место вакантно, а значит, нужно быть полной дурой, чтобы не занять, или, по крайней мере, не попытаться его занять! Только вот — как это сделать?

Как ни странно, за почти трехлетний срок их взаимоотношений Жанна ни разу своему любовнику не изменила. Первое время она и не думала об этом, боясь разоблачения и неминуемых последствий. Но потом, часто с завистью глядя на молодые влюбленные пары, Жанна иногда представляла рядом с собой не лысого Аркашу, а молодого, красивого парня, видела в этих мечтах свои собственные глаза, наполненные блеском счастья. Чаще всего Жанна отмахивалась от этих мечтаний, предпочитая иметь синицу в руке и не мечтать о журавле, поэтому дальше теории в этих вопросах дело не продвигалось. И все же, она чувствовала, что рано или поздно произойдет именно то, что произошло с ней теперь. И теперь, узнав, что это такое, она не собирается отказываться от своего счастья.

— Девушка, вы сильно торопитесь? — удивленно вкинув брови, она даже не сразу поняла, что это к ней обращается парень, сидящий за рулем. Жанна окинула его придирчивым взглядом. Симпатичный, правда, внешность несколько простовата, но… В то утро Жанна была недалека от того, чтобы пуститься «во все тяжкие». И все же мысли неотступно возвращались, снова и снова — к Денису.

— Естественно, — процедила она в ответ сквозь зубы и отвернулась к окну, предоставив ему возможность полюбоваться собственным профилем и помечтать о том, что могло бы быть между ними.

В тот вечер она, следуя своей роли слегка обиженной, Денису звонить не стала. Не позвонила и через два, и через три дня. И только потом, убедившись, что тот не торопится просить у нее прощения, спохватилась. Все эти три дня она только о нем и думала. Даже Аркаше дала от ворот поворот, ссылаясь на внезапно наступившие критические дни. Такого с ней никогда не случалось: Жанна была мудрой и прекрасно понимала, что уж в чем, а в этом отказывать своему любовнику и благодетелю она просто не имеет права. На кой черт она ему вообще в таком случае нужна, если будет капризничать? Но в тот вечер, увидев перед собой Аркашу и представив его дряблое тело, она просто не смогла себя переломить. Едва за ним захлопнулась дверь, она тут же подскочила к телефону и принялась звонить Денису.

Телефон молчал — и в тот день, и на следующий. Жанна с тревогой отсчитывала телефонные гудки, каждый раз напряженно ожидая услышать его голос. Но трубку никто не снимал. Несколько раз она звонила ночью, заранее придумав тысячу оправдательных причин своего звонка, но Денис, кажется, и в самом деле куда-то уехал, потому что не отвечал на звонки даже ночью. Никаких повреждений на линии не было — Жанна, обзвонив своих знакомых с номерами той же АТС, в этом убедилась. Но, может быть, у Дениса просто отключен телефон, или сломался аппарат? Или он просто ошибся, перепутал цифры своего номера, когда записывал их на том обрывке газеты? Или…» О том, что Денис намеренно написал другой номер, думать не хотелось. И Жанна не стала об этом думать: ей всегда очень легко удавалось избавиться от неприятных мыслей, просто заблокировав их. Возможно, именно поэтому у нее в жизни было гораздо меньше проблем, чем у других.

«Черт, как же я раньше об этом не подумала! — ругала себя Жанна на исходе третьей недели бесплодных попыток дозвониться до предмета своей страсти. — Если даже он уехал, не мог же уехать на такой долгий срок!» Она подумала было позвонить в администрацию футбольного клуба, чтобы уточнить сроки предполагаемого турнира, но так и не смогла ни в одной справочной узнать номер телефона. Наконец она решила, не мудрствуя лукаво, просто пойти к Денису и все выяснить.

Тщательно подготовившись к возможной встрече, она продумала десятки вариантов своего поведения, но так и не остановилась ни на одном из них. Жанна решила действовать экспромтом, положившись на интуицию, которая, как правило, ее не подводила. Приятное волнение заставляло биться сердце немного чаще, чем обычно, но теперь, после очередного звонка в дверь, сердце постепенно утихало. Надежда на предстоящую встречу таяла, как снег на солнце, и Жанна почувствовала, как настроение ее резко упало практически до нуля. Достав из пачки длинную тонкую сигарету, она чиркнула зажигалкой, глубоко затянулась и, прислонившись к стене, снова принялась раздумывать над тем, что делать дальше.

Внизу послышались чьи-то шаги. Жанна недовольно поморщилась: кому это пришло в голову подниматься на четвертый этаж пешком? Ей не хотелось, чтобы «доброжелатели-соседи» впоследствии доложили Денису, что какая-то девушка с длинными каштановыми волосами подпирала его дверь в пятницу вечером. Совсем не хотелось… Но шаги приближались, и Жанна, сделав непроницаемое лицо, отошла немного в сторону от квартиры Дениса.

Медленные, тяжелые, неравномерные шаги раздражали ее. Она подумала, что человек, поднимающийся наверх, видимо, пьян, потому что явно не твердо стоит на ногах. Это покоробило ее еще сильнее, и она уже подумала было быстренько упорхнуть повыше, на пятый или шестой этаж, а там вызвать лифт и спуститься вниз, оставшись незамеченной, но что-то заставило ее остановиться. Что-то, какой-то внутренний толчок — все та же интуиция, верная подружка. Мысль о том, что это может быть Денис, вихрем пронеслась в сознании, сердце снова забилось быстрее, и через минуту она убедилась в том, что поступила правильно, оставшись стоять на своем месте…

Правильно ли? Когда он приблизился к ней вплотную, она уже не была в этом уверена. Столкнувшись с его глазами, Жанна просто опешила. Она никогда не видела таких глаз у живого человека. Только у трупов в анатомичке… Жанну передернуло: что это с ним? Запаха спиртного не ощущалось, мысль о наркотиках Жанна тут же отмела ввиду постоянного допинг-контроля. Да что же с ним такое?!

— Денис, — пробормотала она еле слышно, пытаясь взять себя в руки. Он продолжал смотреть на нее, но как будто не видел.

— Жанна, — наконец услышала она его голос, — что ты здесь делаешь?

— Я… — Жанна лихорадочно прокручивала в голове «домашние заготовки», но к данной ситуации ни одна из них не подходила. Она уже собиралась все-таки выдать одну из них, наугад, но в тот момент поняла, что Денис уже забыл о ее присутствии. Он стоял возле двери, прислонившись лбом к косяку, без движения. Она застыла в нескольких шагах позади него, понятия не имея, что следует предпринять. Достав из переброшенной через плечо спортивной сумки связку ключей, он открыл дверь и, не оглядываясь, прошел внутрь… Дверь захлопнулась, а Жанна все стояла, не в силах пошевелиться. Теперь она уже сомневалась, стоит ли предпринимать «попытку штурма» именно сейчас? Возможно, лучше отложить ее до лучших времен?

Но, с другой стороны, если предположить, что Денис не принимал ни наркотиков, ни алкоголя — значит, у него что-то случилось. Какое-то несчастье, беда, превратившая глаза живого человека в глаза мертвеца. А разве может представиться другой такой потрясающий шанс стать его утешительницей?

Жанна чуть не вскрикнула от восторга. Ну конечно, вот он — ее шанс! Уж она-то знает, как утешить мужика, она будет доброй и милой, ласковой и ненавязчивой, она ему и чаю нальет, и сопли вытрет, не побрезгует!

Лихорадочно схватившись за ручку двери, она дернула ее на себя, и дверь тут же распахнулась. Жанна знала, что дверь у Дениса нужно запереть на ключ, чтобы ее нельзя было открыть с внешней стороны. Запереть дверь на ключ Денис не успел… Кажется, он и не собирался этого делать.

Когда Жанна оказалась внутри квартиры, она снова столкнулась с его глазами: он сидел на полу возле стены и смотрел прямо перед собой. Звук заставил его повернуть голову. Он некоторое время смотрел на Жанну, а потом произнес абсолютно те же слова, которые произносил совсем недавно, с той же интонацией:

— Жанна? Что ты здесь делаешь? — и отвернулся, видимо, не рассчитывая получить ответа на свой, казалось бы, настойчивый вопрос.

Жанна, поняв это, не стала отвечать. Она вообще решила не говорить лишних слов, молча подошла к нему, заставила приподняться. Денис послушно позволил ей снять с себя куртку. Опустившись на колени, она развязала шнурки на кроссовках и стянула их с него.

— Вот так. Сейчас я тебе чаю согрею, у тебя губы совсем синие, замерз, что ж ты замок на куртке не застегнул, ветер такой, — торопливо приговаривала она с интонацией заботливой матери, которая любит свое дитя, несмотря на все его проказы и выходки. — Иди, иди в комнату. Посиди, я сейчас, быстро…

Вернувшись из кухни с чашкой горячего чая, Жанна застала Дениса лежащим лицом вниз на диване.

— Денис, — негромко позвала она, но он не ответил. — Заснул, что ли?

В ответ на голос он повернул лицо, и Жанна тут же поняла, что он слышал только ее голос, а не слова. В глазах его она заметила некоторое недоумение, словно он опять собирался спросить ее: Жанна? Что ты здесь делаешь? Ощущать себя пустым местом было не слишком приятно, но Жанна проглотила обиду и, опустившись возле него на колени, поднесла чашку:

— На, выпей. Выпей, согрейся. А если спать хочешь, так что же ты в одежде, давай я тебе постель постелю… Сейчас… Ну, приподнимись.

Поняв, что Денис просто не слышит ее, Жанна, проглотив комок досады, поставила чашку на пол и растерянно оглянулась по сторонам в поисках пледа или одеяла, которым можно было бы его укрыть. Наугад раскрыв одну створку шкафа, она сразу обнаружила то, что искала — коричневый плед, теплый и мягкий, тот самый, которым они укрывались, когда…

Волна сладких воспоминаний пронзила дрожью. Вздохнув, она грустно улыбнулась: если ее мечта и сбудется, то, во всяком случае, не сейчас. Сейчас нужно просто укрыть Дениса этим пледом, согреть его и посидеть рядом. Она подошла и набросила на него плед, подоткнула со всех сторон. Он лежал молча, не двигаясь, с открытыми, по-прежнему стеклянными, глазами. Она старалась не смотреть в его глаза, потому что в тот момент, когда взгляды их сталкивались, Жанна сразу начинала сомневаться в том, правильно ли она поступила, не убежав прочь в тот момент, когда они столкнулись впервые. «Ему нужно заснуть. Непременно нужно заснуть. Иначе я просто не вынесу и убегу от его сумасшедших глаз», — подумала Жанна, тут же вспомнив об упаковке снотворного, купленного накануне в аптеке: несмотря на юный возраст, она достаточно часто принимала эти таблетки, особенно в последнее время, когда приступы меланхолии буквально душили ее по ночам.

— На, выпей, — высыпав на ладонь два круглых розовых шарика, она буквально запихала их ему в рот и заставила запить остывшим чаем, снова уложила, подоткнула одеяло и, опустившись возле него на пол, робко коснулась его волос. Провела рукой, потом снова и снова…

Через какое-то время, сделав над собой усилие, Жанна снова заставила себя посмотреть на Дениса. Глаза его были закрыты.

— Денис, — позвала она.

Поняв, что он заснул, Жанна со вздохом облегчения поднялась с пола, высвободив затекшую руку. «А ведь завтра проснется — и не вспомнит ничего. Снова будет смотреть непонимающими глазами и спрашивать: Жанна, что ты здесь делаешь?» — подумав об этом, она улыбнулась немного грустно, но грусть потухла в глазах точно так же быстро, как и появилась. Новая мысль, пришедшая в голову, заставила ее на некоторое время полностью отключиться от происходящего. «Не вспомнит», — тихо прошептала она и, медленно поднявшись, поискала глазами телефонную трубку. В комнате ее не было — впрочем, естественно, что на время своего отсутствия Денис оставил телефон на базе. Жанна подумала об одной особенности телефонного аппарата — на экране его дисплея высвечивался последний набранный номер. Отыскав трубку там, где она и должна была находиться — на кухне, Жанна быстро набрала собственный номер телефона — две двойки, четыре девятки — и, положив трубку на место, вернулась в обратно. Денис по-прежнему спал. Снова оглядевшись по сторонам и убедившись в том, что все форточки в комнате закрыты, она тихонько вышла из комнаты.

Стараясь не производить лишнего шума, налила себя горячего чаю, взяла из вазочки пару карамелек и, отыскав пульт от телевизора, включила первый попавшийся канал и принялась смотреть семейную телевикторину. Домашняя обстановка, горячий чай и сладкие конфеты, тишина и любимый человек, спящий совсем рядом, то еще может быть нужно? Стараясь не думать о том, что ее так испугало в его лице, Жанна решила, что большего ей, на самом деле, не нужно. А то, что есть, она уже никому не отдаст.

Через час она, устав от телевизора, снова вернулась в комнату. Денис спал, одеяло, так заботливо накинутое Жанной, сползло на пол. Сон его был не глубоким, Жанна чувствовала это по его дыханию. И все же ей не хотелось, чтобы он сейчас просыпался. Ей было даже немного страшно снова увидеть его глаза и убедиться в том, что они не изменились. Нет уж, лучше она будет вести себя тихо, как мышка, а он выспится хорошенько и проснется утром — прежним, просто немного грустным. И она его утешит, напоит чаем… Сделает все, что только возможно, чтобы он почувствовал, что ему без нее нельзя. А пока…

Еще час ушел на уборку. Жанна убиралась в маленькой квартире Дениса с удовольствием, почти со смаком. Тщательно протерла пыль на тумбочках и полках, расставила в строгом порядке книги — корешок к корешку, одну из них даже открыла наугад, но, пробежав глазами несколько страниц, поняла только одно — что ничего не понимает. Это ее совсем не расстроило: наведя идеальный порядок в комнате, она отправилась в ванную и там, плотно закрыв дверь, помыла кафель и раковину, потом протерла полы на кухне, вымыла и начистила черным кремом его кроссовки. Некоторое время она раздумывала над тем, как бы еще проявить свою заботу о любимом, решила было приготовить какой-нибудь замысловатый ужин на тот случай, если Денис проснется, но в холодильнике было шаром покати, поэтому с мечтой об ужине пришлось расстаться. Закончив наконец все дела, она уже чувствовала себя практически хозяйкой. Вернувшись в комнату, она в очередной раз тихонько, боясь потревожить, натянула на плечи Денису одеяло и задумалась над тем, где бы ей расположиться на ночлег.

В единственной комнате стоял единственный диван, на котором спал Денис. Диван был не разложен, поэтому при всем своем желании Жанна не могла бы на нем уместиться. Порывшись в шкафу, она отыскала еще пару одеял. Одно из них, сложив в два слоя, постелила на пол и застелила бельем. В то время, когда она жила в родительской квартире, ей очень часто приходилось спать на полу — практически каждую ночь, когда у отца не выпадало дежурство. Потушив ночник и аккуратно развесив на спинке стула одежду, Жанна подумала: «Где наша не пропадала!», натянула футболку Дениса, найденную в том же шкафу, и заснула почти в хорошем настроении.

Ночью Кристину разбудил непонятный шум, доносящийся из ванной. Она проснулась с большим трудом и долго не могла понять, в чем дело. Первые робкие лучи солнца из окна освещали Сашину постель. Она была пустая. Некоторое время Кристина все еще сидела в кровати, а потом вскочила, как ошпаренная, и понеслась в ванную.

Саша была там. «Господи, неужели это никогда не кончится? Неужели я никогда к этому не привыкну?» — пронеслась в сознании мучительная мысль. Вот и теперь, снова, увидев ее лицо, она едва не отшатнулась, снова замерла от ужаса.

— Что с тобой? Что ты здесь делаешь? — щурясь от света лампы, Кристина пыталась понять, в чем дело. Глаза у Саши были мокрыми и красными. — Плачешь?

В ответ та только помотала головой и, взяв в руки полотенце, вытерла выступившие на глазах слезы.

— Плачешь, я же вижу, — вздохнула Кристина, но Саша на удивление энергичным голосом возразила:

— Да не плачу я, с чего ты взяла… Господи, неужели снова…

— Что — снова? — продолжала недоумевать Кристина, глядя на то, как побледнело лицо подруги. Саша зажмурила глаза и сглотнула.

— Чем ты меня нашпиговала?

— То есть? Ты о чем?

— Боже, — простонала Саша, — что ты мне вчера колола? Укол, ты ведь сделала мне укол, я же помню…

— Укол… Ну да, успокаивающее. Тебе его в больнице уже кололи.

— В больнице, наверное, доза была не такая. Кристина, я не могу, меня всю наизнанку выворачивает!

— Господи, — вздохнула Кристина, поняв наконец, в чем дело, — как ты меня напугала! Только, кажется, я соблюдала правильную дозировку.

— Кажется, или все-таки соблюдала? Эх ты, добрый ангел, называется, — Саша выдавила из себя улыбку. — Ладно, пойдем. Я совсем замерзла здесь стоять.

— Давай, я тебе чаю крепкого сделаю? — предложила Кристина.

— Спасибо, не надо, — поморщилась Саша, — я уже пила крепкий чай. Еще хуже стало. Ты, наверное, меня на тот свет отправить решила. Может, и правильно…

— Да нет же! — накрыв Сашу одеялом, Кристина, порывшись в сумке, отыскала бланк с рецептом, — вот, здесь написано, два миллиграмма, а два миллиграмма — это две ампулы, я же правильно рассуждаю?

— Не знаю, — поморщилась Саша. — И вообще, прекрати мне колоть эти уколы. Ты что хочешь, чтобы я совсем в овощ превратилась? В растение?

— Да нет же, Саша, — Кристина чуть не плакала от досады. — Просто ты вчера… Я испугалась. Тебе совсем плохо было, и я испугалась.

Саша нахмурилась и прикрыла глаза. Долгое время в комнате стояла полная тишина. Кристина старалась не двигаться, надеясь, что измученная Саша сумеет снова заснуть. Но напрасно: через некоторое время та снова открыла глаза и тихим шепотом сказала:

— Вот видишь. Я была права.

— В чем ты была права, Саша?

— Он не смог. Он даже слова из себя выдавить не смог, даже руки не протянул. Знаешь, я так ждала… Я не знаю, каких слов я ждала, но мне почему-то показалось, что он их знает. Сначала показалось, а потом… Видишь, как все получилось. Зря.

— Что — зря? Я вообще тебя не понимаю. Ты на него набросилась, стала кричать, кидаться, фотографию со стены сорвала, смяла… Я понимаю, Саша, ты сейчас в таком состоянии, что не можешь себя контролировать, но мне кажется, что ты напрасно решила, будто…

Кристина не договорила. Ей с трудом удалось сдержать стон, видя, как исказилось и без того обезображенное лицо подруги. Долгое время она успокаивала ее, убеждала в том, что Саша ошибается, а сама и верила и не верила в то, что говорит.

— Послушай, давай уедем. Уедем отсюда. Мне так хочется уехать, так не хочется больше жить здесь, в этом городе. Я не смогу здесь жить, Кристина.

Кристина понимала Сашино желание. Окажись она на ее месте, она бы тоже захотела уехать отсюда — от страшных воспоминай, от той жизни, которая перечеркнута. Уехать, чтобы попытаться начать новую, другую жизнь, если уж Всевышнему было не угодно пока обрывать ее земное существование.

— Или, если ты не захочешь уехать со мной, отвези меня.

— Куда, Саша? Куда тебя отвезти?

— Туда, где ты жила раньше. В свою Михайловку. Ты же мне рассказывала, что это маленький и тихий город, и у тебя там есть квартира. Я буду жить там, а ты, если хочешь, здесь… Сделаем родственный обмен.

— Не придумывай, — возразила Кристина. — То есть, я хотела сказать, что тебе пока рано об этом думать. Ты считаешь, что твоя жизнь не сложилась, но ты можешь ошибаться. Я даже почти уверена в том, что ты ошибаешься…

— Ты опять о нем? Кристина, пойми же! Ну как ты не понимаешь! А еще ведь пишешь книжки про любовь…

— Ты должна с ним поговорить. Ты просто обязана это сделать — ради него, ради себя. То, что случилось вчера, ничего не значит. Ну сколько раз тебе можно повторять одно и то же!

Достав из пачки очередную сигарету, Кристина тут же отшвырнула ее от себя, поняв, что от табачного дыма уже начинает подкатывать к горлу тошнота. Саша молчала, и это был хороший знак — по крайней мере, это означало, что она ее слушает.

— Ты не видела, в каком состоянии он вчера уходил. На нем лица не было… Прости, неудачное сравнение, — тут же осеклась Кристина, увидев, как дрогнули Сашины ресницы. — Ты должна с ним поговорить. Ты должна еще раз увидеть его, ты должна разобраться в его и в своих чувствах. Иначе ты потом никогда себе этого не простишь. Неужели ты сама не понимаешь?

Долгое время Саша молчала, застывшими глазами глядя на Кристину.

— Хорошо, — наконец отозвалась она почти спокойным голосом. — Я поговорю с ним. На самом деле, ты права — чтобы ни случилось, он заслуживает большего, чем моя вчерашняя истерика. По крайней мере, я должна перед ним извиниться.

Кристина кивнула. Извиниться, попрощаться — все, что угодно, но они должны увидеться. Слишком страшно было представить себе, что будет с Сашей, если они больше никогда не увидятся, если финалом их любви станет вчерашняя сцена, о которой жутко вспоминать.

Она посмотрела на часы. Стрелки разделяли круглый циферблат на две ровных, одинаковых половины — пятнадцать минут десятого.

— Позвони ему. Позвони прямо сейчас!

— Сейчас? — переспросила Саша, и Кристина почувствовала страх в ее голосе.

— Ну, хорошо. Хочешь, я сама ему позвоню и просто скажу, чтобы он пришел? Хочешь?

— Делай, как знаешь, — Саша сжала в замок побелевшие пальцы и отвернулась к стене. — Может быть, на самом деле, так будет лучше… Я не знаю, Кристина. Умоляю тебя, не спрашивай меня ни о чем!

Телефонный аппарат стоял у Саши на кухне

— Хорошо, — поднявшись с дивана, Кристина улыбнулась Саше спокойной улыбкой. — Я сейчас. Заодно завтрак приготовлю.

— Только не завтрак, — поморщилась Саша. — Меня до сих пор мутит от этого лекарства.

— Хорошо, — снова послушно повторила Кристина. — Там в холодильнике должна быть минеральная вода. Я тебе налью. Ты мне только скажи номер телефона, я же не знаю…

Сдавленным голосом Саша произнесла номер телефона и отвернулась к стене.

Телефон не отвечал слишком долго — каждый последующий протяжный гудок порождал новую волну разочарования. Кристина уже совсем отчаялась, когда гудок вдруг разорвался пополам. Тишина длилась доли секунды, а потом на том конце раздался молодой женский голос:

— Алло!

И снова:

— Алло, я вас слушаю…

Повесив трубку, Кристина почувствовала, как кровь отхлынула от лица.

Некоторое время она стояла, пытаясь прийти в себя. Потом спасительная мысль промелькнула в сознании — она просто ошиблась номером, или перепутала цифры. Скорее всего, так оно и есть. Снова, на этот раз медленно, с видимым усилием подавляя собственное нетерпение, она набрала номер. На этот раз долго ждать не пришлось — все тот же женский голос раздался на том конце после первого же длинного гудка.

Когда Кристина вернулась в комнату, на ее лице уже не было признаков замешательства. Саша понятия не имела о том, каким усилием воли подруга заставила свой голос звучать спокойно и почти безмятежно:

— Саш, а ты мне правильный номер дала?

— О, Господи, — простонала Саша, и Кристина с ужасом поняла, что та опять близка к истерике, — ты издеваешься надо мной? Ты долго собираешься меня мучить? Что, шесть цифр запомнить трудно?

— Успокойся… Успокойся, Саша, у тебя, кажется, снова начинается…

— Ничего у меня не начинается! Ты всю душу из меня вытянула, неужели не понимаешь? Ты хоть можешь себе представить, что я чувствовала, пока ты звонила? А ты возвращается, спрашиваешь про номер! Я… Я сейчас сама ему позвоню, — совершенно неузнаваемым голосом произнесла Саша и рывком вскочила с постели. — Сама. Позвоню. Сейчас. Я позвоню ему сама…

— Саша, — беспомощно пролепетала Кристина, понимая, что она не сможет ей запретить этого сделать и уже заранее представляя себе все ужасные последствия того, что может сейчас случиться, — лежи, ты же себя плохо чувствуешь…

Но Саша, не слушая, прошла мимо, задев ее плечом.

Кристина стояла, не двигаясь. Ей казалось, она падает в пропасть. Казалось, нет никаких шансов на спасение…

За несколько секунд до того момента, как Саша сняла трубку, Кристина увидела маникюрные ножницы, лежащие на тумбочке в прихожей. Телефонный провод белой змейкой тянулся вдоль плинтуса… Схватив в руки ножницы, она опустилась на колени и поддела провод.

Спустя короткое мгновение она услышала Сашин стон, доносящийся из кухни.

— Что случилось? — Кристина появилась на кухне, делая немыслимые усилия для того, чтобы вести себя и выглядеть более-менее естественно. Словно и не было ничего — ни женского голоса в трубке, ни дрожащих и побелевших пальцев, судорожно вцепившихся в маникюрные ножницы.

— Телефон. Просто не работает телефон, как же ты сразу не поняла — почти без выражения сказала Саша и со вздохом опустившись на табуретку, добавила: — Значит, не судьба.

Кристина молчала. Она чувствовала, что должна что-то сделать. Не знала, что именно, но чувствовала, что теперь от нее зависит слишком многое.

— Послушай, — Саша вдруг подняла глаза, и Кристина поразилась лихорадочному блеску, который зажегся в них. — У тебя же есть сотовый телефон. Как же я забыла.

— Да, есть, только… Батарея разрядилась, — выдохнула Кристина, чувствуя облегчение от того, что на этот раз ей не приходится врать: батарея, на самом деле, разрядилась еще вчера вечером, а зарядного устройства у Саши дома, естественно, не было.

Саша сидела, низко опустив голову. Кристина поняла, что сейчас она находится очень далеко — настолько далеко от этой кухни, от табуретки, на которой сидит, от злополучного телефона, который так не вовремя сломался. Новая волна жалости захватила ее — только теперь эта жалость была настолько острой, как никогда. Видеть Сашу с изуродованным лицом, понуро сидящую на табуретке посреди кухни, низко опустившую худенькие плечи — как будто одну посреди огромного мира, беспомощную, растерянную… Это было просто невыносимо.

«Да что же это я? — опомнилась вдруг Кристина, — что же я стою и смотрю на нее? Нужно же что-то сделать. Нужно положить конец этой затянувшейся пытке, нужно немедленно привести Дениса сюда, привести и больше никогда не отпускать, если только…» Воспоминание о женском голосе в телефонной трубке заставило остановиться безудержный поток мыслей. Кристина так и не решила, что же будет в том случае, «если только…»

— Я сейчас! — она бросилась в ванную, схватила расческу и, на ходу раздирая запутанные длинные волосы, принялась одновременно натягивать куртку. — Слышишь, Сашка? Ну что ты сидишь, как в воду опущенная? Подумаешь, телефон не работает. Я сейчас поеду к нему и приведу его. Ты меня слышишь?

Саша подняла глаза. Кристина не могла понять, что они выражали в тот момент — желание, надежду, страх, или все вместе смешалось в одном взгляде.

— Прошу тебя, Саша. Пожалуйста, успокойся. Я сейчас его приведу. Я быстро. Он ведь недалеко живет, ты же сама говорила?

— Недалеко. На углу Садовой и Чернышевского. Дом пятнадцать, квартира двадцать три.

— Ну да, — Кристина перевела дыхания, только теперь поняв, что она собиралась бежать к Денису, даже не зная, где он живет. — Совсем близко. Я мигом. Я такси поймаю…

— Кристина, — уже на пороге окликнула ее Саша, — может быть, не надо?

Всего лишь на мгновения Кристина застыла. Ее рука, уже почти коснувшаяся дверной ручке, повисла в воздухе, и Сашины слова эхом зазвучали в сознании: а может быть, не надо? Может быть…

— Надо, — отмахнулась Кристина не столько от Сашиных слов, сколько от собственных неразгаданных мыслей и, улыбнувшись на прощание совсем уже вымученной улыбкой, захлопнула за собой дверь.

Став взрослой, Жанна почему-то совсем перестала видеть сны. Она не видела их никогда, или почти никогда, а если видела, то, проснувшись, тут же забывала. Причем каждый раз снилась какая-нибудь ерунда. Она иногда даже завидовала подругам, которые чуть ли ни каждый день теребили потрепанные «сонники», чтобы узнать, что за таинственные знаки посылает им подсознание. Иногда ей очень хотелось оказаться в каком-нибудь придуманном мире, где не будет ни вечно пьяного отца, ни бабкиных стонов посреди ночи, ни истеричного крика матери, ни кислого дыхания и слюнявых губ Аркаши… Хоть ненадолго, хоть на час. Но сны Жанне почему-то не снились. И вот теперь, когда совершенно неожиданно это случилось — что это был за сон! — кому-то понадобилось разбудить ее в самый неподходящий, самый интересный момент. Телефон надрывался на кухне уже пятым или шестым звонком.

Поднявшись со своего импровизированного ложа, Жанна попыталась прийти в себя и переключиться с мира сновидений на мир реальности. Увидев спящего на диване Дениса, она очень быстро вспомнила, где находится, каким образом сюда попала и какую преследует цель. А вспомнив, не стала долго раздумывать над тем, снимать или не снимать трубку. Поскольку она решила, что рано или поздно все равно станет здесь хозяйкой, нет ничего предосудительного в том, что она уже сейчас начнет отвечать на телефонные звонки. Кто бы это ни был… ему не следовало беспокоить Дениса в такую рань. Денису после вчерашнего нужно хорошенько выспаться. После дальней дороги, после чего-то ужасного, что случилось с ним — Жанна даже представить себе не могла, что именно с ним случилось, но прекрасно понимала, что сейчас ее любимый нуждается только в отдыхе и заботе. Ее заботе!

— Алло! — произнесла она тихо, но уверенно, зная «свои» права.

Однако разговаривать с Жанной почему-то не захотели. «Кто бы это мог быть? — раздумывала она, опуская трубку на базу. Конечно, это мог быть кто угодно — к чему ломать голову, у Дениса тысяча знакомых, есть еще и мама. Но „чутье“, как сама Жанна называла свою редкую интуицию, подсказывало ей, что этот телефонный звонок и несостоявшийся разговор еще будет иметь свое продолжение. Так и случилось: спустя несколько секунд телефон снова ожил.

— Всего лишь, — с нотками разочарования в голосе протянула она, когда снова услышала в трубке короткие гудки.

Некоторое время она еще посидела на кухне, возле телефона, ожидая, что звонок может раздаться снова. Потом, поняв, что больше ее голос слышать не хотят, отошла к окну.

Наступающее утро обещало солнечный и теплый день, один из редких дней, какие бывают в это время года. Жанна терпеть не могла осень за ее вечную слякоть и дожди, за хмурое и неприветливое небо. Невозможно было носить любимые белые брюки, приходилось использовать водостойкую тушь, которая потом с таким трудом снималась с ресниц. Но главное, за что Жанна ненавидела осень — так это за то, что осенью у Аркаши, как он сам выражался, был «не сезон». «Не сезон» — это значило, что у Аркаши не было или почти совсем не было работы, не было бесконечных поездок в Москву и в Питер. Осенью Аркаша «зависал» у Жанны практически постоянно, приходил если не каждый день, то, по крайней мере, через день, а потому пасмурное небо и желтые листья, падающие за окном, постоянно ассоциировались у Жанны в сознании с Аркашиным присутствием. К тому же, осенью, после прекрасного и яркого лета, проведенного, как правило, на одном из лучших курортов мира, Жанна чувствовала, как будто она «расплачивается» с Аркашей за летнее блаженство. Всю осень она только и делала, что ждала, когда же у Аркаши снова начнется «сезон» и он будет приходить не чаще одного раза в неделю, потом ждала Нового Года: в этом году они запланировали ехать в Египет…

Хотя — о чем это она? Ведь, кажется, решила же, что теперь у нее другая цель, а значит, мысли о грядущей поездке в Египет с Аркашей придется отложить… до лучших времен. Кто знает, может быть, к тому времени ситуация полностью изменится, и она проведет Новый Год с Денисом — пусть не в Египте, а здесь, в родном провинциальном городе. Это будет очень мило и… «экзотично!» — подумала Жанна и улыбнулась, представив себя рядом с Денисом за празднично накрытым домашним столом, возле елки.

Заглянув в комнату, она увидела, как Денис беспокойно повернулся на другой бок. Одеяло снова сползло на пол. Жанна уже собралась было подойти и снова набросить его на Дениса, как вдруг подумала о том, что он может проснуться от ее прикосновения. Часы показывали почти половину десятого. Конечно, под воздействием снотворного он может проспать и дольше, и все же — разве можно допустить, чтобы, проснувшись, Денис увидел Жанну со спутанными волосами и заспанным, помятым лицом? Пожалуй, его действительно нужно разбудить, но только не сейчас. Его нужно разбудить немного позже, и разбудить совершенно особенным образом! Он должен проснуться от запаха ее волос, от запаха кожи, от нежных прикосновений и шепота, он должен очутиться в сказке!

Быстро стянув с себя майку, Жанна почти бегом направилась в ванную. Жаль, что она не захватила с собой свой новый французский шампунь с удивительно тонким и нежным ароматом, от которого потом так блестят волосы! Жанна чуть не плакала от досады, когда ей пришлось все же намылить голову пресловутым «Хэд энд Шолдерс» для мужчин. Сомнительно, чтобы этот привычный запах показался спящему Денису соблазнительным запахом рая. Но самое главное у нее было — флакон духов, которые можно будет нанести и на волосы, и на тело, всегда лежал в сумочке. Она прекрасно знала, как это делается. Она словно бы могла перерождаться в мужчину, оценивая себя — возможно, благодаря именно этой своей врожденной особенности Жанна, несмотря на более чем резкий переход от полной нищеты к абсолютной обеспеченности, не впала в безвкусицу, как это часто случается с женщинами, оказавшимися в подобной ситуации. Она всегда знала, что нравится мужчинам, а Денис был мужчиной… Все становилось просто и ясно, как белый день. Все шло по запланированному сценарию: ледяной душ, который едва можно было вытерпеть, не вскрикнув, делал ее кожу прохладной, дышащей, живой и желанной, и она стояла под ледяными струями, зажмурившись, стиснув зубы, уже предвкушая грядущее блаженство… Как вдруг, в самый неподходящий момент, в квартире снова раздался звонок.

Один, за ним другой, третий. Настойчивые звонки раздавались теперь не из кухни, а из прихожей — кто-то звонил в дверь. Жанна, по быстрому выключив воду и едва накинув на себя полотенце, выскочила из ванной и застыла, не зная, что предпринять. Сначала она решила просто не открывать дверь: в конце концов, звонки прекратятся, и человек, стоящий с той стороны, уйдет, убедившись, что никого нет дома. Но в тот же момент Жанна поняла, что человек, стоящий с той стороны, знает… В считанные секунды она связала телефонные звонки и звонки в дверь в одну смысловую цепочку. Бросив встревоженный взгляд в комнату, она увидела, что Денис беспокойно заворочался во сне — это главным образом и предопределило ее дальнейший действия. Она не позволит, никому не позволит разрушить намеченные планы. Денис проснется не от этих чертовых назойливых звонков, а от ее дыхания, от ее прикосновений — она так решила, и пусть кто-нибудь попробует помешать ей!

В два прыжка одолев пространство, остававшееся до входной двери, Жанна, даже не посмотрев в глазок, повернула ключ в замке. И увидела то, что, в общем-то, и ожидала увидеть.

Перед ней стояла девушка. Высокая девушка с немного растрепанными длинными русыми волосами и серыми, внимательными глубоко посаженными глазами. «Так вот, значит, какая», — подумала Жанна, не позволяя себе пока ничего анализировать, а просто констатируя факт. В следующую секунду она уже пришла в себя, полностью подавив неуверенность и последние сомнения.

Девушка молчала и смотрела на Жанну как-то странно. В ее глазах не было удивления, но прочему-то не было и вызова, который Жанна готовилась принять и с достоинством отразить. В ее глазах как будто была мольба… И это было по меньшей мере странно.

— Вам кого? — наконец спросила Жанна, чувствуя, что полотенце сползает с обнаженного тела и не утруждая себя его поправить.

— Дениса, — услышала она низкий, чуть с хрипотцой голос, и снова почувствовала странную мольбу в интонации незнакомки. Да о чем она, собственно, ее просит, эта блаженная? Уступить, сдаться без боя из христианской милости? Как бы не так, не на ту напала!

— Денис спит, — категоричным тоном ответила Жанна и наконец поправила полотенце. — Ему что-нибудь передать?

— Пожалуй, нет. Ничего не нужно, — ответила та после долгой паузы, опустив глаза вниз, однако все продолжала стоять, не двигаясь с места, чем еще больше озадачила Жанну.

— В таком случае… — начала было Жанна, но в тот же миг почувствовала, что девушка ее не слышит. — В таком случае, всего доброго!

Жанна все же закончила начатую фразу и закрыла дверь. Через некоторое время она услышала медленные шаги с той стороны. Странная мысль промелькнула у нее в сознании, заставив на миг содрогнуться: звуки этих шагов так сильно напомнили ей вчерашний вечер… Они раздавались на лестничной клетке почти в одном ритме с шагами Дениса, которые она слышала вчера вечером. Жанне даже захотелось заткнуть уши, чтобы не слышать этих звуков, которые неумолимо перечеркивали всю ее уверенность в собственных силах и сознание собственной правоты, которые снова заполняли душу почти исчезнувшим страхом…

Но через несколько минут шаги совсем стихли. Жанна вернулась в ванную для того, чтобы закончить начатые приготовления, по пути захватив с собой заветный флакон духов.

«Что я ей скажу? Что я теперь ей скажу?» — только одна настойчивая мысль. Вопрос, на который, как ни старалась, Кристина не могла найти ответа. Перерезанный телефонный провод оказался не спасением, а просто отсрочкой. То, что случилось, буквально не укладывалось в голове, однако она все видела своими глазами. Все, или почти все. О том, чего она не видела, можно было без особых усилий догадаться, представить себе… И хотя она не хотела, совсем ничего не хотела себе представлять, воображение настойчиво рисовало перед ней эти картины…

На обратном пути Кристина не стала останавливать такси, однако он, этот обратный путь, показался ей пройденным в тысячи раз быстрее, чем путь к дому Дениса.

«Что, ну что я ей скажу?» Она застыла перед дверью, не решаясь открыть ее. Внезапно ей захотелось повернуть обратно, убежать, чтобы никогда, больше никогда в жизни не видеть Сашиных глаз и не знать, что с ней стало. Она даже сделала шаг назад, но потом снова остановилась, словно пригвожденная к месту. Может быть, соврать? Но Кристина чувствовала, что не сможет скрыть правды. Обманывая словами, она просто не сможет обмануть Сашку глазами. Да у нее, кажется, уже и сил не осталось. Она выдохлась еще в тот момент, когда перерезала телефонный шнур. В ту минуту, когда дверь квартиры Дениса открылась и она увидела на пороге Жанну, Кристина была уже просто не в силах бороться. Она даже разговаривала с трудом. Да и был ли смысл в этой борьбе? Если бы она это знала…

Время шло, а Кристина все стояла у двери, пытаясь отыскать слова, которые ей предстояло сказать Саше. Но — безуспешно. От собственной беспомощности, от досады и жалости на глазах выступили слезы. И тогда, чувствуя, что больше ждать нет сил, она повернула ручку незапертой двери. Повернула, вошла — и сразу, в тот же момент поняла, что она сейчас скажет Саше.

Саша все еще сидела на кухне, на той самой табуретке, где она ее оставила, уходя. Она подняла лицо и долго смотрела на Кристину, не произнося ни слова. Кристина, холодея от ужаса, видела, как меняется ее лицо, как все ярче и темнее становятся шрамы на побелевших, как снег, островках нетронутой кожи.

— Знаешь что, Сашка, — произнесла она наконец, — ты была права. Нечего нам с тобой здесь делать. Собирайся, поехали. Как раз успеем к одиннадцатичасовому поезду. Нечего… Нечего нам с тобой здесь больше делать!