Снег мягко ложится под ноги, на сердце спокойно и как-то радостно-тихо. Начало марта, а как снежит небо! Варваре вдруг захотелось закружиться в танце, взлететь синей птицей в белое пушистое небо, откуда, кружась, летели и летели ватные хлопья.

Войдя в зону, Варвара стремительной походкой, про которую говорили «так ходит только Варвара», пронеслась вдоль локальных зон, пролетела вторую вахту, перешагнула через порог школы и неожиданно остановилась от резкого обращения:

— Зайдите к директору! — коротенькая женщина-завуч, круглая, словно тугой мяч, развернулась, показала Варваре необъятную толстую спину.

— Одну минуточку, только разденусь, — ответила Варвара, предчувствуя что-то недоброе.

Директорша сидела за столом и не поднимая головы спросила:

— Запрос на Иванова сделали?

— Уж месяц, как отослали письмо. Пока ни звука.

— А как послали?

— Как? — удивленно переспросила Варвара. — Обычно, по почте.

— У секретаря колонии зарегистрировали?

— Нет, думала не обязательно. Должна же школа ответить, раз Иванов у них учился!

— Думала... И еще. Зачем целый автобус в зону приволокли? Пригласили бы из райкома комсомола каких-нибудь секретарей.

— Пригласили из обкома комсомола и из политехнического института студентов.

— Пригласили. А меня почему в известность не поставили?

— Так вас же целую неделю в школе не было! Мы и с учителями, и с замполитом обо всем договорились.

— Опять вы! — зло вскипела директорша. — Не много ли на себя берете?

— Много. Тяжело, а ведь надо. Новые трудные ребята в зону пришли. Да еще это «подло´» с «малолетки» принесли, — Варвара пыталась говорить спокойно, стараясь не замечать директорского раздражения. Так не хотелось заводиться с утра.

— График дежурства по классу почему не вывесили? У всех есть, а у вас опять свои штучки-дрючки-закорючки?!

— Везувия Сергеевна, — голос у Варвары задрожал, — я просто это «подло´» в своих классах искоренила. Я им так и сказала: «Вам в «подло´» и мне в «подло´». Раз вы простого дежурства в классе не организуете, я тоже свое личное время на вас тратить не буду. Теперь как миленькие все сами делают. Спросите учителей. В классах полный порядок.

— Порядок. А девятиклассники на черчение не идут, только по особому приглашению. Меня игнорируют, спрашивают, почему не литературу веду. Ишь, вольные какие! Забыли, как судебное дело на ваших завести хотели? Могу возбудить. Вам как классному руководителю большая неприятность будет. Напомню: мало того, что на урок не пришли, так еще и дверь изнутри в классе приперли!

Как не помнить такого Варваре? Еле удалось тогда в октябре отстоять учащихся. Пришел дежурный помощник начальника колонии, начальник отряда Покиладзе, у которого больше всего осужденных учится в этом классе. Везувия требовала оформить все судебным протоколом.

— Значит, бунт? спросил майор. — Вы знаете, чем это пахнет? Учащиеся сидели тихие, подавленные. И тут поднялся Детуров.

— Гражданин майор! Вы нас простите. Мы как-то забылись, что на зоне. Почувствовали себя высоковозрастными школярами. Вовсе это не бунт, а глупость какая-то. Виноваты.

И столько было в этих словах искренности, что майор, отец двух сыновей, просил директоршу простить их. Разговор продолжался в кабинете у Везувии.

— А ведь они в чем-то правы! — сказал начальник отряда старший лейтенант Покиладзе. — Если будет начато дело, вам придется кое-что объяснять.

Это подействовало сильнее, чем все доводы майора, основанные на понимании мальчишеских натур. Много пришлось тогда повозиться Варваре с классом. Сейчас Везувия припомнила этот случай, и Варвару потянуло на откровение.

— Вы обижаетесь, что учащиеся вас игнорируют? Спрашивают, почему литературой не занимаетесь? Вы же гуманитарий, а не чертежник. Если говорить откровенно, учащиеся все знают, что чертежи вам подготавливает завхоз. Он инженер, технарь. Да и уроки частенько за вас проводит. И на больничном вы без больничных листов. Завуч прикрывает. А зарплату получаете вы. А мы толкуем им о честности.

От такого откровения лицо у Везувии пошло пятнами.

— Варвара Александровна, это уж вы слишком!

— Почему слишком? — не могла уже включить тормоза Варвара. — Кто вам правду скажет? Елена Егоровна? Она передаст все, что говорят в учительской, но правды не скажет. Особенно сейчас, когда вы еще готовите ее, как и себя, к званию «Отличник просвещения». Извините, у меня урок.

Варвара вышла из кабинета. От хорошего настроения не осталось следа. Почему-то сразу бросились в глаза простые чулки на ногах, черные суконные сапоги на молниях, подол неизменного темно-серого сарафана и припомнился недавний разговор:

— Варвара Александровна, а вы редко меняете платье! Не зарабатываете? Да и чулочки у вас, сапожки — не засмотришься!

— Все правильно. Я хочу, чтобы раз взглянул, больше не хотел. Надо на доску, на таблицы смотреть, а не «сеансы» ловить! — вдруг выскочило тогда у Варвары слово из лагерного лексикона.

— С кем поведешься, от того и наберешься, — подумала Варвара, входя в учительскую. Темные крошечные окна с решетками навели на унылое сравнение: как похожа учительская на камеру, в которой не раз приходилось бывать, когда учащиеся за провинность попадали в штрафной изолятор — «шизо» или в ПКТ — помещение камерного типа. Обучение продолжалось и там. Прозвенел звонок. Школьный день только начинался, а на душе уже было мутно и противно, горечь наполнила сердце.

За стеной в своем кабинете металась Везувия. И опять, какую неделю подряд, ее донимали воспоминания, эти застывшие глаза военного хирурга.

— Никто не видел! Нет свидетелей! А совесть? — спросил внутренний голос. — Была ли она у тебя?

В памяти Везувии, словно в калейдоскопе, замелькали давно минувшие события. В деревню Калифа пришла пешком, ни вещей, ни документов. Объяснила: «Бомбили, от своих отстала». Прижилась у старушки-бобылихи. Думала отсидеться в деревне, а там — видно будет. Да не получилось. Пришли немцы. Нагрянули каратели. Молодых согнали для отправки в Германию. С ними попала и Калифа. И опять непредвиденное обстоятельство. Ее опознал староста как военную медицинскую сестру из госпиталя, куда он приезжал просить лекарства для больной жены.

В лагерь Калифа попала через распределитель. Ее соседкой оказалась невысокая чернявая хрупкая девушка старше Калифы на два года. Звали ее странным именем Везувия. Перед самой войной Везувия окончила педагогический институт, филологический факультет, родом с Кубани, русская, хотя в родне были татары. Родители, младшие братья и сестры погибли. Бомба угодила прямо в дом, оставив после себя одну глубокую воронку. Везувия была на курсах медсестер, осталась живой. Как узнала Калифа, у Везувии были награды — орден и две медали.

— Почти полтора года на фронте и ни царапины! — сокрушалась новая знакомая. — А тут оглушило, присыпало землей. Осталась на ничейной полосе.

Работа с восхода до заката изматывала людей. Калифа худела и вместе с потерей веса все лихорадочно думала, как попасть на прием к начальнику лагеря. Мало попасть, надо доказать, что она может быть им полезна. Но как это сделать? Калифа стала перебирать в памяти все случаи, о которых рассказывал отец. Темной глухой ночью, когда в бараке после тяжелой работы все спали, Калифа подобралась к Везувии, стала душить полотенцем, крепко прижимая хрупкое бьющееся тельце девушки своим широким и мускулистым до тех пор, пока та не обмякла, не затихла.

Утром труп обнаружили. Поднялся шум. Пришло начальство. Стали допрашивать. Так Калифа познакомилась с начальником лагеря. Здесь она выложила все: что внучка бая, что ненавидит советскую власть, что готова работать против нее. Калифу перевели в другой лагерь, ближе к фронту. Из лагеря она бежала. Через неделю голодная, истощенная, с клеймом на руке лежала Калифа в прифронтовом госпитале. Уход, питание, молодость делали свое дело. Щеки снова стали тугими и розовыми, черные пряди непокорных волос, правда, еще торчали пучками в разные стороны, но уже было заметно, что скоро их можно будет причесывать.

Так вместо Калифы появилась Везувия Сергеевна, с наградами, документами, живой легендой. Директорша усмехнулась, зло смотря на своего двойника в настенном лагерном зеркале.