Тола понимала, что до рассвета ей нужно что-то сделать. Она не могла целый день, замерзая, сидеть под телегой и при этом знать, что источник где-то рядом. Туман рассеялся, и она разглядела город, освещенный мутноватым лунным сиянием. Все было разрушено, уцелели только дома, рядом с которыми она пряталась. Остальные сгорели и обуглились. Из серой реки торчал остов ладьи — драконья морда на носу уставила в туман свой злобный глаз. Значит, здесь были датчане. Она долго сидела, глядя на реку. В реке лицами вниз плавали трупы, и над поверхностью воды белели их шеи. Луна снова скрылась за туманом, и стало очень темно. Тола была рада этому.

Она не знала, видно ли ее отсюда, и некоторое время сидела не шевелясь. Холод пробирал до костей, и не двигаться было чертовски трудно, но она выдержала. Пытаясь занять себя и отвлечься, Тола стала вспоминать имена своих родственников. Алта, Сида, Эворик. Все они теперь мертвы. Это плохо помогало.

Она отпустила свой дух, пытаясь найти Стилиану и Дири. Они были самыми близкими союзниками, которые у нее остались. Она их не чувствовала — наверное, они погибли. Вокруг нее всюду суетились норманны.

Вдруг откуда-то из-под земли она услышала гул и стон. Казалось, что она сидит на спине огромного спящего зверя. Тола прижала ладони к земле. Земля была очень холодная, но это был не такой мертвенный, высасывающий силы холод, как в лесу или в горах. Здесь было ощущение течения, идущего от нее вниз, к реке. Может быть, это источник?

Зачем туда идти? Зачем вообще куда-то идти? Ее обманули, она была уверена в этом, но почему не поверить лжи хотя бы на время? Это было лучше, чем нынешняя истина, которая горела на этой земле, словно огромный нарыв. Истина, заключающаяся в том, что миром теперь правит смерть и все люди равны перед ней, потому что любой из них — ничто.

Она пойдет к источнику по той же причине, по которой пришла в Йорк. Ей больше некуда идти. На юге она будет чужой, одинокой женщиной, подвластной любому, кто заявит на нее свои права. Она не имела ни малейшего представления о том, какие гам земли. Крестьяне говорили, что там полно шарлатанов, которые вмиг оставят вас без гроша. Но если она пойдет туда, кто захочет ее взять? Может, лучше ей было ответить на ухаживания Исамара, стать его женой и жить в лесах?

Нет. Этого она не вынесла бы, пусть даже ей грозила бы смерть.

Но куда идти? Она уже ушла так далеко от дома, как не уходила никогда в жизни. Все ее будущее и все ее цели пропали, сожженные дотла вместе с домом, урожаем, скотом. Она думала об источнике просто потому, что могла думать о нем, — так же, как жила, потому что еще не умерла.

Тучи рассеялись, и в небе показался тусклый белый диск луны, похожий на лицо мертвеца. Тола различала голоса мужчин и лошадиное ржание где-то поблизости, но было еще очень темно. Ни песен, ни смеха она не слышала — только приглушенные голоса. Сегодня они потеряли своих товарищей и ни у кого не было настроения петь и шутить. Она пожалела, что не понимает их речи, — можно было бы узнать что-то о Стилиане или даже об Исамаре. Блеснул свет — это открылась дверь дома, затем снова закрылась. И опять только луна позволяла хоть что-то разглядеть.

Тола вновь прижала ладони к вытоптанной земле и почувствовала течение вод. Оно вело на север. В том месте, где проходил поток, земля тихо пела.

Уцелевшие дома были только здесь, в тридцати шагах от нее. Дальше все было выжжено, вплоть до выложенной из крепких камней большой церкви. «Наверное, это монастырь, — подумала она, — известный на весь мир». Церковь была огромная — больше, чем любое здание, которое ей доводилось видеть, — но и она не избежала пожара. Полукруглые окна были испачканы сажей и напоминали пустые глазные впадины на каменном черепе, покатая крыша провалилась внутрь. Церковь была далеко — около пятисот шагов отсюда по вымощенной булыжником дороге. Она должна попасть туда, иначе замерзнет. По крайней мере у нее будет крыша над головой.

Выбравшись из своего укрытия, Тола пошла вперед, мимо домов. В горле першило от дыма и пепла. Справа послышался какой-то шорох. Она замерла. В двадцати ярдах от нее сидел пес и смотрел на нее. Вид у него был жалкий, хотя она не сказала бы, что он истощен. Видит Бог, вокруг полно трупов, чтобы насытиться. Пес двинулся к ней, опустив голову и слегка помахивая хвостом. Тола посмотрела вокруг. Никого. Она протянула руку, и пес прижал голову к ее ладони.

— Ну, малыш, ну, — проговорила она так тихо, что эти слова были почти мыслью.

Дар Толы читать людей не распространялся на животных, хотя было вполне ясно, чего хотел этот пес. Ласки. Любви. Кого- то, кто внес бы порядок в эту жизнь, превратившуюся в хаос. Она не могла ждать — было так холодно, что, казалось, пар от дыхания замерзает в воздухе.

— Иди. Иди.

Она побрела дальше, но пес продолжал идти за ней, тычась в нее носом.

— Уходи! Уходи! — Она оттолкнула пса, однако он не ушел, решив, что это такая игра, и завилял хвостом.

— Шшш. Шшш! Иди прочь!

Она снова толкнула его, и на этот раз пес гавкнул — Тола не представляла, что он может издать такой громкий звук.

— Уходи!

Она побежала, но для пса это была отличная разминка — он мчался следом за ней, возбужденно лаял и, прыгая, наступал ей на юбку. Они могли бы так играть в летний день на ферме. Она почувствовала вспыхнувшую искру любопытства, прежде чем увидела самих норманнов. Церковь была все еще в двухстах шагах, ближайшее здание — только в ста.

Через миг они ее найдут. У нее не было выбора. В одном из сгоревших домов пол был провален, она прыгнула внутрь и легла ничком. Пес стоял над ней и, оглушительно лая, скреб передними лапами, словно хотел выкопать ее оттуда. Послышались голоса норманнов.

— Чен! Чен!

Они звали пса. От одного из них, будто ожог крапивы, исходила враждебность, от другого — обычное любопытство.

— Чен! Чен!

Пес отвернулся от нее и навострил уши.

— Чен! Чен!

Они сказали что-то еще по-норманнски. Ее охватила знакомая зимняя тоска, как в те дни, когда отчаянно хотелось идти, но приходилось целыми днями сидеть дома из-за дождя и ветра. Одного из воинов ужасно раздражал лай. Другой пошел с ним просто потому, что ему надоело сидеть у огня и он решил размять ноги.

— Чен! Чен!

Ей хотелось схватить пса, заставить его остаться тут, но она не могла. Если она надеется выжить, то ему придется пойти и умереть. Тола лежала неподвижно, стараясь не привлекать внимания пса. Он перепрыгнул через кучу земли, которая была когда-то частью фундамента, и, виляя хвостом, направился к воинам.

Они ласково подзывали его, но один смеялся, а другой кипел от раздражения. Он был задира и улыбался притворно, пока пес, ничего не подозревая, шел навстречу своей судьбе. Один что-то сказал другому. Тола не поняла слов, но эмоции накрыли ее волной. «Прикончи его».

На мгновение она подумала, что должна встать, умолить их не трогать пса, воззвать к их мужественности и благородству. Глупо было горевать о собаке, когда погибло столько людей, но она горевала. Он пришел к людям за утешением и лаской, а нашел только жестокость.

Еще голос. Подошел кто-то третий. Она услышала вздох, длинную ласковую фразу, какую могла бы произнести бабушка, встретив мило то малыша, хотя голос был мужской. А потом раздался длинный свист. По легким хлопкам она догадалась, что пес подошел к кому-то и дал похлопать себя по спине. Она услышала еще несколько непонятных слов, а потом что-то очень похожее на «Нет, нет, нет!».

Волна протеста, негодования. Кто-то отказывался совершить очередное убийство. Холод от пола пробирал до костей, ей нужно было двигаться. Один из мужчин долго мочился, а другой позвал пса и свистнул ему.

Он ласково подзывал собаку, побуждая идти за собой. Тола почувствовала, как ее глаза защипало от слез благодарности. Она думала, что в мире выжгли всю доброту. Увидев, как кто-то, пусть даже враг, проявляет какую-то радость и любовь к жизни, старается привлечь к себе собаку ради ее дружбы, давало надежду, что когда-нибудь весь этот кошмар закончится. Пройдет время, и завоеватели опустят мечи, как в давние времена сделали датские викинги. Они поселятся здесь, обустроятся, восстановят дома и будут вести хозяйство — и в долинах снова воцарится мир. От одной этой мысли Тола испытывала радость, хотя понимала, что она, скорее всего, этого не увидит.

Она долго ждала, пытаясь согреть немеющие ладони и колени. Тело сотрясалось от дрожи, которую она не могла унять. Это было уже непереносимо. Нужно идти, иначе придется умереть от холода.

Тола приподнялась над земляным валом. Из домов не доносилось ни звука.

Она выползла из укрытия и на мгновение замерла. Ей было так холодно, что, казалось, она сейчас потеряет сознание. Зрение ослабло, слух немного изменился — будто она слышала сквозь толщу воды. Голова была очень тяжелой.

У нее возникло ощущение, что она умирает, но это не испугало ее — только было любопытно. Над ней высился храм. Создавалось впечатление, что он шатается и вот-вот упадет. Это могло быть гигантское дерево, протянувшее ветви к небесам.

Нет, это был дом Бога, а Богу необходим большой дом, потому что Бог такой большой.

Но Бога не было дома. Он покинул Англию и оставил ее ордам дьявола на растерзание.

Сквозь морозную ночь к ней шел человек. У нее не осталось сил бежать. Человек был странный — очень высокий, бледный, рыжие волосы на голове местами сгорели, окровавленное лицо покрыто уродливыми рубцами. Он был плотно закутан в изорванный плащ из птичьих перьев. Подходя, он сильно дрожал. Это наверняка бедный англичанин, оставленный норманнами умирать и очнувшийся среди всей этой разрухи.

— Здравствуйте, сэр.

Ей казалось естественным обращаться к нему так спокойно, пусть даже находясь в норманнском лагере.

— Я так замерз, — сказал человек.

— Я тоже. Эти люди из Нормандии плохо с вами обошлись, — заметила Тола.

— С тем, что за ними следует, мне было еще хуже.

— А что за ними следует?

— За кем?

— За… — В голове Толы был туман. Она пребывала в том полусонном состоянии, когда, только что проснувшись, человек не понимает, где находится, и не может узнать знакомую обстановку.

— Я ни за кем не следую.

— Вы не следуете?

— Нет, моя леди, за мной следуют, но только лишь мои последователи, к которым он не принадлежит, хотя и следует за мной. Скорее, преследователь, чем последователь. Позвольте пояснить. Вы можете быть моим последователем, хотя и не следуете за мной. Ну а он — другое дело. Он не следует за мной не потому, что за мной не следует, а потому, что следует за мной слишком усердно. У него была вера, но теперь он больше ей не следует. Так, как раньше.

Церковь возвышалась над ней подобно грозовой туче.

— За кем же он следует?

— За вами. Вы пытаетесь следовать, хотя, строго говоря, вы больше преследуемы, чем следуете сами. Поймите следующее. Он следует так же, как ночь следует за днем, постепенно съедая его.

— Кто он?

— Он — волк. Земля пуста из-за этого парня, и это объясняется тем, что он преследуем пустотой, так сказать, смертью, которая, в свою очередь, преследует все человечество. Он же преследует даже саму смерть, то есть гоняется за ней. Смерть — единственное, чему он по-настоящему верит. Каков же из всего этого вывод, скажите мне, ведь вы — та, за кем он следует.

Она увидела в путаных словах этого человека какой-то смысл. Он был жертвой волка, чей голос она слышала внутри себя.

— Вы — бог.

— Я ранен и измучен, хотя мне не удалось спасти ни одного грешника. Я не смог спасти даже самого себя. — Казалось, рыжеволосого человека очень огорчала эта мысль. — Что бы вы сделали, если бы ваша ярость нашла выход, если бы вы были отомщены вполне?

— Я не знаю. Моя ярость вмерзла в лед. Однажды она оттает, чтобы горячей смолой пролиться на головы норманнов.

— Что, если ненависть станет привычкой? Ведь тогда, после того как они уйдут, радость, возможно, исчезнет из вашей жизни.

— Вся радость уже исчезла. В своей жизни я ее больше не могу найти. Я лишь могу разрушить ее в жизни своих врагов. Норманны посеяли во мне ненависть, и ее побеги, которые скоро вырастут, задушат сад их наслаждений.

— О, их посеяли не норманны, нет, совсем не они. — При этих словах он засмеялся, подняв к лицу израненную, окровавленную руку. И, указав на Толу, произнес: — Смерть — вот ваше наследие.

— Разве это не наследие любого из нас?

— Не Волка. Его отец бессмертен, так же как и мать, хотя, откровенно говоря, я уже много лет о ней не слышал. Вынашивание и рождение чудовищ несколько осложняют отношения. Вы только подумайте — Волк! Она сказала, что у него мои глаза!

Тола посмотрела в глаза мужчины: они действительно были волчьими — яркие, желтые, словно отполированный янтарь.

— Почему вы здесь, сэр?

— Леди, вы, как всегда, ухватили самую суть, что, видимо, можно считать следствием того, что вы и есть суть. В целом это весьма близко к сути, являющейся одним из тех понятий, которые могут иметь много значений. В данном случае так оно и есть.

— Ответьте мне.

Он улыбнулся и, присев на корточки, положил ладони на землю, будто искал что-то на земле или под ней.

— Я не понимаю вас, господин.

Он улыбнулся и продолжил:

Слова эти были прекрасны. Она представила себя высоко в небе, среди облаков, молния была копьем в ее руке, гром — конем под ней.

— Кто я?

— Прядильщица судьбы.

— Какова моя судьба?

— Вы — одна из немногих, кому дано плести собственную судьбу, то есть быть богом.

— Я не бог.

— Вот мы и подошли к причине, по которой я здесь. Мне нужен кто-то, кто убьет волка, и я думаю, что вы можете это сделать.

Тола не нашлась что ответить.

— Позвольте мне объяснить, — сказал человек. — Мое время кончилось. Я хотел бы умереть. Мое былое могущество померкло и пропало. Но время богов Севера еще не кончилось. Волк еще не убит. Он должен быть убит. Иначе ничего не изменится. Мир всегда будет обречен на вражду.

— Тот самый волк?

— Именно. Он есть разрушение, которою всегда было достаточно, как я теперь понимаю. Но в те времена, когда тут слонялся Один, оно имело некоторый созидательный момент. Одна цивилизация разрушала другую. Я оплакивал определенные образчики утерянной красоты, будь то лицо скифского мальчика, изгиб одной из этих ваз, египтян, которые высекли меня в плоском камне и прозвали Тифонским зверем, но я не понимал, что их гибель давала возможность расцветать другим. Один — безумец, Один — мудрец, Один — король магии и, наконец, Отец Смерть. Но в нем всегда было нечто скользкое, изменчивое, что делало гибель одной цивилизации навозом, на котором расцветали достижения другой. Я видел лишь одну его сторону, а он был многогранен. Его нельзя было припереть к стенке, что отчасти объясняло тот факт, что он всегда выскакивал неизвестно откуда, словно женщина. Ваш, однако же, тип. Ох, господи…

— Мой тип?

— Преследующий вас волк, о котором мы недавно говорили. В нем нет никакой двойственной природы. Он — это полость, пустота, в которую все падает. Он — конец всему. Посмотрите вокруг. Он здесь. Он долго спит, но как только он просыпается и начинает выть, весь мир воет вместе с ним.

— Это сделали норманны.

— И он пришел с ними. Я заглянул в будущее и увидел там еще много смертей и разрухи. Он тащит их следом за собой. Так что нам необходимо, чтобы он умер. А вы — та, которая может его убить.

Тола подумала, что она замерзает и этот человек — видение дьявола, одна из вызванных холодом галлюцинаций.

— Как?

— Вы можете немного повисеть на дереве, чтобы это узнать, — ответил человек и указал на стену.

На церковной стене отражались сверкающие контуры огромного дерева, чьи корни оказались у нее под ногами. Земля вдруг стала эфемерной, невидимой, и Тола увидела погруженные в огромный светящийся шар корни, которые тянулись из этого шара, образуя реки. В следующее мгновение Тола поняла, что это и есть источник, который она искала. Она чувствовала, как они разбегаются: одни источали ледяной холод, другие излучали душный зной, которого она никогда раньше не испытывала, третьи вызывали в ней странные звуки и видения великолепных птиц со сверкающим, словно церковные украшения, оперением.

Дерево росло из источника, источник и был самим деревом, оба состояли из одной светящейся субстанции. Она посмотрела вверх, на серебряные листья, рассыпавшиеся по небу подобно звездам.

— Мы — свет этого дерева, — сказал бог.

— А он? — Она имела в виду волка.

— Тьма.

— Что я должна сделать?

— Убить его, — сказал он просто. — И других тоже. Все они должны умереть.

— Кто все? Вы — дьявол.

— Ну, для кого бог, для кого дьявол, — усмехнулся человек. — Посмотрите на этих норманнов — они идут с крестом и во имя него. Чью работу они делают? Если это воля бога, подумайте, может ли дьявол быть еще хуже.

— Я думаю, ты дьявол. Я не стану тебя слушать.

— Я пытаюсь вам помочь. Вы несете тяжкое бремя, моя леди. Даже в эту минуту я чувствую, что оно причиняет вам боль.

Он положил руку ей на живот, но она отпрянула. Человек склонил голову. Когда он снова ее поднял, она увидела, что он плачет.

— Вы избегаете моего прикосновения. Еще ни одна смертная так не делала. Было время, когда мой поцелуй был бы для вас непреодолимым искушением. Но мои силы иссякли. Я взял мой свет лишь на время, он весь принадлежит ему. О, Отец, обманщик, даже в смерти ты провел меня. Я не думал, что твоя смерть заставит меня умолять о моей собственной.

Тола была уверена, что все это — лихорадка, вызванная холодом, и понимала, что надо уходить.

Она поднялась по ступеням церкви и, прежде чем открыть дверь, обернулась, посмотрела назад.

— Все сломано, — сказал человек. — Но ты можешь все поправить. Ты должна убить его, иначе, поверь мне, он убьет тебя.

Сквозь холод, царивший в сожженном городе, до нее донесся волчий вой.

Она толкнула дверь церкви.

— Если ты этого не сделаешь, то снова окажешься здесь, — сказал человек. — Будешь снова и снова стоять в рубище, оплакивая потерю всего, что любила. Бесконечно преследуемая, будешь нести за собой горе и разрушение. История должна закончиться!

— Отойди от меня, Сатана!

Человек запахнул плащ и побрел через руины.

Огромная церковь с узкими высокими окнами, отражающимися бледными пятнами лунного света на темном лике стены, почти не освещалась; из отверстия в крыше опускалась колеблющаяся серебряная вуаль.

Тола осторожно шла вперед. Казалось, тьма сгущается, превращаясь в густое клейкое варево. Она ничего не видела, только чувствовала стену. Она была тут.

Вот из окна полился слабый свет. С арки на нее смотрел ангел с плоским ликом, его ноги были опутаны виноградной лозой. Камни на полу, казалось, что-то бормотали, будто где-то под ними текла вода.

Она замерзла и, плотнее закутавшись в плащи, шла дальше и дальше, мимо темных арок, напоминающих выстроившиеся вдоль стен открытые рты. Огромный алтарь был почти пуст. Там лежало мертвое тело, но она не остановилась, не глянула на этот ужас. Священник? Мужчина? Женщина? Уже ни то, ни другое. Поток под полом вел ее к дыре в крыше. Через десять шагов она увидела широкий пролет ступеней, спускающихся в непроглядную тьму. Поток шел оттуда. Сможет ли она спуститься в темноту?

Позади нее послышался шум. Кто-то зашел в церковь. Тола поспешила уйти в тень, скользнула к пролету и легла на камни за выступом первой ступени. У вошедших тоже не было света, но они не нуждались в нем и уверенно шли вперед. Вспыхнула искра, словно солнечный отблеск на поверхности воды. Тола выглянула из-за ступени.

Это была Стилиана, а за ней, как маяк, светилась руна — наконечник стрелы. Тола не знала, действительно она видит висящую в воздухе руну или это плод ее воображения. Руна светилась, как совершенно реальный факел, впрочем, не только факел, — это был и огонь очага, живой текучий, как металл под молотом кузнеца. Тола чувствовала, что Стилиана использует его, чтобы выковывать, как на наковальне, свои мысли. Дири шел за ней. Он двигался не так уверенно, как прорицательница. Тола мгновенно уловила исходящую от него тревогу.

Руна казалась очень яркой. Кругом со стен на нее устремили свои взгляды плоские лица ангелов, святых и чудовищ.

Стилиана прошла мимо огромного алтаря. Под Толой, откуда-то из глубины, послышался звук, похожий на шум большого водопада. Свет остановился у подножия лестничного пролета.

— Леди, — произнесла Тола, поднимаясь.

— Взять ее, — приказала Стилиана Дири, и огромный варяг сбежал вниз, чтобы схватить Толу.