Начальник священных покоев полагал, что находится в пол­ной безопасности в своих раззолоченных комнатах — важ­ное должностное лицо на ложе, с руками, надушенными ла­даном, с лицом, умягченным маслом, с телом, облаченным в шелка. Однако внутри него искрилась магия, высвечивая воспоминания такие яркие, как огонь в очаге, воспоминания, которые, как и огонь, жили и обжигали.

Мысленно он слышал голоса и видел людей. Два силуэта на каменистом склоне холма, под которым раскинулся огромный город. Они двинулись вперед, и вся картина ожила у него в со­знании, он догадался, о чем они говорят, как путник в горах догадывается по грязному дождю, что вот-вот сойдет лавина.

— Мама, я боюсь.

Он увидел, как девочка всматривается в черное простран­ство между валунами. Он тоже был там, на склоне холма, на­блюдал за ними — магия, живущая внутри него, вынуждала его смотреть.

— Страх входит в цену знания. Возьми себя в руки, Эли. Ничто не дается даром.

Фигурка повыше — его мать — держала в руке лампу, заправ­ленную рыбьим жиром, хотя луна была почти полная и ярко сияла. Мать села на большой камень посреди дикого склона.

Внизу, в двух-трех летних часах пешего пути переливался огнями ламп и свечей Константинополь. Город походил на два мерцающих озера света, разделенных непроницаемой тьмой невидимого отсюда моря, которое окружало и разъ­единяло его.

Мать указала на громаду Святой Софии. Лунный свет пре­вратил ее купол в расплавленный металл, под которым беле­ли ряды окон. Сознание матери раскрылось перед препозитом подобно цветку, он понял, что собор напоминает ей присевшего на корточки великана, который низко надвинул на голову шлем и окидывает земли внимательным взглядом, высматривая незваных гостей. Что ж, думала мать, если это так, то он смотрит не в ту сторону. Они пойдут по одной из тайных дорог, которая на многие мили протянулась через холмы и под городом.

— Вон туда мы пойдем, — сказала мать, — вниз.

— Это так далеко, — сказала Эли.

Ей было уже тринадцать лет, но сейчас она превратилась от страха в маленькую девочку — евнух чувствовал это, гля­дя на нее. Он содрогнулся от этого ощущения, от легкости, с какой он читал в ее душе.

— Я спускалась туда, когда мне было столько же лет, сколь­ко тебе, — сказала мать. — И твоя бабушка до меня, и ее мать. Богиня обитает внизу, она дарует тебе способность видеть. Только соберись с духом. На стенах тоннелей есть знаки, у нас с собой лампы и полно масла. Путь достаточно прост, если ты понимаешь, что делаешь. Самое страшное, что нам может встретиться — осиное гнездо, да и то только у самого входа, а не в темноте.

— А как же псы Гекаты?

— Псы не нападут на нас. Мы же служим богине. А они бросаются только на чужаков.

Девочка кивнула.

— Карас тоже пойдет?

Карас. Начальник священных покоев перекрестился. Это же его имя, хотя никто не зовет его так уже пятнадцать лет. Что общего у него с тем ребенком? Тело? Да, конечно, но вы­росшее и измененное. Разум? Нет, вот это точно нет. Тогда что же? Поступки. Действия, за которыми он сейчас наблю­дает в своем напитанном магией сознании. В этом и только в этом, подумал Карас, он остался тем же мальчиком, кото­рого видел сейчас, мальчиком, которым он был когда-то. Он был связан с прошлым воспоминаниями, которые не жела­ли угасать.

Он увидел, как женщина поглядела на сына, который ощупью пробирался между валунами, поднимаясь к ним. Карасу, младшему брату Эли, было десять лет. Начальник священных покоев заметался на своем ложе, ему хотелось протянуть руку, взять мальчика и увести обратно в лачугу, к его игрушкам.

— Я тоже вижу сны, — заявил Карас. — Я должен довести обряд до конца.

— Возвращайся домой, присмотришь за Стилианой, как я тебе велела, — сказала мать.

— Ничего с ней не случится, там полный дом теток. Возь­мите меня с собой. Я хочу знать, откуда мои сны. — Он про­должал карабкаться вверх по склону.

— Ты слишком мал, Карас, ты еще не привык к этому ми­ру. Ты просто вспоминаешь что-то из прежних жизней, вот и все. Когда ты наконец вырастешь, видения покинут тебя. Мужчины созданы для того, чтобы действовать и бороться. Они не могут удержать в себе магию.

Мальчик уселся рядом с матерью.

— Я удержу магию.

— Довольствуйся тем, что имеешь. Ты не живешь в при­родной гармонии с ней... — она указала на луну, — и с при­ливами и отливами вокруг нас.

— Тогда что означают мои сны?

— Какие сны? — Обычно она пропускала слова сына ми­мо ушей. Мальчишка все время озорничает и задает вопро­сы о том, чего ему не полагается знать. Магия — женский дар, он передается от матери к дочери. И тяга сына к магии каза­лась ей весьма странной, нездорово женственной.

— Я уже тысячу раз тебе рассказывал!

— Расскажи еще.

— Есть волк.

— И?

— И он поджидает меня.

— И?

— И все.

— Как-то не очень похоже на сон. Вряд ли ты сможешь стать прорицателем с такими-то видениями. — Мать с се­строй переглянулись и засмеялись.

— Тогда что это значит? Этот волк в лесу, где растут стран­ные большие деревья, и он дожидается меня.

— Может, это значит, что волк дожидается тебя, — пред­положила Эли, — под какими-то деревьями.

— Нечего меня дразнить, тебя никто не дразнит из-за тво­их снов.

— Верно. — Девочка уставилась в землю. — Только тебе снится вовсе не то, что мне.

— Откуда тебе знать?

Мать вскинула руку.

— Хватит спорить. Карас, послушай. Я истолкую твой сон, если он так для тебя важен. Ты же знаешь, что мы потомки племени герулов, которые пришли в империю с запада. Твои предки были великими воинами северных племен, а один из них, Одоакр, даже сверг императора Ромула Августа.

— Это я знаю.

— Я и говорю, что ты знаешь все это, и потому, если бы ты обладал хоть какими-то способностями, то сам бы истолко­вал свой сон. Ты просишь объяснений, ну так слушай. Одо­акр привел своих воинов-волков в храмы Рима и заставил императора склониться перед ним. Возможно, ты слышишь зов предков. Они когда-то поклонялись волку. Они и сами были волками, некоторые из них, если ты внимательно слу­шал легенды. Возможно, ты видишь во сне себя, такого, ка­ким был когда-то.

— Ясно. Но если ко мне обращаются призраки, это значит, что мужчина способен удержать в себе магию. Я должен пой­ти с вами.

— Это не магия, а всего лишь ее отголосок, все равно что сравнить свет городских огней со светом звезд.

— Ну, пожалуйста, возьмите меня.

Женщина сунула ногу в пространство между валунами почти так, как купальщик сует ногу в воду, пробуя темпера­туру.

— Так и быть, пойдем. Возможно, ты будешь полезен, — сказала она.

— Тогда пошли, пошли скорее! — Начальник священных покоев испугался собственного детского рвения.

— Сначала выслушай меня. Когда мы доберемся до места, мы с твоей сестрой проведем обряд, который позволит нам говорить с богиней. Обычно в том нет ничего опасного, од­нако некоторое время мы будем как будто не в себе — пере­йдем в мир богини, — не будем сознавать, что происходит в нашем мире. Ты будешь присматривать за нами, следя, что­бы мы не упали в воду.

Мальчик улыбнулся.

— Хорошо. Мне пойти первым?

— Ты пойдешь последним и не так сразу.

Мать достала из мешка тряпки и бечевку.

— Привяжите к коленям и обмотайте руки. Путь долгий, вы не дойдете, если не побережетесь.

Дети вслед за матерью обмотали тряпками колени и ладо­ни. Теперь все были готовы.

Мать вгляделась в расщелину между валунами. Она вовсе не казалась какой-то особенной или достойной внимания, однако женщина опустила вниз свой мешок и полезла сле­дом, стараясь не стукнуть лампу о камни.

— За мной. — Она обернулась на детей, и лунный свет пре­вратил ее лицо в белую маску. Она скрылась в яме, и дети спустились следом за ней.

— Есть здесь осиные гнезда? — спросила Эли.

— Нет, — откликнулась мать, — так что самое опасное уже позади. Идемте.

Начальник священных покоев наблюдал в своем видении, как они ползут по низкому тоннелю, который привел их в не­большую пещеру, где мать смогла бы стоять, только сгорбив­шись. Пещера была в длину шагов двадцать, и в конце их сно­ва ждал темный лаз. Они двинулись к нему в свете лампы, мечущемся по стенам. Скалы были неровные, и идти по кам­ням было не так-то просто, поэтому двигались они медленно.

Каменный коридор, в котором они оказались теперь, сна­чала резко пошел под уклон, но тут же превратился в длин­ный тоннель с едва заметным наклоном. Детям пришлось со­гнуться пополам, а их мать ползла на четвереньках. Карас замыкал процессию. Он обернулся назад. Тени в свете лампы как будто вытягивались, пытаясь уйти от них, а в следующий миг сжимались и цеплялись за них, словно жадные руки, си­лившиеся затянуть его в прошлое. Начальник священных по­коев снова стал маленьким мальчиком, уже не столько сто­ронним наблюдателем, сколько участником событий, снова вернувшимся в те времена, когда он был просто Карас.

Всякая разобщенность исчезла. Ему было десять лет, он уже воображал себя великим чародеем, а тени были волшеб­ным плащом, который он мог набросить на себя и исчезнуть. Он вспомнил одну сказку, которую рассказывала мать. «Плащ, сшитый из куска ночи». Может, размышлял он, ему удастся стать чародеем, тогда он сам возьмет ножницы из лунного света, отправится на небо и принесет матери отрез темноты, из которого она сошьет плащ иголкой из звездно­го света. Он нисколько не боялся, он был весь в предвкуше­нии, зато сестра совсем побледнела и не произносила ни зву­ка. Он не понимал ее. Если мать говорит правду, то Эли идет, чтобы получить великий дар. Почему она так боится?

Они нагибались и ползли на четвереньках, шли и проти­скивались по каменным коридорам много часов. Кое-где на стенах попадались рисунки: месяц и звезда, символы Гекаты, богини-покровительницы Византии, как в старину называл­ся Константинополь. Теперь город поклонялся Христу, одна­ко многие жители все равно находили время для прежней бо­гини, особенно в трудную минуту или же когда требовалось узнать будущее. Но эти рисунки сделали не обычные проси­тели. Даже если бы кто-то из них нашел вход в пещеры, он ни за что не осмелился бы пойти дальше. Рисунки, сделанные ох­рой, оставили многие поколения жриц богини, которые нико­му не рассказывали о тайных ходах и сами являлись сюда толь­ко за тем, чтобы получить пророчество.

— Что это такое?

Они остановились отдохнуть, и Карас увидел рисунки на сте­нах, простые грубые линии, но явно сделанные рукой человека.

— Старинные символы нашего рода, — сказала мать, — со­хранившиеся с прежних времен.

— Их сделали воины-волки?

— Или же кто-то, очень похожий на них.

— Они поклонялись богине?

— Этого я не знаю, Карас. Богиня имеет множество обли­чий, перед разными людьми она предстает по-разному.

— Как это?

— Ее называют Изидой, ее называют Гекатой. На севере считают, что она вовсе не женщина, там ее зовут Одином, Во­таном или Меркурием.

— Как же она может быть и женщиной и мужчиной одно­временно?

— Но даже люди выглядят по-разному, когда ты подхо­дишь к ним со спины или же глядя в лицо. А теперь пред­ставь, сколько образов может принять бог.

— Она божество. Она может делать все, что ей угодно. Именно это и делает бога богом, — вставила Эли. — Боги из­меняют мир вокруг себя согласно своим желаниям.

— В таком случае император Константинополя тоже бог, — сказал Карас.

— В какой-то мере, — согласилась мать.

Карасу хотелось поговорить об этом еще немного. Его мать и сестра обычно никогда не обсуждали с ним подобные во­просы. И вот он наконец обретает те знания, которых так сильно жаждал. Однако мать просто убрала в мешок остат­ки хлеба и оливок и сказала, что им пора двигаться дальше.

Сначала Карас ощутил в воздухе запах воды, затем ощу­тил ее на стенах. Теперь скальная порода сделалась иной. Камни походили на сплетенные корни деревьев, на оплав­ленные свечи — ничего похожего он до сих пор не встречал. Он представил, что заползает под корни гигантского дерева в поисках источника, из которого оно питается.

Ему казалось, они провели под землей много дней, хотя он совершенно утратил чувство времени. Мать взяла мало еды, она сказала, что будет полезно поголодать, чтобы подготовить­ся к обряду. Отдых больше не доставлял радости. Они мгно­венно начинали мерзнуть, и мокрая одежда липла к коже.

— Ты никогда не рассказывала мне о своих снах, — ска­зал Карас Эли, когда они снова сделали привал. — Что тебе снится?

Девочка помотала головой.

— Ну, расскажи, — попросил он.

— Я не могу тебе рассказать.

— Ну, скажи...

— Мама!

— Он все равно ничего не поймет, расскажи ему.

Карас до сих пор ни разу не видел мать такой. Она совер­шенно точно была вне себя от страха, и при этом в ней ощу­щалась какая-то обреченность, как будто все, что до сих пор считалось важным, утратило смысл перед тем, что им пред­стояло совершить здесь, под землей.

Мальчик оглядел сочащиеся влагой стены. Скалы состоя­ли из каменных пластинок, напоминающих шляпки громад­ных грибов, и в свете свечи казалось, будто на камнях кри­вятся безобразные рожи.

Эли заговорила:

— Меня ищет что-то. Оно ищет меня всегда. Оно пресле­дует меня из жизни в жизнь из-за того, что живет внутри меня.

— А что живет внутри тебя?

— Знаки, которые шепчут что-то. Знаки и символы, кото­рые служат ключом к знаниям. Я вижу их, слышу, но не мо­гу прикоснуться к ним.

— Тогда какая тебе от них польза?

Она раздраженно отмахнулась от его вопроса. Карас дога­дался, что она хотела сказать. «Ты не поймешь».

— Какая от них польза?

— Они частица кое-чего.

— Чего?

— Бога.

— Значит, и ты частица бога.

— Мы все частицы бога, — вмешалась мать.

— Но это же чепуха. Она просто девчонка, — возразил Карас.

— В ней заключено одно из воплощений богини. Я в это верю. Геката существует в трех воплощениях. Дева, мать и старуха. Твоя сестра дева.

— И что хорошего она получит от этого?

— Возможно, ничего. Главное — то, за чем мы пришли сюда.

— Нет, если она богиня, может она наколдовать нам еду или красивую одежду? «Я частица бога». Где ты только научи­лась таким словам, Эли?

— Во сне. И, между прочим, я так не говорила.

Сестра отвечала так серьезно, что он перестал насмешни­чать. Он догадывался, что она хочет сказать о чем-то еще.

— А есть другие частицы?

— Не знаю. Надеюсь узнать у источника. Он подскажет мне, как спастись от того, что меня преследует.

— А что тебя преследует?

— Волк, — ответила Эли.

— Ха! — Он ткнул в нее пальцем. — Мне снится волк, и это ерунда, ей снится волк, и ее ведут под землю, чтобы она по­лучила пророчество!

— Нет, не просто получила, — возразила мать.

— А что тогда?

— Она пришла, чтобы обрести дар, заплатив за него. Ни­что не дается просто так у источника, можно только обме­нять. И не все готовы отдать то, что у них попросят. Вот я, например, не отдала.

— Но ты же умеешь предсказывать будущее.

— Мой дар слаб, и я с ним родилась. Я не согласилась от­дать то, что попросил источник.

— Я соглашусь на что угодно, — заявил мальчик.

— В таком случае хорошо, что тебя не попросят.

Они доели оставшийся хлеб и оливки и пошли дальше. Стоило на минуту остановиться, и они замерзали, стоило двинуться дальше, и они обливались потом. Все ниже и ни­же, в самые дальние пещеры. Наконец они пришли к ручью, который стекал по каменным уступам в темноту.

Стараясь не погасить лампу, они сели на камни и начали потихоньку сползать по каменным ступенькам все ниже и ниже, пока Карас, поглядев вперед, не увидел нечто, отче­го его пробрал озноб.

Их лампа была теперь не единственным источником све­та. Прямо перед ними открывалась пещера, стены которой светились.

Мать поползла вперед, преодолела поток воды. Оказав­шись в пещере, она поставила лампу на скалу. Карас с Эли последовали за ней.

Рядом с лампой камни светились насыщенным красным светом, чуть поодаль свет ослабевал, становясь все более мягким. Свечение похоже на отражение света лампы, поду­мал Карас, только не на поверхности камня, а глубоко вну­три. Они оказались в подобии каменного ковша, в широкой и невысокой — в человеческий рост — пещере над водой, на­поминающей раскрытую ладонь. Скалы поднимались из под­земного озера, похожие на пальцы, и вода держалась в ков­ше каменной ладони, как будто земля предлагала ее им. Вода искрилась в свете камней. Карасу пришла на ум окровавлен­ная ладонь Христа, пронзенная гвоздями римлян, он вспом­нил слова матери: «Не все готовы отдать то, что у них попро­сят». Что отдал Христос на кресте? Свою жизнь и боль. И кем он стал? Богом.

— Мама, почему камни светятся? — спросил он.

— Это, насколько я понимаю, вовсе не волшебство. Они просто впитывают свет лампы, — сказала она. — Как толь­ко мы погасим ее, камни потемнеют.

— Не гаси лампу, — взмолилась Эли. Голос ее срывался от страха.

— Я вовсе и не собиралась.

Мать еще немного прошла вперед, перелезая через гигант­ские каменные пальцы. Пещера заканчивалась каменными уступами, на которых кое-где сохранились приклеенные огарки свечей. Карас сосчитал их. Каменных полок оказалось восемь, две больших над самой водой и несколько малень­ких — выше. Он вспомнил, как однажды тайком пробрался на ипподром, чтобы увидеть гонки на колесницах. Да, поду­мал он, очень похоже на стадион в миниатюре.

Мать выбрала один уступ и жестом предложила Эли сесть рядом.

— Иди же. Подняться сюда нетрудно, а если соскользнешь, озеро с этой стороны мелкое. Я запросто тебя вытащу.

— Я-то думал, это будет колодец, — заметил Карас.

— Это и есть колодец, но колодцы глубокие, когда ты за­черпываешь воду сверху. А это самое дно, и его питают три мощных потока.

Карас видел только один.

Эли перебралась через скалистые выступы, осторожно поднялась, дважды останавливаясь и прося мать о помощи, желая, чтобы ей подсказали дорогу, поддержали или просто подбодрили. Наконец она оказалась рядом с матерью.

— Обряд займет много времени, Карас, — сказала мать, — так что не забывай: ты сам напросился идти.

— А я никуда не спешу, — заверил ее Карас. Однако хра­брость покинула его у этих кроваво-красных вод, и ему боль­ше всего хотелось разреветься.

Он ждал, глядя, как мать готовит Эли к обряду. Она дала ей какие-то травы из мешка, потом пожевала их сама. Еще она достала черпак с длинным черенком и положила рядом с собой. А потом затянула:

Она все бормотала и бормотала, а Караса била дрожь. Ему был ужасно холодно, и он подозревал, что мать и сестра за­мерзли не меньше. Они сидели, погрузив ноги в воду.

Мать подняла черпак, взяла его обеими руками. Продол­жая выпевать слова, она поклонилась на три стороны, затем зачерпнула воды и поднесла Эли.

Эли выпила воду. Карас смотрел, зачарованный. Глаза у се­стры остекленели, она раскачивалась взад и вперед, сидя на месте.

Пение продолжалось, не прерываясь ни на минуту. Посте­пенно и мать начала раскачиваться на месте, и ее глаза ста­ли пустыми. Обе они продолжали бормотать себе под нос.

— Геката, богиня, слепящая блеском воды, повелительни­ца смерти и загробных дорог, ты оберегаешь ворота в мир мертвых, ты впускаешь только покойных. Геката, богиня, ты владеешь звездным небом, повелеваешь черными глубина­ми холодных океанов, ты хозяйка потаенных мест, ты обере­гаешь ворота в мир мертвых.

Карас от холода перестал соображать. Ему хотелось пой­ти обратно, чтобы согреться в движении, однако ритуал за­чаровывал его. Внутри него разверзлась пустота, как будто он сам стал черным и пустым провалом под землей, как буд­то он сам превратился в океан и внутри него колыхались не­видимые приливы.

Крик, почти невыносимо громкий, заполнил пещеру. Кри­чала сестра:

— Как мне спастись от него? Я не стану им, я не умру от его зубов, как она!

Глаза у нее были остекленевшие и широко распахнутые, как будто то, что она видела, находилось за пределами пе­щеры. Карас не понял из ее слов ровным счетом ничего. Никто у них не умирал, младшая сестра была дома, с тет­ками.

— Нет, нет. Я не пойду этим путем. Нет. Нет!

Карас хотел подойти к ней, помочь, но не стал.

— Я не дам того, что ты просишь. Это слишком! Слишком дорого.

Карас наблюдал за сестрой в свете лампы и мягкого свече­ния на стенах пещеры. Значит, она отказывается от того, что предлагает источник, а ему даже не позволили попробовать. Почему же нет?

Мать продолжала бормотать нараспев, однако Эли озира­лась по сторонам, словно слепец, который ищет, с какой сто­роны доносится звук.

Почему же она отказывается от того, что он схватил бы не думая? Он полез через каменные пальцы к уступу, на кото­ром сидели мать и сестра. Мышцы окаменели от холода, его сотрясала идущая изнутри дрожь. Он втиснулся между ма­терью и сестрой. Потом пожевал травы. Вкус был горький, землистый, даже более того — пока он жевал, на зубах хру­стел песок и каменная пыль. Он с трудом проглотил. Во рту осталось полно песка. Карас взял черпак, лежавший рядом с матерью, и зачерпнул воды. Выпил.

Он понятия не имел, сколько времени еще слушал бормо­тание матери. Из носа потекло, он высморкался. Только про­чистить нос никак не удавалось, и он все сморкался и смор­кался. Еще изо рта потекла слюна, и мышцы лица казались какими-то чужими. Он не вполне контролировал их. Он рас­тягивал рот и водил головой из стороны в сторону.

Бормотание матери приобрело удивительное свойство, слова как будто воплощались: произнесенные, они не исче­зали, а выплывали из ее рта и падали на воду, словно лепест­ки цветов. Он не видел их, однако был уверен, что они здесь, слова-лепестки, выпадающие из ее рта.

Он услышал, как его зовет кто-то. Это не были слова на знакомом ему языке, они просто шуршали в сознании, буд­то сухие листья в лесу, потревоженные чьими-то ногами.

Затем слова сделались яснее и понятнее. «Это то самое место».

— Какое место?

Он озирался вокруг, пытаясь понять, кто это говорит. Го­лос был женский, но незнакомый.

«Место, где ты потерялся».

— Я не терялся, я знаю дорогу обратно.

«Разве ты не видишь, что ты выпил?»

Вода уже не была красной от света камней, она стала про­зрачной и серой. В ней блестели знаки, некоторые были се­ребристыми, как рыбки в пруду, некоторые медными и сия­ющими так ярко, как будто на них падали лучи солнца, некоторые были прочными и жесткими, зеленые и поросшие ракушками, они торчали из-под воды, словно остовы зато­нувших кораблей.

— Что это такое?

«Необходимые знаки».

— Для чего необходимые?

«Для магии».

Он знал, что перед ним такое — ключи, ключи, с помощью которых он переделает мир так, как захочет, с помощью ко­торых станет богом.

— Что я должен сделать?

«Ты сам знаешь, что должен».

Его разобрал смех. Он был уверен, что ему в рот попал во­лос, который раздражает язык и нёбо. Он снова зачерпнул воды и выпил. Но никакого волоса не оказалось, а если и был, то он никак не мог его смыть. Лицо справа горело. Он с тру­дом соображал, как будто его выдернули из глубокого сна как раз в тот миг, когда собственное «я» позабыто, а глаза, уши и разум просто воспринимают мир, не пытаясь ничего объяснять и не ища в нем смысла.

Затем нечто похожее на его личность вернулось, но каким- то другим. Все невнятные, невысказанные, намеренно игно­рируемые и презираемые желания выдвинулись на передний план, а вся нежность, любовь и доброта съежились от их на­пора.

На коже сестры мерцал и подрагивал какой-то знак, три пе­реплетенных треугольника. А затем остался только один тре­угольник, но, приглядевшись, он понял, что треугольник не хочет оставаться один. Он желал, чтобы два другие были ря­дом. Карас увидел сражение, знамена, трепещущие на солн­це: алое, золотистое и еще одно, черное, — это было знамя смерти, огромная туча мух, зависшая над полем боя. Ему вспомнилась одна история, которую он слышал. Богиня Геката отправилась на пир, а богатый и злобный правитель ре­шил посмеяться над ней, испытать ее проницательность и дар предвидения, поэтому приказал подать ей в похлебке младен­ца без рук, без ног и без головы. Богиня, желая наказать пра­вителя, прокляла его, он превратился в волка и съел двадцать собственных сыновей. Человек, превратившийся в волка. Вот, кого стоит бояться. Гнев человека-волка был неукротим, при­ступы голода по силе равнялись океанским приливам, никог­да, никак он не мог насытиться.

Карас сосредоточился на себе и жизни своей семьи за сте­нами города. Что у них за жизнь? Не лучше, чем у крыс. Они живут в жалкой лачуге без всякой надежды на счастье. Здесь, внизу, в источнике, была надежда. Наверху, воплощенная в его матери и сестрах, поджидала несвобода, ставшая уже традицией. Отца у него нет, зато есть три женщины, о кото­рых надо заботиться. Его поработила нищета. У него не бу­дет ни хорошего образования, ни возможности стать чинов­ником во дворце, пока они висят на нем. Обида клокотала в душе.

Он еще раз хлебнул воды и на этот раз почувствовал, как символы входят в него, гудящие, дышащие, они несли с со­бой живые картины сражений, гор, лесов и широких синих морей. Они проросли в нем, словно он был землей, а они — выросшим из нее деревом; как будто он был деревом, а они — обвившей его лианой; как будто он был лианой, а они — зем­лей, которая питается ее опавшими листьями и плодами. Он ощутил их силу: управлять людьми, принуждать их к поступ­кам, даже убивать их. Но в следующий миг символы покину­ли его. Они не останутся.

— Что мне сделать?

Он сам знал.

Карас соскользнул в озеро. С краю вода доходила до гру­ди, но он чувствовал, что каменное дно идет под уклон. Он взял мать за ноги и потянул на себя. Пребывавшая в трансе, ослабевшая и замерзшая, она даже не сопротивлялась, когда он ее утопил.

Он снова хлебнул воды, и символы хлынули в него. Но и на этот раз не задержались.

Карас взял за ноги сестру и стащил вниз, подержал под во­дой. Секунду она сопротивлялась, а затем силы покинули ее, и она утонула так же быстро, как мать.

Он выпил еще воды. На этот раз символы обрушились на него ураганом, сдувая прочь обыденность и повседневность, позволяя ему увидеть истинные взаимосвязи всех вещей, до­водя его до безумия. Он кашлял, задыхался, смеялся. Он яс­но видел теперь путь на поверхность земли, к свету, но и не только — он видел свое будущее. Что необходимо сделать, чтобы достичь всего, о чем он грезил.

Он обернулся, потревоженный... чем? Кто-то преследует его. Кто? Никого не было, лишь какое-то движение в тени от лампы. Неужели он снова охотится за ним? Но кто? Неуже­ли это тот самый волк из сна рыщет в темноте?

Карас поцеловал сестру, усаживая ее на каменный выступ в озере, как будто она купается.

— Символы здесь, — проговорил он, — теперь они во мне. Им необходимо покинуть это место, и ты их не заберешь. Им пора уходить, выбора нет. Если он найдет их здесь, то снова переродится. Мы должны спрятать знаки от него.

Он протащил тело матери через озеро и усадил на камен­ный выступ рядом с сестрой, поцеловал и ее.

— Я отдал то, чего вы не смогли, — сказал он, — и теперь во мне поселилась великая магия. Но она моя лишь на корот­кое время, поэтому мне нельзя становиться мужчиной. Я де­лаю это, чтобы почтить богиню и вас, ушедших к ней. Я хо­роший и делаю все это во благо.

Он выбрался из воды и полез за лампой. Когда он поднял ее, тени на стенах превратились в волков, которые разинули на него алчущие пасти, однако Карас не испугался. Его защи­щают символы. Но как долго они останутся с ним?

Он полез обратно по каменным тоннелям навстречу солн­цу, наверх, в горы. Он сбежит в Константинополь, придет к куропалату, главному во дворце, и попросит принять его в ученики как евнуха и слугу императора. Символ проявил­ся внутри его сознания и назвал свое имя на странном язы­ке, который показался Карасу прекрасным и волшебным. Феху. Звук этого имени вызвал перед глазами картину: огромные корзины с собранными плодами, сияющее солнце, золото — и предчувствие удачи. Во дворце ему не откажут. Его оско­пят, он будет процветать, причем никогда не станет мужчиной, чтобы сохранить в себе магию, которую получил от источ­ника.

Начальник священных покоев в своей спальне закрыл ли­цо руками и зарыдал.

— Простите меня, — проговорил он. — Простите!

Он вспомнил сон, который увидел после возвращения от источника, когда его уже оскопили и приняли в дворцовую официю. В том сне он летел над облаками, которые походи­ли в лунном свете на серебряные города, города, которые охватывает пламя багровой зари. Его преследовал кто-то. Только кто? Волк. Он изредка видел зверя, всего лишь силу­эт, сотканный из грозовых туч, белые зубы щелкали на него, когда лучи лунного света прорывались сквозь разбухшие от воды тучи.

И волк действительно появился — человек-волк, которо­го заключили в Нумеру, — как будто сон воплотился. На­чальник священных покоев приказал, йтобы его убил кто-нибудь из заключенных — было опасно самому открыто преследовать пленника императора, — однако волк сбежал раньше, чем они успели приступить к делу. И вот теперь волкодлак где-то в нижних пещерах занят бог знает чем. А вдруг он найдет путь к той пещере, где камни источают красный свет, где жадные воды приобретают цвет крови? Нет, невозможно. Она слишком далеко, добраться до нее из города очень трудно. Источник оберегают духи, обитающие под землей, те, что гонят прочь любопытных стражников, те, что обрекают узников на смерть от голода и жажды в не ведомых никому местах.

Однако присутствие варягов вообще беспокоило его. Он был образованный человек, он знал, что за символы получил у источника, точнее, в каком виде они предстали перед ним. Это руны, магические буквы северян. Он знал, что у него с викингами имеются общие предки, он связан с ними через Одоакра, который сжег форум. Может быть, потому знаки и явились ему в таком образе.

Карас старался придумать, как быть дальше. Он затягивал с расследованием столько, сколько мог, однако император, который принимал как данность, что рожден для величия, и никогда не задавался вопросом, откуда берется его неверо­ятная удача, настаивал. Начальник священных покоев решил поручить дело самому неопытному и непросвещенному сту­денту Магнавры. Ректор университета был не дурак, он ука­зал ему именно на того, кто ему требовался: «новичок, не отя­гощенный хорошим знанием города, способный по-новому решить задачу, не связанный ни с каким сообществом». Ины­ми словами, полный идиот. Но теперь начальнику покоев почти хотелось довериться Луису, увидеть, как он действи­тельно предложит новое решение, путь, отличный от старо­го пути богини, пути крови, смерти, несчастий. Но, конечно, он не доверится ему. Вместо того он будет ждать, молиться и надеяться, что от него не потребуют еще одной жертвы.

Он утер слезы с лица, позвонил в маленький колокольчик и приказал слуге переодевать его ко сну.