ДЖОН КРИСТОФЕР ЛАЙДОН, ФИНСБЕРИ ПАРК, СЕВЕРНЫЙ ЛОНДОН: Я, урожденный Джон Кристофер Лайдон, родом из города Туам, Ирландия. Это маленький городок недалеко от Гэллоуэя. Поскольку это место очень музыкальное, нам там было нечем заняться, кроме как присоединиться к духовому оркестру. Мой отец играл на скрипке, и Джонни, как, собственно, и я, – его копия. Моя мама умерла, когда мне было пять лет. В 12 лет у меня уже было ирландское водительское удостоверение. Сначала я водил грузовик, груженный сахарной свеклой, потом поехал в Шотландию, откуда ездил на грузовике из округа Денди. Мне было всего 14, когда я приехал в Лондон. У меня есть сводный брат по имени Би Джей Лайден, который 23 года проработал в ирландской армии в качестве инструктора музыкальной группы. Он все еще там и никогда в жизни не видел оружия. Вы знаете, что такое армейская музыкальная группа?

У них масса интересных дел: исполнение маршей, футбольных матчей и крупных шоу. Моя сестра вышла замуж в городке Каслбар, Ирландия, который находится в Майо. Ее муж – профессиональный музыкант, он играл на саксофоне с шоу-группами, все его братья занимались примерно тем же самым. Одна из жен брата была профессиональной певицей в музыкальном коллективе. Забавно, не правда ли? Музыка у ирландцев в крови, по крайней мере, в крови нашей семьи – точно. В итоге я научился всему понемногу.

Я слушаю музыку, говорю по-гэльски, я автомеханик, водитель грузовика и такси, машинист крана, ныряльщик.

Когда Джон и его брат были маленькими, мы любили смотреть телевизор. Как только включается музыка, они увлекаются и полностью переносятся в другой мир. Глядя на то, как они пели, танцевали и бесились, я думал, что они ненормальные. Моя жена Эйлин тоже была увлечена музыкой, мой брат познакомил меня с ней в ирландском пабе, когда я работал поблизости. Эйлин любила музыку. Ее семья состояла из простых селян, которые жили в маленькой деревушке под названием Кэрригрохэн, рядом с Корком, в Южной Ирландии, и Эйлин очень любила традиционную ирландскую музыку.

Мы поженились, когда мне было 17 лет, поэтому я, можно сказать, вырос вместе со своими детьми.

В течение четырех лет я был машинистом крана на нефтяных вышках в Северном море. Здесь я также работал ныряльщиком и впервые встретился с американцами. Я проработал на нефтяных вышках 12 лет, пока моя семья жила в Лондоне. Моя жена умерла в 1979 году. Фактически все шесть месяцев до ее смерти я еще находился на работе. В тот период я еще работал, но пока дети были маленькими, по выходным я был дома. Я сажал их всех в кэб и отвозил на море. Дети спали или смотрели в окно.

Мы проводили день на море и возвращались назад. Очень часто, пока я работал на месторождениях, моя семья оставалась в Лондоне. Я летал туда и обратно на вертолете, мой рабочий график составлял три рабочих недели и десять дней отдыха. Я работал с американцами на трубопроводах, когда они впервые пришли в страну. Я работал с оборудованием для сварщиков и машинами с огромными гусеничными колесами.

Фирма часто привозила сюда американских сварщиков печных труб, потому что английские сварщики боялись работы. Я проработал на «Уильям Пресс и Ко» в течение 27 лет. До настоящего времени я также работал в «Пресс Интернешнл». Я трудился на начальника нефтеперерабатывающих заводов в этой стране и большую часть газовых работ выполнял в роле крановщика. Также я периодически устанавливал топливные баки для самолетов. Когда я длительное время оставался на вышке, я привозил с собой семью, чтобы в течение года не расставаться с ними.

У меня была работа на южном побережье Истборна, где мы снимали дом во время отпуска и каникул. Он располагался рядом с кладбищем. Там было пусто и жутковато, особенно в зимнее время, когда вокруг не было ни одной живой души. На такие периоды мы арендовали комнату в летнем лагере. Вот так моя семья научилась путешествовать со мной.

Как-то раз мы возвращались домой из Ирландии. Джимми, Джонни и моя жена сидели в машине. Позади нас на шоссе мигали фары. Какое-то время я терпел, но внезапно полностью потерял эмоциональный контроль. Я остановился посреди дороги, выпрыгнул из машины и ринулся к мигавшим фарам. Там сидели четыре парня из Уэльса. Джонни и Джимми выскочили из машины и со своими бутылками лимонада ринулись ко мне, после чего мы все вместе атаковали их прямо там, на шоссе. Джонни тогда было около восьми лет. Я не мог себе даже представить, что их в машине будет четверо, но они мало что знают о наших ирландских нравах.

Противостояние – нормальное явление в семье Лайдонов.

Я помню Бобби; однажды я пришел домой с работы и увидел жену в дверном проеме с ребенком. У бедного парня все лицо было изрисовано узлами и крестами. Я спросил, что с ним случилось, и почему у него такой глупый вид. «Не обращай внимания! – ответила жена, – заходи в дом!»

Через некоторое время, когда я снова задал вопрос, что произошло, она сказала мне, что Бобби побил ребенка в лифте, потому что тот назвал его ирландским ублюдком или кем-то в этом роде. Бобби схватил его и нарисовал ему на лице узлы и кресты.

Особняки на Бенвиль-роуд – это место, где родился Джонни. Они находятся в самом конце Голуэй-роуд, рядом с футбольным полем «Арсенала». Джонни был помешан на футболе – он и сейчас является фанатом. У нас было мало денег, точнее, их было достаточно, чтобы выжить, но недостаточно, чтобы покупать какие-либо прибамбасы. Поэтому мама Джонни вязала для мальчиков перчатки и шарфы в цветах «Арсенала», в которых они шли на футбольные поля, чтобы увидеть, как играет их любимая команда. Даже сегодня Джон подпрыгивает, когда слышит слово «Арсенал», он любит их. Когда он был ребенком, его реакция, конечно же, была еще более эмоциональной.

Джонни был крепким орешком. Если бы кто-то свистнул его шарф, он непременно свистнул бы чей-нибудь в отместку. Его невозможно было сломать. Если его поставить в угол, он найдет способ, как оттуда выбраться. Он далеко не трус.

Когда Джонни было восемь лет, у него начался менингит. Ему было очень плохо, у него началась боль в затылке, а потом он потерял память. Джонни лечился в больнице Уиттингтона, ему сделали уколы в спину, брали жидкость, чтобы ослабить давление на позвоночник и чтобы она не попала в мозг. Я приходил в больницу по вечерам, так как врачи не могли делать ему уколы в течение дня, поэтому мы привязывали его к кровати и делали инъекции в позвоночник. Я был единственным, кто мог сдержать его. Сегодня Джонни не переносит уколов, и, вероятно, прыгнет в окно, увидев любого, кто попробует сделать ему инъекцию. Более того, Джонни не принимает наркотики, так как панически боится игл. Из-за болей от менингита он терял память и сознание, именно поэтому некоторые события, происходившие в школе, стерлись из его воспоминаний. Как только жидкость попадает в мозг, начинает двоиться в глазах. Когда Джонни вышел из больницы, он не узнавал никого, даже нас, родителей. Он не мог произнести по буквам слово «кот». Поэтому его мама говорила с ним каждую ночь. Лгать не буду, у меня на это терпения не хватало.

Но моя жена не спала ночами, пытаясь вернуть ему память. Мама научила его всему, что знала сама.

Джонни тогда потерял все. Что касается образования, его знания ограничены тем, что рассказывала ему мать. Она была ирландской девушкой с выдающимися математическими способностями. Спустя несколько лет Джон стал очень одаренным и грамотным. Я полагаю, что если ты оказываешься в такой ситуации, как Джонни, тебе придется учить все заново. Пока он не выздоровел, он походил на бледную фарфоровую куклу, и дети в школе, разумеется, не понимая происходящего, дразнили его: «Дурак! Дурак! Дурак!»

Джонни был крайне застенчивым парнем в течение многих лет. Очень часто, если кто-то приходил к нам в гости, он просто убегал наверх. Он предпочитал ни с кем не общаться. Будучи постарше, он немного освоился и уже мог присматривать за другими детьми, если мы с мамой собирались сходить куда-нибудь выпить. У меня есть фотография маленького Мартина, сидящего на коленях у Джонни. Джонни также работал со мной по выходным. Мы вместе ремонтировали машины. Я делал все, что только мог. Мои руки кормили меня. Джонни был таким же, но как только он занялся музыкой, перестал беспокоить себя каким-либо физическим трудом. Он без ума от музыки и слушает ее постоянно, даже во время разговора.

Иногда я работал на строительной площадке в Лондоне, на большом мобильном кране. Я халтурил во всех газовых компаниях и на нефтеперерабатывающих заводах, откуда меня среди ночи могли вызвать на работу. Мне было в некотором роде не до воспитания детей, потому что я находился в режиме ожидания.

Примерно в то время, когда Джон впервые начал слушать музыку, однажды вечером я пришел домой и увидел, что у него длинные волосы до плеч. В тот вечер я сказал ему, что хочу видеть его постриженным, и тогда он пошел и выкрасился в красный цвет.

Я ушел и попытался забыть об увиденном на какое-то время.

А однажды вечером, вернувшись с работы, я застал его наверху за прослушиванием музыки. Он сидел в одиночестве практически круглые сутки. В конце концов, он спустился. Войдя в комнату, поинтересовался: «Ну, пап, как я выгляжу?»

Его волосы были выкрашены в зеленый! Это было презабавно.

У нас тогда был волнистый попугайчик, и он был одного цвета с макушкой Джонни. Я не мог смотреть на него. Мне пришлось отвернуться. Я тогда чуть не умер, но что я мог сказать? Никогда не думал, что такое возможно. Джонни творил то, что находилось за пределами моего понимания!

Англичане очень чувствительны. Джонни был очень тихим и восприимчивым ребенком. Пока он рос, он выбрал для себя музыку, которая его полностью изменила. Предполагаю, что со школьными учителями у него были проблемы. У меня есть основания считать, что если учитель был очень агрессивным, то Джонни изрядно мотал ему нервы.

Как-то раз в воскресенье утром раздался звонок в дверь.

Я открыл ее и увидел на пороге кардинала, или кто там у них еще бывает, из католической церкви. Священник, архиепископ? Он был в красной шапочке, и я сначала подумал, что он еврей. Между нами состоялся следующий диалог:

– Доброе утро! Мистер Лайдон?

– Доброе утро. Он самый. А вы кто?

– Я кардинал.

Я пригласил его в дом, предложил чашку кофе, а потом он сказал, что хотел бы вернуть моего сына в школу. Сначала я не понял, что он имел в виду.

– Вы о чем? Его исключили? – поинтересовался я.

– Совершенно верно.

– Я ничего об этом не слышал, – честно признался я.

Идея отправить Джимми и Джонни в католическую школу оказалась провальной. Моего сына-подростка исключили из школы, он не посещает занятия в течение девяти месяцев, а я даже не в курсе. Я поблагодарил кардинала за информацию, взглянул на жену, затем на сына, и тогда Эйлин сказала мне, что ей не нравится эта чертова школа.

В любом случае Джонни никогда ни с кем не ругался. Я наблюдал за ним, пока он рос. Он был тихим ребенком, пока ему не исполнилось четырнадцать или пятнадцать лет. Вот тогда его и исключили. Он отказывался глотать то дерьмо, которым его пичкали. Он всегда говорил то, что думал, информируя напрямую: «Если вы не принимаете меня таким, какой я есть, то не принимайте меня вообще!»

Таким Джонни является и сегодня.

Если вам когда-либо доводилось видеть огромные строительные инженерные приспособления, то вы имеете представление о том, чем именно я управлял. Джонни помогал мне в работе, направляя кран так, чтобы я ни во что не врезался. Он справлялся с поставленной задачей на все сто. Однажды ему довелось работать на поле орошения. Работа заключалась в уничтожении крыс, а также в том, чтобы удерживать их подальше от кабины.

Мы управляли огромным драглайном с ковшом. Он выглядит как кран, только управление в нем осуществляется ногами. Кабина такого драглайна больше, чем дом. Как только я выполнял маневр и выбрасывал ковш, Джонни направлял меня и контролировал одновременное снижение экскаватора. У меня есть фотография Джонни на крыше драглайна. Он умел управлять этой махиной не хуже меня.

Как-то раз пришлось нам выгребать отстойник. На первый взгляд он был похож на обычное поле, но чем глубже мы копали, тем больше убеждались, что внизу все кишит крысами. Они выбегали буквально толпами. У Джонни как у рукоятчика была задача отпугивать их. Он орудовал огромным острым крючком. Мы выбрасывали ковш, и в этот момент крысы начинали взбираться по тросу на вершину крана. А пока мы спускали ковш и копали почву, крысы бегали вдоль троса. Джонни их отпугивал, отгонял, уничтожал – делал все, чтобы они не взбежали по крану и не напали на меня. Если бы это произошло, они бы меня просто сожрали, поскольку мои руки и ноги были заняты управлением, и я не смог бы от них отбиться. Работенка была адская, но пока Джонни был на каникулах, он хотел подработать, ведь тех карманных денег, которые мы ему давали, не хватало, потому что ему было важно покупать записи. Поэтому я обеспечил ему подработку на тот период, когда он делал перерывы в учебе. Когда я управлял машиной, а Джонни был моим рукоятчиком, то часто бывало так, что я говорил ему: «Я пошел в туалет. Давай, вперед, управляй!»

Суть в том, что ноги на педалях удерживают ковш. Впереди шесть рычагов, вы пользуетесь локтями и вообще всем телом.

Я грузил ковш, после чего запихивал сына в кабину и оставлял его наедине с машиной. Он кричал: «Папа, папа, я тут погибну!»

Когда вы управляете таким краном, ваши мышцы постоянно напряжены. Икры становятся «железными», как у лошади. Джонни тогда было только четырнадцать лет.

«Папа, я сейчас сдохну от боли! Черт возьми! Мои мышцы!»

Но я просто пинал его ботинком по ноге. «Хватит ныть! – приговаривал я. – Давай, рули!» И пинал его, пока он не начинал управлять. Так Джонни всему и учился. Однажды у нас был случай, когда один парень схлопотал сердечный приступ во время аналогичной работы, но на другом кране. Он думал, что у него несварение желудка, но я знал, что это был инфаркт. Мы усадили его в столовой. Джонни был со мной, и я сказал ему, чтобы он пошел и поработал за парня на его машине.

«Но пап, я никогда…»

Я его не слушал. Я закрыл дверь и завел двигатель. Именно так я выработал в Джонни тот подход и к жизни, и к музыке, которым он сегодня известен.

Будучи очень смышленным, он поступил на учебу в колледж «Кингсуй», как и Сид В и шее.

Но Сид был другим. Ему не хватало внимания, и ради этого внимания он был готов абсолютно на все. Посреди занятия он мог внезапно полоснуть себя чем-нибудь острым, вам пришлось бы отвлечься от всего остального и посмотреть на него, на Сида, который ни петь, ни играть, ни делать что-либо еще не умел.

Сид и Джон учились вместе, но Сид откровенно хромал в учебе.

КЭРОЛАЙН КУН: Сид казался открытым, но очень уязвимым. Причиной тому было воистину мазохистское детство. В подростковом возрасте я была такая же, отрешенная от мира. Чаще всего молодые люди типа Сида неспособны противостоять взрослым, которые агрессивно ими манипулируют, и если ты остаешься в подвешенном состоянии из-за своей уязвимости и подверженности манипуляциям, это ведет тебя к саморазрушению.

ДЖОН КРИСТОФЕР ЛАЙДОН: Одежда и стиль всегда имели значение, даже если Джонни носил эту одежду немного иначе, чем остальные. Например, он ходил в школу с длинными волосами, однако учителя были категорически против этого: они были словно типичные сержанты-майоры, без конца отдававшие распоряжения, что и кому носить. Когда Джонни был маленьким, он носил в школу форменный блейзер, который ему очень не нравился. Позже, когда он уже стал известным, я и жена купили ему прекрасный костюм, в том числе рубашку с кружевом. Он сказал: «Мама, папа, так красиво, спасибо!» После этого он отправился наверх, чтобы надеть костюм, а когда спустился, мы увидели, что он порезал его от и до. Мы потратили целое состояние на этот наряд, а он просто срезал рукава с рубашки – все было порвано в клочья. Джонни выглядел как пугало. Он спросил: «Ну как? Что скажете?» Ручаюсь, что на тот момент, если бы у нас в полу была дыра, я бы провалился туда к чертям собачьим.

САНДРА РОДОС: Панк-движение со всей его рваниной и булавками, если его обозначать как творческое направление, родилось на улице. Представители движения на самом деле привыкли проявлять творческий подход ко всему, что было им доступно. Эти люди не стремились быть элегантными, они пошли в совершенно ином направлении. Если бы вы отрезали один рукав совершенно нового костюма с кружевной рубашкой, разорванной на кусочки, и при этом какая-нибудь собака еще и жевала бы эту рубашку целую неделю, это было бы модно и круто, а вовсе не стремно.