Судьба! Верите ли вы в судьбу? Все, что происходит, происходит лишь потому, что вы даете этому предпосылки. Нет такого понятия, как судьба или рок. Для Sex Pistols все казалось невозможным, в том числе и собственная аудитория. В дни расцвета нашей славы кто только не посещал наши концерты – представители всех сословий и группировок. Особенно мне нравился рабочий класс. А вот Малкольм Макларен был не в восторге от этого, потому что его друзей работяги моментально вытесняли в конец зала. Это были дни безумия и хаоса. Но единственное насилие, которое могло приключиться на концертах, – это насилие, исходившее от людей в форме или тех, кто тусовался снаружи.

Обычные же мальчики в ботинках, футбольные фанаты, никогда не требовали жертв. Они держались злобными группами, ходили толпами по улицам, пьяные в хлам и искали приключений на задницу. Их могло быть пятнадцать, а ты один, и они с удовольствием тебя обступали. В 1976 году был пик их так называемой бурной деятельности, но они были слишком заняты драками между собой, чтобы интересоваться кем-то еще. Праворадикалы мутузили леворадикалов. Это было скорее модой, чем серьезным явлением, ведь настоящее движение скинхедов возникло и исчезло задолго до появления нас – между 1966 и 1969 годом. Они были бандой, носившей агрессивную одежду и уйму острых предметов. В семидесятые все это возродилось в другой форме. Они стали выглядеть так же, как и панки, стащив у них образ и добавив к нему «форменную одежду». Мне всегда не нравилась сама идея формы. Если хочешь принадлежать к подобным течениям, то от формы нужно избавляться.

Малкольм владел магазином, в котором продавались различные прибамбасы и неформальная одежда, что, конечно, весьма привлекало подростков, стремившихся обрести декадентский вид. Магазин Малкольма продавал все, что нужно для такого образа.

У меня тоже была вещь из его магазина: облегающая водолазка с длинными рукавами и высоким воротом. Я делал бритвой надрезы на шее и груди, затем вырезал отверстия для сосков, что выглядело круто, хотя и неприлично.

Малкольм как раз «попал в струю». Он смотрел, как развивается эта культура, потому что у него уже был магазин, продававший такой товар, однако ранее его покупателями были только извращенцы с Кингс Роуд. Магазин тогда назывался «Секс». Позже он нашел способ манипулировать этим названием с помощью футболок «Sex Pistols». На них были изображены два ковбоя со спущенными штанами, на картинке они почти что касались своих причиндалов. А прочие парни вообще были голыми. Мерзкая картинка, которая, однако, работала просто отлично. Это были, можно сказать, майки насильников из Кембриджа. Я понимал, зачем он это делает, и знал, что он даже работает с Вивьен Вествуд. Думаю, что именно она и придумала этот дизайн.

БОБ ГРЮЕН: Когда я ходил в мазгазин «Секс», Малкольм продавал брюки с поясом между ног. Как он говорил, это для того, чтобы вы могли связать свои ноги вместе. Но, черт возьми, кому и зачем это делать? Шесть месяцев спустя дети по всей Англии прогуливались по улицам со связанными до колен ногами, и тогда я подумал: «Боже, он все-таки продал это!»

ДЖОН ЛАЙДОН: До «Секса» Малкольм и Вивьен продавали сексуальные прибамбасы разным людям, это были шмотки для жиголо и тедди-боев и отороченные блузки в стиле Дэвида Боуи.

Были также тряпки в стиле пятидесятых – брюки с булавками и крючками и гладкие ботинки. Разрез на брюках был такой же, как в пятидесятые, но под таким углом, что брюки были розовыми, а не черными, а туфли – золотыми, а не коричневыми или синими. Я покупал вещи в магазине от случая к случаю, но они были лишь дополняющими элементами к полному образу. Я находил шмотки в разных местах, что сильно раздражало Вивьен и Малкольма.

КРИССИ ХАЙНД: Вся эта непотребная одежда не должна была стимулировать вас в сексуальном смысле. Это было что-то вроде самоутверждения, якобы мы на две головы выше всего вашего Истеблишмента. У них были футболки с изображениями насильников в резиновых масках, как будто отражающие что-то из культуры, живущей в нас. Поэтому когда дети-панки ходили в майке со свастикой, это не означало, что они поддерживали нацизм или Национальный Фронт садомазохизма. Они просто были подростками, которые говорили: «Идите нахрен!»

ДЖОН ЛАЙДОН: Когда мне было 17 лет, я носил костюмы, в которых соединял два разных элемента при помощи безопасных булавок. Конечно же, на улице за такой прикид из меня выбивали дерьмо. Трудно объяснить, но я всегда имел определенное чутье того, как бомжи одеваются в Лондоне.

Уличные бродяги, оборванцы, люмпены – как хотите, так их и называйте, – имели вкус и умели носить свои шмотки. Если не считать грязь, мне казалось, что они выглядели стильно. Они носили костюмы и шляпы под причудливым углом.

Я даже ощущал некое пижонство и в том, как именно они подавали свою одежду. Это был не «Акваланг», а скорее «Акваскутум».

Мне нравилось, как они носили мешки-вкладыши для мусора. Мне казалось, что они сверкали и блестели лучше, чем кожа. Просто пришей пару рукавов, и получится шедевер. Что я и делал.

«Джон, ты выглядишь как бомж!»

«Даа, пап, стиль что надо!»

В то время мы не представляли собой ничего, просто банда людей, которым было очень скучно. Мне кажется, нас объединило отчаяние. Для нас не было надежды. Это было всеобщее проклятие. Не было смысла искать работу, потому что работа была бы просто ужасной. Выхода не было. У нас не было вдохновения, ни музыкального, ни какого-либо еще, пока мы не запустили группу. До Pistols мы с ребятами прогуливались по улице Кингс Роуд, где люди покупали всякие абсурдные модные побрякушки. И среди них были мы, уродливые монстры. Это был самый модный и фешенебельный центр Лондона.

ДЖОН ГРЭЙ: Когда я и Джон впервые начали бродить по улице Кингс Роуд, мы носили одежду, купленную на блошиных рынках и распродажах, а не кожаные куртки или брюки прямого покроя. Их либо не было в продаже, либо мы не могли себе их позволить. Мы носили расклешенные брюки, которые, на наш взгляд, выглядели довольно нелепо. Иногда мы обменивались брюками с Джоном. У меня не было денег на одежду, поэтому я носил его старые ботинки на платформе и топ от Вивьен Вествуд. Должно быть, мы выглядели странно и неуместно, но мы чувствовали себя нормально, потому что мы сделали все, что могли, из того, что у нас было.

ДЖОН ЛАЙДОН: Волосы мы тоже носили по-особенному, это были частично шипованные прически, частично прически а-ля Зигги Стардаст. Мы покупали много вазелина, особенно Сид. Нельзя было давать ему спать на вашей подушке, потому что на ней могли остаться жирные пятна.

У меня в то время могли быть розовые волосы, которые внезапно становились сиреневыми. Это была краска «Крэйзи Калэ», и ее цвет не соответствовал заявленному на упаковке.

Сначала такими «модными» изысками страдали только мальчики, девочки подобным не занимались. Вы знаете, какие они, эти девочки, они хотят выглядеть красивыми, чтобы потом работать секретаршами. Однако постепенно они к нам присоединились. Первыми стали представительницы Bromley, а также Siouxsie and the Banshees и тому подобные. Они просто очень хотели выглядеть модно. Ранее они были ближе к утонченной элегантности Roxy Music, и в конце концов им это надоело, поэтому они начали использовать в качестве предметов гардероба рыболовные сети, а мы – пластиковые вкладыши для мусорных баков. Название Bromley было позаимствовано у одного пригородного паба в Южном Лондоне. После концерта Pistols они пригласили всех нас на домашнюю вечеринку. Для меня она закончилось как дискуссия, в то время как остальные танцевали под своего дурацкого Боуи. Мы обсуждали, как следует подходить ко всему этому, как стоит себя позиционировать. Я не согласен, что это был какой-то план. Мы определенно указали окружающим направление, но, конечно, противостоять моде тоже стало модным течением. Тогда и пришло время продолжать или что-то менять.

КЭРОЛАЙН КУН: Это был первый раз, когда в панк-движении женщины выступили равными партнерами мужчинам. До того времени женщин-скинхедов или тэдди просто не было.

Еще интереснее было видеть женщин, стоящих бок о бок с мужчинами. В контексте того, чем мы занимались, для меня это был огромный шаг вперед. Лично я считаю настоящим прогрессом исчезновение эти мерзких женщин-хиппи, которые только и делали, что вышивали. Джонни Роттен использовал свои собственные булавки, скреплявшие его одежду. Женская работа больше не требовалась. Джонни Роттен разрывал одежду, потому ему не надо было идти домой и просить любовницу ее зашить.

ДЖОН ЛАЙДОН: Панк начинался вовсе не с музыки. Берни Родс заметил меня в моей футболке «Я ненавижу Pink Floyd» на Кингс Роуд и попросил меня вернуться чуть позже, ночью, чтобы встретиться с Малкольмом, Стивом Джонсоном и Полом Куком в пабе на Кингс Роуд. Я не собирался идти один. Я мог бы пойти с Вублом, но пошел с Джоном Грэем. Черт, тогда все это выглядело для меня как подстава. Майкл спросил меня, хочу ли я быть в группе, я понял, что они, должно быть, шутят, причем очень цинично. И это действительно разозлило Стива. Он был немного агрессивен и не слышал, что я говорил. Пол же просто сидел и все время ухмылялся. Когда паб уже закрывался, Берни Родс, наконец, решился и сказал: «Давай вернемся в магазин и посмотрим, сможешь ли ты что-то исполнить или сымитировать несколько песен!» Я возразил, что имитировать я могу, но выдавить из себя хотя бы ноту у меня не получится. Я знал наизусть песни Элиса Купера, но что слушал Малкольм, я понятия не имел. В его репертуаре была музыка шестидесятых, которую я не переваривал. Я мог имитировать лишь песню «18» Купера. Но Малкольм что-то увидел во мне, хотя Пол до последнего думал, что он прикалывается. Стив же был взбешен и постоянно причитал: «Я не буду работать с этой гребаной телкой! Он же вечно ноет и злится!»

СТИВ ДЖОНС: Я впервые встретил Джона в магазине Макларена. Он пришел с зелеными волосами. Мне показалось, что у него было интересное лицо. Мне нравилось, как он выглядел.

На нем была майка «Я ненавижу Pink Floyd», скрепленная булавками. В нем было что-то особенное, и как только он начал говорить, мы сразу оценили тот факт, что он чертовски умен.

ДЖОН ЛАЙДОН: Я признаю, что вел себя как козел, когда впервые встретил Стива и Пола, я правда тогда очень нервничал.

Они создали эту ситуацию, а я не знал, чего они от меня хотели. Они не дали почти никаких объяснений. Когда мы сидели в «Робаке», они просто смотрели на меня, и было ужасно ощущать этот пристальный взгляд. Я настолько чувствителен и чужд лжи, что если вижу нечестную игру, становлюсь жутким хамом. И другие представители Pistols определенно не были честны со мной в ту ночь. Они были высокомерны, чванливы и жутко гордились своей маленькой уютной группой. И они не хотели менять ничего, если это могло хоть как-то угрожать этой группе. Мое отношение к этому было аналогичным: «Нет, так нет, мне тоже оно не надо, катитесь в ад!» Стив был зол и раздражен, потому что думал, что Пол уже сформировал в своем сознании очередную группу и то, как именно она должна звучать – как Род Стюарт и The Faces. Такой рок-н-ролльчик, знаете ли. Я сказал им, что это дорога в никуда, слишком много подражателей уже делали что-то похожее. В любом случае, это было скучно, а мое отношение к музыке было совершенно противоположным. «Нет, – отрезал я, – я не буду пародировать Maggie May!» Но Стив не сдавался. Он был заинтригован, хотя не мог понять, почему я не иду ему навстречу в этом отношении.

По этой причине он воспринял меня неправильно, но я, признаюсь честно, вовсе не пытался ему угодить. Я был бы рад сказать что-то вроде: «О, да, я так и планировал!» Но это было не так. Тогда я ушел из бара крайне разочарованным. Это была одна из самых странных встреч в моей жизни. Мне не хотелось бы когда-либо снова пройти через подобную чушь. Все мои друзья очень отличались друг от друга. Один мог быть хулиганом, другой ханжой, но все они были преданы своим идеалам. Меня всегда можно было найти там, где происходило безумие.

Большинство моих друзей звали Джонами – Джон Грэй, Вубл, Вордл. Казалось, этим именем помечали всех чокнутых детей, которым суждено было стать индивидуалистами.

РЭМБО: До того, как появился Зигги Стардаст, у нас в качестве эталона был «Заводной апельсин». Как только вышел этот фильм, все сразу стали одеваться как его главный герой. Мы носили белые котелки, практически у всех, кто поддерживал «Арсенал», были комбинезоны. Мы уже были в строю, но потом вышел фильм и задал еще одну модную тенденцию. Когда мы играли в «Тоттенхэме» у всех, кто поддерживал «Арсенал», был пунктик на «Заводной апельсин». Можно было написать слово «Арсенал» на обратной стороне комбинезона, либо имя менеджера команды. В те дни мы носили красные шарфы и ходили с тростью, пока не надоест.

Но зонтики были проблемой: фанаты «Арсенала» из Бетнал Грин тоже одевалась в комбинезоны. А поклонники команды из Борхэм Вуд все как один имели татуировки. Фанаты из Нью Касл же одевались, как Элис Купер, носили черный макияж и экипировку. А те, кто из Ман Юнайтед, одевались, как Дэвид Боуи.

ЗАНДРА РОУДС: Панк был антидизайнерским движением.

Да и вообще разве панк-движение не является продолжением фильма «Заводной апельсин» Стэнли Кубрика, который появился немного раньше? Это антикоммерциализация, и в зависимости от того, с какой стороны пропасти вы находитесь, вы воспринимаете это или как дизайнерское, или как антидизайнерское движение.

РЭМБО: Каждый воскресный вечер мы встречались группами на фоне пейзажей Вест-Энда. Цезарь постоянно приходил с вешалкой для пальто. Он брал вешалку, сгибал ее, после чего поднимал и просовывал внутрь голову. Юлиус видел «Заводной апельсин» двадцать раз, я – где-то восемь или девять. Каждый смотрел его хотя бы по паре раз точно.

ДЖОН ЛАЙДОН: Находились ли Sex Pistols под влиянием персонажей фильма «Заводной апельсин»? Конечно нет! Фильм Стэнли Кубрика сосредоточен вокруг менталитета банды, а не индивидуальности. Все выглядели и думали одинаково. Все четыре Джона никогда не интересовались этим фильмом. Мы, скорее, выглядели, как Банда Пинки из «Брайтонского леденца» Грэма Грина. Вот почему эта книга настолько увлекательна для меня. Она сильно отличается от других книг, она очень странная. И при этом она не объясняет, как Пинки, будучи настолько молодым, мог собирать вокруг себя столько странных ребят куда старше его. Я общался с людьми, которые без конца спорили со мной. Это был постоянный вызов. Ассоциировать друг с другом «Заводной апельсин» и панков было бы слишком просто. Это аналогия, она уже готова и упакована, но это не реальность.

СТИВ ДЖОНС: Каждый утверждает, что сказал свое слово в музыке. К примеру, Малкольм не имел права голоса в том, что касалось музыки, но тогда каждый говорил, что имел. Джон утверждает, что он сделал все. Но каждый из нас сыграл свою роль, и это создало Sex Pistols такими, какими они стали. Каждый по отдельности может сказать, что он что-то сделал, но все равно нужна команда. Я также думаю, что это сработало, потому что мы все были настолько разноплановыми.

ДЖОН ЛАЙДОН: В конце концов репетиция была назначена.

Я договорился встретиться со Стивом и Гленом, и никто из них не явился и даже не позвонил. На следующий день я связался с Малкольмом и послал его к черту. А потом они позвонили мне и попросили о встрече через неделю, чтобы назначить другую репетицию. Через две недели я снова переехал из Финсбери Парка, и они пытались связаться со мной через моего отца. Когда мы встретились в следующий раз в пабе, они извинились. Именно Малкольм приложил усилия, чтобы соединить нас, в то время как Стив и Пол все еще не шли на контакт. Думаю, что болезненное любопытство все-таки взяло верх. Я был заинтригован, и плюс такая настойчивость тешила мое эго.

Я приехал на метро. В студии я чувствовал себя еще более неловко, чем на первой встрече. Стив меня презирал. Мы вместе поднялись вверх по ступенькам на второй этаж небольшого паба в Чисвике. Там не было звукоизоляции, просто казалось, что стены сделаны из картона, вокруг стоял запах несвежего пива. Первый день прошел ужасно, это было так неловко, у нас даже не было подходящей звуковой системы, мой голос исходил из гитарного усилителя. Я не мог удержать ноту своим тоскливым мертвым голоском. У меня не было понятия, как петь мелодии. Даже когда я играл дома записи, я никогда не пел вместе с ними. Я никогда не мог сравнить себя с Элвисом Пресли или The Beatles, так как мысль о том, что я могу стать певцом, никогда не приходила мне в голову. У меня было мало музыкальных героев. Однако идея погрузиться в атмосферу этой группы заинтриговала меня, поэтому я действительно настаивал на работе. Мы начали ежедневно репетировать, чтобы увидеть, как мы будем прогрессировать после недели репетиций.

В этот момент Глен Мэтлок уперся рогом и решил уйти. Пол тоже сдался – он не видел в этой затее никакой надежды. Стив вернулся, потому что я уже к тому времени писал тексты песен. И тогда он сказал: «Давайте дадим ему шанс!» Никто из них никогда не писал песен, поэтому они решили, что я могу быть им полезен.

Трудности начались, когда они попытались превратить меня в кого-то типа участников Bay City Rollers. Мол, будь милым, сладким и пой, пой старые песни, которые, конечно же, я петь не хотел. Я вцепился зубами в свою идею, а если я во что-то вцепился, то уже от этого не откажусь.

Даже если придется воевать. Мне кажется, моей основной мотивацией было именно презрение. Я решил не давать этим придуркам шанса командовать мной. Я мог доказать, что я лучше их. Я знал, что они не могли писать песни, потому что когда я попросил показать, что у них есть, они вообще ничего не могли мне предоставить, даже трех связных предложений. Это было грустно, ведь они говорили мне, что репетируют два года. Поэтому я стал предлагать собственную лирику. Почему бы не спеть об анархии? Возможно, это было связано с тем, что я много об этом читал, потому что других причин не было. «Деструктивный» элемент вписался довольно хорошо, многие люди и сейчас считают, что Sex Pistols – абсолютно отрицательные персонажи. Согласен, и что, черт возьми, с этим не так? Иногда самые позитивные вещи, которые происходят в скучном обществе, как раз и являются самыми негативными. Это помогает. Если ты не можешь выражать негатив, ты слаб, так что не лезь со своей точкой зрения. Всегда нужно придерживаться своих идеалов до конца.

ДЖУЛЬЕН ТЕМПЛ: Первоначально меня привлекли свирепость и оригинальность Pistols. Но не как музыкантов, скорее, они подкупили меня отношением, которое демонстрировали. Можно принимать лишь одну сторону, если вы говорите о Sex Pistols и их важности. Они были больше, чем просто группа. Это было театральное представление. Шокирующий, круто спроектированный театр. Невероятная злость, пробуждавшая силу, уходящую корнями в годы задолго до появления рок-н-ролла.

КЭРОЛАЙН КУН: То, что Джонни делал в Pistols, было драматической яростью, которую всегда неправильно понимали.

Я определяла Pistols как театр ярости. Сцена была прекрасным местом, чтобы выразить агрессивные эмоции, что, однако, привело к ошибочному представлению о том, что панк был жестоким. Но причина в том, что в панк-движении насилие кроется совсем в другом. Это не имеет ничего общего с сутью того, чем является панк. Джонни больше всего нравилось выражать ярость в формате рок-н-ролла.

ДЖОН ЛАЙДОН: В то время Ник Кент, британский журналист, время от времени играл с группой. Так сказал мне Стив. Они никогда не делали его участником коллектива, хотя он считал себя таковым. С той поры он не написал обо мне ни одного доброго слова. Когда я пришел в группу, я взглянул на него и сказал: «Нет, этот должен свалить!» Они ответили мне, что он и так не в группе, так или иначе, они никогда не писали ни одной песни вместе.

Я знаю, что окружающие часто говорили о Глене как парне с сочинительским талантом и мелодичностью, говорили, что без него нам не удастся написать ни одного хита. Черт возьми, кого волнуют хитовые синглы? Это неуместно и, кроме того, лживо. При всей мелодичности Глена, он не так уж и много успел сделать до того, как ушел, не правда ли? Я не думаю, что люди в полной мере понимают, что в группе все должно быть гармонично и целостно.

СТИВ ДЖОНС: Мэтлок определенно был неплохим музыкантом, было легче, чтобы Мэтлок был в группе, но им не нравился он как человек. Он был таким хорошим мальчиком, таким чистым, выглядел так, как будто никогда не выходил из дома, не поев. Его всегда кормили, за ним ухаживали, что в принципе нормально.

Но когда ты в группе с кем-то таким, он тебя раздражает. У него было такое помпезное лицо, по которому хотелось съездить. Глен постоянно пытался показать мне свои сложные аккорды, что бесило меня еще больше. Мне не были интересны его аккорды а-ля The Beatles. Я не мог играть то, что он пытался показать мне. Если бы мы играли эти аккорды, мы бы звучали как Dr. Feelgood или еще какая-нибудь из подобных групп.

ДЖОН ЛАЙДОН:Первая песня, которую я написал для группы, так и не была выпущена. Это была песня о Мэнди, которая хотела убить своих родителей. Название скучное, а сюжет потрясающий.

Едва ли я помню текст, но он звучал так, будто на ковре кровь… Кровь на лестнице, и у дорогуши Мэнди кровь на волосах! Это была такая чушь, что Глен не мог с этим справиться: «Почему нужно, чтобы все было так негативно?» Поэтому мы стали играть каверы типа What you gonna do about it?

Я был в очень смешанных чувствах, когда услышал свой голос из динамика. Это был просто мрак. Я думал, что обречен. Мне пришлось по-настоящему работать, однако было приятно, что группа все же решила продолжать. До сих пор не понимаю, как они могли быть настолько отчаянными, что решили мириться со мной. Ведь это было все равно, что пытаться научить глухого общаться с немым.

Стив играл плохо, потому что сам еще только учился. Он постоянно отставал по времени и по тональности. Но я, кстати, вовсе не возражал. По мне так это было весело. Мне это нравилось.

Я никогда не стоял так близко к электрогитаре. Мощь, исходившая из усилителей, наполняла меня энергией. Чем ужаснее был звук, тем веселее мне было.

СТИВ ДЖОНС: Я не знал, как играть на гитаре, но как только мы пригласили в группу Джона, мне пришлось учиться играть по-настоящему. Я просыпался утром в нашей студии на улице Денмарк, брал свою черную красавицу и играл на ней Игги Попа и первый альбом New York Dolls. Я слушал их снова и снова и продолжать играть. Я связывал эту игру с тем, что мы репетировали прошлой ночью, но едва ли я научился соединять аккорды, чтобы играть песни. Я добавил немного элементов игры Чака Берри.

ДЖОН ЛАЙДОН: «Фанхаус» Игги Попа и The Stooges был моим типом музыки. Их звук был близок к тому, чего я хотел добиться.

С басовой линией Глена происходило что-то прикольное. Реально классно. Пол играл абсолютно так же с первого дня, как я его узнал, и играет так до сих пор. Он не изменил себе. Все как Чарли Уоттс – «Бум, Та, Бум, Та». Он всегда играл одинаково, но у меня претензий не было. Он был настолько стабилен, что мы могли на него рассчитывать. Хаос сам выстраивался. Но я не думаю, что это свершилось бы, если б не было Пола. С самого начала я решил, что если бы не было ни Пола, ни Стива, то и смысла во всем этом тоже не было бы. Я не хотел иметь дела с другими людьми. Как я уже говорил, здесь либо плывешь, либо тонешь. Я не чувствовал себя фронтменом. На самом деле я был скорее человеком из тыла.

Я все еще работал над своими движениями на сцене. Требуется много времени, прежде чем ты дойдешь до того момента, когда начнешь выкладываться перед людьми. А я был стеснительным.

Следующий шаг был провалом. Сама идея провала приводила меня в шок. Я не даю людям расслабиться. Да и почему я должен? Я проверяю людей. Я вовсе не говорю, что могу легко всем понравиться. Я пытаюсь узнать, зачем они пришли и чего они хотят. Мне не нравятся люди, которые с легкостью проглатывают все, что суют им в рот. Если бы стать частью Sex Pistols было так легко, то мне не было бы это интересно. Но это было очень сложно.

Я заставил их ненавидеть меня. Это стоит того, чтобы побороться за место.

Малкольм убедил их, что я выгляжу как часть команды, хотя с их стороны были некоторые сомнения.

КРИССИ ХАЙНД: Малкольм признал в Джонни Роттене поэта. Целью Малкольма было заставить людей шевелиться. Он пытался сделать это со мной и несколькими разными группами, которые он продвигал. Его идея и то, что он пытался воплотить, не могли стать реальностью, они не были очевидны, и вряд ли кто-то еще попытается это сделать.

ДЖОН ЛАЙДОН: Я был необычным – очень худым с прической в виде шипов. Я носил то, что позже стало панк-модой: порванные рубашки и булавки. В группе никто не знал, где именно я взял этот образ, они не могли провести какие-то ассоциации с кем-то конкретным. Именно я переделал все эти ужасные звездные образы, собирая кусочки и складывая их вместе. Я брал футболку Pink Floyd и переделывал ее. Когда вы добавляете слова «Я ненавижу» к надписи, то футболка сразу приобретает иной смысл. Тогда все носили брюки-клеш. Не существует способа, с помощью которого вы могли бы запихнуть меня в эти брюки. Вспомните все те старые мужские костюмы времен Второй мировой войны, которые были у них в магазине подержанной одежды. Вот эта одежда мне нравилась. Чем больше и мешковатее, тем лучше. Но когда покупаешь такие старые вещи, они имеют тенденцию буквально распадаться на части. Булавки были не декорацией, а необходимостью. Они были нужны, чтобы рукава не отваливались.

БОБ ГРУЭН: Вернувшись из Нью-Йорка, я просто заметил, что разница между модой из Америки и Англии очень большая. Нью-йоркская сцена выглядела очень суровой. Ричард Хэлл начал носить рваные футболки.

Как я понимаю, это наследство от какой-то бывшей подруги, которой старик Ричард задолжал денег. Она разозлилась и разодрала его одежду. От отчаянья, не зная, что надеть, Ричард соединил дыры булавками, а затем это стало его стилем.

Но самое смешное, что я видел на Ричарде, когда он прогуливался по Лоуэ Ист Сайд, – футболку с надписью по центру «Пожалуйста, убейте меня!».

ДЖОН ЛАЙДОН: Когда я репетировал с Pistols, я чертовски много двигался. Я ненадолго вернулся в дом старика, появлялся там на короткое время и исчезал на долгое, так нам было легче выносить друг друга. Он попросил меня вернуться, потому что видел инцидент на Хэмпстед. Тогда он сказал: «Мой сын так жить не будет!»

Я столкнулся с ним на улице. И он, и моя мать хотели посмотреть, на что я живу и где. Поэтому я пригласил их к себе. Это произошло спустя долгое время после того, как я бросил школу.

Я показал им все, как было. Но они были слишком впечатлены. Однажды ночью они пришли ко мне и чуть не умерли. Вокруг меня сидела куча людей, грязных, оборванных и причитавших:

«Мы обречены, жизнь – дерьмо!»

Сид жил там со мной, и они были знакомы уже тогда. Во время учебы в колледже он приходил практически каждый день, мой старик считал, что Сид был тупым, как пробка. Обычно он появлялся в каком-то новом наряде жертвы моды и выглядел в этом прикиде до ужаса нелепо. Им также не понравились девчонки, с которыми мы тусовались в одной компании, они сочли их чертовыми уродицами.

Я показал им все:

– Это моя комната!

– Где кровать?

– Ее нет, я сплю на полу!

Это была ложь, конечно, я спал на матрасе по соседству. Но я люблю сочувствие. Мой отец пожалел меня и разрешил вернуться, пока я не разберусь со своими делами. У меня не было сомнений по поводу возвращения, поскольку мой проигрыватель был единственной их вещью. Зато у меня были маленькие музыкальные драгоценности, которые я проигрывал. Тадо Мадо Кэна. Это было потрясающе. Мой любимый Bitches Brew от Майлза Дэвиса. Мне нравился этот альбом. Когда у меня появлялись деньги, я шел в магазин пластинок и выбирал там то, что нравилось. Мне нравилось, что не было никаких рисунков. Это всегда непредсказуемо. Потому как, если ты видишь фотографию группы на пластинке, то уже знаешь, какая будет музыка.

Я не мог жить дома. Все было хуже некуда. Песню God Save the Queen я написал за кухонным столом, который стоит там и по сей день. Я написал ее однажды утром, ожидая, пока мои запеченные бобы будут готовы. Я написал стихи за один присест и пошел прямо в репетиционную студию.

Я показал текст своим коллегам по группе. Музыка уже была, и я просто наложил на нее слова. Глену это совершенно не понравилось. Он был уверен, что это чистое зло. «Ты не можешь такое петь! Нас убьют!»

Но это того стоило. Никто никогда открыто не заявлял никаких мнений о королевской семье за столь долгое время – и мне было более чем приятно стать первым. Я долго думал об этом. Так я пишу большинство своих песен. Нет какого-то установленного формата. Я долго думаю, прежде чем взять ручку и бумагу. Когда я готов, я сажусь и пишу одним махом весь текст. Это больше похоже на открытое письмо, чем на песню, и все это превращается в жестокую конфронтацию. В этом есть своеобразное величие. Запись, конечно же, выстрелила, потому что многие люди чувствовали то же самое, что и я. Совершенно бессмысленно было пытаться убедить Глена, что эта песня не фашизм, что она на самом деле против фашизма. Может быть, он решил, что я действительно хотел спасти королеву и ее фашистский режим. Что ж, я уверен, что королева моих попыток не оценит.

Но я знаю, что не получал бы больше удовольствия, если бы сидел и думал о том, как именно я смогу их всех сегодня выбесить. Какой занозой в заднице я, должно быть, являлся. Хотелось бы делать это сознательно, но это было совсем не так.

Я получил имя Роттен, потому что у меня были зеленые зубы. Этот псевдоним придумал для меня Стив, который однажды крикнул: «Эй, ты, гниль!» Так он и говорил. Это было и оскорбление, и нет. У меня со Стивом не было серьезных конфликтов. Думаю даже, что между нами было некое уважение, потому что я и впрямь его бесил.

СТИВ ДЖОНС: Мне не нравилось, что мне придется работать с этим парнем. В то время я выступал с Родом Стюартом и The Faces, и Джон совершенно не был таким, как они. Он заставлял меня чувствовать себя неловко, и я думал, что его отношение ко мне было таким же стремным, как он сам.

ДЖОН ЛАЙДОН: Мы репетировали в «Чисвик». После этого мы использовали в качестве репбазы место под названием «Тин Пэн Аллея» на Тоттенхэм Корт Роуд. Раньше там играла группа, которая потом распалась, они назывались Badfinger. У них была репетиционная студия из двух комнат, которую Малкольм арендовал и в конце концов выкупил. Я знаю, что она обошлась для него дешево, потому что там даже не было туалета. Он не особо потратился.

БОБ ГРУЭН: Когда я впервые встретил Джонни Роттена, он лечил больное горло. Однако Малкольм все же хотел, чтобы я устроил фотосессию для группы. Они уважали меня, что казалось странным, поскольку я был уверен, что они не уважали никого. Им нравилось то, что я работал с Cream и Rock Thin. Они казались единственными музыкальными журналами, которые, кажется, имели чувство юмора. Оба журнала не особо беспокоились о музыке и предпочитали веселиться.

ДЖОН ЛАЙДОН: Я вовсе не думаю, что Pistols были нигилистичны. Мы абсолютно не стремились к смерти. Но едва ли это можно назвать нигилизмом. Наоборот, мы предлагали альтернативу, а не только анархию ради анархии. Мы были антизвездной группой.

Именно гламур Малкольма и магазин Вивьен «Секс» в сочетании с творчеством группы – это то, что меня увлекло. Я без конца торчал в магазине Вивьен. Это было самое радикальное место в Лондоне. Бизнес особо не шел, потому что это место привлекало извращенцев, фриков, старых хрычей и людей с психическими отклонениями. Но в моей жизни, кроме этого магазина, больше ничего не происходило. Я ушел из дома, из колледжа, отовсюду. Оставалось только ненавидеть Pink Floyd.

РЭМБО: Мы тогда носили одежду марки Pringle, а Пол Янг внезапно превратился в панка. В этом образе он все еще выглядел умным малым. Он и Энтони Инглиш носили неформальные брюки, а Джон порой был похож тедди. Он иногда делал подобные прически, однако таковым не являлся и, скорее, выглядел, как озлобленный тедди-бой.

ДЖОН ЛАЙДОН: Раньше Вивьен Вествуд была кем-то, кого я мечтал любить, я никогда не мог вступить в борьбу с ней. Она не нравилась мне, да и меня она не особо любила и всегда давала понять это открыто, потому что я был слишком умен. Мной нельзя было управлять, я все равно не надену то, что она хочет. У нее был свой образ рок-н-ролльной звезды, отличный от моего. Я не был таким, каким она хотела бы меня сделать. Она обижалась, что я не плясал под ее дудку, и это завело ее в тупик. Мне не нравились ее друзья и ее отношение.

Я помню, как мы с Вивьен как-то раз пошли в пиццерию. Я соврал, сказав, что никогда не ел пиццу, и она была абсолютно уверена, что так оно и есть. Забавно, подумал я. Она заказала самую странную пиццу в меню. Каперсы, зеленые оливки и анчоусы.

«Что это, черт возьми, такое? – спросил я. – Как ты ешь это?»

Она продолжила нарезать дольки, передала мне кусок и сказала: «Кстати, вкус у оливок особенный, вначале он может не понравиться!» После этого она выдала все то, за что к ней может возникнуть неприязнь. Она продолжала болтать и так не поняла, что именно мне не понравилось. Когда я увидел ее интервью по телевидению, то у меня возникло такое же чувство, как тогда в пиццерии. Она не понимает, искренне не понимает, что над ней смеются люди. Она совершенно глупа. Точнее, не слишком обременена интеллектом и напоминает стремного профессора из колледжа. В таких обстоятельствах ее и встретил Малкольм. Она была учительницей.

Однажды я купил свитер-поло в ее магазине. И знаете, несмотря на то, что мы из Sex Pistols, нам пришлось заплатить за покупки полную цену. Мы, конечно же, сделали это, и этот грабительский свитер стоил сорок фунтов. Когда я надел его, Вивьен взбесилась: «Ты что, не понимаешь? Его так не носят!» Но я заплатил за этот свитер, поэтому мог делать с ним все, что хотел. Я надевал его лишь на одном концерте, поддерживая Иэна Дьюри и The Blockheads.

Я чуть не умер от обезвоживания, потому что в этом дурацком свитере мне было очень жарко. Я не мог справиться с этим. Как же это было глупо и смешно, но Дьюри был более чем впечатлен. Полагаю, ничего хуже он не видел.

Крисси Хайнд и я стали друзьями. Одна из причин, по которой я начал тусоваться с ней, заключалась в том, что Малкольму и Вивьен она не нравилась. И этого было достаточно, чтобы заинтриговать меня. Крисси была трудной девочкой, она играла на гитаре и прыгала между Акроном, Огайо и Лондоном. Она была женщиной без страны. Она жила в Париже до того, как приехала в Лондон побродить по магазину «Секс» со своей подругой Джуди Нилан. Крисси поссорилась с Вивьен Вествуд, потому что Вивьен, очевидно, поссорилась с Джуди из-за ничего. Внезапно и Крисси попала под раздачу, но это как раз в ее стиле. Прочь из магазина!

«Пошли отсюда! – говорила Вивьен, указывая на дверь, – проваливайте!»

КРИССИ ХАЙНД: Однажды я пришла в магазин, и Вивьен спросила: «Крисси, что ты делаешь здесь, я думала, что ты уехала во Францию!»

«Я уезжала, но вернулась!»

«Я хочу, чтобы ты покинула мой магазин, – закричала Вивьен. – Ты – маленький гадкий кусок дерьма!»

Я никогда не знала, почему они злятся на меня. Я не видела ее с того момента, пока десять лет спустя она со мной снова не заговорила и мы не смогли заново наладить отношения. Я всегда с восхищением смотрела на Малкольма и Вивьен, пока не задала себе вопрос, а почему, собственно, я должна им нравиться? Может быть, я действительно кусок дерьма. Посмотрите на мою одежду.

У меня нет стиля. Но с другой стороны, я была девушкой, которая увлекалась музыкой. Вивьен была потрясена, когда увидела, что я играю на гитаре: «Ты действительно можешь выжать из этого дела звуки, да? И ты не больная на голову?» Они все были удивлены, что такая отщепенка, как я, на самом деле могла сделать что-то.

ДЖОН ЛАЙДОН: Яне мог заставить Глена или Стива научить меня управляться с инструментом, поэтому Крисси предложила дать мне уроки игры на гитаре. Мы сидели на траве и вместе осваивали акустическую гитару.

Я знал, что это сильно раздражало Вивьен, которая при каждой возможности вопила, чтобы Малкольм выкинул меня из группы. Она чувствовала, что я, должно быть, не в порядке, потому что болтался с Крисси Хайнд, «этой сукой из ада, которая настроила Вивьен против».

КРИССИ ХАЙНД: Малкольм разозлился, когда узнал, что я пытаюсь показать Джону, как играть на гитаре. Разозлился! По словам Малкольма, Джон не должен быть слишком занят гитарой, он должен быть поэтом, и Малкольму не нужно, чтобы кто-то вроде меня вмешивался. Но несмотря на это, когда я встречала Джона на «Клэптом Коммонс», мы садились рядом и я пыталась показать ему, как играть. К сожалению, он был левшой, и все шло к чертям, но я была полна решимости, а он хотел учиться, однако все же потерял интерес, хотя и желал стать хоть немного более музыкальным. Возможно, когда-то Джон начнет играть на гитаре, и это поможет ему писать песни. Я также показывала ему Бхагавадгита и пыталась заинтересовать его моими маленькими духовными поездками. Джон любил красивые красочные картинки, ему нравились яркие цвета. Минимализм никогда не привлекал его, он больше ценил буйство красок. Конечно же, это не вписывалось в видение Малкольма и Вивьен. Они не пускали людей в свой внутренний круг. Малкольм, возможно, боялся, что я буду влиять на парней музыкально.

ДЖОН ЛАЙДОН: Когда я начал приводить на наши концерты Сида, Вивьен тут же воскликнула: «Избавьтесь от Джона!

Сид лучше справится, потому что Джон тусуется с этой паршивой Крисси Хайнд!» Это тот тип ребячества, который был характерным для Малкольма и Вивьен. Мне тогда было всего лишь семнадцать или восемнадцать лет, и я думал: «Боже, это же старички, им же всем за тридцать! Поэтому, конечно, они должны лучше разбираться в жизни, чем я».

Затем я оставил работу в игровом центре, и в это же время Pistols начали репетиции, а Крисси устроилась домработницей. Сид получил работу первым сразу после того, как поработал в Hills, ресторане здоровой пищи. Мне никогда не нравилось убираться в офисных зданиях. Там пропадало слишком много вещей, и хозяева указывали на меня пальцем, пока Сид стоял в углу, невинно хлопая глазками. Крисси нашла другое агентство, которое специализировалось на уборке жилья. Мы работали вместе только один раз. Это был ад на Земле. Я обычно работал на старых, седых стерв, напыщенных и разряженных в пух и прах. Подобных теток в Англии был переизбыток, и обычно они были не замужем. Агентство давало мне адрес, я шел, стучался в дверь такой женщины.

«Добрый день!» – говорил я.

«Аррррггх», – слышал я в ответ.

В тот момент я выглядел дико, в особенности всех пугали мои зеленые волосы. Но эти старые воинствующие бабки с окрашенной в фиолетовый цвет сединой были убеждены, что я непременно что-нибудь стащу. Поэтому они преследовали меня и тыкали пальцем в пятна и пыль.

Я отчаянно зарабатывал деньги на жизнь. Я заправлял кровати, стирал, мыл кухни, чистил дом. Обычно это была работа на целый день, которую они хотели, чтобы я выполнял за час, потому что они постоянно кого-то ждали в гости на чай, а потому «эй, ты, ну-ка поставь чайник!»

Не сказать, чтобы я получал нормальные деньги. Меня от всего этого невыносимо тошнило. Они были такими коровами и вели себя невероятно мерзко, особенно по отношению к парням, которые им не нравились.

КРИССИ ХАЙДН: Моя работа заключалась в том, чтобы ходить по домам и предлагать услуги уборщицы или домработницы.

Не думаю, что я продержалась бы долго. В колледже Святого Мартина все мы были на грани нищеты, поэтому помогали друг другу, как могли. Я была единственной, кто не жил с родителями, Сид жил со своей мамой и часто приговаривал, что мы всегда можем пойти к ней покурить наркоту.

ДЖОН ЛАЙДОН: До Sex Pistols вся музыка вокруг была очень серьезной, исполнялась только академиками, выпускниками университетов. Однако она была лишена какого-либо настоящего интеллектуализма. Там не было какой-то глубокой идеи или мысли, зато преобладала таинственная, мистическая составляющая, что казалось мне глупым и далеким от реальности.

Как, черт возьми, мы должны были относиться к этой музыке, если жили в муниципальных домах? У нас не было денег, не было работы, не было ничего. Поэтому Pistols и выражали злость и ненависть от лица всего рабочего класса. Я не думаю, что какие-то другие музыкальные жанры выражали нечто подобное ранее.

Рэп был тоже создан как выражение злости, причем искренней, но позднее он продался шоу-бизнесу и стал подчиняться его законам, которые, как известно, ориентированы на заработок денег. Rolling Stones жили в лачуге, но разве Мик Джаггер был не из богатой и благополучной семьи? До Pistols все эти люди просто сами выбирали себе такой образ жизни. Быть выпускником экономического факультета, живущим в лачуге, и действительно быть бедным не одно и то же.

КЭРОЛАЙН КУН: В шестидесятых годах именно рок-н-ролл служил классовой политике контркультуры и, следовательно, способствовал расколу системы. Попытка Мика Джаггера придать своей речи особый акцент, который был бы близок к рабочему классу, окончилась провалом. Он думал, что быть рабочим классом – значит быть тупым, но при этом гордиться принадлежностью к английской классовой системе.

Меня в буквальном смысле выпихнули в этот мир. Я уверен, что не только окрашенные волосы были проблемой, что волосы – лишь капля в море, которая вызвала шторм. Моя мать, когда мы встречались, всегда поддерживала меня. Она согласилась, что то, что я иду своим путем, – это правильно. Тогда я чувствовал себя так, будто на меня наплевали. Оглядываясь назад, могу сказать, что не так-то просто мне все давалось. Но я уверен, что дать мне возможность выйти в одиночное плавание – это грамотный поступок. Если дети будут слоняться по дому, они не станут грамотными. Им нужно выходить наружу и учиться жить реальной жизнью. Теперь я это ценю и ни о чем не жалею.

Но как выйти наружу и не стать наркоманом? Все просто. Нужно взглянуть на это со стороны и задать несколько вопросов: Где радость? Где кайф? Где цель? Где суть? Их нет.

В самом начале я ненавидел музыку, которую играли Sex Pistols.

С музыкальной точки зрения они были кошмаром. Они пытались играть в таком прилизанном, кастрированном и припудренном стиле, как в пешеходных переходах. Но мне хотелось бардака.

Было очень здорово противостоять аудитории и лицезреть, как они пялятся на тебя в недоумении. Лучшие концерты случались у нас тогда, когда аудитория была в таком шоке, что даже не хлопала. Такие концерты обычно проходили в университетах. За пределами университетов люди оказывались более понимающими. Разве это не странно? Нашими злейшими врагами были студенты университетов. Они думали, что знали все на свете, слушая свои альбомы. Emerson, Lake and Palmer. Это были такие места, как колледж Святого Мартина, который находился буквально через дорогу от того места, где мы репетировали. Было забавно ходить с усилителями и гитарами по его территории. Колледж Святого Мартина был тем местом, где учился Глен Мэтлок. Мы устраивали концерты в поддержку «Базуки Джо», в которых участвовал Адам Ант. Я тогда чертовски нервничал.

БОБ ГРЮЕН: Джонни Роттен был агрессивен, в то время как все остальные были довольно дружелюбны, выпивали и расслаблялись. Стив и Пол общались с девчонками, которых пытались уговорить провести с ними ночь. Джон же был более отчужденным, с дикими злыми глазами. Я помню, что его первая фраза, адресованная мне, была: «В чем проблема?» На что или на кого злился этот парень, мне было непонятно. Почему он смотрит так, как будто все вокруг – полный отстой? Он демонстрировал злобное отношение ко всему.

ДЖОН ЛАЙДОН: Я в действительности считаю, что корона и слава Sex Pistols – это, что мы успешно развенчивали во время своих выступлений. Если аппаратура работала ненадлежащим образом, нам было сложно. Мы были просто ужасны, настолько, насколько это можно себе представить.

Но суть в том, что ты никогда не добьешься перемен, если будешь играть красивые мелодии и петь сладкие песни – до той поры, пока все остальные сами не захотят перемен. Аппаратура никогда не была в порядке. Это касается мониторов, усилителей и прочего.

Было украдено много оборудования, но отнюдь не я ее крал. У ребят были гитары и большая часть оборудования еще до того, как я пришел. Но вокалисту ведь ничего не нужно, не так ли? Только чертов микрофон, который мы постоянно арендовали у другой банды и который доламывали на каждой репетиции. В основном, я его и ломал. Я выводил звук микрофона до такой степени, что он в итоге начинал фонить и почти что лопаться в моих руках, что доставляло мне неописуемый кайф.

СТИВ ДЖОНС: Будучи подростком, я четырнадцать раз был задержан полицией. Полтора года я ходил в исправительную школу, однако ни разу не попадал в тюрьму. Большинство преступлений я совершил в возрасте до семнадцати лет. Однажды меня задержали за кражу оборудования. Но как только тебе исполняется восемнадцать, за кражи наступает уголовная ответственность и ты рискуешь оказаться в тюрьме. Будучи участником Sex Pistols, я не мог позволить себе воровать, потому что непременно попал бы в тюрьму, что автоматически исключило бы меня из группы.

ДЖОН ЛАЙДОН: Стив оставался на репетиционной базе, арендованной Малкольмом. Пол жил с матерью и отцом. Я был сквоттером на пару с Сидом в Хэмпстеде. В какой-то момент все это меня порядком достало, и тогда Малкольм нашел для меня квартиру на Кингс Кросс. Я переехал, как, собственно, и другие сорок человек.

Я не люблю одиночество. Я люблю компании, искренне. Именно в это время парни в тяжелых ботинках и все прочие шайки из Финсбери Парка, в котором я вырос, начали меня любить и уважать. Никогда ранее они этого не делали. Они всегда считали, что мы долбанутые, однако в какой-то момент начали зависать с нами и даже предлагать бесплатные напитки. Но кого это волновало?

Так что я держался особняком, подальше от других Pistols.

Но чего они хотели от меня? Ведь что Pistols, что Малкольм – все они без конца ходили на вечеринки! Они общались с Эндрю Логаном и кем-то там еще. Меня туда не приглашали, и что я должен был делать? Сидеть дома и смотреть телевизор? Да клал я на это все. Я слонялся по городу со своей компанией. Если бы им это пришлось не по нутру, то да, плохо дело. Однако вскоре мне стало абсолютно по барабану, что они думают.

СТИВ ДЖОНС: Я был проституткой в штанах. Я постоянно ходил и искал, кого бы поиметь. Когда я был ребенком, до меня однажды пытались домогаться, и это сыграло свою роль. Мне было нужно, чтоб меня кто-нибудь уложил в койку – тогда я чувствовал себя нормально. Некоторым людям постоянно нужно самоутверждаться. Например, Джон любил всем рассказывать, какой он замечательный. Я уверен, что если бы я сказал ему что-то подобное, ему бы это не понравилось. Он был аутсайдером, и я тоже, только в группе, по собственному выбору и желанию. Я не считал себя слишком коммуникабельным человеком, и после концертов предпочитал оставаться один.

ДЖОН ЛАЙДОН: Мы четверо редко вели себя как друзья.

С самого начала репетиций я выходил в туалет – или говорил, что мне нужно выйти, – а сам становился у двери и слушал. Я слышал их разговоры обо мне: «Придурок! Телка!

Невыносимый!» Затем они выходили, садились в чью-нибудь тачку и бросали меня.

Я сам возвращался домой в поезде, так происходило раз за разом, и потому я был аутсайдером.

Причина, по которой я подвергся остракизму, заключалась в том, что Малкольм хотел, чтобы у меня сложился образ «загадочного человека», чего я, конечно, не хотел. Это предполагало бы, что я не должен появляться где-либо с группой. Это было несправедливо, потому что люди жаловались, что они никогда не видели Джона. Меня никто не должен был знать. Помимо этого, Стив,

Пол и Малкольм знали друг друга намного дольше. Я был новым парнем. Они уже сформировали свой узкий круг и не собирались освобождать в нем место для кого-то еще, особенно для такого куска дерьма, как я, который по их дебильным правилам не играет.

В своей книге Глен утверждал, что все, что я когда-либо говорил ему, было: «Иди на хрен!» Это правда, Глен. Иди на хрен. К его сожалению, едва ли он понимал это в прямом смысле. Я посылал его постоянно, беспрерывно. Однако к его чести я должен сказать: Глен был единственным, кто, в отличие от остальных участников банды, пытался установить хоть какой-то контакт со мной, но я полностью игнорировал все попытки, потому что презирал его.

Он был никаким, жеманным, прилизанным, рафинированным. Он никого не хотел обидеть, он просто хотел, чтоб все его любили, а еще – хорошо проводить время.

Я не имел ничего общего с музыкой Sex Pistols. Я не мог играть.

Я не понимал, что они делают. Процесс настройки инструментов для меня был пустой тратой времени, это меня бесило. По прошествии лет я стал больше интересоваться музыкой. Я действительно прикипел к ней, чего раньше со мной не было. До того времени создание музыки для меня не имело значения, хотя многие считали, что у меня есть музыкальный вкус. Но только не Стив и Пол. Прежде всего, Малкольм. Я практически не представлял себе, какого мнения обо мне группа, за исключением тех моментов, когда я подслушивал за дверью. Но многие, возможно, и понимали, что на меня можно посмотреть и под другим углом. Если бы Pistols выбрали какое-то другое направление, вы бы сегодня ничего о них не знали. Я не хвалю себя. Они просто настолько сильно отличались от меня, что наша экстремальная разница создала в конечном итоге такой взрывной микс. Мы ничего не планировали, просто так вышло. Элемент хаоса стал частью нашей славы.

Я всегда писал лирику и настаивал на этом праве с самого начала. Моих коллег это бесило. «Глупые песни о любви», которые я, по их мнению, должен был петь, я просто не мог исполнять.

Я не верю в такую любовь. Есть очень мало песен, где поется о настоящей любви. В основном то, о чем поется в этих композициях, – это не любовь, это опиум для масс, а точнее, обман на ранней стадии. Они писали песни с такими строчками: «Я хочу, чтобы ты знала, что я люблю тебя, детка, я хочу, чтобы ты знала, что мне не все равно!» Я не хотел иметь с этим ничего общего, поэтому я изменил текст на: «Я хочу, чтобы ты знала, что я ненавижу тебя, детка! Я хочу, чтобы ты знала, что мне все равно! Я так счастлив, когда тебя нет рядом, я так рад, когда тебя нет рядом!» Кажется, что наоборот все гораздо лучше.