Прохладные коридоры бережно хранили полумрак. Сюда не проникало нещадное солнце, которое там, в саду, сокрушало неосторожного едва ли не вмиг. Придворные задолго до полудня покинули беседки и тенистые рощи, чтобы скрыться в переходах дворца, и теперь их здесь было, пожалуй, чересчур много. Жаркая весна, уже сейчас заставляющая бассейны пересыхать за какой-нибудь час после наполнения, обещала еще более жаркое лето. За горной цепью, на морском берегу, этому радовались. Здесь, на северном краю пустыни Сиррах, только горько вздыхали — опять жить по ночам, а днем молить богов о блаженной прохладе, пытаясь заснуть в тягучей и душной жаре.

Вялая толпа придворных бесцельно колыхалась в коридорах, обтекала колонны и пятна солнечного света, собиралась неплотными комками в холлах, как помои в лохани. Двигаться среди них осмысленно было трудно. Впрочем, никто и не пытался бороться с этой трудностью.

А перед тем, единственным, кто знал совершенно точно, куда и зачем он идет, все вздрагивали и расступались.

Капитан Уртханг хотел видеть императора.

Одного этого хватило бы, чтобы бросить любого из придворных в дрожь. Желать аудиенции в жару мог только безумец или смертник. Или Ник Уртханг.

Последним заслоном на его пути оказались два полумертвых от зноя гвардейца и мертвый на четыре пятых церемонимейстер. Гвардейцы попытались произвести уставные движения. Получилось плохо. Древки алебард скользили в потных ладонях, головы плавали в шлемах, как баранина в котелке. Церемонимейстер изнемогающим шепотом взмолился:

— Капитан, пощади, ради богов! Не тревожь владыку! Тебя ведь помилует, пожалуй, а меня в евнухи погонит!

— Не погонит, — без улыбки сказал Уртханг. — Не до того ему сейчас будет. И вообще евнухи теперь ни к чему.

Церемонимейстер до такой степени изумился, что встал и одернул линяющий на пропотевшую рубаху сердас. Если бы Ник сказал, что завтра ни к чему будет армия… или сборщики налогов, к примеру… Это еще можно было принять за неудачную шутку. Но как может существовать империя без евнухов? Это даже не смешно.

Гвардейцы с натугой распахнули тяжелую дверь. Створки потревожили вязкий воздух, по коридору прокатилась горячая волна.

— Не сметь, сволочи! — бессильно сказал кто-то из-за двери. Уртханг удовлетворенно сощурился. По крайней мере, владыка не спал.

— Непобедимый полководец великого императора смиренно просит аудиенции! — жалобно прошептал церемонимейстер.

— Я с ума сойду сейчас, — сказал владыка. — Заходи, Ник. И пусть принесут еще холодной воды! И скажите тем, кто с опахалами на террасе, что я их убью, всех убью, мерзавцев! Когда солнце сядет.

— А что им делать до заката? — опасливо спросил церемонимейстер.

— Удавиться, — пожелал владыка. — Они же, гады, не прохладу навевают, а воздух из сада внутрь гонят! Дышать нечем… Ник, сядь, ради всего святого, не виси надо мной. На тебя смотреть страшно. Что случилось, война? Бунт?

— Хуже, — спокойно ответил Уртханг.

— Если опять герцог Дайз-Урим взбесился, то пошли к нему гонца и передай, что он мне надоел. Осенью я из Дайзы пыль сделаю. Много пыли. И заставлю герцога из этой пыли куличики лепить. Ну что, право, за привычка? Как только весна, так он хамить начинает! Ему хорошо там, в горах! У него там ледники! А я еще на рассвете последний лед извел. Вот… знаешь, не буду я его в пыль стирать. Я на него страшную дань наложу — будет мне ледниковый снег возить. И меня не интересует, как он его до столицы убережет! Все. Так ему и передай.

— Осени не будет, повелитель, — Уртханг скупо поклонился. — И ледников, наверное тоже — точно доложить не могу. Впрочем, смею полагать это неважным, поскольку не будет столицы. И Дайзы с ее беспокойным герцогом не будет.

— Ты это чего, Ник? — император недовольно скривился. — Ты что несешь? Голову напекло?

— Что вы, повелитель, — вежливо улыбнулся Ник. — Жары я не боюсь. Я осмелился потревожить вас для доклада — полагаю, он многое объяснит. Нас ждут трудные времена, мой император, но Дайза больше не является поводом для беспокойства.

Император очень внимательно посмотрел на Уртханга. Потом встал и еще внимательнее посмотрел на церемонимейстера. Тот осторожно согнулся пополам и отступил на полшага.

— Чего желает владыка? — тревожно спросил он.

— Закрой дверь, — сказал император. — Стой! Изнутри закрой. Выйдешь через террасу. Убери этих кретинов с вениками, девчонок разгони — в общем, во дворе чтобы было пусто и тихо. На все арки по пять гвардейцев, и пока я не закончу с Ником… Короче, любой, вошедший во двор, может сразу выходить обратно и ждать меня у плахи.

— Слушаюсь, светлейший, — невнятно ответил церемонимейстер, лязгая запорами. — Но если ваши лучезарные супруги не изволят слушать ничтожного раба?..

— Берешь опахало, обламываешь перья, и древком по задницам, по задницам, — со знанием дела порекомендовал император. — И побыстрее!

Уртханг с нескрываемой симпатией посмотрел на императора. Тот перехватил взгляд воина, улыбнулся и подошел поближе.

Теперь, когда они стояли рядом, стало заметно — полководец и правитель очень похожи: один рост, одна стать, только император немного моложе. Но не слишком, года на три-четыре.

— Подождешь, пока разбегутся? — тихо спросил император. — Или очень срочно надо?

— Да нет, подожду, конечно, — так же тихо ответил Уртханг. — То, с чем я пришел — это надолго. На полгода примерно. Можно и подождать.

Церемонимейстер вылетел на террасу, и почти сразу там послышалось возбужденное кудахтанье. За полупрозрачными шторами замелькали согбенные тени. Еще несколько мгновений спустя в шум вплелись девичьи голоса. В них прослеживалось последовательное недовольство всеми действиями всех без исключения мужчин.

Император с интересом прислушивался. Недовольство превратилось в возмущение, потом в криках прорезались истерические нотки, и вдруг раздался откровенный, не траченый смущением визг. Потом еще один. А потом только быстрый топот — и тишина. И через паузу смачно лязгнули решетки ворот.

Император облегченно вздохнул, сорвал с себя тонкую рубаху и с наслаждением швырнул ее в угол. Потом не без труда поднял огромный кувшин и облился по пояс душистой прохладной водой. В полутьме покоев капельки воды заблестели на коже таинственными зеленоватыми искорками.

— Хочешь? — спросил он Уртханга, протягивая изрядно полегчавший кувшин.

— Да нет, — лениво ответил полководец. — Умыться разве что? Плесни на руки, будь другом.

— Ну да, ну да, — с удовольствием согласился император, щедро наполняя подставленную горсть, — гордые мы очень и еще выносливые мы очень, так? Мне тут на тебя стукнули, что ты вчера вообще в кольчуге ходил. Было или оболгали?

— Было-то было, — охотно подтвердил Ник, отфыркиваясь и снова подставляя ладони. — Только я вот чего не пойму: в чем тут стук? Кольчуга уставная, для тренировок просто-таки предписана, а Дворцовым Уложением не запрещена… Преступления не вижу, хоть тресни. Или я вовсе дурак?

— Не учитываешь человеческой фантазии, — счастливо засмеялся император. — Ты на самом деле вовсе не ты, а пустынный табир. Или даже кев-маддаш. Потому что смертному человеку в раскаленном железе плохо, он от этого помирает, а вовсе не носится как угорелый по солнцепеку с умным лицом. А Ника ты в Бетранском походе убил и, наверно, съел, а теперь меня схрявать примеряешься, понял?

— Понял, — серьезно сказал Ник. — Дураки у тебя придворные. Табир не может съесть повелителя рек, венчанного камнем Воды. А кев-маддаш не любит железа. Ему в кольчуге было бы очень кисло бегать. Даже хуже, чем простому смертному.

— Не-а, они у меня не дураки, — не менее серьезно сказал император. — Неграмотные — это да, это есть. Неграмотные, но умные. Особенно насчет вовремя стукнуть. Ладно. Говори, Ник. Что стряслось?

Ник печально посмотрел на императора.

— Я ухожу, Джави. Я пришел получить отставку и проститься.

Император аккуратно поставил кувшин на пол и помолчал.

— Как — уходишь? Куда?

— Ты помнишь мою присягу? Присягу Неподкупных?

— Помню, что ты приносил именно ее, — медленно сказал император.

— Там сказано «до тех дней, когда высший долг не призовет меня. В те дни я оставлю тебя, чтобы выполнить долг.» Дни настали, Джави, мне пора в путь. Прими у меня последний доклад.

Император молчал, опустив голову. Потом сказал:

— А если я не хочу отпускать тебя?

— Формально ты не вправе меня останавливать, Джави, — невесело сказал Ник. — Ты ведь скрепил мою присягу своим императорским словом. Разве что силой сможешь задержать?..

— Силу против тебя я применять не стану, — ясным шепотом сказал император. — Но… ты объяснишь мне, что случилось? Почему это вдруг не будет осени?

— Для этого и пришел, — Ник опустился на ворох подушек и устало вытянул ноги. — Да, забыл сказать: свой отряд я забираю с собой. Тех, кто тоже принес присягу Неподкупных.

— Ты меня совсем беззащитным бросаешь? — император попытался усмехнуться. Усмешка получилась кривая и растерянная.

— Ну, не совсем, — Ник вздохнул. — Гвардия при тебе, и ротонские наемники на месте… хотя я на твоем месте наемников бы распустил, и побыстрее. Когда начнутся волнения, наемников будет трудно сдержать и почти невозможно использовать.

— Какие волнения? — голос императора звучал еще твердо, но это была последняя твердыня повелителя. В глазах его уже читалась одолевающая недоумение детская обида. — Давай с самого начала, ладно?

— Да что там, — Ник махнул рукой. — Тут и рассказывать-то нечего. Скоро будет Рассвет, где-то через полгода, насколько я могу судить. А до Заката и вовсе осталось всего пара месяцев. Может быть, три месяца еще есть, а может, и того не выпадет. Так что, сам понимаешь, какая уж тут осень… лето может не закончиться. Зато можешь гордиться — ты последний правитель Серебряной Конфедерации. Только чем тут гордиться, если по правде — не знаю… Я бы, наверное, отдал корону Гедемаху Хигонскому — пусть потешится властью. А сам напоследок потешился бы настоящей свободой.

— Подожди, — робко попросил император, — ты мне вот что объясни: сам-то ты куда собрался? Тешиться свободой?

— Нет, — сухо сказал Уртханг, — мне свобода не положена. Я иду на восток. Встречать Рассвет.

— Подожди, — повторил император и помотал головой, словно стряхивая наваждение после долгого дурного сна. — Ты что, веришь во всю эту чушь? В легенды о Создателях Дня или как их там? В многократное обновление мира? В гибель старого мира в лучах Заката? Ник, ты же старше меня! И как ребенок, право слово! Я еще понимаю — двадцать лет назад… тогда мне это все ужасно нравилось, да и тебе вроде тоже. Но нам уже давно не десять и даже не пятнадцать лет! Чего это тебя пробило?

— Слушай, Джави, — четко и раздельно сказал Уртханг, — двадцать лет назад, когда я учил тебя затягивать подпругу, а ты учил меня рисовать на ней бесенят — помнишь?..

— Помню, — завороженно согласился император.

— Ты верил тогда, что мальчишка Джави Шаддах станет вождем всех кланов Шад-Бенари?

— Мечтал, — честно сказал Джави.

— А в то, что Джавиль ам-Шад-Шаддах ад-Бенари станет принцем Аль-Амира — верил? Или хотя бы мечтал?

— Ну… не очень. Хотя…

— А в то, что принц Джавили Бенариу Амирани унаследует Львиный Трон и корону всего Дамирлара — верил?

Джави промолчал, только качнул головой.

— А в то, что именно Джавилим Седьмой, король Дамирлара, на Коронном Соборе в Ротоне будет избран императором Конфедерации? Не блестящий Арни Нортенийский, не яростный Гедемах Хигонский, не старый и мудрый Каэнтор дан Умбрет, а молодой Джавилим Дамирларский, мальчишка Джави Шаддах? Разве мог кто-нибудь представить, что венец д'Альмансира окажется в Сирранионе?

— Наверное, нет, — неохотно сказал Джави. — Но к чему…

— К тому самому! Ты император Джавийон д'Альмансир! Это не вопрос веры, чтоб тебя табир сожрал и короной подавился! Это простой факт, и тот, кто в него не верит, не убеждению подлежит, а лечению.

— Ну и что?

— А то, что мальчишка Ник Уртханг мечтал стал воином, ну и если очень уж повезет — рискнуть попроситься в когорту Терпеливых. А вдруг удастся выжить на вступительных испытаниях?

— Ну и?.. — во взгляде императора интерес непостижимым образом смешивался с искренним страданием.

— Ну и вылечили его, — с хмурой издевкой сказал Уртханг. — На последнем совете Стражей Вечности капитан Ник Уртханг избран Свидетелем Рассвета, и соответственно, командиром Вечного Отряда. Это перестало быть вопросом веры.

— Но Ник…

— А мой-твой-наш здешний отряд — это моя старая когорта. Чтоб ты знал впредь, клятву Неподкупных приносят только воины Вечного Отряда. И в частности, для того, чтобы иметь возможность покинуть армию, не запятнав чести. У Отряда бывали и раньше свои войны, порой и против тех правителей, кто принимал на службу Неподкупных. Поэтому когда-то давным-давно — некоторые даже говорят, несколько Рассветов назад — и придумали клятву, в которой говорится о высшем долге и его первенстве перед всем остальным. Ну вот, собственно и все.

— Несколько Рассветов назад, — задумчиво сказал император. — Ник, ты сошел с ума, но еще не понял этого. Говорят, безумцы никогда не понимают своего безумия… Ник, ты вообще понял, что сказал? Если клятва была придумана несколько Рассветов назад, то откуда ее могут знать в нашем мире? Ты что, сам сообразить не можешь?

— Могу, конечно, — с тихим достоинством сказал Уртханг. — В том-то все и дело. Если клятва пережила Закат и Ночь, значит, предыдущим Свидетелем Рассвета тоже был кто-то из наших. Правильно?

— Э… — Джави был застигнут врасплох этим аргументом и явно не знал, что ответить. — И это — все, что заставляет тебя верить?

— Нет, конечно, — бесстрастно сказал Уртханг. — Но и это — тоже. Если верить легендам Вечного Отряда, Стражи встречали Рассвет четыре раза подряд. В это мне очень хочется верить, но… неубедительно. Я еретически полагаю, что на самом деле Отряд дошел до восточного края мира только один раз — в последний Рассвет. Только знаешь, Джави, не повторяй это вслух при наших. Капитану, да еще и Избраннику негоже слыть еретиком. Хотя… главное, что я уверен в нашей победе на этот раз. Да и боги должны быть ко мне милостивы, — он странно улыбнулся.

— Ник, — рассудительно сказал император, опустившись на подушки рядом с капитаном, — будь человеком, объясни мне — что заставляет тебя верить в эту… ладно, пусть не сказку… в эту легенду?

— Объяснить? — Уртханг задумался. — Я попробую, Джави, но это будет нелегко. Доказать свою правоту я не могу, а разъяснить причины веры… Знаешь, Джави, если бы это получалось у людей легко и убедительно, четырех пятых всех храмовых войн бы не было, поверь. Я знаю, что говорю. В том же Бетранском походе я почему хайсыгов рубил? Сам скажешь, или мне сказать?

— Потому что они не подчинялись моей власти, — жестко сказал император. Но даже в зеленоватом полумраке было хорошо видно, что щеки его порозовели.

— Потому что они в тебя не верили, горе мое! — беспощадно сказал Уртханг. — Потому что править народами должен не наместник Эртайса, а живое воплощение Эдели. По их вере. А по твоей — наоборот. Кстати, почему ты решил, что ты и есть наместник… кстати, обыкновенного славного воина нашего Отряда, непобедимого капитана Эртайса? Жрецы сказали? А откуда ты знаешь, что они не лгут? Ты им веришь? Или просто ты сговорился с всеми остальными венценосцами принять это за основу остальных договоров?

Император грозно засопел. Потом рывком поднялся с подушек на колени и пристально посмотрел в глаза Уртхангу.

— Ладно, — неожиданно спокойно сказал он. — Я согласен принять на веру твои слова. Любые твои слова, слышишь? Только вот что: поверив жрецам, я получил корону, дворец, власть, армию — все, о чем только может мечтать мужчина. А что получишь ты, поверив своим… как их там?.. Стражам Вечности? Скажешь — поверю, клянусь!

— Славу, — так же спокойно ответил Уртханг.

Джавийон д'Альмансир молчал, явно ожидая еще чего-то.

— А еще, — медленно добавил Уртханг, — все армии, все короны, все дворцы мира — и власть бога впридачу. Единственное, о чем может мечтать мужчина, деливший власть земную с самим д'Альмансиром.

Джави вдруг захохотал. Громко и заливисто.

— Так вот что тебя подкупило!

— Ну, — улыбнулся Уртханг. — Да посуди сам — даже если я тебя, предположим, свергну…

— Но-но!.. — возмутился Джави. — Я тебе свергну кого-то!

— …даже если я тебя свергну, — невозмутимо продолжал Уртханг, — или завоюю Ротону до самых гор, что такого нового я получу, чего у меня нет сейчас? Или если я тебе подарю Ротону и голову Аальгетэйте на золотом блюде — что тебе с этого, кроме легкого и мимолетного удовлетворения?

— А дела мирские вообще тлен, — ехидно сказал Джави.

— Вот я и обратился к делам нетленным, небесным, — так же ехидно сказал Уртханг.

— Ты когда-нибудь прекратишь передразнивать мои интонации?! — возмущенно заорал император.

— А что, тебе жалко, что ли?! — так же возмущенно удивился Уртханг.

Д'Альмансир откинулся на пятки и спрятал лицо в ладонях.

— Хорошо, — сказал он. — Хорошо. Ладно. Согласен. Когда нашему миру придет конец, именно неподражаемый Ник Уртханг окажется на восточном берегу, найдет мифический… Хорошо! Согласен! Легендарный! Найдет легендарный храм Рассвета, совершит там все необходимое… кстати, что там необходимо сделать?

— Это один из страшных секретов Вечного Отряда, — загробным голосом сказал Уртханг. — Но тебе признаюсь. Ничего.

— То есть?

— А вот просто ничего. Ник Уртханг должен там быть, и все. Остальное сделается как бы само собой. Я ведь Свидетель Рассвета, понимаешь? Свидетель, а не Создатель. Выкатывать солнышко вручную мне не придется. Просто надо посмотреть, как оно все происходит — и этого достаточно. Хотя думаю я, что это будет интересно, — Ник сладострастно потянулся и запрокинул голову. — Все-таки не каждый рассвет называется Рассветом. А ведь даже простые восходы такие красивые бывают… ну да, это я тебе рассказывать должен? Ты ж специальный балкон для утреннего блуда построил!

— Я блудом занимаюсь истово и устремленно, — гордо сказал император. — У меня глаза, как правило, закрыты. Но вообще, говорят, красиво, даже очень.

— Кто говорит? — деловито спросил Уртханг.

Оба заулыбались чему-то своему, непонятному для непосвященных.

— Ладно, продолжим, — буднично сказал Джави. — Ты нашел храм. Ты провел там Рассвет. По дороге тебя никто и ничто не остановит, согласен. Из храма тебя никто не вышвырнет, согласен. Ты вышвырнешь из храма любого, кто посмеет туда забраться раньше тебя, согласен.

— Здесь есть одна тонкость, — заметил Ник. — На то, чтобы вышвырнуть его из храма, у меня есть время только до одного особого восхода. Тут обратная зависимость, понимаешь? День Рассвета не назначен заранее. Просто после определенного момента рассвет, на который смотрит Свидетель из храма, становится Рассветом.

— Во как! — поразился Джави. — Так ведь тебя тогда запросто могут обогнать! Тогда победит не сильнейший, а самый шустрый! Или живущий ближе всего к храму.

— Ну, во-первых, на многие тысячи лиг от храма никто не живет, лениво сказал Уртханг. — Во-вторых, я буду у храма еще до урочного момента. Так что даже если меня кто-нибудь опередит, время попросить его… э-э… покинуть святилище у меня найдется.

— Так вот как будет выглядеть знаменитая битва, предшествующая концу света! — мечтательно сказал император. — Две — или несколько? — предположим, две. Две банды грязных оборванцев, выдирающих друг другу космы за право посидеть на Самой Главной Скамеечке!

— Ну почему грязных оборванцев?! — оскорбился Ник.

— А ты рассчитываешь пройти через весь континент и не запылиться? — ядовито поинтересовался Джави. — Или ты будешь везти с собой гардероб, походную ванну и дюжину банщиц?

— Ну… — Ник подумал. — Согласен с поправкой: компания бродяжек в застиранной и залатанной одежке, спешно умывающаяся в ближайшем ручье.

— То-то, — довольно сказал Джави. — Хорошо! Пошутили и хватит. Главный вопрос: почему ты думаешь, что время Рассвета пришло?

— Есть много признаков, — негромко сказал Уртханг. — Все перечислять не стану. Кстати, всех я и не знаю. Для этого есть специальные люди. Но когда все семь планет ярко сияют на рассветном небе, а хвостатая звезда провожает солнце на закате, весна будет жаркой. Так написано в нашем кодексе. А чтобы не сомневались воины Отряда в том, можно ли считать ту весну поистине жаркой, скажу еще: к седьмому дню пятой луны растает снег на вершине Дай-Хестине, что подобна орлу со вскинутым крылом; да так, что последние снега на северном ее склоне образуют как бы стрелу, указующую на восток. Хватит с тебя?

— Дай-Хестине, — император двинул нижней челюстью в сомнении. — Я не знаю такой горы. Это где?

— Это название наши вычитали из самого древнего списка кодекса, Уртханг потянулся за блюдом, стоявшим на маленьком столике, и взял оттуда кусок мяса. — Теперь, судя по всему, мы называем ее Радасса.

— Радасса? — поразился Джави. — Но это же рядом!

— Понимаешь, когда писали этот свиток, на западном берегу еще вообще никто не жил, — сообщил Ник с набитым ртом. — И наших названий еще не придумали. Потому и дано описание. Пятая луна, считая от зимнего солнцестояния — это месяц саир. Так вот: в седьмой день саир снег сошел с трех склонов Радассы полностью. А на северный склон можешь глянуть сам, если на башню не лень подняться.

— Стрела?.. — шепотом спросил Джави.

— Стрела, — согласился Ник и взял следующий кусок.

— Как ты есть можешь? — в изнеможении спросил император. — Жарко, да и нервы, честно говоря…

— Привык, — невинно объяснил Ник. — Спать, есть, пить, мочиться, испражняться, разговаривать, убивать, пытать, трахаться, считать деньги, писать донесение любимому императору я могу в любых условиях. А точить клинок или чинить кольчугу — и вовсе без условий.

— Я бы не смог, — вздохнул Джави.

— Сразу — пожалуй, не смог бы, — согласился Ник. — Все приходит в свое время. Помочиться получается часов через десять-двенадцать. На третьи сутки к вечеру удивительно сладко спится. На четвертые хорошо естся какая-нибудь каша. На пятые прекрасно идет вода из лужи. На десятые — любые объедки. К концу третьей недели соблазняешься падалью — но это если на четвертый день кашу пропустить.

— Ты все издеваешься, — обиженно заметил Джави.

— Ни капельки, — заверил Ник. — Ты знаешь, почему я смог поднять своих головорезов в пятую атаку под Даламутом?

— Разве не из преданности к любимому владыке? — саркастично спросил император. — Я-то думал, что с моим именем на устах и во славу родной Конфедерации…

— Ага, жди, — обнадежил Уртханг. — К старости дождешься. Маханнатам жратву подвезли, да не сообразили укрыть как следует — наш фланговый дозор это дело засек. Ну, я и сказал: ребята, отобьете ущелье — два часа интендантов к обозу не подпущу. Хоть порубить их в стружку придется — все равно не подпущу. Тут ребята с именем жратвы на устах и во славу долгожданного ужина… Маханнаты из ущелья без штанов вылетели, пять лиг остановиться не могли. Самое трудное было потом — охранение назначить…

— Значит, стрела, — невпопад сказал Джави и загрустил.

— Добавлю к сказанному, что семь планет собираются вместе раз в четыреста лет, — сообщил Уртханг и взял с другого подноса гроздь черного винограда. — На рассветные часы их видимость приходится один раз в пять соединений. Ну, а появление в это время кометы, да и еще и видимой именно вечером, маловероятно до полной невероятности. На снежную стрелу Радассы даже и смотреть не очень хочется. Так, для полноты впечатления разве что. А вообще наши знатоки обнаружили уже двести пятьдесят семь признаков из описанных трехсот. Так что, Джави, будем верить? Или плюнем на все?

— Из трехсот, — потерянно сказал император. — Откуда вы их столько взяли? Это же целая книга примет!

— Так это и есть книга, — сказал Уртханг. — Кодекс Перемен. Записан со слов твоего покровителя, великого бога Эртайса. Эртайсу явно было нечего делать, когда он в последний раз явился людям. Целый день диктовал приметы следующего Рассвета. Строго говоря, это как раз приметы Заката. Но не суть важно.

— Над богом издеваешься, скотина! — грозно сказал д'Альмансир.

— А что, издеваюсь, — лихо признал Уртханг. — Только не над богом победы, — над богом издеваться себе дороже — а над своим же собратом капитаном Эртайсом. Судя по всему, в его Закат приметы перемен было распознать до остервенения трудно. Так что он, когда творил наш мир, постарался для потомков на полную корзину. Чтоб уж никак не ошибиться.

— А что, тоже хороший повод для веры, — задумчиво сказал Джави.

— Ты начинаешь понимать, — улыбнулся Ник. — Ну так как, доложить тебе по форме в последний раз? Мне еще снаряжение собрать надо, отряд проверить, а я бы хотел на закате выйти. Вот дерьмо, теперь в каждом слове особый смысл чудится, хоть вообще молчи! Вечером я хочу выйти, просто сегодня вечером, а не на Закате!

— А что ты можешь доложить? — безразлично спросил император. — Что армия в основном готова кого-нибудь победить, если кто-нибудь придумает, кого и зачем? Так я это и так знаю. Ты лучше скажи, кого ты себе в преемники прочишь?

— В общем-то, все равно, — усмехнулся Уртханг.

— Это тебе все равно!

— Тогда Сальтгерра.

— Он же гетмендиец, — неуверенно сказал Джави.

— Слушай, я сам по крови наполовину гетмендиец, — фыркнул Уртханг. Можешь считать это национальным мотивом в моей рекомендации. Поверь, Джави, Керт Сальтгерр как минимум хороший тактик. Хорошего стратега — по-настоящему хорошего — у нас нет. Разве что Лавильи, но доверить ему армию нельзя. Лавильи пусть лучше будет отличным помощником Сальтгерра, чем его плохим командиром. Ну не тот он человек, на которого можно повесить плащ командующего в трудное время. И возраст тоже… не мальчик уже, второй правнук недавно родился. А по снабжению — конечно, твой любимый Шер Баррахат. Вот такая тройка получается: Сальтгерр под знаменем, Лавильи — помощник руки меча, и Баррахат — помощник руки щита. Весь мир они тебе не завоюют, конечно, но если какие-нибудь неприятности за эти полгода возникнут — справятся. А припасов у нас, Джави, почти на два года оборонительной войны или на четырнадцать месяцев серьезных наступательных действий. Думаю, тебе хватит.

— Издеваешься? — мрачно сказал император.

— Наверно, — удивленно сказал Уртханг. — Ты знаешь, пожалуй, что издеваюсь. Только не над императором д'Альмансиром, а над тобой.

— Вот спасибо, — меланхолично отозвался император.

— Между прочим, вот и весь доклад. Принимаешь?

— Куда же мне деваться? Принял уже.

— И нашу отставку принимаешь? Мою и отряда?

— Не имею права препятствовать — так ты сказал? Можешь вечером сматываться, куда угодно. Но до той поры я еще попробую отдать несколько приказов.

— Готов исполнить, мой повелитель, — честно сказал Уртханг.

— Приказ номер один, — император зажмурился и вдруг с мальчишеской проникновенностью выпалил: — Возьми меня с собой!

— Куда? — ошалел Уртханг.

— На восток, куда ж еще? Ты ведь на восток идешь, я не ослышался?

Ник изумленно покачал головой и ненадолго замолк. Потом решительно встретил взгляд Джави и твердо сказал:

— Не возьму.

— Не выполнишь приказа? — без удивления уточнил император.

— Этого — не выполню.

— Почему?

Уртханг поднял руку и стал загибать на ней пальцы.

— Я не должен принимать в отряд чужаков — раз. Ты не выдержишь и двух дней похода — два. Ты мой друг, и я не хочу вести тебя на смерть — три. Продолжать, или хватит?

— Я имею право выбирать, где я хочу умереть — это три, — мягким эхом отозвался Джави. — Не выдержу — отстану, это два. Это я-то чужак? Это был твой раз.

— В Вечном Отряде ты все-таки чужак, — недрогнувшим голосом сказал Уртханг. — Бросить тебя в пути мне будет не легче, чем смотреть на твою смерть. А выбирать — что ж, выбирай. Только без меня, пожалуйста.

— Хорошо, — холодно сказал Джави. — Формально ты еще не получил отставку. До самого вечера. Еще раз приказываю взять меня с собой.

— Хорошо, — неожиданно легко согласился Уртханг. — Покорно выполняю, повелитель. До вечера. А вечером перестаю выполнять. И формально буду безукоризненно прав.

— Почему ты не хочешь взять меня? — опять мягко и дружелюбно спросил Джави. — Чем я не угодил тебе?

— Джави, — в сердцах сказал Ник, — полчаса назад ты не верил в Рассвет! Что вдруг стряслось?

— Я спросил, почему ты не хочешь меня взять с собой, — вежливо повторил император. — Ответь, пожалуйста.

Ник резко встал и подошел к двери на террасу.

— Потому что не хочу убить тебя своей рукой, — сказал он едва слышно. — Ты не войдешь в храм, Джави. Мне приказано встретить Рассвет, и я его встречу. Я, Джави. Не ты. И я не хочу доказывать тебе свое право мечом. Понимаешь?

— Почему ты решил… — начал было император, осекся и махнул рукой. Ладно. Иди. Я понял тебя. Ты свободен, Ник.

— Не надо… — Ник вдруг тоже резко оборвал фразу, повернулся к императору и несколько мгновений пристально вглядывался в его лицо. Потом опустил голову и почти беззвучно сказал:

— Прощай, Джави.

— Прощай, Ник, — тихо ответил император. — Удачи и победы!

Ник бездумно взмахнул рукой, отвечая на императорское благословение привычным салютом стратега, потом шагнул к повелителю Конфедерации и на какое-то мгновение уткнулся лбом в его плечо. Тут же отстранился и, не раздумывая, направился к внутренней двери.

Император молча смотрел ему вслед. Рука его, замершая на мраморной столешнице, заметно дрожала. И в глазах застыла настоящая боль.

Ник откинул тяжелый фигурный запор и рывком распахнул дверь в коридор. Остановился на пороге и обернулся:

— Еще около часа я буду во дворце, повелитель. Если вам что-либо потребуется — буду счастлив исполнить.

Не дожидаясь ответа, он решительно притворил дверь и шагнул в коридор. Прошел мимо бледного, потеющего церемонимейстера, не удостоив того взглядом, мимо окончательно сварившихся гвардейцев, небрежно отодвинул сонное, мутноглазое скопление придворных, сгустившихся в темном закоулке, как придонный осадок в илистом пруду, и остановился у своей двери.

Он редко пользовался церемониальными покоями верховного полководца империи. Случалось, он покидал их на год и даже больше. Поэтому дверь была аккуратно укутана охранными заклятиями, и теперь их надлежало проверить. Ник добыл из-за пазухи ключ-талисман и провел им вдоль косяка сверху вниз. Потом снизу вверх. Потом приложил почти что к центру двери, чуть ближе к правой ручке.

Талисман едва слышно пискнул. Ник изумленно сдвинул брови. В покои пытались проникнуть, да еще пользуясь магией?

Он внимательно просмотрел изменения узора на ключе. Так. Было это буквально пять дней назад, магия девятого уровня или выше… Так. Очень интересно, однако.

— Пять дней назад я был во дворце, — сказал он сам себе. — Кто бы рискнул?.. У кого не все дома?

Девятый уровень, однако, подумал он. Круто берете, ребята. Кто же это мог быть такой… рисковый? Впрочем, войти он все равно не посмел. Или умело затер следы? А вот сейчас посмотрим…

Ник вдавил камень ключа вглубь гнезда. Дверь медленно отворилась. Капитан шагнул внутрь, обшаривая взглядом стены, оружейные стойки и шкафы. Особенно шкафы. Особенно…

Даже в самых дальних уголках дворца услышали негодующий рев:

— Какая сука сперла мои кольчужные перчатки?!

* * *

Когда дверь за Уртхангом закрылась, император поднял голову и тоскливо посмотрел на бронзовые витки задвижки. Больше всего ему сейчас хотелось упасть на ковер лицом вниз и протяжно завыть. От невыносимого ощущения собственного бессилия. От мучительного чувства, что минуту назад произошло нечто непоправимое и необратимое. Джави стиснул челюсти до скрежета, до красного тумана в глазах, и перетерпел секунды слабости.

За слабостью пришел гнев. Теперь хотелось схватить что-нибудь очень дорогое, очень красивое, и швырнуть его в стену — чтобы вдребезги, в пыль. Закричать во весь голос или все-таки даже завыть, только не в тоскливом отчаянии, а так, как в бешенстве трубит раненый слон. Несколько ударов сердца император истово ненавидел Ника — за то, что тот позволил себе ворваться в блаженный покой императорского существования и заставил своего друга и повелителя ощутить невыносимую беспомощность. Но Джави Шаддах запрокинул голову, полуприкрыв глаза, немного приоткрыл рот и стал дышать глубоко и размеренно. Голова немного закружилась. Багровый гнев улетучивался, испарялся, оставляя только тускло белеющие хлопья отрешенности. Зашумело в висках, взгляд застлали серые искры. «Это как грязный снег, поднятый поземкой», говорил наставник Унсет, северянин из Делькорта. Джави плохо представлял себе поземку, метель, пургу, и потому втихую называл танцующие и вспыхивающие серые огоньки Пыльной Бурей. Пылинки замельтешили очень быстро, сливаясь в серую пелену, и гнев иссяк почти мгновенно, словно задохнулся в тумане бесстрастия. Сердце, честно распахнутое для чувств, приняло сдавленную ярость императора д'Альмансира и поглотило ее без остатка.

И нахлынула третья волна, самая страшная. Безразличие. Равнодушие. Оцепенение. Хотелось медленно опуститься на подушки, обхватить голову руками и сидеть неподвижно, безмолвно и бездумно до самого Заката. Перед этим чувством мальчишка Джави был бессилен. Много лет назад он, скорей всего, убежал бы далеко в пески и действительно сидел бы там под какой-нибудь скалой без движения весь день и всю ночь, и еще день, и еще ночь, пока жизнь и смерть сражаются в его душе — но без его участия. И потом, когда битва завершится… Либо жажда жизни пригнала бы его обратно к стойбищу, где вода, козье молоко и безумно вкусные харджиновые лепешки — либо жажда смерти заставила бы лечь на маняще податливый песок и заснуть. Надолго. Потом навсегда. Так было бы с мальчишкой Джави Шаддахом.

Но венценосный Джавийон уже знал средство против этой болезни.

Он неторопливо, с каждым шагом преодолевая дурманную расслабленность, прошел в угол, подобрал скомканную рубаху, вернулся к кувшину, сосредоточенно поднял его и старательно полил рубаху, стараясь намочить ее посильнее. Потом аккуратно поставил кувшин на пол и тщательно обтер лицо мокрой тканью. Потом без всякого желания, но с безграничным терпением потянулся — раз, другой, третий. Положил рубаху в поднос с виноградом и вышел на внутреннюю террасу.

— Будем последовательны, — негромко сказал он сам себе вслух, заложив руки за спину и прогуливаясь вдоль белоснежного парапета. — Будем последовательно думать хоть что-нибудь и делать хоть что-нибудь, а остальное придет само. Потому что думать и делать глупости еще противнее, чем думать то, что нужно, и делать то, что нужно…

Тут Джави обхватил двумя руками огромный алебастровый вазон с цветущим ремескарисом, опустил подбородок в благоухающую зелень и замер. Как обычно ведет себя человек, застигнутый врасплох убийственным известием? Он хватается за сердце и цепенеет, как предрассветный геккон. Потом начинает носиться кругами, как безумец, выплескивая каждым движением растерянность и безысходность. Потом собирается с силами и совершает какую-нибудь неописуемую глупость, так что небесам становится тошно. А теперь посмотрим, как это будет выглядеть в нашем случае.

Итак, к императору Серебряной Конфедерации внезапно является его главнокомандующий. Воин со скромным званием капитана дворцовой гвардии и сокрушительной репутацией лучшего бойца и стратега Вселенной. Неофициальный соправитель империи и друг детства самого императора. Они, невзирая на жару и пренебрегая этикетом, закрываются в личных покоях императора и о чем-то говорят около получаса. Потом воин, не оглядываясь, покидает дворец, забирая с собой отряд отборнейших головорезов, а император некоторое время сидит в оцепенении, потом устраивает придворным сложную истерику с узорными разветвлениями, потом бледнеет ликом и творит какую-нибудь несусветную глупость… Мда. Реакцию двора предсказать трудно, но представить в общих чертах вполне, вполне… Джави вдруг увидел, будто воочию, судорогу бессмысленной паники, проходящую по сонному дворцу, и цинично ухмыльнулся. А что нам надо сделать, чтобы как раз наоборот, заставить их… Ага. Ну конечно.

Он решительно вернулся в комнату и распахнул дверь в коридор ударом ноги. Остановился на пороге в том самом месте, где последний раз видел Ника, и рявкнул:

— Мутаннар! Или кто там?! Ко мне!

Опухший от духоты церемонимейстер выпал из-за двери и преданно склонился перед императором.

— Чего желает божественный?..

Его глаза светились совершенно собачьей усталой влюбленностью, и Джави поморщился. Пристрелите пса, негоже ему так мучиться… Нет уж, ты у меня еще побегаешь, еще полаешь на воробьев, толстый ты сукин сын.

— Снять охрану покоев, девчонок вернуть во двор, ко мне с докладами пропускать беспрепятственно. Особенно от капитана Уртханга. Разыщи Баррахата и немедленно направь ко мне. Поймай протокол-секретаря, пусть сидит неподалеку. И… Аретиклея найди, приготовь ему все нужное в одной из ближних зал, прикажи питья ему подать, а пока ждет, пусть подумает как следует — мне нужны лучшие сумеречные гонцы. Да! Если Уртхангу что-нибудь понадобится — приготовить немедленно! Из-под песка достать!

— Слушаю, мой повелитель! — церемонимейстер попытался скользнуть в сумрак коридора, но голос Джави вернул его на место, как щенка за ухо.

— Мутаннар! Еще певца ко мне, только не этого жирного кастрата, а кого-нибудь нормального — ат-Тамаля, например, если он во дворце. Я в бассейне, так что пусть выходит во двор и сразу начинает петь. И вина ему, со снегом…

— Снега нет, повелитель, — почти неслышно вякнул Мутаннар и привычно втянул голову в плечи.

— Тогда просто холодного вина, — великодушно разрешил Джави и повернулся к террасе. — Все. Иди.

— Повинуюсь, божественный! — Мутаннар исчез раньше, чем звук его шагов утонул в коврах. Очевидно, все-таки не поверил до конца в великодушие императора. И правильно сделал, в общем.

Джавийон снова вышел на террасу и спустился по трем изразцовым ступеням во двор. В бассейн ему очень не хотелось. Но зато теперь по дворцовым коридорам понесется совсем другая волна. Волна болезненного возбуждения и опасливого предвкушения. Затеяли! Что-то затеяли! Самое главное: не Что-то Стряслось — необратимое и роковое, а Что-то Будет — неизвестное, соблазнительное, неожиданное… Что? Что затеяли? Не знаю, но император весел и азартен… Война, что ли? Война! Летом? Не верю! Глаза протри! Вона Уртханг передовым отрядом ушел… да, это их отвлечет. А меня? Меня отвлечет?

Джави скривился и прямо в матуфе прыгнул в бассейн. Уже в полете он потерял левую сандалию и понял, что все-таки сильно волнуется. Матуф он не снимал совершенно сознательно, а вот про сандалии просто забыл.

Нырял император отвратительно. Уроки Ника помогали плохо. Джави до сих пор и плавал-то еле-еле. По его собственному критичному выражению, уже не тонул и слегка двигался в намеченную сторону — только и всего. Тем не менее, когда Мутаннар появился во дворе, предваряя Тамаля и вереницу слуг с напитками и фруктами, Джави уже сидел на краешке бассейна, беззаботно болтая ногами в воде. Обе сандалии, меланхолично журча, истекали крошечными ручейками по левую руку.

Мутаннар быстро подошел на безопасное расстояние, склонился — Джави с удовольствием отметил, что двигался церемонимейстер вдвое быстрее обычного — и вдохновенно прошептал:

— Повелитель, секретарь и Аретиклей в халкидоновом покое, оба. Они просили быть вместе, им так удобней, повелитель позволит? Ат-Тамаль готов петь, повелитель позволит? Баррахат ожидает на бирюзовых ступенях, повелитель прикажет войти? О… лучезарные супруги позади повелителя…

Мутаннар умолк и отступил на пару шагов, кося через плечо Джави. Ат-Тамаль дьявольски ухмыльнулся и взял с подноса серебряный кувшин. Император неспешно обернулся.

Крошечная островитянка, широко распахнув огромные глаза, опустилась на колени и вежливо спросила:

— П'чему тигор г'невасси н'нас?

— Тигр не гневается, — ласково ответил император. — Но может. Если вы будете тихо играть и слушать разбойника Тамаля, но не будете подходить близко к нам с Баррахатом, тигр будет доволен. А если вы будете шуметь, отвлекать и мелькать перед глазами, я буду бросать в вас сандалии. По одной. А потом что-нибудь тяжелое. Понимаешь, мошка?

Мошка раскрыла сияющие глазищи еще в два раза шире и робко улыбнулась:

— Поньмаю, тигор. Мы 'граем тихо и д'леко, праально?

— Праально, праально, — вздохнул Джави и коварно пощекотал босую пятку, выглядывавшую из-под маленькой задницы.

Мошка беззвучно взвизгнула, вскочила и унеслась в тень персиков, где роились остальные. Тамаль откашлялся, придал бандитской физиономии выражение усталого и доброжелательного всепонимания и звучно сообщил:

— Божественный ветер склонил тростники у спешащей реки, дыханием светлым качнул челноки и разгладил пески…

Интонация и взгляд Тамаля не оставляли никакого сомнения в том, какие именно пески надлежит гладить божественному ветру. Император махнул рукой.

— Сядь напротив. На том конце бассейна. Киньте ему подушку и…

— И вина, — быстро подсказал Тамаль в паузе.-…По верной примете коснулся руки и коснулся щеки…

— …и пой что-нибудь другое, — уверенно закончил Джави. — Про черного ворона пой. Только негромко. Мутаннар, веди Баррахата.

— Про ворона, — с некоторым сомнением сказал Тамаль и поскреб небритую щеку. — Можно и про ворона, только по жаре-то…

По дальним ступеням в сад сбежал коротко стриженый человек в сердасе, расшитом жемчужными черепахами. Тамаль решился, потянулся за довларом и сел поудобнее. Подумал, отхлебнул еще вина, прошелся по струнам и хрипло начал:

— Черный ворон кружит над полем — эй, приятель, кому же ты весть принес? Кто твой…

— Да не эту, — с досадой сказал Джави. — Привет, Шер. Садись. Я про ту, где черный ворон на заре влетит в окно, ду-ду-ра-рам. Только все это ерунда, что-там и все равно, ра-рам, я все знаю наперед. Помнишь?

— А! — прозрел Тамаль и тут же приуныл. — Так это ж не моя песня, повелитель, и ее вообще женщине лучше петь…

— И что будем делать? — поинтересовался Джави. — Яйца тебе оторвем?

Тамаль возвел очи горе, выражая безмолвную скорбь и горечь непонимания, равно угнетение творческого порыва и произвол властей, душераздирающе вздохнул и завел тоскливым дрожащим фальцетом:

— Черный ворон на заре…

— Вот, — довольно сказал Джави. — Слуги — вон. Шер, знаешь ли ты новость, о которой следовало бы сообщить мне?

Шер подумал. Джави внимательно смотрел на него. Тонкие русые волосы полководца слиплись от пота, круглое, немного детское лицо осунулось от жары и усталости. Невысокий, но крепкий Баррахат был старше императора почти на десять лет, но эти годы не были с ним слишком суровы. Шер оставался бодрым, обманчиво мягким человеком, выглядел едва на тридцать с хвостиком лет и уж никак не воином. Придворным средней руки — может быть. А вернее, просто не слишком родовитым аристократом-бездельником, каких в Сирранионе десятки, если не сотни. И если снять с него сердас с черепахами, знак голоса Защиты в большом совете…

— Если жарко, сними сердас, — разрешил Джави, и Баррахат с облегчением повиновался.

…то останется и вовсе самый обычный сероглазый мужчина, измученный невероятно жаркой весной. А если снять с императора Джавийона матуф, корону, дворец и всю империю? Уртханг и голый останется Уртхангом, а вот Джави Шаддах?

Шер шевельнулся и негромко сказал:

— Тишина в Дайзе. Это может означать, что угодно. Пересыхает Вади-Кериф. Отмечены перемещения кочевий племен мерли и но-ней к предгорьям. Ничего такого, чем стоило бы беспокоить повелителя.

— Понятно, — сказал Джави. — Значит, о гибели мира тебе еще не докладывали?

Баррахат поерзал на подушке и рискнул поднять взгляд на императора.

— Нет, не докладывали. Повелитель изволит шутить, или ничтожный не разумеет истины?

— Я сам не разумею, — недовольно сказал Джави. — По имеющимся у меня сведениям, очень скоро наступит Закат.

Шер посмотрел на солнце, прорывающееся даже сквозь плотные кроны серебристых моренов.

— Большой Закат, — пояснил Джави. — Который сотрет этот мир и предоставит Рассвету начертать новый.

Шер посмотрел на императора очень внимательно. Потом перевел взгляд на Тамаля и несколько секунд сосредоточенно молчал. Потом чрезвычайно осторожно спросил:

— Повелитель подразумевает миф о цикличном обновлении мира?

— И между прочим, один из основных канонов ведущей государственной религии, — заметил Джави. — Мне недавно напомнили… невзначай… ведь первый титул императора — наместник Эртайса, так?

Шер невнимательно кивнул, что-то быстро соображая. И просительно поднял руку, перебивая императора.

— Пусть повелитель простит недостойного…

— Время, — сморщился Джави. — Приказываю пропускать славословия. Серьезно, Шер, времени у нас очень мало. Сегодня до вечера надо слишком многое решить и слишком многое сделать.

— Слушаю и подчиняюсь, — почтительно сказал Баррахат и тут же без стеснения впился глазами в императора, ловя каждое движение ресниц, каждую, даже самую мелкую деталь мимики. — Главный вопрос: от кого поступила информация?

— От Ника Уртханга, — с удовольствием сказал Джавийон д'Альмансир.

Шер замер. Он был потрясен.

— Достоверность близка к девяноста процентам, — упавшим голосом сказал он. — Вероятность ошибки ниже одного процента… шакалья мать, это же несерьезно! Повелитель, как можно серьезно обсуждать на имперском уровне проблемы конца света?

— Серьезно это можно сделать только один раз, когда вправду конец, без улыбки сказал Джави. — Шер, я понимаю твои чувства. Я их уже испытал… недавно. Вот что мне от тебя надо: прими сообщение, проанализируй его и сделай выводы. Какие выводы мне нужны в первую очередь — я скажу.

— Я слушаю, повелитель, — Шер уже немного успокоился и был само внимание.

— Итак: сегодня ко мне пришел Ник и заявил, что ученые мужи некоего Вечного Отряда заметили большое количество признаков Заката, якобы продиктованных самим Эртайсом. Он, Ник, выбран-де в командиры группы, направляющейся в храм Восхода, где ему надлежит стать Свидетелем Рассвета. Он просит освобождения от службы, желает проститься и нынче же вечером покинуть дворец со своим отрядом. Среди примет он назвал утреннее соединение семи планет, вечернюю комету, небывало жаркую весну и то, что якобы должен растаять снег на вершине Радассы. Остатки снега составят стрелу, указующую на восток. Конец сообщения. Затем он предложил назначить своим преемником Керта Сальтгерра, на место Керта передвинуть Лавильи, а тебя оставить в прежнем чине. Затем отказался совершить этот поход вместе со мной. Я хочу знать: вероятность полной правоты Ника, способы проверки этого сообщения, разумную последовательность действий во время проверки и после нее — как в случае подтверждения, так и в случае опровержения. Понял?

— Во всяком случае, изложено вполне корректно, — со вкусом отметил Шер. — Повелитель, Тамаль допел и пытается подслушать.

— Давай про речку, разбойник! — громко приказал Джави и потянулся за персиком. С изумлением он вдруг понял, что проголодался. И согласен съесть пару персиков… и винограда… и кусок мяса с лепешкой… и даже выпить вина, невзирая на жару!

— И падаль на двадцатый день? — негромко спросил он сам себя. Баррахат с недоумением поднял брови, но тут Тамаль немузыкально брякнул по струнам и возмущенно спросил:

— Какую речку, весло в задницу? Знаешь, владыка, сколько песен про речки есть? Про паромщика, что ли?

— Река разлуки которая, — досадливо сказал Джави.

— Так! — заорал Тамаль, откладывая довлар и делая чудовищный глоток из кувшина. — Издеваются, значит, над беззащитным творцом? Император, руби мне голову, четвертуй, рви яйца, но больше я женских песен петь не намерен! Во дворце полно горластых баб, император, все жрут твой хлеб и просерают твое золото, все вертят жопами и называют себя певицами. Зови их, понимаешь, и этого кастрата зови тоже, и пусть они тебе поют про разлуку, и кто в речку войдет, и про паромщика, и про реку любви, и хоть про реку говна! А Тамаль рожден для музыки, кол мне в душу, для музыки, а не для гиеньего воя! Убей меня, родной, с радостью помру за державу, но реки разлуки тебе не будет!

— Истерик, — благодушно сказал Джави. — Пой что хочешь, родной. Но тогда, кол тебе в душу, пой так, чтоб демоны с неба в обморок падали! А то, понимаешь, девок ты облаять горазд, а сам-то голос уже наполовину в кувшине оставил, шакал драный!

— Вот слова истинно великого императора, — удовлетворенно сказал Тамаль и как ни в чем не бывало потянулся за довларом. — Это же совсем другое дело! Это качественно иной, принципиально верный подход…

— Качественно, говоришь? — прищурился Баррахат. — Принципиально? Ты стал ужасно умным, Тамаль, ты умнеешь прямо на глазах, мой добрый Тамаль, тебе не нужно никаких академий! Кто научил тебя таким умным словам? Поделись, сделай милость!

— У меня тонкий музыкальный слух, — с тоскливой гордостью сказал Тамаль. — И память хорошая, меня с детства учили слушать все, что слышно, и запоминать все, что услышал. Повелитель, ты не вели ему браниться, я ж не из любопытства даже, я просто по привычке ухо вострю!

— Ты пой, — отмахнулся Джави. — О чем мы… а, да. Что скажешь, Шер?

Шер выждал еще несколько мгновений, пока Тамаль трагическим голосом не сообщил, что звездам в небе одиноко. Потом заговорил:

— Повелитель, приметы перемен проверять не имеет никакого смысла. Если Уртханг абсолютно честен — а я не имею причины считать его откровенным лжецом, да это и не в обычае воинов высшего посвящения — то приметы он назвал заведомо верно. Другое дело, насколько они связаны с грядущим Закатом. Возможно, имеет место так называемое добросовестное заблуждение, но об этом чуть позже. Далее: если вся история с Закатом по сути является фальсификацией, то она выполнена с максимальным профессионализмом. То есть Ник не мог не предполагать, что названные им приметы проверят — и следовательно, называл тенденциозно подобранные, но реально произошедшие события и реально наблюдаемые ситуации. Небывало жаркую весну и вечернюю комету я наблюдал лично и готов подтвердить повелителю их существование. Полагаю, с остальными приметами дело обстоит так же.

— И я так думаю, — согласился Джави. — Кстати, Ник предлагал мне подняться на башню и наблюсти… созерцать… короче, посмотреть на снежную шапку Радассы. Я не пошел.

— Как угодно повелителю, — с улыбкой поклонился Баррахат. — Полагаю, это могло быть красиво. Или интересно. Но несущественно.

— О! — император значительно поднял палец.

— Я бы поставил вопрос так: где можно получить независимое компетентное суждение о проблемах Рассвета и о текущем положении дел. И незамедлительно начал бы подготовку к обоим вариантам исхода. После получения еще минимум двух независимых утверждений о близости Заката или трех — об ошибочности этого мнения… да, трех будет достаточно… принял бы прогнозируемый вариант за максимально вероятный. Постановка задач: для Заката — обеспечить безопасность повелителя до конца света и по возможности после такового; для, простите, Беззакатия — подготовить стабилизирующий комплекс мер для погашения смуты и паники.

— А смута откуда? — недовольно спросил Джави.

— Слухи будут распространяться неизбежно, — уверенно сказал Баррахат. — Дальше понятно — народ испугается гибели и отреагирует… ну, назовем это «обычным народным образом». Полная остановка производства, пьянство, грабежи, насилие, резкое повышение миграции, экстремальная агрессивность при полной безответственности, инфляция, затем полное обесценивание денег, попытка ввести их эквиваленты — безрезультатная, приводящая к мгновенному обесцениванию эрзац-заменителей, переход на чисто товарный обмен, разрушение ради разрушения и в конце — депрессивный ступор. При этом каждый третий попытается улучшить личное благополучие понятным для него образом; на случай, если сработает знаменитое «авось обойдется». Здесь следует особо выделить такие попытки мощных коллективов, как самые опасные. Полагаю, несколько крупных банков а с ними, очевидно, и хайсыгские кланы — те, что собрались в столице после Бетранской операции — попробуют собрать в своим руках побольше золота, серебра и самоцветов. Недовольные из кланов Бенари — особенно те, что считают себя обойденными по чести — будут собирать в кулак вооруженных мародеров для возможного переворота в пределах Дамирлара. И вероятно еще внешнее вторжение со стороны Хигона — для переворота на уровне Конфедерации.

— Ни Умбрет, ни Нортения не поддержат Гедемаха, — спокойно сказал Джави. — Я тебе больше скажу, Шер: если Гедемах полезет на Дамирлар, то мятежные кланы Бенари забудут о своем недовольстве. И даже хайсыги притихнут.

— Поэтому я бы заранее подготовил подманку для Гедемаха, повелитель, — Баррахат смущенно поднял бровь. — Если бенариты взволнуются, а Хигон все еще будет щелкать клювом, я испрошу позволения ее запустить. Внешнее вторжение для нас действительно лучше внутренних войн.

— Если я тебя правильно понимаю, — неторопливо сказал Джави, — все перечисленное нам грозит вне всякой зависимости от реальности Заката.

— Совершенно вне зависимости, — подтвердил Баррахат. — Слухи нам сдержать не удастся, повелитель. Волнения все равно будут. Большие волнения, думаю. Но прошу помнить, повелитель — я ведь не полководец и не дипломат. Я хорошо разбираюсь в вопросах снабжения, и только. Кстати, по поводу снабжения: повелитель, позвольте начать скупать вино и особенно гетмендийскую сивуху уже сейчас. Только расплачиваться я бы предпочел векселями Конфедерации, а не золотом…

— Делай, что хочешь, — Джави скривил губы. — Меня больше интересует Закат. А еще больше — Рассвет. У кого ты предполагаешь получить компетентное суждение?

Шер задумался. Тамаль воспринял молчание слушателей, как знак внимания, и безумно выдохнул сквозь стиснутые зубы:

— …пускай обрушится в кипящий океан, я не отдам мой сладкий сон…

Он замолчал, убито опуская голову и зажмурившись. Довлар издал один-единственный певуче-тягостный стон. Плач одинокой струны медленно растаял и стало тихо. Совсем тихо. Даже джавийоновы девчонки перестали шелестеть и молча смотрели на певца. Тамаль поднял голову и открыто посмотрел в глаза Джави. Потом устало обвел взглядом остальных.

— …- тебя, Луна. — сказал он почти шепотом. И почти сразу довлар словно взорвался звуками в его руках, и высокая, тоскующая мелодия вырвалась из этой бури и поплыла над волнами, как Луна в темных лохмотьях изодранных ветром облаков над океаном. Мелодия летела все выше и выше, и еще выше, и еще, а потом последняя, самая высокая нота будто растворилась в облаках — и Луны не стало. Только в ветвях моренов еще блуждали затихающие отзвуки последних аккордов.

Тамаль невозмутимо отложил довлар, надолго и смачно присосался к кувшину, отфыркался и вопросительно посмотрел на императора.

— Умеешь, гад! — восхищенно-уважительно сказал Джави. — Давай теперь что-нибудь негромкое, задумчивое — чтоб ощущение не перебить.

Тамаль сдержанно улыбнулся и стал едва слышно перебирать струны. Шер, понизив голос, заговорил:

— Я перебрал все известные мне группы, так или иначе связанные с альбийским циклом…

— Каким? — изумился Джави.

— Альбийским, — аккуратно повторил Шер. — От древнесенейского «альби» — заря. Я никогда особенно не интересовался теогонией, поэтому вспомнил только храмовый орден Рассвета, рыцарский орден Эртайса да собственно Вечный Отряд. Еще об этом могут что-то знать в Коллегии Таинств, в курии и в Академии старого Каэнтора.

— В Башне! — азартно согласился Джави. — Я все время о ней думаю.

— Представим себе, повелитель, что на ваш запрос все эти группы отвечают «не знаем», — решительно продолжил Баррахат. — Это вполне возможно. Я бы трактовал такую реакцию следующим образом: ничего не происходит, приметы Ника не подтвердились — восемьдесят процентов; посвященные не желают делиться сведениями с непосвященными — двадцать процентов. Тогда надо следить за сплетнями и вспышками волнения. Если единственным источником слухов и беспокойства останется уход Уртханга… или центры распространения слухов выстроятся вдоль его пути — тогда нормально. Заката не будет. Если возникнут независимые центры слухов — значит, посвященные темнят. Тогда вероятность Заката резко повышается. Конечно, может быть и так, что все неправы, один Ник прав — такое тоже нужно учитывать… Теперь о добросовестном заблуждении. Я думаю…

— О заблуждении не надо, — резко сказал Джави. — Вернемся к твоим двадцати процентам.

— Это обычная реакция сведущих, повелитель. Любая группа серьезных специалистов не особенно склонна посвящать в свои дела профанов.

— Я не верю, что мой старый учитель будет передо мной темнить, неприязненно сказал Джавийон. — Дело даже не в том, что я император. Видишь ли, Шер, старик действительно любит своих учеников. По-настоящему любит, по-людски.

— По-людски, — буркнул Баррахат. — Повелитель, старый Хурру может быть сколь угодно добрым человеком, но он еще и верный подданный Каэнтора дан Умбрета. Если король прикажет ему молчать, он будет молчать. Даже если император прикажет ему говорить.

Император недобро посмотрел на Шера. Тот поежился и положил руку на сердас, словно пытаясь подбодрить себя собственным титулом. Черепахи голоса Защиты шевельнулись под его ладонью, настороженно приподняв жемчужные панцири.

— Да, повелитель, — твердо повторил Баррахат. — Вы сами подтвердили все старые уложения Серебряной Конфедерации, в том числе уложение об оммаже. Вассал вашего вассала не есть ваш вассал. Да и сам Каэнтор присягал вам лишь в верности, а вовсе не отдал Умбрет под руку вашу.

Император стиснул зубы.

— Да, Шер, ты прав, — сказал он сдержанно. — Хурру не мой вассал. Но старейшина клана Тай-Хурсем может кое-что вспомнить о крови.

— А может и не вспомнить, — Баррахат был непреклонен. — Властитель, мы должны быть готовы преодолеть любое противодействие. Поверьте, я сам буду рад, если противиться нам не станут. Но нельзя ведь рассчитывать только на добрую волю всех окружающих!

— Ладно, — император поморщился, — оставим это. Давай вот о чем: что, если предупреждение Ника подтвердится сразу и полностью? Что делать тогда? И вообще, какой смысл делать что бы то ни было, если этому миру осталось существовать только полгода?

— Ничего не делать — самая большая бессмыслица, — сказал Баррахат. Можно говорить честно, повелитель?

— Можно, — Джавийон передернул плечами. — Представляю, какую гадость ты сейчас скажешь.

— Я бы советовал в этом случае прекратить заботиться о делах Конфедерации, собрать небольшой, но мощный отряд из самых надежных бойцов и быстро двинуться к берегу Восхода, — сказал Баррахат, глядя в небо. — Пусть о Конфедерации Гедемах Хигонский заботится… если захочет.

— Зачем к берегу? — быстро спросил Джавийон.

— Это единственный разумный способ попытаться спасти ваше венценосное всемогущество, — едва различимым шепотом отозвался Баррахат. Если в лучах Заката должно погибнуть все… все, что есть в этом мире… тогда повелителю нужно быть Свидетелем, чтобы уцелеть.

Император молчал.

— Если Заката не будет, — чуть громче сказал Баррахат, — тогда мы продержимся, какой бы водоворот здесь не закружился, какой бы смерч не прошел по земле Дамирлара. Но если будет — тогда я не вижу иного выхода, повелитель. Не потому, что я слеп и глуп — потому что иного выхода нет. Просто нет.

— А если я не захочу идти? — вдруг спросил Джавийон.

— Повелитель, не шутите так со мной, — отчаянным голосом сказал Баррахат. — Если вы вздумаете отказаться, тогда я приму меры, чтобы обездвижить вас и насильно доставить к берегу Восхода. Я буду вынужден так поступить, потому что клялся оберегать своего императора до последнего моего вздоха. Можете приказать меня казнить, повелитель. Но тогда следующий, с кем вам будет угодно поделиться этими соображениями, либо сочтет необходимым поступить точно так же, либо тут же окажется предателем и клятвопреступником.

— Тогда понятно, почему Ник не захотел взять меня с собой, отрешенно сказал Джави.

— Как раз не очень, — слабо возразил Баррахат. — Ведь все, кого он забрал, приносили присягу Неподкупных. Их высший долг — повиноваться приказам военачальника. Оставив службу, они уже не обязаны спасать императора.

— Тоже правда, — грустно сказал Джави. — Хорошо. Расскажи мне, кому из посвященных ты доверяешь — и насколько.

— Я никому не доверяю, — еще более грустно сказал Баррахат. — Но если верить легендам, воины Вечного Отряда не лгут. Кстати, Уртханг не лгал. Когда нельзя было говорить правду, он молчал.

— Зачеркни это, — утомленно сказал Джави. — Мнение Вечного Отряда нам известно.

— Орден Рассвета славится своими лисьими повадками. Про них говорят как раз обратное — еще ни один храмовник не сказал ни слова правды. Если они говорят что-то, что кажется нам правдой — значит, мы чего-то не понимаем или чего-то не знаем. Однако открытой ложью они тоже предпочитают не пользоваться. Умолчания, полуправда, неполная правда, почти правда, иносказания, трактовки, истолкования — вот их манера. Если бы они промолчали в ответ на наш запрос, я бы воспринял это как подтверждение. Если бы прислали многословный и путаный ответ — как отрицание.

— А если бы кратко подтвердили? — жестко спросил Джави.

— Тогда… тогда что-то в мире сильно изменилось, — криво усмехнулся Шер. — Может, и впрямь Закат на носу.

— Давай дальше, — приказал Джави, притягивая к себе блюдо с холодным мясом. — Подожди. Эй, Мутаннар!

Церемонимейстер возник мгновенно, как будто прятался под подносом.

— Чего желает божественный?

Выглядел он куда более оживленным и бодрым, чем раньше. Его снедала жажда государственно полезных деяний и, конечно же, любопытство. И еще его переполнял восторг. Он понимал, что свершается нечто невообразимо важное, и был счастлив услужить. То есть оказаться сопричастным тому, о чем вскоре начнут складывать песни.

«Если бы он знал, насколько он прав!» — мысленно вздохнул Джави. «Только боюсь я, что мы тех песен не услышим. И не здесь их споют.»

— Принеси свежих лепешек, — приказал он. — Мягких пшеничных принеси, из самой лучшей муки, с топленым маслом. И харджиновых, да посолонее — таких, которые с сыром едят. И большой кувшин розового полусухого игристого, с юга Нортении — знаешь, слабенькое такое, шипучее, похоже немного на фидийский сидр.

— Два кувшина, — бесстрашно сказал Тамаль, не переставая терзать струны. — А лучше три.

— Пожалуй, я его задушу, повелитель, — с чувством сказал Баррахат. Совершенный в своей невыносимости нахал.

— А потом тебе оторвут яйца и заставят вместо меня петь про реки говна, — хладнокровно сообщил Тамаль. — Жалко тебя. Давай пусть лучше повелитель надо мной измывается. Я уже привык.

— Принеси два кувшина, Мутаннар, — добродушно сказал Джавийон. — Или даже три — будешь пить, Шер?

— Ох, — неуверенно сказал Баррахат, — жарко ведь, мочи нет. Как вы пить можете, повелитель? И мясо… с лепешками… с ума сойти можно.

— Я привыкаю, — серьезно признался Джавийон. — Меня Ник научил. Я тоже поначалу сомневался — но знаешь, получается, что и вправду все можно. И есть, и пить… и другое, наверно. Так будешь пить?

— Ну, — с сомнением сказал Баррахат, — если Ник учил… Давай действительно три кувшина, Мутаннар. Только третий ма-аленький…

— А второй большой-большой! — радостно дополнил Тамаль.

— А первый — ротонского хрусталя с золотым горлышком! — самолюбиво закончил Джави. — Что ж я, не император разве?!

— Повинуюсь, божественный! — восхищенно прошептал Мутаннар и растворился в сумраке террасы.

— Дальше, — деловито сказал Баррахат, — орден Эртайса. Пустозвоны и суесловы, да простит меня повелитель. Совершенно бестолковая свора родовитых безумцев, не знающих, куда деть время. Боюсь, что они забыли даже собственные легенды и тем более — древнюю историю ордена. Не уверен, что от них может быть какой-нибудь прок. Вот Коллегия Таинств — другое дело. Но они за последние десятилетия слишком увлеклись ритуалами Границ. И все чаще заходят на территорию Темных обрядов. Сумеречные мисты не особенно охотно делятся своими знаниями с кем бы то ни было, повелитель. Хотя знать могут многое.

— Знать — это хорошо, — глухо сказал Джави. — Но даже если смолчат — ты сможешь сделать какие-нибудь выводы из их молчания, Шер?

— Из самого молчания — нет, — Баррахат ответил не сразу, что-то взвешивая. — Но из формы, какую это молчание примет — можно попытаться. Далее: курия. Эти ответят. И полагаю, что ответят правду. И наконец, Башня. Про Башню мы уже говорили.

— Я убежден, что Хурру мне ответит, — сказал Джавийон. — И ответит правду — во всяком случае, насколько он ее знает. Даже честнее курии ответит, Шер.

— Ну, будем надеяться, — Баррахат скривился. — Повелитель, я еще раз напоминаю о своей некомпетентности. Я уважаемого Хурру в глаза никогда не видел, а вы рядом с ним провели несколько лет. Я бы, наверное, скорее обратился к Мирти Кайбалу — ведь научной работой, если не ошибаюсь, руководит он?

— Да, Хурру занят обучением неофитов, — кивнул Джавийон. — Молодых идиотов, вроде меня. Но все важные или даже просто интересные вопросы августалы Башни решают втроем — Хурру, Кайбалу и распорядитель священнодействий Деррик дан Син, лен д'Эльмон. Кому бы ты ни направил запрос, ответ подготовят все трое.

— Дан Син, — задумчиво повторил Баррахат. — Он из Умбрета?

— У него владения на самой границе с Нортенией, — объяснил Джави. — А Эльмон — это уже вообще восточная Нортения. Так что скорей его можно считать нортенийцем. А что?

— Да ничего, по правде сказать, — замялся Баррахат. — Просто интересно — Академия-то умбретская, а на высших ступенях иноземцы.

— А то, что в Совете Дамирлара собрались люди со всех концов Империи, и даже из-за ее пределов, тебя не удивляет? — желчно спросил Джави. — Каэнтор тоже не дурак. У него в Академии работают истинные ученые. Зато и учиться к ним приезжают со всего мира — и кстати, не бесплатно, как ты догадываешься. Но давай не будем отвлекаться.

Тут как раз появился Мутаннар, подгоняя кравчего и хлебодара, и все равно пришлось отвлечься. Тамаль, дорвавшись до кувшина, долго и вдохновенно хлебал из горлышка, игнорируя поставленный рядом кубок, потом с сожалением отставил емкость, горько вздохнул, обтер бороду и снова взялся за довлар. Джави завернул ломоть мяса в лепешку, надкусил и рявкнул на Мутаннара:

— Чего замерли? Топайте, топайте! И ближе тридцати шагов не подходить!

Баррахат сделал несколько глотков вина, которое тут же выступило липким потом у него на лбу, и с благоговением посмотрел на жующего императора.

— Не удивляйся, — проворчал Джави с набитым ртом. — Считай, что я тренируюсь. Говорят, даже тем, кто идет к берегу Восхода, надо что-то есть в пути. Давай считать письма, Шер. Значит, в Башню — раз, в курию — два, этим… эртайсовым рыцарям ты, как я понял, писать не советуешь?

— По-моему, бессмысленно, — откровенно сказал Баррахат. — Они, уродцы убогие, конечно, ответят, только ответят длинно и бестолково, а воспринимать их бред всерьез у меня все равно сердце не лежит.

— В Коллегию напишем?

— Можно рискнуть, — с некоторым колебанием сказал Баррахат. — Если ответят — хорошо, а нет — так, пожалуй, и лучше.

— А храмовникам?

— Храмовникам нужно написать обязательно. Правда, потом придется долго решать, как понимать их ответ. Да уж сообразим как-нибудь, повелитель. Кто поедет с письмами?

— Никто не поедет, — невнятно сказал Джави, уминая четвертую лепешку. — Я вызвал Аретиклея, некогда мне верховых ждать. Пошлем с лиссами. Если сегодня вечером отправить, завтра… то есть уже послезавтра поутру могут придти ответы. Конный курьер за это время еще и в один конец не доберется.

— Мудро, — одобрил Баррахат.

— Так ведь на кой ляд мы лисс держим, спрашивается? Глазки им строить? По-моему, как раз на случай спешной надобности. Хорошо же! Последний вопрос: что мы будем делать, пока ждем ответов? Просто нервничать?

— Зачем нервничать? — Баррахат подумал. — Будем потихоньку решать предварительные вопросы общей безопасности. Если повелитель склонен принять совет Уртханга по поводу Керта Сальтгерра…

— Я вообще-то тебя хотел, — извиняющимся тоном сказал император.

— Пусть повелитель не сходит с ума, — брезгливо сказал Баррахат. — Ну куда меня в стратеги?

— А разве мы сейчас не стратегией занимаемся?

— Ерундой мы занимаемся, прости Эртайс, не гневайтесь, повелитель. Уважающий себя стратег на таком уровне ответы еще даже не вычисляет, а просто знает заранее — по личному опыту.

— Закат. По опыту. — с убийственной иронией сказал Джави.

— Кризис, повелитель. Именно по опыту, — непоколебимо сказал Баррахат. — Какая разница, чем вызван кризис? Развиваться-то он будет не в каком-нибудь воображаемом мире, где нет ничего, кроме Заката. А в нашем с вами мире, повелитель. В том самом мире, о кризисах которого любой опытный стратег знает очень и очень немало. А хороший стратег — почти все.

— А Сальтгерр — хороший стратег? — настойчиво спросил Джави.

— Уж лучше меня, во всяком случае, — отрезал Баррахат.

— Дьявол… ну ладно, уговорили. Считай, что ты поддержал рекомендацию Ника, и я с ней согласился. Дальше.

— Прикажите ему немедленно принять командование оставшимися в городе силами. Если повелитель пока что не желает распространять слухи о Закате… я, во всяком случае, не стал бы…

— То?

— Можно использовать обтекаемую формулировку «на период отсутствия капитана Уртханга назначить исполняющим обязанности». А самому Сальтгерру сказать, что есть опасность спровоцированной извне попытки переворота… нет, нельзя так говорить.

— Почему?

— Видите ли, повелитель, ко внутренним распрям и беспорядкам Керт в таком случае будет относиться правильно. К тем, которые учинят наши любезные поданные. А вот возьмем, к примеру, ротонских гвардейцев… При заговоре, составленном на деньги Хигона, на них можно и нужно надеяться, как на силу, нейтральную по отношению к политике, и следовательно, преданную власти, как воплощению существующего порядка вещей. Но Закат — это не политика. Или уже не только политика. Сам порядок вещей нарушится. В ситуации «каждый сам за себя» список основных личных интересов претерпит поразительное изменение. Ну посудите сами, какое дело ротонскому наемнику до судьбы Дамирлара? Выжить бы самому, любой ценой — для начала. Потом, возможно, постараться помочь выжить друзьям и соратникам… если получится. А по определению даже это не получится, не может получиться. Так какой смысл подставлять свою шею за страну, которой через полгода не останется на картах мира? Нет, никакой наемник — не только из Ротоны, но даже из Дамирлара — не станет воевать и гибнуть за деньги и звания, тем более — за почести и славу. Только за себя или за идею. Я бы вообще выплатил наемной гвардии премию и отправил восвояси. По домам.

— Ник говорил то же самое, — признался Джави. — А денег на выплаты тебе не жалко?

— Если Закат на пороге — не жалко, — Баррахат пожал плечами.

— А кто собирался по поводу Заката гетмендийским самогоном спекулировать? — ядовито спросил Джави.

— Ну, повелитель, это совсем другое дело, — Баррахат посмотрел на императора с некоторым даже изумлением. — Это же как раз наоборот, когда деньги перестанут что-то означать для всех, а не только для нас с вами… Когда начнется настоящая сумятица, за золото уже ничего не купишь. А вот за еду — пожалуйста. Ну а за спиртное можно будет купить вообще все, что угодно. И без всяких вопросов, в любом хаосе.

Теперь удивленно поднял голову император.

— Очевидно, я не видел настоящего хаоса, — сдержанно сказал он.

— Да уж конечно, не видели, — проворчал Баррахат. — Тем более такого, какой нам предстоит. Такого в этом мире еще вообще никто не видел. Я не уверен до конца даже в сивухе… мда, шальных грибов накупить, что ли?

— Ты не шути, — посоветовал император, — ты думай. А если Заката не будет, что же мы тогда — зря ротенов лишимся?

— Ну, не обязательно же их немедленно отсылать, — отстраненно сказал Баррахат. — Когда все разъяснится, тогда и отошлем.

— А что по этому поводу подумают остальные правители? Шер, ведь только ненормальный без причины распустит ротонскую гвардию, это все понимают. Тут угрозой переворота не отвертишься. Что скажет сама Аальгетэйте в ответ на такой, я извиняюсь, довод? Как раз наоборот, если бы моему трону что-нибудь угрожало, я бы должен был просить дом Суатаоми прислать еще несколько тысяч ребят, для всяческой «опоры и поддержки».

— Повелитель, это мысль! — оживился Баррахат. — Напишите еще одно письмо — королеве. Правда-правда, повелитель, это светлая идея. Госпожа Суатаоми заведомо беспристрастна, надежна и нейтральна. Она не позволит подобному слуху распространиться, если он окажется ложным; а если он все-таки будет истинным, то она ответит ясно, точно и быстро. У нее лучшая в мире разведка, в конце концов! Если в мире есть хоть один непреложный аргумент — все равно, в пользу Рассвета или против него — то королева его уже отыскала. Или отыщет завтра. Императору Серебряной Конфедерации на прямой вопрос она ответит обязательно, хотя бы для того, чтобы подтвердить свой неукоснительный нейтралитет.

— Или откажет, чтобы подчеркнуть независимость, — мрачно сказал Джави. — Я бы отказал.

— Извините, повелитель, но именно поэтому в Сирранионе сейчас столица империи, а в Пяастиэ — цитадель Независимых земель Свободной Ротоны. Ответит она, ответит, можете не сомневаться. Тем более что королева, насколько мне известно, прекрасно относится к вам лично.

— Вроде есть немножко, — согласился Джави.

— Пишите, — решительно сказал Баррахат. — То есть диктуйте. Или… может, мне написать? Под вашу диктовку? Чтобы не расширять без необходимости круг посвященных?

— С кругом мы как-нибудь справимся, — с подозрительной гримасой сказал Джави. — Если бы это было самой большой проблемой… Что еще нужно сделать? С чего начнутся неприятности в столице, если они начнутся?

— Ну, это понятно, — не задумываясь, ответил Баррахат. — Это как всегда. Сначала пойдут мервов бить, потом напьются, потом грабежи, потом хайсыги соберутся в кулак и попытают счастья, пока темно и пыльно. Тогда про мервов временно забудут и пойдут бить хайсыгов. Бить их — дело, сами понимаете, нелегкое, так что скоро все устанут и напьются. Потом опять вспомнят, что мервы негодяи и Эртайса не чтут — и все начнется сначала. И будет повторяться до тех пор, пока не станет ясно, что бить уже никого не нужно, потому что все равно всем приветливо машет кладбище. А вот дальше даже не знаю. Дальше на моей памяти еще не забирались.

— Понятно, — Джави потер переносицу. — Может, тогда выставить из города мервов и хайсыгов, вместо того, чтобы ротенов разгонять?

— А куда? — пожал плечами Баррахат. — Мервов все равно будут бить везде, по старой привычке. Вы же знаете, что во всем всегда виноваты мервы. Если жрать нечего — значит, мервы все сожрали, а что не сожрали, то понадкусывали и спрятали под кровать. Если вдруг вселенная рушится, значит, мервский заговор против верных сынов Эртайса. Ну, а хайсыгам идти некуда. С вашего позволения, наш непобедимый и блистательный полководец в Бетранской долине пылинки на пылинке не оставил.

— И даже не с позволения, а по прямому приказанию, — вздохнул Джави. — Да, Шер, именно в такие мгновения я понимаю, что у правителя всего три проблемы — зато серьезные.

Баррахат поднял брови, демонстрируя интерес и внимание.

— Территория, собственный народ и милые соседи, — пояснил Джави. Можешь считать, что я шучу. Хотя на самом деле я вполне серьезно.

— Тогда пять проблем, — совершенно серьезно сказал Баррахат.

— Вот те раз, — досадливо сказал Джави. — А еще две откуда взялись? Боги, что ли? И судьба?

— Нет, повелитель. С богами и судьбой спорить нельзя. А проблема, принципиально неразрешимая, не может считаться проблемой.

— Здрасте! — Джави агрессивно заерзал на подушках. — А чем же она, по-твоему, должна считаться?

— Это вы у августалов спросите, повелитель. У мудрейшего сана Кайбалу, например. Я имел в виду во-первых: случай; во-вторых: все остальное.

— Не чувствую разницы, — с вызовом сказал Джави. — По-моему, и то, и другое — только разные названия для непредвиденных обстоятельств.

— Ну что вы, повелитель, — искренне обиделся Баррахат. — Случай вполне предвидим, он всего лишь непредсказуем. Ну смотрите: бросаем мы, например, кубик. Если звезда — идем вперед, если луна — выжидаем на месте, копье — идем направо, щит — идем налево, волна — отступаем.

— А если пустышка?

— Если пустышка, тогда плохо, — Баррахат сделал охраняющий жест над плечом. — Но может ведь выпасть шесть или семь пустышек подряд, упасите нас боги?

— Может, конечно, — кивнул император.

— Тем не менее такую случайность мы вполне можем предвидеть, завершил Баррахат. — А вот если кубик повиснет в воздухе… Вот такие шуточки я называю «все остальное».

— Понятно, — сказал Джави. — Но ты все равно неправ. Особенно насчет неразрешимых проблем.

— Покорно слушаю повелителя, — настороженно сказал Баррахат.

— Я, например, собираюсь у тебя на глазах потягаться с судьбой, император встал и с удовольствием потянулся. — А боги… Может быть, с ними и впрямь трудно спорить, Шер. Только ведь мы собираемся сами стать богами, ты помнишь?

— Мы? — Баррахат тоже поспешно вскочил, подобрав сердас.

— Как минимум я, по твоему настоятельному требованию. И еще наш верный великолепный Уртханг, по зову сердца и присяги. И наверняка найдется еще немало желающих, — император наконец попал левой ногой в сандалию, наклонился и щедро плеснул в кубок вина. — За богов, да будут они к нам благосклонны!

— Адиз-з-з! — ликующе заорал Тамаль и схватил кувшин.

— Адиз, повелитель, — сдержанно согласился Баррахат и поднял свой кубок. — Воистину адиз.

Император д'Альмансир сделал большой глоток, выплеснул остатки вина в бассейн и швырнул кубок следом. Тамаль неодобрительно посмотрел в бассейн и душераздирающе вздохнул. Баррахат быстро натянул сердас и замер, ожидая приказа. Но Джавийон без слов положил руку ему на плечо и громогласно позвал:

— Мутаннар!

— Я здесь, божественный! — церемонимейстер, кланяясь, выскользнул из тени террасы и остановился на безопасном расстоянии — как раз шагах в тридцати от императора.

— Найди глашатая, и пусть он возвестит всем придворным, что император почтил богов возлиянием. Пусть все немедля выпьют во славу богов, да пошлют они нам удачу в наших начинаниях!

— Адиз, повелитель! — Мутаннар начал торопливо пятиться к выходу из двора. — Что еще угодно божественному повелителю?

— Протокол-секретаря в мой кабинет, Аретиклей пусть ждет… где он там бишь расположился?

— В халкидоновом покое, повелитель, — негромко подсказал Баррахат.

— Вот там пусть и ждет, я к нему сам приду. Всем остальным оставаться здесь, кроме Тамаля. Тамаль, разбойник, ты пойдешь со мной. И ты, Шер. Ах да, Мутаннар! Еще найди Сальтгерра — как возгласит адиз, пусть сразу идет к Аретиклею и ждет меня.

— Слушаюсь, божественный! — Мутаннар убежал внутрь дворца.

— А Тамаля зачем? — недоумевающе спросил Баррахат вполголоса.

— Увидишь. Пойдем, Шер. Тамаль, пес, что ты копаешься?

— Повелитель, можно, я кувшин с собой возьму? — истово спросил Тамаль и на всякий случай скорбно сдвинул брови.

— Бери. Идем, быстрее! Во мне нетерпение взыграло!

Джави легко перепрыгнул ступеньки, легко и беззаботно пробежался по террасе и первым ворвался в кабинет. За ним, немного поотстав, появились Баррахат с Тамалем. Тамаль отдувался и сопел, что почему-то вызывало мысли о виноделии и дегустации.

— Дыши в другую сторону, мерзавец, — посоветовал Джави. — Или вообще не дыши.

— Зачем же не дышать? — самолюбиво спросил строптивый Тамаль. — Я могу и в другую сторону, если повелитель прикажет.

Распахнулась дверь и на пороге появился первый протокол-секретарь Тенджир Таваф, сын предводителя клана Муттаби.

— Позволит ли войти божественный повелитель? — певуче поинтересовался он. — Или повелитель изволит слушать песни?

— Входи, Тадж, — приветливо сказал Джавийон. — Будем писать длинные, но очень интересные письма.

— Но, повелитель, протокол не позволяет присутствовать при дипломатической переписке этому бездельнику, — вежливо напомнил Тенджир.

— Тадж, — сурово сказал Джави, — ты кому это говоришь? Если я сказал — можно, кто посмеет сказать «нельзя»?

Тенджир поклонился.

— Будет так, как прикажет божественный.

— Уже гораздо лучше, — сказал Джави довольно. — Заходи, готовь свои игрушки. Первое письмо будет в Ротону, королеве Аальгетейте, частное, конфиденциально.

— С голубым вензелем, значит, — меланхолично прокомментировал Тенджир, копаясь в сумке. — Отвезет особый порученец или императорский флаг-курьер?

— Лисса отнесет, — сказал Джави, разыскивая что-то в секретере.

— Мягкий пергамент, зеленый сургуч, зеленый воск, — привычно сказал Тенджир. — Я готов, повелитель. Царственной Аальгетэйте Суатаоми до Ротениа, дворец Звезды, Пяастиэ, так?

— Так, — сказал Джави, рассеянно улыбаясь. — Милая матушка! Сегодня поутру я получил дивное известие, с коим смею обратиться к вам, дабы…

Дверь снова растворилась и в щель просочился Мутаннар. Глаза его возбужденно горели.

— Ну что случилось? — укоризненно спросил Джави.

— Божественный повелитель! — сипло выдохнул Мутаннар. — Полномочный посол Свободной Ротоны покорно просит спешной и неотложной аудиенции с чрезвычайным сообщением для божественного императора!

— Ешь тя вошь! — не удержался Тамаль и зацепил кувшином за довлар. Довлар грохнулся на пол, порождая невероятный плывущий звон пополам с гулким треском. — Я дико прошу прощения у повелителя, но ведь вот!..

— Интересно, — одними губами сказал Баррахат.

— Так, — сказал Джави. — Ему нужен прием по парадной форме, или хватит рабочего?

— Он просит соизволить принять его для кратчайшей беседы в высшей степени доверительного характера, — понизив голос, сказал Мутаннар.

— Тогда веди сюда, — не задумываясь, сказал Джави. — Шер, будь рядом со мной, а ты, Тадж, обеспечишь церемониальные тонкости. Ох, дьявол! Шер, быстро принеси из соседних покоев любую рубаху! Только сухую. Стой! И сухую обувь!

— Повелитель, — возмущенно сказал Тенджир, — я требую удалить певца.

— Тадж, — сухо сказал Джави, — требовать здесь могу только я. Заткнись и выполняй свой долг.

— Мой долг, повелитель, как раз и требует обеспечить высшую степень доверительности беседы, удалив всех посторонних.

С террасы вбежал запыхавшийся Баррахат, отдал императору рубаху и тут же, опустившись на колени, стал помогать снять сандалии и обуть расшитые серебром мягкие туфли.

— Ладно, — чуть мягче сказал Джави, пытаясь попасть рукой в нужный рукав, — затихни, Тадж. Тамаль сегодня не отойдет от меня ни на шаг — во всяком случае, пока что не отойдет. И покончим с этим. Я так хочу.

— Я раб повелителя, — спокойно сказал Тенджир и поднялся из-за стола. Джави быстро застегивал последние пуговицы.

Церемонимейстер ожидающе посмотрел на молодого протокол-секретаря. Тот бесстрастно дождался, пока Баррахат вынесет на террасу сандалии, и официальным тоном приказал:

— Пригласите почтенного гостя и обеспечьте исполнение всех его ранее заявленных просьб, именем великого д'Альмансира!

Мутаннар распахнул дверь настежь и неожиданно могучим голосом возвестил:

— Полномочный посол Независимых земель Свободной Ротоны будет гостем божественного императора д'Альмансира!

Посол появился почти мгновенно. Невзирая на жару, он был одет как для церемонии высшего ранга, и даже исхитрился выглядеть так, словно это его не слишком обременяет. Невысокий худой человек, уже очень и очень немолодой, но отнюдь не дряхлый, быстрым шагом вошел в кабинет и низко поклонился.

— Моя повелительница, светлая королева Аальгетэйте шлет дружеский привет великому императору д'Альмансиру, — почтительно, но с глубоким достоинством сказал он. — Мой приятный долг — передать императору крайне срочное сообщение.

— Только истинно преданные глаза видят нас, — ответил Тенджир, выступая вперед и делая знак Мутаннару. Тот немедленно плотно прикрыл дверь в кабинет. К превеликому своему сожалению, церемонимейстеру пришлось сделать это снаружи, что оставило его одиноко изнывать от любопытства в коридоре.

— Только истинно преданные уши нас слышат, — Тенджир прошел к затворившейся двери и стал к ней спиной. Тамаль попытался повторить его действия и прикрыл спиной дверь на террасу, неожиданно заслужив одобрительный взгляд протокол-секретаря. Баррахат остался за плечом Джавийона.

Посол еще раз поклонился, но говорить ничего не стал, а только лишь расстегнул неприметный карман на груди и добыл оттуда небольшой пакет.

— Это послание прибыло в посольство не более часа назад, — пояснил он, — сопровожденное приказом передать тотчас же. Моя миссия исполнена, о божественный. Я благодарю императора от имени моей повелительницы и смиренно прошу разрешения удалиться.

Джави бездумно кивнул. Его внимание было приковано к зеленой сургучной печати, облитой для сохранности зеленым же воском. Император быстро обернулся к Баррахату и решительно сломал печать.

Мягкий пергамент был украшен голубым вензелем. Венец Ротенов, окружающий две изящные буквы — А и С.

— Лично. Конфиденциально. — тихо сказал император. — Тадж!

Тенджир с безукоризненной точностью завершил формулу прощания и сам распахнул перед послом дверь. И только потом поспешно подошел к императору.

— Приказывайте, повелитель.

— Оформление, кажется, соответствует тому, что приготовил ты, сказал Джавийон. — Так?

— В точности так, повелитель. Только это письмо прибыло не с лиссой, а с гончим соколом. Все остальное совпадает.

Император развернул письмо и за плечо притянул к себе Баррахата.

— Ты тоже читай.

Тонким, несколько старомодным почерком на пергаменте было написано:

«Милый Джави!

Искренне любящая тебя

Неизбежные серьезные изменения всей текущей континентальной политики в самом скором времени приведут к тому, что мои попугаи окажутся вредны в Дамирларе и полезны дома. Будь во всеоружии и направь вольнонаемные команды Ротоны ко мне в столицу, как только это будет для тебя удобно.

Альге

— Ну и соколы у тетушки Альге, — с некоторой завистью сказал Джави. Это что же, он со вчерашнего утра от Ротоны до Сирраниона добрался?

— Получается, так, — подтвердил Баррахат. — Хотя лиссы Аретиклея еще быстрее, так что можете не завидовать, повелитель.

— Да я и не завидую… почти, — сказал Джави. — Ну и что ты на это скажешь, Шер?

— Кажется, вы уже получили ответ, — кратко сказал Баррахат.

Джави некоторое время стоял, покачиваясь с пяток на носки и обратно, потом свернул письмо в трубочку и снова подошел к секретеру.

— Порви то, что написал, Тадж, — сказал он, не оборачиваясь. — Письма в Ротону мы теперь писать не станем. Тамаль, у тебя вино в кувшине еще осталось?

— Ну, — неопределенно отозвался Тамаль, — можно сказать и так, что осталось. Хотя, конечно, это уже слезы.

— Давай сюда, — Джави отобрал у него кувшин и глотнул. Потом еще раз глотнул. Потом бросил кувшин в угол и крикнул:

— Мутаннар, сидра или кериваля, быстро!

— Повинуюсь, божественный! — глухо послышалось из-за двери.

Джави несколько раз прошелся по кабинету, остановился перед Баррахатом и тяжело посмотрел на него.

— Шер, — сказал он, — продиктуй Таджу письма… если хочешь. В общем, как сам надумаешь, так и сделай. Я для себя уже решил поверить, кажется.

— Я бы все-таки затребовал третье «да», повелитель, — мрачно сказал Баррахат. — Хотя полагаю, что вы правы. Первые два «да» получены от людей с такой степенью компетентности, что… а-а, к дьяволу! Продиктую.

— Потом, — непреклонно сказал Джави, — возьмешь четырех гвардейцев, отведешь Тамаля и Таджа в ониксовый покой и закроешь там до особого распоряжения.

— За что, повелитель? — оскорбленно заорал Тамаль, пятясь к двери.

— Подслушивать меньше надо, — лаконично ответил Джави. — Радуйся, что не казнил. Или язык не вырвал.

— А Тенджира за что? — не отступал самоотверженный Тамаль.

— За то, что он сейчас напишет, — угрюмо сказал Джави. — Это, видишь ли, очень лично. И очень конфиденциально.

— Ну, — сказал Тамаль, — если так… А что такое «конфиденциально»?

— Это значит — закрыть на ключ, а ключ потерять, — устало сказал император. — Ладно, вы тут работайте, Шер, а я пойду с Кертом говорить.

— Повинуюсь, повелитель, — четко сказал Баррахат.

На пороге император остановился и добавил:

— Этих… невинных страдальцев накормить надо будет…

— Я распоряжусь, — пообещал Баррахат.

— Я понимаю, — отмахнулся Джави. — Я о другом. Еду к ним пусть обязательно немой носит. Есть у нас немые слуги?

— Как не быть, — невесело улыбнулся Баррахат.

— И вино пусть носит, — обреченно буркнул Тамаль.

* * *

Солнце медленно-медленно уходило за невысокие щебнистые холмы на северо-западе. Жара потихоньку разжимала пальцы, сдавившие горло Сирраниона.

Подняться на башню, думал Джавийон. Надо подняться на башню, пока светло, и глянуть на Радассу. На эту самую, как ее там Ник называл? Дай-Хестине, что ли? Кажется, именно Дай-Хестине.

— Мы все сделали? — спросил он у измотанного и молчаливого Баррахата. Тот пожал плечами.

— Вроде все. Во всяком случае, ничего больше не вспомню.

— Аретиклей готов?

— Собирается выпустить своих гонцов, как только солнце спрячется.

— А он не сможет это сделать с верхней площадки башни? Я хочу подняться на башню.

— Спрошу, — бессильно сказал Баррахат. — Мне тоже наверх идти?

— Отдыхай, — милосердно сказал император. — Еще набегаешься. Нам еще до самого конца света бегать. Что-то я у тебя спросить хотел… А, да! Как там наши узники?

— Сотрясают узилище, — желчно сказал Баррахат. — Тамаль надрался сам и вусмерть напоил Тенджира.

— Их покормили?

— И покормили, и напоили… лучше б не поили.

— А ужин немой носил?

— Немой, немой. Лучше бы глухой. Они там так орут, повелитель, что я на всякий случай гвардейцев в дальнем конце коридора поставил. Чтоб хуже слышно было. Хотя все равно слышно.

— А что орут?

— Уже непонятно. Сначала было о муках во славу родины и военной тайне. А теперь у них языки сильно заплетаются, а мысли уже давно заплелись. Тамаль пытается петь, а Тадж пытается подпевать, и это, повелитель, еще страшнее.

Джави посмотрел на башню и застонал.

— Пойду, пожалуй. И зачем я ее такой высокой построил?

— Как символ величия империи, — мертвым голосом сказал Баррахат. — Я жду вас внизу, повелитель. Только за Аретиклеем схожу…

Дворец даже сверху не стал казаться меньше. А вот люди превратились в суетливых козявок, то и дело выползающих из какого-нибудь закоулка белокаменного лабиринта только для того, чтобы снова скрыться в нем — но уже за другим поворотом. И только одна группа букашек вела себя строго, слаженно и осмысленно.

То строился у внешних ворот отряд Ника Уртханга.

Император медленно отвернулся. Ему вдруг стало больно смотреть вниз, больно и неприятно, и он повернулся к западу, где золотые лучи безмятежно таяли в розовом мареве. Потом к северу, где за горами, далеко-далеко отсюда, стояла очень похожая башня, которую так и называли, только с большой буквы — Башня. Потом к востоку. Туда, где самое далекое «далеко» почти теряло свой смысл, потому что человеческий ум уже не в силах как следует вместить пугающую безмерность подобных чудовищных расстояний и осознать их; он замирает в растерянности, довольствуясь скупой цифрой на карте. И где чуть-чуть дальше этого самого последнего «далеко» лежал окончательный, беспощадный предел всем человеческим чаяниям и стремлениям, а еще дальше уходили только стремления богов. Самый-самый краешек света.

Берег Восхода.

Император снова посмотрел вниз. Лязгнуло железо, и знакомый с детства, до невозможности привычный голос коротко сказал: «Марш!»

Кучка сверкающих козявок слитно качнулась и поползла к воротам.

— Или не ходить? — вслух сказал Джави, снова поворачиваясь к востоку. Но восточный горизонт был темен и молчалив, и звезды над ним подрагивали и мерцали, словно боялись чего-то неизведанного, выползающего из-за края мира.

Внизу послышались шаги, кашель Аретиклея и возбужденный писк лисс, уже почуявших зов быстро темнеющего неба. И только тогда Джави Шаддах, император д'Альмансир, повернулся лицом к югу.

Там, над вершиной Радассы, что была подобна орлу со вскинутым крылом, ярко и тревожно горела хвостатая звезда. И на почти черном уже северном склоне — как будто нарисованная ребенком, размашисто и криво — светилась призрачно-серая снежная стрела.

Стрела, указывающая на восток.