Теперь все надолго замолчали. Небо снова затянуло серыми клочьями облаками, которые не собирались разродиться дождем, а просто прикрыли солнце. День начинался кислый, как выдохшееся пиво.

Под стать ему было и настроение, и я убавил скорость. Харви периодически сообщал мне номер очередной дороги, на которую следовало свернуть. Мэгенхерд с девушкой вообще не подавали признаков жизни.

Около пяти мы проскочили Конде-ан-Фень и въехали в предгорья.

Харви заметил:

— Теперь мы едем магистрали, не из главных, но…

— Не волнуйтесь, эти места мне уже знакомы. Попав сюда, я должен был почувствовать себя гораздо лучше, но вместо этого хоть перестал чувствовать все хуже. Здесь можно было гнать вовсю — пустынные дороги изобиловали поворотами, зато они просматривались далеко вперед. Оставалось только вовсю работать газом и тормозами.

Мы нигде не останавливались. Пассажиры не просили, я сам не предлагал: боялся, что не захочу потом трогаться с места.

Сен-Флу мы обогнули с юга, потом миновали Ле Пью. А еще через двадцать минут покатили по узкой извилистой дороге, обе стороны которой огораживали каменные стены, густо заросшие мхом.

Щит с названием деревни, сбитый каким-то лихачом, сообщал: «Динадан». Я остановился, не доехав до поворота, за которым начиналась деревня.

Харви устало повернулся ко мне:

— Попробуем на ферме?

— Нет, лучше в деревне.

Он кивнул на обочину.

— Четыре телефонные линии. Тут могут быть и жандармы.

Я только кивнул в ответ, вылез из машины и потянулся. Тело словно окаменело, суставы хрустели. Оставалось надеяться, что в Динадане мы найдем все, что нужно: у меня не было больше сил.

— Я прогуляюсь.

Перейдя дорогу, я открыл калитку в каменной ограде, за которой оказалось деревенское кладбище. Видно, Динадан — деревня старая, ибо кладбище оказалось изрядных размеров. И смотрелось куда лучше самой деревни. Там тесно лепились продуваемые ветрами ветхие домишки. Тут могилы выстроились аккуратными рядами, прибранные и ухоженные. И разнообразия было куда больше, чем в деревне. И большие склепы, утопавшие в цветах, защищенных от ветра стеклами, и простые плиты, лежащие прямо на земле. И любые варианты между этими крайностями. Но любая могила ухожена, надписи разборчивы, что мне и требовалось.

Времени на это ушло немало. Подняв глаза от очередной надписи, я обнаружил рядом мисс Джермен. За долгий день она пообмялась меньше, чем следовало ожидать, но даже на ее котике появились складки.

— Захотелось подышать свежим воздухом, — пояснила девушка, — и я подумала, что лучше не терять вас из виду. Не возражаете?

Я покачал головой и пошел по дорожке. Она следом. Помолчав, мисс Джермен спросила:

— Что вы делаете?

— Выясняю, что произошло в деревне с моего последнего визита.

Она вытаращилась на меня, потом сообразила, улыбнулась и кивнула.

Следующий склеп мог бы сделать честь знатному флорентийскому роду.

— Все-таки старину Де Гарра успели избрать мэром. Он мне говорил, что ждет этого лет тридцать. — Кивнув Де Гарру, я зашагал дальше, подумав, что на его могиле следовало посадить виноградную лозу, а не розы. Он давно бы стал мэром, будь у земляков уверенность, что в день принесения присяги его удастся застать трезвым. Что же, дайте время, и над стариком виноград вырастет сам собой.

Следующий мраморный памятник был гораздо скромнее.

— У него был гараж. Если сын унаследовал дело, сможем хотя бы сменить номера. Отец-то законы чтил…

Мы пошли дальше. Но вот я увидел фамилию Мельо и присмотрелся внимательнее.

Мисс Джермен спросила:

— Он воевал? Написано просто: «За Францию».

Я взглянул на плиту: «Жиль Мельо».

— Посмотрите на дату: апрель 1944. Мы с ним везли оружие в Лион и к северу отсюда наткнулись на засаду. В него попали, в меня нет.

Во время войны на памятниках жертвам Сопротивления патриотических надписей делать не дозволялось, и написали только «За Францию». А на моей плите могут написать «За 12000 франков».

Девушка что-то сказала. Я переспросил:

— Что?

— Но вы доставили оружие?

— Оружие? О да! В меня-то не попали.

Казалось, она хотела еще что-то спросить, но не решалась. Я продолжал проверку летописи семейства Мельо.

— Ну, если повезет, остановимся у Мельо. У стариков. Похоже, с ними все в порядке.

Я зашагал к выходу, изучая по пути более поздние могилы. Однако у калитки обнаружил, что мисс Джермен исчезла. В машине ее тоже не было.

Харви следил, как я устраиваюсь на сиденьи, но ничего не сказал. Лицо его посерело и осунулось.

Через несколько минут девушка выбежала из калитки и шлепнулась на заднее сиденье.

— Простите, задержалась.

Даже не спросив, где она шлялась, я запустил мотор, завернул за угол и перед нами открылся Динадан — деревушка, тесно застроенная каменными домами, словно в поисках тепла прижавшимися плечом к плечу. На первый взгляд с войны в деревне мало что переменилось. И разумеется никто не подметал мостовые, не засыпал колдобины и не убирал банки. В Динадане была дела поважнее: сначала выжить, а потом — разбогатеть.

Харви кисло обронил:

— Да, тут уж никому не придет в голову искать международных воротил.

У церкви, смахивавшей на крепость, я повернул налево в узкий переулок, и через полсотни метров остановился возле трехэтажного дома с балконом и потрескавшимся каменным крыльцом. Под ступеньками две серые кошки делили миску с выводком цыплят. Цыплята меня игнорировали, кошки подозрительно косились, словно решив, что я покушаюсь на их ужин.

Я закурил и постоял возле машины, давая возможность хозяевам меня рассмотреть. Потом дверь с шумом распахнулась и к нам заковыляла толстая старуха в бессчетных фартуках.

— Канетон, — крикнула она через плечо, — это мсье Канетон. — Потом остановилась как вкопанная, и улыбка исчезла. — Что, опять война?

— Нет, нет, — я замахал руками и успокаивающе улыбнулся.

Мисс Джермен за моей спиной спросила:

— Что она говорит?

— Хочет узнать, не означает ли мой приезд начало новой войны. Я никогда не приносил им добрых вестей.

Мадам Мельо доковыляла к нам и крепко обняла меня. Старая толстуха с годами вовсе не лишилась сил и едва не сломала мне ребра. Загорелое лицо покрылось сетью морщин, жесткие седые волосы были стянуты назад в бесформенный узел. Отступив на шаг, она осмотрела меня с головы до ног и улыбнулась.

Я попытался улыбнутся в ответ и начал объяснять: теперь я не Канетон, и больше не работаю на Интеллидженс Сервис. Я теперь сам по себе. Но так уж вышло, что меня опять преследует полиция, и нам нужно где-то переночевать.

Она восприняла мои слова совершенно спокойно.

Через плечо Мэгенхерд тихо подсказал:

— Скажите, что я заплачу.

— Не валяйте дурака, — отрезал я. — Или она откажет, или сделает это только ради меня. А попытайтесь сунуть деньги, она сдерет с вас круче, чем в «Ритце», а утром выдаст полиции.

С крыльца спускался сам Мельо — высокий, худой, сутулый старик с длинной лысой головой, длинными усами и двухдневной щетиной. Рубашка без воротника и обвисшие брюки стоили не больше пяти франков, но он наверняка мог вытащить из кармана столько наличных, чтобы купить наш «ситроен».

Старуха с ним не советовалась, как и в те дни, когда их дом был перевалочным пунктом на тропах сопротивления. Она отвечала за дом, он — за леса, поля и пастбища.

— Бедняга Канетон, с ним вечно неприятности! — старуха вздохнула и повела нас в дом. Я, морщась, пошел следом. Да, быть в бегах стало для меня привычкой.

И сразу нас усадили за стол. Размерами комната не отличалась, зато в ней было светло и тепло, и мебель вполне удобна. Да и вообще на хорошие вещи денег они не жалели. Рядом с фотографией Жиля в рамке, настолько потемневшей, что это могло быть только старинное серебро, стоял приемник, панель которого позаимствовали не иначе как с космического корабля. Тут я опять поморщился. Газеты в деревню вряд ли доходили, но в памяти времен войны осталась деревня без радио, а с этой штукой нас могли засечь еще на берегу в Кемпере.

И точно: старуха кивнула на банкира и спросила:

— Это Мэгенхерд, верно?

— Да.

Я не испытывал вины, что не представил его сразу. И раньше мои замыслы не обсуждались.

Хозяйка окинула Мэгенхерда критическим взглядом.

— На насильника не похож — не тот тип.

И добавила, что с виду Мэгенхерд не способен не только к насилию, но и вообще к чему-нибудь путному по этой части.

Тот сразу выпрямился, словно палку проглотил — видимо, все понял, несмотря на специфический акцент. А старуха хихикнула и принялась за Мэгенхерда всерьез. Пришлось пообещать, что, если не уймется, я ночью подошлю его к ней, пусть сама убедится. Теперь от ее хохота дом заходил ходуном, а Мэгенхерд вдруг заявил:

— Я не терплю такого рода разговоров, мистер Кейн.

— Терпите, вам не повезло, но это обязательное приложение к ночлегу. Впрочем, можете переночевать на дереве. — Я слишком устал, чтобы любезничать. Лицо мисс Джермен оставалось абсолютно непроницаемым, чему так хорошо учат в английских женских школах.

Харви не поднимал глаз от скатерти.

Поскольку коллективный разговор не получался, я выяснил у мадам Мельо, что гараж действительно перешел к сыну прежнего владельца, и отправился того навестить.

Парень помнил меня хорошо, я его очень слабо: тогда он был слишком мал, чтобы воевать, и переживал, что пропустил такой случай. А при виде меня пришел в восторг, решив, что наконец-то настала пора.

Я спросил, может ли он сделать нам пару местных номеров, но чтобы, если нас поймают, жандармы на него не вышли. У него родилась идея получше — взять номера с его собственного «ситроена», те точно подойдут.

На мои опасения, что тут уж точно его найдут, парень только ухмыльнулся: жандармы его не волновали, автомобиль стоял на улице, и я их мог просто снять. Но явно он рассчитывал, что великого Канетона никогда не поймают.

К сожалению такое лестное для меня мнение сложилось у него в двенадцать лет. И он явно плохо знал Сюрте. В конце концов, взяв с него слово, что он действительно оставит на ночь машину на улице, я номера забрал.

Его терзало любопытство, но еще больше хотелось показать, что знает старое правило Сопротивления: не задавать лишних вопросов. Я ничего рассказывать не стал, лишь заговорщицки подмигнул и ушел.

Потом отвел наш «ситроен» за угол, чтобы не было видно с дороги, и заменил номера.

Компания уже успела расправиться с паштетом из дичи; середина исчезла, а края остались не тронуты, чтобы сохранить роскошные украшения в виде головы птицы, торчащей с одного конца, и ее же хвоста — с другой. Птица смахивала на дрозда, что меня вполне устраивало: лучше бы они попадали мне на ужин, а не будили по утрам.

Изрядно нагрузив тарелку, я сказал Харви:

— Номера на машине новые.

Он недоуменно повернулся ко мне.

— Но так нам не пересечь границу. Документы…

Я только кивнул с полным ртом, потом сказал:

— Нам все равно ее не пересечь. Таможня уже знает наш номер.

Мэгенхерд уставился на меня.

— И что вы собираетесь делать?

— Нужно было думать, прежде чем входить на яхте в трехмильную зону. Если никто не будет знать, что мы в Женеве, возьмем машину напрокат. Или воспользуемся железной дорогой.

— Предпочитаю машину, — хрипло буркнул Харви.

Я посмотрел на него и кивнул. Для него в поездах слишком много свидетелей.

Мадам Мельо налила мне красного вина. Мэгенхерда с мисс Джермен она уже обслужила. Харви пил воду. Она кивнула в его сторону и пожала плечами.

— Американец, — я надеялся, что это сойдет за объяснение.

Она не стала спорить, повернула бутылку этикеткой ко мне, многозначительно ухмыльнулась — «Пинель», и с остатками паштета удалилась на кухню.

Мисс Джермен спросила:

— «Пицель» имеет какой-то особый смысл?

Я кивнул.

— В некотором смысле да. Усадьба этой семьи служила нам убежищем на участке отсюда до Роны.

И покосился на дверь в кухню. Не думал, что хозяйка знает… Впрочем, после войны обо всем наверняка толковали в открытую. Но и тогда откуда эта всезнающая ухмылка? Или она слышала, что я ночевал в шато не только из-за убежища? Неужели и об этом стало известно?

Мэгенхерд заметил:

— Вино это явно перехвалили.

Я кивнул. Справедливо, но в Пинеле знали, что делают: только расхвалив вино, можно вздуть цену.

Харви проглотил пару каких-то таблеток, встал и заявил, обращаясь к Мэгенхерду:

— Мне надо поспать. Заранее извиняюсь, если вас застрелят.

Он нуждался во сне, но еще больше — в крепкой выпивке. Впрочем, лучше пусть походит в полудреме от снотворного, чем всю ночь борясь с неумолимой жаждой.

Хозяйка проводила Харви наверх.

После обеда Мэгенхерд надумал связаться с Лихтенштейном, а я вспомнил, что обещал позвонить Мерлену. Хозяйка нас заверила, что можно без опаски пользоваться телефоном нового мэра. Похоже, тот числился у нее в должниках, и судя по ее уверенности, в немалых.

Мэгенхерд категорически заявил, что через меня и Мерлена передавать свое сообщение не станет. Звонок отсюда прямо в Лихтенштейн меня не устраивал, но возражать не стоило — все наше путешествие затеяно было ради спасения дел Мэгенхерда. К мэру со мной пошла мисс Джермен: конечно же, звонить по телефону — занятие не для Мэгенхерда.

Заказав разговор, она повернулась ко мне.

— Мне понадобится сообщить, когда мы будем в Лихтенштейне.

— Если повезет — завтра вечером.

— А если нет?

— Если граница перекрыта, придется дожидаться темноты.

Ее позвали к телефону, а я пошел поболтать с мэром.