На север мы отправились в том же фургоне. Мы с Жинетт за рулем по очереди; внутри фургона — куча ящиков с бутылками, скрывающая трех пассажиров от непрошеных взглядов, если придется открыть заднюю дверь.
Харви нам пришлось общими усилиями погрузить на дно фургона. При этом он даже не очнулся. Мы бросили в фургон пару старых матрасов и несколько одеял, но Мэгенхерд ими не воспользовался, так как я вдруг услышал из окошка за спиной его голос:
— Как мы переправимся через швейцарскую границу, мистер Кейн?
— Нас довезут до городишки Гекс в нескольких милях на северо-запад от Женевы. Там мы сойдем перейдем границу возле аэропорта.
Как я и ожидал, восхищения не последовало.
— Но вы же говорили, что нужно попасть в большой город, где можно взять машину напрокат. Тогда почему не Эвиан? Оттуда через озеро можно попасть в Лозанну.
— Таких решений от нас и ждут. Нет, граница возле Женевы гораздо удобнее. Ее почти невозможно контролировать — там поля, фермы и десятки дорог. Границу мы просто перейдем пешком.
— В войну ее стерегли, — возразил Мэгенхерд.
— Да, только вы бы не поверили, сколько людей даже в то время перебрались в Швейцарию. Власти даже построили там большой лагерь для перемещенных лиц.
— Мистер Кейн, — холодно заметил он, — в швейцарской тюрьме ничуть не лучше, чем во французской.
— Зато гораздо чище. Я надеюсь, что швейцарская полиция нас не ищет. Заняться этим они могли бы только по просьбе французских коллег, а Сюрте вряд ли признает, что упустила нас. По крайней мере пока.
Я продолжал надеяться, что нам все же удастся выскользнуть из концентрических кругов погони. Если не поступит сведений с границы, жандармерия будет считать, что мы еще во Франции. И тогда все в порядке. Я был уверен, что разбитый «ситроен» уже нашли, и многое зависит от того, как скоро установят, что он принадлежит Мэгенхерду. Перестрелка да еще спрятанный в роще «рено» вынудят прочесать окрестности как следует.
В известном смысле это было бы нам на руку. Тогда пропадет интерес к северному маршруту, но зато могут решить, что оставшись без машины, мы прячемся в каком-нибудь укромном месте.
Вряд ли жандармы вспомнят старые тропы Сопротивления или шато Пинель. Ведь я по-прежнему считал, что о моем участии в деле никто не знает.
Конечно, если Харви схалтурил и полиция нашла на «ситроене» отпечатки моих пальцев… Но с чего они возьмут, что они мои? Во Франции меня никогда не арестовывали. Конечно, когда я числился в посольстве, Второе Бюро могло приобщить к своей коллекции мои отпечатки — сведения обо мне у них безусловно были… Вот если станет известно, что Мэгенхерда сопровождаю я, тогда припомнят и о старых каналах Сопротивления через границу у Женевы…
Вокруг нас шла жизнь шла своим чередом. Жинетт крутила руль, словно заправский дальнобойщик, время от времени лицо ее освещал свет встречных фар. Дымя сигаретой, я наблюдал, как спокойно и уверенно она делает свое дело. Фургон взбирался в гору в сторону Савойи.
Я спросил:
— Что ты скажешь, если нас остановят?
— Я в самом деле везу часть вина в Женеву: два ресторана закупают «Пинель». И в Гексе есть хороший ресторанчик, постараюсь продать им несколько ящиков.
— А почему выехали в такую рань, мадам?
— Потому, мсье жандарм, что дома сразу после ланча у меня деловая встреча.
— В самом деле?
— Я велела Морису договориться с надежным человеком.
— И ты все еще считаешь, что тебе нужен управляющий?
Она чуть улыбнулась.
— Мне нужно, чтобы кто-то заботился о вине, пока я забочусь о старых друзьях, которые приходят и уходят.
Потом я задремал, а когда проснулся, мы уже въехали в нейтральную зону и начали приближались к Женеве с северо-запада. Свою очередь сесть за руль я проспал, но жаловаться не стоило: до Лихтенштейна оставалось почти четыреста километров, и день предстоял слишком длинный.
Жинетт сказала:
— Думаю, уже близко, Луи.
Не доезжая до Гекса, она повернула направо к Фернэ-Вольтер, стоявшему на самой границе.
— Не подъезжай слишком близко, — предупредил я. — Полиция будет искать на подходах к границе, и не стоит наводить их на раздумья, чего вдруг какая-то машина подъехала, остановилась и повернула назад.
— Тогда — здесь, — Жинетт, не заглушив мотора, затормозила у обочины. Я выскочил из кабины, обежал фургон и открыл заднюю дверь. Заскрежетали раздвигаемые ящики, появился Мэгенхерд, за ним мисс Джермен и последним — Харви.
Его словно извлекли после бомбежки из-под развалин дома: спотыкаясь, он сердито тряс головой, явно сам об этом жалея. Сейчас он не справился бы и с новорожденным котенком.
Закрыв дверь фургона, я вернулся к кабине.
— Спасибо, Жинетт. Поезжай.
Она наклонилась к окну.
— Береги себя. Луи. Пожалуйста.
Фургон заурчал и исчез в ночи. Я махнул рукой.
— Быстро уходим с дороги!
«Быстро» было слишком сильно сказано. Не меньше минуты мы продирались через изгородь, чтобы сразу увязнуть по колено в высокой сырой траве. Единственное, чего на такой работе хватало, — это мокрых ног.
Я настоял весь багаж оставить в шато. Исключение сделали только для моего саквояжа — из-за «маузера» и карт. Прихватив одной рукой его, другой — руку Харви, я зашагал вперед.
Рев фургона стих. Ночь была холодна, тьма — непроницаема, и никаких звезд. Непогода, от которой мы бежали из Бретани, снова догнала нас, правда, израсходовав по пути весь запас дождя. Впереди, под низкими тучами, светилось белым и зеленым зарево — маяк аэропорта Женевы «Куантрен». Мы шагали в его сторону.
Без четверти пять. До рассвета три четверти часа. Поначалу вес молчали. Нельзя сказать, что передвигались мы бесшумно, этого не добьешься простым приказом. Для такой ходьбы нужен опыт. Впрочем, в тяжелом сыром воздухе звук далеко не разносится. Девушка шепотом спросила:
— Что это?
Я резко обернулся. Оказалось — всего лишь большой дом в нескольких сотнях метров от нас. К дому вела темная аллея.
— Шато Вольтера. Хороший опознавательный знак.
Она подняла ногу из травы и тряхнула ей, разбрызгивая капли воды.
— Как насчет уместной цитаты? — кисло спросила она. Например, «Все к лучшему в этом лучшем из миров».
То, что показалось издали живой изгородью, оказалось садом аккуратных карликовых яблонь с человеческий рост высотой, окруженным проволочной изгородью. Листья на деревьях еще не распустились — мы снова оказались в местах ранней весны — но ветви подрезаны и подвязаны так, что росли как на шпалерах, а сами деревца теснились друг к другу, создавая неплохое укрытие от любопытных глаз.
Но как всегда у медали были две стороны. Будь я командиром пограничной охраны, я бы разместил людей в этом саду. И велел сидеть тихо и не двигаться. Мы прошли бы прямо по их головам, прежде чем выяснили, что попали в засаду.
И командуй я настоящим дозором разведки, не подумал бы ни о каких садах. Мы пошли бы в обход — и только по-пластунски.
Но в действительности я командовал — если так вообще можно было сказать — пожилым бизнесменом, девицей в котиковом манто и телохранителем с пятизвездочным похмельем. Жуть брала от одной мысли приказать котиковому манто падать в грязь и ползти. Придется идти через сад.
Повернувшись к девушке, я шепнул:
— Вы когда-нибудь в школе командовали?
— Нет, я не слишком отличалась в спорте… И вообще…
— Но теперь вы принимаете команду над этой парочкой. Держитесь метрах в десяти за мной и не теряйте меня из виду. Если я остановлюсь, делайте то же самое. Если я поверну, сразу поворачивайте, не идите до того места, где я повернул. Усекли?
— Да… Но не лучше, если Харви?..
— Лучше, — кивнул я. — Но именно сейчас лучше этим заняться вам. Понятно?
Она кивнула. Я прижал ногой проволоку, поднял вверх другую, и мы забрались в сад, произведя шума не больше, чем при крупной автомобильной аварии. Я двинулся вперед между аккуратными рядами деревьев.
Двадцать метров. Тридцать. Сорок. В саду оказалось светлее, чем я ожидал. Взглянув назад, я увидел, что девушка это учла и держится дальше назначенных десяти метров.
Пятьдесят метров. По моим расчетам, я дошел до середины сада и пытался разглядеть впереди среди деревьев небо, или противоположный край проволочной изгороди, но видел только мигающее зарево маяка.
Вдруг я остановился и несколько секунд соображал, почему вдруг это сделал. Троица за моей спиной казалась мне прущимся во весь опор стадом слонов. Потом они тоже остановились, и я понял причину: слабый запах табачного дыма.
Командир, разумеется, курить запретил. Но это было где-нибудь около полуночи, а с того времени прошло уже пять часов — холодных, мокрых, унылых часов. Можно ведь лечь, зажечь под курткой спичку, спрятать в траве горящий конец сигареты и выпускать дым, не поднимая головы. Но куда спрячешь запах?
С какой стороны тянет дымом? Я послюнявил палец и поднял его вверх; холодно, как обычно, стало со всех сторон. Я сделал выдох, но было недостаточно прохладно, чтобы пошел парок. Только и стало ясно, что ветер в поле слабый, а между деревьями еще слабее.
Попытавшись вспомнить голос экс-сержанта Иностранного Легиона, обучавшего бойцов Сопротивления в Оверни, я заорал:
— Что за идиот тут курит! Здесь вам не быстро! Где вы?
Справа впереди послышался испуганный шорох, затем воцарилась мертвая тишина.
Я на цыпочках повернул налево, бросил взгляд назад и убедился, что мисс Джермен ведет свою команду параллельным курсом.
Я еще раз заорал:
— Где тот идиот, который курит? — в надежде, что никто из солдат не захочет нарваться на неприятности, последовав за сержантом.
Мы прошли влево почти до изгороди, затем повернули к маяку аэропорта. Пройдя метров сорок, я увидел проволоку и жестом подозвал к себе остальных.
Мисс Джермен прошептала:
— Я боялась, что мы слишком шумим, пока не услышала вас.
— Мы чуть не столкнулись с отрядом жандармов, а голос сержанта — неплохой пароль. — Я кивнул в сторону изгороди. Дальше там дорога, справа пост французской таможни. Шоссе прямое, без поворотов. Нам надо перейти его незаметно. — И повернулся к Харви. — Как дела?
— Я думал, что умер. Знает ли Господь, что по утрам вы занимаетесь воскрешением?
Усмехнувшись, я почувствовал себя гораздо лучше. Голос его продолжал хрипеть, но исчезли унылые капризные нотки. Он начинал соображать.
Я пошел к изгороди, а найдя удобное место, высунулся посмотреть. Таможенный пост был примерно в ста метрах, — маленький ярко освещенный домик, возле него — несколько человек и пара автомобилей.
На таком расстоянии нас не услышат, но мы будем пересекать дорогу в сиянии маяка аэропорта, испускающего свои мощные лучи всего в нескольких сот метров. А с поста наверняка наблюдают за шоссе.
— Сожалею, но придется пройти вдоль дороги, прежде чем сделать попытку ее перейти.
И тут за спиной кто-то негромко спросил:
— Кто здесь?
Мисс Джермен прошептала:
— Вашего пароля хватило ненадолго?
Она была права. Наверно, солдатам показалось странным, что сержант их не нашел, и они решили сами его отыскать. Приходилось пересекать шоссе там, где мы стояли. Слева послышался шум приближающейся машины. Яркие фары промчались мимо. Мисс Джермен пригнулась, мы с Харви застыли на месте. Мэгенхерд продолжал оставаться Мэгенхердом. Я прошептал девушке:
— Если на вас упадет луч света, замрите. Легче всего заметить движение.
Она медленно выпрямилась.
— А если станет слишком тихо, заорите. Да, я понемногу учусь.
— Видели, что это? — спросил Харви. — Фургон вашей приятельницы из поместья Пинель.
Я снова просунул голову сквозь изгородь. Фургон затормозил около поста. Таможенники засуетились, бросились открывать заднюю дверь.
Чертова дурочка! Ну почему она так рискует? Но я знал, почему. Я рассказал ей о нашем маршруте, и Жинетт сообразила, что самым трудным окажется переход шоссе. Потому она выждала, пока, по ее расчетам, мы к нему выйдем, и примчалась сюда.
— Вперед! — скомандовал я. — Живо!
Харви, не задавая вопросов, продрался сквозь проволоку, я помог девушке, потом Мэгенхерду, затем пролез сам. Мы уже давно были в безопасности на той стороне шоссе, а жандармы все не отпускали Жинетт.
Пригнувшись, мы пробирались вдоль дороги к аэропорту. Маяк теперь бил нам прямо в лицо. До высокой ограды аэропорта оставалось меньше двухсот метров.
— Мы скоро упремся в аэропорт? — спросила мисс Джермен.
— В этом вся суть. Несколько лет назад пришлось призанять у французов кусок территории, чтобы удлинить взлетную полосу, и теперь граница идет вдоль ограды аэропорта. Мы будем в Швейцарии, как только окажемся за ней.
Харви заметил:
— Просто так через ограду нам не перебраться.
— Знаю. Я взял у Жинетт кусачки.
Через две минуты мы стояли перед заграждением, представлявшим собой прочную металлическую сетку высотой семь — восемь футов, растянутую между железными опорами. Я достал из саквояжа мощные кусачки с длинными ручками и зацепил сетку.
Неожиданно нас залило светом. Луч прожектора — невозможная вещь — бил сверху. Я замер. Но тут где-то позади послышался свист сбрасывающих обороты реактивных двигателей: самолет, снижаясь, включил посадочный прожектор.
Я замер. Пилот нас ни за что бы не увидел, но свет прожектора мог выдать нас жандармам.
Визжа шинами, самолет промчался по посадочной полосе, взревели двигатели, переключенные на реверс, и за всем этим шумом кусачки перекусывали проволоку сетки так же быстро и бесшумно, как ножницы — шелк.
Я повернулся к Мэгенхерду.
— Добро пожаловать в Швейцарию.
Дальше все оказалось довольно просто. Аэропорт Женева-Куантрен имел одну взлетно-посадочную полосу с узкими полосками травы по обе стороны. Здание аэропорта, ангары, служебные помещения размещались на дальней от нас стороне. А там, куда мы попали, громоздились горы строительных материалов, вздыбленной бульдозерами земли, маленькие кирпичные домики подстанций, радаров и тому подобного. Укрытий — сколько угодно.
Мы прошли с полмили, держась между взлетной полосой и оградой, а когда с обеих сторон оказалась Швейцария, прорезали еще одну дыру в заграждении и выбрались за пределы аэропорта. Я, как мог, соединил края сетки, так что несколько дней можно было ничего не заметить. И в любом случае — при чем тут Мэгенхерд?
— Как доберемся до города? — спросил Мэгенхерд.
— Обогнем здание аэропорта и сядем у главного входа в такси или автобус.
Он возразил:
— Почему было не пройти в аэропорт прямо по полю? Так гораздо ближе.
— Конечно. Притвориться, что мы — пассажиры? Предъявить паспорта и объяснить, как умудрились промочить в самолете ноги?
Он надолго замолк, лишь пыхтел от натуги.