Неверной поступью я двинулся к "Золотой голове", чтобы умыться и выпить несколько чашек кофе. В конце концов я нашел принадлежавшую Джи Би пачку сигарет, закурил и присел, погрузившись в размышления.

Спокойная ночь. Неожиданно что-то происходит в вашей жизни, с чем вы уже никогда не сможете распроститься. И возникают какие-то обязательства. Странно, как это меняет человека. И странно, что это ничего и не меняет. Я по-прежнему оставался Кейтом Карром, по-прежнему несбиваемым пилотом, собирающимся нанести визит Нэду Рафтеру в... через семнадцать часов.

К десяти часам я вернулся к "митчеллу".

Пока не появятся сети и кирпичи, мне практически нечего было делать, поэтому я устроился в тени крыла и начал разрабатывать теорию. Я уже говорил, что летчик-истребитель может провести любую атаку на бреющем, но как и большинство летчиков-истребителей я никогда не был слишком высокого мнения о пилотах бомбардировщиков. Впрочем, как и большинство летчиков-истребителей, я никогда не был особо высокого мнения о летчиках любых других типов самолетов.

Сейчас все это стало выглядеть несколько сложнее.

Скажем так: я буду лететь со скоростью 150 миль в час на высоте 100 футов. Падая с высоты в 100 футов, кирпич едва ли потеряет значительную часть своей первоначальной горизонтальной скорости – и ударится о землю в тот момент, когда я явно буду над ним. Тут я даже обрадовался тому, что буду использовать не бомбы.

Исходя из этого, я должен буду сбросить первые кирпичи с упреждением на столько секунд, сколько понадобится кирпичу, чтобы пролететь 100 футов. Пусть это будет зафиксировано под названием "Первый закон Карра". Перейдем ко второму закону.

Падая вниз, кирпич летит с ускорением в 32 фута в секунду за секунду – если пренебречь сопротивлением воздуха. Следовательно, он будет пролетать 16 футов в первую секунду, 48 футов во вторую, 80 футов – в третью – скажем, что на 100 футов ему понадобится две с половиной секунды. Учтем сопротивление воздуха и положим на это три секунды: я должен сбросить кирпичи на три секунды раньше. Второй закон Карра.

С третьим законом все было просто: скорость должна быть равна 150 миль в час. Это означает, что я буду пролетать немного более 200 футов в секунду, следовательно, сбросить кирпичи нужно немного больше чем за 600 футов до цели... Казалось, это ужасно далеко, но все было правильно.

Теперь передо мной остались только проблемы, как сохранить точную скорость, высоту и правильно оценить расстояние, немного превышающее 600 футов. Возможно, пилотам бомбардировщиков действительно необходимо иметь известный интеллекта. Хотя бы немного, чтобы куда-нибудь попасть.

Белая машина Уитмора миновала ворота и медленно покатилась по взлетной полосе. Я наблюдал за ней, полный нехороших предчувствий. Она остановилась. Вышел Луис. Один только Луис.

Я подошел, чтобы помочь ему разгрузиться. Он вытащил связку сетей, а я подхватил небольшую катушку с кабелем.

– Это из Монтего-Бей, – сказал он, таща связку. – Официально считается, что это нам нужно для съемок сцены рыбной ловли – но такие сцены зачастую вырезаются.

– В любом случае все будет вычтено из бюджета.

Он опустил связку и посмотрел на меня. Я постарался отвести глаза, поэтому опустил их на катушку с кабелем и начал развязывать сети.

– Уитмор или Джи Би приедут? – как бы невзначай спросил я.

– Видимо не раньше, чем закончат съемку сцен с церковью. Я разговаривал с Джи Би по телефону. Она показалась мне... утомленной. – Снова он попытался поймать мой взгляд, но я продолжал распутывать сети.

Оказалось, они имеют ячейки диаметром три четверти дюйма, а сами сети длину примерно в десять футов. Я ничего не знаю о рыбной ловле, но полагаю, что именно такие сети должны забрасывать в полосе прибоя до того, как любящие поспать туристы-рыбаки выловят всю рыбу до единой.

Луис показал пальцем на конец кабеля.

– Друг мой, а зачем вам нужна эта штука?

– Продеть ее через кромку сетей, чтобы они не порвались. – Я поднял саму сеть: в кромку была заделана толстая прочная проволока, выпачканная в креозоте или в чем-то еще. – Вы же помните, что каждая сеть должна выдержать около пятисот фунтов.

Он с сомнением покосился на кабель.

– Пятьсот фунтов...

– Это не так уж много. Просто представьте, что на одном конце повисли четыре девушки.

– Какое у вас замечательное воображение, мой друг! Я попытаюсь. – Он закрыл глаза и мечтательно улыбнулся.

– О, Боже мой, – сказал я.

Он открыл глаза.

– В чем дело?

Я только сейчас понял, что вес может быть больше 500 фунтов, а также понял, почему бомбардировщики так медленно подлетают к цели, словно боятся разбудить своих стрелков. В вашем распоряжении имеется крюк, выдерживающий нагрузку в 500 фунтов – но если вы сделаете разворот с ускорением в одно g, то нагрузка на крюк удвоится. На истребителях я обычно делаю развороты с ускорением, превышающем 6 g. Таким образом, если у меня на крюке будет висеть 500 фунтов, то нагрузка на него может превысить 3000 фунтов...

– Думаю, все получится, – сказал я. – Но лететь придется чертовски осторожно.

– Я просто счастлив это слышать, – сказал он. – Потому что я тоже полечу.

Я удивленно посмотрел на него.

– Какого черта?

– Вы должны помнить, что в свое время я был бортовым стрелком. – Он поманил меня к машине и предложил взглянуть через заднее стекло. На полу лежало толстое, выглядевшее очень тяжелым ружье. Немного погодя я вспомнил, что нечто подобное американцы использовали в Корее: "АРБ" – автоматическое ружье Браунинга.

Еще немного погодя я спросил:

– Так вы были бортовым стрелком – и теперь хотите взять эту штуку на случай, если нас атакуют?

Он пожал плечами и кивнул.

– Какой у него калибр – 0. 30 дюйма? И скорострельность порядка пятьсот выстрелов в минуту?

Он снова кивнул.

– Понимаю. В Корее мы летали на "сэйбрах", вооруженных шестью пулеметами калибра 0. 50 дюйма, выпускавшими 1200 пуль в минуту каждый. Это в тридцать или сорок раз лучше, чем ваша штука. И даже тогда мы предпочитали двадцатимиллиметровые пушки. Боже мой, вы же все это знаете, Луис.

Он протестующе улыбнулся.

– Друг мой – я был хорошим стрелком. И может быть мне повезет.

– Я вас не спрашиваю, хороший вы стрелок или счастливый.

– Вас беспокоит дополнительный вес? – спросил он.

– Не так чтобы слишком...

Он и его оружие добавляли всего 200 фунтов веса, а может быть и меньше, но я мог компенсировать это, используя его в качестве второго пилота, который мог бы убрать шасси при взлете. Я предпочел бы 200 дополнительных фунтов веса лишним секундам, отделявшим меня от момента отрыва колес от земли, если бы у меня не нашлось свободной руки в момент взлета.

Я пожал плечами.

– Хорошо: вы зачисляетесь в экипаж.

Он изящно поклонился – но все еще не сказал мне, почему приехал. Может быть, ему не хотелось оставаться возле мисс Хименес. Или он летел как политический комиссар, чтобы убедиться, что моя решимость в оставшиеся часы ожидания не угаснет.

Луис поднял одну из сетей.

– Может быть, вы покажете мне, как нужно продевать кабель?

Это была долгая, тяжелая и скучная работа на солнцепеке, и мы отрабатывали технологию путем проб и ошибок; руководства по загрузке бомбардировщика сетями с кирпичами не существовало.

В конце концов мы сложили сети вдвое – мне не хотелось разрезать и тем самым ослаблять их – чтобы они соответствовали размерам отсека: примерно восемь футов на три с небольшим. Затем я начал ввинчивать большие рым-болты в четыре направляющих, идущих вдоль рельсов бомбосбрасывателя. Кабель должен был проходить как через них, так и через ячейки сети, каждый конец каждого куска кабеля заканчивался петлей, крепившейся к крюку сбрасывающего устройства; неожиданно оказалось весьма полезным то обстоятельство, что у каждого сбрасывающего устройства было по два крюка.

Когда я нажимал кнопку, кабели соскакивали с крюков, вес кирпичей заставлял сеть опускаться, свободные концы кабеля проходили через ячейки и рым-болты, все больше и больше освобождая сеть, пока весь груз не вываливался наружу. Во всяком случае, так все выглядело в теории.

Я знал, что через несколько футов куски кабеля застрянут – но все, что мне было нужно, – это чтобы один конец оставался свободным столько времени, чтобы сеть достаточно раскрылась. А остальную работу для меня должны были сделать 500 фунтов кирпичей.

Это было непросто и не давало возможности освобождать каждую сеть одним внезапным рывком, но я этого и не хотел. Я хотел создать непрерывный поток кирпичей вдоль всей линии "вампиров", а не вывалить четыре груза на четыре самолета из одиннадцати.

– Но откуда вы знаете, друг мой, – спросил Луис, – что они специально для нас будут выстроены в аккуратную линию?

– Мы знаем, что обычно они стоят таким образом, и если Нэд не знает о нашем прибытии... Во всяком случае, вам когда-нибудь приходилось видеть военный аэродром, на котором самолеты не выстроены в ровную линию?

– Нет. Но я видел только тренировочные аэродромы. Там они выравнивают даже картофелины во время обеда.

– Ну, существуют вполне разумные причины для выравнивания самолетов. Это позволяет бензозаправщикам, грузовикам с боезапасом и обслуживающим бригадам двигаться вдоль линии. И командиры всегда стремятся выровнять свои самолеты, так как предпочитают, чтобы их быстро обслужили, а не ездили за каждой из разбросанных по всему полю машин.

– Будем надеяться, – кивнул он, пососав палец, уколотый о конец кабеля.

Мы умылись, смазали друг друга йодом, выпили по паре банок пива, съели легкий обед в "Золотой голове" и к двум часам вернулись к "митчеллу".

К тому времени я уже поставил половину рым-болтов на место, а Луис отрезал два куска кабеля необходимой длины, расщепил их концы и связал их в петли. Однако по-прежнему не было ни кирпичей, ни Джи Би.

Мы закончили подготовку. Взлетная полоса была в нашем полном распоряжении: нас и солнца. Согласно британским традициям на Ямайке не существовало официальной сиесты – просто после обеда все отправлялись спать.

Внутри бомбового отсека было жарко, как в раскаленной до предела турецкой бане. Я выбрался наружу, растянулся в тени под крылом самолета и попросил:

– Угостите меня сигаретой.

Он перебросил мне пачку.

– Спасибо. – Я закурил, выпустил дым в сторону крыла и спросил: – Как вы оцениваете шансы Хименеса на победу, конечно, если иметь в виду, что нам удастся разделаться с "вампирами"?

Он задумался, а потом сказал:

– Мне кажется, у него хорошие шансы. Конечно, он идет на риск, предпринимая наступление в это время года, когда университет закрыт на каникулы.

– А какое это имеет значение?

– Друг мой, студенты университета являются немалой силой в любой либеральной революции. Предпринимать наступление в тот момент, когда они на каникулах и рассеяны по всей стране, означает отказ от весьма существенной поддержки. Но ураган дает ему очень хороший шанс захватить Санто Бартоломео. Если он сможет это сделать, тогда... – Луис пожал плечами.

– Что тогда? Он не сможет захватить всю страну. И армия когда-нибудь вернется назад – с танками, артиллерией и...

– Друг мой, революция – это не война. По-настоящему это даже не военная операция. А кроме того – кто его враг? Всего лишь несколько руководителей, и все. Захотят ли армейские офицеры воевать с гражданскими? Солдаты – с крестьянами? Захочет ли вся армия вести захватническую войну в своей собственной стране, угрожая собственным домам, женам и детям?

– Революция – это дело веры. Победить можно, если достаточное количество людей поверит, что вы должны победить. Поэтому если вы захватите столицу, назначите новое правительство, сообщите об этом по радио, вновь откроете магазины и предприятия – и может быть вас даже признают иностранные правительства – тогда люди скажут: "Все позади; свершилось". И тогда это по-настоящему свершится. Если Хименес сможет все это проделать до того, как армия вернется домой – тогда стрельбы не будет. Потому что начать такую стрельбу означало бы развязать гражданскую войну.

Я задумчиво кивнул и ощутил болезненный удар, так как забыл, что моя голова лежит на асфальте взлетной полосы.

– Но если Хименесу не удастся удержать Санто Бартоломео так долго?

Наступило пауза. Потом он тихо сказал:

– Тогда он проиграл. С ним будет покончено. Это оборотная сторона медали. Народ никогда не поверит, что человек может победить, если однажды он проиграл. До сих пор Хименес вел партизанскую войну: он никогда не стремился удержать своих позиций, постоянно уходил в горы – просто старался сохранить свои силы. Но теперь он должен захватить Бартоломео. Сегодня вечером он примет на себя ответственное и рискованное обязательство – и это уже навсегда.

– Вы действительно прислушиваетесь к мисс Хименес?

Он взглянул на меня и его темные глаза неожиданно показались мне очень старыми. Потом он печально улыбнулся.

– Друг мой, в этом нет никакой необходимости. В республике каждый ребенок учится читать, писать – и устраивать революции.

Вскоре после четырех часов прибыл груз. Два маленьких грузовика, нагруженных грязными желтоватыми кирпичами. Водитель первого грузовика спросил меня, кто я такой, сверился со своей бумагой, потом кивком приказал своим двум спутникам начинать разгрузку.

Чтобы не помогать им, он предложил мне сигарету и спросил:

– Что вы собираетесь строить, дружище?

Я собрался было сказать что-нибудь умное и загадочное вроде "новой страны", но передумал и ограничился простой фразой.

– Сарай, где смогу запереть свои инструменты, чтобы их не украли.

Он поверил.

– Да, дружище, на Ямайке могут украсть все что угодно.

Он сказал мне, сколько времени понадобится на разгрузку обоих грузовиков, и наблюдал за разгрузкой до тех пор, пока последний кирпич не был выложен на взлетную полосу.

Пока все это происходило, Луис незаметно исчез внутри "митчелла". Думаю, что вид кинозвезды, пачкающей руки грязными кирпичами, мог вызвать определенные подозрения. Когда грузовики уехали, он появился вновь.

Я поднял один кирпич.

– Хочу отнести кирпич в багажное отделение и выяснить, сколько он весит. А вы можете начинать загружать первую сеть.

Он просто кивнул, сам поднял кирпич и задумчиво взвесил его в руке. Я оставил его за этим занятием.

Оказалось, кирпич весит приблизительно пять с половиной фунтов, значит для полной нагрузки в 2000 фунтов нам понадобится 360 кирпичей или по 90 штук на каждую сеть. Мы растянули первую сеть – она должна была перед загрузкой оказаться на месте – и принялись ее наполнять. Это была не слишком тяжелая, но нудная работа. Мы постоянно менялись местами, причем один подавал кирпичи, а второй стоял согнувшись в бомбовом отсеке и опускал их в сеть.

Мы загрузили сорок или пятьдесят штук, когда на взлетной полосе появился длинный черный "кадиллак", – машина, принадлежавшая компании. Оттуда появилась мисс Хименес – одна.

Она улыбнулась Луису и протянула мне конверт. Я разорвал его.

"Дорогой Кейт,

Мне очень жаль, но я должна выехать с Уолтом по делам в Кингстон. В любом случае, не очень хорошо бы выглядело, если бы все мы оказались сегодня там. Это могло бы показаться подозрительным.

Вот ваш окончательный рабочий сценарий:

Сейчас осталось только десять, а не одиннадцать самолетов. Согласно сообщению от старика мисс Х. на прошлой неделе один из них разбился.

Восход солнца в СБ завтра в 5. 22.

Там ожидается сильная облачность. Это ведь хорошо, верно? Значит, вам легче будет укрыться. В любом случае, ради Бога, не рискуйте. Вы слышите меня?

И когда вы вернетесь, если меня не будет, не говорите ни с кем. Помалкивайте, пока я не смогу сказать вам, что говорить.

Позаботьтесь о себе, Кейт.

Джи Би"

Я усмехнулся. Стиль письма вполне соответствовал натуре Джи Би.

Потом я пожал плечами, сунул письмо в карман и огляделся. Луис и мисс Хименес о чем-то тихо беседовали в бомбовом отсеке.

– Они не приедут, – сказал я.

Луис кивнул с таким видом, словно это не было для него неожиданностью, а потом сказал:

– Хуанита очень хочет посмотреть, как работает сеть.

– Я сам бы хотел. Полезайте внутрь и нажмите рычаг.

– О, нет, мой друг. Я сам хочу посмотреть.

Он повернулся к мисс Хименес.

– Хуанита – может быть вы будете так добры и нажмете кнопку, которая завтра нанесет удар ради дела вашего отца?

Глаза ее засверкали. Она была просто в восторге.

– Вы говорите, как змея с раздвоенным языком, – прошептал я, вспомнив фразу из какого-то вестерна Уолта Уитмора.

– Я загружал эту сеть, – отрезал он, – своими собственными руками. Я хочу видеть. – Он подсадил ее в носовой люк.

Я отогнал машину компании подальше, так как это должна была быть строго частная демонстрация. Луис снова выбрался из люка.

– Думаю, она поняла основную мысль. Я сказал, чтобы...

Она поняла.

Сеть неожиданно вывалилась под бомбовый отсек, затем на асфальт взлетной полосы с грохотом посыпались кирпичи. Вокруг самолета поднялась туча желтой пыли.

– Задержка примерно на полсекунды. Это означает, что мне лучше выбросить их... – Я попытался сообразить, где именно.

– Боже мой, работает, – воскликнул Луис.

Но для того, чтобы наполнить все четыре сети грязными тяжелыми кирпичами с острыми краями, нам пришлось работать при свете автомобильных фар машины, на которой приехала мисс Хименес. Во всяком случае, если профсоюз укладчиков кирпичей захочет отстранить меня от работы, я выйду на улицу и начну пикетирование в знак протеста.

Мисс Хименес не выдержала до конца погрузки: видимо о грязных тяжелых мелких деталях войны Клаузевиц ничего не говорил. С наступлением сумерек она уехала.

К тому моменту, когда мы с Луисом почистились и уселись за длинной стойкой бара в отеле "Плантация", было уже восемь вечера.

Он задумчиво заметил:

– У вас могут возникнуть определенные проблемы с сетями, которые будут свешиваться вниз, после того, как выпадут кирпичи.

Я это уже понял, но пока не видел способа решить возникшую задачу.

– Может быть, это не так уж плохо. В случае необходимости вы можете попытаться открыть бомбовый отсек и пожарным топором перерубить и сбросить сети.

Это предложение явно вызвало у него сомнения, но он хмыкнул и спросил:

– Когда вылетаем?

Я вытащил письмо Джи Би из кармана и расправил его.

– Восход солнца в пять двадцать две – так что примерно за пятнадцать минут до этого света для проведения атаки будет достаточно. Скажем, в пять часов пять минут. Расстояние составляет четыреста пятьдесят миль; два с половиной часа нормального полета. Давайте назначим взлет на два часа, оставив себе полчаса в запасе на случай плохой погоды, того, что мы заблудимся, или что у нас отвалится крыло.

Он кивнул.

– Тогда я разбужу вас в четверть второго?

– Прекрасно. – Я допил свое виски, встал и повернулся к выходу. Потом вернулся обратно. – Так все-таки, почему же вы на самом деле решили лететь со мной?

Он пожал плечами.

– Ну, возможно из-за того, что я в войну три года репетировал роль бортового стрелка. И хочу хотя бы раз сыграть ее – перед камерой.

– Луис, вы – отвратительный лжец.

Но он только улыбнулся. Немного погодя я ушел.

Я наполовину открыл свою дверь, прежде чем понял, что внутри горит свет. И там был не только свет, но и мисс Хименес.

В этот раз на ней не было траура. Она была практически без всего, – такое впечатление производило плотно облегающее белое шелковое китайское платье с разрезом на юбке и высоким воротником, с глубоким вырезом на шее, настолько глубоким, что он представлял прекрасный обзор ее стратегических высот.

Я слегка отступил назад и прикрыл дверь. Самое последнее, что я хотел бы сейчас услышать, были бы высказывания Клаузевица по поводу того, как нужно сбрасывать кирпичи на выстроившиеся в ряд реактивные истребители.

Но я этого не услышал. Она медленно и грациозно встала и мягко сказала:

– Капитан, сейчас немного рано, но следует отпраздновать завтрашний день. Хотите выпить?

На столике возле кровати в ведерке со льдом стояла полупустая бутылка шампанского и два бокала.

Я беспомощно кивнул и она умело наполнила бокалы. Потом протянула мне один из них и мягко улыбнулась.

– Тогда за завтрашний день. Кажется, в Англии в этих случаях вы говорите "за победу"?

– О да. Можно сказать так, или за удачный взлет.

– За победу. – Она выпила и посмотрела на меня сквозь бокал. Я быстро сделал большой глоток.

Наступила короткая пауза. Потом я сказал:

– Ну, это очень мило с вашей стороны, – зайти пожелать мне удачи.

Она выпрямилась, откинула голову слегка назад и набок и сказала:

– Капитан, я просто хотела убедиться в том, что у вас есть... все, что вам нужно.

Наверное, я разинул рот; думаю, что же самое произошло и с глазами. Она могла бы сделать это еще более очевидным образом, если бы поднесла себя обнаженной на блюдечке с голубой каемочкой, но это была только возможность.

Но я просто не мог понять, для чего она это делает. Конечно, я был весьма высокого мнения о себе, пожалуй никто не мог быть обо мне более высокого, но я как-то не мог представить себе, как я прыгну в общество и в постель девушки из богатых венесуэльских верхов, которая, как прекрасно известно, презирает мое невежество в области военной стратегии.

– Капитан, завтра вы должны быть самым храбрым, самым благородным, – сказала она.

Теперь все встало на место. Она была готова пасть... ну, просто лечь во имя дела своего отца. Для того, чтобы убедиться в моей преданности долгу.

Неожиданно она оказалась просто крупной грудастой девицей. И я вспомнил сильное гибкое тело неброской женщины, прижавшейся ко мне в тишине кабины "митчелла" и не требовавшей, чтобы на следующий день я бросал на кого-нибудь кирпичи.

Я допил свой бокал и неторопливо сказал:

– Думаю, я получил все, в чем нуждался... кроме сна.

У нее на лбу появилась небольшая морщинка.

– Капитан, завтра вы станете настоящим liberador.

– Возможно. Но вы же знаете, что я сделаю это в любом случае.

– Настоящим героем Республики.

– Конечно, я знаю. Проспект назовут авенидой Кейта Карра и он будет заканчиваться площадью "митчелла", где на гранитном постаменте будет установлен трубопровод правого борта с вечной утечкой масла, капающего из его нижней части. И так будет продолжаться все пять лет. До следующей революции.

Ее глаза возмущенно сверкнули.

– Больше не будет никаких революций! Когда генералы будут изгнаны и наступит настоящая демократия... Вы мне не верите?

Я плеснул еще шампанского в свой бокал. Вообще-то я не собирался больше пить в этот вечер, но складывалось впечатление, что мои намерения не так уж существенны.

– Не имеет никакого значения, во что я верю, – осторожно возразил я, – но просто к слову должен сказать: я верю в то, что демократия становится привычкой. Как курение, выпивка или осторожное вождение автомашины. Речь идет не о счетах или балансах, не о принципе – "один человек – один голос". Просто миллионы людей инстинктивно говорят: "Боже мой, они не могут этого делать!" Но для того, чтобы выработать инстинкт такого рода, необходимо время. И в то же время революция также является привычкой. И ваш старик не собирается завтра ее сломать, верно?

– У него не было выбора!

Я устало пожал плечами.

– Ну... может быть у него в каком-то смысле и не было выбора. Я не знаю, меня это даже не особенно беспокоит. Я просто собираюсь сделать завтра то, что наметил, если "митчелл" не подведет. Ведь это все, чего вы хотите, не так ли? А причины, по которым я это делаю, не имеют значения.

Она несколько неуверенно посмотрела на меня.

– Наполеон считал, что мораль в три раза важнее физической мощи.

Я усмехнулся.

– Но не сегодня ночью, Жозефина.

Она несколько секунд смотрела на меня, потом швырнула бокал с шампанским на пол и вылетела из комнаты. От того, как она хлопнула дверью, вздрогнуло все здание.

Я затолкал осколки бокала под кровать, разделся и нырнул в постель.