Даня запеленала новорожденного младенца, укутав его понадежнее, чтобы скрыть от глаз жителей деревни. Низкое солнце уже не спускалось как прежде за горизонт, разделяя два края тьмы… тусклое, кровавое и вездесущее, оно казалось теперь настырным оком любопытного соседа. Зимой она думала, что вот-вот сойдет с ума от вечной тьмы, однако холодный мрак по крайней мере даровал ей уединение. Теперь, под незаходящим солнцем ей казалось, что за ней постоянно следят — соседи-карганы, далекие чародеи, шпионящие за ней и ее ребенком, и даже беззаботные боги, оставлявшие без ответа все ее молитвы.

Ребенок шевельнулся возле ее чешуйчатой груди, припал к ней. А потом тихо и нежно пискнул, погружаясь в сон, и она прикоснулась к его мягкой щечке — жестким, чешуйчатым пальцем. Красное, морщинистое, хрупкое, покрытое редким пушком дитя казалось ей самым беспомощным из всех существ на свете. Она никогда не интересовалась младенцами своих кузин, казавшимися ей слишком шумными и неопрятными… они то срыгивали, то кричали, то писались, их вечно нужно было то кормить, то переодевать. Сама она тогда не собиралась иметь детей; она видела себя в будущем только среди Волков и считала, что власти и занятий чародейской наукой хватит, чтобы наполнить всю ее жизнь.

Однако этот младенец растрогал ее. Заглянув в его глаза, она вдруг ощутила, что стала лучше, чем была прежде. Он позволил Дане открыть в себе то, чего до сих пор она не сумела найти — душевную теплоту, глубину и прежде никогда не требовавшееся ей терпение. А еще ребенок возвратил ее душе уверенность в том, что она осталась человеком — хотя бы изнутри. Все это не могло еще успокоить неразлучную теперь с нею боль, однако Даня решила, что начинает наконец понемногу забывать о ней.

По крайней мере на мгновение она смогла забыть о том, кто и как сделал ее матерью этого ребенка.

Спустившись к берегу реки, она села в лодку. В тихой воде, как в зеркале, отражались очертания и тени высокого утеса на противоположном берегу, густая зелень ив, росших по берегу, и великолепная фуксия на фоне зарослей высокой, в рост человека, огонь-травы, целиком укрывавшей маковку скалы. Положив младенца на дно лодки, Даня осторожно взялась за весла, чтобы грести в сторону противоположного берега. Где-то вдали хохотали гагары, и безумный их смех казался неуместным в наступившем безмолвии. Позади в деревне брехали псы — лениво, без особого пыла. Сейчас жители поселка в основном спали, стараясь по возможности придерживаться зимнего распорядка. В эти мгновения глухой полночи, тьмой укрывавшей более низкие широты, она не привлечет к себе лишнего внимания.

Лодка скользила поперек и, почти не возмущая поверхность воды, безмолвно, словно гигантская щука, из тех, что жили в озерах тундры. Прямо перед носом лодки проплыло целое утиное семейство: мамаша и цепочкой следовавшие за ней малыши. Развлекшись их кряканьем, она подгребла к подножию скалы и вытащила свою лодчонку на берег.

Она вновь шла на встречу с духом Луэркаса. Он ждал ее в одной из укромных задних комнат Ин-Каммереи, великой обители Древних… ее спаситель, друг, единственная нить, связывающая ее с тем временем, когда она еще была человеком. Тайное путешествие стало результатом давнего обещания, данного, когда беременность сделала ее слишком неуклюжей для путешествия через реку, по крутым утесам и тундре, к скрытому под землей убежищу Древних. Тогда она обещала, что после родов сразу же отправится в защищенную экраном комнату, и они с Луэркасом снова будут говорить друг с другом.

Ей не хватало ее бесплотного собеседника. Не настолько, впрочем, как казалось сперва, хотя она не стала бы признаваться в этом Луэркасу. Даня вживалась в размеренный быт поселка, старалась обзавестись друзьями, пыталась найти свое место в этом мире и уже во многом преуспела. Она сумела создать себе новую жизнь, скудную и унылую… в качестве Волчицы Галвеев она отнеслась бы к этой жизни с презрением. Но теперь она не была одинока. У нее появились друзья, пусть и не считавшиеся людьми, однако они заботились о ней.

Но Луэркас являлся человеком, точнее, был им в прежние времена, до своей смерти. Лишь он — если не считать новорожденного сына — связывал ее с родом людским… только он на всей этой блеклой и плоской равнине знал, кем была она на самом деле. Он один понимал, какое положение она занимала бы в мире, не вмешайся в ее жизнь Сабиры. Лишь для него одного она была не просто Шрамоносным чудовищем, ходившим на охоту, перетаскивавшим поклажу и переправлявшим детей с одного берега реки на другой. Только он знал, что она принадлежит к Семейству, к роду Галвеев, и является Волчицей, знатной юной колдуньей, у ног которой однажды окажется весь мир.

Но сейчас… мир, окружавший ее, не мог предоставить ей ни богатства, ни блеска. Где их взять — среди утесов, поросших лишайником, низких кустиков черники, мышиной травы и невысоких ив? Даня шла вперед, и ребенок на ее руках заплакал; опустившись на травяную кочку, она занялась младенцем — неловкая и недовольная собственным телом. Как было бы здорово вновь стать человеком. Будь у нее мягкая кожа и полная грудь, она могла бы без боязни держать свое дитя; имея человеческий облик, она просто не в состоянии была бы ни сломать ему что-нибудь, ни оцарапать его своими когтями. И, кормя ребенка, она не думала бы о том, повредит ли ему ее молоко или нет: ведь изувечившие ее чары легко могли изменить и молоко, лишить его всяких питательных свойств. Если б только можно было вновь сделаться человеком… тогда их тела соответствовали бы друг другу, и она по-настоящему бы стала ему матерью.

Ребенок вырастет, станет взрослым, он будет иметь идеальное тело и, видя родившую его уродину, никогда не догадается о том, что и она прежде была красавицей. И что ею восхищались. Он будет избегать ее, почувствовав к ней отвращение, и эта исходящая от него любовь иссякнет и погаснет, когда сын ее осознает свое совершенство и ее проклятое уродство.

И тем тяжелее было понимать это, видя, что уже сейчас ее утраченная красота просвечивает в этом крошечном личике.

Когда младенец насытился, Даня поднялась и заторопилась в Ин-Каммерею. Душа ее болела, но сооружение Древних, Дом Бесовских призраков, утешит ее; среди его аркад и чудесных зал легко и приятно мечтать о том, что она вновь когда-нибудь станет женщиной. Добравшись до главного входа, она уверенной поступью направилась вниз — ноги Дани успели привыкнуть к ступеням. Спустившись в огромный зал, она заторопилась вперед по коридорам с высокими потолками и наконец достигла нужной ей комнаты, в которой находилось экранирующее устройство.

Плотно укутав младенца, она положила его на ближайшее из сидений, располагавшихся неподалеку от магического аппарата Древних, за пределами создаваемого им щита. Ребенок спал, крошечное личико его было обращено к ней. Она по-прежнему ощущала, как издалека тянутся к нему чужаки, как чары их касаются младенца, поглаживая его, лаская, убаюкивая. Они все еще пытались добраться и до нее самой. Однако Даня оградилась от них надежным магическим экраном, и сейчас ее радовало уже то, что, вступив под созданный Древними защитный купол, она наконец избавится от их соглядатайства.

Даня поднялась на помост, и устройство ожило без какого-либо участия с ее стороны. Все далекие голоса умолкли. И Луэркас немедленно оказался с нею.

Даня, как хорошо, что ты здесь. Без тебя мне было одиноко.

— Когда ты говорил со мной после родов, я подумала, что ты останешься. Но ты покинул меня прежде, чем я успела сказать, что счастлива вновь слышать твой голос. Почему ты оставил меня так внезапно?

Те, кто досаждает тебе и твоему ребенку своими бестелесными прикосновениями, охотно бы уничтожили меня — да и тебя со мною, — если бы только узнали, что ты являешься моим другом. Я лишь хотел поздравить тебя с разрешением от бремени. Ты проявила отвагу и силу, и с беременностью наконец покончено. Но остаться с тобой я не осмелился, за тобой следят могущественные чародеи. Их много, а я слаб и одинок.

Даня поторопилась напомнить себе, что лишь с Луэркасом могла она говорить открыто все те долгие месяцы, пока младенец рос в ее чреве. Лишь он знал целиком всю повесть об учиненном над нею насилии, о перенесенных ею пытках и ужасе, которыми сопровождалось зачатие этого нежеланного ребенка. Он сочувствовал ей, поддерживал, не давал упасть духом и уверял, что она еще отомстит тем, кто так жестоко обошелся с ней, сулил, что однажды она увидит, как склонятся перед нею и Сабиры, и Галвеи, перед тем как она произнесет свой приговор, осуждающий и тех, и других за все зло, причиненное ей. Она все время жаловалась ему на неудобства, которые причинял ей ребенок, на докучливых чародеев, вечно подглядывавших за ним и за нею, и Луэркас старался успокоить ее, уверяя, что она отомстит и им. Он утешал ее — так, как никто здесь просто не умел этого делать. И Даня сомневалась в том, что смогла бы пережить выпавшее на ее долю испытание без его помощи.

Однако слова его о том, что с беременностью наконец покончено, неприятно резанули ее по сердцу и заставили желудок собраться в тугой комок. Теперь она совсем не думала, что с этим этапом в ее жизни покончено… что она теперь освободилась . Напротив, она совершила нечто замечательное, жуткое и великолепное, сохранив свою жизнь. Она выдержала испытание и вышла из него преображенной, чего как раз и не понимал бедняга Луэркас.

Обнаружив, что ей мил рожденный ею ребенок, она подумала было, что предает этим Луэркаса… смешная, дурацкая мысль. Луэркас вовсе не будет чувствовать себя преданным, когда заметит, что она начинает любить младенца. Он поможет ей, поддержит, как делал это и раньше.

— Он такой хороший, — сказала она негромко. Не без нерешительности в голосе.

Хороший… аххх. Луэркас ненадолго умолк. Конечно. Разве может быть иначе?

Ей хотелось бы думать, что Луэркас понял ее, однако то, как ее бесплотный друг произнес эти слова, испугало Даню.

— Что ты имеешь в виду?

Новорожденный всегда беспомощен и умилителен, таков обычай природы, но чтобы родить его, тебе пришлось пройти через ад. И конечно, глядя на него, ты всякий раз видишь нуждающегося в любви младенца. Ты сама достойна любви более, чем кто-либо другой на всем свете… И ты способна полюбить своего сына. И это, на взгляд, и есть самое печальное во всей этой истории.

Именно поэтому он и выбрал тебя. Разве ты сумеешь остановить его, пребывая в подобном положении?

—  Луэркас, ты говоришь бессмыслицу.

Твоему ребенку предопределено стать между тобой и всем, чего ты желаешь. Он погубит и тебя, и твои мечты и надежды, и сделает это во имя того, что он считает любовью. И ты поможешь ему в этом, потому что искренне полюбишь его. В голосе Луэркаса как будто звучало сочувствие, однако слух Дани улавливал в нем и нечто новое — еще не слышанное ею и потому неизвестное.

—  Он — ребенок. Как может он победить меня? Почему ты считаешь, что ему предназначено погубить меня? Как это может случиться?

Дан, погляди на него внимательно. Погляди на него, только не человеческими глазами, а зрением Волка. Посмотри глазами колдуньи. Он рожден Волками и преображен чарами, столь могущественными, что при своем пробуждении они оживили мертвых и освободили духов из ловушек, удерживавших их в течение тысячи лет. Погляди на этого крошечного, беспомощного ребенка и скажи мне, что ты увидишь.

Она послушалась совета Луэркаса. Взглянув на своего завернутого в одеяло сына, лежащего в безопасности на сиденье ближайшего кресла, она закрыла глаза и призвала к себе Волчье зрение. Спустя какое-то мгновение ребенок вновь возник перед ее сомкнутыми глазами, но на сей раз в виде сверкающего духа. Она ожидала увидеть нечто совершенно другое. Дух младенца раза в два превосходил размер его тела. От него во все стороны растекалось чистое и умиротворяющее золотое сияние без единого пятна или иного изъяна. А с лучами его сплетались сотни разноцветных волокон, каждое из которых тянулось вдаль к тем, кто шпионил за ней, к ее соглядатаям. И младенец нежился в клубке этих чуждых касающихся его нитей, принимая ласки от незнакомцев.

— Они окружают его, и он рад им, — сказала Даня. — Он любит их.

Действительно любит. Он любит всех и все, с неразборчивостью идиота. Он любит Семью, которая отвергла тебя, любит пытавших тебя негодяев — в той же степени и точно так же, как и тебя.

—  Но ведь он просто младенец. Вырастет и все узнает.

Луэркас со вздохом ответил:

О, как бы мне хотелось, чтобы это оказалось правдой. Даня, дорогой друг мой, я отдал бы все ради того, чтобы это оказалось правдой и этого ребенка еще можно было бы спасти. Но это не так. Душа его уже сформировалась. Она пребывала в своем нынешнем виде целую тысячу лет, оставаясь неизменной и ожидая, пока ей подвернется удобное тело. Обитающая в этом теле душа не забыла себя, как назначили боги душам, обретающим новую плотскую оболочку. Этот ребенок помнит каждое мгновение своей прежней жизни — жизни чародея в дни, предшествовавшие Войне Колдунов. И он намеревается продолжить свое существование с той самой точки, на которой оно прервалось. Дух этот провозглашает благородные цели — мир всем живущим, любовь ко всякому существу, — однако сравни его идеалы с известными тебе и скажи, согласишься ли ты позволить ему преуспеть в том, для чего он пришел.

—  А для чего он пришел?

Он явился, чтобы заставить человечество открыть все двери перед Увечными. Он заставит Иберу принять чудовищ из Стрифии, ползучих червей Манаркаса и лишенных кожи страшил Южной Новтерры. Он сделает этих тварей равными Семьям. Он не позволит никаких войн, даже справедливых. Он вознаградит Галвеев и Сабиров богатством, счастьем и долголетием. Честно скажу тебе: под его властью ни один невинный не подвергнется несправедливой каре, и это, скажу я, было бы отлично — если бы творилось не его рукой; однако не будет наказано и ни одно виновное чудовище. Он потребует мира, абсолютного, противоречащего всякой справедливости. Мира на его собственных условиях.

Если ты позволишь ему стать тем, кем он намеревается стать, ты никогда не сумеешь отомстить погубившим тебя Семьям. Ты не увидишь их ползущими к твоим ногам. Напротив, ты станешь свидетельницей их процветания. Ты увидишь, как станет плодоносить в изобилии все, к чему они прикоснутся своею рукой. Земли их будут приносить обильные урожаи, дети станут рождаться во множестве, а в сокровищницы потекут реки золота, самоцветов и каберры. И он не посчитается ни с тем, что ты его мать, ни с тем, что именно эти люди погубили тебя. Боль твоя будет ему безразлична.

—  Откуда тебе известно? Он пока только младенец. Беспомощное дитя. Беспомощное и крошечное. Его будущее столь же неопределимо, как и будущее любого человека.

Если ты так полагаешь, то лишь поможешь этим осуществлению его планов и козней его верных — его Соколов. Тебе ведь известно о них, правда ?

В школьные годы она кое-что читала о Соколах, но не слишком много. Собственно, и читать было почти нечего.

— Эта тайная секта ожидала возвращения века Колдунов. Они почитали своего усопшего бога-мученика. Сотни лет назад секта подверглась серьезным гонениям и была полностью уничтожена в результате Чисток, закончившихся два века назад.

Главный бог-покровитель этих людей, Водор Имриш, в последние годы был чересчур занят, чтобы сойти за усопшего. И если бы Соколы были полностью уничтожены, этот сопящий младенец не мог бы сейчас поддерживать контакт с ними. Кто, по-твоему, связывался с ним все время твоей беременности, а ? Они еще живут в мире и сейчас более опасны, чем за прошедшую тысячу лет.

Твой сын и есть их мученик, Даня. Он тот, кто вернет век чародеев, кто сделает их богами и поставит над человечеством. Он тот, кто намеревается отнять у тебя право на справедливое отмщение… Тот, кто одарит счастьем твоих врагов. Имя его Соландер, он зовется еще Возрожденным и при всей своей кажущейся доброте заставит тебя помогать себе, а потом воспользуется твоей любовью, чтобы превратить в собственную рабыню.

Даня посмотрела на младенца. Внешне он не стал другим, однако теперь, под надежной защитой магического устройства Древних она была отгорожена от исходящих от него волн любви. Теперь ребенок не мог растрогать ее своим ласковым взглядом, наполнить ее теплотой своей приязни. Обыкновенный младенец, существо, которое скоро заплачет, обделается и потребует пищи.

Глубоко вздохнув, она поглядела на дитя. Не просто живое существо… Руки ее уже тосковали по ощущению этого тельца, его почти незаметного веса, ей хотелось вновь приложить его к груди, накормить, чувствуя при этом, что она отдает ребенку часть самой себя. Ей нужно было снова окунуться в сладостный запах его тельца, ощутить нежное прикосновение детского дыхания к своему лицу. Значит, не все чувства, которые она питает к этому младенцу, вызваны им самим.

Тебя предаст собственное тело , объяснял Луэркас. Подобные чувства испытывают все матери, иначе ни один из видов не сумел бы выжить.

Даня на миг отключилась от него. Ей не хотелось более слышать подобных речей. Однако не могла она и смириться с нарисованной Луэркасом картиной будущего. Она просто не в состоянии была представить, чтобы Сабиры и Галвеи стали процветать после совершенного ими над нею. Но сейчас эмоции уже не овладевали ею, как раньше. И она коротко и четко сформулировала вопрос, который не могла не задать:

— Могу я изменить это? Предотвратить изображенное тобой будущее?

Можешь. Скажу точнее — могла бы. И именно сейчас. Только сейчас, только в этот самый момент, пока он еще слаб. Буквально через несколько дней он превратится в неудержимое чудовище. А сейчас, в эти мгновения, тело это еще слишком ново для него и непослушно ему, чтобы послужить проводником для подвластных ему чар.

Однако ты ничего не сделаешь с ним, именно поэтому он и выбрал тебя. Существо, которое настолько нуждается в его любви, жалкое искалеченное создание, когда-то представлявшее собой нечто значительное, а теперь цепляющееся за своего ребенка как за нить, связывающую с прошлым, в которое никогда не вернуться. Ублюдок все точно рассчитал, он правильно выбрал момент, и теперь весь мир будет вечно расплачиваться за это.

—  Ты не можешь этого знать. Тебе не известно, на что я способна или не способна. — Однако в этот же миг ей вспомнилось, что еще до рождения дитя говорило ей, что является наградой матери за перенесенные ею страдания. И что оно пришло в мир, чтобы принести ей радость. И любовь.

Прочитав ее мысли, Луэркас расхохотался. И смех его показался Дане унылым и безнадежным.

Вот видишь ? Ты уже покорна ему.

Даня закрыла глаза. Теперь она знала, что этот ребенок не просто младенец, как бы ей ни хотелось отрицать это. Во всем, что сказал ей Луэркас, угадывался привкус правды. Она сама смотрела на ребенка Волчьим зрением и видела истину. Лежащее на кресле дитя помешает ей отомстить. Этот ребенок изменит весь мир, а она так и останется алчущей воздаяния врагам своим, так и не осуществит свою месть и будет жить, захлебываясь гневом. Она никогда не сумеет вырваться на свободу из тюрьмы собственных воспоминаний, потому что открыть дверь этой темницы можно лишь одним ключом — кровью врагов.

Более того, не только соображения мести требовали, чтобы она остановила его. Он хочет вернуть Век Чародеев. Он приведет к власти Соколов и сделается их богом. Тысячу лет назад эти самые Соколы и враги их, Драконы, погубили цивилизацию. Она не знала, чем одни из них лучше других, однако это было ей безразлично: искусство ворожбы прошло через века, сохраненное Волками. Но они держали свои знания в секрете и не угрожали ими миру. Позволив Соколам вновь прийти к власти, она предаст все, что близко ей.

Она помешает ему осуществить то, ради чего он явился в этот мир. Прекрасный младенец… однако теперь, всматриваясь в него более пристально, она угадывала в лице его черты отца. Золотые волосы, удлиненные мочки ушей, бледная кожа. Без сомнений, отцом этого ребенка был Криспин Сабир. Закрыв глаза, она попыталась вспомнить это животное. Прошлая боль, страх, унижение вновь заполнили ее. И, открыв глаза, Даня еще более отчетливо увидела в младенце Криспина.

— Луэркас, скажи мне, как остановить его?

Ты знаешь это. Сердцем, душою ты давно знаешь, что тебе нужно сделать.

—  И все же скажи.

Не стану. Тебе нужен кто-то, кого можно будет обвинить потом. И я не хочу быть им. Либо тебе хватит собственных сил, чтобы выстоять и действовать в одиночку, либо ты слишком слаба для этого, как считал он, выбирая тебя.

Даня медленно вздохнула. Руки ее тряслись. Младенец мирно лежал на кресле и спал. Прекрасный ребенок. Ее прекрасный сын. Тем не менее он еще и сын Криспина… и надежда Соколов. Злая тварь, укрывшаяся под невинным обликом.

Луэркас прав.

И теперь она знает, как ей поступить.