— Это… все так гадко. Ужасно мерзко. Ты уверен, что хочешь услышать об этом?

Я кивнул головой. Непонятная внутренняя слабость — смесь страха и нервного возбуждения — уже овладевала мной.

— Ну, тогда слушай. Ты сам этого захотел. Пеняй на себя, если тебе не понравится то, что я расскажу.

— Хорошо. Обещаю. Начинай.

— Один пример: иногда он заставлял нас раздеваться догола и бороться на полу. И все мы были нагие. Я, Кимберли и папа. — Она проговорила все это быстро, полушепотом, словно передавала очень пикантную сплетню. — Сначала он довольствовался тем, что просто натравлял меня и Кимберли друг на друга, а сам наблюдал со стороны и… вроде как подбодрял нас и отдавал разные распоряжения. Хотел, чтобы мы делали друг другу больно. И еще разные извращенные штуки. Затем через какое-то время и сам к нам присоединялся.

— Боже правый, — пробормотал я. — И сколько же вам было лет?

Она пожала плечами и покачала головой.

— Не знаю. Это началось еще, когда мне было лет девять или десять, и продолжалось, пока я ходила в школу.

— А как же Билли? Они ведь женаты… уже двадцать лет? Она смотрела на все это сквозь пальцы?..

— Он никогда не делал ничего подобного в ее присутствии. Но она ведь ходила на работу, ты знал об этом? И у папы было предостаточно времени, которое он мог посвятить только нам.

— Но ведь он часто уходил в плавание…

— Не настолько часто. Я бы даже сказала, совсем нечасто. А когда он сходил после плавания на берег, это всегда было еще хуже прежнего. Он был просто неистощим на выдумки. Борьба была лишь одной из них. Но, мне кажется, любимой. Он хотел играть в эту игру всякий раз, когда мы оставались одни. Он душил нас в своих борцовских захватах, пока мы не начинали кричать. А пока мы кричали, плакали и корчились на полу вместе с ним, он, — ну, ты знаешь, — совал в нас свои пальцы. И язык. А еще кусал нас.

— А Билли ни о чем таком не подозревала?

— Нет, нет. Это был наш маленький гадкий секрет. Отец пригрозил, что убьет нас, если мы проболтаемся.

— А Конни?

Тельма пожала плечами.

— Не знаю. Я перестала жить дома, когда поступила в колледж. Это случилось, кажется, двенадцать лет назад. Конни тогда было только… сколько?

— Сейчас ей восемнадцать.

— Выходит, ей было только шесть, когда я уехала из дому. Но я знала, что он продолжал заниматься этим с Кимберли и после моего отъезда. Мы это никогда с ней не обсуждали, но я знала. Думаю, они и не собирались прекращать. Мне неизвестно, была ли вовлечена в это и Конни. Но я вовсе не удивилась бы.

— «Не собирались прекращать»? Ты говоришь это так, словно Кимберли… была добровольной участницей.

Тельма шумно выдохнула воздух, широко раздувая ноздри.

— Кимберли не пошла учиться в колледж. Это говорит тебе о чем-нибудь? Окончила с отличием среднюю школу, была президентом класса и все такое. Да она могла бы подавать документы в Принстонский или Йельский университеты, если бы пожелала. И что же она сделала? Записалась в местный колледж, лишь бы остаться жить дома.

— Ты полагаешь, что она продолжала заниматься с ним этим?

— Да это же ясно. Она по-настоящему втянулась. Эти мазохистские штучки. Восхитительная боль. Именно так Кимберли всегда это называла. «Восхитительная боль».

— Правда? — Все это меня немного ошарашило. — Но у нее на теле нет ни единого шрама. По крайней мере, я не видел.

— Нет, нет. Конечно, нет! Шрамы — чересчур очевидные доказательства. Она всегда тщательно избегала повреждений, которые оставляют следы. Кто захочет, чтобы все узнали о твоих маленьких грязных секретах. Тебя могут принять за дегенератку, психически ненормальную. Ты знаешь, о чем я.

— А какие у нее были отношения с Китом? — спросил я. — Ведь она вышла замуж за этого парня. Если она занималась этим с Эндрю?..

— У Кита были такие же склонности.

— И ему нравилось делать ей больно?

— Конечно, нравилось. Однажды я их застала за этим. Это случилось незадолго до того, как я вышла замуж за Уэзли. Мне пришлось зайти в родительский дом за… книгой. Я готовилась к свадьбе, и мне нужна была книга Билли по этикету. И я вошла, не позвонив в дверь. Сначала я подумала, что никого нет дома, но потом услышала какой-то шум, доносившийся со второго этажа, и решила тихонько подняться и посмотреть, что там происходит. Я опасалась, что это мог быть вор или что-нибудь в этом роде. Но это был не грабитель — в спальне Кимберли были они. Вся тройка.

— Это кто?

— Кимберли, Кит и папа.

— Занимались сексом? Все трое?

— Да, занимались сексом. И истязали ее.

— Истязали Кимберли?

— Ее распяли на кровати, связав по руками и ногам, и…

— Можешь не продолжать, — сказал я.

— Папа совал ей в рот.

— Прекрати. Не хочу этого слышать…

— Кит стоял на коленях у нее между ног. В обеих руках у него были щипцы и он обрабатывал ими ее соски, а его рот…

— Заткнись! Я тебе не верю. Ты все это выдумала. Кимберли никогда бы… Не зря она обозвала тебя лгуньей. Все это обыкновенная чушь собачья.

— Так вот, Уэзли знал все об отце и Ките. Теперь ты видишь? Он знал эту парочку больных дегенератов, как облупленных. И, когда взорвалась яхта… испугался, что станет козлом отпущения, а их страсть к истязанию людей ему была хорошо известна. И он пришел в ужас. Но не только за себя. Он опасался за меня и Билли… за всех нас. Можешь себе представить — оказаться на безлюдном острове с парой таких садистов. У него не оставалось другого выхода, как покончить с ними.

— Тогда почему он хотел убить меня? Я никогда никого не пытал!

Странная улыбка искривила одну сторону лица Тельмы. Другая, потемневшая и распухшая от нанесенных Уэзли побоев, не шелохнулась.

— Но ты был бы не прочь попробовать, да? — спросила она.

Это было не совсем то, что я ожидал от нее услышать.

— Попробовать что?

— Попытать кого-нибудь?

— Что ты мелешь!

— Кого-нибудь, вроде Кимберли, — сказала она.

— Нет!

Она презрительно ухмыльнулась.

— Кого ты стараешься обмануть? Да у тебя от одной мысли об этом капает с конца. Как бы тебе хотелось схватить ее за соски и сжимать их, пока она не стала бы плакать, корчиться и молить о пощаде!

— Ты с ума сошла.

— Или кусать их.

— Тебе пора идти на место, — сказал я, и, отложив топор в сторону, поднял с песка веревку и пополз к ней на коленях. — Выставь вперед руки.

— Взгляни на себя, — произнесла она. Ее взгляд был направлен на мои шорты.

— Ну и что? Вытягивай вперед руки. Но вместо того, чтобы вытянуть руки, она начала расстегивать блузку.

— Остановись, — приказал я.

— Представь, что это Кимберли, — предложила она, распахивая блузку. Блики костра заиграли на ее огромных грудях. — Вот здесь. Потрогай. Знаю, ты хочешь. Ты изнываешь от желания.

— Нет. Остановись.

Она завела руки под груди, приподняла их и поднесла ко мне.

— Вот, — шепнула она. — Они твои. Ты ведь хочешь потискать их, да? А похлопать по ним ладошками? Так, чтобы они подскакивали и раскачивались? А схватить за соски и выкручивать их, пока я не завизжу от боли и не стану умолять о пощаде?

— Нет.

Она опустила груди, но лишь для того, чтобы высвободить руки. Затем начала теребить пальцами соски. Она пощипывала их, вытягивала и выкручивала. Все это она делала, прикусив нижнюю губу и дыша через нос. Вдыхаемый и выдыхаемый воздух с шипящим шумом раздувал ее ноздри.

Невозможно было оторваться.

— А теперь ты, — с придыханием произнесла она. — Ты ведь хочешь этого. Очень хочешь.

Каюсь, соблазн был велик. Это было что-то из области моих тайных грез. Но что-то, лишь отдаленно их напоминавшее. К тому же Тельма была единственной женщиной на острове, никогда не фигурировавшей в моих фантазиях.

Впрочем, не возбудиться было просто невозможно. Эти ее грязные словечки, эти взвинчивающие интимные откровения насчет Кимберли, а теперь еще и демонстрация своих грудей. Какие они у нее огромные. Даже со всеми синяками, рубцами и струпьями они все равно волновали меня.

Если откровенно, я тогда сам себе был отвратителен. И испытывал отвращение к Тельме.

Ощущение было такое, словно, приняв ее предложение, я совершил бы нечто невероятно грязное и позорное. После чего надо было бы долго отмывать руки.

— Ну, давай же, — пыхтела она. — Давай!

— Спасибо, не надо.

— Я — Кимберли. Только закрой глаза, и я стану для тебя Кимберли. Смелее. Хватайся за сиськи, а я расстегну тебе «змейку» и…

— Не будем больше об этом, — сказал я. — А сейчас застегнись и протяни вперед руки.

— Хорошо, хорошо. Одну минутку.

Она начала подниматься.

— Э, погоди! Что ты делаешь?

— Просто хочу встать на колени, только и всего. Не хочу больше сидеть. А с завязанными руками подняться будет гораздо труднее.

Что ж, вполне резонно. И я подождал, пока она опустилась на колени передо мной, после чего повторил свою просьбу:

— Дай мне свои руки.

Но вместо того чтобы подчиниться, она улыбнулась, провела ладонями по своему жирному животу и начала расстегивать пояс.

— Не надо.

Но она не остановилась.

— Я покажу тебе, что еще Уэзли мне сделал.

— Я не хочу видеть.

— Нет, хочешь.

Разумеется, она была права.

Я понимал, что должен ее остановить. Но, в определенном смысле, мне этого вроде и не хотелось. К тому же я не знал, как это сделать. Если бы я совершил что-нибудь такое, что не понравилось бы Тельме, она могла бы закричать. А мне в этот момент меньше всего хотелось, чтобы кто-нибудь из женщин проснулся и застукал нас в таком виде.

Так что я просто сидел на коленях и смотрел, как Тельма расстегивала сначала ремешок, затем пуговицу на пояске шорт, затем «змейку». Затем шорты упали на колени. Я ожидал увидеть трусики, но не увидел. Срамных волос, как таковых, у нее не было. Просто выпуклый треугольник с темной щетиной, которую можно увидеть на щеках не брившегося пару дней мужчины.

Неужто это она хотела мне показать — где именно побрил ее Уэзли?

Вероятно, там можно было бы увидеть какие-нибудь повреждения, но я не успел ничего разглядеть, потому что сразу же отвернулся. Там, за костром, в спальной зоне, не было видно никаких признаков движения. «Слава Богу», — подумал я.

Как-то надо было заставить Тельму прекратить все это.

И сделать это необходимо было самостоятельно. Слишком далеко все зашло. Не следовало развязывать ей руки. Одно повлекло за собой другое, а теперь я не знал, как положить всему этому конец. Разве что позвать на помощь.

И что они подумают, когда увидят нас в таком виде?

«А сделать надо так, — мелькнуло у меня в голове, — отползти от нее, схватить топор, подняться на ноги и, угрожая топором, приказать ей натянуть на себя шорты и…»

Это было предупреждение свыше.

Потому что моя голова все еще была повернута влево, и я смотрел в сторону спальной зоны. На Тельму я вовсе не собирался глядеть, пока не отполз бы от нее подальше. Но что-то случилось. Что именно, я не понял. Может, я услышал тихий посторонний звук. А может, уловил какое-то движение краем глаза. Или учуял перемену в воздухе. Что-то такое.

И я повернул голову.

И увидел руку Тельмы с опасной бритвой, летящую к моему животу.

Я не шучу, именно с опасной бритвой. С такой, у которой лезвие убирается в ручку — никто в здравом уме, разве что парикмахер, не стал бы держать у себя подобную вещь. Потому что она настолько опасна, и так легко ею случайно порезаться при бритье, да и невозможно не думать о том, что может натворить обезумевшая женщина, если такая бритва попадет ей в руки.

Но откуда, черт побери, она у Тельмы?

Было ли у меня время гадать об этом, когда совершенно неожиданно я увидел у нее в руке эту хреновину, которую она уже подносила к моему животу, чтобы вспороть его.

Взвизгнув, я отпрянул назад.

Она промахнулась.

Боли я не почувствовал, зато увидел мелькнувшую вверх перед лицом руку с бритвой, словно Тельма еще надеялась рассечь напополам мой нос.

Затем я плюхнулся на песок.

И моментально приподнялся на локтях, судорожно соображая, отбиваться ли от нее ногами или отползать назад.

На какой-то момент, видимо, она забыла о нападении. Голова ее была повернута в сторону.

Может, там вставала со своей постели Кимберли?

Но я не стал терять времени на выяснение того, на что смотрела Тельма. Она отвлеклась на мгновение. И это было главное.

Лишняя секунда, чтобы увеличить расстояние между мной и этим лезвием.

Зарываясь локтями и пятками в песок, я стал отодвигаться от Тельмы.

Она тут же заметила это.

В тот момент, когда ее глаза повернулись в моем направлении, я закричал:

— На помощь! На помощь!

Она поковыляла ко мне на коленях, словно безногий инвалид на своих культяшках. Шорты все еще были спущены, и она в них путалась, поэтому и не могла быстро двигаться. Во всяком случае, настолько быстро, чтобы догнать меня. Потому что я все еще отползал.

Вид у нее был, должен вам сказать!

Тяжело надвигающееся вразвалочку безногое тело — слишком хорошо освещенное, несмотря на тени, — и ухмылка на покрытом синяками опухшем лице. Шаркая коленями по песку в погоне за мной, она размахивала над головой обеими руками. Бритва в правой руке поблескивала в свете костра.

— Стой! — выпалила она. — Стой, вафлеришка!

А я все взывал о помощи.

Затем мой взгляд упал на топор, лежавший в песке недалеко от левого локтя, и я подтащил его к себе за рукоятку.

— Тельма!

Сердитый окрик, голос Кимберли.

Тельма бросила беглый взгляд в том направлении, откуда он донесся, и охнула. Затем резко метнулась в мою сторону.

Я стремительно и сильно взмахнул топором.

Стальной обух угодил ей в предплечье.

Правое предплечье.

Тельма вскрикнула, и бритва выскочила из ее руки.

А она завалилась на меня. Ее голова ткнулась мне в пах. Но уже через секунду Тельма откатилась и, с хрюканьем крутанувшись несколько раз по песку, встала на четвереньки. Затем, шатаясь, поднялась на ноги, подтянула вверх шорты и, придерживая их обеими руками, побежала в сторону бухты.

Кимберли понеслась за ней вдогонку.

Стройная и быстроногая, она была такой смуглой, что, если бы не белый купальник, совершенно растворилась бы в ночи.

У края воды она прыгнула, потянувшись руками к плечам Тельмы.

Эффектный бросок.

Да только Тельма в последний момент развернулась и саданула ее локтем по лицу. Траектория изменилась, и полет прервался. Кимберли плюхнулась в воду, а Тельма продолжала бежать.

К тому времени я уже встал на колени, несмотря на то, что получил сильный удар в пах, и, ворочая головой, высматривал остальных.

В спальной зоне сидела Конни и смотрела в мою сторону. Конечно, она не в том состоянии, чтобы прибежать на помощь. А Билли не рискнула оставить ее одну. Она стояла с копьем в руке, приготовившись защищаться, если Уэзли бросится на нее и Конни.

Поднявшись на ноги, я засеменил к берегу.

Тельма, которую уже едва было видно, брела по колено в черной воде. Мне вдруг показалось, что она возвращается. Это меня до смерти перепугало, и я остановился как вкопанный. Едва удержался, чтобы не развернуться и пуститься наутек.

Если бы я убежал, она бы прикончила Кимберли.

— Я… сам развязал ей руки.

— Ты что, не в своем уме?

Билли положила ладонь мне на затылок и погладила меня.

— Поговорим об этом утром, — сказала Кимберли. — А сейчас все ложитесь спать. Я подежурю.

— Мне очень жаль, — вновь повторил я.

— Сделанного не воротишь, — ответила она, повернулась и пошла к костру.

Вот и все события прошлой ночи.

По-моему, более, чем достаточно. Помимо того обстоятельства, что так много произошло — хорошего, плохого и даже весьма странного, — утро ушло на то, чтобы перенести все это в дневник.

И я еще даже не успел подогнать записи.