Каждое лето – отдых трехсменный. Выбор родителей был неизменный: В пионерский лагерь меня отправляли, Других мест отдыха как будто не знали. В автобусы плотно детей загружали, От министерства в Пахру они отъезжали. Мама вещи с собой мне клала в лубянку — Из-под шляпы коробку. Ей сто лет – парижанку. Когда я ехал в автобусе с лубянкой в руке, Дети громко смеялись, мне было не по себе. Я был слабым, тщедушным и хилым, И мир мне казался опасным, постылым. В старшем отряде был парень по фамилии Мох, Он надо мной издевался и дразнил «кабы сдох». Я очень страдал, молча слезы глотал И в полном отчаянии свою жизнь проклинал. Многие дети очень жестоки. Я был среди них совсем одинокий. Мальчик Саша был болен: он писал в кровать. Это был повод его на смех поднимать. Я от всех уходил далеко в чащу леса И к пионерским делам не проявлял интереса. Я ходил по грибы, слушал пение птиц, Видел белок, ежей, ужей и синиц. Перочинным ножом я ветки липы срезал И палки резные из них вырезал. Много раз этот нож с палки срывался, То в руку, то в ногу очень больно врезался. Кровь рекою текла, но я не терялся. Листом подорожника я палец обматывал, Травинками длинными его я заматывал. Свидетельства этой нешуточной драмы — На всю жизнь остались белые шрамы. В лагере том я неоднократно болел И один в изоляторе подолгу сидел. Этот лагерь жестокий мне так надоел, Что однажды в отчаянии план побега созрел. В тихий час, когда все спали, А вожатые в карты играли, Я и Саша вещи собрали И из лагеря быстро в лес убежали. Мы шли очень долго, еле двигались ноги, Как вдруг мы увидели ленту дороги. Грузовую машину мы остановили И водителя взять нас с собой упросили. Когда мы исчезли, возник переполох: Куда подевались двое мальчиков-крох? В министерство из лагеря о том сообщили И отцу моему в тот же день позвонили. Нельзя передать, какое было счастье в семье: Я стоял на пороге с лубянкой в руке.