К счастью, я упал чуть левее массивного каменного надгробия. Ещё чуть-чуть, и моя голова пришлась бы как раз на его угол.
Рядом, похожая на тень старинной плакальщицы, всхлипывала Яра. А где-то слева шуршало опавшими листьями и хрипело ещё что-то… Или кто-то.
— Мишкин! Ты жив? — Яра на ощупь отыскала моё лицо. Прохладная влажная ладошка.
— Вроде бы… — я сел и ощупал запястье. Наверное, ударился о надгробие.
— Ми… Миш! Пойдём отсюда, а?
Хрипы по левую руку стали интенсивнее и постепенно обретали черты членораздельной речи. Что-то белесое виднелось в темноте, помимо могильных плит. И оно шевелилось.
— Миш, пойдём! — Ярослава потянула меня за рукав.
— Погоди-ка! — я привстал. Что-то показалось мне в этих хрипах… — Эй! — крикнул я в темноту. Хрипы и шуршание немедленно стихли.
— Эх, жалко, фонарика нет… — я, как ни присматривался, не мог понять куда девалось светлое пятно, только что видневшееся между памятников. Очередная аномальщина, что ли? Да нет, вряд ли…
— Фонарик? — Яра вдруг принялась шарить по карманам. — Точно! У меня же есть фонарик!
— О как!
Не знаю, как это прозвучало, но, скорее всего, очень возмущённо. Столько времени мыкаться в потёмках, и только теперь..!
— Совсем забыла, представляешь?! — мой вопль она, кажется, пропустила мимо ушей. — Он у меня на этом… на ключе, то есть, на брелке… Сейчас… — впрочем, мне и так уже было стыдно. Сорвался ни за что… Сам хорош!
Неширокий, но очень яркий бело-голубой луч пронзил темноту, и все очертания за его пределами сразу пропали.
— Прости меня… Ярочка… Ляпнул… Нервы… — внутри было мерзко. Если она сейчас мне скажет… То будет права. Я приготовился к худшему.
— Бу-у-у-у! — сообщила Яра, скорчив мне рожу. Подсвеченная снизу, она, и правда, казалась страшной. Меня даже передёрнуло, как бывает от холода. — Теперь извинение принято! — она чмокнула меня в щёку.
Видимо, найденный фонарь вернул Яре спокойствие. Однако — не до конца.
— Мишкин, а ты уверен, что это — не?.. — настороженно спросила она, пока я водил фонарём по кустам и крестам, попадавшимся среди каменных надгробий.
— Не. Или это будет первое привидение-алкоголик в истории! — я улыбнулся — Когда оно из-под меня выпрыгивало, от него так несло…
Ярослава громко засмеялась. Нервы. В это время луч фонаря выхватил из темноты невероятно грязный ботинок и часть голой, явно мужской ноги. Всё остальное скрывалось за покрытым лишайниками белокаменным сооружением. Внезапно показалась вторая — так же голая — нога в не менее грязном ботинке и конвульсивно почесала первую.
Я не сразу понял, что за странные сухие щелчки послышались рядом со мной. Лишь спустя несколько секунд я понял — это смеётся Яра. Она смеялась истерически, взахлёб, опустившись на корточки возле старинного заржавленного креста. Дыхания не хватало, поэтому смех был беззвучным: слышались только сухие короткие всхлипы. Я присел рядом с ней, провёл по волосам.
— Надо же какие… какие сейчас привидения! — выговорила она наконец между двумя всхлипами. И подняла на меня глаза, в которых не было и следа веселья. — Прости… Как будто нашло что-то…
— Ничего, ничего… Успокойся, милая… Ничего… — повторял я, гладя её по голове. Дыхание начало выравниваться. Слава богу!
— Давай посмотрим, может, ему помощь нужна? — Яра успокоилась так же неожиданно, как и впала в истерику. Она поднялась на ноги.
* * *
Помощь ему была, безусловно, нужна. Хотя бы потому, что его перемазанные в грязи и ржавчине джинсы вместо ног покрывали, наподобие плаща, плечи и спину поверх разодранной куртки.
И куртка, и джинсы, даже в таком состоянии, не производили впечатление дешёвых. Их обладатель неподвижно лежал лицом вниз и прерывисто дышал.
— И как он тут не замёрз?! — в голосе Яры сквозило неподдельное сочувствие. — Да ещё и туман этот!
Я промолчал. Туман… Холод… Всё это отступило на задний план, потому что я вдруг понял, что очень хорошо знаю эту куртку. Ольга Владленовна подарила её единственному своему сынуле ещё в марте, на день рожденья.
Ошибки быть не могло: покупала она её в Брюсселе, когда была там на симпозиуме, лишь бы любимый Ромочка китайский и турецкий ширпотреб не носил. Хотя, конечно, он и так его не носил. Не принято у них в семье это. А потому курточка была торжественно вручена в самом начале застолья. И я там был, мёд-пиво пил… Короче, сомнений быть не могло!
Словно расслышав мои мысли, спящий с мирным храпением перевернулся на бок. Я наклонился к его лицу, невольно содрогнувшись от тяжёлого запаха. Так и есть! Сквозь слой грязи и многодневную щетину я узнал Ромкино лицо.
Ну, всё! Как будто внутри меня лопнули воздушные шарики. Миллион шариков, наполненных гелием. Нашёл! Вроде бы, формально — я ни причём, а ведь всё это время чувствовал себя виноватым…
Похоже, я опять подумал слишком громко. Рома застонал во сне и тревожно засучил ногами. Я выпрямился и победно взглянул на Яру.
— Esse homo! Позволь представить: Вейде Роман. Витольдович.
Однако, вместо ожидаемой улыбки, на лице Ярославы я увидел тревогу.
— Это — тот самый, твой друг? Мишкин! Он же простудится! Давай… Надо его поднять…
Общими усилиями нам удалось поднять затерянное светило краеведения с земли и усадить на близлежащий гробоподобный памятник. Ромка не сопротивлялся, против водружения своей обнажённой филейной части на многовековой обелиск не возражал. Но и не помогал: всё его тело было вялым и бесформенным, как мешок. От его дыхания у меня даже закружилась голова.
— Да… «Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца»!
— Как тебе не стыдно! — Яра бросила на меня неодобрительный взгляд. — Ему же плохо! Лучше посвети мне!
— Да нет, ему хорошо… — мрачно возразил я, но всё же покорно направил фонарь в указанное место. Поразительно, куда только девалась напуганная крестами и могилами девчонка! Впрочем, такая — сочувствующая и деловитая — Ярослава восхитила меня ещё больше. Её «Как тебе не стыдно», кажется, сблизило нас окончательно, и теперь она как будто даже стала мне родной… Почему? Может, потому, что так говорят с теми, кого знают долгие годы? Не знаю…
— Яра! Ты — прелесть!
— Все кости, по-моему, целы… — за это время она успела ощупать Ромкину тушку вдоль и поперёк. — Может, наденем на него брюки?
Я стащил с Ромкиных плеч превратившиеся в мокрую тряпку джинсы.
— Думаешь, в этом ему будет теплее?
— А ты хочешь везти его домой без штанов? — на это я не нашёл, что возразить. Но, наверное, стоило бы доставить его любящей матушке в таком виде хоть раз: пусть полюбуется на своё чадо. Впрочем, после такой демонстрации мне тоже будет задан ряд вопросов, на которые я вряд ли сумею ответить…
— …Тем более, у меня нет желания созерцать его замёрзшие прелести! — сообщила Яра.
— Слушай, а ты разве медик? Очень так привычно ты его осмотрела…
— У нас в школе был краткий курс медпомощи. Солнце, ты его трусы не видел?
При слове «трусы» Ромка застонал и открыл глаза.
— Гурия… — прохрипел он осипшим голосом, уставившись на Ярославу. Меня, державшего над ними фонарь, он даже не заметил.
— Гурия, — согласилась Яра. — Ты где трусы посеял?
— Плавки там… — Ромка махнул рукой вдаль — А ты… вы тоже по ночам купаетесь?
— Так ты что, купался?! — всполошилась Яра. — С ума сошёл… Ты в курсе, что осень на дворе?! Октябрь уже почти!
— Я плыл. С Егорычем. — безапелляционно заявил Ромка. — В начале были плавки…
— …И плавки были у бога, и бог был в плавках… — не выдержал я. — А сейчас они где?!
Ромка поднял голову и, поражённый, воззрился на меня.
— У-у-у… У Егорыча… Кто ты, призрак?
— Не признали, Роман Витольдович? Ну, ладно. Егорыч-то где? Не знаешь?
— Тут он где-то… Со своими проделками… — тут Ромка, наконец, узнал меня по голосу — А! Квинтиллий Варр! Верни мне мои маршруты! Ну… Или хоть плавки верни… — всхлипнув, добавил он и поник. Видимо, заснул.
— Пошли! — Ярослава поднялась на ноги.
— То есть?
— Пошли искать Егорыча этого, с трусами. Ромка тут пока поспит. Всё не на земле.
* * *
Пропавший музейный сторож Егорыч покоился на скамеечке под крестом неподалёку. В отличие от Ромки, он был в штанах и даже в каком-то пуховике, правда, на голое тело. В руке он держал трусы. Рядом на кустике красовалось то, что, по-видимому, Ромка и назвал «проделками»: пустые водочные бутылки, числом — караул! — восемь, были надеты на ветки и перевязаны какими-то обрывками материи.
— Ну, вот… Таких никакой туман не возьмёт! — я попробовал приподнять Егорыча, но он выскользнул из рук и повалился обратно на скамью, прикрыв лицо трусами. — Ибо — на фиг они туману!
— Миш, давай, поднимай, я помогу! — Яра потянула спящего за один рукав, я — за второй.
Егорыч неожиданно встрепенулся и самостоятельно утвердился на ногах.
— Кто? — хрюкнул он.
— Свои! — меня, как человека непьющего, уже потихоньку брало зло от поведения этих двух клоунов.
— Пшли! — удовлетворённый моим ответом, согласился Егорыч.
* * *
Пока мы одевали Ромку, тащили его и Егорыча к спуску в овраг, спускались вниз и пёрли их вверх по лестнице на другой стороне, прошло, наверное, около часа.
За это время Ромка успел два раза прочистить желудок и постоянно требовал, чтоб его положили, где взяли.
Судя по отрывочным сообщениям, — его и Егорыча — они обитали на Дьяковском кладбище все последние сутки. Лучшего места для пребывания вдали от мира Ромке и не снилось. Будучи человеком интеллигентным, он не мог позволить себе пить в подворотне с местной шпаной. Noblesse oblige быть ближе к прекрасному, тесной связи с которым он недавно был так подло лишён.
Правда, только приехав, он, не взирая на запрет, попытался забраться в избушку Петра Великого и устроить там «скорбную свою келью», но был отговорен от этого прожекта Егорычем, который и увёл его от греха подальше в Дьяковское городище.
На кладбище на них не обратили никакого внимания, сочтя за обычных церковных побирушек. Егорыч несколько раз летал птицей в магазин и обратно, пока не спёкся окончательно, по его собственной версии, от усталости.
Тогда по проторенной тропе отправился Роман Витольдович, но, не будучи столь опытным гонцом, окончательно деморализовался уже на мосту через ручей и, зашвырнув подальше абсолютно лишнюю, как ему показалось, барсетку, отправился обратно.
Минувшей ночью они оба, несомненно, купались в реке, но каковы были причины этого моржевания — оставалось загадкой и для них самих.
Говоря кратко, только они начали привыкать к вольной жизни на лоне угасающей природы, как явились мы — злой демон и прекрасная гурия — и вознамерились вернуть их цивилизации. В то время как даже лесной хозяин приходил к ним в гости и выдал разрешение на постоянное проживание…
* * *
Тут я насторожился. Переспросил. И тот, и другой в один голос подтвердили, что к ним на самом деле приходил медведь, пил с ними, потом похлопал по плечу и отчалил.
Основное качество галлюцинаций при белой горячке — однообразие: черти, кошки, червячки… Причём один обычно не видит того, что созерцает другой. Не сговорились же они нести эту чушь про медведя? Конечно, нет. Но тогда это…
Я поделился своим наблюдением с Ярославой, пока мы отдыхали после подъёма на дворцовую сторону.
— Тогда что это? — удивлённо спросила Яра.
Но ответить ей я не успел: Ромке снова стало плохо, и нам пришлось класть его на живот и не давать развернуться на спину. А между тем Роман Витольдович небесных сфер вращенье наблюдать настойчиво желали. Короче, стало не до того.
* * *
Экскурсионный коттеджик удивил распахнутой настежь дверью. Прямо возле крыльца, перегородив наискось дорожку, была припаркована синяя «девяносто девятая», которой — я точно помнил — в прошлый мой визит здесь не наблюдалось.
Положительные перемены налицо. Если, конечно, не наоборот.
— Знаешь, у них тут только что разве противотанковые ежи не стояли.
Но Ярославе было не до того.
— Девушка! Рано… утром на зарб… на забрале… у Путивл… Путивля на забороле плачет Ярослава, аркучи… — Ромка, признанный в результате сравнительных испытаний более лёгким и спокойным, опирался на её плечо и, пытаясь при этом показать себя галантным кавалером, вещал. — Это не по вам… про вам… вас? Написино? А? Нет? А откуда вы знаете?
Что отвечала Яра, я не расслышал. Она говорила тихо, и сразу же после этого Ромка унимался. Правда, только до следующего раза.
Всё познаётся в сравнении: более матёрый, Егорыч сразу, без прелюдий, попытался как следует ощупать свою спасительницу. В связи с чем и вынужден был весь дальнейший путь до бюро ощупывать меня, жалуясь на обманчивость первых впечатлений.
* * *
Как бы там ни было, дверь бюро была распахнута. И мы вошли. То есть вошел-то я, а Егорыча пришлось втаскивать.
Первое, что бросилось мне в глаза — явно увеличившееся количество бутылок на столе. К одинокой посудине из-под вермута прибавился пузатый «Бейлис», пара шампанского и ещё какой-то неотчётливый ликёр.
Изменился и наличный состав присутствующих: кроме уже знакомых мне четырёх девушек и их атаманши Марины, за столом появилась юная черноволосая свинка в какой-то невообразимой юбке а-ля фокстрот и здоровенный бугай с казацкими усами и в армейском свитере.
На этот раз в комнате почти можно было дышать.
— Михаил! Вы уже вернулись!
— А у нас тут… Знаете, Света… Да! Это — Света! — указали мне на свинку в юбке.
— Михаил…
— Да вы присаживайтесь! Выпейте с нами! Такое событие!
— Спасибо. Я уже надышался. Тем более, мне ещё рулить.
— Да бросьте! Кирилл тоже, вот, за рулём…
Упомянутый Кирилл поднял усатое лицо и мне стало его искренне жалко…
— Извините… Егорыча вашего куда сгружать?
Повисла пауза. Нарушила молчание Марина.
— Ага. В хлам? — она щёлкнула пальцем по горлу — Ну, давайте, давайте его сюда! Пускай под столом отсыпается! С утра выпустим.
Я втащил в комнату сторожа и пристроил его под ближайшим к двери столом.
— Вот пусть директор утречком и полюбуется… Спасибо вам. Да! Вы вашего… пропавшего-то нашли?
— Нашёл, спасибо…
— А где же он? Он жив-здоров?
— Жив, не беспокойтесь…
— Давайте, приглашайте его сюда, к нам! Кстати, Леночка! Отдай Михаилу вещи-то… — Леночка с недовольным, как и в прошлый раз, лицом проследовала в угол и загремела замком сейфа.
— Он там… В машине у меня, вместе с… с девушкой моей, — тут я немного приврал, так как у меня и в мыслях не было оставлять Яру в закрытом салоне, тем более — с Ромкой на заднем сиденье. Она, решив не заходить, осталась в сенях. Женские коллективы в состоянии торжества или паники не вдохновляли и её. Да и мне такой удачный повод воздержаться от застолья пришёлся кстати.
— Так зовите их сюда! У нас тут праздник: Кирилл Свете нашей предложение сделал! — Кирилл снова поднял лицо, и мне опять стало его жалко.
— Исключено. Мой друг… Роман. Ну, который пропал, то есть — нашёлся… Как оказалось, он вместе с вашим Егорычем отдыхал… Так что — лучше уж пусть он в машине, под присмотром… И вообще, ему домой надо… У него там мать в ужасе со вчерашнего дня.
Наконец замок сейфа обречённо звякнул, Лена вынесла мне барсетку и паспорт. «И никто, никто не оценит моего подвига!» — читалось в каждом её движении.
— Спасибо вам, Лена… Так что, извините, надо ехать…
— Как жаль… А у нас, вот, как видите, тоже без потерь обошлось, тьфу-тьфу-тьфу…
— Знаете, как вышло-то? Света…
— Света, когда покурить вышла… Её Кирилл на машине забрал. Повёз предложение делать! На смотровую, на Воробьёвы, прямо в тапочках! И — никому ни слова! — на этот раз я заранее отвёл глаза, чтобы не видеть усатого лица Кирилла.
— А мы-то — уж и что думать не знали…
— Да, этот момент я как раз и застал… Ну, до свиданья? — последние слова я произнёс с надеждой.
— Жалко, конечно, что вы остаться не можете…
— Да, вот так…
— Ну, ладно… Спасибо вам за Егорыча!
— Не за что… Всего хорошего!
Господи! Как хорошо оказаться на улице!
— Что с тобой? Тебя пытали? — Ярослава игриво улыбнулась.
— Лучше бы уж пытали! — честно вздохнул я.
* * *
Ромка уже уснул. Он свернулся калачиком на заднем сиденье, подложив под голову барсетку, и нервно похрапывал на поворотах. Ярослава привыкла к езде в машине на удивление быстро, но ещё не совсем освоилась.
— Всё-таки ещё немного страшновато… Когда только сажусь. А когда мы едем — совсем уже не страшно. Странно… Но здорово. Мишкин! А что ты говорил про медведя?
Она опустила окошко почти до самого конца — иначе дышать в салоне было невозможно.
— Про какого медведя? — я подвернул радио: «…Проплывают облака — это жизнь проплывает, проходит. Привыкай, привыкай — это смерть мы в себе несём…». — Про какого ещё медведя?
— Ну, там, на лужайке, когда Роме плохо стало, ты перед этим говорил что-то про медведя, которого эти товарищи видели… — Ярослава наслаждалась мягким креслом. Ветер трепал её волосы.
— А! Вспомнил! На самом деле это очень странно. Ведь при белочке двух одинаковых видений быть не может. А они оба, не сговариваясь, рассказывали, что к ним, дескать, выходил медведь, они его поили… А он им разрешил остаться там жить… Это тут-то, в трёх соснах, почти в центре — медведь!
— Ну, вообще-то на бредок смахивает, — Яра потянулась. — Знаешь, я тебя люблю! — она улыбнулась. — Прости, само как-то сорвалось… — её рука коснулась моего затылка.
— Нашла, за что извиняться!
— А можно тогда ещё? — она хитро прищурилась. Я кивнул.
— Я тебя люблю — люблю — люблю — люблю — люблю!
— Милая! И я тебя… И чем дальше — тем сильней!
— Теперь — продолжай. Про медведя, — она снова погладила меня по затылку.
— Так вот, смахивать-то на бредок оно смахивает… Но есть одно «но». Помнишь, я тебе про капище Велеса говорил?
— Конечно! Ещё бы! Ты так рассказывал, как будто… Я даже что-то увидела, кажется! Вернее, показалось, песнопения эти древние услышала…
— Ну, так вот: живым воплощением бога Велеса считался…
— Медведь! — сказали мы одновременно.
— Вижу, вижу его, батюшку… — донеслось вдруг сзади — Ромка говорил во сне, не открывая глаз. Протяжно, словно издалека. Потом перевернулся на спину и захрапел.
— Но… но ведь тогда… — начала Яра и испуганно осеклась.
Долго ещё после этого мы ехали в тишине.
* * *
— Вот эта улица, вот этот дом… — объявил я и потянул ручник на себя.
Небольшой тихий дворик на Маросейке. Даже, скорее, не дворик — асфальтовая дорожка, огибающая центральный корпус и выводящая обратно к подворотне. Дореволюционная застройка. Окна в окна.
— Он с матерью живёт? Вот ей не позавидуешь… — Ярослава уже вышла из машины и теперь устало разминала затекшие ноги.
— Ага, — я как раз примеривался как поудобнее подхватить нашего пассажира. Тут-то меня и осенило. — Слушай, она же всякие вопросы начнёт задавать… Это такая мама — не отнекаешься! «Где нашли?» да «Как нашли?» — круче следователя! Надо его как-то так домой доставить, чтобы нам с тобой до утра под перекрёстным допросом тут не зависнуть… Только вот как? — мысли уже ворочались с трудом.
— У них дверь прямо в квартиру, или общая с соседями? — спросила Яра задумчиво.
— В квартиру. А что?
— Знаешь, есть такая шутка. Детская. Ставишь швабру к соседской двери, звонишь и убегаешь. Если дверь открывается внутрь — швабра соседу по лбу! Знаешь?
— Ты Ромку прислонить так хочешь, что ли?
— Ну конечно! И никакого допроса! Я умница? — Яра сияла.
— Умница! Да ты гений просто!
Стараясь по возможности меньше шуметь, мы потащили не желавшего просыпаться Ромку по лестнице на второй этаж. Вернее, я нёс Ромку, а Ярослава — его барсетку.
По пути я успел порадоваться, что этаж только второй. Хотя тут их всего три, но дом старый, пролёты огромные — всё равно что пять.
А вот и Ромкина дверь — широкая медная табличка со всеми регалиями его матушки. Как в лучших домах.
— Ромка! Ром! — прошептал я ему на ухо. — Ты стоять можешь?
— Мгу… — не открывая глаз отозвался он.
— Ну, вот и стой! — шепнула в другое ухо Яра и сунула ему в руки барсетку.
Звонок грянул на весь ночной уже подъезд. Что-то раньше я такой громкости не замечал…
Мы успели добежать только до первого этажа и встать под лестницей. Наверху открылась дверь, и сразу же послышался грохот.
— Интересно, это он упал, или она?
— Он, точно!
— Почему это?
— Так дверь-то открывается наружу!
Послышался строгий голос Ольги Витольдовны.
— Роман! Где ты был?! Немедленно поднимайся и марш в ванную!
В ответ раздались жалобные стенания.
Не дождавшись финала, мы выскочили на улицу и, обнявшись, едва не повалились на землю прямо возле парадного: нас душил хохот.