При утреннем свете обитатели Лида немало удивились — их выгон кишел лошадьми, такого количества лошадей, пожалуй, им не доводилось видеть во всей округе. И нужно сказать, табун был как на подбор. Если верить рассказам, то в то утро в Лиде паслось не менее трехсот лошадей, а иные говорят, что и все четыреста. В последние дни прошли сильные дожди, земля стала влажной и мягкой; комья грязи взлетали в воздух из-под копыт скачущих галопом лошадей, и там, где толпились животные, земля превращалась в сплошное месиво. Уже в первую ночь выгон был вытоптан и загублен. Этих лошадей пригнали из самых разных отдаленных мест, они были беспокойны, взбудоражены; молодняк или слишком пуглив, или вел себя чересчур игриво. Уже в первую ночь изгородь оказалась сильно поврежденной, во многих местах зияли пробоины. Та самая изгородь, которую так берегли в Лиде из поколения в поколение.

Проснувшись, девушка обнаружила, что она в комнате одна. Был уже день. На ней было платьишко — то, которое она набросила на себя вчера ночью. Ночной гость в огромных сапогах исчез. Поглядев в окно, она увидела, что их выгон, лужайку, весь хутор заполняли лошади. Когда она стояла у окна, взгляд ее упал на желтую монетку на подоконнике. Она пошла в кухню к матери показать ей этот странный предмет, сказала, что нашла его в горнице на подоконнике.

— Боже мой! — воскликнула женщина, взяв монету и разглядывая ее. — Ну конечно, надо было ждать, что наступит и этот день, как и все другие. И все же я думала, что Спаситель еще надолго оградит меня от прикосновения к этому металлу, который в глазах твоего отца не имеет никакой цены. Это называется золото, дитя мое. От него все несчастья в мире. До сих пор никто в Лиде не дотрагивался до него. Как случилось, что ты получила эту напасть от нашего гостя?

— Я там спала ночью, а когда проснулась, никого уже не было.

Женщина оторопела, взглянула на дочь и, обретя наконец дар речи, заговорила спокойно, стараясь приглушить глубокое чувство печали, как принято в этой стране в таких случаях, когда считается, что чему быть, того не миновать, и что всему приходит черед.

— Я молила моего Спасителя оберегать вас, несчастных, особенно пока у вас еще ветер в голове. Разве я не велела тебе лечь в сарае, дитя мое?

— Это правда, мама. Но я не понимаю, что со мной случилось. Я сняла с него одежду, пожелала спокойной ночи и собралась уходить. Вдруг старик спросил: куда ты идешь, бедняжка? И когда я ответила, что в сарай, буду укладываться там спать, он сказал, что не потерпит, чтобы из-за него я ночевала на торфяной куче. И вот ни с того ни с сего я возьми да и залезь к нему в постель. Тут же и уснула.

— Ах ты, моя бедная дурочка! Ну а потом что?

— Ничего, — ответила девушка. — Я ничего больше не знаю. А когда проснулась, нашла вот это.

— Неужели это правда, дитя мое, что ты спала с самим Бьёрном из Лейрура?!

— Мама, я не думаю, что Бьёрн уж такой плохой, как о нем говорят. Хоть я и глупа, но он не сделал мне ничего плохого.

— Запомни, нельзя ни с того ни с сего ложиться в постель с мужчинами, ты уже взрослая девушка.

— Кто? Я?! — воскликнула девушка и расплакалась. — И это говоришь ты — ты, которая лучше других, кроме самого Спасителя, знаешь, что я еще маленькая и что ни о чем другом я целыми днями не думаю, как о нашем отце и о том, почему он от нас уехал. К тому же я не раздевалась.

— В чем ты была? Так я и думала. Если ты еще не представляешь, что с тобой случилось, несчастная, то после этой ночи тебе надо будет следить за собой.

— А что же случилось со мной, скажи, мама?

— Неужели ты не почувствовала, дитя, что рядом с тобой был мужчина?

— Нет, конечно, я это почувствовала. Он ведь такой толстый. И я тоже здоровая и толстая. А кровать мала даже для одного.

— Он, наверно, прижимался к тебе? По крайней мере в мое время они так делали.

— Я смертельно устала и тотчас же уснула, — сказала Стейна. — А старик стал храпеть. И если кто и прижимался ко мне, когда я спала, — откуда мне знать! Во всяком случае, он прижимался не слишком крепко. По крайней мере я не проснулась. И даже ничего страшного мне не приснилось. Я проснулась, когда уже наступил день.

— Почему же ты стоишь и держишь эту золотую монету, дитя? Положи ее туда, где взяла. Ты не должна забывать — Бьёрн из Лейрура, судья и сам король предлагали твоему отцу золото за Крапи. И что он ответил?

Больше всего обитателей Лида удивляло, хотя они и не подавали виду, что их гости, видимо, не собирались покидать свой ночной приют. Наоборот. Утром на лошадях прибыл провиант и всякое снаряжение. Возле сеновала они разбили палатку. В Исландии считается неприличным спрашивать гостей, как долго они собираются пробыть у вас. К тому же гости не скрывали, что они поджидают здесь новую партию лошадей. Оказалось также, что гуртовщиков не прокормишь одним супом, хотя вчера ночью они заверяли, что готовы довольствоваться малым. Некоторые завалились спать в комнате и храпели там на все лады до конца дня, некоторые уселись во дворе, затягивались табаком из деревянных фляг или рожков, присматривая при этом за лошадьми. Несколько человек здорово подвыпили. Нашлись и такие, которые начали гоняться по выгону за игривыми жеребятами. Крестьяне по соседству всполошились. Они стояли начеку в своих дворах, чтобы защищать хозяйство от этого лошадиного нашествия, походившего на описанные в Библии напасти. Гуртовщики выдали матери и дочери мясо и муку и заставили варить суп и печь хлеб. Масло они держали в деревянных ящиках. На продукты не скупились. Если давали женщине кофе, чтобы поджарить на тагане, то уж не меньше фунта. Дети лакомились сахарной пудрой и датским мягким сыром.

Целые партии лошадей отсылались в один конец страны, с другого конца прибывали новые. Приезжали все новые и новые люди. Они располагались в палатке, подстилая под себя сено из большого стога.

Викинга Стейнарссона тоже приставили к лошадям и услали в другую округу.

Через несколько дней вернулся Бьёрн из Лейрура. Время близилось к полуночи, и все улеглись уже на покой.

— Где Стейна? — закричал он.

Мать просунула голову в дверь, готовая услужить. Старик чмокнул ее, втащил в комнату и заявил, что ему подавай молоденьких. Проснулась дочка. Несмотря на полночь, она разогрела ему суп; потом он захотел кофе, затем пунш; наконец она сняла с него одежду — он попросил помочь ему раздеться, потому что по обыкновению промок в ледниковой реке.

— Прошлый раз ты забыл золотую монету, — сказала девушка.

— Это твоя монета, моя радость, — ответил Бьёрн из Лейрура. — За то, что ты раздела меня.

— Мои отец и мать говорят, что золото — это причина всякого зла.

— Ну-ка, раздень меня опять, — попросил Бьёрн и рассмеялся.

На рассвете следующего дня он уехал покупать лошадей, оставив на подоконнике блестящую серебряную монету. В воздухе чувствовалась осень.

Чужие кони заполнили пастбища в Лиде, погонщики заполнили дом и двор. Кровать в горнице стояла разобранная и ждала Бьёрна из Лейрура, который иной раз приезжал, а иной — нет. Приезжал он обязательно среди ночи и всегда промокший.

— Где Стейна? — обычно кричал он.

Дочь Стейнара из Лида ни на минуту не могла оставить старика — спит он или бодрствует. Матери ее стало как будто все безразлично.

Как-то в осенний день, когда возвращают с горных пастбищ последних овец, на дороге показался всадник. Он завернул в хутор и попросил вызвать хозяйку. То был крестьянин из Драунгара. Его хутор третий к востоку от Лида. Это его сыну позапрошлым летом не удалось прокатиться на Крапи. Крестьянина пригласили в дом.

— Тебе есть что рассказать, хозяюшка, — сказал Гейр из Драунгара.

— Шестьсот лошадей — днем и ночью… А нас всего две неразумные женщины да еще мальчишка, которого услали куда-то перегонять лошадей. Боже, боже, что творится на свете!

— Я, конечно, не хочу называть вас чересчур безответными, но все же от женщин из Стейнлида можно было ожидать большей решительности.

— Я уже сказала тебе, что у нас нет ни разума, ни умения говорить как следует. Нет даже трещотки, чтобы попугать лошадей. Стейнар не хотел обзаводиться таким пустяком. Единственным нашим богатством всегда была мудрая голова Стейнара.

— Совать свой нос в чужие дела никогда не считалось добродетелью, — сказал крестьянин. — И каждый волен распоряжаться своим добром по собственному усмотрению. Но всем ясно, что выгон в Лиде превратился в сплошную грязь, и пройдет немало времени, пока вновь вырастет трава. Меня-то к вам привело другое. Мне кажется, что мой сын Йоуи подумывает при случае приехать к вам, повидать Стейну, вашу дочку. Хм… Я думаю, что неплохо будет, если кто-нибудь из соседей, кто вам приятнее, поговорит и с судьей. Именем закона он положил бы конец этому бесчинству.

— Должна тебе сказать, мой друг, что тот, кто сгоняет сюда лошадей, объявил, что имеет на это согласие Стейнара. Так что мне остается только надеяться, что тот, кто создал растения на земле, позаботится о том, чтоб трава снова выросла в Лиде. Иметь же хороших соседей всегда хорошо. Ты и твой сын — желанные гости здесь в любое время дня или ночи.

После этого Гейр стал прощаться. Проходя мимо окошка, он увидел деньги на подоконнике — большую английскую золотую монету и много блестящих серебряных талеров.

— Что я вижу, у вас, в Лиде, завелись деньжата?

— А, это старик Бьёрн из Лейрура. Он, когда уезжает по утрам, всегда оставляет что-нибудь. Но мы в Лиде никогда не знались с деньгами. К этим мы даже не притронулись. Это старик оставляет моей Стейне за то, что она помогает ему раздеваться. Бог да воздаст ему за это, хотя мы и не собираемся принимать деньги.

— Бьёрн, — сказала девушка на следующую ночь, стоя на коленях и снимая холодную грязную одежду с этого лихого наездника, больше других любившего скакать через ледниковые реки. — А золотая монета все еще лежит на подоконнике.

— Чего ты еще ждешь? — отозвался он. — Золото дают девственницам. Его получают только один раз.

— А там еще много серебряных монет. Мы с мамой боимся их. Что мы скажем отцу, когда он вернется?

— Серебро — для наших добрых подружек. — И Бьёрн рассмеялся.

Несколько ночей спустя девушка проснулась рано утром. Встала, посмотрела в окно и увидела снег. Это был первый снег. Белый и чистый, он покрыл землю поздней осенней ночью. Девушка заметила, что со двора исчезли все лошади. Следов на снегу не было. Значит, они уехали ночью до снегопада. Развороченная земля скрылась под снежным покровом. На хуторе царила тишина. В горнице больше не было слышно храпа чужого мужчины. Земля, хутор как бы вдруг переместились в другой мир — холодный, белый, безмолвный…

— Слава дорогому Спасителю, — произнесла девушка.

И тут она заметила, что рядом с той золотой монетой и блестящими серебряными на подоконнике лежала пригоршня медяков.