Стейнар из Лида не вернулся с последним осенним пароходом. Жена не видела иного выхода, как только обратиться к пастору; и она отправилась к нему.

— Я пришла к вам потому, что ближе всех к Провидению стоите вы, даже ближе, чем судья. Как вы думаете, жив мой муж?

Пастор ответил, что, хотя последний пароход и не привез сейчас сюда крестьянина, о его смерти не было известно к тому моменту, когда пароход отходил из Копенгагена.

Женщина спросила:

— Значит, можно предположить, что он умер?!

Пастор ответил:

— Гм! Как сказать — в прямом смысле, возможно, и нет.

Женщина сказала:

— Я спрашиваю вас потому, что невежество мое безгранично и, пожалуй, никогда я не была так глупа, как сейчас. Ваша же мудрость велика. Ответьте мне, может ли статься, что он умер?

— Это вполне могло случиться, — ответил пастор.

— Вы считаете, что это именно так? — Женщина устремила взор в пространство, и слезы застлали ее глаза.

— Ну может, и не совсем так, — сказал пастор.

— Не очень-то весело быть неразумной женщиной, — сказала жена Стейнара. — Я прошу вас отнестись снисходительно к моему вопросу: если мой муж, Стейнар, не умер или, быть может, не умер в прямом смысле, что же тогда значится в церковной книге? И, наоборот, если что-то говорит за то, что он умер, пусть даже и не в прямом смысле, сколько в таком случае с нас причитается слез?

— Я знаю, что все зависит от слез, моя дорогая, — сказал священнослужитель. — Крупные ли они и сколько их… В этом случае я хотел бы сказать, гм… Не отложить ли нам этот разговор до весны?

Затем священник наклонился и шепнул:

— Я слыхал, люди поговаривают, будто твой муж, Стейнар, снюхался с мормоном. Он повстречал его тем летом, когда приезжал король. Кое-кто говорит, что именно он освободил мормона, когда того привязали к камню.

Ближе к рождеству, когда слезы в Лиде уже не походили на отдельные льдинки, а превратились в сплошную ледяную глыбу, пришло письмо от отца. Оно было написано в Копенгагене в конце октября и отправлено с осенним пароходом. Но, когда оно прибыло в страну, никто не торопился доставить его по назначению. Это был замусоленный, скомканный клочок бумаги, побывавший во многих руках.

— Много рек на пути в Лид с востока, — сказала жена крестьянина. — Добрые вести идут долго, но все-таки доходят. Дурные вести приходят всегда на день раньше.

Непредвиденные обстоятельства, писал крестьянин, помешали ему вернуться домой осенним пароходом, как он собирался. Теперь поздно описывать новости, разве только рассказать для забавы несколько слов о шкатулке да, пожалуй, коротко описать встречу с Крапи. Потом следовало воздаяние должной благодарности Спасителю, наставлявшему автора письма на всем его пути, начиная с того самого часа, когда он покинул дом, до того момента, когда он писал это письмо.

А сейчас будет рассказано о том, как он приехал в Шотландию. Здесь его встретили королевские чиновники в позументах. Они рылись в мешках, проверяя, нет ли недозволенных товаров. Когда они увидели спальный мешок Стейнара, то спросили, что там. Он ответил им: моя постель. Они потрогали мешок и поинтересовались, что там внутри. А там была шкатулка, о которой шла речь раньше. «Это что за адская машина?» — спросили они и захотели открыть ее. Но легко сказать, а нелегко сделать! Тогда крестьянин вытащил «Стихотворение о том, как открыть шкатулку», показал, что надо сделать, и шкатулка тут же открылась. Тогда они спросили, сколько он хотел бы получить за эту штуку, но он ничего не ответил и закрыл шкатулку. Тут стали сбегаться чиновники, приходили все новые и новые и чином все выше и выше, и цена шкатулки все росла. Наконец пришел самый главный начальник шотландской таможенной службы и предложил английское золото, да столько, что можно купить две коровы. Он тоже попытался открыть шкатулку; рассматривал ее, нажимал на разные кнопки, ибо, кажется, он сообразил, что шкатулка открывается без ключа. Но, чем больше он нажимал на кнопки, тем недоступнее казалась ему шкатулка. Тогда крестьянин попросил переводчика сказать, что шкатулка открывается лишь только с помощью стихотворения. За стихотворение, сказал главный начальник, ты получишь золота на целую корову. Но, посмотрев на стихотворение, он растерялся. Тогда Стейнар похлопал важного господина по плечу и сказал, что, хотя их английская королева — сокровище из сокровищ, все же британскому королевству не под силу купить такую шкатулку. Это тот случай, когда золото не идет в расчет. Он опять завернул свою шкатулку в одеяло, и тут уж шотландцы не скупились на ругательства.

После нескольких приключений крестьянин из Лида прибыл в Копенгаген со своей шкатулкой. На пристани его встретил человек с письмом от короля. В этом письме сообщалось, что Стейнар должен остановиться в Морской гостинице на улице Вестергаде, 5, в Кристиансхавне, там его отыщет исландский студент, который покажет ему город. В письмо были вложены деньги на еду в трактире — без денег здесь ничего не получишь.

«К сожалению, времени нет рассказывать о Копенгагене — это такой город, о котором можно сочинять целые книги, — писал Стейнар. — Один только мост чего стоит! Он раздвигается сам по себе, я только не понял, каким образом, и тогда проходят большие корабли. Этот мост — настоящее чудо. Есть здесь очень интересная мастерская скульптур Торвальдсена, там стоят нежные феи и стройные юноши; а сколько сильных лошадей с воинственными всадниками! Я еще должен рассказать о газе, это самое главное чудо здесь; он дает людям свет и тепло. Представьте себе большой-большой котел с раскаленными углями; от него под землей идут трубы по всему городу, а потом через стены в домах эти трубы проходят прямо в комнаты; и, если человеку понадобился свет или огонь, стоит только отвернуть медный краник, поднести зажженную спичку — и готово. Не удивительно, что многим это кажется неправдоподобным, но все это правда и вызывает изумление. Я еще не рассказал о Тиволи. Это датчане устроили себе нечто наподобие царствия небесного и райских кущ, хотя мне там не понравилось, — писал крестьянин. — Вряд ли в детстве мне позволили бы так шуметь и кричать на глазах у всех, как делают они; не хотел бы я видеть своих детей за такими играми. Несколько человек, уподобясь кошкам, прыгали через отвесные стенки и выделывали разные штуки на перекладине и веревке. Слава богу, все сошло благополучно. А в доме для представлений на сцену вышло несколько несчастных в каких-то жалких одежках, они кувыркались, били друг друга по лицу и вообще вели себя самым неподобающим образом. И все это называется веселить публику! Одеты они были очень легко, в особенности отличались этим женщины. Я спросил соседа, что это за люди, и узнал, что мужчина — Арлекин, а женщина — Коломбина, был тут и парень по имени Паяц; он все время заискивал перед женой. Мне эта компания не пришлась по душе. Хотя, может быть, кому-нибудь это и было смешно — наверное, тем, кто не брезгует никакими удовольствиями.

Охотничий дворец короля, — продолжал Стейнар, — окружен лесом. Там среди деревьев резвятся олени, вытягивают длинные шеи и жуют листочки. Своими красивыми мордочками они напоминают ягнят; маленькие челюсти быстро-быстро двигаются, когда они жуют. Прыгают они легко и мягко, почти не слышно, как ударяют копытами о землю. Подумать только, знатные люди выезжают в лес и ради забавы убивают этих замечательных животных. А в старые времена, — писал Стейнар, — на такое убийство смотрели, как на священное дело, и каждый, кто занимался этим, считался в особом сговоре с богом. С тех пор выезжать в лес и убивать животных стало любимой благородной забавой для короля и его двора. Я не мог удержаться и пересчитал животных перед тем, как войти во дворец».

Затем наш крестьянин рассказал в письме, как он вместе с провожатым прошел через дворцовые ворота. «Здесь на лошадях восседали драгуны в полном облачении. На них было прямо страшно смотреть. Но, сказал мой провожатый, если с ними не здороваться и не заговаривать, они оставляют людей в покое. Перед дворцом, на лужайке, знатные кавалеры и красивые дамы играли с мячом и клюшкой. Лейтенанты в позолоченных мундирах, разгуливавшие по двору без дела, спросили, кто мы такие».

Тогда Стейнар ответил, что он тот самый человек, который прибыл из Исландии по приглашению короля, чтобы повидаться с лошадью.

«— И адская машина при тебе? — спросили они.

— Ну что вы, — ответил я. — Это всего-навсего шкатулка и стихотворение в придачу.

Тогда они впустили нас».

Король сидел в большой комнате. Он встал и пошел навстречу гостям, любезно приветствовал их, хотя с виду был немного рассеян и словно чем-то озабочен. Он спросил, как поживает крестьянин и его семья, затем поблагодарил за лошадку Пусси и сказал, что это презабавный пони Пусси — любимица внучат короля; они забавляются ею, когда приезжают сюда на отдых: ее впрягают в маленькую тележку, и она бегает по королевскому парку; Пусси с легкостью возит троих, а иногда и четверых детей. Крестьянин спросил короля, нет ли при дворе наездника, которому доставляло бы удовольствие поскакать на хорошей лошади по Зеландской равнине. Знатный хозяин ответил, что иногда мальчики садятся верхом на Пусси, но безопасней все-таки при этом вести ее в поводу: она может понести. В Дании, сказал король, и говорил он об этой стране так, словно она была каким-то неизвестным ему местом за границей, взрослым не положено ездить на пони; это считается истязанием животных, и не так давно одного человека оштрафовали за то, что он поехал на исландской лошади по Стрёгет. Но мы, заметил король, посмеялись над этим — мы-то сами ездили на этих маленьких созданиях по Исландии.

Когда король и его гость поговорили немного о лошади, Стейнар сказал, что привез с собой подарок для короля — шкатулку, изготовленную собственными руками, для хранения золота, драгоценных камней и всяких секретов. При этом он вытащил шкатулку, поставил ее перед королем и открыл сложный запор. Король поблагодарил за подарок и похвалил Стейнара за изобретательность. Но у него, бедняги, ничего не получилось, когда он сам попытался открыть шкатулку, писал крестьянин.

— Это я должен показать Вальдемару, — сказал король.

Он позвал своего сына Вальдемара, велел ему поздороваться с исландским крестьянином. Принц любезно приветствовал его, заговорил о Пусси и сказал, что она теперь упитанная, холеная, но немного упряма, как, впрочем, и все исландцы, если не найти к ним подхода. Принц Вальдемар захотел открыть шкатулку, но у него тоже ничего не получилось. И спустя некоторое время он сказал, что тут и сатана сломал бы голову и что, пожалуй, следовало бы показать эту машинку русскому царю. Он вышел на террасу и позвал королевских гостей, забавлявшихся на лужайке, объявив им, что из Исландии прибыл человек с такой головоломкой, для решения которой требуется не меньше способностей, чем для игры в крикет. При упоминании об Исландии все оживились. Вскоре в большую комнату набилось много народа, и можете поверить, что это были не вшивые старики, нищие старухи и прочая голытьба, живущая за счет прихода. Если бы не сам Кристиан Вильхельмссон, человек, на которого можно положиться, представлял ему гостей, он мог бы подумать, что старика из Лида здорово разыграли. Как раз в эти дни к королю Кристиану съехались его дети, зятья и невестки — навестить его и развлечься. Эти дети сами уже стали королями и королевами в разных странах мира, а кто еще не стал, то непременно станет.

«Прежде всего расскажу, — писал Стейнар, — о том, кто царствует над греками, потому что он первый подошел ко мне и протянул руку — такой величественный и любезный человек, лысый и с длинной бородой. Потом пришел принц Уэльский, женатый на Александре, дочери короля, ему предстоит управлять Британской империей и Индией в придачу; он и теперь частенько управляет государством, когда его мать, королева Виктория, развлекается по другим странам. Как и следовало ожидать, он не спешил приветствовать меня. В этой компании он первый взглянул на шкатулку, но вид у него был величественный, неприступный. Принц Эдуард — достойный молодой человек, с тщательно приглаженными блестящими волосами и круглым лицом. Я прекрасно понимаю, где уж такому человеку, которого ждет управление целым Британским королевством, выглядеть радостным. А затем подошел бойкий человек, лысый, с живыми глазами, почти с такой же бородой, как у Бьёрна из Лейрура; одет он был так, словно никогда не имел никакого отношения к военному делу, хотя кто-кто, а он-то должен был больше других блистать позолотой и не снимать ни днем, ни ночью ни сапог, ни сабли — ведь это был не кто иной, как русский царь Александр III. Он единственный в этой компании, кто сказал несколько слов крестьянину из Стейнлида, и мой провожатый, когда мы вышли из дворца, перевел его слова. Царь говорил, что ему довелось на своем веку повидать многих дикарей — и в России, и в других странах, в том числе даже тибетцев, а вот исландцев он никогда не видел. Царь считал, что никто из дикарей не похож друг на друга, за исключением исландцев и тибетцев, и это зависит, он думает, от того, что те и другие живут отгороженно ото всех других людей на земле: тибетцы отделены от остального мира сушей, а исландцы — водой. Впрочем, исландцев русский царь нашел более редкостными дикарями; он даже поставил какой-то крестик в своей записной книжке. Когда царь увидел, что будущий король Англии стоит, склонившись над шкатулкой, он сказал крестьянину, что недурно было бы построить крепость вокруг его Московского царства, сквозь которую было бы также трудно проникнуть, как открыть эту шкатулку, и чтобы английский король никогда не мог туда пройти. Уж очень славным показался Стейнару этот русский царь! Потом подходило много знатных дам — королев и цариц; все хотели собственными глазами взглянуть на дикаря из Исландии. Кое-кого, будь они в Стейнлиде, назвали бы толстухами. «Одна знатная дама из Греции перещеголяла всех — ее, кажется, зовут великая княгиня Ольга Константиновна. Она дала мне на память монетку. Была тут также и Дагмара, дочь Кристиана — русская царица. А потом посыпалось столько маркизов, графов, баронов и их жен, что и не сочтешь, как снегу напорошено! Они всегда ходят по пятам за королями и царями, и те смотрят на них как на прислугу в деревне; я слыхал, держат их для того, чтобы они помогали одеваться и раздеваться королевским особам и еще, прости меня грешного, сажать их на горшок. А в общем все эти люди очень простые и славные. Говорили они все на немецком языке — это главный язык в Европе. Датский они называют нижненемецким и презирают его».

И вот вся эта компания собралась в большой комнате, склонилась над шкатулкой и безуспешно пыталась открыть ее. Кое-кто даже разгневался; английский король первый, топнув ногой, отшвырнул жалкую исландскую дребедень и сказал, что это, должно быть, адская машина. Тут и другие заговорили, кто-то сказал, что же еще хорошего можно ждать от исландцев, которые всегда норовят поставить в неловкое положение благородных людей. «А когда я достал «Стихотворение о том, как открыть шкатулку», они поглядели на него и заявили, что это не намного меняет дело, и знатный господин из Великобритании схватил бумажку, скомкал в кулаке и швырнул на пол; слуги тотчас вымели ее. Но тут пришли несколько дам и сказали моему переводчику, что нас приглашают в другую комнату пить кофе с булками. Итак, мы покинули королей и царей всей вселенной, когда они изо всех сил старались открыть вышеупомянутую шкатулку».

Когда крестьянин подкрепился, пришел сам Кристиан Вильхельмссон и любезно сообщил, что главный конюх получил приказание подвести к дверям дворца Пусси.

«Мы вышли вместе и спустились по лестнице. Здесь, внизу, стояла лошадь. Конюх, одетый в красное, держал ее за поводья. Лошадь была ухожена, откормлена, с толстыми боками и животом. А как вычищена и вымыта!» Хотя ему, Стейнару, показалось, что лошадь изменилась к худшему. Ей не шла коротко подстриженная грива и подрезанный хвост. «Уздечка же была отделана кованым серебром, а кожаные части вышиты и подбиты фетром яркого цвета. Никогда еще исландская лошадь не удостоивалась такого почета. И вот, — пишет Стейнар, — я подошел к нашему Крапи, рожденному из морской пены и вознесшемуся до небес. Погладил его по морде. Мне показалось, что передо мной опять конь моей души. Я вновь заметил блеск в его глазах. Да и король сказал: по взгляду лошади видно, что она узнала старого хозяина. Но я думаю, что она посмотрела на меня отсутствующим взглядом, словно я покойный родственник, являющийся во сне; в эту минуту мне хотелось, чтобы она не узнала меня.

Я спросил конюха, нет ли здесь места для верховой езды, но он ответил: ничего, кроме этого парка. И потом повторил то, что уже говорил король: что Пусси разрешают возить детские тележки среди цветочных клумб, и добавил, что такая лошадка для детей хорошая игрушка, хотя и небезопасная — она может лягнуть, встать на дыбы, если не держать ее крепко за поводья».

Вот что писал крестьянин дальше: «Потом король попрощался со мной и сказал, что я могу просить у него все, что мне захочется и что в его силах выполнить. Я ему ответил исландской поговоркой: «Хорошо, когда король — твой должник». Но дело в том, сказал я, что из того, что может дать король, мне ничего не надо. Я вот только забыл уздечку на лошади, когда передавал ее тем летом, — сказал я, — и уздечку я охотно бы получил обратно. Тогда король призвал конюха и сказал: «Дай этому крестьянину столько самых лучших уздечек, сколько ему захочется». Заключил письмо крестьянин такими словами: «Итак, я передал в руки короля коня моей души и шкатулку моей души и получил уздечку; в придачу получил я фотографии королей и королев во всем их облачении».

Дойдя до этого места, крестьянин написал, что в Копенгагене уже давно наступила ночь и ему пора кончать, так как пароход в скором времени покинет гавань.

Приписка: «Я чуть было не забыл рассказать моему дорогому семейству, что после того, как я распрощался с королями, царями и их дамами и великой княгиней Ольгой Константиновной, я пошел купить себе на два эре воды, которая вытекает из скалы в лесу. Это самый чистый источник в Дании — источник Кирстен Пиль. И, верно, была на то воля Провидения, что я увидел человека, с которым дважды встречался в Исландии. Вначале мне даже показалось, что он мне почудился. Зовут его Тьоудрекур, он епископ. Он стоял у этого источника и пил добрую воду за два эре. Сама судьба свела меня с этим человеком. Так что на этот раз я не могу приехать в Исландию. Со слезными молитвами я вверяю вас господу и на том кончаю свою беседу с вами».