Сей целебный и дивный источник когда-то был извергнут из камня Кирстен Пиль. Ныне граф Ровентлау, не жалея труда, сей родник преукрасил и мрамором укрепил, дабы жажду прохожего и солдата утолила саксонской земли вода.

Эта надпись была высечена на камне у источника Кирстен Пиль в Дании более двухсот лет назад. Быть может, есть еще где-нибудь такое место, где из скалы бьет удивительная вода, подобно той, которая появилась после удара посохом Моисея, но об этом ничего не сказано в известных нам книгах.

Родниковая вода сообщает нежную прохладу всему телу. Известные во всем мире поэты, воспевшие эту воду, считают ее не только самым целебным, но и благороднейшим напитком во всей Дании. Тот, кто пьет эту воду и одновременно смотрит на солнце, испытывает в этот момент необыкновенное, неземное блаженство или сладостную нирвану, описываемую в книгах Востока. Однако нашим земным познаниям не под силу определить составные части этой воды, тем более объяснить, в чем таится ее необычайная целебная сила. Поэтому народ довольствуется тем, что благословляет природу и благодарит ее за этот драгоценный напиток, бьющий из скалы. Не забыл ли я сказать, что больным и раненым эта вода приносит удивительное исцеление? Сидящие в тюрьме, попив этой воды, обретают спокойствие, так как чистая вода придает им силы сносить тяжкую участь. Поэтому человеку, собирающемуся встретить смерть на рассвете, приносят эту воду ночью. И тот, кто напьется этой воды, радостно и спокойпо встречает свою смерть в Дании. Стоит эта вода два эре за кружку.

А теперь расскажем о том, что случилось с крестьянином из Лида после того, как он расстался с королем и повидал свою лошадь, достигшую такого высокого положения, как ни один конь, родившийся от кобылы в Исландии. Наш крестьянин оставил великих королей и царей мира ломать голову над его шкатулкой, открыть которую им не помогут все их познания и власть, вместе взятые. Не поможет им и обращение к божьей милости, которая упоминается в их титулах. Стихотворение же они потеряли.

Выйдя из дворца, крестьянин обратился к студенту:

— Что-то мне пить хочется. Я слыхал, что поблизости здесь есть место, знаменитое своим питьем, называется оно источник Кирстен Пиль. Я решил пойти туда, утолить жажду.

Студент немало удивился: вот это да — крестьянин из Стейнлида лучше его знает, куда надо ходить пить пиво! Правда, о таком кабачке, признался он, ему не доводилось слышать, хотя исландские студенты обучаются здесь, в Дании, уже добрых три столетия, и они-то уж не упустят случая приобщиться к главному развлечению или времяпрепровождению, принятому в этой стране, — заглянуть в кабачок и побаловаться пивом. Он чувствует себя уязвленным тем, что крестьянин, приехавший из Исландии, осведомлен в этом вопросе лучше, чем студенты. Здесь, в лесу, сказал студент, есть несколько кабачков, куда можно зайти посидеть и отведать замечательного пива. Студент считал, что сейчас самое время отпраздновать великое событие, знаменующее новую эру в истории Исландии, когда крестьянин возвысился над королями и царями, как в старинных сагах, оставив их в дураках. К тому же его откормленная лошадь почитается выше королевских министров. Он сказал, что исландским студентам долго придется пить пиво в Дании, пока наступит еще один такой день.

Крестьянин сказал, что охотно отметил бы этот день, угостившись прославленным напитком Дании. Они разузнали, как пройти в ту рощу, где из скалы бьет источник Кирстен Пиль. Увидев воду, студент загрустил; он тотчас же распростился с крестьянином и ушел.

Стейнар подошел поближе к нескольким мужчинам, сидевшим в задумчивости под деревьями. Не похоже было, что среди них есть люди зажиточные. Устав от хождения по лесу, они решили купить воды, которую так восхваляет старинная надпись. С пролива тянуло легкой прохладой. Одни сидели на железных стульях вокруг маленьких столиков, и по их довольным лицам было видно, какое наслаждение доставляла им эта добрая вода в жару. Другие терпеливо стояли с кружками в очереди. Крестьянин немало потратил времени, пока прочел надпись, высеченную на скале по-датски. Она кончалась словами: «Кружка— 2 эре, кувшин — 5 эре». Прочитав это, крестьянин встал в очередь, терпеливо ожидая, когда и он сможет испробовать прославленной воды.

Не отходя от источника, он осторожно пригубил кружку. Ему очень хотелось пить, и вода с каждым глотком возвращала свежесть его душе и телу. Смакуя эту удивительную воду и думая о том, какой должна была быть замечательной эта женщина, открывшая источник, — женщина, чье имя датчане вечно будут вспоминать с благодарностью, он вдруг заметил человека, одиноко сидящего спиной к нему за маленьким столиком в тени большого дерева. У человека этого была крепкая шея — не то чтобы такая уж молодая, свежая, нет, на ней проступали сухожилия, ее испещряли морщины, и все же она была удивительно прямая, и голова красиво посажена. Он был без шляпы, на макушке, не слишком богатой растительностью, топорщились непослушные клочья волос, лицо его было загорелым. Мужчина пил воду. Затем достал из кармана небольшой пакетик в газетной бумаге, развернул, вытащил оттуда черствый ржаной хлеб. Он принялся за него, запивая водой из источника. На стуле рядом с ним лежала почти новенькая шляпа, обернутая в вощеную бумагу. Стейнар подошел к мужчине и поздоровался с ним.

— Мир тесен, должен сказать. Добрый день, старый друг!

— Тебе день добрый, земляк, — ответил епископ Тьоудрекур, растягивая гласные, как это часто происходит под влиянием английского языка. — Присаживайся, дружище. Ты прав, мир тесен, особенно в этих широтах. Не выпьешь воды?

— О нет, благодарю тебя, — ответил Стейнар. — Я уж выпил целую кружку.

Ну конечно же, епископ Тьоудрекур пошел и купил своему земляку и себе еще по полной кружке воды Кирстен Пиль.

Когда они уселись и отпили немного воды, епископ Тьоудрекур спросил:

— Кто ты, земляк?

— Да я Стейнар Стейнссон из Лида в Стейнлиде. Мы уже встречались с тобой. Первый раз в Тингведлире, у реки Эхсаpay, когда приезжал король. А в другой раз — у церкви, на берегу залива Фахсафлоуи.

— Да неужто! Ну, здравствуй, здравствуй приятель, — обрадовался епископ Тьоудрекур, вставая и целуя крестьянина. — Спасибо за последнюю встречу. Что новенького?

— Да, кажется, все в порядке, — ответил Стейнар из Лида. — После того как мы расстались в позапрошлом году, до самого рождества стояла удивительно хорошая погода, а после рождества захолодало, весна была с сильными ветрами, неустойчивая, с туманами, которые мы называем вороньими. Лето довольно дождливое…

Но тут мормон перебил его:

— Поэтому в Исландии ни у кого нет плащей. Впервые я купил себе плащ, когда приехал в Юту, но, конечно, эта одежда там ни к чему. Но, послушай, друг, меня вовсе не интересует, какая погода была в позапрошлом году в Исландии. Лучше расскажи, как поживаешь ты сам?

— Ну что ж, старик из Лида приехал в Копенгаген и явился сюда пить воду из источника Кирстен Пиль, — ответил Стейнар.

— Ты прав, друг, человек — это сосуд, и важно, чтобы в сосуде была хорошая вода. Миссис Пайль была незаурядной женщиной. Я два раза в неделю приезжаю сюда, в лес, на речном пароходике, чтобы попить этой воды. Она мне напоминает воду в Юте.

— Мы заговорили о воде, и мне пришло на ум: ты по-прежнему погружаешь людей в воду?

— А как ты думаешь, дружище, — удивился Тьоудрекур. — Разве Спаситель позволил бы кропить себя водой, когда был младенцем в Вифлееме? Что происходит, когда ребенка кропят водой? Да всего-навсего вот что: рука пастора получает крещение, а ребенок, как и прежде, остается некрещеным. Тут не может быть двух мнений. Разве я не говорил тебе это в прошлый раз? К чему повторять одно и то же? Я просидел в Копенгагене целое лето — писал книгу об этом на исландском языке, она будет вскоре напечатана, и я возьму ее с собой вместо тех, которые они украли у меня. Вот так-то…

— Кто украл? Неужто власти? — спросил крестьянин.

— А иных воров в Исландии никогда не было, — ответил мормон. — Они все украли у моей матери — ее доброе имя и репутацию, хотя она была святая женщина. Они украли у меня все еще до моего рождения, кроме мешка, на котором спала собака. Его-то я и надевал, когда мне следовало быть хорошо одетым. Нет-нет, сэр. Это Джозеф Смит осчастливил меня и подарил мне родину. А теперь расскажи-ка мне о себе, мой друг. Что ты здесь поделываешь? Зачем приехал?

Стейнар ответил:

— Не помню, рассказывал ли я тебе в тот раз, когда с помощью божьей освободил тебя в Исландии… гм… что я как раз в тот день преподнес в подарок датскому королю коня. Я немножко смахиваю на того крестьянина из сказки, что отправился на лошади в город купить что-нибудь для детей, а вернулся пешком с пачкой иголок в кармане. Лошадь моя была серой масти, в яблоках. По правде говоря, это была лошадь моих детей. Потом король пригласил меня к себе домой навестить серого скакуна. Я только что оттуда. У него там собрались самые знатные в мире вельможи и повелители с их женами, и я преподнес им шкатулку; вот тут у меня их фотографии. Это я получил взамен. Жаль только, что потерял уздечку, которую вернул мне король.

Стейнар достал из кармана фотографии, полученные от королей, царей и цариц, и положил их на стол. Мормон молча снял бумагу со своей шляпы и надел ее. Эта новая с иголочки, опрятная шляпа контрастировала с его обветренным и загрубевшим от загара лицом. Казалось, словно какой-то иностранный щеголь забыл этот атрибут цивилизации посреди пустыни, вернее сказать, водрузил его на глыбу лавы.

— Мы, мормоны, надеваем шляпу, когда надо защищаться от солнца, — сказал епископ Тьоудрекур.

Он торжественно водрузил очки на нос, поправил их несколько раз, растянул уголки рта во всю ширь, хотя все равно ему пришлось держать фотографии на расстоянии вытянутой руки, чтобы рассмотреть их. Он очень долго рассматривал господ в позументах и королев с огромными бантами пониже спины. Не было на земле такого деяния, героического поступка или подвига, который не был бы запечатлен в орденах, красовавшихся на груди этих господ. Крестьянин из Лида тихонько усмехался.

Мормон, посмотрев все внимательно, снова завернул свою шляпу в вощеную бумагу, бросил косой взгляд на крестьянина и так же торжественно снял очки, как надевал их.

— К чему тебе вся эта ерунда?

— Прости, что я питаю слабость к моим королям, — сказал крестьянин из Лида, — и не в меньшей мере к божьей милостью царям. Взять хотя бы короля Георга из Греции, он ведь не самый видный из этих господ. Утверждают, что там, в Греции, он на иждивении прихода или, как говорят датчане, не в состоянии купить себе понюшку табака, а по положению и рангу забрался выше всех исландцев, я думаю, и с мормонами в придачу. Хе-хе-хе… А какая жена у него дородная! Все они стоят тем ближе к богу, чем больше у них власти над людьми.

— Да, если только они не разбойники… Я, кажется, сказал больше, чем собирался, — заметил епископ. — Но разреши мне спросить тебя, прежде чем я умолкну. Ты говорил, что преподнес им шкатулку, а прежде ты отдал им лошадь. Скажи, чего ждешь ты от этих людей?

Но крестьянин углубился в созерцание цветов, произрастающих в Дании: возле них как раз была маленькая клумба.

— Какие красивые цветы растут здесь, в этой стране! Хотя уже почти осень.

— Эта страна — сплошной огород, — заметил епископ Тьоудрекур.

А крестьянин из Лида сказал:

— Однажды я смотрел на мою маленькую Стейну, когда она спокойно и безмятежно спала в этом страшном мире. Ей в ту пору, кажется, было всего три годочка. Меня вдруг осенила мысль, что наш Создатель, если он существует, не имеет себе равных. «Боже мой, боже мой, — думал я, — вскоре изменится этот чудесный облик!» Потом у меня появился мальчик, который был похож на Эгиля Скаллагримссона, и на Гуннара с Конца Склона, и на всех норвежских королей. По вечерам он засыпал, положив деревянную секиру под щеку, потому что он хотел покорить мир! Гм… Ну, давай поговорим о чем-нибудь другом. Что это за примечательная штука там, на Востоке, за пустыней, о которой ты упоминал в прошлый раз?

— Табернакль, что ли? — спросил мормон.

— Наверное. А что это за табакерка?

— Это великое чудо! — сказал мормон.

— Вот именно, — сказал крестьянин, — не больше и не меньше. Прости, что из себя представляет эта табакерка?

— Пожалуйста, подлей себе еще холодной воды, — предложил мормон.

— Ты бы мне описал в подробностях ту табакерку, — сказал крестьянин, — тогда мне будет о чем подумать на обратном пути домой в Исландию. И я смогу рассказать что-нибудь интересное моим детям.

— Мой друг Брайям, наследник Смита, облюбовал место для этого чуда спустя год после того, как я пересек пустыню. Потом мы начали строить. Длиной это сооружение двести пятьдесят футов, шириной — сто пятьдесят, высотой — восемьдесят. Крыша покоится на сорока четырех колоннах из песчаника. Когда мы строили, от ближайшего селения на востоке, где можно было купить гвозди, нас отделяли тысячи миль непроходимой пустыни и восемьсот миль было до побережья на западе, где также продавались гвозди и прочие материалы. Но мы решили ничего не покупать.

— Интересно узнать, на чем держится такое сооружение, — сказал крестьянин из Лида. — Наверное, оно хорошо пригнано в пазах?

— Джозеф Смит думал не только о том, чтобы оно крепко держалось, приятель. Он думал о большем.

— Прости, пожалуйста, а что вы собирались хранить в этом огромном ларце? — спросил крестьянин.

— Святой дух, — ответил мормон.

— Вот так штука… — протянул крестьянин. — Это мне и в голову не приходило. Только теперь я начинаю осознавать, чего стоит моя маленькая шкатулка. Ну а как вам удалось залучить туда дух божий?

— Мы построили для него орган. Для этого органа достали отборную древесину. Мы привезли ее на волах за триста миль. Во всей Америке нет лучшего дерева для музыкальных инструментов. Святой дух не живет в словах, хотя и прибегает иногда к ним, имея дело с людьми немузыкальными. Святой дух живет в музыке, в звуках. Когда все было готово — и табернакль и орган, — святой дух нашел их такими совершенными, что решил поселиться там. Да, сэр. Великие музыканты мира специально приезжают в Юту, чтобы играть на этом инструменте, который, по их мнению, обладает таким проникновенным звуком, как никакой другой инструмент на земле.

— До чего удивительно, — сказал Стейнар. — Человек, возвращающийся из города с единственной драгоценностью — пачкой иголок в кармане, — наконец-то услышал такое, что стоит рассказать детям.

— Мало кого в Исландии так часто обвиняли во лжи, как епископа Тьоудрекура, — сказал мормон. — И ты не верь мне. Нужно верить виденному, а не сказанному, дружище. Поезжай сам и посмотри собственными глазами.

— Я много отдал бы за то, чтобы поехать и взглянуть на твой ларец. Счастлив тот человек, который причастен к нему. Кто знает, быть может, это сокровище достойно моей маленькой дочки, которая так безмятежно спала, и моего маленького мальчика, о котором я говорил. Если бы я не собирался послезавтра в Исландию на пароходе, то, пожалуй, я мог бы ради своих детей пересечь пустыню.

— Может быть, плата, которую требует от человека бог, и высока, зато он никогда не обманывает, — сказал мормон.