ИЮНЬ

В тот день, когда Дедуля застукал нас с виски, мы с Мейбл все уроки краснели при виде друг друга. Вечером Дедуля приготовил запеканку. За ужином мы непривычно много молчали, а потом он предложил мне сесть на диванчик.

Я кивнула.

Конечно, ответила я, хоть внутри у меня все похолодело.

Я не знала, как ответить на вопросы, которые он задаст. Все было слишком ново. Я пошла за ним в гостиную и уселась на привычное место. Он башней высился надо мной, и на лице его не было ни намека на улыбку — только грусть, беспокойство и нечто граничащее с волнением.

Послушай, сказал он. Я хочу поговорить с тобой о разных видах любви, сжалась в ожидании его неодобрения. Он никогда прежде меня не осуждал, тем более за что-то существенное. А еще я ждала собственного гнева. Пускай поцелуй с Мейбл был совсем внезапным, пускай с тех пор я чувствовала себя выбитой из колеи — я точно знала, что мы не сделали ничего плохого.

— У тебя может сложиться превратное представление, — продолжил он, — о нас с Голубкой. Но все не так, как ты думаешь.

У меня невольно вырвался смешок — от облегчения, но Дедуля понял его по-своему.

— Понимаю, сложно поверить, — сказал он. — Все это выглядит чересчур… романтично — особенно то, как я реагирую на ее письма. И эта история с платьем. Но иногда между людьми возникает глубокая связь. Со стороны такие отношения могут показаться нелепыми. Но они не про плотский интерес. А про душу. Про самую глубинную часть нашей личности.

Он выглядел таким встревоженным, что я уже чувствовала не облегчение, а озабоченность.

— Ладно, Дедуль, — сказала я. — Что бы там между вами ни было, я за тебя рада.

Он вытащил из кармана носовой платок и аккуратно его развернул. Потом протер лоб и верхнюю губу. Я впервые видела его столь обеспокоенным.

— Правда, — добавила я. — Не переживай, я ничего плохого про вас не подумаю. Просто хочу, чтобы ты был счастлив.

— Моряк, — ответил он. — Без нее я бы пропал.

Меня ему было недостаточно. Я не была для него ни спутницей, ни спасательным кругом. Это был для меня удар, но я проглотила боль и ответила:

— Уверена, ты для нее тоже очень важен.

Он все вглядывался в мое лицо. Мне казалось, будто он смотрит сквозь меня на что-то иное. Наконец он медленно кивнул.

— Это правда. Все куда серьезнее, — сказал он. — Мне нужна она, а ей нужен я. Ох как сильно я ей нужен.

Он, кажется, хотел сказать что-то еще, но в дверь позвонили: вот-вот должна была начаться карточная игра. Я встала и спустилась открыть ворота. Обычно я уходила с кухни, чтобы не мешать Дедуле и его приятелям, но в этот раз не могла избавиться от тревоги. Мне хотелось убедиться, что он пришел в себя, поэтому я неспешно вытерла посуду и расставила ее на сушилке, а они тем временем разлили напитки и принялись за игру. Потом я ненадолго ушла, но тревога не отпускала; тогда я вернулась и принялась заваривать себе чай.

Пока кипятилась вода, я заметила, как Джонс взял Дедулину бутылку и наполнил его стакан.

Дедуля взглянул на стакан, потом на Джонса.

— Это еще зачем?

— У тебя было пусто. — Джонс покосился на остальных товарищей: Фриман чересчур усердно тасовал карты, но Бо многозначительно посмотрел ему в глаза.

— Не надо меня торопить, — сказал Дедуля. — Я сам о себе позабочусь.

Он произнес это низким голосом, почти прорычал.

Бо покачал головой. Что-то было не так, но я не могла понять, что именно.

Джонс прочистил горло и сглотнул.

— Это просто выпивка, Дилейни, — сказал он наконец.

Пока Фриман раздавал карты, Дедуля свирепо смотрел на Джонса. Остальные уже взяли карты и начали их изучать, но Дедуля по-прежнему с вызовом смотрел на приятеля.

Я не знала, что происходит, но мне хотелось положить этому конец.

— Дедуль? — позвала я.

Он вздрогнул, словно совсем позабыл о моем присутствии.

— Я хотела спросить… — начала я, не зная, чем закончить предложение. — Может… довезешь меня завтра до школы? Хочу поспать подольше.

— Конечно, Моряк, — ответил он.

Затем повернулся к столу, взял свои карты. Все молчали — никакой болтовни, никаких шуток.

— Ставлю пять, — сказал Дедуля.

Джонс сбросил карты.

Я вернулась в комнату с чашкой чая и постаралась выкинуть все из головы.

Мы несколько часов переписывались с Мейбл, но не планировали очередной побег из дома и даже не созванивались — живые беседы казались слишком яркими и опасными, потому мы просто без умолку строчили сообщения.

«О чем мы только думали?»

«Без понятия».

«Тебе понравилось?»

«Да».

«И мне».

Мы переписывались о песне, которая нам нравилась, о разных роликах с YouTube, о стихотворении, которое разбирали на уроке, и о том, что бы стали делать, наступи конец света. Мы переписывались о дядюшке Мейбл и его муже, которые жили в Нью-Мексико на участке размером в три акра, — о том, что переберемся туда, построим вигвам, выроем колодец, будем сами выращивать еду и наслаждаться последними денечками.

«Конец света звучит офигенно».

«Точно».

«Теперь мне даже хочется, чтоб он наступил. Дело плохо?»

«Все это можно устроить и без апокалипсиса».

«Справедливо».

«Значит, решили?»

«Да».

Мы попрощались только в два часа ночи. Я лежала с закрытыми глазами и улыбалась в подушку — хоть бы это чувство длилось вечно… Представляла наше будущее: розовые облака, палящее солнце, кактусы и вечность.

Позже я встала и пошла на кухню за водой. Набрала стакан, залпом его осушила и отправилась в ванную. Дверь в комнату Дедули была приоткрыта. Сквозь щель пробивался свет. Я тихонько скользнула мимо, но услышала шорох и обернулась. Дедуля сидел за столом, озаренным медной лампой, и яростно водил ручкой по бумаге. Я промолчала — но даже если бы я его окликнула, он бы не оглянулся. Хоть греми кастрюлями и сковородками…

Он пишет любовные письма — пыталась убедить себя я, хотя это не было похоже на любовь.

Дедуля исписал страницу, отложил ее в сторону и начал следующую. Склонившись над бумагой, он неистово водил по ней ручкой. Я ушла в ванную и закрыла за собой дверь.

Он пишет любовные письма, повторяла я.

Просто любовные письма. Любовные письма.