— Марин, — зовет она. — Пожалуйста, поговори со мной.
Кажется, я надолго замолчала и даже не заметила.
— Я скучаю по нему, — шепчу я.
Не ожидала, что скажу именно это. Оно само вырвалось. Я даже не знаю, правда ли это. Иногда я по нему скучаю, а иногда — нет.
Мейбл придвигается поближе.
— Знаю, — говорит она. — Знаю. Но ты пытаешься мне что-то сказать. И я хочу послушать.
Ее коленка почти касается моей. Она больше не боится близости. Теперь мы знаем, что можем обниматься всю ночь без каких-либо последствий. Я любила ее, но былое уже не вернуть. Ни костра на пляже. Ни поцелуев. Ни жарких ласк. Ни пальцев в волосах. Но, может быть, я могу вернуть другое — те времена, когда все было проще, когда мы с Мейбл были просто лучшими подружками и дедушка был вполне себе милым.
Я хочу рассказать ей все, но пока не могу. Слова застревают в горле.
— Расскажи мне что-нибудь, — прошу я.
— Что?
— Что угодно.
Расскажи мне о тепле.
Расскажи о пляже.
Расскажи о девочке, которая живет со своим дедушкой; о доме, полном обыкновенной любви; о доме без призраков. О муке на руках, о сладком аромате выпечки. Расскажи, как девочка с дедушкой стирают вещи друг для друга и оставляют стопки чистого белья в гостиной — но не потому, что таят какие-то секреты, а потому что так у них заведено. У них — простых, бесхитростных и настоящих.
Однако не успевает Мейбл раскрыть рот, как я выдавливаю:
— Все это было обманом.
Она придвигается ближе, мы соприкасаемся бедрами. Она берет меня за руки так, как обычно делала на пляже, так, будто я замерзла и она хочет меня согреть.
— Что было обманом?
— Он, — шепчу я.
— Не понимаю, — говорит она.
— У него в спальне оказался чулан. И в нем была его настоящая жизнь. Там было столько всякого…
— Всякого чего ?
— Я нашла его письма. Он сам их писал. Ставил ее имя, но писал все сам.
— Марин, я не…