Мейбл успела принять душ и одеться до того, как я проснулась. Как только я открыла глаза, она выпалила: «Давай сходим куда-нибудь позавтракать. Хочу получше узнать город». Но я-то знала, что на самом деле она просто хочет оказаться в другом месте — там, где мы не будем наедине, где на нас не будет давить недосказанность.

И вот мы стоим на улице, засыпанной снегом; куда ни посмотри — только деревья и сугробы. Мимо мчатся машины, их яркие бока резко выделяются на белом фоне.

Синяя машина.

Красная машина.

— У меня замерзли ноги, — жалуется Мейбл.

— И у меня.

Черная машина. Зеленая.

— Я уже лица не чувствую.

— Я тоже.

Мы с Мейбл тысячу раз катались на автобусах — но когда автобус наконец показывается вдали, возникает ощущение, будто мы видим его впервые. Не та обстановка, не тот цвет, не тот номер, не тот билетик, и даже водитель не с тем акцентом спрашивает:

— Вы же слышали про бурю?

Мы неуверенно бредем по салону, не понимая, должны ли дойти до самого конца — или занять первый ряд. Мейбл пропускает меня вперед, как будто раз я тут живу, то лучше знаю, какие места нам подходят.

Я иду в конец, пока у нас не остается никакого выбора. Мы усаживаемся в центре последнего ряда.

Не знаю, что здесь подразумевают под бурей. Снег такой мягкий — никак не сравнится с градом, или с ливнем, который будит тебя среди ночи, или с ветром, который расшвыривает по улице ветки деревьев.

Автобус еле тащится, хотя пробок нет.

— «Данкин Донатс», — говорит Мейбл, глядя на проплывающие за окном витрины. — Я что-то слышала о пончиках оттуда.

— Местные любят покупать там кофе.

— Он вкусный?

Я пожимаю плечами:

— Не такой, к которому мы привыкли.

— Потому что это просто кофе-кофе?

Я ковыряю разошедшийся шов на пальце перчатки.

— Честно говоря, я его не пробовала.

— А-а.

— Но думаю, что это обычный дешевый кофе из закусочной.

Теперь я держусь подальше от забегаловок. Когда Ханна с друзьями зовут меня куда-нибудь поужинать, я сначала узнаю название кафе и ищу о нем информацию. Они дразнят меня «гастрономическим снобом», а я им подыгрываю, хотя дело вовсе не в моей разборчивости. Я просто боюсь, что однажды что-нибудь застигнет меня врасплох. Горький кофе. Пластинки плавленого сыра. Твердые помидоры — такие неспелые, что еще белеют в сердцевине. Самые невинные вещи могут натолкнуть на воспоминания о худшем.

Я хочу быть поближе к окну, потому пересаживаюсь. Стекло такое холодное, что я чувствую это даже сквозь перчатки. Чем ближе мы к магазинам, тем больше огней разлиновывают улицу, растягиваясь от одного фонаря до другого.

Всю жизнь зима для меня означала серое небо и дождь, лужи и зонты. Она никогда не выглядела так.

Венки на каждой двери. Семисвечники на подоконниках. Елки, сияющие сквозь приоткрытые занавески. Я прижимаюсь лбом к стеклу и смотрю на свое отражение. Я хочу быть частью этого предпраздничного мира.

Мы доезжаем до нужной остановки и выходим на мороз. Автобус трогается с места, и перед нами открывается вид на площадь со сверкающей елью в золотых игрушках.

У меня екает сердце.

Каким бы атеистом ни был Дедуля, он обожал праздники. Каждый год мы покупали дерево с Деланси-стрит. Парни с тюремными наколками привязывали елку к крыше машины, а потом мы уже сами тащили ее на второй этаж. Я доставала игрушки из шкафа в коридоре. Все они были очень старыми. Я не знала, какие из них принадлежали моей маме, а какие — бабушке, но это и не важно. Игрушки были единственным доказательством того, что мы с Дедулей — еще не вся наша семья. Даже оставшись одни, мы все же были частью чего-то большего. Дедуля готовил печенье и хмельной гоголь-моголь. Мы развешивали украшения под рождественские песни по радио, а потом брали кружки, откидывались на диван и любовались своей работой.

— Боже мой, — говорил он. — Вот это елка!

Воспоминание едва успело промелькнуть, а меня уже охватывают сомнения. А так ли все было на самом деле? Живот тянет. Ты думала, что знаешь его.

Я хочу купить подарки.

Что-нибудь для Мейбл. Что-нибудь для Аны и Хавьера. Что-нибудь для Ханны — я оставлю сверток у нее на кровати, и она обнаружит его, когда вернется после каникул; или, может, возьму подарок с собой на Манхэттен, если все же решусь с ней повидаться.

В гончарной мастерской горит свет. Кажется, еще слишком рано, но на окне я замечаю табличку «Заходите».

Впервые я побывала здесь осенью, но тогда я слишком нервничала и невнимательно разглядывала товары. Я первый раз выбралась куда-то с Ханной и ее друзьями и все время твердила себе, что нужно не выделяться — смеяться со всеми, иногда самой что-то говорить. Они не хотели долго торчать в магазинах, и мы просто шатались от одного к другому, но здесь все было таким красивым, что я не смогла уйти с пустыми руками.

Я выбрала желтые миски. Они были тяжелые и солнечные и идеально подходили для хлопьев или супа. Теперь каждый раз, когда Ханна берет мою миску, она с сожалением вздыхает, что не купила себе такие же.

Мы с Мейбл заходим в магазинчик. За прилавком никого нет, но внутри тепло и светло, все в коричневых тонах и отделано разноцветным стеклом. В печке горит огонь, с деревянного стула свешивается шарф.

Я подхожу к полкам с посудой, чтобы выбрать подарок Ханне. Я думала, что куплю ей такой же комплект, как у меня, но сейчас выбор гораздо больше. Есть мшисто-зеленые миски — любимого цвета Ханны. Я беру две и оглядываюсь на Мейбл. Мне очень хочется, чтобы ей здесь понравилось.

Она отыскала длинную веревку с колокольчиками. Каждый из них отличается цветом и размером, на каждом особенный узор. Мейбл дергает один колокольчик, прислушивается к звону и улыбается. Я вдруг чувствую, что привести ее сюда было правильным решением.

— О, привет! — Из двери за прилавком выглядывает женщина, ее руки перепачканы глиной. Я узнаю ее. В прошлый раз я почему-то не догадалась, что она гончар, а теперь меня это даже обрадовало. — Я тебя помню, — говорит она.

— Да, мы с соседкой заходили сюда пару месяцев назад.

— Добро пожаловать. Рада видеть тебя снова.

— Я возьму эту пару и посмотрю что-нибудь еще, — говорю я, протягивая ей зеленые миски.

— Да, конечно. Зови, если что-нибудь понадобится. Я тут рядом, кое-что доделываю.

Я ставлю миски рядом с пачкой открыток — приглашений на вечеринку в честь трехлетия мастерской. А я-то думала, что магазин открылся гораздо раньше… Он такой теплый и уютный. Интересно, чем занималась его хозяйка, прежде чем оказалась здесь? Ей, скорее всего, столько же лет, сколько родителям Мейбл. Пепельные волосы убраны заколкой, в уголках глаз — тоненькие морщинки. Обручального кольца я не заметила.

Не знаю почему, но я нутром чую, что в прошлом с ней что-то случилось: какая-то боль скрывается за ее улыбкой. Я почувствовала это еще в тот раз. Она взяла у меня деньги, и мне показалось, будто она хочет, чтобы я осталась. Интересно, есть ли невидимая связь между теми, кто пережил потери? Не обычные потери, которые случаются с каждым, а такие, которые уничтожают твою жизнь, уничтожают тебя, так что в отражении ты видишь уже не свое, а чье-то чужое лицо.

— Для кого это? — спрашивает Мейбл.

— Для Ханны.

Она кивает.

— Я хочу купить подарок твоим родителям, — говорю я. — Как думаешь, что бы им здесь понравилось?

— Да что угодно. Здесь все такое красивое.

Мы вместе рассматриваем несколько вещиц. Затем я вновь прохожусь по магазину, а Мейбл возвращается к колокольчикам. Я вижу, как она проверяет ценник на одном из них. У Аны и Хавьера в каждой комнате цветы, поэтому я внимательно разглядываю уголок с вазами.

— Как тебе? — спрашиваю я, поднимая круглую вазу. Она пыльно-розового цвета, такая нежная, что отлично впишется в их яркие комнаты.

— Идеально, — отвечает она. — Им понравится.

Я выбираю подарок и для себя: горшок для пеперомии того же пыльно-розового оттенка, что и ваза Аны с Хавьером. Все это время я держала растение в пластиковом горшке, а этот выглядит куда красивее.

Хозяйка уже сидит за прилавком и делает какие-то пометки на бумаге. Я подхожу к ней с вазой, испытывая непреодолимое желание остаться. Протягиваю банковскую карточку и, когда она отдает мне чек, наконец набираюсь смелости спросить.

— Я хотела узнать, — произношу я, пока она заворачивает первую миску в бумагу. — Вы случайно не ищете продавца?

— Ах, — говорит она. — Если бы! Но я работаю одна, да и дел тут совсем немного.

— А, ну ладно. — Я пытаюсь скрыть огорчение. — Просто мне нравится ваш магазин, и я подумала, что стоит спросить.

Она отрывается от бумаги и улыбается.

— Спасибо.

Затем протягивает мне пакет с завернутой посудой, и мы с Мейбл выходим на снежную улицу.

* * *

Мы чуть ли не бежим мимо зоомагазина и почтового отделения и ныряем в кафе, дрожа от холода. Занят только один столик, и официантка, кажется, удивлена нашему приходу. Она берет из стопки пару меню.

— Сегодня мы рано закрываемся из-за бури, — говорит она. — Но можем вас накормить, если вы ненадолго.

— Конечно, — отвечаю я.

— Отлично, — подтверждает Мейбл.

— Хотите кофе или апельсиновый сок?

— А есть капучино? — спрашиваю я.

Она кивает.

— Мне тоже, — говорит Мейбл. — И еще пару блинчиков.

Я просматриваю меню.

— Яйца Бенедикт, пожалуйста.

— Спасибо, девушки, — отвечает официантка. — Извините, я на секунду вас потесню…

Она перегибается через наш стол и переворачивает табличку на окне, чтобы снаружи виднелась надпись «Закрыто». Но внутри, прямо между нами с Мейбл, оказывается «Открыто». Если бы мы были персонажами рассказа, это непременно бы что-нибудь значило.

Официантка уходит, и мы оборачиваемся к окну. Теперь снег падает иначе — валит почти стеной.

— Поверить не могу, что ты живешь в такой холодрыге.

— Да уж.

Мы молча смотрим на снег. Вскоре приносят кофе.

— Хотя здесь все равно красиво, правда? — говорю я.

— Да, красиво.

Мейбл вытаскивает из подставки пакетики с сахаром — розовый, белый и голубой. Выкладывает их в ряд, потом берет еще. Я не знаю, что кроется за этими нервными движениями и отсутствующим взглядом. Ее губы плотно сомкнуты. Раньше я перегнулась бы через стол и поцеловала бы ее. Еще раньше — поддразнила бы, раскидала бы пакетики по столу. А вернись мы в тот день, когда познакомились, я бы принялась сама выкладывать сахар в ряд, пока наши пакетики не встретились бы где-нибудь посередине.

— Может, вернемся к разговору о том, зачем я сюда приехала? — спрашивает Мейбл.

Я цепенею. Интересно, заметно ли ей.

Я не хочу, чтобы она перечисляла причины, по которым мне стоит вернуться в Сан-Франциско к ее родителям, потому что знаю, что все они убедительны. Я не смогу логически их опровергнуть. Просто буду выглядеть глупой и неблагодарной.

— Я бы хотела согласиться, — говорю я.

— Так согласись. Просто разреши себе. Ты и раньше проводила у нас кучу времени.

Она права.

— Мы будем видеться каждые каникулы, и у тебя появится место, куда ты всегда сможешь приехать. Мои родители готовы помогать тебе со всем, что нужно. С деньгами, с советами, с чем угодно. А мы можем быть как сестры, — говорит она и тут же осекается.

Сердце ухает, в голове звенит.

Я заправляю волосы за уши. Смотрю на снег.

— Я не… — она подается вперед и обхватывает голову руками.

Я думаю о том, как по-разному у всех течет время. Какими были эти месяцы для Мейбл и Джейкоба? Они что-то делали, куда-то ходили, что-то смотрели. Ездили на машине к океану. Каждый день забит жизнью под завязку. И я в своей комнате. Поливаю цветок. Готовлю лапшу. Мою желтые миски — день за днем, день за днем.

— Все в порядке, — говорю я. Но это неправда.

Проходит слишком много времени, а она все еще сидит неподвижно.

— Я понимаю, о чем ты, — говорю я.

На столе возникают тарелки с едой. Бутылка кленового сиропа. Кетчуп для моей картошки по-деревенски. Мы принимаемся за еду, хотя, кажется, обе не голодны. Когда приносят счет, у Мейбл звонит телефон. Она бросает на стол карточку.

— Я отвечу, ладно? Сейчас вернусь, — быстро произносит она.

Она отвечает на звонок в другом конце кафе, сев на стул спиной ко мне.

Я встаю из-за нашего столика и ухожу.

Снегопад усилился. Продавец зоомагазина вывешивает табличку «Закрыто». Я толкаю дверь гончарной мастерской, и она, к счастью, еще не заперта.

— О, это опять ты! — восклицает хозяйка.

Я улыбаюсь. Мне немного неловко от того, что я вернулась, но она выглядит довольной, когда я ставлю на прилавок колокольчик.

— Просто не хотела, чтобы моя подруга заметила, — объясняю я.

— Давай-ка я заверну подарок в бумагу, и ты спрячешь его в пальто, хорошо? — спрашивает она.

— Отлично.

Она спешно заворачивает колокольчик, потому что знает, что я тороплюсь, но потом вдруг останавливается.

— А сколько часов в неделю ты готова работать?

— Да сколько угодно.

— Я поразмыслила после твоего ухода… Мне в самом деле не помешала бы помощница. Но сразу скажу, что не смогу много платить, да и это всего на пару смен в неделю.

— Было бы прекрасно! — говорю я. — У меня учеба, так что пара смен мне в самый раз.

— А ты бы хотела делать посуду? Мы могли бы что-нибудь придумать, когда научишься обращаться с печью для обжига.

Меня обдает волной тепла.

— Правда?

Она улыбается.

— Да, — отвечает она. — Я Клаудия.

— А я — Марин.

— Марин. Ты из Калифорнии?

Я киваю.

— Я несколько месяцев прожила в Фэрфаксе. Каждый день гуляла среди секвой.

Я пытаюсь выдавить улыбку. Она хочет от меня что-то услышать, но я не знаю, что сказать.

— У тебя сейчас, наверно, каникулы… а ты все еще здесь.

В ее глазах мелькает тень тревоги. Интересно, что она видит в моих. Пожалуйста, не испорть все на хрен, говорю я себе.

— В Фэрфаксе очень красиво, — наконец отвечаю я. — Я из Сан-Франциско, но моя семья там больше не живет. Можно я оставлю вам свой телефон? Наберете, когда понадобится помощь?

— Конечно, — говорит Клаудия, вручая мне блокнот с ручкой. — Я позвоню тебе в начале января. Сразу после Нового года.

— Буду ждать с нетерпением.

— Пока, Марин. — Она протягивает мне завернутый колокольчик и, прежде чем отдать его, пристально вглядывается в мое лицо. — Хороших тебе праздников.

— И вам. — Я выхожу на улицу. Глаза щиплет.

Я возвращаюсь в кафе. Мейбл нет ни на дальнем стуле, ни за нашим столиком, так что я прячу ее колокольчик в пакет с другими свертками и просто жду. Воображаю, как буду работать в гончарной мастерской. Как буду брать деньги у клиентов и отсчитывать сдачу. Заворачивать желтые миски в бумагу и говорить; «У меня такие же». Говорить. «Добро пожаловать». Говорить; «С Новым годом!» Как буду протирать пыль с полок и мыть плиточный пол. Учиться разводить огонь в печи.

— Извини. — Мейбл присаживается напротив.

Минуту спустя появляется официантка.

— Вы вернулись! Я уж подумала, что вы в панике убежали и забыли свою карточку.

— А ты где была? — спрашивает Мейбл.

Я пожимаю плечами;

— Кажется, я на минуту исчезла.

— Что ж, у тебя это хорошо получается.