Джузеппина поднимается по знакомой лестнице, приволакивая больную ногу. Она знает как свои пять пальцев темное дерево закругленных от времени ступенек и полоску света на серой стене, когда на улице солнечно в этот час. На площадке второго этажа она встречает Жан-Пьера, который приветствует ее долгим мяуканьем, разворачивается и крадется вверх на ступеньку впереди. Сколько раз поднималась она по этой лестнице, чтобы разделить миску супа дождливым воскресеньем на диванчике у одной или другой соседки? Они называют это «дружбой, доступной в тапках».
В розовой тунике, шали и мягких брючках, босая, Розали сидит в идеальной позе лотоса так, будто делала это всю жизнь. Ее руки лежат одна на другой ладонями к небу. Взглядом она приглашает соседку сесть напротив. Джузеппина никак не может найти удобную позу, опирается то на одну ягодицу, то на другую, в результате сидит в шатком равновесии. Жан-Пьер, с комфортом замерший в позе кота, будто посмеивается над ее неуклюжестью.
Всякий раз, видя, как подруга хромает или морщится от боли, Розали вспоминает об аварии. Шел дождь. Джузеппина, беременная на шестом месяце, резко затормозила, чтобы не сбить прохожую, которая переходила улицу не глядя по сторонам. На мокрой дороге машину занесло. Рассеянная женщина осталась цела, а Джузеппину пришлось буквально собирать по кускам. Только живот, который она прикрывала руками, когда ее нашли без сознания, был невредим. Перелом бедра и оставил ей в наследство эту валкую походку. По заключению врачей она была вполне здорова. Последствия остались в голове. Сама она утверждала, что это память. Каждый шаг был для нее напоминанием, что она выжила только чудом. Дочку свою она назвала Фортуной – удачей. Когда ее выписали из больницы, муж, отец и братья забрали у нее ребенка, заявив, что она не в состоянии о нем заботиться: хороша мать, которая уматывает на работу в пять утра, да еще и хромоногая!
О Фортуне Джузеппина почти никогда не говорила. Она видела дочь только в каникулы, на Сицилии, у теток. Если те соглашались. Она боролась. Тщетно! Мужчины оказались сильнее ее материнской любви.
Каждый год 11 апреля, в день рождения Фортуны, она часами ковыляет куда глаза глядят, а потом пьет, пока, измученная, не забудется сном. У нее есть одна-единственная фотография дочки, которую она прячет под матрасом и иногда на нее смотрит. Не слишком часто.
– Знаешь, мысли – все равно что насекомые. Если тебе досаждает их жужжание, сосредоточься на дыхании. Внутри тебя есть оазис, в котором ты всегда можешь отдохнуть, расслабиться, – говорит ей Розали.
– Постараюсь думать о том, чтобы не думать, – бормочет Джузеппина.
– Ничто не заменит ежедневных упражнений на коврике, каждое утро, прежде чем начать день.
– Alle cinque del mattino?
– Закрывай хорошенько окна и дыши, пока стоишь в пробках.
– Розали, у меня судорога!
– Сосредоточься на боли. Пошли сигнал к разрядке туда, где свело.
– Сигнал не дошел… телеграфист бастует!
– Ладно, на сегодня достаточно.
Джузеппина, кряхтя, поднимается, делает несколько неуверенных шагов, останавливается перед фотографией:
– Это твоя свадьба?
На голове венок из цветов, Розали и Франсуа смеются, стоя босиком в траве.
– Была, – выдыхает Розали.
– Я никогда не забуду мою свадьбу! La prima note di nozza…
– Какой он был, твой муж?
– Сицилиец. Еще бы!
В этой семье, где все решали мужчины, мужа ей выбрали Тициано, Анджело и Фабио, а Марчелло сказал свое веское слово: «Ты выйдешь замуж за Луиджи».
Они не хотели повторять ошибку, допущенную с ее кузиной Беттиной, которой позволили гулять одной, а она возьми да свяжись с каким-то ничтожеством-неаполитанцем.
Отец пригласил родителей парня в дом, договорился с ними о дне венчания, устроил пышное празднество, чтобы все знали, что его дочь девушка и сочетается законным браком.
– Красивый он был, Луиджи?
Джузеппина морщится:
– Коренастый коротышка, кривоногий, губастый, с курчавыми волосами на ляжках и ягодицах.
Розали думает о Франсуа. Даже его имя она любила. И его нежные, ласковые руки, его перечно-лимонный запах, его плечи, его смех… Она любила в Франсуа все.
– В день нашей свадьбы, – продолжает Джузеппина, – собрались все друзья Луиджи, итальянцы и испанцы. Все сидели у телевизора в углу банкетного зала и смотрели футбол. Луиджи весь издергался, вставал, ходил кругами, снова садился.
Ей тогда это показалось трогательным: мачо дал слабину перед первой брачной ночью. А он-то нервничал в ожидании исхода матча.
– Когда фотографировали и говорили речи, когда резали торт, когда объявили первый танец, другие гости спрашивали: «Где же новобрачный?»
– Ну да, и где он был?
– Все там же, перед телевизором. Это было 3 июля 1990-го, полуфинал чемпионата мира, Италия – Аргентина. Сама понимаешь, ему было не до меня, новобрачному!
– У меня это было тоже летом, – мечтательно говорит Розали. – 23 июня. В тот день я сказала «да» на всю жизнь.
– А после свадьбы, когда гости разошлись, мой новоиспеченный муж спустил брюки взятого напрокат костюма и выловил свою штуковину в кудрявой черной чащобе. Он взял меня перед телевизором, глядя поверх моей головы повторы голевых моментов. И все кричал: «Dai Toto dai!» Тото – это Сальваторе Скиллачи, форвард из Палермо.
Джузеппина тогда не шелохнулась.
Луиджи решил, что ей нравится.
– А это был первый раз?
– У сицилийцев женщина отдается только одному мужчине. Когда по телевизору показывают секс, родители переключают канал или отсылают дочерей в другую комнату. Даже в восемнадцать лет! Я сначала вышла замуж, а потом узнала жизнь. Vita di merda!
– Но потом-то он стал ласковее?
– Чемпионат мира бывает раз в четыре года, но он продолжал брать меня точно так же каждый день. Я не смела ничего сказать, хотя предпочла бы посмотреть, как поет Дзуккеро по каналу Rai.
Розали вспоминает свою свадебную ночь, такую непохожую, такую дивную, Франсуа чудесно все приготовил, подумал даже о свечах с ароматом корицы, наполнявших спальню благоуханием. Розали обожала корицу, и он это знал.
– Выпей-ка чайку, Джу, тебе на пользу.
– Отстань ты со своим чаем! Тоже мне спасение – чай!
Розали улыбается ей:
– Не хочешь чаю, сделаю тебе сок: свекла, яблоко, лимон, имбирь. Идем на кухню.
– Когда умер мой отец, я ушла от Луиджи, – продолжает Джузеппина, пока ее подруга выжимает лимон.
– Прощайте, мужчины?
– Vivà la libertà!
Розали поднимает голову:
– Ты встретила кого-нибудь еще?
– Многих. Чуда не случилось. Niente.
Был один придурок, который аккуратно складывал и вешал на стул свои брюки, прежде чем сорвать с нее блузку. И другой, с полным чемоданчиком игрушек, желавший все их на ней опробовать. Японские шарики; трехскоростное радиоуправляемое яйцо; вибромассажер с мигающими лампочками, инкрустированный стразами и играющий на выбор популярные песенки – «Солнечный понедельник», «L’Avventura» или «Ради флирта». «С чего начнем?» – спросил он с напористостью опытного коммивояжера… Еще один мечтал о платонической связи, решив, что она в свои годы уже прикрыла лавочку, но втайне надеялся, что ей удастся совершить чудо и разбудить его много лет спящее либидо. Он не предупредил ее: двойной конфуз – животный напор с его стороны и реальный отклик с ее!
– Всегда было одно и то же. Они тискали мои груди, потели, пыхтели. Это продолжалось часами. А я лежала морской звездой, дожидаясь конца. А ты, Розали, тебе этого не хватает?
– Я об этом не думаю. Удивительное дело: как будто выключаешься из розетки и очень скоро вообще перестаешь об этом думать. Тело спокойно. А ты, Джу?
– Нет! Без морской звезды я прекрасно обхожусь. А когда меня спрашивают, устроила ли я свою жизнь, я отвечаю, что да, устроила. Лучше! Без мужчин!
Джузеппина начала фотографировать в магазинчиках квартала. Она любила гулять одна и ловить бытовые сценки стареньким фотоаппаратом, который отыскала в лавке подержанных вещей. Теперь она нашла свое место в этом доме. «В этой семье переломанных рук, врачующих друг друга», – говорила она. Словно радость жизни пришла к ней, хоть и поздновато, и она отдалась ей, особо не сопротивляясь.