Они пришли на концерт с опозданием. Жюльетта умирала от желания нырнуть под одеяло и уснуть, чтобы забыть свои бесперспективные свидания. У Макса привалило работы, он не поднимал головы до последней минуты, а когда она попыталась отказаться, и слушать не захотел.

– Обычно тебе только дай повод повеселиться. Не идти же мне одному. И потом, группа Push Up в New Morning – от такого не отказываются.

– Холодно, – заныла Жюльетта, пряча нос в высокий воротник свитера.

– Вот именно! Потанцуем, разогреемся, все лучше, чем надевать ночной колпак в восемь вечера.

Макс ее опора, она не может ему ни в чем отказать.

– Ладно, ладно. Иду.

Зал затерян на безликой улочке, но Жюльетта любит это место, явно вдохновленное нью-йоркскими джаз-клубами. Маленький зальчик смахивает на недостроенный ангар, а между тем выступают в нем великие. Сюда можно прийти с закрытыми глазами, тебя всегда ожидает приятный сюрприз.

На красных стенах коридора развешены афиши легендарных концертов и черно-белые фотографии Сиднея Беше, Лайонела Хэмптона, Джона Колтрейна и других виртуозов. Интерьер слегка обшарпанный, и места маловато, но от этого музыканты и публика только ближе. Когда атмосфера разогревается на несколько градусов, стулья сдвигают к стенам и танцуют.

Обычно Жюльетта здесь счастлива. Сегодня, взобравшись на высокий табурет, она рассеянно озирается. Взгляд ее задерживается на мужской фигуре, которая кажется ей знакомой. Здоровенный, в поношенных брюках, толстом свитере с высоким воротником и потрескавшейся в проймах кожаной куртке.

– Хочешь что-нибудь выпить? – спрашивает Макс.

– Как ты думаешь, тут есть грог? – отзывается Жюльетта, не глядя на него.

Она наклоняется вправо-влево на табурете. Когда мужчина двигается, ей видна только половина вышедшей на сцену группы. Его широкие плечи привлекли ее внимание. Сложен как грузчик, такому бы рояли перевозить.

– Что ты делаешь? Ты упадешь.

Грузчик оборачивается. Его взгляд, очень ласковый, не вяжется со статью гиганта.

Она накрывает ладонью руку Макса.

– Что с тобой? Видок у тебя еще тот.

– Странно, я точно знаю этого парня, вон там, но не могу вспомнить, где его видела.

Макс усмехается:

– Ну вот, теперь у тебя начались видения. Это горячка.

Я уверена, что мы где-то встречались.

– Пойдем поближе, сейчас начнется.

На сцене располагается разномастное племя – семь музыкантов и певцов. Один из них берет микрофон:

– Сейчас мы расскажем вам день человека из народа. Сидя у телевизора, он думает обо всех выборах, повлиявших на его жизнь, его надежды, его негодования… Мистер Куинси Браун!

Перебор гитарных струн, поперечная флейта, разухабистый синтезатор, ласкающий голос певца, исполняющего соул, и энергия группы сметают последние колебания Жюльетты. Она слезает с табурета и начинает раскачиваться на месте в такт музыке.

– Очень красивые! – говорит грузчик, глядя на ботиночки Жюльетты, замшевые, цвета сливы, зашнурованные красными атласными ленточками.

Фетишист женских ножек?

– Спасибо! Я выписала их из Лондона. Лимитированная линия – их выпущено только несколько пар.

– Редкие и танцевальные.

– Не могу устоять, мне так нравится их музыка.

– Сильно играют.

Ага, понятно, я вспомнила, где его видела.

– Скажите… не у вас ли случайно мои туфли?

Грузчик улыбается:

– Возможно.

– А… как вы думаете, они готовы?

– У вас есть номер квитанции?

– Э-э… с собой нет, но…

– Тогда зайдите в мастерскую.

– Значит, это вы мой сапожник? Обувная мастерская на улице Труа-Фрер, «Ахиллесова пята».

Он склоняется почти до пола:

– Жан, ваш сапожник, у ваших ног.

Сапожник, любящий Push Up. Вау!

У них завязывается разговор о Куинси Брауне, о его метафизических вопросах, о фильме, который мог бы рассказать его жизнь, об этой музыке, легко лавирующей между соулом, роком и фанком, о New Morning, куда оба ходят часто, но ни разу здесь не пересеклись.

Макс, прислонившись к стене, наблюдает за своей подругой, которая, улыбаясь, отвечает великану со стаканом в руке. Потом подходит к ним:

– Я, пожалуй, пойду. Устал. Еще успею на последнее метро.

Почему он уходит?

– «Последнее метро», как я люблю этот фильм! – откликается Жан.

Это сон, такого не бывает, помешанный на обуви киноман с серыми глазами.

Макс исчезает.

Оставшись вдвоем, они молчат. Жюльетта смотрит вокруг, на Жана, вокруг, на Жана, на Жана, на Жана.

Жан смотрит на Жюльетту. Серые глаза и зеленые глаза ведут долгий разговор.

Жан склоняется к ней и шепчет на ухо:

– I’m just a man.

Колоссально!

– Это моя любимая песня из их альбома.

Дыши, Жюльетта, дыши…

Они теперь у барной стойки, полусидят на табуретах.

Уйти, остаться? Что вообще делают в таких случаях?

– Выпьем по последней? – спрашивает Жюльетта детским голоском.

Поздно, слово сказано.

– Нет, – говорит Жан, – то есть… да, воды с мятным сиропом.

Он смотрит на ботиночки Жюльетты.

Она смотрит на его руки.

Руки, которые целый день имеют дело с женскими туфлями. Надо срочно сказать что-нибудь умное.

– Почему вы закрыты по четвергам с утра?

– А почему бы нет?

– Который час?

– Не знаю.

Взгляд Жана медленно скользит выше, к груди Жюльетты.

Не много он разглядит под моим толстым свитером.

– Пора, да?

– Что пора?

– Не знаю.

– Мы последние.

– В чем беда?

Ангар опустел, разошлись даже фанаты, музыканты зачехлили инструменты, а бармен убирает грязные стаканы со стойки.

Жан предлагает Жюльетте проводить ее. Метро закрыто, и они идут пешком. Она чувствует себя под защитой на пустынных улицах рядом с грузчиком, которому перевозить бы рояли.

В качестве телохранителя он наверняка лучше, чем мсье Бартелеми за своей занавеской.

Из водосточного люка вдруг раздается визг. Жюльетта отскакивает.

– КРОКОДИЛ! – кричит она.

– Говорят, они десятками водятся в канализации, – спокойно комментирует Жан.

– Замолчи, я правда в это верю! Упс! Я перешла с вами на «ты».

А ведь я пьяная!

– Их завезли во Францию туристы, миленьких таких зверушек. Некоторым удалось убежать, и они размножаются у нас под ногами. Андеграунд – им нравится такая жизнь, – объясняет Жан.

– Я обожаю городские байки… Элвис Пресли, Уолт Дисней и Майкл Джексон будто бы живы и скрываются где-то на необитаемом острове. Великая Китайская стена видна с Луны. Моя любимая – про красную рыбку, у которой памяти всего на пять секунд…

Жан заканчивает за нее фразу:

– И поэтому она никогда не скучает в аквариуме.

– Но в крокодилов я правда верю, – говорит Жюльетта, вцепившись в руку Жана.

Так они и идут дальше, под руку, болтая обо всем на свете и в общем-то ни о чем.

На углу тупика Жюльетта замедляет шаг.

Что делать? Что ему сказать?

Она останавливается перед калиткой.

– Значит, это правда, о чем все судачат в квартале?

Черт! Он знает.

– А что говорят?

Я просто тяну время.

– Что женщины из этого дома поставили крест на любви.

– Да, это правда, они поставили крест.

Жюльетта выдерживает паузу и добавляет едва слышно:

– Я – нет.

Жан берет лицо Жюльетты в ладони и осторожно целует в губы. И уходит.

Глядя ему вслед, Жюльетта не может не отметить, как упруга его походка.

Она улыбается, вспомнив, что ведь не хотела никуда идти сегодня вечером. Улыбается, подумав, что он похож на того десятилетнего мальчика, который однажды предложил ей свой полдник. Только ростом много больше.

Это, в сущности, так просто.

Она набирает код, бежит через двор, нащупывая в кармане ключи, натыкается на забытую шоколадку, поднимается по лестнице, раздевается, как автомат, и засыпает, позабыв включить радио.

Ее будит смс: «Ваши лодочки готовы. Я их начистил, они блестят!»