Алек вообще не ложился спать в эту ночь. Дивясь его энергии, когда завтракала рогаликами, Роза обнаружила, что, после того как она удалилась наверх, он съездил к морю, поплавал, вернулся, принял душ, нагрузил машину к поездке и затем развлекался, готовя большой английский завтрак, прежде чем она снова появилась на горизонте. Роза даже смотреть не могла на ветчину, яйца, сосиски и жареные помидоры, и Алек, поглотив ее и свою порции, притворился, что уязвлен ее безразличием, и стал всячески извиняться, что у него нет кеджери либо маринованных почек. Роза поняла, что перед ней побочный эффект интенсивного «кайфа» художника. Она еще ни разу не видела, чтобы Алек так лопался от добродушия и joie de vivre. Чисто животная энергия просто струилась из него. Как следствие этого он держался с ней невероятно вежливо и деликатно, смешил ее всяческими неожиданными способами, угадывая все ее причуды словно любимый дядюшка, поздравляющий племянницу с днем рождения.

Он мчался в Париж на пугающей скорости, на этот раз в собственном автомобиле, большом и довольно побитом «ситроене» с кузовом «универсал», выбранном явно ради практичности, а не престижа. Движение на улицах столицы оправдывало свою легендарную репутацию. Алек прорезал транспортные потоки словно танк, под какофонию злобных клаксонов, пока они не подъехали к большому, старомодному, типично парижскому жилому дому в районе Монпарнаса. Тут же на него обрушились восторженные приветствия разговорчивой консьержки. Он вежливо отвечал на ее бесчисленные вопросы, касавшиеся его самочувствия, на беглом, безупречном французском. У Розы возникли неприятные подозрения, что эта старая карга повидала множество других женщин, которые приходили и уходили через эти же самые двери вместе с Алеком. Она стыдливо подчинилась всем необходимым ритуалам знакомства и с некоторым облегчением услышала, как за их спинами надежно захлопнулась дверь, когда они вошли в квартиру.

Прежде это была семейная квартира, однако несколько комнат были соединены вместе и образовали просторную студию, остались только крошечная гостиная и спальня, меблированные со вкусом, но безлико, в том же непритязательном стиле, что и бретонский дом. Первой вещью, бросившейся ей в глаза, когда она вошла, был висевший в холле портрет женщины с очень красивой и необычной внешностью, нетипично традиционный, словно Алек подавил свою обычную манеру после протестов, чтобы удовлетворить позировавшую даму либо какую-нибудь комиссию. Тем не менее, портрет буквально вырывался из рамы со всей силой и энергией, от которых Роза буквально застыла на месте.

— Кто это? — спросила она, уже почти настроившись на уклончивый ответ и предполагая, что это одна из бывших любовниц.

— Это старая-престарая история, — ответил он отрывисто. — По технике картина отвратительна. Плюс к тому же фальшивая и излишне слащавая.

— По-моему, она потрясающая, — храбро заявила Роза. Алек всегда был неизменно сдержанным в отношении своих собственных работ. — Тогда почему она тут висит, если тебе не нравится? — Однако он уже хлопотал на кухне, готовя кофе, и не слышал ее.

— Я здесь провожу в течение года не так много времени, — словоохотливо комментировал он. — Но сохраняю квартиру как базу для выставок и прочего, к тому же иногда приходится читать лекции и поддерживать свои финансовые дела. Я не настолько эксцентричен, чтобы позволить себя обжуливать. Ну и, разумеется, Париж обладает своей неповторимой способностью вдохновлять. Время от времени у меня тут получаются вполне приличные работы. В историческом плане этот район буквально кишит призраками художников, как тебе наверняка известно. Разумеется, когда я снял квартиру, студии тут не было. Вот почему тут только одна спальня или, если выражаться более точно, одна кровать. К сожалению, вчера ты отвергла мои приставания. Это означает, что тебе придется спать на диванчике, в гостиной.

Роза бросила в него подушкой. Он собирался было швырнуть в ответ, но тут их глаза встретились, и он, кажется, переменил свое решение.

— Никаких конских игр на плацу, — сухо и насмешливо произнес он. — Давай начнем с Бобура.

Площадь Бобур, как пояснил Алек, была местонахождением так называемого Помпидолеума, более точно именуемого Центром Жоржа Помпиду, фантастического модернистского сооружения из стекла и стали, что возвышалось над некогда скучноватым районом Парижа и вмещало в себя, помимо прочих учреждений, Музей современного искусства. Возле него, на обширных подходах, выступали разнообразнейшие уличные артисты, вокруг которых собирались толпы зевак. Один из них, закованный в цепи, собирался от них освобождаться, с урчанием и воплями, под увещевания его подручного, который непрерывно взывал к толпе, требуя новых и новых франков для поддержания сил своего друга. Другой артист, в клоунских регалиях, потрясающе разыгрывал сложную пантомиму, когда кто-то из зрителей поворачивал воображаемый ключ в его спине. Третья группа участвовала в каком-то непонятном театральном действе, применяя странную, сюрреалистическую бутафорию и множество ролей для каждого исполнителя. Жизнь в этом месте буквально пульсировала и кипела.

Алек отвел ее в галерею на третий этаж фантастического здания, куда все добирались на эскалаторах, выставленных на обозрение кишевшей внизу толпы благодаря прозрачным панелям. Роза нашла экспозицию сначала интересной, затем смущающей, а потом вызывающей недоумение. Ей не хватало самоуверенности при восприятии современного искусства, и она начинала чувствовать свою неполноценность, если смысл ускользал от нее. Алек, видевший эту коллекцию множество раз, упрекнул ее за робость.

— Не давай сбить себя с толку, — поучал он ее. — Не забывай, что искусство сродни общению, и не бойся признаться, если ты чего-то не чувствуешь, пока не откроешься настолько, чтобы это воспринять. Псевдохудожники всегда процветают в атмосфере неискренности.

Непредвзятые, лишенные ложного пиетета, его суждения были толерантными без подобострастия, выразительными, но никогда не высокомерными. Он был поразительно хорошо информирован, хоть и не казался всезнайкой, и настоятельно подталкивал ее, заставляя высказывать свое мнение, к которому он, казалось, испытывал искренний и непритворный интерес.

— Очень приятно беседовать с человеком, который лишен претенциозности, — заметил он, когда они вышли на улицу, и с подчеркнутой симпатией стиснул ей руку.

Зная об их общей тяге к импрессионистам, он отвел ее после этого в Же-де-Пом, где были выставлены некоторые известные картины этого направления, которые Роза видела лишь в копиях либо альбомах по искусству.

— Разве не откровение, когда видишь оригинал впервые в жизни? — восхищенно заметила она Алеку. — Разница настолько неожиданна, что начинаешь все понимать совершенно по-новому. — Стоя там, поглощенная и восторженная, Роза думала, как ей повезло, оттого что рядом с ней стоял Алек, ее гид и ментор, с его огромными знаниями и силой восприятия, а также с острым, открытым и непресыщенным сознанием. И снова ему было любопытно слушать ее суждения и наблюдать за реакцией, словно он представлял ее старым друзьям и жаждал узнать, какими она нашла их. Непрерывное сближение их вкусов и то, как он воспитывал в ней уверенность визуального восприятия, означали, что слова отходили на второй план, уступая место общим для них движениям души. Удивительно, но он читал ее чувства еще до того, как она находила им адекватное выражение в словах.

— Завтра, — пообещал он, — мы отправимся в Музей Мармоттан, что возле Булонского леса. Там просто фантастическая коллекция работ Моне. Ты не поверишь своим глазам.

В тот вечер он поинтересовался, где бы ей хотелось поужинать. Никогда еще прежде они не ужинали вместе вне стен дома, и Роза не очень-то привыкла к ресторанам.

— Где тебе нравится, — ответила она неуверенно, удивляясь, с чего это он решил спрашивать ее.

— Будучи таким страшно богатым и все такое прочее, — сказал Алек с насмешкой над самим собой, важно надувая щеки, — я полагаю, что должен был бы для пущей важности сводить тебя к «Максиму», чтобы ты могла надеть то свое сногсшибательное черное платье. — Роза разинула рот. Конечно, у них был общий шкаф для одежды в этой квартире, и он, должно быть, заметил там это платье. — Однако, возможно, ты сочтешь меня старым и подлым жадиной, если я отведу тебя есть кускус в боковую улочку Латинского квартала?

В результате им не пришлось беспокоиться о том, чтобы переодеваться к ужину, и они пошли рука об руку вниз по Рю-де-Вожирар к бульвару Сен-Мишель, который, несмотря на сезон, тем не менее лопался от избытка жизни, а оттуда вниз по шумному, полному людьми переулку, где по обеим сторонам разместились недорогие этнические бистро. Алек вскоре выбрал то, что ему нравилось, и когда они вошли в тесноватое, пестрое помещение, Розе пришло в голову, что окружающим они должны казаться влюбленной парочкой. Рука Алека схватила ее за локоть, и он направил ее к крошечному столику на двоих, торжественно выдвинул для нее стул, наклонил к ней голову, объясняя меню. Обычно вздрагивавшая, если он прикасался к ней, в этот вечер Роза обнаружила, что чувствует себя на удивление непринужденно, словно такая близость была естественной, давней и почти автоматической.

Розе еще не доводилось пробовать кускус — белоснежный холмик из пшеничных зерен, на котором разместилось ароматное жаркое из барашка с овощами, подававшийся с обжигающе горячим соусом. Алек объяснил, что это североамериканское блюдо, очень сытное, его излюбленная еда, еще с тех пор, когда он учился в художественной школе. Ресторанчик заполняли завсегдатаи, здесь не было ни одного туриста. Алек, казалось, чувствовал себя как дома, открытый, раскованный и внимательный. Они провели в ресторанчике несколько часов и в результате уговорили изрядное количество грубоватого красного алжирского вина. Роза была в приподнятом настроении, и все ей казалось нипочем. Глядя на Алека, она чувствовала себя странным образом опутанной им, поглощенной мощью его личности и тела. Ее захлестывали волны безрассудного желания. В вине ли дело, или в атмосфере Парижа, или в их непрерывном общении, просто она, наконец, приняла то, что так безуспешно пыталась отрицать в своей душе, — ей ужасно хотелось оказаться с Алеком в постели и она отчаянно надеялась, что он прочтет ее мысли, как читает остальные. Колокола тревоги просто надрывались в ней, но с каждой минутой как бы отдалялись, пока не превратились в еле слышное треньканье. К черту все последствия, она будет стараться, чтобы это произошло. Вот и все.

Когда они вышли из ресторана, был поздний час. До квартиры они доехали на такси. Алек не обнял ее в машине, как она надеялась. Вместо этого он вел оживленную беседу на идиоматическом французском с шофером, хриплый и заразительный хохот которого указывал на то, что предмет их обсуждения не выдержал бы перевода. Они поднялись наверх на лифте. Алек весело насвистывал. Роза чувствовала себя разгоряченной, потной, дышать было нечем.

— Жуть какая жара! — воскликнула она, когда они вошли. — Пожалуй, приму-ка я душ.

Она долго стояла под освежающей, прохладной струей, стараясь успокоить нервы. Если бы он сейчас пришел сюда, как об этом пишут в книгах, и отнес бы ее в постель, мокрую, нашептывая: «О, Роза, дорогая, я так давно мечтаю о тебе»! Она старательно вытерлась и обернулась простыней. Ее лицо в зеркале показалось ей разгоряченным и распутным.

Она вышла в гостиную. Алек растянулся на диванчике. Сорок часов непрерывной активности, восемнадцать из которых он провел за мольбертом, взяли свое. Он заснул.

Роза присела на корточки возле него. Его лицо во время сна стало совсем беззащитным. Нежно она провела пальцем, очерчивая его губы. Он не пошевелился.

— Господи, помоги мне, — пробормотала она сама себе. — Я влюбилась в него.

Укрыв Алека одеялом, она отправилась спать в одиночестве.

В холодном утреннем свете, проснувшись на широкой постели Алека, Роза вспыхнула, вспомнив свои непристойные фантазии прошлого вечера. Выпитое накануне вино вызывало головокружение и неловкость. Потом она услышала знакомый голос — Алек громко пел в ванной — и вспомнила тот щемящий сердце момент истины. Да, все это было правдой. Пугающей правдой. Надо постараться, чтобы он ничего не заметил, иначе нечего и рассчитывать остаться у него до конца лета. Ведь он увидит в ее любви дурь школьницы, помеху и сентиментальную уловку. Одно дело лечь с ним в постель. И совсем другое — в него влюбиться.

— Ешь как следует, — предупредил он за завтраком. — Потому что сегодня мы должны побывать в Лувре, Мармоттане и Музее Родена. Завтра утром поедем назад.

— А это действительно так необходимо?

— Я уже тебе объяснял. Ты приедешь сюда снова как-нибудь в другой раз. — Роза обратила внимание, что он сказал «ты», а не «мы». — Ты могла бы, как я сказал, — продолжал он, — учиться здесь. Это было бы лучше всего. Как у тебя дела с французским?

— Да плоховато. Восемь лет назад посредственная оценка. А тебе как удалось?

— Нянька-француженка в детстве. Она практически и вырастила меня. Я видел свою мамочку, лишь когда она отправлялась куда-нибудь, разодетая. Фактически «Спокойной ночи, дорогой мой» были единственными английскими словами, которые я знал, пока не пошел в школу.

В шутке послышалась горечь.

— Судя по тому, что ты говорил Биллу, ты, кажется, невысокого мнения о всех художественных школах, — поинтересовалась Роза, играя кофейной ложечкой.

— Они прекрасно подходят для многих, как я полагаю. Беда в том, что ты принадлежишь к тем немногим. Я просто не выношу мысли о каком-нибудь теоретизирующем шарлатане, который разрушит все мои труды. Тем не менее, оставив в стороне мои предрассудки, тебе в очень скором времени придется принять решение, Роза. Я хочу сказать, что проблем с поступлением куда-нибудь у тебя не возникнет. Билл Поллок позаботится об этом. И сам по себе курс обучения еще не конец, особенно в твоем возраста. Самая проблема в том, как ты все это решишь в своей душе.

«Я знаю, что у меня в душе, — грустно подумалось ей. — Я просто хочу остаться с тобой». Ей невыносимо было говорить о будущем. Ведь оно не включало в себя Алека. Как только он научит ее летать, то выбросит прочь из гнезда, вот и все.

Таким вот образом, прихлебывая кофе, в то время как он читал газету, она размышляла о том, что надо жить сегодняшним днем, создавая себе импровизированную философскую базу. Еще ей припомнилась древняя поговорка о том, что жить каждый день надо так, словно он последний. И она вознамерилась жить каждый остающийся день, словно это был ее последний, проведенный вместе с Алеком день, со всеми вытекающими последствиями. Торжественно и трезво она пришла к такому логическому выводу: раз она, скорее всего, никогда его не увидит после этого лета, ей просто следует принять, как данность, что заниматься с ним любовью более достижимо для нее, а быть им любимой нет. И, поскольку, первое вполне реально, то если она упустит свой шанс, то проведет остаток жизни в сожалениях об упущенном. Она знала, что с какими бы мужчинами судьба не сводила ее в будущем, она всегда будет думать: «А как бы это было с Алеком?» И как только она будет жить всю жизнь в таких мучительных раздумьях? Если все обернется разочарованием, несчастьем, то она, по крайней мере, сможет избавиться от своей одержимости. Если окажется благословением, то у нее останется эталон, чтобы мерить им другие связи. А если им суждено оказаться желанными друг другу, то тем более имеет для нее смысл протянуть руку за луной. Она смутно пожалела, что не согласилась на тот визит с Филиппой в клинику. В конце концов сейчас она занималась именно тем, чему даже Филиппа не могла бы поверить — планировала лечь в постель с мужчиной.

Скорее по воспитанию, чем по природе, Роза всегда методично планировала свои дела. Сегодня вечером, после дня отдыха, при одной-единственной постели, имеющейся в квартире, случай окажется подходящим, думала она. Завтра, после длительной поездки и упорной вечерней работы, после возвращения к их четко налаженному распорядку все станет гораздо более затруднительным. Кроме того, некий простой арифметический подсчет сказал ей, что сегодня это будет вполне безопасно. А если все пойдет на лад, то завтра она позаботится о предохранении.

— О чем ты раздумываешь? — спросил Алек, томно потянувшись. Роза понадеялась, пристыженная, что на этот раз телепатия ему не удалась.

— Ни о чем. Вообще-то, у меня небольшое похмелье.

— Боюсь, что то алжирское вино, которое мы пили, было изготовлено из порошковой крови легионеров, растворенной в чистом спирте. Прости, если тебе то место показалось немного похожим на притон. Для меня это было нечто вроде сентиментального путешествия. Я вот что тебе скажу: чтобы утешить тебя перед возвращением в Бретань и компенсировать вчерашний вечер, сегодня я отведу тебя куда-нибудь в действительно громкое место. Ты сможешь надеть свое озорное, маленькое платье, а я облачусь в костюм и галстук. Ты просто меня не узнаешь. Мы будем пить шампанское и вести себя прямо-таки, как парочка туристов-нуворишей. Что ты на это скажешь?

Розе понравилось упоминание о шампанском. Оно могло помочь направить все в нужное русло.

— Что ж, неплохо, — признала она. Никогда еще они не проводили время так хорошо, как в тот день. Их прежние яростные ссоры канули в небытие. Неизменно хорошее настроение Алека, любовь Розы, в которой она себе призналась, ее радость оттого, что он рядом, придавали всему особый блеск.

До Парижа Роза всегда считала посещение музеев чем-то вроде одиночного переживания. Однако знакомство с Лувром в обществе Алека было сопереживанием совместным, превосходившим все ее мечты. Огромные размеры музея, порождавшие ощущение, что недели не хватит на то, чтобы как следует его осмотреть, отступили перед хорошо осведомленным и очень личным выбором, с которым Алек, как лоцман, провел ее по залам. Никакой каталог не смог бы поведать ей больше, ни один профессиональный экскурсовод не мог обладать чутьем Алека, чтобы выбрать шедевры, которые были наиболее важны для Розы и действовали на нее сильнее других. Ни с кем больше не смогла бы она делиться своими впечатлениями, мыслями и чувствами без колебаний и стеснения. Раздавленной и восхищенной великолепием, представшим перед ней, Розе пришло в голову, что ее радость приобрела еще дополнительное измерение — ту тончайшую химию совместных переживаний, что сближала ее с Алеком, те невидимые, но мощные узы, которые соединили их умы и души. Неосязаемые, необъяснимые, они стали для Розы чем-то вроде символического осуществления нереализованного физического союза, которого она так жаждала.

В музее Мармоттан она застыла, затаив дыхание, перед уникальной и поразительной экспозицией Моне. Только ее желание увидеть Родена помогло Алеку осторожно оттащить ее прочь, околдованную восхитительным зрелищем. Кульминация наступила при посещении Музея Родена, где Роза, опьяненная впечатлениями этого дня, была настолько потрясена красотой, силой и мукой скульптур Родена, что обнаружила себя в опасной близости к слезам. Опасаясь показаться смешной, она старалась держаться очень спокойно и могла бы любому человеку, только не Алеку, показаться странно неразговорчивой. Выйдя из музея, они пошли пешком по паркам, осматривая великолепные скульптуры при мягком освещении раннего вечера. Неожиданно Алек привлек ее к себе, прижав к плечу ее голову.

— Действительно получилось слишком много для одного дня, — пробормотал он ей в ухо. — Это непереносимо по эмоциональному напряжению для человека с таким интенсивным восприятием, как у тебя. Тем более, что ты видела все в первый раз.

Вздрогнув, Роза с удивлением подумала, что он, вероятно, очень пристально наблюдал за ней. Знал ли он, в какой опасной близости находились ее эмоции от бездны именно сейчас, когда он обнимал ее так ласково и нежно. Ее лицо уткнулось в его рубашку, она вдыхала губительный, знакомый запах его кожи, слышала биение его сердца, ритмичное, ровное, совсем не такое бешеное, как у нее сейчас. Она немо томилась по физической параллели к их ментальному сплаву, страстно желая слиться с ним, исчезнуть, потеряться в нем. Она не осмеливалась прильнуть к нему, опасаясь потерять над собой контроль и сделать несвоевременное и ненужное признание в любви. Так она и стояла, как деревянная, позволяя ему держать ее, борясь с желанием обхватить его шею руками и поднять к нему лицо.

— Тебе хочется приятного теплого душа и хорошенько поплакать, — услышала она его ласковый голос. — Как жаль, что на все это у нас выпало так мало времени. Все равно, как если бы я заставил тебя выпить чистого спирта. Бедная Роза, чтобы я ни предложил тебе, все обязательно оказывается немного болезненным, правда?

На квартиру они вернулись к концу дня. Она чувствовала себя усталой, но в чем-то утешенной, и с наслаждением бросилась в кресло. Сбрасывая на ходу обувь и раздеваясь, Алек направился прямо под душ.

— Я заказал столик на восемь часов, — закричал он, перекрикивая шум воды. — Поэтому у нас остается время на аперитив.

Они могли бы вполне сойти за супружескую пару с большим стажем, подумалось Розе через несколько минут, когда он появился с небольшим полотенцем вокруг бедер, еще влажный, рухнул в кресло и положил голые ноги на кофейный столик.

— Ты плохо вытерся, — засуетилась Роза. Она притащила полотенце и стала энергично вытирать его волосы и промокать струйки воды, которые текли по спине и плечам. И это не было частью запланированной ею сцены соблазнения, просто ей это казалось самой естественной вещью. Как ни странно, но он смутился.

— Оставь это, Роза. Лучше сама прими душ и переоденься. И не копайся долго. — С этими словами он отправился в спальню одеваться.

Она искупалась и извела на себя безумное количество духов. В ванной комнате было две двери, одна вела в холл, другая прямо в спальню. Алек уже успел одеться, и Роза прошмыгнула туда и извлекла из гардероба платье с открытой спиной. Быть может, она прибавила в весе с тех пор, как его купила, сказать было трудно, но оно, казалось, облегало ее более откровенно, чем тогда, в магазине, обнажая провоцирующие участки гладкой, кремовой плоти. Ну, после его жалобы на ту злосчастную пурпурную жилетку ему придется с этим смириться.

Когда она вернулась в гостиную, Алек, как и обещал, облачился в безупречный серый костюм и шелковую рубашку с галстуком, явно заказанные у какого-то знаменитого портного. Откровенный взгляд, каким он встретил ее, когда она вошла, пошатнул в ней храбрость, однако Алек, к счастью, не позволил себе никаких комментариев по поводу ее платья.

Ресторан, где он заказал места, оказался бешено дорогим и был полон внимательных официантов. В другое время они вместе бы посмеялись над его претенциозностью. Но в этот вечер отношения между ними были странно натянутыми. Им принесли обширное и богато разукрашенное меню, которое показалось Розе непонятным и пугающим. Она просто понадеялась, что Алек выберет что-нибудь для нее, потом опешила при звуке хрипловатого женского голоса, обратившегося к Алеку по-французски.

Обладательница голоса, яркая рыжеволосая дама, была облачена в изысканное шелковое платье кофейного цвета, рядом с которым Роза тут же почувствовала себя одетой в старье с барахолки. Элегантность струилась из каждой поры француженки. Она доверительно поместила свою ладонь на руку Алека и, не успел он подняться, уселась на свободный стул возле него. Роза немного понимала по-французски, однако не в состоянии была разобрать быстрые, мурлыкающие фразы непрошенной гостьи.

— Моника, — деликатно перебил ее Алек, — permettez-moi de vous presenter ma chere amie, Rose. Rose je te presente Madame de Rocheville.

— Enchantee, — промямлила Роза, мучительно сознавая, что ее французский не выдержит долгой беседы.

Моника, в облике которой что-то неуловимое говорило, что она давно уже не замужем за месье де Рошвилем, кем бы тот ни был, одарила Розу вежливо-снисходительным кивком и продолжала беседовать с Алеком заговорщицким шепотом. Он глядел на нее холодно, сдержанно, со слабым, контролируемым замешательством, которое Роза так хороша знала.

Несмотря на это Моника, казалось, не торопилась откланяться. Роза даже радовалась, что не понимает ее слов, преподносимых с гортанным смешком и кокетливым надуванием губок. Ответы Алека были краткими и подчеркнуто формальными. Роза с облегчением заметила, что он использует «vous», вежливую форму, обращаясь к Монике, которая контрастировала с автоматическим, разговорным «tu», которое он применил, обратившись к ней — форму, применяющуюся при более тесном знакомстве. Это, видимо, не ускользнуло от шикарной француженки, однако, возмутительно бесцеремонная, она извлекла из сумочки длинный, тонкий мундштук для сигарет, попросила у Алека огня и элегантно закурила, прежде чем возобновить свой оживленный монолог.

Роза начинала злиться и чувствовать себя оскорбленной и третьей лишней, неловкой и неотесанной в присутствии этой экзотической гостьи. Какую нужно иметь выдержку, бурлила она в душе, чтобы так вот вешаться на Алека, когда он откровенно развлекает другую особу. Очевидно, Моника не видела в Розе серьезной соперницы и считала, что сама имеет большие права на время и внимание Алека. Роза мучительно сознавала, как много в ее досаде объясняется простой ревностью — не из-за внешности Моники или из-за того, что Алек рад ее видеть, этого явно не было — а из-за того, что Моника так явно в свое время побывала в постели у Алека, в отличие от нее, Розы. Появление Моники послужило в какой-то степени катализатором, пробудившим в Розе некое первобытное чувство соперничества. Клокоча, Роза понимала, что Моника очень ловко поставила Алека в невыгодную позицию. Он не мог избавиться от нее, раз она отказывалась понимать его намеки, не прибегая к грубости.

Однако она не предвидела тактики, к которой Алек прибег, чтобы овладеть ситуацией. Неожиданно он отвернулся от воркующей Моники и одарил Розу таким теплым и интимным взглядом, таким намеренно недвусмысленным, словно намеревался показать Монике, молча, но жестоко, что ее присутствие совершенно определенно стало de trop. Театральный был взгляд или нет, но от него Роза расплылась, превратилась в желе. Вдобавок к этому Алек потянулся через стол к ее руке и стал как бы невзначай, но на самом деле намеренно играть с ее пальцами. Каким-то образом он ухитрился придать этой незамысловатой ласке немыслимо эротический вид. Невольно увлеченное этой игрой лицо Розы усилило желаемый эффект. Потерпевшая неудачу в своей попытке оттеснить Розу и интерпретируя сексуальные сигналы именно так, как рассчитывал Алек, Моника поднялась со своего места и ее глаза холодно блеснули.

— A bientot, cheri, — заявила она Алеку, искривив губку, когда он поднялся и удостоил ее формального объятия. Она высокомерно протянула руку Розе. — Au revoir, mademoiselle. Et prenez garde, — и она двинулась к дальнему столику, где ее эскорт средних лет покорно дожидался ее.

— «Prenez garde» означает «будьте осторожны», правда? — спросила Роза, пряча свое смущение за произнесенной с деланым добродушием шуткой. — Этот добрый совет мне дала твоя бывшая пассия?

— Ты охарактеризовала ее очаровательно-старомодно, — ответил Алек ровным голосом. Он казался выбитым из равновесия этой неожиданной встречей, что вовсе не походило на него.

— Она очень красивая, — отважилась заметить Роза, отчаянно стараясь не выглядеть мещанкой.

— Это не главное ее достоинство, — резко возразил Алек. — Я чрезвычайно раздосадован, Роза, из-за этого маленького недоразумения и сожалею, если ты почувствовала себя сейчас уязвленной. Боюсь, что именно это и входило в намерения леди. Пожалуйста, пусть это не испортит тебе вечер. Она нас больше не побеспокоит.

— Почему это может испортить мне вечер? — вспыхнула Роза. — Твои подруги меня не волнуют. — И она отвела взгляд, устыдившись собственной лжи. Алек все еще не отпускал ее руку. Он сжимал ее очень крепко, почти больно, пока она не ответила на его взгляд, который был беспокойным, испытующим, исполненным откровенности и прямоты.

— И поэтому ты бьешь в меня парой тысяч вольт всякий раз, когда я прикасаюсь к тебе? — спросил он с опасной улыбкой. — Что мы закажем?

У нее нет от него никаких секретов, подумала Роза, чувствуя себя по-дурацки. Ее мозг, глаза, а теперь и тело были для него открытой книгой. Что ж, тем лучше, бесшабашно решила она. Это только облегчит ее план, к тому же теперь она с некоторым утешением узнала, что он не был полностью неуязвим к ее чувствам. Впрочем, все это тоже могло произойти из-за Моники. Хотя мог ли тот взгляд, от которого у нее перехватило дух и закружилась голова, быть целиком притворством?

Блюда оказались вычурными и невероятно изысканными. Ни у Розы, ни у Алека не появилось их обычного здорового аппетита, и для компенсации они, кажется, прибегли к слишком большому количеству шампанского. У Алека была крепкая голова, однако по опыту он уже знал, что Роза этим не отличается.

— По-моему, ты рискуешь выпить слишком много, — деликатно предупредил он, положив руку на ее бокал, когда официант подскочил, чтобы наполнить его. — Лучше побольше ешь. Что скажешь насчет губки из патоки с заварным кремом? Может, попросить, чтобы принесли?

Роза слабо улыбнулась. Алек пристально смотрел на нее в течение всего вечера, а она старательно отводила взгляд. Несмотря на свою отчаянную решимость, она пребывала в постоянном страхе, что потеряет самообладание.

— Просто немного кофе, Алек, пожалуйста. И потом, может быть, мы пойдем домой?

— Уже? — безжалостно осведомился он, уставившись на нее. — Я больше времени провожу в закусочной за гамбургерами. — Тем не менее он заказал счет и кофе, а потом заявил обманчиво добродушным тоном: — В чем состоит твоя стратегия, Роза? Ты что, надеешься, что я внезапно потеряю самообладание и наброшусь на тебя?

Все это становится невыносимым, с внутренним стоном подумала Роза, теребя салфетку. Ей следовало бы понимать, что она никогда не сможет одержать верх над Алеком, и она была бы дурой, если бы вообразила, что станет им манипулировать.

— Твоя самонадеянность не перестает удивлять меня, Алек, — возразила она, не замечая, что попалась на удочку. — Неужели ты действительно полагаешь, что ты такой большой подарок для женщин? Просто из-за того, что я не бросаюсь на тебя, как Моника только что, ты решил, что я должна иметь какую-то «стратегию»?

— Давай не будем пускаться в пустые разговоры, Роза. Я всегда предпочитаю честность претензиям. В особенности с тобой. Не хочется, чтобы какой-нибудь пустяк уменьшил то уважение, которое мы испытываем друг к другу, правда? Кстати, почему ты так смущена? Мы ведь не подростки. Или ты чувствуешь себя уютно с мужчиной лишь тогда, когда он твой раб?

Розу покинула ее находчивость. Притворяться было бессмысленно. Он, как обычно, опережал ее на несколько прыжков.

— Ты куда-то меня тащишь, — продолжал он безжалостно, — и я не потерплю этого. Однако в равной степени мне неприятна мысль, что я сделал какие-то ошибочные заключения. Я полагаю, что пора тебе выкладывать, что у тебя на уме, не так ли?

Их взгляды встретились. В отчаянии Роза дерзко посмотрела на него, мечтая, чтобы он прочитал ее мысли и встретил ее на полпути. Внутренне умоляя его, она выдерживала его взгляд, чувствуя, как предательский румянец жарко запылал, сползая вниз по глубокому декольте ее платья. Прошло время, пока ей, наконец, удалось совладать с голосом. Алек, казалось, решил не оставлять ее в покое. Наконец, нервное напряжение придало ей силы, и она сказала:

— Ты прекрасно знаешь, что у меня на уме, ублюдок!

— Это больше походит на ту Розу, которую я знаю, — мучил он ее. — Ты понимаешь, что после этого все будет гораздо сложнее? Тебе известно, что я по-прежнему намерен выгнать тебя вон в конце лета? Мне не нужно никаких сцен.

— Какая девушка сможет устоять против таких условий? — спросила она с вызывающим видом, отступая за свою обычную искренность. Затем встала, оставив кофе нетронутым. — Никаких сцен не будет, — заявила она.

В такси Алек сидел в другом углу, подальше от нее, и обратился к ней лишь один раз, спросив, не холодно ли ей. Яростно дрожа, она заверила его, что ей жарко.

Однако, когда дверь квартиры захлопнулась за ними, он обнял ее сзади за плечи и уткнулся лицом ей в шею. За пару секунд он стащил с нее платье и, отшвырнув прочь пиджак и рубашку, крепко прижал ее к себе, а его руки схватили, словно ловушка, ее груди. Спиной она ощутила, какие жесткие волосы у него на груди. Ее ноги, почти не касались пола, когда он, направляя ее впереди себя, отвел ее в спальню и уложил по диагонали поперек широкой кровати. Она услышала стук сброшенной обуви и слабое жужжание расстегивающейся молнии, а затем его ласковый голос произнес:

— Ты так прекрасна, Роза. — Он произнес эти слова почти печально, вбирая в себя каждый дюйм ее тела. — Ты даже красивее, чем я воображал.

После этого он стал проделывать с ней острые, утонченные вещи. Роза лежала беспомощная, годы запретов слетали с нее, когда она расцветала, забывая про стыд, от его опытных прикосновений. Инстинктивно она обняла его руками, ее ногти невольно впились в твердую плоть его спины, дыханье стало неровным, голова закружилась.

— Не торопись, сладкая моя, — шептал он, — тебе придется пройти еще долгий путь. — И затем, постепенно, когда интенсивность и изобретательность его любовных движений возрастала, Роза поняла, и кровь застучала у нее в ушах, что он не принимал во внимание и не делал скидок, которые он наверняка должен был сделать ради ее девственности.

Она по-дурацки считала само собой разумеющимся, что он догадался о ее невинности. Хуже того, она сама не понимала вполне, насколько невинна она была. Не знающее устали, его тело двигалось более настойчиво, более решительно.

— В чем дело? — пробормотал он в ответ на ее явную неспособность участвовать в игре. — Тебе не нравится? Скажи мне, что тебе нужно, Роза. Я хочу, чтобы тебе было хорошо.

Лихорадочно она поняла, что он совершенно не проник пока еще в глубь ее тела, и она просто не знала, чего он ожидает от нее. Одни лишь бесхитростные инстинкты не помогали ей осмыслить то мудреное, что он, очевидно, намеревался делать. А ведь она отчаянно желала угодить ему, ей хотелось этого больше, чем удовлетворения своего измученного тела. Об обмане тут не могло быть и речи.

— Ты должен помочь мне, Алек, — простонала она, еле слышно, когда он послал еще одну конвульсию чистого желания, которая пронзила ее. — Я никогда не занималась этим прежде. Я… я… не знаю, что нужно делать.

Прошли долгие мгновения, прежде чем ее слова оказались произнесены до конца. Признание сделано, она расслабилась. Он мог лишь испытать восторг от ее признания, подумалось ей. Ее учитель во всем остальном, он должен радоваться, что посвятит ее во все тонкости физической страсти, обучая ее отвечать его мужским потребностям. Она погрузила руки в густые, золотистые волосы на его затылке и затем, внезапно осознав зловещую тишину, с испугом спросила.

— В чем дело, Алек? Я думала, что тебе…

— Роза? — Его голос напрягся. — Что ты пытаешься сказать мне?

— Что я девушка, — ответила она почти нетерпеливо. — Я думала, что ты понял, — повторила она, уже чувствуя панику. — Алек, ты ведь не возражаешь, правда?

— Возражаешь? — Внезапно его тон стал резким. — О, Роза, невинное дитя! — И затем, к ее ужасу, посылая проклятья и все еще задыхаясь, он перекатился на спину и уставился в потолок, пытаясь взять себя в руки. Роза не могла этого выдержать. Пылая от обиды, она услышала свой расстроенный голос.

— Ты что, не хочешь меня?

— Не оскорбляй меня, Роза. Твои глаза что, закрыты, или ты слишком скромная, чтобы посмотреть?

Бесспорная очевидность его вожделения к ней дразнила ее.

— Я не понимаю! — почти выкрикнула она, отчаянно борясь с нараставшей в ней волной истерики. Он очень больно схватил ее за руку.

— Успокойся, — сказал он почти нежно. — Тут нет твоей вины.

«Только не заплакать», яростно приказала она себе. Ее пальцы были зажаты между его пальцами, костяшки побелели.

— Когда ты хочешь, чтобы мы поговорили об этом, сейчас или утром? — наконец, спросил он более ровным голосом. — Или предпочтешь просто ударить меня по лицу очень сильно, чтобы мы никогда больше к этому не возвращались?

Она отдалась во власть своей злости, и это подействовало на нее словно бальзам. Она резко выдернула свою руку и шагнула, шатаясь, в сторону ванной. Слепая от ярости, разочарованная, она схватила его ботинки, которые лежали там, где он их сбросил, и швырнула один за другим ему в голову, но промахнулась, ухитрившись только вдребезги разбить тяжелое зеркало в позолоченной раме, что висело над кроватью. Алек не пошевелился, когда вокруг него разлетелись осколки. Лишь лицо его стало серым как зола.

Роза разразилась слезами и закрылась в ванной. Она думала, что ее стошнит, ярость, раскаяние и разочарование бушевали в ней, постепенно сменяясь, по мере того как она вновь обретала похожую на спокойствие пустоту, холодной хваткой страха. Она разрушила все. Как могла она теперь ехать с ним назад в Бретань?

Сидя на полу, обернутая в махровую простыню, закрыв лицо руками, Роза искренне жалела, что встретила его.