Ураган The Rolling Stones прошел, а мне все еще было трудно привыкнуть к студенческим будням. После 48 часов в компании Мика Джаггера и Брайана Джонса все остальное начинает казаться серым и скучным.

Если честно, мне никогда не хватало энтузиазма в отношении всяких учебников и тетрадок, к большому сожалению моих родителей, которые считали, что это самые важные вещи в жизни, и для них было совершенно недопустимо, чтобы их сын не получил диплом какого-нибудь престижного учебного заведения. История блудного сына была совсем не про семью Ламбленов, и разочаровать родителей из-за своего образования значило нанести им самое тяжелое оскорбление из всех только возможных.

Именно по этой причине несколькими годами ранее мамуля с папулей, доведенные до отчаяния моим безразличием, отправили меня в интернат. Так я в 16 лет познал все радости жизни в комнате лицея Рамбуйе. Однако родители просчитались, потому что именно в этом уважаемом учреждении я познакомился с Жан-Марком Алетти и Рональдом, который позднее стал известен как Ронни Берд. Другими словами, я завел знакомства с двумя парнями, благодаря которым и сделал первые шаги в презренном мире гитар и длинных шевелюр. Мои слишком умные родители сами себя и обхитрили.

Ссылка длилась всего год, после чего я вернулся в лицей Сен-Клу. В очередной раз отличившись блистательным разгильдяйством, я был приговорен к более серьезному наказанию и на следующий год оказался в интернате Колледжа святой Варвары Илиопольской практически заточенным в самом сердце Парижа в его огромных спальных помещениях, не оставлявших ни малейшей надежды на уединенность. Единственным утешением был открывавшийся прямо с моей кровати восхитительный вид на Пантеон, неподалеку от которого обычно кутили все мои приятели. Подобная географическая близость к местам молодежных увеселений максимально усиливала ощущение того, что я сижу в тюряге. В лицее Рамбуйе, по крайней мере, единственным окружением учеников были утки и косули, не вызывавшие таких страданий. А тут праздник жизни проходит всего в паре сотен метров от тебя, но ощущение исключенности из общества в разы сильнее. Вот он — парадокс Колледжа святой Варвары! Даже мой отец, человек строгих взглядов, в конце концов, посчитал приговор излишне жестоким и скостил мне срок до трех месяцев.

Этот эпизод моей жизни прекрасно демонстрирует двойственность натуры моих родителей. Они абсолютно непреклонны в некоторых моментах, особенно когда речь идет о работе, не позволят бить баклуши и заставят добиваться высоких целей. В этом отношении мой отец мог быть особенно суровым. Пользуясь его же словами, не стоило «гадить ему в ботинки». В прошлом он служил в кавалерийских войсках, а затем из любви к автомобилям пошел работать в компанию «Симка», где ждал от других той же железной дисциплины, которая когда-то требовалась от него. Хлыст всегда был у него под рукой, и несколько раз, когда я перегибал палку, он даже принимал меня за свою лошадь. Однако наши родители не были садистами и не слишком препятствовали тому, чтобы мы с сестрой развлекались как хотели.

В конце 1963 года я вернулся в экстернат и, не отказывая себе в развлечениях, возобновил привычные ночные гулянья. Незадолго до этого я получил права и с тех пор время от времени уходил в самоволку, заимствуя мамину «Симка 1000 Абарт», которую предпочитал своему скутеру «Ламбретта». Я гулял с друзьями в Сен-Жермен-де-Пре и жил вполне себе неплохо. Таких машин, как у моей мамы, было всего четыре-пять штук. Иногда мне казалось, что я живу во времена Джеймса Дина, когда машина имела большое символическое значение, и потому выпендриваться перед друзьями мне казалось делом чрезвычайной важности.

Это было время банд. Самой известной, вне всякого сомнения, была банда «Драгстор». Я в свою очередь был членом банды «Ля Мюэтт» — группировки XVI округа Парижа, в которую входили в основном ученики лицея Жансон-де-Сайи, частной школы Сен-Жан-де-Пасси и даже лицея Жана де Лафонтена для девочек. В общем, дети пролетариата.

Музыка сопровождала нашу банду повсюду, и многие из нас впоследствии сделали музыкальную карьеру, а я еще не раз встречал своих друзей юности в профессиональной жизни. Жан-Бернар Эбей будет вести известные радиопрограммы о поп-музыке, Мишель Тэттингер станет телеведущим музыкального шоу «Красная кнопка», Паскаль Бернарден будет известным продюсером, а Борис Бергман, в молодости одевавшийся очень скромно, но с иголочки, напишет немало известных песен, в том числе текст для «Rain and Tears» группы Aphrodite’s Child, а также первые альбомы Алена Башунга.

Кроме группировки «Ля Мюэтт», я состоял в команде с Рональдом, Жан-Марком и Клодом Риги. Мы отлично друг друга дополняли. Благодаря маме Жан-Марка у нас был доступ в «Декка», Рональд и Клод хотели петь, а я хотел продюсировать. Мы даже попробовали использовать наши зарождающиеся таланты на благо Клода и Рональда, взявшего псевдоним Ронни Берда.

Начинали мы со скрипом, потому что сложно было найти во Франции музыкантов, способных дать нам то звучание, которого мы хотели. Во время одной из сессий записи Клода Жан-Марк вышел из себя и разогнал всех музыкантов: «И это, по-вашему, рок-н-ролл? Хватит! Проваливайте!» Жан-Марку повезло, что он был сыном начальницы. Из нас всех только он мог себе позволить подобную наглость.

И все же Ронни удалось выпустить первую пластинку, на которой была записана песня «Adieu à un ami». Название предложил я. Это была адаптация английской песни в память о Бадди Холли, погибшем в авиакатастрофе в 1959 году. Затем были другие песни: «L’amour nous rend fous», «Où va-t-elle?» и «Fais attention», тексты которых нередко писал Клод Риги. Альбом неплохо продавался, и Ронни стал достаточно известным исполнителем йе-йе сцены середины 60-х. А вот Клоду с карьерой вокалиста повезло меньше.

Некоторые из дисков, которые из дисков, которые я сопродюсировал на лейбле «Декка/РКА».

© Архивы Доминика Ламблена

Мой продюсерский контракт приносил сущие гроши, но позволял знакомиться с профессией. В любом случае, это было гораздо увлекательней вступительных экзаменов в Высшую школу коммерции. Да и потом, только благодаря тому что я слонялся по офису «Декка», мне выпал шанс сопровождать The Rolling Stones. Так что я занимался вполне стоящим делом, даже если мой отец и не воспринимал его всерьез, что, впрочем, не отличало его от родителей моих товарищей. Никто из них не видел в нашем увлечении каких бы то ни было перспектив. Все считали его мальчишеской забавой и относились к нему кто более, а кто менее благосклонно. Чем бы дети ни тешились, это ненадолго, а потом они станут врачами, адвокатами или госслужащими. Кажется, такова наша судьба — детей, родившихся в благополучных семьях.

Банды в большинстве своем состояли из мальчишек и девчонок из обеспеченных семей. Они одевались по последней моде и слушали рок-н-ролл или ритм-н-блюз. Никакого соперничества между бандами не было, и разделялись они исключительно по географическому признаку. В остальном все были примерно одинаковыми. Банды не ставили себе целью сворачивать друг другу шеи. Нет, нам, как людям благовоспитанным, и без того было чем заняться. Были группировки и более скромных масштабов. Самой известной из них была «Ля Трините» («Троица»), в ряды которой входили сразу три будущие звезды: Джонни Холлидей, Жак Дютрон и Эдди Митчелл, который был родом из белльвильских развалин. Объекты и их увлечения, во всяком случае, были точно такими же, как у нас: девочки и музыка. Разве что шмотки они носили менее броские.

Фактор одежды неожиданно стал играть роль при входе в различные заведения, и обладателям поношенных курток или курток из искусственной кожи в некоторые места вход был заказан. Если это были не The Rolling Stones, конечно. Времена китайского прет-а-порте, когда любой желающий за небольшие деньги может сойти за богача, были еще далеко. Мы жили во времена, когда о материальном положении человека можно было судить по его костюму и ботинкам.

Что касается меня, в этом отношении я был упакован по полной. Одной из вещей, к которым мои родители относились благосклонно, были путешествия, и именно из поездок в Англию и США я и привозил все то, что позволяло мне строить из себя помесь лондонского денди и рокера. Тогда существовала целая субкультура «модов», одевавшаяся подобно участникам группы The Who. Помимо ботинок челси, я также был счастливым обладателем разных курток и рубашек от лондонской фирмы Mr Fish и DeVoss из Лос-Анджелеса, не говоря уже о костюмах, сшитых на заказ на улице Нотр-Дам-де-Назарет братьями Кресси, которые в скором времени создали дом Renoma, где можно было приобрести всё, что столица Франции предлагала вниманию модных пижонов.

Эти детали могут показаться незначительными, но на самом деле выглядеть модно было жизненно важно, и никому не приходило в голову щеголять ирокезом или джинсами, висящими где-то ниже трусов, выдавая в своем обладателе человека, который ищет нежности от обитателей американских тюрем. Удивительно, как это популярно у молодежи XXI века. Каким бы ни было поверхностным мое поколение, мы, по крайней мере, и через 30 лет сможем посмотреть фотографии молодости, не краснея от стыда.

Итак, моя одежда, вызывающая завистливые взгляды, и мое известное окружение стали моим пропуском в мир парижских вечеринок. Помимо заведения Кастеля, где я был как у себя дома, центром этого мира являлась улица Сен-Бенуа. Среди прочих мест там находился бывший джаз-клуб «Бильбоке», созданный Борисом Вианом в 40-х годах, а ныне превратившийся в ночной клуб, где электрогитара звучала чаще трубы, но место сохранило свою волшебную атмосферу. Там нередко можно было встретить поп-звезд, заехавших в Париж. Как-то раз в царившей там суматохе я даже смог пообщаться с барабанщиком Beach Boys Деннисом Уилсоном. Подобные заведения были созданы для элиты, и границы между знаменитостями и никому не известными людьми здесь отсутствовали. Наличие или отсутствие твоего лица на обложке какого-нибудь альбома или киноафиши здесь никого не волновало.

Присутствие известных музыкантов не могло оставить безразличной мою подругу Зузу. Мы довольно долго вращались в одних и тех же кругах и в конце концов прониклись друг к другу симпатией. Зузу была одной из моделей Катрин Арле, чуть позже воспетых Дютроном. Она также пробовалась на роли в кино и постепенно обретала известность в парижском андеграунде под прозвищем «Твистующая Зузу».

Надо признать, она обладала одним преимуществом, которого мне очень не хватало для того, чтобы привлекать внимание наших англосаксонских кумиров: недоступной, коварной красотой, которая неизбежно вызывала всеобщее вожделение. Она была до ужаса соблазнительна, но наши отношения никогда не переходили за исключительно дружеские рамки, и я ни разу не пытался это изменить. Просто от Зузу у меня не бегали мурашки, и все, такое бывает. И потом, если бы я стремился к другим отношениям с ней, то пришлось бы столкнуться с жесточайшей конкуренцией.

Вот, например, когда мы познакомились, она была в отношениях с моим приятелем Мишелем Тэттингером, наследником фамильной империи по производству шампанского. Ради него Зузу ушла от Жан-Поля Гуда. Бедняге Мишелю не стоило поддаваться чарам столь ветреной девицы… Ведь больше всего ей нравились английские рокеры, в чем он довольно быстро убедился. Если бы когда-нибудь мне вздумалось приударить за Зузу, я бы вспомнил, как Мишель бродит по улице Сен-Бенуа, подобно неупокоенной душе, и сразу бы передумал. Общаясь со столь яркими представителями своего вида, лучше держать некоторую дистанцию и помнить, что, ввязываясь в приключения, рискуешь ослепнуть. Тем не менее слабость Зузу к известным британским ловеласам играла мне на руку. Ее изящество открывало все двери, а мне лишь надо было крутиться где-нибудь поблизости, чтобы этим пользоваться.

Так, в преддверии нового 1965 года я проскочил в приоткрытую ей дверь и оказался в списках приглашенных на рождественский ужин знаменитой программы о поп-музыке «Ready, Steady, Go!» на английском телевидении. Зузу туда пригласил пианист группы The Animals Алан Прайс, а она вежливо предложила мне сопровождать ее на этом мероприятии в Лондоне.

На ужине собрались все знаменитости того времени: The Beatles, The Kinks, The Dave Clark Five, Manfred Man… И, конечно же, мои новые приятели The Rolling Stones. Я зашел к ним в ложу поздороваться, но за два дня в Париже мы не успели сблизиться настолько, чтобы провести весь вечер вместе. Будет в моей жизни и такое, но позже. А пока я находился в компании Зузу и The Animals, и вечер закончился у них. Мне представилась возможность еще до выпуска услышать их новый сингл «Don’t Let Me Be Misunderstood» — адаптацию песни Нины Симон, ставшую одной из известнейших композиций 60-х.

В дальнейшем Зузу пополнит свою, если можно так выразиться, коллекцию ухажеров из числа британской рок-аристократии такими именами, как Пол Маккартни, Дэйв Дейвис и Брайан Джонс. Будут в истории ее отношений и мрачные страницы, но она сумеет их перелистнуть, и это самое главное.

Из всех этих развлечений я сделал один вывод: помимо того пути, на который меня наставляли родители, определенно существовал и другой, гораздо более увлекательный. Черно-белому миру я предпочитал разноцветный: воскресному ужину в семье — вечера в компании красивых девушек, музыку и интересных собеседников, скромной жизни — захватывающую. И скорое возвращение The Rolling Stones пришлось как нельзя кстати.