ГЛАВА ПЕРВАЯ

Трэйс в душе не мог не согласиться с Каструни : на своем недолгом веку путешествовал он крайне мало. Ну разве что пару раз бывал в Кале и Булони, куда ходило судно-паром на воздушной подушке. Но это никоим образом не подготовило его к тому, что происходило сейчас. Проблема заключалась в том (стыдно признаться!), что это был всего второй воздушный перелет в его жизни.

Первый раз он летал в Германию семь лет назад, еще до того как стал профессиональным вором: отвратительно проведенная неделя в Ганновере с прыщавой девчонкой-подростком — ‘’знакомство по переписке.’’ Но за истекшее с той поры время многое очень изменилось.

Прежде всего, его поразили размеры самолета, а также ощущение того, что он, кажется, испытывает настоящий душевный подъем — как ребенок, получивший новую игрушку. Поэтому он чувствовал себя довольно глупо, и, пожалуй, первый раз в жизни им овладело нечто вроде застенчивости.

Стоявший неподалеку от здания аэропорта самолет выглядел довольно внушительно; тем не менее, Трэйс подумал, что в салоне будет тесно, поскольку в брюхе лайнера исчезло уже просто неимоверное количество движущихся перед ним в очереди на посадку людей. Но когда он, пройдя через посадочный туннель (кстати, тоже до сих пор не виданная им штука — куда же, черт возьми, подевались те огромные самоходные трапы?), чуть замешкался у входа в пассажирский салон, тот показался ему похожим на зал небольшого кинотеатра. Неужели все это очень скоро окажется на огромной высоте, устремившись на восток со скоростью более пятисот миль в час?!

Затем у него возникли проблемы с ремнем, и пришлось даже обратиться к стюардессе. Что же до спасательного жилета — о нем была прочитана самая настоящая лекция — тут вообще говорить нечего… Трэйсу оставалось лишь надеяться, что самолет все же благополучно долетит до Родоса. Если нет — в таком случае, он, скорее всего, станет одной из первых жертв.

Начало путешествия не вызвало особых эмоций: взлет прошел не так гладко, как он ожидал, так называемый «завтрак» отдавал пластмассой, да и виски, которое разносила стюардесса, имело какой-то странный привкус. Но немного позже, как бы в утешение, его взору предстали восхитительные виды Альп, над которыми в вышине проплывал их самолет, а потом — фантастическое зрелище: крошечные бирюзово-золотисто-лазурно-перламутровые островки у побережья Греции, в Эгейском море. Наконец вот в поле его зрения появились Спорады, а за ними — Родос.

Затем последовала посадка (прошедшая куда лучше, чем взлет), и почти четырехчасовой полет был позади. Трэйсу оставалось только удивляться, как быстро пролетело время. Выйдя из самолета, он тут же оказался под палящими лучами ослепительно жаркого солнца, а в лицо ему дохнуло горячим ветром. Трэйс недовольно сморщился, но потом пожал плечами: что ж, ведь за этим он сюда и отправился, разве нет? Ну, разумеется, кроме всего прочего…

Никакого туннеля здесь не было, и пассажиры, спускаясь по металлическим ступенькам, оказывались прямо на потрескавшемся бетоне взлетно-посадочной полосы, да и здание аэропорта выглядело куда менее внушительно, чем в Лондоне. Истекающие потом, в мокрых форменных рубашках, таможенники тупо глядели в документы, скорее всего, не будучи в состоянии прочитать, что в них написано, но, тем не менее, штампы они ставили исправно. А за барьером:

— Карпатос! — кричала пухленькая мордастенькая девица в бермудах, держа над головой соответствующую табличку. Ее голос полностью перекрывал все остальные шумы и голоса прибывших пассажиров. — Кто на Карпатос — ко мне!

«К ноге! — подумал Трэйс. — Сидеть! Служи! ХОРОШАЯ собачка!» Только этого не хватало… Он был совершенно не расположен позволять кому-то помыкать собой. Иначе давно записался бы во французский Иностранный Легион — или отправился бы в летний скаутский лагерь в Торбей! Тем не менее, перекинув пиджак через чемодан и чувствуя, как рубашка липнет к спине, он направился к голосистой девице.

Возле нее уже стояли трое, опередившие его: двое мужчин и девушка. Он уже видел их и в Гатвике, и в самолете — но тогда его больше занимало происходящее вокруг. Да и потом они были просто тремя из его многочисленных попутчиков, хотя, по правде говоря, девушка привлекала его взгляд не раз и не два. Теперь же он принялся рассматривать их гораздо внимательнее и пришел к выводу, что все трое путешествуют порознь. Во всяком случае, девушка ни с одним из мужчин знакома вроде бы не была. Рыжеволосая, с зелеными миндалевидными глазами, тоненькая, изящная, ростом примерно пять футов шесть дюймов. Ей очень шли голубые джинсы и легкая голубая рубашка с короткими рукавами, в расстегнутом вороте которой угадывалось начало ложбинки между неплохими и, очевидно, не стесненными бюстгальтером грудями. Кожа довольно смуглая, а во внешности чувствовалось что-то восточное, скорее, арабское. От нее веяло какой-то таинственностью; Трэйс еще не встречал подобных женщин.

И она тоже собиралась на Карпатос.

Впрочем, как и двое мужчин. Один из них — лысоватый, худой как жердь — дорогая одежда как будто готова упасть к ногам при первом же выдохе, выглядел лет на тридцать. Типично американский акцент и выговор немного в нос сразу напомнили Трэйсу слышанную им когда-то шутку, которая (как он понимал) передавала речь обитателей нью-йоркского района Бронкс:

"Тйиццать кьясных псичек

На жойдочке пйисели,

Чийикают, войкуют,

А чейвячков всех съели"

В обычное время акцент вроде этого показался бы ему очень милым и приятным, но только не сейчас и не из уст этого типа.

Второй, невысокий и полный, с бульдожьим лицом, страдал одышкой и отличался крайней медлительностью движений. Он сразу напомнил Трэйсу Сиднея Гринстрита из старых черно-белых «крутых» гангстерских фильмов. У него были черные, неопрятные, пересыпанные перхотью волосы. Из нагрудного кармана на три четверти высовывался шелковый носовой платок. Он носил коротковатые, в обтяжку брюки, а также чересчур маленькие для такого грузного тела ботинки.

Пока Трэйс разглядывал незнакомцев, подсознательно запоминая их облик, девица из турагентства вычеркнула их имена из приколотого к табличке списка. Имен их Трэйс не расслышал, зато когда настала очередь назвать себя девушке, он весь превратился в слух. Оказалось, ее зовут мисс Амира Гальбштейн. Немка, что ли? Приглядевшись к ней повнимательнее, он заметил, что нос ее, пожалуй, чуточку великоват и имеет горбинку, почти как у него. Может, еврейка? Трудно сказать.

Настала его очередь. Он промямлил свое имя и увидел, как его пересекает жирная черта.

— Значит, всего четверо, — улыбнулась девица. — Для вас забронированы места вон в том автобусе до Линдоса, — и она указала туда, где в ожидании туристов стояли несколько автобусов. — Мы высадим вас в Родосе у нашего отеля для транзитников, где вы и переночуете. Отель довольно скромный, хотя и очень уютный — вам предстоит провести там всего одну ночь.

— А завтра утром? — спросила Амира Гальбштейн. У нее был нежный, чуть хрипловатый голос — КАК ПУШОК НА СПЕЛОМ ПЕРСИКЕ, такое сравнение пришло в голову Трэйсу.

— Завтра вас разбудят в 7. 00, — ответила девушка-агент. — Если хотите, закажите завтрак в отеле. Что касается транспорта, то можете нанять машину сами, но дешевле — и удобнее нанять одно такси до аэропорта на всех. В общем, как хотите, главное, чтобы вы были здесь в аэропорту к 8. 15, О'кей? Что же касается сегодняшнего вечера, то вы наверняка найдете Родос замечательным и очень гостеприимным городом. Если кто-то из вас уже бывал здесь, то и сам это знает. А если нет… что ж, тогда лучше заранее не рассказывать. Теперь, с вашего разрешения, я вас покидаю. — И она вместе со своей доской отправилась дальше, взывая: — Линдос! Кто на Линдос — ко мне, пожалуйста. Ко мне!

После недолгого колебания, едва обменявшись взглядами, мужчины подхватили свои чемоданы и двинулись к стеклянным дверям зала ожидания — вместе? У девушки оказалось три небольших чемоданчика и, похоже, в одиночку ей было с ними не справиться. Трэйс сказал:

— Позвольте вам помочь, — и даже сам удивился тому, как сдавленно прозвучали эти слова. Тем не менее, его предложение помочь было внезапным и искренним, а не просто попыткой завести знакомство.

— Да, большое спасибо. — Она взглянула на него. — Но я заметила, вы прихрамываете, мистер Трэйс, и…

— Ничего страшного, — тут же отозвался он. — Сущая ерунда. Должно быть, просто затекли ноги — ведь столько пришлось тут простоять.

Неужели он прихрамывал? У, проклятая левая, чертова «смешная» нога! Но откуда же девушке известно его имя? Ну да, конечно же из списка! Но тогда не исключено, что она интересуется им так же, как он — ей. Пока, кажется, дела обстояли совсем неплохо.

Он поднял ее третий чемоданчик (тут же обнаружив, что он легок, как перышко) и пошел впереди нее к автобусу с табличкой «Линдос» на дверной ручке. В автобусе уже сидело довольно много вполне приличных с виду и очень оживленных туристов. В основном англичане, прилетевшие тем же рейсом, что и Трэйс, но было здесь и несколько немцев, скандинавов и даже одна французская пара. Трэйс дождался, пока водитель не засунет все четыре чемодана в багажное отделение , затем обернулся к девушке. Но ее нигде не было видно…

Люди все еще подходили и садились, и Трэйс решил, что самым мудрым было бы тоже зайти в автобус и занять для нее место. Но эта идея оказалась практически неосуществимой: все двойные сиденья уже заняли пассажиры, уложив ручную кладь рядом с собой. Двое мужчин, направлявшихся на Карпатос, сидели в дальнем конце салона по разные стороны от прохода, прилипнув носами к окнам. На стоявшего у входа и оглядывавшего салон Трэйса они не обратили ни малейшего внимания. В конце концов он уселся прямо позади водителя рядом с небольшой хрупкой женщиной средних лет, улыбнувшейся ему, когда он садился.

Но где же Амира Гальбштейн?

— Она вернулась в зал ожидания, — вдруг сообщила соседка, коснувшись его руки.

— Что? Как? Правда? (Неужели его интерес был так заметен?)

— Да-да. Я имею в виду ту симпатичную девушку. Вы вместе?

— Эээ… нет, я просто помогал ей донести вещи, вот и все.

Трэйс привстал и сквозь пыльное стекло окна бросил взгляд на зал прибытия.

Водитель вернулся в автобус, уселся в свое кресло и завел двигатель, и тут как раз девушка выскочила из дверей аэропорта, с блоком греческих сигарет в руке. Так вот зачем она уходила: купить курева.

Когда девушка поднялась по ступенькам в автобус, Трэйс улыбнулся ей, но она как будто не обратила на него внимания, прошла мимо и уселась рядом с дородным немцем где-то в середине салона.

"Ах так! Ну и ладно! " — подумал Трэйс. Вот только он подозревал, что на самом деле так легко не сдастся.

Путь до Родоса занял минут двадцать и прошел совершенно без приключений.

Трэйса пейзаж за окном оставил совершенно равнодушным. Похоже, на острове велось большое строительство: дома для сдачи в аренду отдыхающим — уродливые бетонные клетушки в современном стиле. Местные жители на первый взгляд казались довольно неряшливыми ребятами, в основном они предпочитали темные тона: черные рубашки и брюки, черные кружевные шали и юбки. Что же до туристов — так эти были везде, в цветастых шортах и футболках с короткими рукавами, загорелые, порой до полной черноты.

Но когда автобус оказался на улицах городка, он начал замечать тут и там массивные стены, мавританские постройки и минареты, и ему сразу стало веселее. Он знал, что у Родоса богатая история, и действительно , ощущение древности этих мест мало-помалу овладевало им даже сквозь окна автобуса. Современный бетон вскоре был забыт, не смог устоять перед лицом неодобрительно взиравших на него древних камней и возвышавшихся над ним укреплений крестоносцев.

Трэйс очень скоро впал в какую-то сонливую задумчивость — прерванную лишь остановкой автобуса у отеля, что располагался на узкой улочке неподалеку от доков.

Первой салон покинула щекастая девица из агентства и принялась направлять следовавших за ней туристов ко входу в отель. «Довольно скромный», — так отозвалась она о нем в аэропорту, и теперь Трэйс понял почему. В Англии такой отель заслужил бы разве что пары звездочек . Но, тем не менее, в номере оказался душ и огромная кровать, а окна были закрыты ставнями, пропускавшими внутрь свежий ветерок с моря. К тому же, ему все равно предстояло провести здесь всего лишь одну ночь.

Да и какого черта! — судя по буклетам, даже это было сущей роскошью по сравнению с тем, что, по всей видимости, ожидало его на Карпатосе.

Он принял душ, надел свежую белую рубашку, старые джинсы, сандалии и направился в бар отеля. Бар был закрыт — во всяком случае, никого из обслуживающего персонала Трэйс там не обнаружил.

— Дерьмо! — пробормотал Трэйс, разворачиваясь на каблуках и уже собираясь выйти на улицу, чтобы найти какой-нибудь тихий бар в городе.

Вот только… перед ним стояла Амира Гальбштейн. При виде девушки Трэйс застыл как вкопанный. Он взглянул на нее, потом перевел глаза на пустующий бар, потом — снова на нее. Оставалось только надеяться, что она не слышала его высказывания.

Она прошла мимо него в бар и с улыбкой поинтересовалась:

— Хотите выпить? Лично я бы перед едой — с удовольствием. Мне говорили, что в городе множество отличных таверн.

— Боюсь, выпить не получится, — с сожалением ответил Трэйс. — Во всяком случае, здесь. Никого нет — ни официантов, ни бармена.

Она весело рассмеялась, и ее смех показался Трэйсу удивительно приятным.

— А зачем нам бармен? Греки на редкость понятливый народ, мистер Трэйс.

— Вот как?

— Поверьте. Сейчас вы в этом сами убедитесь. — Она зашла за стойку и вытащила из-под нее стаканы. — Вам…

— Виски, пожалуйста, и немного льда — если он, конечно, есть. А вам не кажется, что это будет немного невежливо?

Снова рассмеявшись своим очаровательным смехом, она приготовила напитки, уселась на высокий табурет и, опершись подбородком на сложенные руки, уставилась на Трэйса.

— Невежливо? Ничуть. Я уже спускалась сюда чуть раньше и переговорила с одним из служащих отеля. Он сказал, что если мне что-нибудь понадобится…

Трэйс понимающе кивнул и с удовольствием отхлебнул из стакана.

— Вот что значит хорошенькое личико и симпатичная фигурка, да?

— Дело вовсе не в этом, — холодно ответила она. — Просто, как я уже сказала, они понятливые люди, вот и все. И к тому же очень гостеприимные.

Она явно привыкла к комплиментам: замечание Трэйса по поводу ее внешности прошло практически незамеченным и как будто совершенно не произвело на нее впечатления. Значит, отныне следует этого избегать.

— А где вы собирались есть? — спросил он.

— О, да где угодно. Греческий салат, стакан рецины — этого вполне достаточно. Но мне еще хотелось бы пройтись. Думаю, прогуляться по Старому Городу. Говорят, там полным-полно привидений. Сами понимаете: здесь повсюду романтика, волшебство и история.

Он кивнул.

— Я почувствовал это еще в автобусе. Так, значит, мы оба здесь впервые?

— На Родосе? Да. Я бывала на других греческих островах, но на Родосе в первый раз. И на Карпатосе тоже до сих пор не была.

— Мисс Гальбштейн, должен предупредить вас, что по-гречески я говорить не умею, — начал Трэйс, — да и вообще почти ничего не знаю ни о Греции, ни об островах, но…

— … мы как-нибудь справимся, — перебила она, снова улыбнувшись. — Насколько я понимаю, вы не прочь отправиться вместе со мной?

— Ну, поскольку мы оба здесь впервые… — Он не договорил.

— Ладно, значит, решено, — пожала плечами девушка. — Может, тогда сначала выпьем еще по одной?

— Нет, — покачал головой Тэйс, которому даже не верилось, насколько все оказалось просто. — То есть, мне кажется, что не стоит. Во всяком случае, не здесь. Но когда мы найдем местечко, где можно поесть, если захотите, то можете познакомить меня и с рециной.

— Тогда, может быть, нам сначала познакомиться друг с другом, — ответила она. — Меня зовут…

— Амира, — продолжил он за нее. Настала его очередь улыбнуться. — Я и так знаю ваше имя, хотя и не представляю, кто вы.

Улыбка так и не исчезла с ее соблазнительных губ, но ему показалось, что ее глаза чуточку прищурились.

— Кто я? Чем я занимаюсь? Наверное, я не совсем правильно вас…

— Нет, я имею в виду вашу национальность. Хоть вы и сели на самолет в Англии, но, сдается мне, вы не англичанка.

— Нет, родом я из Израиля, но училась в Англии. Вот видите, как все сложно! Ничего, я могу рассказать вам о себе и потом, а вот как насчет вас, мистер Трэйс?

— Прошу вас, называйте меня просто Чарли, — тут же отозвался он.

— Чарльз?

— Нет, просто Чарли — во всяком случае для друзей.

— Отлично, можно считать, познакомились.

Они вышли из бара и, миновав стойку портье, через некоторое время оказались на оживленной улице.

Амира тут же смело взяла Трэйса за руку, что слегка удивило его, но она как будто ничего не заметила.

— Куда? — спросил он.

— Ну, если мы отправимся вдоль набережной, то потом хотя бы найдем дорогу домой, — рассудительно заметила она. — Давайте сначала вырвемся из этой суеты, а потом пойдем спокойно и рано или поздно обязательно наткнемся на какую-нибудь тихую небольшую таверну.

Меньше чем через десять минут они добрались до маленького рынка, прошли мимо лотков, заваленных фруктами и овощами — которые, как обратил внимание Трэйс, были не особенно высокого качества, за исключением, пожалуй, картофеля да огромных и блестящих дынь. Обращали на себя внимание яркие поделки из якобы «кораллов» и кружева, которые пожилые гречанки плели прямо здесь. Небольшие забегаловки, кольцом окружавшие рынок, источали аппетитнейшие запахи баранины со специями и запеченных на углях кур.

Трэйс был вполне готов перекусить прямо на рынке, в отличие от своей спутницы. По-прежнему держа его за руку и практически таща за собой, она влекла Трэйса куда-то дальше по узким, извилистым улочкам, застроенным по обеим сторонам высокими, давно нуждавшимися в реставрации домами. Нового кругом явно становилось все меньше, а старого — все больше. Амира оказалась совершенно права: романтика и предания веков здесь удивительным образом переплетались и буквально подавляли человека. Когда она наконец замедлила шаги и Трэйс пошел рядом с ней, у них совершенно пропало желание говорить, а больше хотелось просто впитать в себя хоть частичку окружавшей их ауры безвременья.

Попадавшиеся им по пути узкие аллейки были залиты бетоном, невидимые стоки журчали где-то под ногами. Вдоль аккуратно мощенных камнем улочек тянулись старинные канавы или стоки, в которые через небольшие отверстия, похожие на мышиные норки, во время дождей стекала вода с крыш высившихся по обе стороны старых домов. Это были самые обыкновенные водоводы, а не сточные канавы. Трэйс не представлял, как здесь обстоит дело с канализацией, но, судя по всему, она здесь имелась, и притом вполне современная. Там, где улицы были запружены народом или становились слишком запутанными, завиваясь между древними каменными арками и высокими стенами, можно было бы ожидать естественных запахов человеческой жизни, но они, как это ни удивительно, даже в таких местах практически отсутствовали. Очевидно, греки уже давным-давно нашли решение этой проблемы. Трэйс не преминул сказать об этом Амире.

— И не только греки, — ответила она, — хотя, конечно, они жили здесь с с античных времен и по сию пору. Такое даже трудно себе представить, да?

И тем не менее, под всеми этими слоями щебня, мусора и цемента итальянцы обнаружили храмы Зевса, Афины Паллады и Аполлона. Считается, что первыми здесь — еще три с половиной тысячи лет назад — поселились выходцы с Крита, за ними — микенцы с Пелопоннеса. Вполне возможно, что со временем эти два народа слились. Во всяком случае те, кого мы знаем как микенцев, принадлежат к той же самой породе людей, что и воинственные ахейцы. При них Родос процветал как никогда, во всяком случае так утверждает Гомер, а вслед за ним и Пиндар. По их словам, родосцев очень любил Зевс. А взять их легенды: вы, например, знаете, что именно отсюда со своими воинами на девяти кораблях отправился в поход против Трои Тлептолем?

Трэйс слушал ее с восхищением — более того, даже немного растерялся. Он не слишком хорошо знал историю — ни античную, ни какую-либо другую. Но до чего же все-таки удивительный у нее голос: как будто с губ ее мягкими толчками срываются крошечные облачка золотистой пыли. И ему было совершенно ясно, что восхищение его вызвано не только незнакомыми историческими фактами.

— А еще землетрясения, — продолжала она. — Родосу они всегда причиняли значительный ущерб. Во время одного из них рухнул знаменитый Колосс Родосский. И все это за сотни лет до появления первых христиан. В 269 году сюда вторглись готты, но к началу седьмого века островом уже полностью владели персы. Через триста лет им на смену пришли сарацины, которые взяли да и продали поверженного Колосса на металлолом! Вы только подумайте — обломки статуи пролежали на суше и в воде более восьми веков! А еще через сто пятьдесят лет сюда нагрянул Гарун-аль-Рашид со своими турками-сельджуками. — Она вдруг неожиданно для Трэйса остановилась на пересечении аллей, так, что ему тоже волей-неволей пришлось остановиться. — Да, так сюда пришли турки! Кстати, а вам известно, что отсюда, где мы сейчас стоим, до Турции всего двадцать миль?

Надо же, какая умница, да еще и стоит совсем близко!.. Трэйс не смог удержаться от искушения, притянул ее к себе и поцеловал. Она вырвалась, казалось, даже не обратив внимания на его поцелуй, и снова устремилась вперед, таща его за собой.

В аллейках, которыми они шли, было довольно пустынно. Лишь время от времени на перекрестках попадались случайные туристы, глазевшие на старые арки или изучавшие карты и путеводители.

— Чарли, — вдруг через плечо заметила Амира, — вы совсем меня не слушаете.

— Ну что вы, конечно же, слушаю! — с негодованием отозвался он.

— Вы уверены?

— Еще бы! Греки, турки, ахейцы и все такое прочее. Храмы Зевса, Аполлона и разных там…

В ответ Амира лишь вздохнула и вскоре нырнула в невысокую дверь крохотной, полутемной таверны. Они уже проходили мимо нескольких ей подобных, но эта, похоже, наконец ее удовлетворила. Вывеска над дверью гласила: "Ресторант «Теос», равно изобиловало ошибками и поданное им меню — во всяком случае на взгляд Трэйса:

Скушные Салады!

Игначьи Катлетты!

Фаршивые Памадры!

И:

Красная кусака.. ?

Амира, наблюдая за изучавшим меню Трэйсом, рассмеялась, а затем стала переводить:

— Вкусные салаты, котлеты из ягненка, фаршированные помидоры и красная закуска. Закуска — это рыба, причем просто превосходная!

Они взяли себе по небольшой порции греческого салата: шинкованная капуста, украшенная помидорами, несколькими черными оливками, посыпанная накрошенной брынзой. Все это было обильно сдобрено оливковым маслом и винным уксусом. Трэйс, разумеется, и раньше пробовал нечто подобное в греческих ресторанах в Лондоне, но это…

— Действительно, объедение! — сказал он, очищая тарелку корочкой темного хлеба. — И рецина просто восхитительна. А ведь дома, в Лондоне, чтобы съесть такое мне надо бы было ой как проголодаться!

— Греческая пища, — сообщила она, — в значительно большей степени, чем какая-либо другая соответствует местным условиям. Понимаете, что я хочу сказать? Она более ПОДХОДЯЩАЯ, чем даже спагетти в Италии. Например, я ела осьминога и кальмара в Фамагусте, но ни за что не взяла бы в рот ни того, ни другого в Генуе — а ведь итальянцы считаются знатоками своего дела!

— Расскажите мне еще о Родосе, — попросил Трэйс. Он заказал вторую бутылочку рецины, поскольку они были небольшими, да и напиток не казался таким уж смертельным.

— Значит вам все-таки было интересно! — воскликнула она.

— Ну еще бы, конечно! (Хотя, на самом деле, больше всего ему нравилось слушать ее голос.)

— Здесь в свое время побывал даже ваш Ричард Львиное Сердце, — начала она. — Он нанимал родосский флот для своего крестового похода. Затем, в начале двенадцатого века появились византийцы. И пятьдесят лет спустя остров все еще оставался византийским, хотя его полностью контролировали генуэзские адмиралы. В 1306 году они продали его иерусалимским рыцарям-иоаннитам. А после этого… в 1480 году остров осадили турки, а сорок лет спустя Сулейман Великолепный наконец захватил его, и после этого турки правили на острове почти четыреста лет. Между 1912 и 1945 годами здесь была итальянская территория, но в 1947 остров наконец снова отошел Греции.

— Ну и история… — вздохнул Трэйс.

— Вот именно! Хотите сигарету? — Она протянула ему пачку купленных еще в аэропорту греческих.

— Вообще-то я курю редко, — сказал Трэйс, — но сейчас, пожалуй, одну выкурю с удовольствием. Спасибо.

Они выкурили по сигарете и допили горьковатое тягучее вино. Пришло время возвращаться в отель.

На обратном пути она уже не держала Трэйса за руку, почти всю дорогу молчала и вообще казалась какой-то ушедшей в себя. Он решил, что разговор хоть немного поднимет ей настроение и произнес:

— А ведь я так ничего о вас и не знаю.

— Мой отец был немецким евреем, — ответила она. — Я хочу сказать, был и есть, если вы понимаете, что я имею в виду, только живет не в Германии. Мать — швейцарская еврейка. Во время войны отцу удалось перебраться через границу, и в Люцерне он познакомился с матерью. Перед концом войны они поженились, а в 1950 году переехали жить в Тель-Авив. Особых трудностей им испытывать не пришлось, поскольку у обоих были деньги. В принципе, они и вообще поначалу не собирались заводить семью, но я все-таки родилась. Это было в 1955 году. Мать два года назад умерла, а отец по-прежнему живет в Израиле. Сейчас он уже вышел на пенсию, но неофициально — можно сказать, что это его хобби — как бы присматривает за местами археологических раскопок в районе Тиверии и Эль-Хаммы.

Но у Израиля тоже всегда были проблемы. С некоторыми из них отец мирился, но, предвидя появление новых, отправил меня учиться за границу. Мало-помалу я приобрела вкус к путешествиям, знакомствам с разными людьми. Такая моя жизнь устраивает и меня и моего отца. Он очень меня любит, но предпочитает, чтобы я побольше находилась в безопасности, за пределами Израиля, понимаете? Время от времени я навещаю отца, как например, собираюсь сейчас, после отдыха на Карпатосе, но в основном живу в Ричмонде, в Лондоне. В принципе, этот дом принадлежит папе, а я лишь слежу за ним на случай, если отцу вдруг понадобится убежище.

— А вы… вы сами по себе? То есть, вы все еще не замужем?

— Приятели, конечно, у меня были, но ничего серьезного. Во всяком случае, ничего длительного.

— Прямо как у меня, — заметил Трэйс.

— Да неужели? — удивилась она. — Что ж, у нас впереди уйма времени — у нас обоих. — Сказав это, она снова замолчала и, казалось, еще больше замкнулась в себе.

— А как насчет сегодняшнего вечера? — поинтересовался Трэйс.

Она удивленно подняла брови.

— Что вы имеете в виду?

— Я хотел спросить, какие у вас планы на вечер? Думаю, его можно очень неплохо провести вместе. Здесь наверняка полно ночных клубов, дискотек и всякого такого. Не исключено даже, что где-нибудь имеется и казино.

Она одарила его мимолетной и даже, как ему показалось, печальной улыбкой.

— Нет, Чарли, я не играю. Согласитесь, жизнь и так достаточно азартная игра? А насчет ночных клубов и прочего, так просто не хочется. Ведь я прилетела сюда именно намереваясь хоть немного побыть в тишине и покое. К тому же, завтра нам рано вставать. Лично я предпочла бы выспаться. Вы знаете, что на Карпатос мы полетим не в современном самолете?

— То есть как это?

— Правда, правда. Это скорее похоже на летающую кроличью клетку! Впрочем, завтра сами увидите.

Остаток пути они почти не разговаривали, а лишь несколько раз обменялись ничего не значащими фразами. Оказавшись в отеле, Амира сразу поднялась к себе в номер, а Трэйс снова вышел на улицу. В общем-то, он изрядно устал, но сомневался, что сможет заснуть. Пока еще нет. Сначала он должен хоть частично пережечь излишнее возбуждение. Сексуальное? Возможно…

К тому же, на обратном пути случилось нечто очень странное и Трэйс все никак не мог выкинуть это происшествие из головы. Оно относилось к разряду таких, которые даже частично осмыслить удается лишь через некоторое время, а окончательно понять — гораздо позже и по здравом размышлении.

В районе доков, когда они проходили мимо старой гречанки, сидевшей за столиком с разложенными на нем кружевами, Амира остановилась и взяла тонкую кружевную салфетку, чтобы полюбоваться искусной работой. Старуха тут же вскочила, подняла свое кружево — продемонстрировать его качество на фоне голубого неба, при этом случайно встретилась с Амирой взглядом…

… и тут же отпрянула, пошатнулась и едва не упала. Трэйс услышал, как она пробормотала:

— Ай! Калликанзарос! КАЛЛИКАНЗАРОС!

Какой-то паренек — возможно старухин внук — подхватил ее и осторожно усадил обратно на стул. Амира развернулась и быстро пошла прочь. Трэйсу пришлось догонять девушку едва ли не бегом.

И вот теперь ноги сами несли его обратно на то место. Старухи уже не было, но юный грек все еще стоял у столика, складывая кружева и видимо готовясь уносить товар в дом. Трэйс обратился к нему:

— Эээ, ты говоришь по-английски?

— А? — парнишка поднял голову. — Англиски? О, да, мой говорить. — Тут он узнал Трэйса и на мгновение глаза его расширились. — А! Ваш леди, да? Мой извиняться. Бабка… — Он почесал за ухом, затем развел руками, склонил голову на плечо и пожал плечами. — Мой извиняться.

Трэйс вытащил бумажку в пятьдесят драхм — в сущности мелочь — и протянул парню. — Скажи мне, что такое эээ… Калликан… ээ… Калликан…

— Калликанзарос?

— Да, точно, Калликанзарос! Что это?

— Ошень плохо, — тут же отозвался. — Дьябол! — И он сделал пальцами рожки над головой.

Трэйс нахмурился, повернулся было, чтобы уйти и пробормотал:

— Сумасшедшая старуха!

Но парень услышал его слова и, выскочив из-за столика, преградил ему путь.

— Нет сумашедший! — Он отчаянно помотал лохматой головой как бы яростно отрицая услышанное. — Она нет. Она есть "i kali gynaikes! "

Уже в отеле, Трэйс спросил владевшего английским управляющего, что такое «i kali gynaikes».

— Это означает «хорошая женщина» — с улыбкой объяснил ему грек. — Мудрая, очень одаренная женщина. Женщина, которая может лечить руками, которая видит все. Даже то, чего не видим мы. На Родосе еще осталось несколько таких.

Трэйсу ничего не оставалось, как сказать "О! " и ретироваться. Но управляющий остановил его.

— Прошу прощения, вы ведь, кажется, недавно ходили гулять. Да? С мисс Гальбштейн?

— Точно, — ответил Трэйс. — Верно, было дело.

— Она спустилась вниз и оставила вам вот это, — Он протянул Трэйсу путеводитель по Родосу. Трэйс сразу же перестал хмуриться. Амира ведь сказала, что она на Родосе в первый раз, и он тогда подумал, не лжет ли она, но путеводитель сразу рассеял все его сомнения. Ведь в нем было написано как раз то, что она ему рассказывала.

Дьявол? Ну нет, уж кто-кто, но только не Амира Гальбштейн. А если и да, то очень умненький, и ужасно хорошенький дьяволенок.

Но, хотя теперь Трэйс и чувствовал некое облегчение, всю дорогу до своего номера он сильно прихрамывал…

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

Действительно, ЛЕТАЮЩАЯ КРОЛИЧЬЯ КЛЕТКА! — подумал Трэйс. Очень верное сравнение. Самолет с квадратным фюзеляжем, с квадратными крыльями и с дверцей позади, похожей на заднюю дверь автомобиля, особого доверия не внушал. Просто крылатый серый микроавтобус с серебристыми полосками, да к тому же пилот производил впечатление человека, который еще вчера пас в горах коз!

Утром Трэйса разбудили по телефону, он поднял трубку, ответил… а после этого снова заснул! Когда до него наконец дошло, что кто-то стучится в дверь, на часах было уже 7. 40. Он соскочил с постели, мигом оделся, не стал ни умываться, ни бриться, а опрометью бросился с чемоданом вниз по лестнице. В баре он на скорую руку перехватил холодной яичницы с беконом, запил ее жидким кофе, вылетел на улицу и поймал такси — древний «мерседес», мотор которого задыхался и кашлял как динозавр-астматик.

В аэропорту Трэйс оказался лишь в 8. 25. Таможенное оформление не заняло много времени , а затем он отправился к стоявшему на другом краю летного поля самолету — сначала по асфальту, а затем по бетону. Но пройдя половину пути, с глазами, запорошенными песком, совершенно мокрый от пота, вдруг перестал торопиться.

К тому времени самолет был уже как на ладони — на крыше угловатой кабины на коленях стоял пилот, занимаясь заправкой. А совсем рядом с этим тупорылым крылатым сооружением виднелся автозаправщик, водитель которого сидел на переднем бампере, а в уголке его рта торчала незажженная сигарета.

РАДИ БОГА, ТОЛЬКО НЕ ПРИКУРИВАЙ! мысленно умолял его Трэйс, забираясь в пассажирский салон размерами с обычную ванную комнату. Там оставалось только одно пустое кресло — его, в самом хвосте у так называемого «багажного отсека». Он представлял собой несколько привинченных к бортам деревянных полок, на одну из которых кто-то поставил большую корзину, полную живых, аккуратно связанных цыплят — чтобы не доставлять беспокойства в полете. Похоже, это им не особенно нравилось.

Другими пассажирами были греческий священник, пара крестьян, те двое — худой и толстый — похожих на Лорела и Харди (а может, скорее, они напоминали Петера Лорре и Сидни Гринстрита?) , которых Трэйс в аэропорту принял за спутников Амиры, две средних лет гречанки, молодая восхитительно загорелая немецкая пара и Амира. Они сидела впереди, но, когда он появился в салоне, так и не оглянулась.

Буквально через несколько мгновений после того как Трэйс более-менее устроился, в кабину залез пилот и принялся щелкать переключателями до тех пор, пока у него над головой не загорелась надпись:

«НЕ КУРИТЬ — ПРИСТЕГНИТЕ РЕМНИ!»

ВОТ ЭТО ДА! подумал Трэйс. Следующее же, что пришло ему в голову: НЕУЖЕЛИ Я И ВПРАВДУ ПОЛЕЧУ НА ЭТОЙ ШТУКЕ?

Будто прочитав его мысли, пилот развернулся в кресле, улыбнулся и, поприветствовав пассажиров кивком головы, сказал:

— Хэллоу — отправляемся!

Но когда самолет вырулил на взлетную полосу, развернулся, разбежался и взлетел, дурное настроение Трэйса осталось позади вместе с бетонной полосой.

Взлет был гладким как шелк, гортанный рев двигателей быстро превратился в мягкое урчание, самолет без усилий набрал высоту и взял курс на юго-запад, легко удерживая скорость примерно сто пятьдесят миль в час. И Трэйс вдруг почувствовал, что полностью захвачен происходящим.

Из иллюминаторов открывался удивительный вид. Все цвета и оттенки земли, линия побережья и море, казалось, были раскрашены какой-то волшебной светящейся кистью. Тень самолета темным пятнышком скользило сначала по суше, затем по воде, становясь все меньше.

Но Трэйс наслаждался этим зрелищем совсем недолго, поскольку вскоре самолет развернулся — и остров Родос исчез из виду. После этого за окнами воцарилось одно лишь вековечное море. Уже сам по себе вид бескрайних морских просторов мог бы хоть немного успокоить его. Но, поскольку, лететь им предстояло менее ста миль…

… Ему показалось, что прошло всего несколько минут, и вот уже вдали на юго-западе показались скалистые уступы — вытянутый кусок камня, который и был Карпатосом — и тут же нос самолета резко опустился, так как пилот повел машину на посадку.

Из кармана у Трэйса торчал подаренный Амирой путеводитель. Накануне вечером он перед сном полистал его и обратил внимание, что кроме истории и карты Родоса, там заодно изложена история Карпатоса и имеется карта острова. Трэйс примерно отметил на этой карте местоположение монастыря, о котором рассказывал Каструни и сейчас надеялся заметить его с воздуха, но вскоре осознал безнадежность этой затеи. Не зная точно, откуда самолет заходит на посадку, он сообразил, что не может сопоставить карту с островом. Тогда вместо этого Трэйс решил немного почитать о достопримечательностях Карпатоса.

Остров имел сорок семь километров в длину, и — в самом широком месте — десять километров в ширину. Здесь было множество садов, виноградников, источников И, конечно, повсюду громоздились горы.

Главный город — Карпатос, бывшая Пигадия или Пигадхия, или Пигатхи. Амупи, или Амопи — даже не деревушка, а просто «местечко», бухточка — находилась в нескольких милях к югу от Пигадии. А еще южнее — там, где высокие обрывистые утесы выдавались прямо в море — находился или, во всяком случае, должен был находиться монастырь…

Трэйс вдруг сообразил: а ведь он понятия не имеет, где собирается остановиться Амира Гальбштейн. В Пигадии? Или еще где-нибудь? Слишком невероятно, если бы она тоже забронировала комнату в Амупи. Нет, скорее всего, она выбрала Пигадию, а значит Трэйсу придется буквально разрываться между развалинами монастыря с одной стороны, и женщиной — с другой.

Как раз на этом месте раздумья Трэйса были прерваны тем, что самолет пошел вниз и, миновав узкую полоску пляжа, направился вглубь острова.

И чем ближе становилась земля, тем сильнее казалось, что увеличивается скорость, хотя ощущение это и было чисто иллюзорным. Затем самолет спустился еще ниже, и…

ГДЕ ЖЕ, ЧЕРТ ПОБЕРИ, АЭРОПОРТ? удивился Трэйс незадолго до того как, наконец, увидел его.

Когда самолет коснулся колесами гаревой полосы, и, немного прокатившись по инерции, остановился, Трэйс наконец увидел его — и просто глазам своим не поверил! Самая настоящая хибара, с одной стороны обнесенная ветхим забором. Таможня? Досмотр багажа? Все остальные, обычные для аэропорта процедуры? Забудьте!

Когда Трэйс и остальные пассажиры вышли, откуда-то из-за хижины вырулил автозаправщик. Улыбнувшись и помахав на прощание своим бывшим подопечным, пилот выбрался из кабины на крышу, готовый начать заправлять самолет в обратный путь. А вот и новые пассажиры… Четверо греческих крестьян ( может, правда, не стоило всех греков принимать за крестьян?) и пара золотисто-коричневых скандинавов в футболках и шортах. Трэйс не смог удержаться от улыбки, заметив, что один из греков несет большой полиэтиленовый пакет красной кефали!

Внутри хибары новоприбывшие слонялись из угла в угол, то и дело налетая друг на друга, потом долго обменивались рукопожатиями с кем-то вроде здешнего начальника — маленького человечка с длинными усами и широкой во все лицо улыбкой. Затем им были предложены кофе и прохладительные напитки. Трэйс взял себе колу и попросил карту острова, а всего через минуту или две его вместе с остальными вывели через заднюю дверь на яркое солнце. Со стороны возвышавшихся неподалеку пыльных холмов к ним уже спешила целая вереница похожих на жуков таксомоторов.

Лорел и Харди (а может, скорее, Петер Лорре и Сидни Гринстрит?) и Амира Гальбштейн сели в первую же машину и попросили отвезти их в Пигадию. Когда машина отъезжала, Амира наконец заметила смотрящего на нее Трэйса, помахала ему и тщательно выговаривая слово по слогам, произнесла:

— У-ви-дим-ся.

— Ве-че-ром? — крикнул он вслед, но из-под колес отъезжавшего такси уже вырвалась огромная туча пыли, машина развернулась и исчезла в ней. Поэтому Трэйс успел заметить лишь улыбку… и как будто утвердительный кивок?

Молодая немецкая чета уже договаривалась с водителем второго такси. Трэйс услышал, как они произнесли «Амупи» и подошел к ним. Внезапно он почувствовал страшную усталость. Твердо решив не давать поблажек своей левой ноге, он старался сидеть, ходить и действовать так, cловно с ней все было в порядке, и это сильно утомило его. Ведь на самом деле с ней что-то было не так: какое-то мышечное расстройство, проблема, связанная с необычной формой ступни ( СКАЖЕМ ПРЯМО, — подумал он. — С МОИМ КОПЫТОМ) — но, рано или поздно, его выносливости все равно бы наступил предел.

Заняв переднее сиденье рядом с водителем, он откинул голову и закрыл глаза. И так и сидел до тех пор, пока примерно через полчаса водитель не потряс его за плечо и не сказал:

— Эй, мистер! Амупи!

Буклеты не лгали. Бухту действительно окаймлял длинный узкий пляж, а на нависавшем над бухтой утесе Трэйс обратил внимание на маленькую церквушку с колокольней, которая как будто очень гордилась своим положением. Таверна оказалась домом с односкатной наклоненной в сторону моря крышей и большой, пристроенной сбоку кухней. Перед таверной был небольшой дворик, где в тени виноградных лоз стояли несколько столиков. А буквально в десяти шагах от них — море, похожее на большой голубой пруд море. К северу из песка там и сям торчали выбеленные водой и солнцем остовы деревьев, и почти сразу за ними начинались заросли кустарника.

В сорока или около того шагах от таверны и чуть позади нее виднелось вполне современное двухэтажное строение из серого бетона с двумя — один над другим — рядами похожих на входы в гаражи дверей здание Оно стояло у самого подножия холмов, которые, вырастая, превращались в невысокие горы.

И еще солнце…

Из-за него бухта больше всего походила на раскаленную печь. Непонятно, как здесь вообще могло хоть что-то расти; тем не менее, и в крошечной долине и в бухте множество невысоких оливковых деревьев были сплошь унизаны ягодами, зеленели виноградные лозы, на которых виднелись тяжелые кисти поспевающего винограда. Очевидно, как справедливо отмечалось в путеводителе, здесь и вправду вполне хватало воды.

Содержала таверну энергичная греческая чета. Обоим супругам было лет под сорок. Пожилая женщина, наверное, мать кого-то из них, в неизменном для здешних старух черном платье и шали, сидела в тени и чистила картошку. Со временем Трэйсу предстояло узнать, что она находится здесь целыми днями, либо плетя кружева, либо чиня изношенную одежду, либо чистя овощи — одним словом, что-нибудь да делая. Но порой она и просто сидела сложа руки на коленях и уставившись неподвижным взглядом куда-то в морскую даль…

Трэйс с облегчением опустился на стул рядом с одним из столиков под сенью виноградных лоз и, заказав пива, стал дожидаться, чтобы ему показали его номер. Наконец выяснилось, что жить ему предстоит на первом этаже этого блока бетонных гаражей, причем, честно говоря, он видывал гаражи и получше. Из удобств в номере были умывальник, душ и туалет. В самой же комнате имелись лишь платяной шкаф и кровать. Входная дверь поднималась вверх. Окон не было, и если возникала необходимость в свете, можно было просто держать открытой дверь, которая ко всему прочему еще давала и тень.

Трэйс пока не стал раскладывать вещи, а просто нашел в чемодане плавки, надел их и медленно пошел обратно на берег к воде. Он вообще редко купался и поэтому плавок не надевал уже года два с лишним. Его удивило то, что они ему впору. Когда же все-таки я в последний раз их НАДЕВАЛ?

… Никак не меньше двух с половиной лет назад: тогда у него была подружка, вечно таскавшая его в бассейн в Крауч-Энде. Опытная пловчиха. Трэйс по сравнению с ней в воде выглядел просто смешным. Но продолжалось это совсем недолго. Вот еще, плавать! Нет, это удел рыб и уток!

Но здесь…

Здесь было бы просто преступлением игнорировать призыв моря.

Одного он не понимал: почему никто, кроме него, не купается? Но это действительно было так: сейчас весь этот кусочек Эгейского моря принадлежал ему одному. А все остальные отдыхающие — примерно с дюжину человек — сидели под навесом из виноградника в купальных костюмах или шортах, потягивая напитки и болтая.

Он плавал, лежал на спине, плескался в теплой воде этой огромной ванны почти час, а потом заметил у таверны какое-то движение. Кажется, начали разносить обед, а Трэйс как раз почувствовал, что зверски проголодался. Он вышел из воды, отряхнулся и почти мгновенно высох. Его сандалии — те, с закрытыми носами — стояли у самой кромки воды. Он надел их, дошел до тенистого дворика и сел за пустующий столик.

Странно, но ему вдруг бросилось в глаза, что все остальные, негромко переговариваясь и прикрывая при этом ладонями рты, искоса поглядывают в его сторону. Он сразу почувствовал себя несколько неуютно. Но, в конце концов, Фодула — лучшая половина содержателя таверны — подошла к нему. Она была очень приятной женщиной, круглолицей, тихой и вежливой. Трэйс заказал немного салата, фаршированные помидоры, острые греческие колбаски. И, разумеется, холодное пиво.

Не успел он закончить заказ, как молодой немец, с которым они ехали в такси вдруг поднялся из-за столика, где сидел со своей подругой, и подошел к нему.

— Извинить, — сказал он, наклоняясь к Трэйсу и дотрагиваясь до его руки. — Ви первый раз Греция, так?

— Да, первый, — подтвердил Трэйс.

— Ах зо! — воскликнул немец и с умным видом закивал своей светловолосой головой. Трэйс понемногу начал хмуриться.

— А почему вы спрашиваете? — осведомился он. — Я что-нибудь не так делаю?

— Вам бить некарашо. Пожалюста, берить!

Он протягивал коричневую пластиковую бутылочку с лосьоном от загара.

Бутылочка была на две трети пуста и, очевидно, больше не нужна — во всяком случае самой немецкой паре. На этикетке красовалась надпись: ВЫСОКАЯ СТЕПЕНЬ ЗАЩИТЫ. Когда немец вернулся за свой столик, Трэйс оглядел себя, свои обнаженные руки и ноги.

Так вот, значит, почему все остальные целый день старались не высовываться на солнце, а сидели в тени, в холодке и потягивали прохладительные напитки. Его кожа уже начинала краснеть. И тут ему на ум пришли слова из когда-то слышанной им песенки: "Лишь бешеному псу да англичанам полуденное солнце нипочем… "

Поев, он вернулся к себе в номер, побрился, принял душ, намазался остатками лосьона и тщательно втер его в кожу там, куда смог дотянуться. Затем надел шорты и футболку, поднял дверь и некоторое время посидел в ее тени. Пока лосьон оказывал свое благотворное воздействие на кожу, Трэйс принялся строить планы.

Купаясь, он заметил, что время от времени из-за холмов появляются такси, иногда по два-три за раз. Видимо среди местных жителей Амупи пользовалось определенной популярностью, возможно благодаря частому присутствию здесь женщин-отдыхающих в тесных крошечных бикини. Что ж, винить в этом водителей такси было трудно. Но Трэйс решил, что, когда появится следующая машина, он обязательно съездит в город. Ему непременно нужно было посетить там два или три места. Не успел он принять такое решение, как из тучи пыли вынырнуло одинокое такси, водитель которого возвестил о своем звуками музыкального клаксона, наигрывавшего ставший знаменитым благодаря фильму «Тесные Контакты Третьего Рода» сигнал связи из пяти нот.

Трэйс сунул в карман шортов несколько банкнот, опустил и запер дверь номера и поспешил к сидевшему на невысоком заборчике, попыхивая сигаретой, водителю. Ему повезло: это было то же самое такси и тот же водитель, который увез Амиру Гальбштейн в Пигадию. А вдобавок ко всему прочему, таксист еще и говорил на полуприличном английском. Когда машина углубилась в холмы, Трэйс принялся расспрашивать его об Амире.

— О, да — она быть сильно красива, — ответил, улыбаясь, водитель. — Она быть на вилла «Улисс».

— Отлично! — обрадовался Трэйс. — Непременно загляну. Слушайте, а в Пигадии можно купить выпивки?

— Что есть выпивки?

— Ну… спиртное… пить… понимаешь? Вино там… виски, и эта… как ее… оузо?

— Ааа, ОУЗО! Коктейли! Бары…

— Нет, не бары — магазины.

— О, да, конечно! Магазины хорошо. Три, четыре магазины! Все продавать вино, виски.

— А легко их найти, эти самые магазины?

— О, легко-легко! Городок маленький есть. Быстро идти, быстро находить…

Поездка заняла минут десять, за это время они преодолели никак не более четырех или пяти миль извилистой дороги. Трэйс вышел в «центре» и расплатился с водителем. Так значит, вот она какая — Пигадия.

Главная улица городка протянулась вдоль берега примерно на милю и примерно на столько же параллельно ей протянулась гавань, где мягко покачивались на воде лодки. В центральной части Пигадии имелось несколько магазинов, гостиниц, небольших ресторанчиков. Больше всего Пигадия напоминала каким-то удивительным образом пересаженный сюда кусочек столицы Родоса. Вот разве что здесь не было такого количества древних камней столь глубоко овеянных старинными легендами.

В принципе, если убрать отсюда море, то можно бы было снимать отличные дешевые вестерны. А человеку, пожелавшему затеряться, лучшего места для этого было бы просто не найти.

Затем мысли Трэйса обратились к Амире Гальбштейн. Но…

… сначала дело.

Трэйс побродил по улицам и наконец убедился, что вполне представляет себе схему городка. Затем он начал заходить в магазины, где торговали спиртным.

Поначалу ему удалось найти лишь один специализированный винный магазин — он располагался почти у самой гавани. Торговал в нем худой мрачного вида тип, а металлические полки были забиты просто сказочными напитками по баснословно низким ценам. Трэйс просто глазам своим не поверил, увидев двухлитровую бутылку «Гран Марнье» всего за 1700 драхм — то есть чуть больше чем за одиннадцать фунтов!

В магазине толкалось двое или трое покупателей, и он обводил взглядом выставленные на полках бутылки и сравнивал цены до тех пор, пока не ушел последний из них, а затем повернулся к тоскливого вида владельцу.

— Прошу прощения, — сказал он, — вы говорите по-английски?

— Немного.

— Я ищу винный магазин, которым владеет человек по имени Каструни. Это не его магазин?

— А? — на худом лице владельца застыло все то же отсутствующее выражение, глаза были полуприкрыты веками, и взгляд их казался каким-то змеиным.

— Каструни, — уже громче повторил Трэйс. — Это его магазин?

— Мой магазин! — похлопал себя по груди продавец. — Кто есть Каструни?

— Ладно, спасибо и на этом, — кивнул Трэйс. — Не беспокойтесь, просто я ищу одного человека, вот и все.

Он, так ничего и не купив, вышел на улицу и направился к другому — куда более маленькому — магазинчику в стороне от гавани. По дороге ему попалась всего пара туристов.

Владелец второго магазина оказался довольно молодым полным и добродушного вида человеком. Когда Трэйс вошел, он как раз угощал конфетами деревенских ребятишек. Дождавшись, пока малышня с довольным смехом не выбежит на улицу, он снова повторил вопрос.

И снова наткнулся на все тот же ничего не выражающий взгляд. Кроме разве что…

Ему показалось, что уголок рта продавца как-то нервно подрагивает. А еще он заметил, что когда продавец повторил это имя — Каструни — у него сильно задрожали руки — настолько сильно, что ему даже пришлось опереться ими на прилавок.

Трэйс оглядел магазинчик. Здесь продавалась не только спиртное. На полках лежали сигареты, коробки с сигарами, конфеты и разные сладости, консервы, пакеты печенья, даже местные яйца и сыр. Как бы невзначай, делая вид, что внимательно изучает этикетку на бутылке виски «Грантс», он сказал:

— Каструни был моим другом. Он приехал в Англию, что встретиться со мной и кое-что рассказать. Но теперь он мертв. — И уголком глаза заметил, как толстяк вздрогнул, нижняя челюсть его отвалилась так, будто кто-то вдруг подошел к нему и отвесил пощечину. Трэйс быстро повернулся к толстяку, но тот уже кое-как взял себя в руки.

— Мертв? Кто-то умер? Это очень плохо, но… — Он пожал плечами.

НЕ БОЛЬНО-ТО УБЕДИТЕЛЬНО, подумал Трэйс. Он заплатил за виски и вышел из магазинчика. СОВСЕМ НЕУБЕДИТЕЛЬНО. Но фактов ему было вполне достаточно. О, да. Если Каструни и вправду был совладельцем магазина здесь, в Пигадии, то, скорее всего, это и был его магазин. Даже НАВЕРНЯКА его. И, естественно, он предупредил партнера, чтобы тот держал язык за зубами…

Задумавшись на ходу, Трэйс налетел и едва не сбил с ног стоявшего у витрины человека, который разглядывал выставленные там товары. Им оказался какой-то толстяк в белом костюме.

— Простите, — тут же извинился Трэйс. — Зазевался.

Толстяк взглянул на Трэйса из-под широкополой шляпы. Это был мистер Харди — или Сидни Гринстрит.

— Ничего, — просопел он, с небольшим американским акцентом — или с неудачной имитацией американского выговора. — Черт, это и моя вина. Уж больно меня, черт побери, много. Натыкаюсь на всех подряд. — Он горестно всплеснул руками, кивнул на прощание и направился в сторону гавани. Трэйс поспешил за ним.

— Эээ… прошу прощения!

— Да? — Толстяк остановился и подождал, пока Трэйс его догонит.

— Я насчет той девушки, что ехала с вами в такси из аэропорта, Амиры Гальбштейн. Мы с ней договорились встретиться. Я знаю, что она остановилась на вилле «Улисс», но…

— Ну да, конечно! — просопел толстяк. — Еще бы! Такая красотка. Мы снимаем одну половину дома, а она — другую. (Трэйс сразу отметил про себя это «мы».) Так значит, хотите узнать, где это?

— Был бы вам очень признателен.

Толстяк быстро объяснил ему, как туда пройти, и удалился.

В четверти мили к северу от городка, у подножия холма, за которым начинались горы, Трэйс вскоре обнаружил виллу «Улисс». Дом был вполне современным, правда, по стилю напоминал чуть ли не испанскую гасиенду, которая, как ни удивительно, здесь казалась вполне уместной. Располагавшаяся в глубине обнесенного стенами и разгороженного на две половины дворика вилла выглядела исключительно уединенной и очень богатой. Стены сплошь покрывали каскады листьев и цветов зелено-пурпурной бугенвилии.

Менее чем в сотне ярдов от виллы прямо за дорогой тянулся берег, окрашенный солнцем в разные цвета — от чисто белого до светло-желтого — там, где в море уходили похожие на карты из засаленной колоды невысокие прибрежные скалы. Трэйс еще раз взглянул на виллу, а затем снова на берег . Он знал, что Амира занимает северную часть дома и соответствующую половину двора, но у самой кромки воды он вдруг заметил одинокий зонтик. А разве она не говорила, что ищет здесь тишины и покоя?

Амира лежала на животе, опершись на локти; на фоне золотившейся от масла кожи выделялись лишь две узенькие полоски бикини.

Запах кокоса Трэйс почувствовал задолго до того, как приблизился и смог заговорить не повышая голоса. Чтобы его тень не упала на нее и не напугала, он начал еще издали:

— Привет. Я так и знал, что это вы.

Амира бросила на него взгляд поверх темных очков, одним быстрым плавным движением села, скрестив ноги, и отложила книгу.

— Так и знала, что это вы, — улыбнулась она. — Хотя и появились часа на два раньше чем я ожидала. — Тут она пригляделась к нему повнимательнее, сняла очки и посмотрела еще, затем сказала: — Лучше идите-ка в тень. Что вы с собой сотворили?

Трэйс фыркнул.

— Да ведь никто же меня не предупредил, что греческие острова — это просто замаскированные микроволновки. Вижу, в этом году вы носите кокос. Лично же я предпочел все немецкое. Скорее всего, поросячья моча. Но фрицам плевать на то как и что пахнет, лишь бы действовало как надо.

Она рассмеялась:

— Так вот значит, как у вас там — я хочу сказать, в Амупи.

— Я кажется не говорил, что поселился в Амупи, — заметил он.

Амира пожала плечами и отвела глаза.

— А где же вам еще быть? На Карпатосе не так уж много мест, где можно отдохнуть.

— Зато много вилл и квартир в Пигадии.

— Да, но в таком случае вы, скорее всего, уехали бы из аэропорта в одном такси со мной — чтобы узнать, где я остановилась. И откуда вы знаете — может, я уже проверила — в Пигадии вы, или нет? Кстати, а кто, интересно, ВАМ дал мой адрес?

— Птичка на хвосте принесла, — сказал, усаживаясь рядом с ней Трэйс. — Вернее, такая, знаете ли, огромная жирная птица! — Сам же он тем временем быстро прикидывал, действительно она узнавала, где он живет, или нет.

Оставалось только надеяться, что это так, поскольку он находил ее все более и более привлекательной. — Кстати, в ответ на ваш вопрос — Амупи — настоящий ужас. Нет, не сама бухта, не пляж и не таверна. Местечко просто ИДИЛЛИЧЕСКОЕ. Но комнаты… без окон, почти без удобств, а места едва ли для кошки хватит!

— Бедняга вы, бедняга, — покачала она головой. — А ко всему прочему еще и обгорели! В то время как я тут в «Улиссе» купаюсь в роскоши. Не желаете ли взглянуть на мои апартаменты?

ЕЩЕ БЫ! подумал Трэйс.

— Спасибо за приглашение, — отозвался он. — А если у вас найдется лед, то в свою очередь могу предложить вам угощение. — Он продемонстрировал ей бутылку виски.

Амира кивнула.

— Льда у меня полно. О'кей. — Она встала и накинула легкую рубашку. —

Можете понести мой зонтик.

‘’Купаюсь в роскоши’’, сказала она, и вскоре Трэйс убедился, что это не преувеличение. Дворик выглядел как самый настоящий сад, заросший виноградом и бугенвилией, с цветами в греческих вазах вдоль стен. На дорожках и площадках черными и белыми плитками были выложены осьминоги, дельфины, рыбы, юноши и девушки. «Апартаменты» Амиры на деле оказались одной большой комнатой с высоким потолком, но устроенной таким образом, чтобы служить одновременно тремя разными помещениями. Деревянная лестница у боковой стены вела на открытую галерею под самым потолком. В задней части комнаты за широкой — от стены до стены — аркой скрывался небольшой туалет и душевая. Под лестницей за красивым занавесом Трэйс заметил небольшую кухоньку с портативной плитой на три конфорки, фаянсовой раковиной, несколькими шкафчиками и столиками из лакированного дерева и небольшим холодильником. В дальней стене была сделана глубокая ниша, где располагалась постель с кучей подушек. Свет проникал в комнату через три высокие окна и через несколько небольших окошек, выходивших в сад.

Одним словом, здесь было просто восхитительно.

— Даже не подозревал, что существуют такие места, — с нескрываемым восхищением заметил Трэйс, оглядываясь вокруг. — Думаю, не стоит спрашивать, во сколько это вам обошлось. Да и какая разница! Все равно такая красота стоит любых денег!

— Лед в холодильнике, — сказала она. — Вы пока приготовьте напитки, а я пойду приму душ. Иначе, когда вы будете меня целовать, я покажусь вам соленой на вкус. Вы ведь наверняка снова захотите меня поцеловать, да?

Трэйс к этому времени уже успел скрыться на кухне. Он хотел что-то ответить и даже высунулся было из-за занавески, но Амира уже скрылась за аркой — скорее всего, ушла в душевую. На лакированном сосновом полу валялся ее купальник — две крошечные тряпочки.

— А мне показалось, что тогда — в первый раз — вы ничего не заметили, — громко крикнул он и, за мгновение до того, как послышался звук льющейся воды, услышал ее веселый звонкий смех.

— Еще как заметила, — донесся до него ее, чуть задыхающийся и слегка подрагивающий от ледяной жгучей воды голос. — Просто тогда я решила, что заводить летний роман, пожалуй, немного рановато, вот и все.

И тут Трэйс почувствовал прозвучавшее в ее голосе приглашение. Для большинства женщин даже само то, что они позвали его сюда, уже означало своеобразный сигнал, не говоря уже о том, чтобы раздеваться догола и принимать душ в его присутствии, но только не с Амирой. Нет, приглашение последовало только сейчас — всего секунду назад. Оно выразилось в том неопределенном , что проносится со скоростью света между мужчиной и женщиной, которые уже ЗНАЮТ. Но тем не менее, приглашение было еще довольно неопределенным — теперь все зависело от его реакции. От того КАК он на него отреагирует. И конечно же, самым глупым с его стороны было бы сейчас повести себя подобно застенчивому школьнику.

— Немного рановато? — переспросил он. — А теперь?

Она ничего не ответила и он понял, что был прав. Но все же Трэйсу казалось, будто это не он, а кто-то другой стаскивает шорты, футболку и, раздевшись догола, направляется в душевую.

Она стояла там, беззвучно смеясь над ним из-под струи воды, которая лилась ей на голову и падала вниз, как бы окутывая ее прозрачной стеклянной пеленой.

И этот ее смех полностью подтверждал его мысли. Он с удовольствием окинул Амиру взглядом. У нее были абсолютно совершенной формы груди с большими сосками, походившие на спелые фрукты. В треугольнике густых кудрявых волос на лобке серебрились капельки воды. Она подняла руки над головой и чем-то вдруг напомнила Трэйсу Джилли, но только на миг.

Он шагнул к ней под душ и от ледяной воды у него тут же перехватило дыхание. Она обняла его за талию, развернула к себе спиной и на какое-то кратчайшее мгновение прижалась к нему всем телом, а затем, когда вода начала теплеть, принялась намыливать ему спину от шеи до ягодиц.

— Теперь? — переспросила она. — И теперь ты оказался здесь все на те же два часа раньше, чем я ожидала.

На мгновение он почувствовал, как ее груди снова прижались к его спине — ощутил прокатившиеся по всему телу волны удовольствия, всю ее, плотно прильнувшую к нему — и тут она вышла из-под душа, вытащила откуда-то полотенце и обернула его вокруг себя.

— Како… ? — воскликнул оставшийся под душем в одиночестве Трэйс, выплевывая попадавшую в рот теплую воду. Он понял: Амира почему-то передумала, хотя в то же время и знал, что все сделал правильно. — Амира, сейчас мне меньше всего хочется, чтобы надо мной издевались, — закончил он.

Она вытерла голову, закусила губу и отвернулась.

— Я знаю, — ответила она. А затем продолжала с какой-то отчаянной решимостью: — Но если мы займемся любовью сейчас, то проведем остаток дня, вечер и ночь в постели — это понятно. Ты не думай, Чарли Трэйс, я очень хочу тебя — но просто в более подходящее время. Понимаешь, я ведь совсем тебя не знаю, согласись? Ну… или недостаточно хорошо знаю. А как бы ты сам назвал девушку, которая сразу же бросается в постель с почти незнакомым ей человеком?

— Отважная? — предложил свой вариант ответа Трэйс. Амира протянула ему второе полотенце, и он наконец вылез из-под душа. Если она и обратила внимание на его ногу, то ничем не дала этого понять.

— Нет. — Она потрясла головой. — Я серьезно. Ты бы назвал такую девушку «шлюхой». Но ведь мы с тобой сейчас находимся на одном из островов, которые называются островами романтической любви. Поэтому я предлагаю не смешивать две эти вещи.

Разочарование сделало Трэйса дерзким, даже язвительным.

— Как раз то, что я и сам собирался предложить, — буркнул он. Затем взял себя в руки, не слишком искренне подмигнул и закусил губу. — Извини, просто игра слов, — сказал он. — Так сказать, «double entendre» — двусмысленность, причем кажется довольно неудачная.

— Я тебя огорчила, — заметила она. — Конечно, ничего удивительного. Но если ты не хочешь даже меня выслушать — как, по-моему, должны развиваться наши отношения…

— Ну что ты! — отозвался Трэйс. — Конечно, отчего бы не послушать. — Он начал вытираться.

— Давай сделаем так: ты возвращаешься в Амупи, переодеваешься к ужину, как сделал бы это в Лондоне. Затем, около восьми вечера возвращаешься сюда и «ведешь меня в город». Или туда, что здесь называется городом. Там ты угощаешь меня ужином и вином и пытаешься убедить в искренности своей… короче того, что ты ко мне испытываешь. Если в заведении будет еще и музыка, то мы можем посидеть в тенечке, полюбоваться на танцующих, попивая экзотические напитки, и дать возможность ночи подкрасться к нам вплотную. А после этого, если искра к тому времени все же не угаснет, если мы поймем, что подходим друг другу — что мы «влюблены», пусть даже и очень ненадолго — возвращаемся сюда и … пусть дальше события идут своим чередом. Ну, как тебе мой план?

Трэйс кивнул.

— Как далекое журчание родника в пустыне, — сказал он. — Звучит многообещающе — но ведь родник запросто может пересохнуть до того, как ты успеешь до него добраться.

— Только если мы почувствуем, что на самом деле совершенно равнодушны друг к другу, — резонно заметила она. — В таком случае это было бы просто неправильно — просто удовлетворением похоти. Примитивным животным сексом.

ВОТ КАК? подумал Трэйс. ПОХОЖЕ, ДОРОГУША, ТЫ ЗАБЫЛА, ЧТО ПОРОЙ И ПРИМИТИВНЫЙ ЖИВОТНЫЙ СЕКС БЫВАЕТ ОЙ КАК КСТАТИ! УЖ В ЛЮБОМ СЛУЧАЕ ОН ГОРАЗДО БОЛЕЕ ПРИЯТЕН, ЧЕМ ПРОБУЖДЕНИЕ ОТ ПОЛЛЮЦИИ ПОСЛЕ ЭРОТИЧЕСКОГО СНА!

Когда Трэйс снова оказался на улице и принялся ловить такси, его внимание вдруг привлекли звуки возбужденных голосов на той самой улице, где располагались два винных магазина. Свернув за угол, он увидел, что у меньшего из двух магазинов — того, где он покупал виски и которым владел, или, по крайней мере, имел долю Димитриос Каструни — собралась толпа. Три типа с мрачными лицами, очень похожие на блюстителей закона, как раз уводили прочь какого-то человека со скованными за спиной руками. Один из мрачных типов прокладывал дорогу в толпе, а двое других вели своего пленника. Скорее всего, это были полицейские по совместительству.

Трэйс пригляделся к громко протестующему арестованному: это был тот самый владелец большего винного магазина с вечно кислым выражением лица. Но что же он такое совершил?

— Что случилось? — спросил Трэйс у молодой английской пары.

— Не знаю, — ответил мужчина, который, разинув рот, таращился на происходящее. — Нам сказали, что здесь вроде убили кого-то, вот мы и подошли посмотреть.

Убийство! И к нему, очевидно, причастен этот худой виноторговец. Поднявшись на цыпочки, чтобы взглянуть на происходящее поверх голов собравшихся людей, Трэйс увидел, как из дверей магазина, пошатываясь и сгибаясь под тяжестью какого-то груза, выходят несколько человек. Вскоре стало ясно, что они тащат носилки. Дорогу им преградила женщина, она истерично рыдала и то била себя в грудь, то гладила лежавшее на носилках тело. Женщина с ног до головы была перемазана чем-то красным: в красных разводах было ее бледное лицо, руки, красным же был залит весь перед ее платья.

Затем картинка будто сфокусировалась, и Трэйс почувствовал, как у него отливает кровь от лица. Человек на носилках явно был мертв. Его странно болтавшаяся из стороны в сторону голова находилась под совершенно неестественным углом к телу — будто у него была сломана шея. Но сломана она не была — просто кто-то бритвой перерезал ему горло от уха до уха. Покойник был буквально залит липкой алой кровью, вместе с которой его покинула и жизнь.

Это был тот самый толстяк — партнер Каструни…

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Отправляясь на виллу за Амирой, Трэйс чувствовал себя довольно подавленным. Он долго обдумывал то, что между ними произошло, и ему вовсе не понравились те выводы, к которым он в конце концов пришел. Он снова вспомнил предупреждение Каструни о грозящей ему смертельной опасности..

И вот теперь — этот толстяк из винного магазина. С другой стороны, похоже, его убил другой житель Карпатоса и, вполне возможно, убийство явилось просто результатом их соперничества. Тем не менее, Трэйс не мог не думать об этом, и Амира почти сразу заметила его необычайную подавленность.

— Что-то ты совсем неразговорчив, — сказала она, когда они сидели в таверне с видом на гавань. Отражавшийся в воде свет горящих на лодках фонарей создавал иллюзию бесконечного множества звезд. — Что-нибудь не так? Неужели я настолько разочаровала тебя?

— Ты? — Только тут он понял, что находится мыслями где-то далеко-далеко. И, должно быть, за ужином вел себя чересчур замкнуто. — Нет, нисколько. Честно говоря, мне с тобой наоборот очень легко — настолько, что я даже не стараюсь произвести на тебя впечатление. Может, конечно, это звучит несколько странно, но, надеюсь ты понимаешь — я ничего плохого не имею в виду. Но разочарован? — черт, да если бы мы не пересеклись с тобой на Родосе, я, наверное, сейчас уже с ума сходил от скуки!

— Вот как? — Она повертела в руке стакан с молочно-белым оузо, в котором плавали кусочки льда, и склонила голову набок. — Так значит это и все, зачем я тебе нужна? Подружка для приятного времяпрепровождения, а также средство спастись от скуки?

Он улыбнулся и взял ее двумя пальцами за подбородок.

— Понимаешь, просто я, как и ты, приехал сюда, чтобы хоть немного насладиться тишиной и покоем. Ради этого ну и… еще по кое-каким причинам. А теперь у меня появилась еще и ты — дополнительное осложнение. Ужасно милое, очаровательное… но, тем не менее, осложнение.

— Значит, ты предпочел бы не встречать меня вообще?

— Слушай, — вздохнул Трэйс, — если ты не выворачиваешь наизнанку мои слова, то постоянно проделываешь это с моими мыслями! Скажешь тоже: «предпочел бы не встречать». Черт, да конечно же нет! Вот уж чего бы мне хотелось меньше всего. Да, некоторое время — день, а то и два на этой неделе — меня здесь не будет. Мне нужно будет кое-куда съездить. А по дороге я смогу думать о тебе.

— То есть будешь беспокоиться, не увел ли меня за это время какой-нибудь другой столь же красноречивый симпатичный молодой человек? — Амира наморщила носик. — Понятно…

— И об этом тоже, — кивнул он. — И в таком случае по возвращении мне придется преподать ему урок, а может, он преподаст его МНЕ!

Его собеседница положила подбородок на сложенные ладони.

— Думаю, мне бы это понравилось, — заметила она. — Если бы мужчины подрались из-за меня. Но что за таинственный отъезд? Куда ты собираешься?

Трэйс взглянул на нее и, пожалуй, впервые за все время, наконец увидел ее такой, какая она есть. Теперь это было уже не просто внезапно вспыхнувшая между незнакомыми людьми симпатия, и не смутные сексуальные позывы, как реакция на присутствие в одном с тобой душе хорошенькой девушки.

Он вдруг понял, что смотрит на теплого, живого, настоящего человека. Из плоти и крови. Такого же хрупкого, как и все остальные люди. И ранимого. По какой-то непонятной причине с недавних пор Смерть оказалась в непосредственной близости от Трэйса и теперь неотступно следовала за ним по пятам. Стоило ему только поговорить с человеком, как этот человек тут же погиб. Затем всего лишь перекинулся парой фраз с другим — и произошло то же самое. А теперь вот он разговаривает с Амирой. Он обязан ее предупредить — пусть хотя бы примерно представляет себе зловещую природу того, с чем, возможно, играет.

— Хочешь узнать, почему я здесь? — спросил он. — Настоящую причину моего приезда на остров?

— Только если ты сам хочешь рассказать мне это, — пожала плечами Амира. — Лично мне кажется, что ты решил сбежать сюда от какой-то несчастной любви, воспоминание о которой все еще грызет тебя. А может, ненадолго вырваться за рамки обыденной жизни. Во всяком случае, производишь именно такое впечатление: и в аэропорту на Родосе, и потом в городе, и даже сегодня вечером. Почти беглец, человек, который никак не может расслабиться, постоянно вынужден оглядываться через плечо. Не буквально, конечно, а фигурально.

— Я — беглец? — улыбнулся Трэйс и уже готов был начать отпираться, как вдруг в порыве искренности решил, что лгать не стоит. Улыбка медленно сползла с его лица.

— Так я права? — настаивала она.

— Может быть — отчасти. Порой мне даже начинает казаться, что я пытаюсь скрыться сразу от нескольких опасностей. Но, как ты выразилась, не буквально, конечно, а фигурально. — И он вкратце передал ей историю своего знакомства с Каструни, рассказал о более чем загадочной гибели грека, а потом — об убийстве другого человека, менее двух часов назад.

Она выслушала его до конца (хотя, вроде бы и не очень внимательно и даже нетерпеливо ерзая, как будто молчаливо торопя его закончить рассказ, который, возможно, показался ей неправдоподобным?), а когда он умолк, резюмировала:

— Только-то и всего? Какой-то грек в Лондоне весьма таинственно предупреждает тебя о грозящей опасности и гибнет в результате несчастного случая. Ты приезжаешь сюда, чтобы проверить, правду ли он говорил, и человека, с которым ты побеседовал, убивают.

— Наверное, для тебя все это звучит довольно странно, — сказал Трэйс. — Должно быть, ты вообще не веришь всему этому.

— Конечно же, верю! — фыркнула она. — Я уже слышала об этом убийстве. Весь город только о нем и говорит. Но знаешь, что я об этом думаю? Это просто случайное совпадение, и ничего больше. — Тут ее как будто осенило, и она вытаращила глаза. — Так это и не дает тебе покоя? Может, ты решил, что теперь, после того как ты познакомился со мной, я тоже рискую столкнуться с неприятностями? Уж не думаешь ли ты, что я стану следующей жертвой этого… проклятия Чарли Трэйса?

Начиная чувствовать себя немного глупо, он пожал плечами.

— Ну да, возможно, что-то вроде этого.

— Простое совпадение! — продолжала настаивать она. — Послушай, Чарли, теперь мою историю. Несколько лет назад, когда умерла мать, я некоторое время прожила в Израиле. Там я встречалась с одним молодым человеком, военным, к которому я была неравнодушна. Мы с ним не были любовниками, нет — просто друзьями. Но то, что мы обязательно станем близки — в этом никто из нас не сомневался, понимаешь? В один прекрасный день я была на празднике с ним и его товарищами по службе — такими же молодыми солдатами. А в ночь после праздника на тот городок совершила нападение группа террористов и перебила их всех. Включая и того парня, с которым мы так и не переспали. Через неделю после этого умер от рака мой дядя. В тот год казалось, что смерть сопровождает меня буквально повсюду, куда бы я ни отправилась. Неужели же ты думаешь, что гибель близких людей и в самом деле хоть как-то была связана со мной?

— Это совсем другое дело, — покачал головой Трэйс.

— Почему? С чего ты взял? А что конкретно сказал тебе этот загадочный грек?

Трэйсу вовсе не хотелось втягивать ее во все это. Он чувствовал, что и так сообщил ей слишком много. И, черт — может быть, она в конце концов и права!

— Ничего особенного, — ответил он. — Наверное, ты права, просто я слишком много воли дал своему воображению. Забудь об этом. И о том, что мне придется покинуть тебя — тоже. Выкинь из головы. Никуда я по своей воле от тебя не уеду и никому не удастся тебя уболтать — кроме как мне самому. К тому же, я в любом случае не большой поклонник старых обветшалых монастырей.

Трэйс откинулся на спинку стула и уставился на море, а Амира отхлебнула глоток , но тут же закашлялась и расплескала почти все содержимое. Трэйс тут же вскочил и, не на шутку встревожившись, принялся заботливо стучать по ее спине.

— Ты в порядке? — тревожно спросил он, когда кашель наконец утих. — Что случилось?

— Оузо… попал… не в то горло! — с трудом выдавила она. — Спасибо, теперь все в порядке.

После этого разговора у Трэйса на сердце значительно полегчало, настроение поднялось, и предстоящая ночь стала казаться радостной и желанной. Они покинули таверну и вскоре вышли на освещенную разноцветными огнями площадь, где греки в национальных костюмах плясали под свои бузуки, то и дело прикладываясь к передаваемой из рук в руки бутылке оузо. Постояв и немного полюбовавшись на танцующих, Трэйс и Амира, уже изрядно под хмельком, нетвердыми шагами направились на виллу «Улисс».

Проснувшись утром, Трэйс с сожалением понял, что почти не помнит о том, как они занимались любовью. А за утренним кофе Амира вдруг предложила, чтобы он съездил в Амупи за вещами и перевез их сюда — к ней. Ни о чем подобном Трэйс даже и не мечтал…

Он уже предвкушал их следующую ночь, проведенную вместе, на сей раз собираясь запомнить все до мельчайших подробностей…

Он нанял такси до Амупи и вернулся в таверну около половины одиннадцатого. Солнце, как и вчера, медленно ползло к зениту, и умудренные опытом обитатели таверны снова сидели в тени виноградных лоз, как обычно потягивая свои напитки со льдом. Все, кроме одинокой девушки в одних трусиках, настолько загорелой, что солнце против нее было просто бессильно.

Она плескалась в море, бросая и ловя мяч. Трэйс несколько мгновений постоял, глядя на нее, затем направился к своему «гаражу». У самой двери он обернулся и снова посмотрел на девушку.

Наблюдая за тем, как эта русалка беззаботно плавает и ныряет, он мельком взглянул на сидящего во дворике таверны за угловым столиком худого человека.

На нем были солнцезащитные очки, рубашка-гавайка и соломенная шляпа, но, несмотря на это, он оставался все тем же мистером Лорелом.

ТЙИДЦАТЬ КЬЯСНЫХ ПСИЧЕК, тут же вспомнил Трэйс, а затем подумал: А ЧТО ОН, СОБСТВЕННО, ТУТ ДЕЛАЕТ?

Тот как будто не смотрел в его сторону, но, когда Трэйс входил в свою крошечную комнатку, мистер Лорел встал и направился к привезшему Трэйса такси, водитель которого согласился подождать его и доставить обратно. Трэйс пожал плечами. Возможно, худой просто осматривал бухточку и все ее достопримечательности. А теперь, удовлетворив свое любопытство, решил вернуться в Пигадию. Трэйса это не очень беспокоило, поскольку с водителем он договорился, а против попутчика, в принципе, не возражал.

Чемодан Трэйса лежал на кровати, там где он оставил его и…

… Нет, не там. Он оставил его на полу рядом с кроватью. К тому же, уходя, он запер за собой дверь. А сейчас она была отперта. Трэйс окинул взглядом маленькую комнату. Что еще было не так?

На покрывале валялся путеводитель, который дала ему Амира. Он не оставлял его открытым и на кровати. Готов был поклясться, что не оставлял. Он взял раскрытую книгу в руки и, за мгновение до того, как странички закрылись, успел заметить карту Карпатоса — там его рукой было отмечено примерное местонахождение монастыря. Значит, кто-то побывал в номере и, просмотрев книгу, увидел его пометки.

Тогда он открыл чемодан и проверил его содержимое. Как будто все было на месте, и, тем не менее…

Нет, далеко не все было в порядке. Даже, скорее, наоборот. Где тетрадь Каструни ?

Трэйс взял с собой в путешествие только три вещи из оставленных ему Каструни материалов: его тетрадь, карту Карпатоса и маленькую Библию. Библия по-прежнему лежала в чемодане, а вот ни карты, ни тетради не было. Но почему?

Значит, кто-то проник сюда, обыскал его чемодан и забрал карту и тетрадь. А потом он (или она?) заметил путеводитель. В нем также имелась карта Карпатоса, на которой Трэйс тоже сделал пометки. Неизвестный вор не видел большого смысла забирать с собой и путеводитель: раз Трэйс пометил место на карте, значит знал, где находится монастырь…

Каструни был мертв.

И веселый толстяк из винного магазина был мертв.

А где-то там в горах — человек, который, как кое-кто считал, был очень важен для Трэйса. И черт побери, он ДЕЙСТВИТЕЛЬНО был важен для Трэйса; за последние пять минут он неожиданно стал гораздо более важен, чем все остальное на свете!

ВКЛЮЧАЯ И АМИРУ ГАЛЬБШТЕЙН? спросил он себя. Но ответа на этот вопрос у него не было. Пока. С ответом на этот вопрос придется подождать. До поры, до времени.

Он поспешно сложил вещи обратно в чемодан и отнес ключ от номера Фодуле, которая как раз возилась на кухне. Гречанка удивилась.

— Вы уехать? Но ведь вы дать деньги и…

— Все в порядке, — кивнул он. — Я буду жить у друзей в Пигадии.

— Хорошо, но может… ваша не нравиться наша?

— Нет, нет, — Трэйс заставил себя улыбнуться. — Нет, все было просто великолепно. Вот только… скажите, в мой номер кто-нибудь заходил?

— Как? Быть в… — Она уставилась на него широко раскрытыми глазами. — Что-то пропасть?

— Да… , впрочем НЕТ! — сказал Трэйс. — Нет, вроде бы все цело. — Он слишком поздно заметил худую длинную тень за порогом кухни. Тень в шляпе. Тень мистера Лорела.

— Мистер Трэйс, извиняйте, если… — начала Фодула, беря его за руку.

— Нет, в самом деле, все в порядке, — перебил он ее. — Просто решил пожить в Пигадии. Здесь было просто прекрасно — восхитительно — но в Пигадии у меня друзья. Так что, спасибо вам большое… — И, когда худая тень растаяла, он медленно двинулся к выходу.

Он дал мистеру Лорелу достаточно времени, чтобы убраться, а затем вышел на солнце. Дойдя до машины, он увидел, что худой уже сидит позади водителя. Трэйс уселся рядом с ним и спросил:

— Тоже в Пигадию?

— А? Что? Ну да! — Худой похоже удивился. — А куда тут — на этом-то куске ска’ ы?

— Вообще-то это мое такси, — Трэйс, с трудом сдерживался. Он вдруг всей душой возненавидел этого противного ублюдка. Больше всего ему сейчас хотелось скрутить его и вывернуть ему карманы. Но…

— Слысь, ты — это, извини! — с искренним огорчением сказал худой. — Поеду на с’едующем. — Он уже собрался было вылезти из машины, но Трэйс удержал его.

— Да нет, ничего страшного. И я с вами совершенно согласен. Это не остров, а самый настоящий кусок камня. Здесь даже птичек почти нет.

— Псичек? — переспросил худой именно так, как и ожидал Трэйс.

— Ну да, девиц. Прямо не на что смотреть…

— Ах, де'иц! — его собеседник пожал худыми плечами. — Ну, де'ицы, они ведь де'ицы и есть. Лично я с’десь, чтобы подысать озоном — мойским воздухом. Очень, знаете ли, помогайет с носом. А то чегтов синусит пйосто замучай.

— Да, понимаю, — кивнул Трэйс, а сам подумал: ПОГОДИ, Я ТЕБЕ ВЫЛЕЧУ СИНУСИТ, КОСТЛЯВЫЙ УБЛЮДОК!

На том их разговор и закончился, но когда они въехали в Пигадию, Трэйс поинтересовался:

— Слушайте, а вы случайно не знаете, нельзя ли где-нибудь взять напрокат мотоцикл? Хотел тут посетить одно местечко в горах. — Он пристально смотрел мистеру Лорелу в глаза, но… тот и бровью не повел.

— Мотоцикл? — худой отрицательно покачал головой. — Не-а, не знаю. Да и кому с’десь нужны мотойциклы, когда полно дейшевых такси? А что же там, интеесного в горах, а? Небось снова де'ицы?

— Нет, — покачал головой Трэйс. — Просто старые развалины. А я до них сам не свой.

Трэйс обратился к водителю:

— Остановите пожалуйста. Здесь будет в самый раз. — Он вышел на главной улице и постоял, провожая взглядом такси.

Место, где удалось взять напрокат небольшой мотоцикл, он нашел буквально через несколько минут. Мастерская располагалась в небольшом дворике совсем рядом с главной улицей и была буквально завалена частями мотоциклов. Владелец мастерской и его сын паяли, лудили и собирали машины буквально из металлолома. Имелись и два готовых мотоцикла — красный и синий.

Трэйс выбрал синий. Красный показался ему слишком ярким, чересчур заметным. Он хотел было прямо так и уехать из мастерской на мотоцикле, но хозяин не разрешил.

— Тормоза не так хороший, — пояснил он. — Плохая тормоза. Можно упасть, разбиться. Красный — хорошая тормоза. Или моя чинить синий.

— А сколько это займет? — спросил Трэйс.

— Полчаса, — пожал плечами хозяин.

— О'кей, тогда зайду попозже.

Трэйс нашел небольшой ресторанчик, взял кофе, большой кусок жареной рыбы-меч и салат на гарнир. От жареной рыбы во рту остался специфический привкус, который пришлось смыть банкой ледяного пива. Пообедав, Трэйс отправился обратно в мастерскую. Синий мотоцикл оказался готов, но… чего-то не хватало.

— А где красный? — спросил он.

— Красный мотоцикл нет, — объяснил хозяин, вытирая руки ветошью. — Отдавать.

В голове Трэйса словно прозвучал тревожный сигнал.

— Вот как? Наверное его нанял мой приятель, да?

— Приятель? — Хозяина это как будто не очень интересовало.

— Да, такой худой человек в пестрой рубашке и шляпе?

— Да! Это он. Он хотеть быстро, ваш друг, — растянул в улыбке губы хозяин.

— Я старый. Я нет быстро.

Сигнал тревоги теперь звучал вовсю.

— А давно он уехал?

Хозяин пожал плечами.

— Полчаса?

Трэйс почувствовал, как у него перехватило горло. Неужели он так долго обедал?

Он вытащил из чемодана бинокль — тот, которым обычно пользовался на скачках — и повесил его на шею. Затем сунул за пояс путеводитель Амиры. Потом закрыл чемодан и оставил его на хранение хозяину мастерской, заплатив за это лишнюю сотню драхм.

Выехав из города и двигаясь по извилистой дороге, ведущей в Амупи, Трэйс старался представить, что ожидает его впереди. Все происходящее было так странно, так напоминало какую-то шпионскую историю… И определенно — очень опасно. Что же до монастыря — так теперь выбора у него просто не оставалось.

Впрочем, ведь именно ради этого он сюда и приехал. А карту острова разглядывал уже столько раз, что сейчас довольно точно представлял куда ехать.

Поэтому можно было не тратить времени на определение своего местонахождения. Да и вообще он чувствовал, что времени терять больше нельзя. Казалось, именно время вдруг стало решающим фактором.

Но ведь у худого полчаса форы! Насколько же опередил его этот мистер Лорел?

Или он все-таки был мистером Лорре?

К этому времени вся эта история уже глубоко захватила Трэйса — а может и с самого начала — и сейчас он пришел к выводу, что пассивное участие в ней его уже не устроит. Не устроит? Скорее, следовало ожидать, что ему этого просто не позволят. Слишком уж высоки ставки: даже если Каструни был прав лишь наполовину, то ставкой является жизнь САМОГО Трэйса. Выше просто не бывает! По сравнению с этим суммы, оставленные им в лондонском казино, просто смехотворны.

Вызванное мощным приливом адреналина возбуждение Трэйса как будто передалось его машине. В принципе, мотоцикл был довольно неплох. Конечно, же, его нечего было и сравнивать со старым мощным «триумфом», но он вполне годился для таких дорог, как эта. С полным баком — целых двенадцать пинт! — Трэйс, при наличии дорог по периметру острова, мог бы объехать его кругом. Но подобных дорог здесь не было, поскольку большая часть берегов представляла собой обрывистые, вздымающиеся прямо из морских глубин и уходящие в поднебесье скалы.

Трэйс сможет придерживаться дороги до тех пор, пока она не превратится в дорожку, а потом — дорожки, пока она не станет тропкой… и так далее. Можно даже попробовать проехать немного и по пересеченной местности — в свое время он иногда проделывал такое, правда исключительно для собственного удовольствия — учитывая, что мало кто владел мотоциклом лучше Чарли Трэйса.

Исполненный уверенности в собственных силах, он гнал вперед по неровной дороге, так что вскоре и Пигадия, и Амупи остались позади, скрывшись где-то за клубами поднятой им пыли. Через некоторое время Трэйс добрался до предгорий. И как раз тут впервые заметил человека, которого преследовал: ему в глаза бросилось ослепительный блеск полуденного солнца на зеркальце заднего вида далеко впереди на склоне горы. С обретенной за долгие годы практики легкостью он съехал на обочину, остановился и поднес к глазам бинокль. Их разделяло никак не более полутора-двух миль, но, благодаря оптике, это расстояние, казалось, сократилось до нескольких сотен ярдов.

Точно: это действительно был красный мотоцикл и на нем, скрючившись над бензобаком, восседал похожий на демона худой. Должно быть, хозяин мастерской ошибся, поскольку тогда с момента его отъезда полчаса пройти никак не могло — максимум десять минут, а то и меньше. Но, по-видимому, старик просто не очень хорошо знал английский и, вполне возможно, отвечал «полчаса» на любой вопрос о времени. Трэйс еще немного подстроил бинокль и принялся внимательно разглядывать мотоциклиста .

За спиной у того что-то висело: длинная цилиндрической формы чехол, похожий на сумку для гольфа. Может, рыболовная снасть? Но какая в горах рыбалка? Трэйс изучал его до тех пор пока, совершив отчаянный рывок, красная машина не перевалила через гребень холма и не скрылась из вида.

Тогда он опустил бинокль, вытащил путеводитель Амиры и нашел карту Карпатоса. Впереди был горный перевал; дорога вела прямо к нему. За перевалом она спускалась в долину, где от нее отходило несколько боковых дорог — к морю, и лишь одна продолжалась в горах вдоль побережья. Вот там-то — между этими самыми горами и следующим горным хребтом нес свою одинокую вахту полуразрушенный монастырь.

Так что же все-таки в нем хранится? Именно это и предстояло узнать Трэйсу, причем, он должен попасть туда раньше второго мотоциклиста. Сунув книгу обратно за пояс, он снова завел машину и, похожий на какого-то странного механического кальмара, железный конек понесся дальше…

Вероятно, мистер Лорре оказался лучшим ездоком, чем предполагал Трэйс, а может, его машина была лучше. Когда минуты через три или четыре Трэйс преодолел гребень холма, красный мотоцикл с оседлавшим его человеком уже приближался к перевалу и вскоре исчез в клубах пыли на его вершине. Зато теперь путь на протяжении примерно полумили шел под гору, и дорога впереди была более-менее прямой, поэтому он вполне мог выжать из своего мотоцикла максимум возможного. Так он и сделал, ухитрившись разогнаться до пятидесяти пяти, если не до шестидесяти миль в час. Менее чем через минуту Трэйс уже снова карабкался вверх, а еще через пару минут преодолел узкую седловину и нырнул в тень нависавших по обе стороны от дороги горных склонов.

До сих пор его со всех сторон приветствовали своим стрекотом цикады. Они, как шумные торговки рыбой, переругивались где-то в зарослях кустарников.

Теперь же песен цикад не стало слышно. По мере того как подъем становился все круче, мотор работал все надрывнее, и Трэйс уже начал жалеть о своем выборе транспортного средства. Он переключил на более низкую передачу, прибавил газ и, достигнув наконец верхней точки подъема, все же сумел набрать скорость, достаточную для того, чтобы перевалить на другую сторону хребта.

И сразу же все вокруг снова оказалось залито ярким солнечным светом, а дорога, хотя и по-прежнему пыльная и извилистая, снова пошла под уклон. Из-за этой самой извилистости Трэйс никак не мог ехать на приличной скорости, что приводило его в отчаяние. Где-то далеко внизу в долине снова мелькнуло красное пятнышко, и сверкающий солнечный зайчик снова допрыгал до него от машины, которую он так отчаянно пытался нагнать.

Трэйс продолжал спускаться в накаленную солнцем долину, где от жары спасал только овевающий его встречный ветерок, и, когда местность выровнялась, а по обеим сторонам дороги стали все чаще появляться рощицы средиземноморских сосен, несущийся впереди мотоцикл снова скрылся из виду. Остановившись и потратив еще несколько драгоценных секунд на изучение путеводителя Амиры, Трэйс принялся высматривать дорогу, что уходила влево. По его прикидкам (если карте вообще можно было верить), она должна была быть третьей или четвертой по счету. Но что на этом острове можно считать дорогой, а что — нет? От основной дороги ответвлялось множество тропинок — скорее всего, козьих троп, которыми пользовались местные пастухи — и все они на вид были совершенно одинаковыми.

Чуть позже за очередным поворотом, ему пришлось немного сбавить скорость, чтобы не угодить в одну из глубоких рытвин, пересекавших дорогу. Трэйс промчался было мимо относительно широкого, уходившего влево ответвления — но тут же сбросил газ и затормозил.

Поперек этой боковой дороги валялась змея примерно пяти футов длиной — черная, корчащаяся в агонии. Ее туловище было раздавлено и лопнуло как раз посередине. Трэйс слез с мотоцикла, вручную развернул его, потом несколько мгновений постоял, размышляя, еще раз взглянул на змею и одобрительно кивнул.

— Спасибо тебе, змея!

Умирающая гадина оказала ему услугу, и он решил отплатить ей тем же, переехав колесами мотоцикла прямо через ее голову и направившись на восток в сторону моря…

Долина быстро сужалась и, чтобы лучше видеть все выбоины и кочки, ему даже пришлось привстать. Лишь через некоторое время Трэйс заметил, что едет вдоль какой-то узкой и глубокой ложбины, больше всего похожей на русло какой-то давно высохшей реки. Затем дорога окончательно исчезла, и он покатил прямо по мелким камням бывшего дна.

По крайней мере здесь, между растущими вдоль высоких берегов кустами и деревьями, было не так жарко, поэтому Трэйс решил по возможности держаться сухого русла, если получится, до самого побережья, а потом сориентироваться и решить, что делать дальше. План оказался не таким уж и плохим.

Примерно через полмили Трэйс уже ехал по сплошь поросшей кустарником местности. Вскоре он обнаружил, что оказался в естественной бухточке, окруженной уходящими вверх на высоту примерно двадцать пять или тридцать футов утесами. С того места, где он остановился, благодаря тому, что берег бухточки немного выдавался в море, ему было видно южное побережье. Вернее, Трэйс мог оценить — насколько высоки прибрежные скалы. Они выглядели совершенно неприступными, больше всего напоминая огромные бастионы из сухого крошащегося сыра, сплошь в трещинах и пещерах, кое-где поросшие пыльной травой или одинокими деревьями, сумевшими укорениться в щелях. Итак, монастырь где-то там, наверху? Тогда можно прямо здесь разворачиваться и ехать обратно…

Вдруг вверху что-то блеснуло — что-то яркое, отражающее солнечный свет.

Трэйс тут же схватился за бинокль и навел его на, казалось бы, совершенно отвесную каменную стену — чуть ниже того места, где начинался ее второй ярус. Хотя расстояние было около мили, он ясно и отчетливо видел мистера Лорре ПО-ПРЕЖНЕМУ катившего на своем красном драндулете! И только тут Трэйс понял свою ошибку: он решил, что мистер Лорре, как и он, лишь ИСКАЛ монастырь. Теперь же стало ясно, что тот с самого начала был отлично осведомлен о его местонахождении. И именно туда eн сейчас и направлялся — как пуля, летящая в цель!

Трэйс начал подкручивать окуляры бинокля, стараясь сделать изображение еще четче. Ага! Вот! Теперь он наконец разглядел тянувшийся вдоль самого края обрыва каменный карниз. Карниз наверняка был значительно шире, чем казался отсюда, снизу — по крайней мере Трэйс здорово на это надеялся! Хотя все равно — раз американец смог проехать там на мотоцикле, значит, сможет и Чарли Трэйс. Он вытащил из-за пояса путеводитель Амиры, нашел карту и только тут увидел едва заметную пунктирную линию, ведущую примерно от того места, где он сейчас находился, к подножию скал. Теперь, если только эта линия и вправду представляла собой дорогу…

… Да!

Пять минут спустя Трэйс ненадолго остановился, прибавляя газу и количество оборотов двигателя, а заодно мрачно разглядывая предстоящий ему подъем. Справа от него вздымалась отвесная каменная стена, слева — крутой обрыв… А между стеной и обрывом тянулась тропа — вернее тропка — высеченная в скале и шириной в лучшем случае футов в шесть, а местами и гораздо уже. Поездка обещала быть крайне опасной. Трэйс скрипнул зубами. К черту опасность! Да и какого черта бояться — все равно же не будешь жить вечно!

ОДНО НЕВЕРНОЕ ДВИЖЕНИЕ ТАМ НАВЕРХУ, ЧАРЛИ ТРЭЙС, ответил он сам себе И ТЕБЕ УЖЕ НЕЧЕГО БУДЕТ БЕСПОКОИТЬСЯ О ВЕЧНОЙ ЖИЗНИ. ВРЕМЕНИ У ТЕБЯ ОСТАНЕТСЯ РОВНО НА ОДИН ДОБРЫЙ, ДОЛГИЙ, ИСТОШНЫЙ КРИК!

Он двинулся вперед, то и дело приподнимаясь, балансируя на мотоцикле и стараясь удержать его строго на середине тропы. По дороге его мучили разные идиотские мысли примерно следующего содержания: "ОСТАЕТСЯ ТОЛЬКО НАДЕЯТЬСЯ, ЧТО СТАРИК В ПИГАДИИ СТРАХУЕТ СВОИ МАШИНЫ! " Но, к счастью, все оказалось не так ужасно, как он поначалу полагал, во всяком случае, пока — позади остались приблизительно двести ярдов на высоте ста пятидесяти футов. Вдруг тропа резко свернула — и именно в этом месте мистер Лорре наконец надумал расстаться со своей машиной.

Она валялась на боку в зарослях чабреца, брошенная потому, что дальше начиналась последняя и наиболее опасная часть пути. Неудивительно, что худой оставил мотоцикл: Трэйс взглянул вверх — туда, куда уходила тропа. Теперь подъем становился намного более крутым, а ширина его составляла какие-нибудь жалкие четыре фута. Пытаться и дальше ехать на мотоцикле — чистое безумие. Так, во всяком случае, решил американец. Но и на своих двоих он успел уйти далеко вперед.

Трэйс покатил мотоцикл за поворот, имел неосторожность бросить взгляд вниз — в бездну… и тут же дал себе зарок больше такого не делать. Если и было где-либо на свете место, способное вызвать у человека сильнейшее головокружение, то он его нашел. А заодно, нашел и место, где смог проверить, насколько хорошо умеет ездить.

Он сел на мотоцикл, одну ногу твердо поставил на тропке, скрипнул зубами и, прибавляя газу, медленно отпустил сцепление. Заднее колесо начало вращаться, из-под него полетели комья земли и мелкие камешки, из глушителей повалил дым.

Трэйс, снова приподнявшись, резко наклонился вперед и, пробормотав: "Черт! Черт! Чееерт! ", резко пустил машину вперед по этому последнему, действительно убийственному отрезку пути. Правда, Чарли Трэйса ему убить все же не удалось — во всяком случае пока. Разумеется, опасные моменты были, но все кончилось благополучно. А наверху…

… У него не оставалось времени даже на то, чтобы посидеть, передохнуть и подождать, пока не уймется дрожь, поскольку это означало бы потерю времени и расстояния, с таким трудом отыгранных у худого. Вместо этого Трэйс просто откинулся в седле, набрал — как будто очень долго вообще не дышал — полную грудь воздуха и огляделся.

Он понял, что оказался на широком ровном уступе — на чем-то вроде промежуточного плато. Дальше, в двухстах ярдах высился следующий ярус скал.

По узенькой тропке осторожно продвигался мистер Лорре с по-прежнему болтавшейся за спиной узкой черной сумкой. Как раз в тот момент, когда Трэйс наконец заметил его, он тоже оглянулся и посмотрел вниз — прямо на своего преследователя. Трэйс, конечно, не мог видеть глаз этого человека, но чувствовал как они буквально прожигают его насквозь, испепеляют ненавистью за то, что он доставил мистеру Лорре столько хлопот. Трэйс задал мистеру Лорре весьма непростую задачу — это было совершенно очевидно. Но только вот ЧТО это была за задача? И что у него в этой длинной черной сумке за спиной?

Трэйс снова завел мотоцикл и уже собрался было отъехать в сторонку, как вдруг остановился и снова заглушил двигатель. И во внезапно наступившей пронзительной тишине откуда-то снизу донесся стук падающих камешков. Он развернулся в седле, вытянул шею и бросил взгляд назад.

В том месте, где тропа делала крутой поворот, на ней показался еще какой-то человек. Кто бы это мог быть?

На незнакомце, явно греке, была черная рубашка и черные же мешковатые штаны. Молодой, неряшливо выглядевший… Пастух? Кто-нибудь из местных, заметивший сумасшедших иностранцев и решивший узнать, что происходит?

Или приятель худого американца? Трэйсу об этом даже подумать было страшно, а уж дожидаться, пока все не выяснится, он и подавно не собирался! Он снова завел мотоцикл, поддал газу и, больше не задерживаясь, двинулся вперед к тому месту, где тропа сужалась и, извиваясь, уходила к вершине скалы.

Дальше на мотоцикле было уже явно не подняться, поскольку впереди тянулась уже просто козья тропка с грубо вырубленными в скале ступеньками, порой достигавшими высоты дюймов двенадцати, а то и больше. Худой тем временем преодолел уже три четверти пути. Трэйс оставил машину и дальше пошел пешком. И так же, как до этого он безжалостно гнал вперед мотоцикл, теперь он без малейшего снисхождения гнал вперед и вверх самого себя, буквально из последних сил преодолевая последний участок подъема.

Левая нога пока никак не давала о себе знать — мало того, она как будто зажила своей собственной жизнью, доказывая, что беспокойство Трэйса накануне не имело под собой ни малейших оснований. Поэтому он карабкался вверх на головокружительную высоту по узенькой тропке с энергией и проворством горного козла, отважно игнорируя тот факт, что смерть лежит на расстоянии одного, неверно сделанного шага.

Мистера Лорре больше видно не было — он уже скрылся за краем вершины, зато поднимавшийся большими шагами молодой грек уже добрался до промежуточной площадки. Его длинные волосы развевались от быстрой ходьбы и он явно двигался по следу Трэйса.

Трэйс позволил себе бросить на него один-единственный взгляд и ринулся вперед с удвоенным проворством.

Наконец он добрался до плоской вершины и быстро огляделся: ядрах в ста пятидесяти от него — ближе к морю — вверх тянулась еще одна отточенная временем и стихиями скала. А за этим одиноким стражем… Трэйс различил край строения, которое когда-то было огромным зданием, сложенным из больших каменных блоков. У подножия естественного каменного шпиля на плоском валуне сидел мистер Лорре и что-то торопливо делал.

Трэйс вскинул бинокль. Длинная черная сумка валялась на земле пустой, а мистер Лорре занимался ее содержимым. Трэйс сразу же понял, что в руках у него оружие: темный приклад, изящно выгнутая дуга из тусклого металла и оперенная стрела. Он ахнул и выпустил бинокль из рук. Арбалет!

Трэйс совершенно выдохся еще на подъеме и, тем не менее, теперь снова из последних сил бросился вперед, судорожно хватая ртом воздух. Если бы он так не выдохся, то возможно закричал бы, хотя американец наверняка не обратил бы на него ни малейшего внимания. Конечно, он мог и ошибаться: вполне возможно, что арбалетная стрела предназначается именно ему, но на этот счет у него были большие сомнения. И действительно — худой встал и снова двинулся вперед, совершенно не обращая внимания на Трэйса.

Обогнув подножие скальной башни, он снова скрылся из виду, явно направляясь к древнему монастырю.

Если бы перед ним лежала ровная, покрытая пружинистой землей поляна, Трэйс, скорее всего, сумел бы покрыть разделявшее их расстояние секунд за двадцать — не больше. Но площадку на вершине скалы сплошь усеивали камни и валуны, а Трэйс, как он сам любил выражаться, был совершенно «выжат». Тем не менее, когда он тоже свернул за скалу, прошло не более полминуты. А дальше… его выручила исключительно собственная медлительность. Потому что между огромной скалой и самими развалинами лежала…

… Пропасть, уходящая вниз до самой воды.

Трэйс попятился от края расселины назад, уперся спиной в гладкую поверхность скалы и осмотрелся. Футах в пятидесяти от того места, где он стоял, через пропасть был переброшен прочный деревянный мост с перилами. А между Трэйсом и мостом… на самом краю пропасти замер на одном колене мистер Лорре, он целился куда-то в сторону развалин. Трэйс тоже взглянул туда и увидел в нижней части стены пролом или окно, а за ним — человека в выцветшем желтом одеянии, склонившегося над столом .

— Нет! — изо всех сил завопил Трэйс. — НЕТ!

Он бросился вперед по узкому карнизу между скалой и краем пропасти к Мистеру Лорре. Лицо американца было совершенно белым от напряжения . Хотя Трэйсу и удалось выбить из рук худого арбалет, оружие все равно выстрелило. Стрела перелетела через пропасть и звякнула об стену монастыря. Американец уже замахнулся, чтобы как следует врезать Трэйсу, как вдруг глаза его выпучились, едва не вылезая из орбит — он почувствовал, что потерял равновесие и вот-вот упадет вниз.

Трэйс потянулся, чтобы удержать его, но опоздал. Он успел ухватиться лишь за рукав пестрой рубашки, да так и остался стоять на краю пропасти с зажатым в трясущейся руке оторванным рукавом. Заглянув вниз, он увидел как мистер Лорре, крутясь подобно осеннему листу, падает в бездну. Он так и не издал ни звука, не крикнул, а просто падал вниз, затем ударился о выступ скалы, отскочил и скрылся из виду. Наконец послышался громкий всплеск, тут же заглушенный шумом волн в каком-то глубоком невидимом гроте.

— Боже… о ГОСПОДИ! — в ужасе громко воскликнул Трэйс. — Я ведь не хотел… я не ХОТЕЛ! — А где-то на задворках его сознания тихий саркастический голосок заметил:" А ЭТО ЕЩЕ ОДНА НЕПРИЯТНОСТЬ, В КОТОРУЮ Я ИЗ-ЗА ТЕБЯ ВЛЯПАЛСЯ! "

— Хо! — вдруг послышался оклик у него за спиной. Трэйс как был на четвереньках, так и обернулся. Это был тот самый парень-грек, с огромными узловатыми кулаками.

— Я не думал, что так получится! — крикнул Трэйс, кривя широко раскрытый рот.

Грек ударил его — прямо между глаз, и Трэйс мгновенно выключился …

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

… Свет!

— ГОСПОДИ! Как избавиться от давящей на грудь тяжести и столь ослепительного света? Трэйс рискнул открыть глаза.

Тяжестью на его груди оказалась огромная рука того самого грека, который его ударил у пропасти, а теперь сидел рядом и глядел на него большими добрыми карими глазами. Трэйс лежал на каменном столе, освещенный солнцем; прямо напротив него находилось большое окно, которое он сразу узнал: именно в него целился из арбалета американец.

— Черт! Ведь я УБИЛ его! — пробормотал едва ворочая распухшим языком Трэйс. Он попытался сесть, и на этот раз грек не стал ему мешать. Солнце стояло довольно высоко, но особой жары еще не было, и поэтому Трэйс решил, что был без сознания всего несколько минут.

Голова просто раскалывалась, а кожа на лбу на ощупь казалась рифленой — видимо, на ней остались глубокие отпечатки костяшек кулака. Он посмотрел на тут же улыбнувшегося в ответ грека и обвел взглядом комнату.

У двери из грубых досок, cложив на могучей груди руки, стоял второй молодой грек, который вполне мог быть близнецом первого. Он тоже улыбался.

Трэйс снова взглянул сначала на одного, потом на другого, осторожно слез со стола, воспользовавшись каменной скамьей, что стояла рядом. Сидевший на ней молодец поддержал его и помог встать на пол. Трэйс заморгал, пытаясь после прямого солнечного света приспособиться к царившему здесь прохладному полумраку. И только тут наконец заметил третьего обитателя этой комнаты. Самого важного.

Это был человек в выцветшей желтой одежде. Он стоял, задумчиво сложив руки за спиной, у дальнего окна, глядя на голубую безмятежную гладь Эгейского моря. Тот самый человек, который и должен был стать жертвой мистера Лорре.

Мистер Лорре, несчастный…

— Я… я убил его, — снова непонятно зачем пробормотал Трэйс. — Но, клянусь, я этого не хотел.

— Конечно же, не хотели, — Стоявший у окна человек повернулся и теперь пристально глядел на Трэйса. — Я все видел. Сначала вы крикнули, желая предупредить меня, а затем бросились на него, чтобы помешать выстрелить. Он попытался ударить вас, но потерял равновесие… одним словом, если бы он остался жив, то я, скорее всего, сейчас был бы мертв.

Трэйс взглянул на него сквозь золотистую завесу солнечных лучей, в которых кружились пылинки, волшебным образом превращенные средиземноморским солнцем в мельчайшие частички золота. Благодаря лившемуся из окна мягкому свету казалось, что его голову окружает нимб, делавший его похожим на святого. Так значит вот он какой: этот человек, живущий в монастыре — ОН И ТО, ЧТО ОН ТАМ ОХРАНЯЕТ…

Трэйс обогнул стол, несколькими шагами преодолел разделявшее их расстояние и схватил его за грудки. В тот же миг молодые греки оказались рядом с ним, без труда оторвали от незнакомца и крепко вцепились ему в руки. Трэйс переводил взгляд с одного на другого. Глаза их были пустыми, а улыбки бессмысленными.

— Они ДЕЙСТВИТЕЛЬНО идиоты, — сказал человек в желтом одеянии, как будто прочитав мысли Трэйса. — Но идиоты, которые меня любят и беспрекословно подчиняются. Их жизни целиком принадлежат мне, они с радостью, не задумываясь, убьют за меня любого. Достаточно одного моего слова — и они тут же выбросят вас из этого окна. Прямо сейчас

— Кто вы такой? — спросил Трэйс.

— Лучше начнем с вас, — покачал головой старик. — Кто вы такой?

У Трэйса появилась возможность наконец-то узнать все до конца.

— Я — Чарльз Трэйс, — сказал он. — Меня послал сюда Димитриос Каструни.

— Димитриос?! — удивленно уставился на него собеседник. Он подал знак своим людям, те немедленно отпустили Трэйса и отошли в сторонку. — Димитриос Каструни, — снова повторил человек в желтом, кивая. Он взял Трэйса за руку, и они прошли к столу. Только теперь Трэйс, наконец, мог разглядеть его как следует, а не на фоне залитого солнцем окна.

Несмотря на длинные волосы, цветом напоминавшие его одеяние, незнакомец был еще не стар, хотя загорелое обветренное лицо прорезали глубокие морщины. Нет, при ближайшем рассмотрении он вовсе не казался стариком уже потому, что молодыми были его глаза. Серо-зеленого цвета, немного странные. Взгляд их, тем не менее, был взглядом умудренного жизнью человека. ГЛАЗА СВЯТОГО, снова подумал Трэйс. Будто они видели рай… а может, и ад.

— Димитриос Каструни, — еще раз повторил хозяин, и уголки его губ тронула легкая улыбка. — О, да, это крепкий орешек. Пожалуй, не по гнилым зубам Хумени. И как же поживает Каструни?

Трэйс наконец отвел от него взгляд и осторожно потрогал лоб.

— Вы, видимо, хотите узнать, как он поживал, — заметил он. И продолжал: — Насчет зубов Хумени не знаю, зато его молот я видел!

Заметно скрюченные пальцы крепко, почти конвульсивно стиснули руку Трэйса, причиняя боль.

— Каструни? — недоверчиво прошептал незнакомец. — Мертв?

Он внезапно отпустил Трэйса, пошатнулся, и едва ли не рухнул на каменную скамью. — — Нет, только не Димитриос, — простонал он, тряся головой. — Господи, сделай так, чтобы это оказалось неправдой!

— Нет, это правда, — ответил Трэйс. — Я сам видел.

Человек в желтом одеянии поднял голову и взглянул на него.

— А как.. ? То есть, я хотел спросить, что.. ?

— Молния, — Трэйс внимательно наблюдал за выражением его лица. Крупные желтоватые зубы обнажились в страшной гримасе боли и ужаса, а потом незнакомец крепко зажмурил глаза.

— Молния! — повторил он следом за Трэйсом, выхаркивая это слово как желчь. — Орудие дьявола! Демогоргон!

— Именно поэтому я и здесь. — Трэйс уселся рядом с ним. — Каструни рассказал мне одну историю. Я не поверил ему. Но кое-что — сколь бы безумным это ни казалось, очень походило на правду. Затем начали происходить разные события. Я видел, как погиб Каструни. И теперь уверен, что это не было несчастным случаем. Да, его действительно убила молния, но совершенно целенаправленно! Разве такое возможно? Я просто должен выяснить. Но перед этим… Понимаете, тогда, в Лондоне я не дал ему возможности рассказать мне все, что ему было известно. И теперь я хочу — нет, должен! — узнать все до конца. Он упоминал о вас, об этом месте и еще о винном магазине в Пигадии. Я прилетел на Карпатос и поговорил с владельцем этого магазина — таким полным веселым человеком… Теперь этот виноторговец тоже мертв. Ему перерезали глотку. Но полиция задержала не того человека. Я знаю, кто это сделал: либо тот худой тип, что упал с обрыва, либо его приятель, который остался в Пигадии. — Трэйс перевел дух и продолжал: — Вот вкратце и все. А если хотите окончательно убедиться в моей правдивости, можете просто расспросить меня о деталях, и я сообщу вам все, что знаю. Но с условием, что потом и вы, в свою очередь, ответите на кое-какие мои вопросы.

Человек в желтом наконец открыл глаза; по его щекам текли слезы. Он поднял голову и, казалось, только сейчас заметил Трэйса. А потом… потом он как будто заглянул Трэйсу прямо в душу — так пронзителен был взгляд этих глаз.

— Расскажите мне все, — властно распорядился он. — Ничего не опуская. — Он повернулся к одному из своих людей и что-то произнес по-гречески. Юноша кивнул и вышел из комнаты.

— Пока я не начал, — сказал Трэйс, — я хотел бы повторить свой вопрос: — Кто вы такой…

— Меня зовут Сол Гоковски, — ответил его собеседник. — Но вам мое имя вряд ли о чем-нибудь говорит. Впрочем, это естественно. А теперь, если не возражаете… ?

Пока Трэйс собирался с мыслями, вернулся грек с большой миской салата, краюхой хлеба и бокалом вина.

— А за разговором можем и поесть, — заметил Гоковски, отламывая себе кусок хлеба.

Трэйс был очень благодарен ему за предложение, поскольку к этому времени очень проголодался. Он смочил пересохшее горло глотком вина и обмакнул кусочек хлеба в соус. А потом рассказал Гоковски абсолютно все. Рассказывал он быстро, на одном дыхании, стараясь ничего не пропустить. И даже о том, что он, Трэйс, вор. О своей матери, о брате-близнеце — мертворожденном уроде. Единственное, о чем он не стал упоминать, так это о своем романе с Амирой Гальбштейн, поскольку уж она-то к этой истории определенно не имела ни малейшего отношения.

Прошло не меньше трех четвертей часа, пока он не закончил.

— А этот ваш близнец, — задумавшись на мгновение, спросил Гоковски. — Как он выглядел?

— Думаю, мать видела ребенка всего лишь раз, а потом его унесли. По ее словам, выглядел он просто чудовищно. А если она и рассказывала о нем что-то еще, то я, наверное, просто не помню. Впрочем, он ведь все равно родился мертвым…

— А кто еще знал о нем?

— Врач, который принимал роды, — пожал плечами Трэйс. — Наверное, одна или две акушерки … А кого это могло интересовать?

— А Каструни знал?

— Нет, он спрашивал только… — И тут Трэйс понял: кое о чем он все-таки забыл рассказать.

— О каких-нибудь отметинах, стигматах?

Трэйс недоуменно уставился на него и увидел, что Гоковски смотрит на него как-то странно.

— Я не сын антихриста, — наконец взорвался Трэйс, тряся головой. — Не сын!

— Но у вас есть отметина, верно?

Трэйс хотел было возразить, но взгляд Гоковски остановил его.

— Так все-таки есть, да? — настаивал Гоковски.

— Смотря что называть отметиной, — пожал плечами Трэйс. И медленно, неохотно разувшись, показал хранителю монастыря свою левую ступню.

Гоковски взглянул на нее сначала мельком, затем присмотрелся повнимательнее… По выражению его лица Трэйс понял, что дело обстоит не так плохо, как он ожидал. Он нетерпеливо выдохнул:

— Ну?

— Это всего лишь деформация ступни, — сказал Гоковски. — Конечно, такое встречается не слишком часто, но и большой редкостью это назвать трудно. А в вашем случае это в общем-то даже и не уродство. И на вид не так уж отвратительно, да и особых хлопот скорее всего вам не доставляет.

— Нет, — солгал Трэйс, — не доставляет.

— Ваша мать была изнасилована чудовищем, — продолжил Гоковски. — Чудовищем, которого вообще не должно бы было быть, но которое, тем не менее, существует! Пока существует Бог, существует и дьявол, а именно его выродок — кошмарное полуживотное — овладело вашей матерью. По крайней мере, в этом Каструни был прав. Но поскольку он не знал о вашем брате-близнеце, мы вправе предположить, что и Хумени этот факт тоже неизвестен. Что же до вашей ступни, так просто беременность была ненормальной — ведь ваша мать вынашивала в своей утробе кроме вас еще и отродье дьявола. Поэтому, считайте, вам повезло.

— То есть, вы хотите сказать… значит, вы не думаете, что я сын Хумени? — Трэйса охватило чувство облегчения.

— Нет, — покачал головой Гоковски. — Не думаю. Если бы это было так, то ваше злое начало непременно бы уже проявилось. Вы профессиональный вор — но ведь в мире полным-полно воров! Вы сын Хумени? Но будь это так, неужели бы вы отправились разыскивать меня, и к тому же спасли бы мне жизнь? Да и вообще разве стали бы вы спасать жизнь кому-либо? — Он снова покачал головой. — Сомневаюсь. — И наконец улыбнулся. — Нет, Чарльз Трэйс, никакой вы не сын антихриста.

— А мой близнец, значит, им был? Разве такое возможно?

— Он не был вашим близнецом, во всяком случае генетически. Такое, конечно, случается нечасто, но иногда женщины все же рожали одновременно разных детей, да — говоря «разных» я подразумеваю детей от разных отцов. Вы говорили, что всегда считали своим отцом погибшего лейтенанта Соломона. И, думаю, вы совершенно правы.

Трэйс громко с облегчение вздохнул, запрокинул голову и, глядя на древний с высокими сводами каменный потолок, произнес:

— Слава тебе Господи, что это так. И ради Бога, Сол, зовите меня просто Чарли!

Через некоторое время Гоковски рассказал и свою историю.

— Кто я теперь — вы скоро узнаете. А вот раньше я был археологом. Как и мой отец. В тридцатые годы мы вели раскопки в Бербати, Телль-Аграбе, Мегиддо. Я говорю «мы», но на самом деле в то время я был еще мальчишкой. Вернее, даже не мальчишкой, а совсем ребенком. Хоть вы меня и не спрашиваете об этом, Чарли, но я вам скажу — мне пятьдесят три года. Я знаю, что выгляжу на все семьдесят, но так уж сложилась жизнь…

Как бы то ни было, детство и молодость я провел на раскопках в пустыне. И полюбил это занятие. Но с годами… мы по национальности — польские евреи, и мой отец предчувствовал назревавшую в Европе войну. Моя мать бросила нас вскоре после моего рождения, так что в этом плане мы с отцом ничем связаны не были, а Израиль в то время был еще просто идеей, причем довольно расплывчатой, хотя и англичане вынашивали ее еще со времен окончания Первой Мировой войны. Мы каким-то образом ухитрились осесть в Палестине и пережить там и войну, и все прочие невзгоды.

В пятьдесят втором отец умер. Мне было чуть за двадцать, но я сумел продолжить его дело. Он занимался исследованиями и делал переводы древних текстов для нескольких американских научных учреждений, для французов, даже для Британского музея. Понимаете, он был настоящим специалистом по истории Среднего Востока: древние надписи, иероглифы, древнеарабский и все, что касалось еврейской истории с незапамятных времен. По моему мнению, он принадлежал к числу гениев, и, если бы не сложные времена, и не специфические черты его характера — упрямство, а также исключительная прямолинейность — обязательно добился бы всемирного признания. К сожалению, этого не случилось.

Многое из того, что отец знал, он передал мне. Не только свою любовь к древним языкам и культурам, но и свою способность их понимать. К тому же, он знал много современных языков, и этот его дар я тоже унаследовал. Я был воспитан как еврей, говорящий на иврите, но вот сейчас, например, я говорю с вами по-английски — понимаете? А если бы вы были поляком, или французом, то и тогда для меня разницы практически бы не было. Это не предмет моей гордости, а просто дар. Однако…

За год до того как мой отец, Иосиф Гоковски, умер, к нему домой в Зиппори — это городок к западу от Галилеи и неподалеку от Назарета — явился совершенно седой человек, назвавшийся Ионафаном Бен Мейрисом и представившийся евреем откуда-то с греческих островов. Короче говоря: на самом деле этот Мейрис был Димитриосом Каструни. Он принес с собой и показал отцу кое-что из найденного им в седельных сумках Хумени.

— Вы хотели сказать «из сумок Гуигоса», — поправил Трэйс.

Гоковски мрачно улыбнулся.

— Наряду с вещами, в которые вы готовы поверить, есть и такие, которые вам просто трудно понять. И это вполне естественно. Но только вы должны постоянно помнить, что мы имеем дело со сверхъестественным, с самыми темными силами зла, с самим антихристом. Как вы справедливо заметили, я действительно имею в виду Гуигоса. А также Хумени, Аба, Гоора Гунна, Тирокса из Халеба — города, который находится в Сирии и сейчас называется Алеппо — и других. В отношении этих «других» мы можем строить лишь научно обоснованные предположения, а вот о существовании тех, кого я назвал по именам, известно со всей определенностью.

— То есть вы хотите сказать, что он феникс, как и предполагал Каструни? — уточнил Трэйс.

— Это, пожалуй, слишком поэтично. Но Каструни был греком и конечно же, как и всякий грек — поэтом в душе. Хумени вполне может быть источником некоторых легенд о фениксе, но на самом деле фениксом вовсе не является. Повторяю: он — антихрист. Но позвольте мне продолжить.

Итак, я как раз был с коллегой на раскопках каких-то развалин на западном берегу Галилеи, а Каструни тем временем гостил у моего отца в Зиппори. Обычно я видел его только по ночам, когда возвращался из пустыни. Он был настойчив, но вежлив и всегда избегал рассказывать о своих делах со «Старым Джо», как я ласково называл отца. В конце концов он уехал, как я тогда считал, обратно на свои греческие острова. Я не видел оставленного им — во всяком случае тогда — но отец говорил, что это книги, какие-то черепки и некоторое количество разных документов, древних и современных…

Основным же итогом его визита явилось вот что.

До того как отец начал болеть — а у него становилось все хуже с сердцем — он занимался и раскопками древних городов на берегах Галилеи. Иногда мы с ним работали целые дни напролет, а ночью отец возвращался к своим исследованиям и переводам. Теперь же, заболев, вместо того, чтобы отдыхать, он снова начал раскопки в пустыне, причем с необыкновенным рвением — но только уже в одиночку, без меня. Я предупреждал его, что он губит себя, но отец не обращал на мои слова ни малейшего внимания. Он явно увлекся новой проблемой даже больше, чем его недавний гость.

Благодаря специфике нашей работы у нас были друзья повсюду. Даже в периоды жесточайших политических и международных кризисов — естественно, я не имею в виду настоящие войны — мы обычно могли получить доступ в местности, даже расположенные на территориях соседних государств. И вот я стал замечать, что отец занялся восстановлением своих сирийских и иорданских контактов. Поверьте, в то время это было делом весьма щекотливым: одна война уже шла, несколько других грозили вспыхнуть со дня на день, а сирийская граница проходила прямо по западному берегу Галилеи, иорданская же, естественно — по южному. Понимаете, о чем думал отец, к чему он готовился?

Трэйс кивнул.

— Он хотел перебраться через границу и взглянуть на Хоразин, верно?

— Вот именно! И в конце концов, при содействии наших военных, именно это он и сделал. Чуть позже я вам все объясню…

Что же касается меня, то я был молод, энергичен, и моя работа, в свете тревожной предвоенной обстановки, конечно же, не выглядела особо важной — одним словом, меня «призвали» в армию. И, по мере возможности, я старался принимать участие в «специальных и разведывательных операциях», сопровождая отца в его поездках через Галилею или вокруг нее на северное побережье . Но как вы думаете, взял он хоть раз меня с собой в Хоразин? Позволил он мне по-настоящему побывать в этом проклятом, обреченном разрушенном городе? Ни разу! Нет, военные должны были оцеплять город с тем, чтобы он мог производить там раскопки и делать Бог знает что еще в полном одиночестве.

Год такой работы окончательно подорвал его здоровье. Я тогда служил в саперной части в Седероте немного восточнее Сектора Газа. Мы обслуживали железнодорожную линию Беэр-Шева — Кирьят-Гат. И тут мне сообщили о болезни отца. Я приехал к нему и понял, что он и вправду не на шутку болен. Он заявил мне, что не боится умереть, и что гораздо больше боится жить и дальше! И до самой своей смерти, говоря со мной о чем угодно, он то и дело повторял: "Прав был этот Ионафан Бен — совершенно прав! " Или: "Хватит ли у тебя сил, сынок, справишься ли ты? " Я ему отвечал: "Конечно, хватит, отец — только скажи, что я должен сделать? " А он на это восклицал: " Ах! Если бы можно было снова стать молодым и сильным. Тогда бы я сам это сделал — ну хотя бы попытался сделать, или помог бы кому-нибудь сделать это — сам! Но я стар. "

Тут Гоковски скорбно опустил голову. Трэйс несколько мгновений подождал, затем мягко спросил:

— Ну? И что же дальше?

Гоковски поднял глаза.

— Простите. Я очень любил его. — Он глубоко вздохнул и продолжал: — Перед самой кончиной он подозвал меня и прошептал: "Я побывал в тайном подземелье под Хоразином. Сол, все доказательства там. Все зло в нем. Иисус знал об этом — должно быть, Он чувствовал его приближение. Когда-то среди нас был Иисус, теперь ОН здесь! Антихрист бродит среди людей. И продолжается это с тех пор, как Иисус умер на Голгофе! " — таковы были его последние слова…

Снова Гоковски помолчал, а затем продолжал:

Я прослужил еще год, затем демобилизовался. Только к концу 1953 года я сумел завершить его переводы, поскольку считал это своим почетным долгом — ведь за них ему заплатили — и стал совершенно свободным человеком — то есть был волен делать, что захочу.

В это время «Ионафан Бен Мейрис» — как называл себя Димитриос Каструни — прислал мне из Афин письмо с выражением соболезнований и сообщил, что вскоре постарается приехать повидаться со мной. Но было в его письме и предупреждение: если я продолжаю дело отца, то мне лучше воздержаться от исследований или раскопок в Хоразине. Он, мол, уже совершил ошибку, попытавшись привлечь на помощь моего отца в одном деле — но лишь потому, что не отдавал себе отчета в том, насколько тот слаб здоровьем. И теперь ему не давала покоя мысль, что он, возможно, дал «Старому Джо» плохой совет. Больше он в письме ничего не рассказывал, а лишь просил ему доверять и слушаться его советов, а также избегать любых контактов с Джорджем Гуигосом.

И, конечно же, месяцев через шесть ко мне явился его представитель! Только тогда я этого не понял, поскольку посланец назвал его «Хумени» — богатым армянином, занимавшимся скупкой и незаконным вывозом древностей. Думаете, он так сразу мне все и выложил? Ничего подобного, он вовсе не пришел ко мне и не заявил: "Мой хозяин Джордж Хумени желает, чтобы вы провели для него раскопки в определенном месте и переслали ему определенный предмет, который вы там найдете, по определенному адресу, за что готов выплатить вам более чем щедрое вознаграждение. ", но после приблизительно часовой беседы стало ясно, что смысл его предложения именно таков.

И где же я должен был копать? В Хоразине! А что за предмет я там найду? Это должна была быть одна из двух каменных плит с надписями на древнейшем из семитских языков.

— Я знаю об этих плитах! — воскликнул Трэйс, в голове которого бешено кружились мысли. — Я читал про них в одной из тех книг, что оставил мне Каструни. Это была книга Моргана Селби «Мои путешествия и открытия в Святой Земле». Надписи на плитах сделала ведьма — приемная мать Аба. На одной из них было заклинание, концентрировавшее силы зла, а на другой — изгонявшее их.

Гоковски наклонился к нему и схватил его за руку.

— А эта книга все еще у вас?

Трэйс нахмурился.

— Она у меня дома, в Англии.

По лицу Гоковски было видно, что это известие крайне его огорчило. Но он тут же справился с собой и сказал:

— Впрочем, это неважно. Я слышал о работе Селби — и сильно сомневаюсь, что там есть хоть что-то, чего я не знаю. Тем не менее, вы правы. Так вот, этот Хумени хотел, чтобы я нашел одну из Хоразинских плит и доставил ее по назначению, а затем уничтожил следы раскопок и никогда туда больше не возвращался. И как вы думаете, которая из плит его интересовала?

Трэйс на секунду задумался и ответил:

— Та, на которой каплевидный знак обращен вверх — чтобы иметь возможность призывать себе на помощь могущество сатаны через Демогоргона!

Гоковски покачал головой.

— Мне понятен ход ваших мыслей, но вы просто не располагаете всеми фактами. Аб был рожден в Галилее. Через 347 лет произошло его первое перерождение, затем последовали все остальные. Он изначально НАДЕЛЕН могуществом сатаны, а также Демогоргона и способен призывать их где угодно и когда угодно — чему вы наверняка стали свидетелем! Плита же с обращенной вверх каплей является средоточием могущества злых сил и в этом качестве является инструментом, позволяющим ему перерождаться!

— То есть при помощи этой плиты он обновляет себя, — подхватил Трэйс, — а значит, она должна всегда оставаться в Хоразине.

— Вот именно! А теперь задумайтесь: почему в Хоразине практически никогда не велись раскопки, а если его и обследовали, то лишь крайне поверхностно?

Если бы можно было отследить события на две тысячи лет назад, мы бы наверняка обнаружили, что Хумени — будем пока продолжать звать его так — все это время буквально глаз не спускал с этого места, всячески препятствуя любым исследованиям города. А уж в наше время, когда в этих местах идет современная война и вполне вероятно, что там вот-вот появятся танки, которые под собственной тяжестью могут кое-куда ПРОВАЛИТЬСЯ… Хумени наверняка не на шутку встревожился.

И, тем не менее, плита с каплей, обращенной вверх, должна оставаться на месте — но как же другая?

— Плита, изгоняющая злые силы? — Трэйс задумчиво почесал нос, потом пожал плечами. — А что другая?

— Ну как же — что будет, если она попадет не в те руки? Разве мог Хумени позволить, чтобы кто-нибудь случайно обнаружил ее — это одно-единственное средство, с помощью которого его только и можно уничтожить? Разумеется, нет.

Трэйс явно был озадачен.

— Тогда почему же он попросту не вернулся и не забрал ее?

— Да потому что он не может ее коснуться! Ее должен достать кто-то другой. Причем человек, имеющий туда доступ. Хорошо, скажете вы, почему бы тогда ему хотя бы просто не наблюдать за ходом работ? Зачем посвящать в секрет подземелья кого-то постороннего? Да? Как вы думаете, сколько по-вашему я бы прожил, выполнив работу?

— Все равно непонятно, что он собирался делать с плитой? — спросил Трэйс.

— Конечно же, разбил, уничтожил бы ее — а заодно и угрозу, которую она для него представляла — навсегда.

— И вы согласились, — кивнул Трэйс. — Хотя и не уничтожили ее, но достали. К тому времени вы уже занялись изучением всего того, что Каструни оставил вашему отцу, и постепенно начали понимать, в чем дело. Вы достали плиту и перевезли ее сюда. Назначили себя ее хранителем — значит, это и есть та «вещь», которую вы «охраняете»!

— И да и нет, — сказал Гоковски. — Вы слишком поспешны в своих умозаключениях. Прежде всего, я ведь не был вором, как вы. Не был я и грабителем могил. Нет, в тот раз я отклонил предложение Хумени. А после этого, как вы верно предположили, я постепенно начал понимать значение того, что Каструни оставил моему отцу. Но в следующие четыре года счастье мне совершенно изменило — причем самым роковым образом.

Сначала я запил. Должно быть, я едва не стал — а может даже и вплотную приблизился к этому состоянию — алкоголиком. Потом в моей жизни появилась женщина — высококлассная проститутка из Дженина. Она даже изменила своему ремеслу, чтобы удержать меня возле себя. Я был буквально разорен пьянством, одурманен этой женщиной — короче, на меня будто порчу навели! До того я был довольно состоятельным человеком, но к середине пятьдесят восьмого года… И вдруг…

… снова весточка от Каструни. Пространное сбивчивое письмо на несколько тысяч слов. И на сей раз в нем он поведал мне все. Более того, к тому времени он уже побывал на Кипре и во второй раз столкнулся с Гуигосом/Хумени, и в письме изложил то, что, по его мнению, произошло на вилле к северу от Ларнаки! И чего же он хотел от меня? Чтобы я отправился в Хоразин, заложил взрывчатку и взорвал то проклятое место к чертовой матери!

Со времени тех событий на Кипре он был очень занят. Вероятно, Хумени преследовал его, но и он в свою очередь преследовал Хумени. Да, надо отдать ему должное! Он совершенно твердо решил так или иначе, но уничтожить это создание. Да! Как и вы, поначалу я решил, что Каструни, должно быть, бредит. Да и вообще — какое мне дело до него и его безумных фантазий? Меня словно окутывало темное облако, я быстро шел ко дну. И как раз в это время снова явился человек от Хумени, и на сей раз с гораздо более выгодным предложением. Вознаграждение обещало быть просто огромным, и я мог бы начать жизнь заново.

Кстати, прежде чем я продолжу: может быть вас все еще интересует почему Хумени сам не организовал раскопки? Думаю, что могу объяснить.

Во время последнего путешествия в Хоразин в качестве Гуигоса в 1936 году, Хумени столкнулся с серьезными проблемами. Причиной большинства их стал Каструни — прежде всего вовремя не оказавшись на месте, а потом, вернувшись в Хайфу и снова некоторое время работая на тогдашнюю британскую администрацию, он буквально донес на Гуигоса, заявив, что видел как Гуигос убил двоих — Хумнаса и Мхирени — «где-то» в пустыне. Он не упомянул Хоразин, потому что дал себе зарок НИКОГДА туда больше не возвращаться! Но с висевшим над ним обвинением в двойном убийстве Гуигос — или Хумени, как он стал себя называть — был вынужден убраться из Палестины! Когда администрацию в 1948 сменило государство Израиль под руководством Давида Бен Гуриона, в руки израильтян перешли и все архивы. И даже десять лет спустя обвинение все еще оставалось в силе. Гуигоса/Хумени по-прежнему разыскивали для дачи показаний.

В общем, каковы бы ни были причины, но сам он в то время вернуться не мог. Но не обольщайтесь и не думайте, что он не испробовал других вариантов, кроме как обратиться ко мне. В те дни на Голанских высотах рыскало множество разных групп — а кто может утверждать, что все это были просто террористы, а?

Но опять же, буду короток. Как я уже говорил, мной владело отчаяние. Я принял авансом деньги от Хумени, использовал все свои немногие оставшиеся связи, чтобы попасть в Хоразин, в конце концов нашел это ужасное подземелье и забрал оттуда плиту с перевернутым символом. Все это оказалось делом непростым, но я как-то справился. Я снова закрыл вход в подземелье, ночью отвез плиту на своем джипе домой — в общем, сделал все, как мне было велено. Утром я должен был переправить ее в один дом в Хайфе, и делу конец. Если бы только…

… я не прочитал надпись на плите. И это в самом деле было изгоняющее заклинание. Причем в таких ужасных словах, которых вам и не представить, и на языке столь древнем, что даже у меня возникли трудности с переводом и с произношением. Этот камень являлся окончательным спасением мира от любого зла! И не только этим — ко всему прочему, он оказался еще и катализатором моего очищения…

Чарли, я не знаю, верующий ли вы, но могу сказать, что тогда я этого о себе тоже не знал — до той ночи. Одним словом, мне было видение. Мне кто-то… явился! Я узрел… что-то! Оно было прекрасно и в то же время ужасающе! Оно спросило меня, боюсь ли я за свою душу, и я ответил, что боюсь. Оно спросило меня, хочу ли я быть проклятым во веки веков, так, что мое имя среди людей станет подобно имени Иуды? И я ответил, что не хочу. И тогда оно сказало мне: "Когда слуга этого человека придет к тебе и спросит, почему ты не исполнил обещанного, поинтересуйся, как звучит истинное имя его хозяина. А когда он спросит, что ты имеешь в виду, СКАЖИ ему тайное имя его хозяина. А еще скажи ему, что имя его хозяину Легион! "

Трэйс кивнул.

— Понятно. Значит утром вы все-таки не отвезли камень в Хайфу?

Гоковски, похоже, был удивлен.

— Так вы верите? Что меня посетило видение?

Трэйс беспомощно развел руками.

— Мне кажется, вы просто неспособны лгать, вот и все! Да и какая разница? В любом случае, вы НЕ СДЕЛАЛИ того, что вам было велено, и это самое главное. И какова же была реакция Хумени?

— Прошло четыре дня, — продолжал Гоковски, — наконец появился человек от Хумени и потребовал плиту. Услышав мою просьбу назвать истинное имя его хозяина, он сделал вид, будто не понимает моего вопроса. Я сказал ему, что когда-то его хозяина звали Гуигос; он побледнел. Затем я произнес: "У него было много имен — воистину их легион. " Мне показалось, что он вот-вот упадет в обморок.

Пришлось ему уйти без плиты. Я заранее договорился о продаже дома, уладил свои дела и связался с друзьями в США. Все это я успел за те четыре дня, которые прошли с той ночи. Можете себе представить, каково было воздействие на меня этого видения! И я уехал в Америку, чтобы начать новую жизнь. Но увы…

… В Америке тоже оказалось небезопасно. Хумени прочно обосновался там и обзавелся обширными связями в политических и мафиозных кругах, которые в Америке зачастую одно и то же! Я был вынужден буквально все бросить и уносить ноги. Но куда?

В свое время мы с отцом выполняли кое-какую работу для Родосского Общества Исследователей Древностей, штаб-квартира которого находится в Родосе. Довольно многие из греков, с которыми я еще тогда сдружился, достигли достаточно высокого — я имею в виду политического — положения на Додеканских островах. Сложными и мучительными путями я в конце концов оказался на Карпатосе. Чтобы довести монастырь даже до этого спартанского уровня, требовалось огромное количество усилий, но он обладал тем преимуществом, что находился в уединенном месте и, как вы уже и сами имели возможность убедиться, практически неприступен. Я приобрел его за сущие гроши, нанял человека — отца этих двух моих умственно отсталых мальчишек — ныне покойного, благослови его Господь — и теперь… теперь, мне кажется, время настало. Я провел здесь двадцать два года, но только лет десять назад Хумени удалось меня обнаружить.

Трэйс некоторое время обдумывал услышанное и наконец сказал:

— Извините, но честно говоря, меня удивляет, как это вы все еще живы! Ведь вы сами сказали, что он почти достал вас в Америке — да и сегодня вы были на волосок от гибели — так почему же.. ? Я хочу сказать как вы УХИТРИЛИСЬ уцелеть? Если мы и в самом деле говорим об антихристе, то где же все эти его чудовищные силы?

— Когда он узнал, что я здесь, — ответил Гоковски, — он и в самом деле тут же послал убийцу. И в тот раз мне тоже повезло. Мой человек заметил его первым. Кем бы убийца ни был, этот мир он покинул тем же путем, что и худой американец. Жалости к нему я не испытываю: любой, кто служит Хумени, играет со смертью, а после смерти — и кое с чем похуже. Это чудовище не забыло и не простило меня. Настало время привести в действие мой давно выработанный план.

Конечно же, цель Хумени оставалась прежней: уничтожить камень. Я написал ему, и… — Он замолчал, поскольку Трэйс недоверчиво фыркнул.

— Что-что вы сделали?

Гоковски недоуменно поднял свои соломенные брови.

— А что тут такого? Ведь к тому времени я уже поддерживал постоянную связь с Каструни, мы оба знали о том, чем Хумени занимается в Америке и его многочисленные адреса. Да и вообще, наша осведомленность о нем с годами становилась все более полной. Так вот, как я уже говорил, я написал ему. И в письме объяснил, что моя смерть не только ничего ему не даст, но и будет чересчур дорого стоить. Хумени, как и вы, сильно заблуждался, считая, что плита находится здесь, в монастыре. Я объяснил ему, что он ошибается и что на самом деле камень спрятан в потаенном месте, а мои доверенные лица — которых несколько, причем в разных частях света — получили исчерпывающие инструкции на случай моей смерти, будь она случайной или насильственной. Стоит мне умереть, как всем мировым религиозным лидерам будут немедленно разосланы письма с подробным изложением природы камня и его местонахождения, а также причин столь горячего интереса к нему самого Хумени. Одновременно будет обнародовано и местонахождение хоразинского тайника, в таком случае, там очень скоро начнутся раскопки. Поэтому доступ туда самому Хумени станет совершенно невозможен.

— Пат! — заметил Трэйс.

— Вот именно. В своем ответном и единственном письме ко мне он именно так и выразился. Но и предупредил, что в случае любой моей превентивной акции такого рода, я буду незамедлительно убит, поскольку тогда ему терять будет уже нечего.

Гоковски откинулся назад.

— Ну вот, пожалуй и все. У вас наверняка есть вопросы ко мне. Давайте…

Лицо Трэйса теперь выражало беспокойство. Он вздохнул, потряс головой как бы для того, чтобы в ней прояснилось, и сказал:

— Еще мгновение назад все это начинало казаться правдой. А теперь? Теперь уже ничто не кажется правдоподобным. Я слишком мало знаю и не могу собрать воедино даже это. Иногда вдруг начинает казаться, что все встает на свои места, но потом опять рассыпается. Наверное, я перестарался, пытаясь понять слишком много за чересчур короткий срок.

Гоковски пожал плечами.

— Именно поэтому я и предлагаю вам задать те вопросы, которые у вас возникли, а тогда посмотрим — может быть, я сумею прояснить для вас то, что осталось непонятным.

Трэйс кивнул.

— Хорошо. Прежде всего, чего добивается Хумени?

— В конечном итоге? Полного уничтожения человечества. Он хочет, чтобы цивилизация погибла, а затем выжившие начали бы все заново в невежестве, дикости и, разумеется, поклоняясь его отцу, сатане.

— Но ведь Хумени лишь один человек, одно создание!

— Как и президент Рейган. Как советский руководитель. Как миссис Тэтчер, полковник Каддаффи, Папа Римский, Аятолла. Как Иисус, наконец.

— И как же он намерен это устроить?

— Он УЖЕ это делает! Буквально повсюду бушуют войны. В нашей сравнительно цивилизованной и мирной половине земного шара очень легко забыть о том, что постоянно происходит в другой его половине. Но это так, Чарли: половина нашего мира постоянно объята войной! А ведь на дворе атомный век. Вам известно например, что в Америке Хумени контролирует определенные ядерные интересы? Так вот, ТЕПЕРЬ вы это знаете! Он «большой человек» во многих странах. Правда не здесь, не на греческих островах. Довольно слабо его влияние в Англии, где до сих пор еще не все можно купить за деньги, хотя этот день и там уже не за горами. И в Австралии… Зато почти во всех остальных странах он очень влиятелен.

Правда, в России о нем еще не слышали, но они сами играют ему на руку, и это его вполне устраивает. Он — в Японии, в Германии, в Южной Африке и Испании. Особенно силен он во Франции…

Трэйс начал чувствовать свою беспомощность.

— А кто же работает против него?

— Я. Раньше еще и Каструни. Теперь, надеюсь, вы. У меня есть «друг», который все еще живет в Израиле, наблюдает и выжидает. Есть и другие.

Правда немного. Мы пытались привлекать и других людей, но… — Он пожал плечами.

— Но что?

— А вы сами попытайтесь! Вернитесь в Лондон, выбегите на улицу и закричите: "Антихрист явился! Все вы обречены, обречены на гибель, если не выслушаете меня! " И чем, по вашему мнению, это кончится?

— Ничем, — кивнул Трэйс. — Я уже видел таких в Уголке Ораторов. Все та же старая песня:" Конец близок! " Никто просто не слушает.

— Вот именно, — согласился Гоковски. — И дело вовсе не в том, что люди утратили веру — они, скорее, перестали бояться. Сверхъестественное нереально, Чарли. А нереальное не может навредить. Хоть кого спросите…

Трэйс помолчал, подумал, а затем спросил:

— А этот… ваш друг в Израиле. Это не тот ваш коллега, который вместе с вами работал на западном берегу Галилеи, когда Каструни явился к вашему отцу в Зиппори?

— Да, а что? Почему вы спросили?

— Просто кое-что пришло в голову. А вы не можете сказать мне, как его зовут?

— А стоит ли? Неужели это так важно?

— Тогда позвольте я вам его назову, — сказал Трэйс. — Его фамилия Гальбштейн, не так ли? — По выражению лица Гоковски он понял, что прав.

— А откуда вы знаете? — допытывался Гоковски.

Трэйс пожал плечами и солгал:

— Да, кажется, Каструни упомянул его, вот и все. Это неважно.

Он вдруг почувствовал себя как человек, только что вонзивший топор в чью-то грудь — возможно, и в грудь Гоковски тоже — но постарался этого не показать…