Тасси Кереску — Ташенька — была девятнадцатилетней девушкой небольшого роста, стройной, совершенно аполитичной и очень напуганной.

Кожа у нее была немного смуглее, чем у остальных членов ее семьи. На овальном лице сияли большие миндалевидные глаза, волосы, очень темные и блестящие, соответствовали цвету глаз, и она любила заплетать их в косички. Отец Тасси — Казимир, которого она не видела с той ночи, когда их всех арестовали, — любил в шутку поговорить о том, что она будто бы подкидыш. “В тебе, девчонка, монгольская кровь, — говорил он ей, поблескивая глазами. — Кровь великих ханов, которые проходили по этим краям сотни лет назад. Или я знаю твою мать хуже, чем мне всегда казалось?” После чего Анна, мать Тасси, неизбежно впадала в ярость и бросала в него чем ни попадя.

Все это, конечно, происходило в старые добрые времена, несколько недель тому назад — недель, которые теперь казались столетиями.

Тасси ничего не знала о настоящих целях Михаила Симонова, приехавшего в ее Елизинку, расположенную в предгорьях Урала. Ей сообщили, что он городской парень, иногда любящий похулиганить, вечно попадающий в какие-нибудь истории и, наконец, высланный сюда на лесоразработки. Наказание это должно наверняка поостудить его. Ну что ж, трудно было найти более прохладные места, чем ее Елизинка, во всяком случае — зимой, но Тасси вовсе не была уверена в том, что кровь Михаила здесь поостыла. На самом деле они очень быстро стали любовниками, причем довольно странным образом. Странным, потому что он с самого начала повторял ей, что это не может продлиться долго и потому она не должна влюбляться в него; странным было и то, что она воспринимала эти отношения именно так: он отбудет здесь срок, “искупит вину”, а потом уедет, видимо, обратно в свой город — в Москву, а ей придется подыскивать себе мужа в каком-нибудь из окрестных поселков лесорубов-заготовителей.

Влекло же ее к нему одиночество, которое она чувствовала в этом человеке, и ощутимое внутреннее напряжение, скрывающееся за внешним спокойствием. Что касается его, то он однажды, пребывая в мечтательном, расслабленном настроении, сказал, что она для него сейчас единственный реальный объект в этом мире. Что иногда у него возникает такое ощущение, будто весь окружающий мир вместе с ним — это какая-то крупномасштабная фантазия. А потом ей сказали, что он оказался иностранным шпионом, что Тасси сочла вымыслом чистой воды — поначалу. Но это было до того, как они забрали ее под землю, в Печорский Проект.

С тех пор... все превратилось в воплощенную фантазию, в роман ужасов, в непрерывный кошмар.

Отца ее содержали в соседней камере, и она знала, что его неоднократно пытали. Стены, обшитые стальными листами, хорошо проводили звук. Хриплые натужные стоны, жесткие звуки ударов, его напрасные мольбы о пощаде... Но последние слышались довольно редко. Потом, три дня назад, был особенно тяжелый допрос. Когда они разошлись вовсю, старик закричал... и вдруг резко прекратились всякие звуки. С тех пор Тасси вообще ничего не слышала и не знала о нем.

Ей не хотелось даже думать о том, что могло произойти с отцом; она надеялась на то, что его перевели куда-нибудь в больницу — приводить в порядок; во всяком случае, она молилась о том, чтобы дела обстояли именно так.

Почти такими же тяжелыми были для нее допросы майора Хува. Майор КГБ ни разу не прикоснулся к ней пальцем, но у нее все время было такое впечатление, что если он даст волю рукам, то просто изуродует ее. Самым ужасным было то, что ей нечего было рассказать ему — она просто-напросто ничего не знала. Если бы она знала, то обязательно рассказала бы — просто из страха. А если не из страха, то уж наверняка из желания прекратить издевательства над ее отцом. А кроме того, был еще этот зверь, Вотский. Тасси испытывала перед ним подлинный ужас. Она чувствовала, — инстинктивно знала наверняка, — что ему доставляет наслаждение ее ужас, что он наслаждается им, как вурдалак наслаждается гниющей людской плотью. В его угрозах не было ничего или почти ничего сексуального — даже в тот раз, когда он фотографировал ее обнаженной. Все это было сделано для того, чтобы оказать на нее давление: частично вызвать чувство стыда, подчеркнуть ее беспомощность, заставить почувствовать собственную никчемность и униженность; частично для того, чтобы показать всю свою власть палача: что он может раздеть ее донага, глазеть на нее, делать с ее телом все что угодно, в то время как она не способна даже шевельнуть пальцем, чтобы остановить его. Но в основном это делалось для того, чтобы доставить моральные пытки другому человеку. Этот садист Вотский сказал ей, что фотографии предназначаются “в подарок” британскому шпиону Майклу Симмонсу, которого она знала под именем Михаила Симонова — “Чтобы этот ублюдок окончательно чокнулся!” Идея эта явно очень нравилась Вотскому. “Он считает себя хладнокровным, ха! — сказал он. — Если от этого у него не закипит кровь, то она уже ни от чего не закипит!"

Тасси была уверена в том, что этот бандит из КГБ совершенно сумасшедший. Хотя в последние дни он ни разу не появлялся в ее камере, чтобы проводить допросы, всякий раз, слыша приближающиеся к дверям камеры шаги, она застывала от страха. А если эти шаги останавливались, тогда ее дыхание становилось коротким, прерывистым и бедное сердечко начинало бешено колотиться.

Вот так оно заколотилось совсем недавно, но оказалось, что на этот раз к ней пришел начальник Вотского, майор Хув.

"Это всего лишь майор! — подумала Тасси, когда внешне всегда вежливый офицер КГБ вошел в ее камеру. — Просто смешно!” Однако ей стало не до смеха, когда он, приковав ее к себе наручниками, сообщил:

— Ташенька, дорогая моя, я хочу тебе кое-что показать. Я чувствую, что тебе обязательно нужно посмотреть на это перед тем, как мы начнем с тобой наш долгий разговор. Очень скоро ты поймешь, зачем это нужно.

Неуклюже ступая рядом с ним, она даже не пыталась угадать, куда он может вести ее. Для нее, простой деревенской девушки, весь этот Проект был сплошь загадкой, лабиринтом из стали и бетона. Клаустрофобия настолько дезориентировала ее, что, переступив порог своей камеры, она сразу полностью потеряла ориентировку.

— Тасси, — бормотал майор, ведя ее по практически пустым и слабо освещенным ночным коридорам, — я хочу, чтобы ты очень хорошо подумала. Чтобы ты подумала гораздо серьезней, чем думала до сих пор. Так что, если есть что-нибудь, что ты можешь рассказать о подрывной деятельности твоего брата, твоего отца и населения Елизинки в целом, а в особенности о подпольной антисоветской организации, к которой принадлежали или все они, или какая-то часть их... Так вот, Тасси, у тебя есть последний шанс.

— Майор, — едва выдохнула она, — гражданин майор, я и понятия не имею обо всем этом. Если мой отец действительно занимался тем, о чем вы говорите...

— Да, да, он занимался, — майор бросил на нее взгляд и печально покивал головой. — Можешь быть уверена, что он этим... занимался! Почему он так произнес последнее слово, так выделил его? В следующую секунду Тасси, ахнув, приложила свободную ладошку ко рту.

— Что... что вы с ним сделали? — едва слышно прошептала она.

Они подошли к двери, на которой висела табличка, которую Тасси ни разу не видела. Она бросила на нее лишь беглый взгляд: там что-то говорилось про хранителя и про какие-то допуски. Майор повернулся к Тасси и ответил на ее вопрос:

— Что мы с ним сделали? С твоим отцом? Я? Лично я не сделал ничего! Он все сделал сам, отказавшись сотрудничать с нами. Очень упорный человек Казимир Кереску...

Дверь со щелчком отперлась. Майор слегка приоткрыл ее и крикнул в щель:

— Василий, там все готово?

— Да, конечно, майор, — раздался поспешный ответ. — Все в порядке.

Майор улыбнулся Тасси. Это была улыбка акулы, атакующей свою жертву.

— Дорогая моя, — сказал он, распахивая дверь и впуская ее в помещение, — я собираюсь показать тебе кое-что неприятное, а потом рассказать кое-что еще более неприятное, и, наконец, дать совет, причем, мой совет будет самым неприятным из всего. В твоем распоряжении будет остаток этой ночи и весь завтрашний день для того, чтобы решить, каким образом ты собираешься поступать. Но только это время — не больше.

В помещении было почти темно, и лишь лампочки на потолке освещали его загадочным красным полусветом. Тасси могла рассмотреть только фигуру мужчины небольшого роста в белом халате и какой-то огромный ящик или контейнер, покрытый огромной белой простыней. Ящик этот, наверное, был стеклянным, потому что небольшая белая лампочка, которая находилась на стене позади него, просвечивала насквозь, отбрасывая на белую ткань туманный размытый контур, силуэт чего-то, что неуклюже ворочалось в контейнере.

— Подойдем ближе, — майор потянул Тасси к контейнеру. — Не бойся, это совершенно безопасно. Это не может повредить тебе — пока.

Стоя возле майора КГБ, сама не сознавая этого, она в поисках защиты крепко сжала его руку, глядя расширившимися от страха глазами на непонятный силуэт на белой ткани. Тасси услышала, как майор говорит ученому в белом халате:

— Ну что ж, Василий, давай посмотрим, что тут у нас с тобой есть.

Василий Агурский ухватился за один угол покрывала и начал медленно стягивать ткань с контейнера, так что в него стало попадать немного больше света. Затем он быстро дернул ткань, и она с шелестом упала на пол.

Существо в контейнере сидело спиной к людям. Ощутив на себе взгляды, оно неуклюже повернуло голову. Тасси взглянула на него мельком, содрогнулась и еще крепче прижалась к майору. Он как бы рассеянно поглаживал ее руку, что при других обстоятельствах могло бы выглядеть прямо-таки отеческим жестом. Только он не был ее отцом, а был человеком, который позволял Карлу Вотскому терроризировать ее.

— Ну что, Тасси, — сказал он низким зловещим голосом, — что ты скажешь обо всем этом?

Она не знала не только что сказать, но что даже думать, а позже была готова отдать все что угодно ради того, чтобы забыть об этом навсегда. Но в данный момент...

Своей формой существо смутно напоминало человека, хотя даже при этом слабом освещении было совершенно очевидно, что это не человек. Похоже, оно сейчас кормилось, отрывая своими конечностями, снабженными когтями, куски сырого красного мяса и отправляя их в пасть. Морда его была почти не видна, но Тасси заметила, как вовсю работают его челюсти, а время от времени, оглядываясь через плечо, оно бросало на людей очень человеческие взгляды.

Это пригнувшееся, скорчившееся или съежившееся на песчаном полу контейнера существо могло быть обезьяной; однако его липкая на вид кожа была морщинистой, а задние лапы, которыми оно переступало по полу, имели слишком длинные и мощные когти. Какой-то придаток, похожий на хвост — который не был хвостом, — существо обернуло вокруг себя. Тасси ахнула, увидев, что эта конечность тоже снабжена не имевшим века, безучастно глядящим глазом.

Существо это было ни на что не похоже... И питалось оно...

Тасси отпрыгнула от контейнера, увидев, как существо подобрало очередную порцию пищи с пола стеклянной камеры — это была человеческая рука, болтавшаяся сейчас в его ужасном захвате! Глаза Тасси расширились от ужаса, тогда как существо спокойно продолжало жевать отчлененную руку с ладонью и пальцами.

— Держись, моя дорогая, — спокойно сказал майор, когда девушка, застонав, привалилась к нему.

— Но... но... Оно ест...

— Человека? — закончил за нее фразу майор. — Или то, что от него осталось? Ну да, оно его ест. Вообще-то, оно ест любое мясо, но, судя по всему, человеческая плоть ему нравится больше всего, — и, обращаясь к Агурскому:

— Василий, вы хотели что-то показать Тасси?

Странный маленький человечек подошел к ней и вложил в ее руку несколько предметов. Кошелек? Обручальное кольцо? Паспорт? Несмотря на то, что вещи были очень знакомы, ее сознание долго не желало опознавать их, отказываясь делать ужасное и окончательное заключение. Потом...

Она почувствовала головокружение и, чтобы удержаться на ногах, оперлась свободной рукой на стеклянную стену контейнера. Взгляд ее падал то на знакомые предметы, которые она держала в руке, то на жующее существо. Напуганная до панического состояния и в то же время как бы завороженная, она смотрела, смотрела и смотрела... Что? Эти люди хотели сказать... что это существо пожирает ее отца?!

Агурский прошел в угол помещения и неожиданно включил полный свет. Все вокруг стало резким и до головокружения определенным. Существо прикрыло пищу одной лапой и, развернувшись, уставилось на майора и Тасси, которые одновременно инстинктивно отпрянули назад.

И только тогда она наконец потеряла сознание и упала бы на пол, если бы ее запястье не было приковано к руке майора и если бы он не успел достаточно быстро подхватить второй рукой ее обмякшее тело.

Дело в том, что существо в контейнере было... Ну да, оно было адским, оно было кошмарным. Но самым кошмарным было другое: какой бы чудовищной и деформированной, какой бы чуждой и искаженной ни была эта карикатура, Тасси, тем не менее, опознала в ней лицо своего отца!

* * *

Холостяцкое гнездышко с террасой, которое принадлежало Джазу Симмонсу в Хэмпстеде, было живописным и хаотичным. И когда Гарри Киф впервые вошел в него чуть более суток назад, там стоял пронизывающий холод, а телефон был отключен. Он получил разрешение отдела использовать это жилье в качестве своей рабочей базы и настойчиво попросил их не являться сюда и не беспокоить его. Дарси Кларк дал ему слово, что он получит возможность разыграть игру самостоятельно, без постороннего вмешательства.

Для начала Гарри хотел попытаться хотя бы частично впитать в себя атмосферу этого дома. Возможно, он лучше поймет Симмонса, узнав о том, как он жил: его вкусы, склонности и антипатии, повседневные привычки. Не профессиональные привычки, а личные, частные. Гарри не верил в то, что мужчина равен тому, что он выполняет профессионально; он полагал, что мужчина равен тому, что он думает про себя.

Первое, что произвело на него значительное впечатление, — это беспорядок. Оказывается, в частной жизни Джаз Симмонс был попросту неряхой. Возможно, таков был его способ релаксации. Когда ты оттренирован до остроты лезвия ножа, нужно иметь местечко, где можно позволить себе расслабиться, иначе ты не сможешь поддерживать форму. Вот здесь и было такое местечко Джаза.

Данный “беспорядок” конкретно состоял главным образом из книг и журналов, разбросанных где угодно, но располагавшихся вне книжных полок. Шпионские триллеры (в чем не было ничего необычного) лежали рядом со стопками публикаций на иностранных языках, в основном на русском. Кроме того, на столике возле кровати Джаза покоилась пыльная, в фут толщиной подшивка газеты “Правда”, поверх которой красовался глянцевитый “Плейбой”. Гарри не мог не улыбнуться: наглядная иллюстрация на тему: “Два мира — две идеологии!”.

Кроме того, в спальне были явно регулярно очищавшиеся от пыли фотографии отца и матери Джаза; на той же стене висел плакат с фотографией Мэрилин Монро в натуральную величину. В застекленном шкафу у окна красовались кубки, завоеванные на различных лыжных состязаниях, и к той же стене была прикреплена пара ярко-желтых горных лыж с палками, имевших, видимо, для хозяина какое-то особое значение. В буфете, стоявшем в нише короткого коридорчика, Гарри нашел полный набор лыжного снаряжения, а возле кассетного видеомагнитофона были беспорядочно набросаны кассеты с записями всех главных соревнований по зимним видам спорта за последние пять лет. Хотя Джаз не мог присутствовать на всех соревнованиях, он, вероятно, не желал упустить возможность полностью посмотреть их.

В уголке письменного стола, который стоял здесь же, в спальне, нашлись и снимки девушек — довольно много. В одном альбоме хранились фотографии, отражавшие службу Джаза в армии. Что более примечательно, во второй альбом, тщательно завернутый в старый пуловер, были вложены выцветшие от времени письма, написанные Джазу его отцом.

Гарри попытался впитать в себя ощущение присутствия всех этих вещей. Он спал в постели Джаза, пользовался его кухней, ванной и даже домашним халатом. Он нашел несколько телефонных номеров старых подружек Джаза, позвонил им и, расспросив, выяснил, что это весьма разношерстная толпа людей, не имеющих между собой ничего общего, за исключением явно высокого интеллекта и того, что все они, как одна, считали Джаза “очень милым парнем”.

Гарри тоже начал склоняться к этому мнению. Если раньше Майкл Дж. Симмонс был для него всего лишь средством, ведущим к цели — реализовать надежду найти" свою семью, — то теперь он стал для него самостоятельной ценностью. Иными словами, горизонт навязчивой страсти Гарри вышел за сферу его личных интересов.

На этой же стадии Гарри почувствовал, что теперь ему нужно подобраться немножко ближе к самому Симмонсу. Ну, если не к реальному человеку, то, по крайней мере, к его метафизическому “Я”. Симмонс более не существовал в этой Вселенной, но когда-то, в прошлом, он был здесь...

В те времена, когда Гарри вел бестелесную жизнь, у него была возможность отправляться в путешествия в прошлое и “материализоваться” там: он мог появиться в виде туманного образа на экране текущих событий. Теперь, когда он вновь обрел телесное воплощение, такие путешествия стали невозможны. Они могли бы создать невероятные парадоксы и, может статься, повредить саму структуру времени. Он мог продолжать путешествовать во времени, но, делая это, вынужден был оставаться в метафизической бесконечности Мёбиуса, не делая попыток контакта с реальным миром.

Теперь возникла такая необходимость. В данном случае для того, чтобы добиться своей цели, он мог довольствоваться самим путешествием во времени. Итак, он вошел в пространство, отыскал дверь в прошлое и совершил туда небольшое — протяженностью менее чем в два года — путешествие. Делая это, Гарри менял свою позицию только во времени, но не в пространстве; он продолжал “проживать” в доме Джаза Симмонса. Таким образом, когда он решил, что прошел уже достаточно далеко и, развернувшись, отправился в обратную сторону, в настоящее время, он мог практически без всяких сомнений быть уверенным в том, что мощная голубая нить жизни, идущая параллельно его собственной, принадлежит именно Симмонсу. В конце концов, он отыскал ее именно в доме Симмонса. Следуя вдоль этой нити жизни в будущее, он знал также, что сейчас тем или иным образом выяснится сходство между... чем? исчезновением? перенесением?.. Симмонса и его собственных жены и сына.

Доказательство не заставило себя долго ждать, и на темпоральной шкале оно точно совпадало со временем, которое указал Дарси Кларк как момент исчезновения Симмонса. Гарри, хотя и ожидал этого, не видел, как это произошло — всего лишь ослепительная вспышка белого света, после которой... он остался в одиночестве. Джаз Симмонс куда-то исчез! Предположительно, туда же, куда до него исчезли Гарри-младший и Бренда.

Гарри не нужно было возвращаться и еще раз проигрывать ту же самую сцену. Он видел ее уже много раз, но она всегда выглядела одинаково. Ничего нового для себя он не отметил, и единственная разница заключалась в том, что Симмонс исчез в единственной мгновенной белой вспышке, в то время как исчезновение Гарри-младшего и его матери сопровождалось двумя одинаковыми мощными взрывами. Относительно значения этих последних вспышек Гарри терялся в догадках. Он знал лишь, что до такой белой вспышки голубая линия жизни простирается в будущее и что после вспышки линия жизни более не существует, во всяком случае, в этой Вселенной.

И это привело его к новой линии расследования — к самому Мёбиусу.

Август Фердинанд Мёбиус (1790 — 1868) — германский математик и астроном — покоился в своей могиле на Лейпцигском кладбище. Во всяком случае, там находился его прах, и для Гарри Кифа, некроскопа, это значило, что там находился и Мёбиус. Гарри уже встречался с Мёбиусом, выясняя у него тайны нового пространства. При жизни Мёбиус открыл его существование (хотя сам он отрицал это, уверяя Гарри, что на самом деле всего-навсего “заметил” его), а после смерти продолжил развитие своих теорий до уровня точной науки, науки, которую никто из живущих не смог бы понять. То есть — никто, за исключением Гарри Кифа. И, конечно, сына Гарри Кифа.

Последний раз Гарри прибывал сюда более традиционными транспортными средствами: самолетом до Западного Берлина, а затем через контрольный пост в Восточную Германию — как турист. Но насколько заурядным было его прибытие, настолько же необычным был его уход из Лейпцига, проделанный по совершенно иному маршруту — через дверь Мёбиуса. Это была первая встреча Гарри с бесконечностью Мёбиуса, и с тех пор он стал в этой области уникальным экспертом.

Гарри наносил визит не только ради знакомства, и даже в этом случае он, возможно, не сумел бы найти нужную ментальную формулу, если бы не вовремя полученный допинг. Дело в том, что Гарри оказался в “горячем списке" советского отдела экстрасенсорики. Появившийся неожиданно вампир Борис Драгошани, работник этого подразделения, желал захватить Гарри — по возможности живым — и вырвать у него тайну его уникального таланта. Драгошани был некромантом, похищавшим мысли мертвых из их разлагающихся тел и читавшим тайны во флюидах мозга, в порванных связках, в вырванных органах и вывороченных внутренностях. Ему было бы гораздо проще выполнять свою задачу, если бы он научился, как Гарри, просто беседовать с мертвыми. Возможно, они не относились бы к нему с таким уважением, с каким относились к Гарри, однако угрозы осквернения было бы достаточно, чтобы заставить их раскрыться. А если нет... ну что ж, всегда остается в запасе другой способ.

Драгошани имел при себе ордер на арест, приказывающий полиции Восточной Германии задержать Гарри по сфабрикованному обвинению. Полиция попыталась сделать это, и, оказавшись в вынужденной ситуации, Гарри решил последнее уравнение измерения метафизического времени-пространства Мёбиуса, при помощи которого он мог раскрывать “двери” во всей Вселенной по любым координатам. И Гарри очень вовремя воспользовался одной из этих дверей. По иронии судьбы Гарри (и только Гарри) заметил ее на поверхности памятника Мёбиусу!

Начиная с той поры, борьба Гарри с советским отделом экстрасенсорики и задача уничтожения Драгошани стали непрерывным процессом, в ходе которого тело его было уничтожено, в то время как он вновь сумел бежать в бесконечность Мёбиуса. Пребывая там в бестелесном образе, обладая только душой и сознанием, он наконец нашел бренные останки Алека Кайла и вошел в них. Случилось это едва ли не против его воли — тело Кайла, внутри которого царил духовный вакуум, можно сказать, втянуло в себя Гарри, однако это дало ему возможность вновь найти себе место в мире людей И завершило — при иных условиях бесконечное — его существование в бестелесном образе" в континиуме Мёбиуса.

И вот теперь Гарри вновь был в Лейпциге и так же, как и в первый раз, стоял у могилы Мёбиуса. Прошло почти девять лет с тех пор, как он был здесь. Но все же из его памяти не стерлись события, которыми завершился его первый визит. Именно поэтому на этот раз он пришел сюда ночью.

Луна низко висела над городом, и среди немногочисленных мелких облаков ярко светили звезды. Ночной ветер, гулявший среди надгробий, взметал в воздух целые кучи опавших листьев, и Гарри почувствовал холодок в костях, возникающий отчасти от низкой температуры ноябрьской ночи, а отчасти — от ощущения неуместности пребывания здесь и сейчас. Однако ворота кладбища были заперты на ключ, огней в городе стало поменьше, и если не считать шелеста листьев, стояла тишина.

Он начал поиски Мёбиуса и нашел его, застав великого математика, как и в первый раз, работающим над формулами и расчетами. Таблицы масс и моментов движений планет, масс Солнца и непрерывно вращавшихся по своим орбитам миров сопоставлялись с их орбитальными скоростями и силами притяжения. Получалась такая сложная формула, что даже интуитивные способности Гарри не помогали ему ухватить ее общий смысл вместе с вытекающими из нее уравнениями, решения которых происходили на его глазах. Все эти цифры и конфигурации появлялись в сознании Гарри как постоянно меняющиеся результаты на экране компьютера, работающего в режиме реального времени. Гарри понял, что проблема эта столь сложна и столь близка к решению, что он предпочел до поры до времени не заявлять о своем присутствии. Именно в этот момент экран очистился и Мёбиус вздохнул. Было очень странно, даже сейчас, “слышать вздох” мертвого человека.

— Простите, к вам сегодня можно? — спросил Гарри.

— Как? — переспросил Мёбиус, в первый момент не опознав сознание Гарри. А затем, уже радостно:

— Это вы, Гарри? Я думал, что кто-то есть здесь поблизости. Вы чуть не сбили меня с мысли, а проблема, над которой я работал, очень важна.

— Я понимаю, — кивнул Гарри. — Я все видел и потому не хотел беспокоить вас. Это воистину чудесное открытие.

— Да? — казалось, Мёбиус удивлен этими словами. — Значит, вы смогли понять, над чем именно я работаю? Прекрасно. Так что же такое я открыл?

Гарри несколько смутился. Он прекрасно сознавал, что находится в обществе гения. Всю жизнь Мёбиус был великим математиком, а когда его жизнь завершилась, он смог продолжать свой труд, уже не испытывая никаких помех. В то время как математические способности Гарри были интуитивными, Мёбиус добивался результатов методичной работой. Никаких квантовых прыжков, только работа методом проб и ошибок плюс всепоглощающая, никогда не исчезающая страсть к своей теме. Гарри показалось, что он пришел не вовремя, подглядев за великим человеком в миг его триумфа.

— Вовсе нет, — прервал его Мёбиус. — Что такое? Человек, который может перемещать свою физическую оболочку в метафизическую вселенную, делая это усилием воли? И такой человек может за мной подглядывать? Я считаю вас коллегой, Гарри, причем равным себе! А если говорить правду, то вы не могли выбрать для визита более подходящего времени. Ну же, не стесняйтесь, растолкуйте мне, чем я тут занимался. Что же такое я доказал своими цифрами, а?

Гарри пожал плечами.

— Прекрасно, — сказал он. — Вы доказали, что вместо девяти планет, из которых, как до сих пор полагали, состоит наша Солнечная система, планет этих одиннадцать. Обе новые планеты невелики и все-таки являются настоящими планетами. Одна из них расположена прямо позади Юпитера и имеет тот же период обращения вокруг Солнца, что у него, так что она всегда прикрыта огромным соседом, а вторая не отражает солнечных лучей и располагается от Солнца примерно на том же расстоянии, что и Плутон.

— Превосходно! — Мёбиус поаплодировал ему. — А их спутники?

— Как? — Гарри был захвачен врасплох. — Я прочитал только проблему, которую вы поставили себе, и ее решение, которое вы нашли! Там имелись легкие отклонения — как я полагаю, процент ошибки измерения, но... — он умолк.

— Но? Что “но” ? — Гарри прекрасно представлял, как Мёбиус поднимает брови. — Все необходимые данные находились в этих уравнениях, Гарри. Разве нет? Очень хорошо, тогда поясню вам.

Этот внутренний мир имеет не полноценного спутника, но, как вы его назвали, “процент ошибки измерения”, поскольку сосед его все-таки слишком велик, чтобы его можно было игнорировать. Я все проверил, и данные говорят о том, что у этой планеты имеется железоникелевая сферическая луна диаметром в три километра, которая вращается по орбите радиусом, равным двадцати четырем тысячам окружностей самой планеты. Вот это мы называем точный расчет! Конечно же, я проверю все расчеты, отправившись туда и убедившись лично.

Гарри, потерпев поражение, покачал головой и скорчил кислую гримасу.

— Слишком вы сильны для меня, — сказал он. — И так будет всегда, — и, помолчав, добавил:

— Вы хотите, чтобы я обеспечил “утечку информации”, как в прошлый раз? Я могу сделать это достаточно просто, дав информации ровно столько, чтобы все астрономическое братство пришло в ажиотаж! Это мог бы сделать анонимно некий “любитель”, как вы понимаете. При условии, что, когда расчеты окажутся правильными, одну из этих планет назовут Мёбиус.

Мёбиус был поражен:

— Вы действительно можете сделать это, Гарри?

— Я уверен, что нашел бы подходящий способ.

— Мой мальчик... Боже! — Мёбиус был вне себя от радости, услышав о таких перспективах. — Гарри, как бы мне хотелось пожать вашу руку!

— Вы можете сделать для меня гораздо большее, — ответил ему Гарри, мгновенно посерьезнев. — Вы помните, что в последний раз, когда я приходил сюда, у меня была вполне определенная проблема? Так вот, теперь у меня проблема еще более серьезная.

— Давайте, излагайте ее, — последовал немедленный ответ, и Гарри рассказал о поисках жены и сына. Он завершил рассказ пояснением:

— Так что, как видите, это уже теперь не просто мое семейное дело, но мне следует позаботиться и о британском агенте Майкле Симмонсе.

Мёбиус, похоже, пришел в замешательство.

— И вы пришли за помощью ко мне? Ну да, естественно, пришли... Но никак не могу понять, чем бы я мог вам помочь! Я хочу сказать, что если их нет здесь — этих троих людей, — если они физически прекратили свое существование в этой Вселенной, то как могу я или кто-либо иной подсказать, где и каким образом искать их. Наша Вселенная — это единственная Вселенная, Гарри. Ее дефиницией является само ее название. Вселенная — это все сущее. И если их нет в ней, значит, их нет нигде.

— Точно таким же образом рассуждал и я, — признался Гарри. — До последнего времени. Но вы и я, разве мы оба не упускаем из виду очень важный факт?

— Какой именно?

— Бесконечность Мёбиуса, — ответил Гарри, начиная свое объяснение. — Вы сами признаете, что это чисто метафизический план существования, не относящийся к нашей Вселенной. Ступив в бесконечность Мёбиуса, я выхожу из трех привычных координат измерения. Бесконечность Мёбиуса выходит не только за границы трех измерений обычного пространства, но и за четвертую координату — время — и проходит параллельно всем им! А что вы скажете о черной дыре?

— А что я могу сказать? — Мёбиус ментально имитировал пожатие плечами.

— А разве не является любая черная дыра выходом из этой Вселенной? Мне, во всяком случае, всегда объясняли это именно так: это настолько сильная концентрация гравитации, что время и пространство проваливаются в нее. А если они являются выходами отсюда, “из сейчас”, то куда же, черт возьми, они ведут?

— В иную часть нашей Вселенной, — ответил Мёбиус. — Для меня это выглядит единственно разумным объяснением. Однако, извините, я пока еще всерьез не занимался черными дырами. Тем не менее, это у меня запланировано.

— Не упускаете ли вы сути дела и не уклоняетесь ли от нее умышленно? — желал знать Гарри. — Вопрос мой формулируется так: если какая-то черная дыра куда-то ведет, пусть в какое-то место, отстоящее на много световых лет, что находится в промежуточном пространстве? Где находится материя, затянутая в эту дыру с момента исчезновения и до момента нового появления? Видите ли, для меня все это выглядит весьма похоже на нашу бесконечность Мёбиуса.

— Продолжайте, — Мёбиус явно заинтересовался.

— Хорошо, — сказал Гарри, — давайте посмотрим на это чуточку по-иному. Во-первых, мы имеем... Ну, назовем это обычной Вселенной, и, предположим, выглядит она следующим образом.

Он продемонстрировал Мёбиусу ментальную схему.

— А откуда эти перегибы ? — немедленно поинтересовался математик, разглядывая схему.

— Без них на схеме была бы просто пара параллельных линий, — ответил ему Гарри. — Перегибы определяют ее, дают ей внешний вид.

— Наподобие ленты?

— Если для наглядности, то почему бы и нет? Насколько я понимаю, она может быть и кругом, а может быть и сферой. Просто таким образом нам легче визуализировать и прошлое, и будущее.

— Прекрасно, — согласился Мёбиус.

— Так вот, на этой схеме Вселенной, — продолжил Гарри, — мы не можем попасть из точки А в точку Б, не пересекая данной поверхности. Мы можем добраться до этой ленты из точки А, а затем пересечь ее и пройти в точку Б. Или наоборот — это безразлично. Ее поверхность предопределяет расстояние между А и Б, верно?

— Согласен, — ответил математик.

— Теперь посмотрите, как я представляю себе бесконечность Мёбиуса.

И он продолжил:

— Эта ленточная Вселенная, которую мы знаем, свернутая в кольцо Мёбиуса “сейчас”, повернулась на 90 градусов и превратилась в “вечно”, а это означает, что А и B находятся в одной и той же плоскости. Нам больше не нужно пересекать эту поверхность. Мы можем добраться из одной точки в другую мгновенно, сразу!

— Продолжайте, — сказал Мёбиус, но на этот раз более задумчиво.

— Раньше мы представляли себе это таким образом... — сказал Гарри. — Скажем... обуться в пару семимильных сапог и в несколько секунд добраться до места назначения. Покрывать дистанции, требовавшие многочасовых путешествий, в считанные минуты. Однако я все проверил и выяснил, что дело обстоит не так. На самом деле мы доберемся туда мгновенно, во всяком случае, по земному времени. Дело вовсе не в том, что мы начнем передвигаться быстрее, а в том, что пространство между точками попросту исчезает!

Через некоторое время Мёбиус сказал:

— Мне кажется, что я вас понял. Вы хотели бы понять следующее: если для нас пространство, разделяющее А и Б, сокращается до нуля... если оно исчезает...

— Вот именно! — прервал его Гарри. — Куда же оно девается?

— Но это ведь попросту иллюзия! — воскликнул Мёбиус. — Оно остается там же, где и было. Исчезаем-то как раз мы — в бесконечность Мёбиуса, как вы настойчиво продолжаете ее называть!

— Ну вот, к чему-то мы уже пришли, — удовлетворенно вздохнул Гарри. — Видите ли, по моему мнению, бесконечность Мёбиуса — ничейная земля. Это Чистилище. Это промежуточный буфер между Вселенными. “Вселенными” во множественном числе! В ней есть двери, ведущие в прошлое, в будущее и в любую точку настоящего времени. Используя ее, мы можем добраться куда угодно и когда угодно. По крайней мере, я могу это сделать, поскольку все еще обладаю линией жизни, которой следую. Однако хочу указать вам на следующее: я полагаю, что могут существовать другие двери, которые мы еще не отыскали. У нас еще нет уравнений для них, и я полагаю, что одна из этих дверей, когда я отыщу ее, сможет...

— ...привести вас к жене, сыну и Майклу Симмонсу?

— Да!

Мёбиус покивал и некоторое время поразмышлял над услышанным.

— Другие двери... — пробормотал он. И потом:

— Вы уж признайте за мной то, что мне известно об этом измерении Мёбиуса больше, чем вам. То, что я за истекшие сто двадцать лет исследовал его более тщательно, чем вы могли бы рассчитывать. То, что я открыл его и использовал для того, чтобы добираться до таких мест, до которых вы никогда не доберетесь — во всяком случае, при жизни.

— Неужели? — спросил Гарри.

— Неужели? — Мёбиус вновь приподнял брови. — Неужели? А вы можете добраться до центра звезды Бетельгейзе и измерить ее температуру? Вы можете посетить спутники Юпитера или посидеть в центре чудовищного урагана, который тысячелетиями бушует на этой планете и называется “Красное Пятно”? А вы можете отправиться на дно Марианской впадины и в иные океанские пропасти, чтобы точно просчитать массу воды, которую содержит эта планета? Нет, вы не можете. А я могу, и делал это! Так вот, признайте, что я знаю бесконечность Мёбиуса лучше, чем вы!

Когда вопрос ставился таким образом, дискуссия становилась бессмысленной. Гарри оставалось лишь согласиться, добавив:

— Мне кажется, вы собираетесь сообщить мне что-то такое, чего мне не хотелось бы слышать.

— Вы прекрасно понимаете, в чем дело! — сказал ему Мёбиус. — Не существует никаких дверей, которых мы не нашли, Гарри. Во всяком случае, в бесконечности Мёбиуса. Другие Вселенные? Хотя лично мне это выражение кажется внутренне противоречивым, я ничего не могу об этом сказать. Да и в любом случае вы говорите не с подходящим человеком, поскольку я имею дело исключительно с известными нам трехмерными мирами. Но в одном я совершенно уверен — в бесконечности Мёбиуса вы не найдете путь в какой-либо параллельный мир... — он умолк, так как разочарование Гарри стало просто физически ощутимо, тяжело нависнув над могилой Мёбиуса, как слой тумана.

— Что ж, — наконец произнес Гарри, — благодарю вас за то, что вы уделили мне время. Я и без того уже слишком злоупотребил им.

— Вовсе нет, — ответил Мёбиус. — Время имеет значение только для живущих. У меня времени более чем достаточно! Мне просто хотелось бы иметь возможность вам помочь.

— Вы помогли бы, — благодарно ответил Гарри, — если бы все-таки вернулись к вопросу, который я обсуждал с вами. Видите ли, я знаю, что маленький Гарри и его мать живы. И знаю, что он умеет пользоваться бесконечностью Мёбиуса, возможно, даже лучше, чем мы с вами. Он жив, но не находится в этой Вселенной, а значит, должен находиться в какой-то другой. От этого факта никуда не уйдешь. Я считал, что он отправился туда, где сейчас находится, пользуясь этой лентой. Вы убедили меня в том, что это не так. Значит... должен существовать какой-то иной маршрут. Я уже предполагаю, откуда начать искать его. Правда... с этого момента моя работа становится гораздо опасней, вот и все. А теперь позвольте мне...

— Подождите! — сказал Мёбиус. — Я ваши чертежи рассматривал. Разрешите для разнообразия показать вам мой чертеж?

— Безусловно.

— Прекрасно! Вот вновь ваша ленточная вселенная и параллельная вселенная сходной конструкции:

Будущее — Прошлое.

— Как видите, — продолжал Мёбиус, — я соединил их, воспользовавшись...

— Черной дырой? — попытался угадать Гарри.

— Нет, поскольку речь у нас идет о живых существах. Ничто, состоящее из организованной материи, не может войти в такую ужасную пасть и сохранить хоть в какой-то степени свой первоначальный вид. Неважно, в каком виде вы попадаете в черную дыру, выходите вы из нее — если все-таки выходите — в виде газа, плазмы, чистой энергии!

— Что исключает из числа претендентов и белые дыры, — Гарри становился все печальнее.

— Но не серые, — сказал Мёбиус.

— Серые дыры? — непонимающе нахмурился Гарри.

— ...Да, теперь я понимаю... — Мёбиус бормотал как бы самому себе. — Серые дыры без чудовищной гравитации черных дыр и бед ужасной радиации дыр белых — чистенькие и простенькие ворота между вселенными. Возможно, радиаторы энтропии? Такие дыры, из которых невозможно вернуться, однажды попав туда, должны существовать во множественном числе — во всяком случае, если гипотетический путешественник собирается вернуться...

Гарри выждал, и через некоторое время на экране этого потрясающего компьютера, который Мёбиус называл своим сознанием, вновь начали мелькать фантастические уравнения. Они появлялись все быстрее и быстрее, летя непрерывным потоком, и у Гарри, пытавшегося уловить их смысл, кружилась голова. Секунды превращались в минуты, ментальный дисплей продолжал работать... И вдруг неожиданно экран его полностью очистился. А через некоторое время...

— Это... возможно, — сказал Мёбиус. — Это может появиться в виде природного явления и даже может быть воспроизведено человеком. За исключением того, что людям от такого изобретения нет никакой пользы. Это должно появиться случайно, в качестве побочного явления в ходе какого-то иного эксперимента.

— Однако, если бы я знал, каким образом... Если бы я мог перевести вашу математику в рабочие чертежи... Вы хотите сказать, что я мог бы создать эту... Эти Врата?

Гарри внутренне напрягся, как струна.

— Вы? Вряд ли! — фыркнул Мёбиус. — Но коллектив ученых при наличии огромных материальных ресурсов и при мощном энергетическом снабжении — да!

Гарри тут же припомнил об экспериментах в Печорске, и теперь его волнение стало очевидным.

— Вы дали как раз то подтверждение, которое мне и было нужно, — сказал он, — а теперь я должен отправляться в путь.

— Было очень приятно вновь побеседовать с вами, — сказал Мёбиус. — Будьте осторожны, Гарри.

— Постараюсь, — пообещал Гарри и, поплотнее завернувшись в свое пальто (в пальто, которое он позаимствовал из гардероба Джаза Симмонса), открыл дверь Мёбиуса и удалился.

Листья продолжали метаться между могилами и вдоль дорожек кладбища. Один такой лист, случайно подброшенный башмаком Гарри, неожиданно закружил в маленьком вихре, образовавшемся на том месте, где в предыдущий момент стоял человек, но вскоре на Лейпцигском кладбище, освещенном высоко висящей в небе луной и холодными мерцающими звездами, вновь стало тихо — тихо и пусто...

* * *

Примерно за три дня до визита Гарри к Мёбиусу (и совсем в ином измерении) происходило следующее.

Джаз Симмонс кочевал на запад вместе с Зек, Лардисом и его Странниками, шагая в золотистом сиянии медленно заходящего солнца. Он был доволен тем, что его освободили от снаряжения, за исключением автомата с двумя заряженными магазинами, и был уверен в том, что, хотя и устал он как собака, ему вполне удастся продержаться до тех пор, пока Странники не остановятся лагерем.

К этому времени ему представилась возможность поближе приглядеться к Зек при свете долгого вечера Светлой стороны, и он не был разочарован. Она каким-то образом выкроила время, чтобы быстренько умыться в протекавшем неподалеку ручейке, и это пошло на пользу ее свежей естественной красоте. Теперь она выглядела достаточно хорошо, чтобы поесть, а Гарри был для этого достаточно голоден. Только это было бы непозволительной тратой времени.

Зек обернула натертые ступни мягкими тряпками, а ступать ей теперь приходилось по траве, а не по камням, так что, несмотря на всю усталость, походка ее стала легче, а с лица исчезла большая часть озабоченных морщинок. Пока она приводила себя в порядок, Джаз понаблюдал за Странниками.

Его первая оценка, похоже, подтверждалась: они были цыганами, “романи”, и говорили на каком-то архаичном варианте языка романской группы. Трудно было из этого делать выводы о каких-то связях с миром, который он оставил; возможно, некоторые черты сходства позже сумеет объяснить Зек. Он решил обязательно задать ей в подходящий момент этот вопрос — один из многих вопросов в длинном списке. Джаз был удивлен тем, что быстро привык полагаться на нее. К тому же, он был встревожен и тем, что слишком много думает о ней, в то время как следовало бы сосредоточиться на максимально быстром, самообразовании.

Многие мужчины из Странников носили в левом ухе кольцо, по виду — золотое, и широкие кольца из того же металла на пальцах рук. Похоже, этот драгоценный металл не был здесь особенно дефицитным: он украшал желтые ленты их тележек, его можно было видеть на куртках и на поясах штанов из грубой шерсти. Его использовали даже для изготовления пряжек кожаных сандалий! А вот серебро встречалось гораздо реже. Джаз видел наконечники стрел для луков и арбалетов, изготовленные из серебра, но не заметил ни одного украшения из этого металла. Вскоре ему предстояло узнать, что в этом мире серебро ценится гораздо выше золота, и не в последнюю очередь — за его свойства, связанные с вампирами.

Но вот сами Странники озадачили Джаза. Он обнаружил необычно серьезные аномалии, которые никак не укладывались у него в голове. Ему, к примеру, показалось, что во многих отношениях этот мир очень неразвит, однако самих Странников никак нельзя было назвать примитивными. Хотя сам он не видел здесь ни одного настоящего цыганского табора, знал, что они существуют. Он наблюдал за мальчиком лет четырех-пяти, который сидел на груженой трясучей тележке и играл с грубой моделью той же повозки. В ее оглобли, однако, была впряжена пара существ, напоминающих каких-то лохматых овец-переростков — они тоже были вырезаны из дерева и обтянуты ворсистой кожей. То есть этим людям были известны колесо и тягловый скот, хотя он пока не видел ни того, ни другого. Они умели обрабатывать металлы, а хорошо изготовленный арбалет никак не назовешь оружием примитивным. В общем, почти во всех аспектах их культуру можно было назвать весьма высокой. Но, с другой стороны, было трудно понять, каким образом в этой окружающей среде можно было достичь вообще хоть какой-то степени культуры!

Что же касается “племени”, которое ожидал увидеть Джаз, то пока он видел в общей сложности не более шести десятков Странников: команда Арлека, которая теперь вновь влилась в общую группу на правах полноценных членов, Лардис и группа людей, сопровождавших его в походе, и несколько семейных пар, которые поджидали Лардиса в небольшой рощице неподалеку от прохода, чтобы вместе с ним отправиться на запад вдоль подножия холмов. И все эти люди шли пешком, за исключением одной старой женщины, которую уложили на кучу мехов в тележку, и двух-трех маленьких детей, которые путешествовали подобным же образом.

Джаз, изучая их лица, заметил, как часто они оборачиваются и с подозрением смотрят на солнце, нависающее над южным горизонтом. Зек объяснила Джазу, что настоящая ночь наступит еще не раньше чем через сорок пять часов. Однако на лицах были написаны невысказанная тревога и напряжение, и Джаз решил, что, пожалуй, догадывается об их причине — они хотели оказаться как можно дальше к западу, хотели до заката солнца уйти как можно дальше от ущелья. А поскольку они прекрасно знали этот мир, где Джаз был новичком, он обнаружил, что начинает тревожиться вместе с ними и стремиться к тому же, к чему стремятся они.

Стараясь никак не проявить своих опасений, он спросил Зек:

— А где остальные? Я хочу сказать — ведь это же наверняка всего лишь часть племени — Да, конечно, — ответила она ему, встряхивая головой и разбрасывая волосы по плечам, — это всего лишь, часть. Племена Странников никогда не кочуют всем племенем. Это то, что Лардис называет тактикой выживания.

Впереди нас ожидает еще два больших привала. Один примерно в сорока милях отсюда, а другой — в двадцати пяти милях за ним — возле первого убежища. Убежище — это система пещер, образовавшихся в каменных породах. Все племя может спрятаться в этом убежище, притаиться по разным его углам, исчезнув с поверхности земли. Вамфири будет трудно выудить оттуда людей. Именно туда мы и направляемся. Там мы спрячемся на всю долгую ночь.

— Семьдесят миль? — вопросительно взглянул он. — До наступления темноты? — он бросил взгляд на солнце, стоящее над самым горизонтом. — Ты шутишь!

— Полный закат наступит еще не скоро, — снова напомнила ему она. — Ты можешь смотреть на солнце, пока не ослепнешь, но не заметишь, чтобы оно хоть чуточку сдвинулось с места. Это действительно медленный процесс.

— Ну, слава Богу, — сказал он, облегченно кивая.

— Лардис собирается делать переходы по пятнадцать миль с настоящими привалами, — продолжала она, — но он тоже устал и, может быть, даже больше, чем мы. Первый привал будет скоро, потому что он знает, что всем нам нужно хоть немножко поспать. Охранять нас будут волки, а сам привал продлится не более трех часов. Так что после каждого шестичасового перехода у нас будет трехчасовой привал. Девять часов — это пятнадцать миль. Звучит все очень просто, но на самом деле это нелегко. Они к этому привыкли, но тебе поначалу, видимо, будет тяжело. Во всяком случае, пока ты не втянешься во все это.

Она не успела закончить фразу, как Лардис объявил о привале Он находился довольно далеко от них, но его мощный голос был отчетливо слышен.

— Есть, пить, а потом — спать, — посоветовал он. Странники начали заниматься всем тем, чем обычно занимаются на привале, и к ним присоединились Зек и Джаз. Она развернула свой спальный мешок, порекомендовав Джазу:

— Раздобудь себе одеяло или меха на одной из этих тележек. У них есть запасные. Сейчас кто-нибудь начнет разносить хлеб, воду и мясо.

Она расстегнула пряжки спального мешка, расстелила его на ровном месте и забралась внутрь, застегнув наполовину молнию. Джаз прикурил для нее сигарету и отправился на поиски одеяла.

Когда он вернулся к ней, оказалось, что еда уже разнесена. Пока они ели, он признался:

— Я возбужден, как впечатлительный ребенок! Я не смогу уснуть. Слишком активен мой мозг, слишком много ему приходится переваривать.

— Ты уснешь, — ответила она.

— Может быть, ты расскажешь мне на сон грядущий историю? — предложил он, укладываясь. — Свою историю?

— Историю моей жизни? — она слабо улыбнулась.

— Нет, только тот ее кусочек, который ты прожила с тех пор, как попала сюда. Я понимаю, что он не очень романтичен, но чем больше я буду знать об этом месте, тем лучше. Как сказал бы Лардис, это тактика выживания. Теперь, когда мы знаем об этом Обитателе, у которого, похоже, есть сезонный билет до Берлина, у меня появилось большее желание выжить. Или, точнее говоря, более осуществимое.

— Ты прав, — согласилась она, устраиваясь поудобнее. — Были моменты, когда я уже почти теряла надежду, но сейчас я рада, что этого не случилось. Значит, ты хочешь выслушать мою историю? Ладно, Джаз. Дело было так...

Начала она говорить тихим, ровным голосом, но по мере того, как рассказ продолжался, у нее начали появляться драматичные нотки, присущие Странникам, да и самим Вамфири. Поскольку она была телепаткой, их манера мышления и стереотипы поведения сильно воздействовали на нее, став, в конце концов, ее второй натурой. Джаз слушал поток слов, вживаясь в ощущения и страхи, которыми изобиловал ее рассказ.