Весна 1976 года...

Виктор Шукшин был почти что разорен. Он промотал доставшиеся ему в наследство от Мэри Киф — Снайтс имение, вложив деньги в несколько сомнительных финансовых предприятий, которые благополучно провалились. Ему приходилось платить, высокие налоги за большой дом в Бонниригге, и тех грошей, которые он получал за частные уроки, было недостаточно. Он с удовольствием продал бы дом, но тот пришел в такое ужасное состояние, что не приходилось надеяться получить за него приличную сумму. К тому же дом обеспечивал необходимое уединение. Можно было бы сдать внаем несколько комнат, но в этом случае он непременно лишился бы возможности жить втайне от окружающих, а кроме того, прежде чем сдавать, комнаты следовало отремонтировать, а денег на это не было.

Лингвистические способности были не единственными, которыми он обладал. Поэтому за последние годы он предпринял несколько коротких поездок в Лондон, где ему удалось получить кое-какую интересующую его информацию и проверить сведения, добытые им ранее, за время, проведенное на Британских островах. Эти сведения могли заинтересовать некоторых людей за рубежом, а следовательно, принести кучу денег.

Иными словами, Виктор Шукшин был шпионом, или, во всяком случае, должен был им стать, — именно с этой целью Григорий Боровиц впервые выслал его за пределы СССР в 1957 году. В те годы отношения между Востоком и Западом были очень напряженными, а внутри СССР ужесточили меры, направленные против диссидентов. Поэтому на волне политической эмиграции Виктору Шукшину не составило особого труда попасть на Британские острова.

Однако вскоре после этого, а особенно после встречи с Мэри Киф, женитьбы на ней и ее убийства, Шукшин почувствовал себя настолько уверенно, что отрекся от своего шефа и стал британским гражданином. При этом он никогда не забывал о первоначальной цели приезда в Великобританию и в качестве гарантии на будущее все это время продолжал собирать информацию, которая могла бы когда-нибудь пригодиться его родной стране. И вот теперь, испытывая серьезные финансовые затруднения, он вдруг осознал, что его положение не так уж и безнадежно. Если в СССР ему откажутся заплатить требуемую сумму, он может пригрозить им раскрытием перед британскими спецслужбами секретов тайной русской организации.

Вот почему ясным майским утром Шукшин написал и тщательно зашифровал письмо, адресованное его старому корреспонденту в Берлине, с которым он не переписывался более пятнадцати лет и который, скорее всего, уже не рассчитывал что-либо от него получить. Тот человек имел возможность переправить его письмо дальше — в Восточную Германию, а оттуда в Москву, лично Григорию Боровицу. Шукшин отвез письмо в Бонниригг на почту и на потрепанном “Форде” возвратился обратно домой.

Однако, когда он переезжал через реку по старому каменному мосту, он вдруг с удивлением почувствовал внутри давно знакомый трепет, прилив сверхъестественной энергии, от которого спина покрылась холодным потом, а волосы на голове зашевелились словно под воздействием статического электричества. На мосту, облокотившись на парапет и глядя на воды спокойно текущей реки, стоял стройный молодой человек. На нем было пальто, на шее повязан шарф. Когда Шукшин подъехал ближе, молодой человек поднял голову и уставился на машину Шукшина. Серьезные бледно-голубые глаза, казалось, насквозь прожигали боковые дверцы автомобиля, и холодный взгляд пронзал Шукшина. Шукшин тут же почувствовал, что незнакомец обладает сверхъестественными способностями, не свойственной обычному человеку проницательностью. Он определил это абсолютно точно, поскольку сам был человеком неординарным. Он был “наблюдателем”: его талант заключался в немедленном выявлении особо одаренных людей.

Кем был этот молодой человек и почему он появился здесь именно сейчас, оставалось только гадать. Эта встреча могла быть случайностью, простым совпадением. Шукшину не однажды приходилось сталкиваться с подобными людьми. Однако, если оценивать с точки зрения силы и цвета, то этот человек был очень силен и окрашен в алый цвет — в сознании Шукшина он предстал грозной ярко-красной тучей. Вполне возможно, что он появился здесь преднамеренно, его мог кто-нибудь прислать. В британской разведке тоже имелись свои “наблюдатели”, они могли обнаружить и выследить Виктора. В свете недавних поездок в Лондон и того, что ему впоследствии удалось узнать о британском отделе экстрасенсорики, такое предположение никак нельзя было назвать невероятным. От этих мыслей его охватила паника. И не только паника. Он почувствовал в себе нечто такое, с чем необходимо было немедленно справиться. Он вдруг подумал, что нет ничего легче, чем, чуть повернув руль, пригвоздить человека машиной к парапету. Им овладела ненависть, непреодолимая и всепоглощающая ненависть ко всем экстрасенсам.

Ярость потихоньку прошла, и Шукшин взглянул на свои руки. Он так крепко вцепился в края стола, что костяшки пальцев побелели. Он заставил себя разжать руки, откинулся в кресле и глубоко вздохнул. Подобное с ним случалось не впервые, и он умел справляться с эмоциями, ему это удавалось почти всегда. И зачем только он послал это письмо Боровицу! Возможно, он совершил большую ошибку. Наверное, лучше было бы сразу предложить свои услуги англичанам. Ему следует немедленно сделать это. Пока они не выследили его...

За такими мыслями и застал его звонок в дверь, заставивший Виктора вздрогнуть.

Кабинет Шукшина располагался на нижнем этаже в задней части дома, окна его выходили во внутренний дворик. Он встал из-за стола и, покинув залитую солнцем комнату, торопливо направился через сумрачные помещения первого этажа к входной двери. Примерно на полпути звонок раздался снова, и он опять резко дернулся — нервы его были напряжены до предела.

— Иду! Иду! — крикнул он, но при этом замедлил шаги и остановился перед внутренним входом в длинную застекленную крытую галерею. Снаружи за матовыми стеклами входной двери он увидел закутанного в шарф человека, которого сразу же узнал. Это был молодой человек с моста.

У Шукшина было два предположения на его счет. Одно, основанное на чисто внешнем впечатлении, вполне могло оказаться ошибочным. Второе было более вероятным и очевидным: он вновь ощутил воздействие энергетических полей и почувствовал горячий прилив ненависти к этим специфически одаренным людям. В душе его вновь поднялась паника, но усилием воли он подавил ее и направился к входной двери. Ну что ж, он хочет узнать наконец, кто этот молодой человек. Теперь, похоже, он не останется в неведении. Так или иначе, но он вскоре выяснит, что происходит.

Он открыл дверь...

— Здравствуйте! — улыбаясь и протягивая руку, сказал Гарри Киф. — Вы, должно быть, Виктор Шукшин и, насколько мне известно, даете частные уроки русского и немецкого?

Шукшин не принял предложенной Кифом руки, а просто стоял, пристально глядя на гостя. Гарри, со своей стороны, тоже не сводил с него глаз. И несмотря на то что он продолжал улыбаться, все его существо содрогалось от мысли, что он стоит лицом к лицу с убийцей своей матери. Однако он отбросил эти мысли в сторону, так как сейчас ему было достаточно просто рассмотреть и составить впечатление об этом почти незнакомом ему человеке, которого он намерен уничтожить.

Русскому было далеко за сорок, но выглядел он лет на десять старше. У него было заметное брюшко, темные с сединой волосы, он носил бачки, плавно переходившие в острую бородку, обрамлявшую снизу толстогубый рот. Морщинистое лицо с серой кожей, глубоко посаженные темные глаза с покрасневшими, воспаленными веками свидетельствовали о том, что он обладал далеко не идеальным здоровьем, но Гарри почувствовал, что отчим обладает опасной силой. Его догадку подтверждали внушительных размеров руки, широкие, хотя и несколько сутулые плечи, а также рост, составлявший никак не менее шести футов. В целом фигура отчима производила внушительное впечатление. И к тому же (Гарри вновь вспомнил об этом) перед Кифом стоял хладнокровный убийца.

— Так вы обучаете языкам или нет? На лице Шукшина появилось слабое подобие улыбки, уголки мясистых губ нервно дернулись.

— Да, я действительно даю уроки, — голос Шукшина был густым и глубоким, в его речи заметно ощущался легкий русский акцент. — Полагаю, вам кто-то порекомендовал ко мне обратиться? Кто же... гм... послал вас ко мне?

— Порекомендовал? Нет, это не совсем так. Просто я увидел в газете ваше объявление. Никто меня не посылал.

— А... а... — осторожно протянул Шукшин. — А вы хотите брать уроки? Простите мне мою непонятливость, но в наше время мало кто интересуется языками. У меня всего пара постоянных учеников. Вот как обстоят дела. Но сейчас я не могу позволить себе взять больше — у меня мало времени. И к тому же мои уроки стоят довольно дорого. Разве вам недостаточно тех знаний, которые вы получили в школе? Я имею в виду языки.

— Не в школе, — поправил его Киф, — в колледже. — Он пожал плечами. — Боюсь, это старая история: у меня не хватало времени на занятия языками, когда была возможность учить их бесплатно, поэтому теперь я вынужден платить за это. Я собираюсь отправиться в путешествие, видите ли, так что я подумал...

— Вы хотите улучшить свой немецкий?

— И русский тоже.

В голове Шукшина прозвенел тревожный звонок, еще более усилив его беспокойство. Молодой человек лгал, и он знал это. К тому же помимо того, что юноша обладал несомненным талантом к сверхъестественному, к экстрасенсорике, Шукшин испытывал какую-то странную уверенность в том, что откуда-то уже знает своего гостя.

— О, даже так? — наконец произнес он. — Тогда вы поистине редкий человек. В наше время мало кто из англичан рискует поехать в Россию, а уж тем более хочет выучить русский язык. Вы едете туда по делам, или?..

— Исключительно ради собственного удовольствия, — прервал его Киф. — Вы позволите войти?

Шукшину совсем не хотелось впускать его в дом, он с гораздо большим удовольствием захлопнул бы дверь перед носом гостя. Но он должен наконец выяснить, кто же этот юноша на самом деле. Шукшин отступил в сторону, а Гарри вошел. Звук захлопнувшейся за спиной двери был похож на стук крышки гроба. Он явственно ощущал враждебность русского, чувствовал его ненависть. Но с какой стати Шукшину ненавидеть его? Ведь он его совсем не знает.

— Я не расслышал ваше имя, — сказал русский, провожая Гарри в кабинет.

Киф был готов к такому вопросу. Он помедлил еще минуту, следуя по пятам за хозяином дома, и, лишь когда они вошли в залитый светом и воздухом, струившимся через открытые окна, кабинет, произнес:

— Меня зовут Гарри. Гарри Киф... отчим. Шедший впереди Шукшин споткнулся о письменный стол. Он замер, превратившись на какое-то мгновение в каменное изваяние, потом резко обернулся. Киф ожидал подобной реакции, но даже он был удивлен ее резкостью. В обрамлении темных бакенбардов и бороды лицо казалось белым, как мел, а толстые губы тряслись не то от страха, не то от потрясения... а возможно, и от ярости.

— Что? — в хриплом голосе Шукшина слышалось неподдельное изумление. — Что вы такое говорите? Гарри Киф? Это что, шутка?..

Однако, приглядевшись повнимательнее, он вдруг понял, почему этот молодой человек показался ему знакомым. В последний раз он видел его еще ребенком, но черты лица были определенно те же самые. И он был очень похож на свою мать. Во всяком случае теперь, когда Шукшин узнал, кто он, их сходство не вызывало у него сомнений. И что самое главное, мальчик, кажется, унаследовал природные способности матери.

Ее талант! Мальчик, как и его мать, был экстрасенсом, медиумом! Так вот в чем дело! Вот что ощутил в нем Шукшин — отголосок дара матери!

— Отчим? — Гарри изобразил участие. — С вами все в порядке?

Он протянул руку, но Шукшин отпрянул, прижавшись спиной к столу. Кое-как обойдя стол, он плюхнулся в кресло.

— Это я... от потрясения, — наконец выдавил он. — Увидеть тебя здесь, через столько лет! — Он взял себя в руки, облегченно вздохнул и, кажется, почувствовал себя свободнее. — Величайшее потрясение!

— Я не хотел испугать вас, — солгал Гарри. — Я подумал, вам будет приятно увидеть меня, узнать, как я живу. Мне казалось, что настало наконец время познакомиться с вами поближе — ведь вы единственная ниточка, связывающая меня с прошлым, с моим детством, с мамой.

— С твоей матерью? — Шукшин немедленно перешел к обороне. Он быстро собрался с мыслями, лицо его вновь обрело цвет. Совершенно очевидно, что опасения быть раскрытым британским отделом экстрасенсорики абсолютно безосновательны. Киф просто решил нанести ему запоздалый визит, возвратиться в родной дом. Он проявлял искренний интерес к своему прошлому. Но если так...

— К чему тогда вся эта чепуха относительно того, что ты хочешь учить немецкий, русский?.. — рявкнул он. — Если уж ты захотел повидаться со мной, то разве нельзя было обойтись без этой ерунды?

Киф пожал плечами.

— Да, конечно же, это было лишь предлогом для встречи с вами, но в моем поведении не было никакого злого умысла. Мне просто захотелось проверить, узнаете ли вы меня, прежде чем я скажу вам, кто я.

Гарри продолжал улыбаться. Шукшин уже вполне пришел в себя, и лицо его исказилось от гнева, отчего он стал казаться еще более уродливым. Гарри понял, что настало время нанести второй удар.

— В любом случае, я знаю немецкий и русский лучше вас, говорю на них свободнее и сам могу дать вам несколько уроков.

Шукшин очень гордился своими лингвистическими способностями. И теперь он не мог поверить своим ушам. О чем говорит этот щенок? Он собирается учить его? Он что, с ума сошел? Шукшин преподавал языки, когда Гарри и на свете не было! Гордость собой заслонила в душе русского остальные эмоции, даже ненависть, которую он испытывал по отношению к любому экстрасенсу.

— Ха-ха-ха! — хрипло рассмеялся он. — Это смешно! Я по национальности русский. Я получал награды за знание родного языка еще в семнадцать лет! Я получил диплом за знание немецкого в двадцать! Я не знаю, откуда в твоей голове возникли эти глупые идеи, Гарри Киф, но то, что ты говоришь, — это сущая ерунда. Неужели ты и вправду так думаешь? Или ты намеренно дразнишь меня?

Гарри продолжал улыбаться, на этот раз уже недобро. Взяв стул, он сел напротив Шукшина продолжая улыбаться прямо ему в лицо. Затем он обратился мыслями к своему старому Другу Клаусу Грюнбауму, бывшему военнопленному, женившемуся на англичанке и после войны осевшему в Хартлпуле. Грюнбаум умер от инфаркта в 1955 году и был похоронен на кладбище поселка Грейфилдс. Тот факт, что их разделяли 150 миль, не имел никакого значения. Грюнбаум откликнулся и заговорил с ним, точнее через него с Виктором Шукшиным, на чистейшем немецком языке:

— Как вам нравится мой немецкий? Вы узнаете, именно так говорят немцы, живущие в Гамбурге? — Гарри минуту помолчал, а затем сменив свой (или, точнее, Грюнбаума) акцент, заговорил снова:

— Может быть, вам больше по душе вот это? Так говорит образованная немецкая элита, интеллигенция, а остальные лишь слепо пытаются подражать этой манере. Или вы хотите, чтобы я выполнил какое-нибудь трудное задание, например, грамматическое? Возможно, это убедит вас?

— Неплохо, — насмешливо признал Шукшин. Глаза его, поначалу, когда Киф заговорил, широко раскрывшиеся от удивления, сузились вновь. — Прекрасное упражнение на знание немецких диалектов, вы хорошо с ним справились. Но заучить, как попугай, несколько фраз может любой, потратив на это полчаса. Вот русский язык — это совсем другое дело.

Усмешка Кифа стала еще более напряженной. Он поблагодарил Клауса Грюнбаума, и мысли его обратились в другую сторону — на кладбище в окрестностях Эдинбурга. Гарри побывал там недавно, чтобы навестить свою русскую бабушку, умершую за несколько месяцев до его рождения. Теперь он вновь мысленно отыскал ее, прося о помощи в разговоре с отчимом На ее родном языке. На присущем Наташе великолепном русском, фактически излагая ее мысли, Гарри для начала произнес обличительную речь по поводу “скорейшего падения репрессивного коммунистического режима”. На несколько минут потеряв дар речи от удивления, Шукшин наконец воскликнул:

— А это еще что, Гарри? Опять какая-то вызубренная чепуха? Зачем ты меня разыгрываешь?

Но несмотря на грозный тон, Шукшин все же почувствовал, что сердце его часто и тяжело забилось. Речь Кифа напомнила ему о ком-то... о ком-то, кого он люто ненавидел.

По-прежнему говоря на безукоризненном русском языке, свойственном бабушке, но излагая теперь уже свои мысли, Киф ответил:

— А как по-вашему, мог ли я вызубрить вот это? Неужели вы настолько слепы, что не способны увидеть истину, столкнувшись с нею лицом к лицу? Я человек одаренный. Возможно настолько одаренный, что вам даже трудно представить это. Я намного талантливее, чем моя несчастная матушка...

Шукшин вскочил, перегнулся через стол, и клокотавшая внутри его ненависть вырвалась наружу и обрушилась на голову Кифа.

— Ну что ж, ты действительно очень умен, ублюдок. Ну и что из того? И к чему это ты дважды упомянул о своей матери? Чего ты добиваешься, Гарри Киф, к чему ты клонишь? Такое впечатление, что ты пытаешься мне угрожать?

Гарри по-прежнему отвечал ему по-русски:

— Угрожать? А с чего мне угрожать вам? Я приехал лишь затем, чтобы повидаться с вами. И попросить об одолжении...

— Что? Сначала ты из меня делаешь дурака, а потом имеешь наглость простить об одолжении? Чего ты хочешь от меня?

Наступил подходящий момент для третьего удара. Гарри тоже поднялся со стула и все на том же безукоризненном русском языке ответил:

— Мне говорили, что матушка очень любила кататься на коньках. За нашим садом протекает река. Мне хотелось бы вернуться сюда зимой и навестить вас еще раз. Возможно, тогда вы будете менее раздражены, и мы сможем спокойно побеседовать. Может быть, я привезу с собой коньки и покатаюсь по льду замерзшей реки, как это любила делать моя матушка. Как раз там, где заканчивается сад.

Лицо Шукшина стало пепельно-серым, он отпрянул и ухватился руками за стол. В глазах его загорелся яростный огонь, а толстые губы застыли в зверином оскале. Он больше не в силах был сдерживать гнев и ненависть. Он должен уничтожить самонадеянного щенка, избавиться от него. Он должен... должен... должен!..

Заметив, что Шукшин стал обходить стол, направляясь в его сторону, Гарри понял, что ему угрожает опасность, и попятился к двери. Он еще не закончил. Он должен успеть сделать еще одну вещь. Сунув руку в карман пальто, он достал оттуда какой-то предмет.

— Я кое-что принес вам, — на этот раз Гарри говорил по-английски. — Это принадлежит вам и осталось со времен моего детства.

— Убирайся! — зарычал Шукшин. — Убирайся, пока цел! Вместе со своими проклятыми выдумками! Ты хочешь приехать ко мне зимой? Я запрещаю тебе делать это! Я больше ничего не хочу о тебе слышать, чертов пасынок! Убирайся и дурачь кого-нибудь другого. Выметайся, пока...

— Не беспокойтесь, — ответил Гарри. — Я сейчас же уйду. Но сначала... ловите!

И он швырнул что-то Шукшину. Потом повернулся и, пройдя через сумеречные комнаты, скрылся из вида.

Шукшин автоматически поймал брошенный предмет и секунду молча Вглядывался в него. В голове у него помутилось, и он упал на колени. После того как за Гарри захлопнулась входная дверь, он еще долго неотрывно смотрел на предмет, лежавший в его руке, которою давно не существовало.

Отполированное золото блестело как новое, а огромный “кошачий глаз” уставился на него, словно размышляя о чем-то своем...

* * *

С высоты могло показаться, что особняк в Бронницах за прошедшие годы ничуть не изменился. Никому и в голову не могло прийти, что здесь располагается лучшая в мире шпионская организация — отдел Григория Боровица, — с виду это было огромное старое здание. Именно этого и добивался Боровиц, поэтому он мысленно похвалил себя за прекрасно спланированную и выполненную работу, пока его вертолет, плавно снижаясь, пролетал над башнями и крышами особняка. Вертолет сел на маленькой площадке, расположенной между особняком и пристройками и представлявшей собой участок выкрашенного белой краской с зеленым кругом посередине бетона.

Пристройки — да, именно так они и выглядели отсюда, сверху, — старые амбары и сараи, заброшенные, разрушающиеся, оставленные без присмотра, оседающие и разваливающиеся. Такое впечатление они должны были производить опять же по указанию Боровица. На самом деле это были защитные сооружения с расположенными в них огневыми точками, оснащенными пулеметами. Они были прекрасно оборудованы, отсюда просматривалось и простреливалось все пространство между особняком и наружной стеной. Наблюдательные пункты были оборудованы и внутри самой стены, а ее внешняя сторона простым щелчком выключателя превращалась в электрический барьер.

Отдел Боровица располагался в одной из наиболее хорошо укрепленных крепостей в СССР, сравниться с ним мог, пожалуй, лишь Байконур. Поместье в Бронницах так же успешно могло соперничать с центром по атомным исследованиям, затерянным в Уральских горах в целях сохранения строжайшей секретности. Но в одном отдел Боровица безусловно превосходил и Байконур, и уральский центр — он был секретным в полном смысле этого слова.

Помимо сотрудников самого отдела о существовании особняка было известно едва ли десятку людей, но лишь трое или четверо знали о том, что здесь, в Бронницах, располагается секретный отдел разведки. В число этих избранных входил, конечно же, сам генсек, несколько раз побывавший здесь. Знал о нем и Юрий Андропов, но ему повезло меньше: он никогда здесь не был и никогда сюда не попадет — во всяком случае, по приглашению Боровица.

Вертолет наконец приземлился, и, едва лопасти замедлили вращение, Боровиц открыл дверцу и свесил наружу ноги. Один из охранников, низко пригибаясь, подбежал к вертолету, чтобы помочь Боровицу выйти. Придерживая рукой шляпу, Боровиц спустился на землю и, пройдя под аркой, оказался в той части поместья, которая некогда была внутренним двориком. Теперь над ним была построена крыша, а сам он разделен на просторные оранжереи и лаборатории, где в максимально комфортных условиях работали сотрудники отдела, обеспеченные всем необходимым для своих исследований.

Боровиц проснулся сегодня поздно и только поэтому, чтобы поскорее оказаться на работе, вызвал на дачу служебный вертолет. Однако на встречу с Драгошани он все же опоздал на целый час. Пройдя через комплекс зданий, примыкающих непосредственно к главному зданию, он вошел, поднялся по отполированным временем ступеням на второй этаж, где в одной из башен располагался его кабинет. Все это время с лица его не сходила характерная волчья ухмылка, вызванная мыслью о том, что Драгошани вынужден был ждать его. Будучи человеком до крайности пунктуальным, Драгошани, должно быть, в ярости. Но это и к лучшему. Его ум и язык будут остры как никогда, а следовательно он будет работать максимально точно. Время от времени полезно доводить людей до крайности, а в этом Боровиц был большим мастером.

На ходу сняв шляпу и пиджак, Боровиц наконец вошел в крошечную приемную, служившую одновременно кабинетом его секретаря, и увидел там Драгошани, который нервно ходил из угла в угол и что-то мрачно бормотал под нос. Некромант даже не пытался скрыть раздражение, когда, бросив ему на ходу “Доброе утро”, Боровиц быстро прошел мимо в свой просторный кабинет. Наглухо захлопнув дверь, Боровиц повесил на место пиджак и шляпу и стоял, поскребывая подбородок и размышляя, как бы ему наилучшим образом преподнести принесенные им плохие новости. А они действительно были чрезвычайно плохими, и Боровиц находился в гораздо более ужасном настроении, чем можно было судить по его внешнему виду. Правда, людям, хорошо знавшим характер Боровица, было известно, что в прекрасном расположении духа он находится лишь тогда, когда ему предоставляется возможность проявить свою беспощадность.

Кабинет Боровица был просторным и светлым, выступающие из стены окна выходили на широкое пространство неровной земли, за которым в отдалении виднелся лес. Оконные стекла были, естественно, пуленепробиваемыми. Каменный пол кабинета покрывал великолепный ковер, из-за беспечности Боровица при курении прожженный во многих местах. Огромный дубовый письменный стол стоял в углу, где, с одной стороны, было больше всего света, а с другой — толстые стены обеспечивали наибольшую безопасность.

Вздохнув, Боровиц сел за стол, закурил и лишь после этого, нажав кнопку селекторной связи, произнес:

— Борис, зайди, пожалуйста. И будь добр — оставь раздражение за дверью...

Войдя в кабинет, Борис громче, чем следовало, захлопнул дверь и кошачьей походкой направился к столу. Он “оставил раздражение за дверью”, а вместо этого на лице его появилась холодное выражение нескрываемого высокомерия.

— Ну, — произнес он, — я здесь.

— Вижу, — ответил Боровиц без улыбки. — И, мне кажется, я пожелал тебе доброго утра.

— Утро было добрым, когда я только пришел сюда, — почти не разжимая губ, ответил Драгошани. — Я могу сесть ?

— Нет! — рявкнул Боровиц, — не можешь! И не ходи взад-вперед, потому что это меня бесит! Ты можешь стоять и слушать меня!

Еще никто и никогда не разговаривал с Драгошани в таком тоне. Он был явно озадачен и выглядел так, словно получил пощечину.

— Григорий, я... — начал он.

— Что? — заорал Боровиц. — Какой я тебе Григорий! Я вызвал вас по делу, агент Драгошани, я вас не в гости пригласил! Оставьте свою фамильярность для друзей, если они у вас еще остались, при вашей-то наглости, а к старшим извольте обращаться как положено. Ты пока еще не руководитель отдела, и если ты не выбросишь из головы кое-какие идеи, то можешь никогда им не стать!

Бледный от природы Драгошани побледнел еще больше.

— Я... я... не понимаю, что на тебя нашло, — заикаясь произнес он. — Что я такого сделал?

— Что ты сделал? — теперь Боровиц по-настоящему разозлился. — Судя по твоей работе — почти ничего, во всяком случае, за последние шесть месяцев. Но именно это я хочу исправить. Так что ты лучше сядь. У меня к тебе долгий и серьезный разговор. Возьми стул.

Драгошани, закусив губу, повиновался. Боровиц, крутя в руках карандаш, пристально смотрел на него. Наконец он заговорил:

— Как выяснилось, мы не одиноки. Драгошани молча ждал продолжения.

— Совсем не одиноки. Нам, конечно, и раньше было известно, что американцы работают над проблемой использования экстрасенсорики в разведывательных целях, но успехов они не добились. Саму идею они нашли “привлекательной”. Для этих американцев все “привлекательно”. Но они работали в этой области без наличия конкретных направлений и целей. Все происходило на уровне экспериментов, радикальных действий они не предпринимали, но относились к самой идее достаточно серьезно. У них не было даже специалистов в этой области. Они действовали примерно так же, как в свое время это было с радарами, пока они не вступили во Вторую мировую войну и не убедились в их пользе. Короче говоря, они до сих пор не верят в пользу экстрасенсорики, что обеспечивает нам значительное преимущество, а это уже приятно.

— Это мне давно известно, — Драгошани был явно озадачен. — Я знаю, что мы далеко опередили американцев. Ну и что дальше?

Боровиц, не обращая никакого внимания на его слова, продолжал:

— То же и с китайцами. У них там в Пекине есть много светлых умов, но они не умеют использовать их как положено. Подумать только! Народ, придумавший и разработавший методику акупунктуры, сомневается в эффективности экстрасенсорики! Они мыслят примерно так же, как мы сорок лет назад: если это не трактор, то и работать не будет.

Драгошани по-прежнему хранил молчание. Он знал, что должен дать возможность Боровицу подойти вплотную к теме разговора, когда тот сочтет это нужным.

— Есть еще французы и западные немцы. Они, к сожалению, очень успешно действуют в этом направлении. Несколько их экстрасенсов работают здесь, в Москве, — рядовые агенты из числа работников посольств. Они посещают различные приемы, бывают на торжественных церемониях, пытаясь добыть какие-либо сведения. Чтобы они всегда были при деле, мы иногда подбрасывали им мелкие лакомые кусочки, но, когда речь заходила о серьезных проблемах, кормили их очевидной чепухой. Это подрывает их авторитет и позволяет нам далеко опережать вражеские службы.

Боровицу надоело играть карандашом, он отложил его в сторону и посмотрел Драгошани прямо в глаза. Его собственные глаза при этом холодно блеснули. Наконец он заговорил снова:

— Конечно, мы обладаем огромным преимуществом перед остальными — у нас есть я, Григорий Боровиц. Я хочу сказать, что отдел экстрасенсорики подчиняется мне, и только мне. Никто из политиков не сует нос в мои дела, ни один тупой кегебешник не шпионит за моими шпионами, мои расходы не контролирует ни один финансовый чиновник. В отличие от американцев я абсолютно уверен в том, что экстрасенсорика — это будущее разведки. Я вовсе не нахожу идею просто “привлекательной”. И в отличие от руководителей разведслужб других стран я создал наш отдел и превратил его на редкость в эффективное и полностью оправдывающее свое существование оружие, при этом действующее совершенно самостоятельно. Я было поверил, что наши достижения настолько велики, что нас никто не сможет догнать. Я верил, что мы единственные во всем мире. И так было бы на самом деле, Драгошани, было бы, если бы не англичане!

Можно выбросить из головы американцев, китайцев, немцев, французов и прочих — у них эта наука по-прежнему пребывает в зародышевом состоянии, на уровне экспериментов. Но англичане — совсем другого поля ягоды...

За исключением последнего, все, сказанное Боровицем, не было новостью для Драгошани. Судя по всему, до Боровица дошла какая-то тревожная информация, касающаяся англичан. Но откуда он мог ее получить? Драгошани мало что знал о работе других служб отдела, мало что видел или слышал, поэтому он очень заинтересовался этим вопросом. Подавшись вперед, он спросил:

— А что вы знаете об англичанах? Почему вы так встревожены? Мне казалось, они, как и остальные, далеко отстали от нас.

— Мне тоже, — мрачно кивнул головой Боровиц. — Но это не так. А это значит, что я знаю о них далеко не так много, как думал. И это в свою очередь значит, что они, вполне возможно, успели обогнать нас. Если они и в самом деле сумели добиться успеха, то что именно им известно о нас? Даже если они успели узнать о нас не слишком много, можно считать, что они нас опередили. Подумай, Драгошани, если вдруг разразится Третья мировая война, а тебе как сотруднику британской разведки известно о существовании вот этого особняка в Бронницах, куда ты направишь первый удар, куда упадут первые бомбы?

Драгошани подумал, что Боровиц все же преувеличивает, поэтому счел нужным заметить:

— Едва ли им известно о нас так много. Даже я, работая на вас, знаю далеко не все. А ведь предполагается, что я должен буду возглавить отдел...

К Боровицу в какой-то мере вернулось чувство юмора. Он улыбнулся, хотя и несколько криво, и поднялся.

— Пошли. Поговорим по дороге. Мы вместе пойдем и посмотрим, что у нас имеется. Познакомимся поближе с нашим молодым отделом, можно сказать, его зародышем. Потому что, будь уверен, наша организация — это еще ребенок. Но это будущий мозг нашей матушки России.

С этими словами шеф отдела экстрасенсорики выскочил из кабинета. Драгошани последовал за ним, и, чтобы поспеть за шефом, ему пришлось бежать чуть не рысью.

Сначала они направились в старую часть особняка, которую Боровиц называл “мастерскими”. Это была строго секретная территория. Каждый работавший здесь сотрудник находился под постоянным наблюдением, у каждого был равный ему по званию и положению в организации ассистент. В какой-то степени это напоминало распространенную на Западе систему “приятелей-конкурентов”, но здесь, в особняке, такая организация работы гарантировала то, что ни единая капля информации, ни один факт не будут утаены. Кроме того, эта система обеспечивала Боровицу полную уверенность в том, что ему станет известна любая мало-мальски важная информация.

Здесь не было ни висячих замков, ни охранников, ни агентов КГБ, ни кого-либо еще из ведомства Андропова. Сотрудники отдела Боровица, сменяясь по очереди, сами обеспечивали внутреннюю безопасность, а на дверях кабинетов стояли электронные замки, ключами к которым служили пластиковые карты. Универсальная пластиковая карта существовала в единственном экземпляре и находилась, конечно, в руках Боровица.

Войдя в освещенный голубоватым флуоресцентным светом коридор, Боровиц вставил карту в замок, и они оказались в одном из помещений. Повсюду светились экраны компьютеров, на стенах висели огромные карты, полки стеллажей были уставлены атласами, океанографическими картами, подробнейшими планами крупнейших городов и портов мира; на экране дисплея, сменяя друг друга, высвечивались данные точнейших метеорологических наблюдений со всего света. Комнату можно было принять за подсобное помещение крупной обсерватории или за зал диспетчерской службы небольшого аэропорта, однако она не была ни тем, ни другим. Драгошани знал о существовании и предназначении этой комнаты, бывал здесь и прежде, и каждый раз она словно зачаровывала его.

Едва Боровиц вошел, двое находившихся в комнате сотрудников вскочили и вытянулись по стойке “смирно”, однако Боровиц махнул рукой, и они вернулись на свои места за центральным столом. Перед ними висела карта Средиземноморья, на которой голубым и зеленым цветами выделялись четыре круга — по два каждого цвета. Зеленые круги располагались близко друг от друга в Тирренском море, примерно посередине между Неаполем и Палермо. Один голубой круг находился на глубоководном участке в трехстах милях к востоку от Мальты, а другой — в Ионическом море, за пределами залива Таранто. Несмотря на то что Боровиц и Драгошани наблюдали за ними, оба сотрудника-экстрасенса просто сидели за столом, подперев рукой подбородок, и внимательно вглядывались в карту — Тебе понятна символика цветов? — хрипло прошептал Боровиц.

Драгошани покачал головой.

— Зеленый — это французы, голубой — американцы. Ты знаешь, чем они занимаются?

— Определяют местоположение и пути движения подводных лодок, — понизив голос, ответил Драгошани.

— Атомных подводных лодок, — поправил Боровиц. — Эти люди составляют часть так называемого “атомного щита” Запада. Тебе известно, как они делают это?

Драгошани покачал головой, но все же высказал предположение.

— Полагаю, что с помощью телепатии.

Боровиц приподнял кустистую бровь.

— О, даже так? Обычная телепатия? Значит ты разбираешься в вопросах телепатии? Это что, еще один твой талант, Драгошани?

"Да, старый черт! — хотелось ответить Драгошани. — Стоит мне пожелать, я войду в контакт с таким телепатом, о котором ты и мечтать не можешь! И мне нет нужды “определять курс”, потому что он ровным счетом никуда не ведет!” Но вслух он лишь произнес:

— Я разбираюсь в телепатии так же, как они в некромантии. Я не могу сидеть вот так, уставившись в карту, и определять, где в данный момент находятся лодки-убийцы и куда они направляются. А они могут вскрыть труп врага и высосать из его внутренностей все тайны? Так что, у каждого своя работа, товарищ генерал.

В этот момент один из сотрудников резко вскочил и направился к экрану в стене с картой Средиземноморья, передаваемой с советского спутника. Италия была скрыта облаками, Эгейское море — непривычным для него туманом, но остальная территория прекрасно отображалась на чуть мерцающем экране. Агент нажал какие-то клавиши на расположенном под экраном пульте, и зеленое пятно, расположенное к востоку от Мальты и обозначающее местонахождение подводной лодки, замигало. Он стал нажимать другие клавиши, а Боровиц в это время говорил Драгошани:

— Видишь, подлодка изменила курс. Он вводит в компьютер ее новые координаты. Информация, может быть, не так уж и точна, но через час или два мы получим корректировку со спутника. Главное, что мы первыми получили сведения. Эти двое — из числа наших лучших сотрудников.

— Но ведь только один из них сумел уловить изменение курса, — отметил Драгошани. — Почему второму не удалось сделать это?

— Видишь ли, — ответил Боровиц, — ты не понимаешь сути дела, Драгошани. Тот, кто “засею” подлодку, вовсе не телепат. Он всего лишь человек с обостренной чувствительностью — он чутко реагирует на атомную активность.

Он знает точное местонахождение всех атомных станций в мире, всех захоронений радиоактивных отходов, всех атомных бомб, ракет, складов атомного оружия и каждой атомной подводной лодки — за одним лишь исключением. О нем я расскажу тебе через пару минут. В голове этого человека — вся “атомная” карта мира, и он читает ее так же свободно, как план московских улиц. И как только на этой карте происходит какое-то движение — например, появляется новая подводная лодка, американцы перебазируют свои ракеты, — или как только что-то начинает быстро двигаться в нашу сторону... — Боровиц на минуту замолк, чтобы усилить впечатление, затем продолжил:

— Тогда вступает в действие второй из них — вот он как раз телепат. Он сосредоточивается на конкретном объекте, например, вот на этой подводной лодке, которую его напарник обозначил на экране, и пытается проникнуть в мысли штурмана, определить малейшее изменение курса. Они с каждым днем работают все лучше, постоянные тренировки совершенствуют их мастерство.

Увиденное произвело большое впечатление на Драгошани, однако внешне он ничем этого не показал. Боровиц фыркнул и направился к двери, бросив на ходу:

— Пошли, посмотрим кое-что еще. Драгошани вышел в коридор вслед за ним.

— Все-таки что произошло, товарищ генерал? Почему именно сейчас вы решили посвятить меня во все детали? Боровиц обернулся к нему:

— Зная, что и как происходит здесь, ты скорее сможешь разобраться в деятельности англичан и оценить их возможности, то, чем они могут обладать. Подчеркиваю: могут. Во всяком случае я привык думать об этом именно так: могут. Он вдруг схватил Драгошани за руки и, прижав их к его бокам, произнес:

— Драгошани, за последние восемнадцать месяцев на наших экранах не появилось ни одной английской подводной лодки “Полярио”. Мы не имеем понятия, где они находятся и куда направляются. Я понимаю, что их машины прекрасно защищены, поэтому наши спутники засечь их не могут. Но наши телепаты, наши сверхчувствительные агенты?!

Драгошани пожал плечами, но так, чтобы не обидеть Боровица. Он был заинтригован не меньше, чем босс.

— Так объясните мне, — попросил он. Боровиц начал размышлять вслух:

— Что если у англичан имеются собственные экстрасенсы, которые нейтрализуют наших парней с такой же легкостью, как жучки блокируют телефоны? Если так, то они далеко опередили нас!

— Вы думаете, это возможно?

— Теперь — да! Такое предположение способно объяснить многое. Если же говорить о том, почему я пришел к таким выводам... Я получил письмо от старого приятеля из Англии. В данном случае слово “приятель” я употребляю чисто символически. Когда мы снова поднимемся наверх, я расскажу тебе о нем подробнее. Но сначала позволь мне представить тебе нового члена нашей немногочисленной команды. Думаю, он тебя заинтересует.

Драгошани вздохнул про себя. Он знал, что рано или поздно шеф наконец подойдет к главной теме их разговора. В любом деле он всегда шел окольными путями, в том числе и в подобных разговорах, издалека подходя к существу вопроса. Так что... лучше всего расслабиться, помолчать и позволить Боровицу поступать, как он хочет.

А тем временем, открыв другую дверь, Боровиц ввел Бориса в другой кабинет, значительно больше предыдущего. Насколько Борису было известно, до недавнего времени здесь была кладовая, но теперь многое изменилось. Во-первых, здесь стало больше воздуха — в дальней стене прорубили окна, они располагались чуть выше фундамента и выходили во двор особняка. Кроме того, здесь оборудовали прекрасную вентиляционную систему. С одной стороны, в неком подобии прихожей, отделенной от остального пространства комнаты, была оборудована небольшая операционная, похожая на операционную в ветеринарных клиниках, а вдоль стен в обеих комнатах стояли клетки с различными животными. Здесь были белые мыши и крысы, разные виды птиц и даже пара хорьков.

Вдоль клеток ходил незнакомый мужчина, одетый в белый рабочий халат, ростом не более пяти футов. Человек разговаривал со своими питомцами, хихикал, шутил с ними, называл всяческими ласковыми прозвищами, старался, если мог, дотронуться до них через прутья клеток. Услышав приближающиеся шаги Боровица и Драгошани, мужчина обернулся. У него были раскосые глаза и светло-оливкового цвета кожа. Несмотря на тяжелую нижнюю челюсть, выглядел он вполне добродушным и веселым; когда он улыбался, лицо его сморщивалось, а удивительно глубоко посаженные зеленые глаза светились своим, особенным светом. Он поклонился сначала Боровицу, потом Драгошани. При этом венчик пушистых каштановых волос вокруг лысой макушки принял вид слегка покосившегося нимба. Драгошани нашел, что человек очень напоминает маленькую обезьянку, и подумал, что ему очень пошли бы сутана и сандалии.

— Драгошани, — заговорил Боровиц, — позволь познакомить тебя с Максом Бату, который утверждает, что ведет свой род от великих ханов.

Драгошани кивнул и протянул руку.

— Мне кажется, — сказал он, — что все монголы так или иначе произошли от великих ханов.

— Но я действительно их потомок, товарищ Драгошани, — голос у Бату был мягким и вкрадчивым. Он крепко пожал Драгошани руку. — У ханов было множество незаконнорожденных детей. Для того чтобы лишить их возможности узурпировать власть, ханы обеспечивали таких детей материально, но лишали высокого положения и титулов, без которых те не могли претендовать на их место. Кроме того, им не разрешалось жениться или выходить замуж. Та же судьба ожидала и их возможных потомков. Старинные обычаи сохранились до наших дней. Когда я родился, эти законы сохраняли свою силу. Мой дед был незаконнорожденным, мой отец и я — тоже. Мой ребенок тоже будет незаконнорожденным. В моей крови есть еще кое-что. Среди незаконных потомков ханов было много шаманов. Старым колдунам многое было известно, они умели делать множество удивительных вещей. Я не слишком хорошо осведомлен, я знаю лишь, что я более одарен, чем многие другие представители моего народа. Но кое-что я все же умею...

— У Макса очень высокий коэффициент умственного развития, — на лице Боровица появилась знакомая волчья ухмылка. — Он получил образование в Омске, но затем отрекся от благ цивилизации и уехал обратно в Монголию пасти коз. Но однажды он поссорился с завистливым соседом и убил его.

— Он обвинил меня в том, что я наслал порчу на его скот, — объяснил Бату, — и многие из животных погибли. Я, безусловно, мог это сделать, но в данном случае я был не при чем. Я сказал ему об этом, но он обозвал меня лжецом. А в тех местах это очень тяжелое оскорбление. Поэтому я убил его.

— Вот как? — Драгошани едва сдерживал улыбку. Он не мог представить, что этот безобидный человечек мог кого-нибудь убить.

— Да, так и было, — ответил Боровиц. — Я прочитал об этом, и меня очень заинтересовал способ убийства, избранный Максом.

— Способ? — Драгошани все это казалось очень забавным. — Он угрожал соседу и тот просто умер со смеху? Так это случилось?

— Нет, товарищ Драгошани, — на этот раз ответил сам Бату. На лице его застыла напряженная улыбка, крупные ровные зубы поблескивали желтизной, словно слоновая кость. — Все произошло не так. Но ваша версия поистине очень интересна и забавна.

— У Макса дурной глаз, Борис, — сказал Боровиц, наконец-то назвав его просто по имени, что само по себе предвещало неприятности. Тревожные колокольчики зазвучали, но еще недостаточно громко.

— Дурной глаз? — Драгошани изо всех сил старался казаться серьезным. Ему удалось даже нахмуриться, обратившись к маленькому монголу.

— Именно так, — кивнул головой Боровиц. — Эти его зеленые глаза... Ты когда-нибудь видел подобные, Борис? Поверь мне, они сущий яд! Естественно, я вмешался в ход судебного процесса, Макс не был осужден и приехал сюда. По сути своей он так же уникален, как и ты. Макс, — обратился он к Монголу, — не мог бы ты продемонстрировать кое-какие свои способности товарищу Драгошани?

— Конечно, — ответил Бату. — Пожалуйста, следите за белыми крысами. — Он указал толстым пальцем на клетку с парой крыс. — Они вполне счастливы, что и понятно. Она — слева — счастлива потому, что ее хорошо кормят и у нее есть дружок. У него те же самые поводы для счастья, а кроме того, он с ней только что спаривался. Посмотрите, он немного устал и теперь отдыхает.

Драгошани посмотрел на крыс, потом на Боровица и приподнял бровь.

— Смотри! — рявкнул Боровиц, не отрывая глаз от происходящего.

— Сначала я привлеку его внимание, — сказал Бату, скорчился на полу, став похожим на сидящую лягушку, и стал смотреть на клетку, сидя посреди комнаты. Самец крысы вскочил, и его красные глазки наполнились ужасом. Он бросился на прутья клетки и замер, не сводя глаз с Бату.

— А теперь, — продолжал монгол, — мы... его... убьем! Бату присел еще ниже, став похожим на японского борца перед броском. Стоявший сбоку Драгошани заметил, как изменилось выражение его лица. Правый глаз почти выкатился из орбиты, губы сложились в жестокий звериный оскал, ноздри зияли, как черные ямы, жилы на шее вздулись. И самец крысы вдруг закричал.

Его крик был почти что человеческим воплем ужаса и муки. Он забился о прутья клетки, будто его ударило током. Потом он вдруг отцепился от решетки, по телу пробежала дрожь, и он свалился кверху лапами на пол клетки, где и замер. Из уголков остекленевших красных глазок сочилась кровь. Самец вне всяких сомнений был мертв — Драгошани не было нужды убеждаться в этом, все и так было ясно. Самка подскочила к трупу, понюхала его и неуверенно посмотрела в сторону людей.

Драгошани не понимал, как и отчего сдох самец. Слова, сорвавшись с его губ были скорее вопросом, чем констатацией факта или любого рода обвинением:

— Это... это, вероятно, какой-то трюк!

Боровиц ожидал чего-нибудь в этом роде. Вечно Драгошани забывал о старой поговорке “Семь раз отмерь — один отрежь”, вечно сначала делал что-то, а уж потом думал. Он отступил назад, в то время как скорчившийся на полу Бату повернулся к Драгошани. Снова с улыбкой он вопросительно склонил на бок голову.

— Трюк?

— Я хотел сказать... — торопливо начал Драгошани.

— Это все равно, что назвать меня лжецом, — сказал Бату, и лицо его вновь приняло звериное выражение.

Вот теперь Драгошани понял в полной мере, что означает выражение “дурной глаз”, употребленное Боровицем. В этом взгляде таилась безмерная злоба. Кровь застыла у Драгошани в жилах. Он почувствовал, что его мышцы застыли, словно уже началось трупное окоченение. Сердце в груди дернулось, он покачнулся и вскрикнул от нестерпимой боли. Но свойственная некроманту стремительная реакция все же сработала.

Отпрянув и ударившись спиной о стену, он успел выхватить из внутреннего кармана пистолет. Теперь он был уверен, или, во всяком случае, ему так казалось, что этот человек вполне способен его убить. Чувство самосохранения было у Драгошани чрезвычайно развито, и он решил, что должен убить монгола первым.

— Все, хватит! — встал между ними Боровиц. — Ты что, собираешься стрелять в своего напарника?

— Моего что? — Драгошани ушам своим не верил. — Моего напарника? Мне никто не нужен! Это шутка?

Протянув руку, Боровиц осторожно взял пистолет из рук Драгошани.

— Вот так-то лучше, — сказал он. — А теперь мы можем вернуться в кабинет — Подталкивая к выходу потрясенного Драгошани, он обернулся и поблагодарил монгола:

— Спасибо, Макс.

— Всегда к вашим услугам, — ответил тот, кланяясь Боровицу. Лицо его снова расплылось в улыбке. Он проводил гостей до выхода и закрыл за ними дверь.

Оказавшись в коридоре, Драгошани пришел в ярость. Он выхватил пистолет у Боровица и убрал его в кобуру.

— Это все вы с вашим дурацким чувством юмора, — прорычал он. — Я же там чуть не сдох!

— Нет, тебе это не грозило. — Его вопли, похоже, ничуть не задели Боровица. — Ни в какой мере. Если бы у тебя, как и у его соседа, было слабое сердце, вот тогда ты мог бы умереть. Или если бы ты был старым и больным. Но ты молод и очень силен. Нет-нет, я был уверен, что он не сможет тебя убить. Он сам говорил мне, что не в его силах убить здорового человека. То, что он делает, отнимает слишком много сил, энергии, а потому, если бы он действительно попытался убить тебя, то, скорее всего, умер бы сам — он, а не ты. Так что, как видишь, я уверен в тебе, в твоих силах.

— Ты уверен в моих силах? Ты старый псих, садист, а если бы ты ошибся?

— Но я же не ошибся, — уже на ходу бросил в ответ Боровиц.

Но Драгошани не хотел успокаиваться. От потрясения у него дрожали колени. Следуя за Боровицем, он проворчал:

— Все, что там произошло, было подстроено специально, и тебе это хорошо известно!

Шеф резко развернулся и ткнул пальцем в грудь Драгошани. Его улыбка при этом больше была похожа на оскал — Но теперь ты поверил? Ты все видел и даже ощутил на себе. Теперь тебе известно, на что он способен! И ты больше не станешь говорить, что это трюк! Такого дара, каким обладает он, мы еще не встречали, это нечто совершенно новое для нас. И как знать, какими еще талантами обладают люди во всем мире!

— Но почему ты позволил мне, нет, даже заставил меня, столкнуться с ним, противостоять ему? Не вижу в этом смысла.

Боровиц вновь повернулся и пошел дальше.

— Смысл в этом есть. Это практика, Драгошани, а как я всегда тебе говорил...

— Совершенство достигается практикой. Я знаю. Но какой и для чего?

— Хотел бы я это знать, — бросил через плечо Боровиц. — Нельзя предугадать заранее, с чем тебе придется столкнуться... в Англии.

— Что? — Челюсть у Драгошани отвисла, и он бросился вдогонку за шефом. — Англия? Какая Англия? И вы еще не сказали мне, что имели в виду, называя Бату моим напарником. Григорий, я ничего не понимаю.

Они дошли наконец до кабинета Боровица. Боровиц пересек приемную и у двери резко развернулся. Драгошани чуть не столкнулся с ним и, стоя лицом к лицу, с осуждением посмотрел в глаза шефу:

— Какой сюрприз вы мне приготовили, товарищ генерал?

— Ты по-прежнему склонен обвинять других в нечестной игре, Борис? Ты так и не сделал никаких выводов? Я просто отдаю приказы, а ты должен повиноваться! Так вот, слушай. Я приказываю тебе на несколько месяцев вернуться в школу и отшлифовать свой английский. Ты не только должен хорошо владеть английским языком, но и изучить все, что касается Англии в целом. Это поможет тебе в работе при нашем посольстве. Макс идет в школу с тобой, и, могу поклясться, он усвоит все не хуже тебя. После этого мы предпримем определенные шаги... небольшое путешествие...

— В Англию?

— Именно так. Ты и твой партнер. У них там есть человек по имени Кинан Гормли, бывший MI-5. “Сэр"

Кинан Гормли — ни больше, ни меньше. В настоящее время он возглавляет их отдел экстрасенсорики. Я хочу, чтобы он умер. Это дело Макса, потому что у Гормли больное сердце. После этого...

Теперь Драгошани наконец все понял.

— Вы хотите “допросить” его, выудить из него все секреты? Вы хотите знать все о нем и его отделе, все до мельчайших деталей?

— Ну наконец-то, до тебя дошло, — Боровиц закивал головой. — А это уже твоя работа, Борис. Ты — некромант, инквизитор мертвых. Именно за это тебе платят деньги...

И прежде чем Драгошани успел ответить, Боровиц с бесстрастным лицом захлопнул дверь перед его носом.

В начале лета 1976 года, в один из субботних вечеров, сэр Кинан Гормли отдыхал в кабинете своего дома в Южном Кинсингтоне. В руках у него была книга, а на маленьком столике рядом стоял послеобеденный стаканчик. В холле зазвонил телефон, и вскоре послышался голос его жены:

— Дорогой, это тебя!

— Иду! — откликнулся он и, со вздохом отложив книгу, вышел из кабинета.

Передав ему трубку, жена с улыбкой вернулась к чтению романа. Гормли взял аппарат и уселся в плетеное кресло напротив стеклянной двери, распахнутой в сад.

— Гормли слушает, — произнес он в трубку.

— Сэр Кинан? Это Хармон, Джек Хармон из Хартлпула. Как вы поживаете? Мы с вами давно не виделись!

— Хармон? Джек! Как твои дела? Бог мой! Сколько лет, сколько зим! Мы не виделись, наверное, лет двенадцать!

— Тринадцать, — слабо доносился в трубке голос, заглушаемый помехами на линии. — В последний раз мы с вами разговаривал во время ужина, который давали по случаю вашего отъезда... Вы знаете, о чем я говорю... Это было в шестьдесят третьем.

— Тринадцать лет! — Гарри присвистнул от удивления. — Как быстро летит время!

— Не говорите! Отставка, как вижу, не лишила вас интереса к жизни, не так ли? Гормли слегка кашлянул:

— Ну... Я ведь не совсем в отставке, думаю, тебе это известно. У меня по-прежнему есть кое-какие дела в городе. А ты? Все такой же бравый малый? Помнится, ты раздобыл себе место директора Технического колледжа в Хартлпуле?

— Да, это так, и я по-прежнему занимаю этот пост. Директор! Богом клянусь, в Бирме было гораздо легче! Гормли расхохотался.

— Я так рад тебя слышать, Джек, а особенно узнать, что у тебя по-прежнему все в порядке. Так чем же я могу быть тебе полезным?

Последовала короткая пауза. Наконец снова раздался голос Хармона:

— Честно говоря, я чувствую себя очень неловко. Я несколько раз порывался вам позвонить, еще на той неделе, но все время откладывал. У меня к вам весьма необычное дело.

Гормли немедленно заинтересовался. Много лет он занимался “необычными делами”. Его натренированная интуиция подсказывала ему, что он столкнулся с чем-то новым, вполне возможно, с незаурядной ситуацией. Ощутив знакомые нотки в голосе, он ответил:

— Продолжай, Джек, в чем дело? И пусть тебя не беспокоит, что я могу принять тебя за сумасшедшего. Я же помню, что у тебя всегда была голова на плечах.

— Да, конечно. Просто мне очень трудно выразить это словами. Понимаете, я видел все своими глазами, но...

— Джек, — спокойно и терпеливо заговорил Гормли, — ты помнишь ночь после того ужина, помнишь, о чем мы разговаривали? Я тогда много выпил, может быть, слишком много, и, кажется, упомянул о вещах, о которых говорить не следовало. Я сказал, что ты очень хорошо устроился, я имею в виду пост директора и все такое...

— Но именно поэтому я и звоню вам! — воскликнул Хармон. — Именно в связи с тем разговором! Но как вы догадались?

Гормли усмехнулся:

— Можешь назвать это интуицией. Но, пожалуйста, продолжай.

— Вы сказали, что через мои руки пройдет множество молодых людей, что я должен обращать внимание на тех, кто мне почему-либо покажется... не совсем обычным.

Гормли облизал губы и произнес:

— Не упусти момент, Джек, если вдруг попадется подходящий парень... — Он обратился к жене:

— Джекки, будь умницей, принеси мне выпить! — затем вновь вернулся к разговору:

— Извини, Джек, у меня вдруг пересохло во рту. И что, ты нашел парня, который слегка не похож на остальных, так?

— Слегка? Я могу поклясться, что Гарри Киф — совершенно особенный мальчик. Я, честно говоря, не знаю, что о нем и думать!

— Тогда расскажи мне все, и посмотрим, что подумаю о нем я.

— Гарри Киф, — начал Хармон, — чертовски таинственный молодой человек. Впервые мое внимание привлек к нему преподаватель Харденской школы для мальчиков. Она находится недалеко от нас, на берегу моря. Он охарактеризовал мальчика как “интуитивного математика”. На самом деле его можно назвать гениальным! Как бы там ни было, он выдержал экзамены — да что там выдержал, сдал с необыкновенной легкостью! — и поступил в наш колледж. Но с английским языком у него было плохо. Я неоднократно говорил ему об этом...

— Так или иначе, но когда я говорил о нем с тем парнем из Хардена — я имею в виду молодого учителя, Джорджа Ханнанта, у меня почему-то сложилось впечатление, что он недолюбливает мальчика. Нет, пожалуй, я выразился слишком сильно. Скорее всего, его что-то настораживало в Кифе. Недавно я разговаривал с ним снова, и мне удалось кое-что узнать. Похоже, что его мнение о Кифе, сложившееся пять лет назад, практически совпадает с моим. Он, как и я, подумал, что Гарри Киф... что он...

— Что он что? — настойчиво произнес Гормли. — В чем состоит необычность таланта этого мальчика, Джек?

— Талант? Мой Бог! Я назвал бы это по-другому!

— Ну? Я тебя слушаю.

— Позвольте мне рассказать все по порядку. Дело не том, что я не уверен в своих выводах, просто сначала я хочу объяснить, почему я пришел к ним. Я уже сказал, что Киф не был силен в английском и мне приходилось заставлять его больше заниматься языком. Так вот, он быстро добился огромных успехов. Два года назад, еще до окончания колледжа, он продал свой первый рассказ. С тех пор вышли уже две книги его рассказов. Они раскупаются во всех англоязычных странах. Думаю, что комментарии здесь излишни. Я имею в виду, что сам я вот уже тридцать лет пытаюсь продать свои рассказы, и вот, пожалуйста, Гарри Киф, которому не исполнилось и девятнадцати...

— Тебя что, задевает, что он стал популярным писателем в столь молодом возрасте? — перебил его Гормли.

— Что? Да, Бог мой, нет же! Я восхищаюсь им. Или, точнее сказать, восхищался. Я и сейчас радовался бы за него, если бы... если бы он не писал свои чертовы рассказы именно таким образом.

Он умолк.

— Каким образом?

— У него... у него есть... ну, в общем, помощники. От тона, каким Хармон произнес последнее слово, у Гормли снова зазвенело в ушах.

— Помощники? Ну и что? У многих писателей есть помощники. Думаю, что в восемнадцать лет он еще нуждается в человеке, кто поможет отшлифовывать написанное или еще что-либо в этом роде...

— Нет-нет, — в голосе Хармона слышалась беспомощность, чувствовалось, что он не знает, как поточнее выразить свои мысли. — Я совсем не это имел в виду. Его рассказы вообще не нуждаются в отшлифовке — они совершенны. Я сам перепечатывал с черновиков его первые рассказы, потому что у него не было тогда пишущей машинки. И даже потом, когда он купил ее, я напечатал для него еще несколько рассказов, чтобы он имел представление о том, как должна выглядеть рукопись. С тех пор и до недавних времен он все делал сам. Он только что завершил работу над новым произведением. Это роман. И называется он, не больше не меньше, “Дневник повесы XVII века!” Гормли не мог подавить смешка.

— Так он что, еще и в сексуальном плане развит не по летам?

— В том-то и дело, что, как мне кажется, да. Так или иначе, я немного помогал ему в работе над романом — делил на главы, редактировал. Сюжет весьма интересный, и Киф прекрасно использовал в романе язык семнадцатого века — на удивление точно. Но с правописанием у него по-прежнему хуже некуда, к тому же в книге много повторов и несуразностей. Но при всем том я абсолютно уверен, что роман принесет ему кучу денег.

Гормли нахмурился.

— Но как же так? Если ты говоришь, что рассказы его — само совершенство, почему тогда роман получился скучным и изобилует повторами и несуразностями? Где же логика?

— А Киф и логика несовместимы. Причина столь кардинального отличия романа от коротких рассказов состоит в том, что писать рассказы ему помогал литератор, а его помощником при написании романа был... обыкновенный повеса семнадцатого века!

— Что? — Гормли был поражен. — Я что-то не понимаю.

— Уверен, что не понимаете. Я и сам хотел бы этого не понимать! Слушайте! В Хартлпуле жил очень популярный автор коротких рассказов, он умер лет тридцать назад. Его настоящее имя не имеет сейчас никакого значения, он публиковался под тремя или четырьмя псевдонимами. Так вот, Киф пользуется псевдонимами, очень похожими на оригиналы.

— Оригиналы? Я все еще...

— Что касается повесы, жившего в семнадцатом веке, то он был сыном графа. В 1660 — 1672 годах о нем шла в этих местах дурная слава. В конце концов его убил один из обманутых мужей. Он не был писателем, но обладал богатым воображением. Вот эти двое... именно они и являются помощниками Кифа.

У Гормли от этих слов голова пошла кругом.

— Продолжай, — сказала он.

— Я побеседовал с девушкой Кифа, — продолжил свой рассказ Ханнант. — Она очень милая девочка и души в нем не чает. Она слова плохого о нем не желает слышать. Но во время нашего разговора она упомянула о том, что у Гарри имеется в голове какая-то идея относительно некроскопа. Он преподнес ей эту идею как сюжет для художественного произведения, как плод своего воображения, объяснив, что некроскоп — это человек...

— ...Способный проникать в мысли покойников? — закончил за него Гормли.

— Да, — с облегчением вздохнул Джек. — Именно так.

— Спиритический медиум?

— Что? Ну да, пожалуй, можно и так сказать. Но вполне реальный, Кинан! Человек, свободно беседующий с покойниками. Это же ужасно! Я сам видел его на местном кладбище — он сидел там и что-то писал!

— Ты говорил кому-нибудь об этом? — резко спросил Гормли. — Киф знает о твоих подозрениях?

— Нет.

— Ни одна живая душа не должна ничего знать! Ты понял меня?

— Да, но...

— Никаких “но”, Джек. Твое открытие может оказаться крайне важным, и я рад, что ты связался со мной. Но дальше меня это пойти не должно. Есть люди, которые могут воспользоваться твоими сведениями в плохих целях.

— Значит, вы верите в этот кошмар? — в голосе Хармона слышалось явное облегчение. — Вы считаете, что такое возможно?

— Возможно... невозможно... — чем дольше я живу, тем больше думаю, что на самом деле может быть, а чего быть не может. В любом случае, я прекрасно понимаю твое беспокойство, оно совершенно обосновано. А вот относительно того, что это “кошмар”... боюсь, не могу согласиться с тобой, у меня на этот счет свое мнение. Если все, что ты мне рассказал, правда, то твой Гарри Киф дьявольски талантлив. Ты только подумай, как он может воспользоваться своим даром!

— Мне и представить страшно!

— Что? И это говорит директор колледжа! Как тебе не стыдно, Джек!

— Простите! Я не уверен, что...

— Неужели тебе самому не хотелось поговорить с величайшими педагогами, учеными, мыслителями всех времен и народов? С Эйнштейном, Ньютоном, Да Винчи, Аристотелем ?

— Бог мой! — голос на другом конце провода дрожал от потрясения. — Но это ведь совершенно невозможно!

— Ну что ж, пребывай и дальше в своем убеждении, Джек, и забудь о нашем разговоре, хорошо?

— Но вы?..

— Ты все понял, Джек?

— Хорошо. А что вы собираетесь?...

— Джек, я работаю в одном весьма необычном учреждении, в очень забавной компании. Сказав тебе это, я уже сказал слишком много. Но как бы то ни было, поверь моему слову, я во всем разберусь. А ты в свою очередь должен пообещать, что никогда и никому больше не скажешь ни слова.

— Обещаю, если вы меня об этом просите.

— Спасибо, что позвонил.

— Не за что. Я...

— До свидания, Джек. Нам нужно будет еще как-нибудь поговорить.

— Конечно. До свидания...

В задумчивости Гормли положил трубку.