Глава 1Голос мертвых

— Гарри? — Голос Дарси Кларка в телефонной трубке звучал тревожно, хотя и чувствовалось, что он старается себя контролировать. — Слушай, у нас тут возникли проблемы. Нам нужна помощь... твоя помощь.

Гарри Киф, некроскоп, мог только гадать о том, что беспокоит главу британского отдела экстрасенсорной разведки и какое это имеет отношение к нему.

— В чем дело, Дарси? — мягко спросил он.

— Убийство. — В ответе собеседника теперь уже явственно слышалась тревога. — Чертовски грязное убийство! Бог мой, Гарри, ни с чем подобным я никогда не сталкивался!

Дарси Кларк на своем веку навидался всякого, и Гарри Киф это знал, так что согласиться с последним утверждением некроскопу было трудно. Хотя, если речь идет о...

— Моя помощь? — Гарри уставился на телефонную трубку. — Дарси, ты хочешь сказать...

— Что? — не понял собеседник, но тут же до него дошло: — Нет, нет... о Боже, нет! Это не вампир, Гарри! Хотя в каком-то смысле, безусловно, монстр. О, это человек, но он просто чудовище!

Гарри позволил себе расслабиться, но не до конца. Он знал, что рано или поздно отдел экстрасенсорики свяжется с ним. Может, этот звонок и есть то, чего он опасался, какая-нибудь хитрая ловушка. Но... Дарси всегда был его другом и не пойдет, надеялся Гарри, на крайние меры, пока есть другие возможности. И даже если он решится на это, представить Дарси, вооруженного арбалетом с вложенной в него стрелой из дуба, а может, канистрой с бензином, Гарри не мог. Нет, сначала Дарси поговорит с ним, выслушает его. А уж потом...

Глава отдела экстрасенсорики знал о вампирах почти столько же, сколько Гарри. Знал, что надежды на исцеление нет. Но они были друзьями, сражались на одной стороне, и Гарри надеялся, что палец на спусковом крючке не будет принадлежать Дарси. Но чей-то палец будет, будет...

— Гарри? — встревоженно спросил Кларк. — Ты тут?

— Откуда ты звонишь, Дарси?

Ответ последовал без промедления:

— Дежурка военной полиции в Замке. Они нашли ее тело у ограды. Совсем ребенок, Гарри. Лет восемнадцать-девятнадцать. Они пока не знают даже, кто она. Уже это было бы большой помощью. Но главное, конечно, узнать, кто это сделал.

Если и был на свете кто-то, кому Гарри Киф доверял, так это Дарси Кларк.

— Через пятнадцать минут я буду у вас.

Кларк облегченно вздохнул.

— Спасибо, Гарри. Мы это оценим.

— Мы? — встрепенулся Гарри, не сумев скрыть свою настороженность.

— А? — В голосе Кларка слышно было недоумение. — Ну, полиция. Полиция и я.

Убийство. Полиция. А причем тут отдел? И что там делает Кларк?.. Если вообще все это правда?

— Какое это имеет отношение к тебе?

И тут на другом конце провода задергались, что ли... что-то не то.

— Я... да я тут, в этих краях, с визитом вежливости... навещал тетушку. Время от времени я бываю у нее. Она уже лет десять прихварывает, но лежать в постели не намерена, все бегает. Я сегодня как раз собирался возвращаться в штаб-квартиру, когда узнал о трагедии. Это тот случай, когда наш отдел старается помочь полиции. О Господи, Гарри, тут целая серия омерзительных убийств!

Старая тетушка в Шотландии? Гарри никогда не слышал от Кларка ни о какой тетушке. Но с другой стороны, ему представляется случай выяснить, известно ли им о его проблеме. Гарри понимал, что надо быть очень осторожным: он слишком много знал об отделе экстрасенсорики, как, впрочем, и они слишком много знают о нем. Но, может быть, не всё? По крайней мере, пока...

— Гарри? — Снова раздавшийся в телефонной трубке голос Кларка был каким-то гулким, с металлическим оттенком. Может, это ветер гудит в телефонных проводах? Там, в замке, всегда сильный ветер. — Где тебя встретить?

— На эспланаде. И вот что, Дарси...

— Да?

— Да нет, ничего, поговорим при встрече.

Гарри положил трубку и вернулся на кухню, где его ждал завтрак: бифштекс толщиной с дюйм, непрожаренный, с кровью!

* * *

Внешне Дарси Кларк был, наверное, самым неприметным человеком на свете. Природа в качестве компенсации за эту невзрачность наградила его уникальным даром: Кларк был отражателем. Он являл собой противоположность тем людям, которые притягивают несчастья. При малейшем намеке на неприятность к нему на помощь приходил какой-то парапсихологический ангел-хранитель. Это происходило помимо его воли. Он что-то ощущал, лишь когда намеренно смотрел в лицо опасности.

Таланты других в его команде: телепатов, гадателей по магическому кристаллу, предсказателей, толкователей снов, детекторов лжи — были управляемы, послушны и применимы на практике, только не талант Кларка. Его дар лишь приглядывал за ним. И больше ничего. Но поскольку дар этот обеспечивал своему носителю долгую жизнь, Кларк прекрасно подходил для той должности, которую занимал. Он и сам не мог свыкнуться со своей исключительностью и удивлялся, если какой-нибудь случай вновь убеждал его в этом. Он до сих пор отключал свет, когда менял лампочку! А может, это тоже было частью его дара...

Глядя на Кларка, трудно было предположить, что он способен хоть чем-то руководить, тем более — самым секретным отделом английской разведки. Среднего роста, с волосами мышиного цвета, сутулый, с намечающимся брюшком, средних лет, — он вообще был весь какой-то средний, с головы до ног. Глаза неопределенного, скорее орехового, цвета, лицо неулыбчивое. Плотно сжатые губы — единственное, что запоминалось в нем. Одевался Дарси тоже неприметно.

Обо всем этом успел подумать Гарри Киф, стоя на эспланаде эдинбургского Замка, где он оказался, когда вышел из пространства Мёбиуса, и ожидая, пока его заметит Кларк, стоящий к нему спиной: руки в карманах пальто, лицом к медной табличке над старинной поилкой для лошадей (XVII век).

Рядом находился чугунный фонтан, в виде двух голов: одна была уродлива, другая — прекрасна. Фонтан, гласила надпись, установлен

...поблизости от того места, где немало ведьм было сожжено на костре. Добрая и злая головы означают, что одни из них использовали знание в зловредных целях, другие же не желали своим соотечественникам ничего, кроме добра, но их неправильно поняли.

Майский солнечный день мог бы быть теплым, если бы не порывы ветра. На эспланаде почти никого не было. Лишь вдали по мощеной дорожке, примыкающей к крепостной стене, небольшими группками прогуливалось десятка два туристов, любуясь на город, лежащий далеко внизу, и фотографируя башни и зубчатые стены Замка.

За мгновение до появления Гарри Кифа Кларк был наедине со своими мыслями; в радиусе пятидесяти футов не было ни души. Неожиданно тихий голос за его спиной произнес:

— Огонь не выбирает. Он пожирает и доброе, и злое — хватило бы дров.

У Кларка сердце подпрыгнуло в груди, кровь на мгновение отхлынула от лица. Он круто развернулся.

— Гарри!.. — выдохнул он. — Боже, я тебя не заметил. Откуда ты взялся?

Он запнулся, потому что знал откуда. Гарри однажды брал его в то место, что находится нигде и везде, внутри и снаружи — в пространство Мёбиуса.

Кларк с бьющимся сердцем прислонился к стене. Он не испугался — это был просто шок от неожиданности; ангел-хранитель подсказывал ему, что от Кифа опасность не исходит.

Гарри улыбнулся и кивнул, коснувшись руки друга, затем бросил взгляд на табличку. Улыбка его стала печальной.

— Они изгоняли не ведьм, а свои страхи. Думаю, почти все эти женщины были безвинны, — сказал он. — Если бы мы были так же чисты душой, как они...

— Что? — Кларк не сразу понял, о чем говорит Гарри. — Чисты душой? — Он снова повернулся к табличке.

— Вот именно, — кивнул Гарри. — Они могли обладать каким-то даром, но зла в этом не было. Ведьмы? Ты бы не отказался взять их в свою команду.

Кларк наконец очнулся, ему не нужно было щипать себя, чтобы убедиться, что таинственное появление Гарри — реальность; впрочем, присутствие Гарри всегда так действовало на него. То же самое было три недели назад, в Греции (неужели всего три недели назад?). Правда, тогда Гарри был страшно обессилен, он даже не владел мертворечью. Потом он вернул себе этот дар. Он собирался сразиться со сверхвампиром, Яношем Ференци, и вернуть себе власть над...

У Кларка перехватило дыхание.

— Ты снова им владеешь! — Он схватил Гарри за руку. — Пространством Мёбиуса!

— Ты мог связаться со мной — и давно бы все знал.

— Я получил твое письмо, — оправдывался Кларк, — и я много раз пытался до тебя дозвониться. Может, ты и был дома, но на звонки никто не отвечал. Наши мыслелокаторы тоже не могли тебя обнаружить. — Он протянул руки к Гарри. — Ты не поверишь! Я только на днях вернулся со Средиземного моря, а тут накопилось много вопросов... в общем, сам понимаешь. Мы закончили работу на островах и думали, что ты, со своей стороны, тоже. Там были, конечно, наши экстрасенсы, и мы получали их отчеты. Когда мы узнали, что скала с замком, где обитал Янош, взорвалась, мы поняли, что это твоя работа, что ты победил вампира. Но то, что ты снова владеешь пространством Мёбиуса, — это просто сказочно! Я рад за тебя!

“Так ли?” — подумал Гарри, а вслух сказал лишь:

— Спасибо.

— Как, черт возьми, это тебе удалось? — Кларк все еще не мог успокоиться. Если он и притворялся, у него это хорошо получалось. — Я хочу сказать, взорвать замок. Насколько мне известно, это было то еще зрелище. Он что, там и погиб, при взрыве?

— Погоди, все по порядку. Я хочу взглянуть на эту девочку, отведи меня к ней, а по дороге я все тебе расскажу.

Собеседник его вдруг успокоился.

— Идем, — сказал он мрачно. — Ты еще не до конца все знаешь, и тебе это не понравится.

— Что там? — Некроскоп был, как всегда, сдержан и слегка насмешлив. И хотя он пытался скрыть свое недоверие, Кларк почувствовал это. — У тебя всегда так. Ты когда-нибудь обращался ко мне с тем, что может понравиться?

На это у Кларка имелся ответ.

— Если бы не случалось такого, что нам не нравится, мы с тобой остались бы без работы. Я рад хоть завтра подать в отставку. Но пока происходит подобное, кто-то ведь должен этим заниматься.

Они двинулись по эспланаде.

— Да, это Замок. — Голос Гарри зазвучал более живо. — Ну, а замок Ференци — это просто груда развалин. Ты спрашиваешь, как я с ним справился? — Он вздохнул и продолжил: — Когда-то давно, когда мы только покончили с Бодеску, я случайно обнаружил склад взрывчатки в Коломые и воспользовался тамошними запасами, чтобы взорвать особняк в Бронницах. Ну, а поскольку лучшее решение — это самое простое решение, я снова воспользовался этим складом. Я сделал две или три ходки — в пространстве Мёбиуса, конечно, — и заложил пластиковой взрывчатки под логово Яноша столько, чтобы хватило взорвать его ко всем чертям. Не стану гадать, что там было у него в замке, но думаю, там было немало такого, чего я никогда не видел, да и не хотел бы видеть. Ты же знаешь, Дарси, кусочка семтекса, малюсенького, с ноготь, хватит, чтобы кирпичи повылетали из стен. Представь, что натворит пара центнеров этой взрывчатки! Если там и было что-то, что может считаться живым, — он пожал плечами, — у него не было никаких шансов уцелеть.

Пока Гарри рассказывал, глава отдела экстрасенсорики украдкой изучал его. Он, казалось, ничем не отличался от того человека, с которым Кларк месяц назад встретился в Эдинбурге. Оттуда Кларк направился на Родос и острова Эгейского моря, а Гарри — в горы Трансильвании. Внешне-то он был таким, как всегда... Однако сведения, полученные Кларком, заставляли усомниться в том, что Гарри остался прежним.

Гарри Киф был как бы составлен из двоих людей: разум одного и тело другого. Разум принадлежал ему, Гарри, а тело — некоему Алеку Кайлу, которого Кларк знал в свое время. И вот что удивительно: постепенно лицо и фигура, доставшиеся Гарри от Кайла, становились все более похожи на лицо и фигуру погибшего Гарри. От всего этого у Кларка голова шла кругом. Ему приходилось заставлять себя не думать об этой метафизике, не попытаться разобраться в психологической стороне вопроса.

Некроскопу, вернее его телу, было, насколько знал Кларк, года сорок три — сорок четыре, но выглядел он лет на пять моложе; разум же его был моложе еще лет на пять. Все это трудно поддавалось осмыслению... Кларк снова заставил себя сосредоточиться.

Взгляд медово-карих глаз Гарри чаще бывал недоверчивым, но иногда щенячье-восторженным; впрочем, сейчас глаза его были скрыты за большими солнцезащитными очками. Кларк почувствовал раздражение. Эти очки... Они были уместны весной в Греции, но не здесь, в Эдинбурге, в это время года. Разве что у человека слабые глаза. Или чужие...

В рыжевато-каштановых, вьющихся от природы волосах Гарри многочисленные седые пряди выглядели неестественно, как специально обесцвеченные. Через несколько лет седина будет преобладать, но уже сейчас она придавала Гарри профессорский вид. Профессор, да... Но каких немыслимых наук? Нет, по внешнему виду Гарри трудно было догадаться о чем-то. Черная магия? Колдовство? Господи, конечно нет!

Он всего лишь некроскоп — человек, который беседует с мертвецами.

Когда-то Киф был слегка полноват, совсем немного. При его росте это почти не портило фигуру.

После того дела в России, когда он получил новое тело, Гарри стал уделять себе больше внимания и теперь был в идеальной форме, насколько позволял возраст. Поэтому он и выглядел на тридцать семь — тридцать восемь.

Эта оболочка, это лицо принадлежали человеку с чистыми помыслами. Этот человек не искал такой участи, не стремился стать самым мощным оружием отдела экстрасенсорики. Он был тем, кем был, и делал то, что приходилось делать.

Так было раньше. А теперь? Чисты ли его помыслы? По-прежнему ли за этой оболочкой скрывается душа ребенка? И есть ли у него теперь душа? Или им владеет что-то другое?

Они миновали арку с контрольным пунктом, где несколько офицеров полиции инструктировали группу солдат, и по мощенному булыжником проезду направились к Замку. Полицейские знали, что Кларк важная шишка, и их с Гарри не проверяли.

Громада Замка внезапно выросла перед ними.

— Так что, ты там все довел до конца? Там чисто? — спросил Дарси.

— Абсолютно, — кивнул Гарри. — А на островах? Не оставил ли там Янош своих?

— Там ничего нет. — Ответ прозвучал без тени сомнения. — Все чисто. На всякий случай там остались мои люди — понаблюдать, для полной гарантии.

Лицо Гарри было бледным и мрачным. Он выдавил из себя улыбку, которая казалась печальной и несколько странной.

— Вот это верно, Дарси, — сказал он. — Всегда должна быть полная гарантия. Не оставлять никаких шансов. Даже намека на них.

Что-то не совсем обычное было в его голосе. Кларк незаметно глянул на некроскопа уголком глаза, пытаясь разобраться в этом. Они вошли в широкий тенистый двор, с трех сторон окруженный высокими зданиями.

— Расскажешь, как все было?

— Нет, — покачал головой Гарри. — Может, потом расскажу. А может, и нет. — Он повернулся к Кларку и посмотрел ему в глаза. — Что один вампир, что другой. Черт, что я могу тебе сказать, чего ты не знаешь? Ты умеешь их убивать, вот что главное...

Кларк уставился прямо в черные загадочные стекла очков собеседника.

— Ты научил нас это делать, Гарри, — ответил он.

Гарри опять улыбнулся своей печальной улыбкой и вдруг, как бы неосознанно, впрочем, в этом Кларк сильно сомневался, поднял руку и снял очки. Не отводя взгляда от Кларка, он сложил очки, убрал их в карман и сказал:

— Ну?

Кларк еле сдержал идущий изнутри вздох облегчения, чуть отступил назад и уставился в знакомые карие, абсолютно нормальные глаза, потом промямлил:

— А? Что?

— Ну ладно. Еще далеко? — Гарри пожал плечами. — Или мы пришли?

Кларк взял себя в руки.

— Мы пришли, — ответил он. — Почти.

Он нырнул под арку, прошел по каменным ступеням, затем открыл тяжелую дверь, за которой начинался мощенный камнем проход. Офицер полиции выпрямился и отдал честь. Кларк кивнул, они с Гарри проследовали мимо к следующей двери, дубовой, окованной железом. Перед ней стоял человек средних лет, тоже явно полицейский, хотя и в штатском.

Кларк снова кивнул. Человек в штатском открыл дверь и отошел в сторону. — Здесь.

Гарри опередил Кларка, который собирался сказать то же самое. Гарри чувствовал присутствие мертвеца, он не нуждался в подсказке. Взглянув на некроскопа, Кларк пропустил его внутрь. Офицер, оставшийся снаружи, тихо притворил дверь.

В комнате ощущался холод; две стены были сложены из камня, третья, подымающаяся от каменного пола до потолка, представляла собой монолит из вулканического гнейса: строили прямо в скале. У одной стены располагался металлический стеллаж с глубокими выдвижными ящиками для трупов, напротив него — медицинская каталка; на ней лежало накрытое белой клеенкой тело.

Некроскоп не стал тратить зря время. Мертвые не пугали Гарри Кифа. Если бы среди живых у него было столько же друзей, он был бы самым популярным человеком в мире. Его любило множество людей, но те, что любили его, могли признаться в этом только ему, Гарри.

Некроскоп подошел к каталке, откинул клеенку. И, отшатнувшись, прикрыл глаза. Такая юная, чистая — еще одна невинная жертва. Жертва, которую мучили. Она и сейчас страдала. Глаза девушки были закрыты, но Гарри знал, что в них ужас, он чувствовал горящий взгляд сквозь бледные веки и ее боль.

Она нуждается в сочувствии и утешении. Множество мертвых, это Великое Большинство, наверняка пытались подбодрить ее, но у них это не всегда получается. Их голоса, монотонные, призрачные, тусклые, могли испугать и оттолкнуть того, кто не привык к ним. Во тьме смерти они казались ночными видениями, как в кошмарном сне, явившимися, подобно завывающим баньши, украсть души. Ей могло показаться, что это сон. Она могла чувствовать, что умирает, но не догадываться, что уже умерла. Должно пройти время, пока умерший осознает, что с ним случилось. Они с трудом принимают факт смерти, особенно молодые люди, чей юный разум еще не готов к самой идее небытия.

Да, но если она видела приход смерти, прочла приговор в глазах убийцы, ощутила последний удар, руки на горле, отнимающие дыхание, или лезвие, входящее в тело, тогда она знала. И ей было одиноко, бесконечно одиноко и хотелось плакать. Никто лучше Гарри не знал, как захлебываются плачем мертвые.

Он колебался, не зная, как приблизиться к ней, не чувствуя в себе решимости заговорить, по крайней мере сейчас. Гарри знал, что она была чиста, а он... он — нет. Сердясь на себя, Гарри отбросил сомнения. Нет, он не осквернитель. Он друг. Он только друг. Он некроскоп.

И все же, когда Гарри положил ладонь на ее лоб, холодный, как сырая глина, она отпрянула, словно от змеи! Нет, ее тело — мертвое тело — не шелохнулось, но ее сознание дернулось, съежилось, подобно морскому анемону, судорожно вбирающему свои щупальца, когда его случайно коснется рука пловца. Некроскоп почувствовал, что у него кровь стынет в жилах, на мгновение он испытал отвращение к себе. Нельзя допустить, чтобы она испугалась еще больше. Обволакивая ее своим сознанием, теплом голоса, он передал:

— Все будет хорошо! Не бойся! Я не сделаю тебе ничего плохого! Никто тебя больше не обидит!

Реакции не последовало. Тогда он попробовал объяснить ей, что она умерла, но тут же понял, что этого лучше было не говорить.

— Убирайся! — Ее мертворечь мучительным воплем взорвалась в мозгу Гарри: — Прочь от меня, ты, грязная тварь!

Будто кто-то коснулся его обнаженными электрическими проводами. Гарри дернулся, его затрясло. Он прожил, прочувствовал вместе с девушкой последний миг ее жизни. Это были мгновения ее жизни, ее дыхания, но не мыслей.

Внутреннее метафизическое зрение некроскопа показало ему, как на экране, кошмарный ряд мерцающих, сменяющих друг друга наподобие калейдоскопа, ужасающе живых и все же призрачных картин; они промелькнули и ушли, но остались после — образы, и Гарри знал, что они не уйдут и будут с ним еще долго. Ему стало ясно и другое: он уже сталкивался с подобным.

Имя этому кошмару — Драгошани!

Убийца несчастной девушки сделал то же, что делал Драгошани, некромант; но в одном отношении он был еще хуже, потому что даже Драгошани не насиловал тела своих жертв.

— Теперь все позади, — сказал он девушке. — Он не вернется. Ты в безопасности.

Он почувствовал дрожь успокоения в ее сознании и проснувшийся интерес бестелесного разума. Она и хотела, и боялась узнать, кто к ней обращается. Ей также хотелось понять, что с ней произошло, хотя это и пугало ее больше всего. Но она была храброй девушкой, ей нужна была правда.

— Так, значит, я... — Голос дрожал, но уже не был похож на пронзительный вопль. — Значит, я правда...

— Да, ты умерла, — кивнул Гарри. Он знал, что она чувствует его жесты, его настроение, как чувствовали его мертвые собеседники. — Но... — он запнулся, — я думаю, что могло быть хуже.

Ему часто приходилось проходить через подобное, слишком часто; но легче от этого не становилось. Как убедить того, кто недавно умер, что могло быть и хуже? “Твое тело сгниет, черви сожрут его, но твой разум будет существовать. Ты не сможешь видеть — всегда будет тьма, — и не будет ни прикосновений, ни запахов, ни звуков. Но могло быть и хуже. Твои родные и любимые будут плакать на твоей могиле и сажать цветы, чтобы они своими красками, своим цветением напоминали о тебе, о твоем лице, о твоем теле. Но ты не узнаешь этого, не сможешь ответить им, сказать: «Я здесь!» Ты не сможешь объяснить им, что могло быть хуже”.

Эти мысли Гарри были глубоко личными, в них присутствовали печаль и горе, которые переполняли его, но они были обращены к мертвой девушке, они были его мертворечью. Она слышала и чувствовала его, она поняла, что Гарри друг.

— Ты некроскоп, — сказала она затем. — Они пытались рассказать мне о тебе, но я боялась и не слушала, я не хотела говорить с мертвыми.

Слезы застилали ему глаза, мешая видеть, стекали по его бледным, впалым щекам, горячими каплями падали на его ладонь, что лежала на лбу девушки. Он не хотел, не думал, что умеет плакать, но что-то было в нем такое, что обостряло его чувства, делало восприимчивее других людей. Но от этого он не становился слабее. Его эмоции помогали ему сохранять в себе человеческое.

Дарси Кларк шагнул к нему; он коснулся руки некроскопа.

— Гарри?

Гарри сбросил его руку.

— Оставь нас! Я хочу поговорить с ней наедине. — Его голос был сдавленным, но твердым.

Кларк отошел, его кадык дергался. Он видел состояние Гарри, и его глаза тоже были мокрыми.

— Да, Гарри, конечно. — Кларк повернулся и вышел, закрыв за собой дверь.

Гарри взял металлический стул, стоявший у стеллажа, и сел рядом с девушкой. Он осторожно взял ее голову в ладони.

— Я... я чувствую это. — В ее голосе было удивление.

— Тогда ты должна понимать, что я не такой, как он, — ответил Гарри вслух. Так ему было легче общаться с мертвыми.

Ее ужас почти исчез. От некроскопа исходили спокойствие, тепло, чувство защищенности. Как будто отец гладил ее лицо. Но отца она не могла бы почувствовать. Это было дано только Гарри Кифу.

Опять нахлынул ужас, но он почувствовал и прогнал его.

— Все позади, тебя больше не обидят. Мы не дадим... Я никому не позволю причинить тебе страдание.

Его слова были не просто обещанием, они звучали как клятва.

Вскоре ее мысли успокоились, ей стало легко, по крайней мере, легче, чем раньше. Но сколько горечи прозвучало в ее словах:

— Я мертва, а этот... эта тварь... жива!

— Поэтому я и пришел, — сказал Гарри. — Это случилось не только с тобой, до тебя были и другие. И если его не остановить, будут еще жертвы. Ты понимаешь, надо обязательно найти его. Он не просто убийца, он еще и некромант. Убийца уничтожает живых, некромант мучает мертвых. Но этот — он наслаждается муками жертв и до, и после смерти!

— Я не могу говорить об этом, о том, что он сделал со мной. — Ее голос задрожал.

— И не нужно, — покачал Гарри головой. — Сейчас я думаю только о тебе. Скажи, кто-то ведь беспокоится о тебе? Пока мы не знаем, кто ты, мы не сможем их утешить.

— Ты думаешь, Гарри, они когда-нибудь утешатся? Да, вопрос...

— Мы не скажем им всего. Они только узнают, что тебя убили, но не узнают, как это было.

— Ты можешь сделать так?

— Если ты хочешь, — кивнул он.

— Да, хочу! — она вздохнула. — Гарри, это было хуже всего: думать о них, о родных... Каково им будет все это узнать. Если ты можешь избавить их от этого... Я начинаю понимать, почему мертвые тебя любят. Меня зовут Пенни. Пенни Сандерсон. Я живу... жила... в...

Она все рассказала о себе, и Гарри запомнил все до мельчайших подробностей. Этого и добивался Дарси Кларк, но ему нужно было большее. Наконец Пенни Сандерсон закончила. Теперь им предстояло преодолеть следующую ступень.

— Пенни, послушай, — сказал он. — Сейчас я не хочу, чтобы ты еще что-нибудь говорила, но ты понимаешь, как важно, чтобы мы узнали...

— О нем?

— Пенни, когда я дотронулся до тебя первый раз и ты подумала, что он вернулся снова, у тебя промелькнули проблески памяти, воспоминания о том, как все случилось. Это была мертворечь, и я уловил ее. Но это было очень хаотично, какие-то обрывки воспоминаний.

— Но это все. Это все, что я помню.

Гарри кивнул.

— Ладно, пусть так. Но я должен еще раз это увидеть. Понимаешь, чем больше деталей я узнаю, тем больше шансов поймать его. Тебе не нужно ничего рассказывать, специально вспоминать. Я буду говорить определенные слова, и у тебя в мозгу будут возникать сцены, которые мне нужны, чтобы во всем разобраться. Тебе понятно?

— Словесные ассоциации?

— Да, что-то вроде. Конечно, это кошмарно для тебя, но, я думаю, рассказывать самой было бы еще тяжелее.

Она поняла; Гарри почувствовал, как она старается. Пока она не передумала, он сказал:

— Нож!

Картинка взорвалась в его мозгу жгучей смесью крови и дымящейся кислоты. Кровь вызывала в нем ярость, а кислота выжигала в мозгу рисунок, который запечатлевался навсегда.

Гарри качнуло от волны ужаса, испытанного ею. Он бы не устоял, если бы был на ногах. Это был физический шок, хотя он и длился долю секунды.

Когда это закончилось, и она перестала всхлипывать, он спросил:

— Ты в порядке?

— Нет... да.

— Лицо! — выпалил Гарри.

— Лицо?

— Его лицо, — попытался он еще раз.

И перед внутренним взглядом некроскопа промелькнуло лицо — багровое, перекошенное, с похотливым ртом и глазами, в которых полыхал огонь безумия. Но уже не так быстро — некроскоп успел запомнить его. Она больше не всхлипывала. Она хотела помочь, хотела возмездия.

— Где?

Автостоянка? Придорожный ресторан? Тьма, прорезываемая вспышками света. Поток легковых машин и грузовиков в три ряда. Фары слепят на мгновение. “Дворники” на лобовом стекле: влево-вправо, влево-вправо, влево... Но ощущения боли нет. Это случилось не здесь, решил Гарри, здесь все только началось, возможно, здесь она встретила его. — Он подвез тебя?

Размытое дождем изображение льдисто-голубого фона с белыми буквами, нарисованными или наклеенными... “МОРО” или “МОТО”? И еще много колес, удушливый выхлоп автомобильных глушителей. Так это запечатлелось у нее в сознании. Грузовик? Большая фура? Или прицеп?

— Пенни, — сказал Гарри. — Я должен это сделать. Вспомни! Но мне нужно не то место, где ты его встретила, а где все случилось...

Лед. Жгучий холод. Темнота. Все вибрирует, трясется, и мертвые туши висят на крюках. Гарри пытался сфокусировать изображение, но все было нечетким, все, кроме ее чувств: шок и неприятие того, что это случилась именно с ней.

Она начала опять всхлипывать от ужаса, и Гарри понял, что скоро придется прекратить разговор. Невозможно заставлять ее так страдать. Но он знал, что не должен поддаваться жалости.

— Смерть! — выпалил он, сам себя ненавидя. Это опять была сцена с ножом, вся — с начала и до конца, и Гарри чувствовал, что теряет ее, ощутил, как она уходит. Но он успел сказать: — А потом?

О Боже, он не хотел, не хотел знать! Пенни Сандерсон кричала, кричала, кричала... Некроскоп выяснил все. Но он не был рад этому.

 

Глава 2У тебя за спиной...

Гарри пробыл с ней еще полчаса; он успокаивал и утешал ее, как умел. В разговоре всплыли еще какие-то подробности: для полиции хватило бы. Когда он собрался уходить, Пенни взяла с него обещание навестить ее снова. Она недолго пробыла за чертой, но успела понять, что смерть — это одиночество.

Некроскоп был на пределе, его мутило: от жизни, от смерти — от всего. Перед тем как уйти, он спросил, не позволит ли Пенни взглянуть на нее. И она ответила, что ей было бы все равно, она бы и не заметила, если бы это был кто-либо еще. Но Гарри — другое дело, его она ощущала, ведь он некроскоп... Она была всего лишь застенчивой девчушкой.

— Что ты, — ответил он, — я же не любитель подсматривать.

— Если бы я была... если бы он не... Если бы мое тело не было осквернено, я бы, наверное, не возражала, — пробормотала она.

— Пенни, ты прелесть, — сказал Гарри. — А я... Что я могу сказать после всего этого? Я всего лишь мужчина. Но сейчас, не хочу тебя обидеть, меня волнует не это. Я должен посмотреть именно потому, что ты осквернена. Мне нужно сильно разозлиться, и я знаю, что, увидев, что он с тобой сделал, я очень сильно разозлюсь.

— Тогда мне нужно всего лишь представить, что ты мой врач.

Гарри осторожно снял пластиковое покрывало с ее бледного юного тела, посмотрел на него и трясущимися руками снова накрыл.

— Так страшно? — Она еле сдерживала рыдания. — Мама всегда говорила, что я могла бы быть фотомоделью.

— Конечно, ты могла бы, — кивнул он, — ты была очень красивой.

— А теперь нет? — Всплеск ее отчаяния достиг некроскопа. Пенни помолчала, а потом спросила: — Ты разозлился, Гарри?

Чувствуя, как рычание рвется у него из глотки, он ответил:

— Да, Пенни. Да, я разозлился.

И бросился к выходу.

Дарси Кларк был тут, за дверью. Он ждал вместе с человеком в штатском. Гарри закрыл за собой дверь и прислонился к стене.

— Я оставил ее лицо открытым, — сказал он и, посмотрев на полицейского, добавил: — Так и оставьте.

Тот поднял бровь и безразлично пожал плечами.

— Мне-то что? — буркнул он без всякого сочувствия, гнусавя, как житель Глазго. — Ведь я их не касаюсь, шеф. Но их, мертвяков, всегда накрывают...

Гарри резко повернулся к полицейскому — глаза расширены, крылья носа побелели, лицо искажено гримасой. И тут включился инстинкт Кларка, он подсказал, что некроскоп внезапно стал опасен. Гарри был в ярости, и ее нужно было на ком-то выместить. Кларк понимал, что ни полицейский, ни кто-либо еще тут ни при чем, просто эмоции требовали выхода.

Он шагнул вперед, встав между полицейским и некроскопом.

— Все в порядке, Гарри, — сказал он торопливо, — все в порядке! Ты понимаешь, эти люди каждый день видят такое, естественно, что их чувства притупились.

Гарри взял себя в руки, только голос его был хриплым, когда он заговорил вновь.

— Такое они видят не каждый день. К тому, что кто-то способен сделать подобное с девушкой, нельзя привыкнуть. — И добавил, видя недоумение Кларка: — Потом расскажу.

Он глянул на офицера поверх плеча Кларка и уже спокойным тоном спросил:

— Бумага и ручка есть?

Полицейский, несколько удивленный происходящим, — он ведь выполнял рутинную работу, — вежливо ответил:

— Да, сэр, — и полез в карман за блокнотом. Он торопливо водил карандашом по странице, стараясь успеть записать то, что скороговоркой выпалил Гарри: имя Пенни, ее адрес, сведения о родных. Выглядел он при этом слегка озадаченным. — Насчет этих данных... вы уверены в них, сэр?

Гарри кивнул:

— Только постарайтесь проследить за тем, о чем я просил. Я хочу, чтобы ей не накрывали лицо. Пенни терпеть не могла, когда ей закрывают лицо.

— Так вы, стало быть, знали молодую леди?

— Нет, — сказал Гарри, — но теперь я знаю ее.

Они ушли, а офицер бормотал что-то в свою рацию и в недоумении чесал затылок.

Выйдя на солнечный свет, Гарри надел темные очки и поднял воротник пальто.

— Там что-то еще, верно? — спросил Кларк.

Гарри кивнул, но тут же заметил:

— Ну да не о том речь. Что эта информация дает вам? У тебя есть какая-нибудь версия по поводу того, с чем мы столкнулись?

Кларк развел руками:

— Мы знаем только, что это серийный убийца, но как-то это не похоже на то, с чем обычно приходится встречаться.

— Вам известно, что он делает с жертвами?

— Да, сексуальное насилие, точнее, какое-то странное извращение. Он психопат.

— Хуже, — вздрогнул Гарри, — это такой же маньяк, как Драгошани.

— Что? — повернулся к нему Кларк.

— Некромант, — пояснил Гарри. — Убийца и некромант. Но он хуже Драгошани, потому что он еще и некрофил.

Кларк смотрел на него, не понимая.

— Просвети меня. Я что-то не пойму, хотя должен бы знать.

Гарри задумался на мгновение, ища подходящие слова, ничего не смог придумать и наконец заговорил.

— Драгошани терзал тела жертв, чтобы извлечь информацию. Он умел это, как ты умеешь делать свое дело, а я — свое. Этим он занимался, когда работал на Григория Горовица и советский центр в Бронницах. Он работал с телами врагов. Драгошани мог читать страсти, одолевавшие человека при жизни, вырывать подробности прямо из дымящихся внутренностей, настраиваться на мелодию их разума по шепоту остывающих мозгов, вынюхивать мельчайшие секреты в газах, вздувших кишечник.

Кларк сделал протестующий жест:

— О Боже, Гарри, уволь, все это мне известно.

— Но ты не знаешь, что это такое — быть мертвым. Тебе этого не понять, ты и вообразить не можешь, каково им. Ты получаешь от меня информацию и доверяешь ей, потому что она точна. Но что тебе до них? Да я тебя и не виню, но послушай! Я всегда говорил, что мой дар — совсем не тот, что у Драгошани, но в некотором отношении мы похожи. Мне неприятно говорить об этом, но это так. Ты ведь знаешь, что этот подонок сделал с Кинаном Гормли, во что он его превратил. Но только мне известно, что чувствовал сам Гормли.

Кларк наконец понял. Он судорожно втянул воздух и почувствовал, как мурашки бегут по коже. И он выдохнул:

— Бог мой, ты прав! Я просто не думал, не хотел думать об этом, но ведь Кинан действительно осознавал, чувствовал все, что Драгошани делал с ним.

— Верно. — Гарри не щадил Кларка. — Пытка — это орудие некроманта. Мертвые чувствуют все, что он делает с ними. Так же, как слышат мою речь. Но они, в отличие от живых, беззащитны. Они не могут даже закричать — их не услышат.

— И Пенни Сандерсон... — Кларк побледнел.

— Она все чувствовала! — зарычал Гарри. — И этот подонок, кем бы он ни был, знал это. — Он помолчал. — Так что, видишь ли, изнасилование — достаточно мерзкое дело; некрофилия — оскорбление, наносимое бесчувственному телу; но то, что делает он, — это ниже всего: он мучает свои жертвы, пока они живы, а потом пытает их мертвые тела и оскверняет, зная, что они все это чувствуют и сознают... У него был такой нож, с кривым лезвием, каким делают лунки в дерне, когда сажают луковицы цветов, острый, как бритва. Он выскребал им совсем не дерн.

Они направились в караульное помещение, чтобы продолжить разговор там. Но Кларку пришлось остановиться. Он подошел к парапету, чтобы подставить лицо порывам ветра, и вцепился в камень пальцами, чувствуя, как желудок поднимается к горлу...

— Странный сексопат, — горько повторил Кларк свои же слова. — Господи, я же ни-че-го не понимал...

Теперь он понимал все, и забыть это будет нелегко. Дарси повернул голову к остановившемуся рядом Гарри.

— Выходит, он вырезал лунки в телах этих несчастных детей, чтобы заниматься любовью!

— Любовью? Он прорывал кровавую борозду, как свиное рыло в грязи. Да только борозда, Дарси, не способна чувствовать! Ты, видимо, знаешь из полицейских отчетов, где оставались следы его семени?

У Кларка помутилось в глазах и задергалось лицо; он почувствовал, что отвращение уступает место холодной ярости, почти такой же сильной, какая владела некроскопом.

Нет, полиция ничего ему не сообщила, но теперь он знал. Он взглянул на неясные очертания города вдали и спросил:

— Откуда тебе известно, что он знал о том, что испытывают жертвы?

— Потому что он разговаривал с ними, когда занимался этим. — Гарри продолжал, не щадя чувств Кларка. — И когда они кричали в агонии и умоляли его прекратить, он смеялся!

“Боже, не надо было спрашивать его! — подумал Кларк. — И ты... ты ублюдок, Гарри Киф! Ты не должен был рассказывать мне об этом!”

Со злостью во взгляде он повернулся к некроскопу... и наткнулся на пустоту. Порыв ветра пронесся по эспланаде, заставляя туристов наклониться ему навстречу, чтобы не упасть.

В небе кричали чайки, кружа в восходящих потоках воздуха.

Но Гарри здесь не было.

* * *

Позднее, с помощью Кларка, Гарри договорился, чтобы Пенни Сандерсон кремировали. Так пожелали ее родители, и их не ранило бы, узнай они, что это было лишь спектаклем. И потому зачем им было знать, что Пенни была уже пеплом, когда их слезы капали на пустую урну, и что до этого она ускользнула от них за взметнувшейся занавеской и превратилась в древесный дым.

Кларку не хотелось делать этого, но он был в долгу у Гарри. Он очень хотел поймать маньяка, который погубил Пенни и на счету которого было много других невинных жертв. Гарри сказал ему:

— Если у меня будет ее пепел — чистый пепел, без примеси льна и углей, — тогда я смогу разговаривать с ней когда угодно. И, может, она вспомнит еще что-нибудь важное.

Это показалось Кларку логичным (насколько у некроскопа вообще что-нибудь могло быть логичным), и Кларк задействовал нужные рычаги. Как глава отдела экстрасенсорики, он имел такую возможность. Но если бы он знал подробности того, что случилось в замке Яноша Ференци, в Трансильвании, он, вероятно, дважды подумал бы, прежде чем соглашаться, а затем скорее всего отказался бы.

И уж точно он отказал бы Гарри, если бы в свое время Зек Фёнер не уклонилась от разговора о своих... опасениях? Или, по крайней мере, подозрениях.

Зек была телепатом, и с самого начала симпатизировала некроскопу. Там, в Греции, когда они уже заканчивали с делом Ференци, случилось так, что ей пришлось войти в телепатический контакт с сознанием Гарри и что-то ее испугало. Но она не сразу сказала Кларку об этом. Они были тогда на Родосе, с тех пор прошло меньше месяца, и их разговор был еще свеж в его памяти.

— Что это было, Зек? — спросил он, когда они остались одни. — Я видел, как ты изменилась в лице в момент контакта с Гарри. С ним все в порядке?

— Нет. Да. Не знаю! — ответила она, подавленная и испуганная.

Страх сквозил в каждом ее жесте, в каждом слове. Потом она взглянула на Кларка, и в глазах ее появилось то же ошеломление и растерянность, что и в момент контакта с Гарри — как будто она увидела нечто не укладывающееся в сознании. Какой-то отголосок чуждого мира, которому нет места в нашем времени и пространстве. И он вспомнил, что однажды Зек побывала в таком мире вместе с Гарри Кифом. В мире Вамфири!

— Зек, — сказал тогда Кларк, — если есть что-то, что я должен знать о Гарри, то будет только честно, если...

— Честно по отношению к кому? — обрезала она его. — К кому? К чему? Будет ли это честно по отношению к Гарри?

У Кларка внутри все похолодело.

— Я думаю, тебе лучше все объяснить, — предложил он.

— Не могу я объяснить, — выпалила она. — А может, могу. — Пустота и растерянность частично ушли из ее прекрасных глаз. Она заговорила более рассудительно, почти умоляющим тоном: — Понимаешь, буквально каждый разум, с которым я соприкасалась последние дни, казался мне одним из них; возможно, они мне просто мерещатся повсюду.

И тут он понял, что она пытается ему объяснить.

— Ты хочешь сказать, что во время контакта с Гарри почувствовала?..

— Да, да! — снова выпалила она. — Но, может быть, я ошиблась. Он ведь среди вампиров, даже сейчас, в этот самый момент. Может, я почувствовала одного из них. Боже, это наверняка один из них...

На этом разговор и закончился, но с тех самых пор Кларк не переставал думать об этом. Когда пришла пора покинуть острова и вернуться домой, он спросил Зек, не хочет ли она посетить Англию, в качестве гостя отдела экстрасенсорики.

Ее ответ был почти таким, какого он ждал:

— Кого ты хочешь одурачить, Дарси? Со мной, во всяком случае, этот номер не пройдет — после всего, что случилось. И я скажу тебе прямо: мне отвратителен отдел экстрасенсорики, хоть русский, хоть английский, или еще какой! Пойми, против самих экстрасенсов я ничего не имею, но мне не нравится то, как их используют, и сам факт, что их нужно для этого использовать. А что касается Гарри — я не пойду против некроскопа. — Она упрямо покачала головой. — Раньше мы были по разные стороны, Гарри и я. Но однажды он мне сказал: “Никогда не выступай против меня или тех, кто со мной”. И я следую его совету. Я входила в контакт с его разумом, Дарси, и я могу тебе сказать, что, когда подобные вещи говорит такой человек, как Гарри, к этому стоит прислушаться. Так что если у тебя есть проблемы... что ж, это твои проблемы, не мои.

После такого ответа у Дарси не стало спокойней на душе.

Когда он вернулся в Лондон после греческой экспедиции, в штаб-квартире его ожидала масса скопившихся дел.

Уйдя в работу с головой, Кларк в течение нескольких дней разобрался с большей их частью, а заодно и выкинул из головы все ужасы, связанные с делом Ференци. Но по ночам его продолжали мучить кошмары. Один из них был наиболее тягостным и повторялся чаще других. Как будто все они: Кларк, Зек, Джаз Симмонс, Бен Траск, Манолис Папастамос — большая часть греческой команды, кроме, правда, Гарри Кифа, — находились в лодке, которая мягко покачивалась на недвижной глади моря. Оно было таким голубым, каким может быть только Эгейское море. Небольшой островок, обломок скалы на синей глади — черный силуэт, окаймленный золотом, — частично заслонял шар солнца, готовящегося погрузиться в воды после недолгих сумерек. Эта сцена дышала таким спокойствием, была такой достоверной, и не было никаких признаков того, что это лишь прелюдия к кошмару. Но это повторялось каждую ночь, Кларк знал, что сейчас произойдет и в какую сторону надо смотреть. Он смотрел на Зек, на ее великолепное тело, растянувшееся на корме, на укрепленном там лежаке. На ней был купальник, оставлявший мало простора для воображения. Она лежала на животе, глядя в сторону и свесив одну руку в воду. Внезапно она выдернула пальцы из моря, вскрикнула в изумлении и скатилась в лодку. Рука была красной, кровь текла из нее! Нет, она была просто в крови, как будто ее окунули в кровь. И тогда вся команда увидела, что по морю тянется широкая малиновая полоса, вытянутое пятно, как от нефти (или крови?), которое, растекаясь, охватывает лодку своими красными щупальцами.

Откуда же оно появилось?

И тут они, посмотрев в направлении, откуда двигалось пятно, увидели то, чего раньше не замечали — облепленный бородавками крабов, из воды, ярдах в пятидесяти от них, выступал, как будто в шутовском салюте, нос затонувшего судна. Нос был увенчан женской головой с оскаленными клыками; из разодранного в крике рта изливалась непрерывным алым водопадом кровь.

Как же называлось это судно, с хлюпаньем погружавшееся все глубже в собственную кровь? Кларку не было нужды разбирать все эти черные буквы на его покрытом струпьями борту, одна за другой в обратном порядке исчезавшие в малиновой пучине: О... Р... К... Е... Н. Он и так знал, что это был зачумленный корабль — “Некроскоп”, порт прописки — Эдинбург, подхвативший заразу в странных портах, где он побывал, и осужденный на вечные скитания в океанах крови — пока не канет в эти кровавые пучины.

В ужасе Кларк смотрел, как тонет судно, потом вскочил, когда Папастамос схватил копье. Полоса крови позади лодки дымилась и пузырилась — там возилась какая-то неведомая тварь. Распластавшись на воде лицом вниз, она шевелила своими конечностями или щупальцами, как у медузы. И это вялое медузообразное создание пыталось плыть!

Затем Папастамос, очутившийся у борта, метнул копье; Кларк, бросившись к нему, крикнул: “Нет!”, но было поздно... Стальное копье просвистело в воздухе и вонзилось в спину единственного уцелевшего пассажира, и он перевернулся в воде. Его лицо — то же лицо украшало нос корабля — смотрело остановившимися алыми глазами; из его рта изливалась кровь, пока он навсегда не погрузился в воду...

И тут Кларк просыпался.

На этот раз он проснулся от щебета телефона и вздохнул с облегчением, вырвавшись из наваждения. Несколько мгновений он слушал телефонное чирикание, пытаясь логически осмыслить приснившийся кошмар.

Кларк не владел даром толкования снов, но в данном случае все казалось вполне понятным. Зек, нравится ей это или нет, указала пальцем подозрения на Гарри. Что же касается эгейского пейзажа и крови, трудно было считать их неуместными в этих обстоятельствах, учитывая прошлые события.

Какой же вывод? Папастамос положил конец ужасу, но это не существенно. Вместо него мог быть любой из команды — любой, но не Кларк. В этом и крылась суть — действие во сне исходило не от Кларка, он и не хотел действовать, даже пытался препятствовать.

И теперь, очнувшись, Кларк испытывал те же чувства — меньше всего ему хотелось что-либо предпринимать.

На пятом звонке Кларк снял трубку. Но телефон ненадолго вырвал его из ночного кошмара: он, кошмар, опять был здесь, на другом конце провода.

— Дарси? — голос некроскопа был спокойным, собранным и звучал отстранение — таким голосом он до этого не разговаривал с Кларком.

— Гарри? — Кларк нажал на своем столе кнопку, чтобы убедиться, что беседа будет записана, потом другую — команда оператору проследить, откуда звонок. — Я надеялся, что ты раньше дашь о себе знать.

— Да? Почему?

Гарри хорошо отреагировал, и это полностью отрезвило Кларка. В конце концов, Гарри Киф не был собственностью отдела экстрасенсорики.

— Почему? — Кларку приходилось соображать на ходу. — Потому что ты интересуешься этим серийным убийцей! Как я понимаю, прошло десять дней с нашей встречи в Эдинбурге, и с тех пор мы разговаривали только раз. Я надеялся, что ты что-то раскопал.

— А твои люди? — отреагировал Гарри. — Твои экстрасенсы — они что-нибудь нашли? Твои телепаты и предсказатели, щупачи, ясновидцы и локаторы? А у полиции что-нибудь есть? Конечно, нет, иначе ты бы меня не спрашивал. Дарси, я же один, а у тебя целая команда!

Кларк принял игру и начал двигаться окольным путем в нужном ему направлении.

— Ладно, тогда что же тебя заставило позвонить? Не думаю, что просто желание поболтать о том о сем.

Некроскоп хмыкнул, правда, сдержанно, и Кларк немного успокоился.

— Ты хороший спарринг-партнер, — сказал Гарри, — только слишком быстро зовешь на помощь.

И прежде, чем Кларк успел возразить, он продолжил:

— Мне нужна кое-какая информация, Дарси, потому и звоню.

“С кем я разговариваю? — думал Кларк. — Или с чем? Боже, если бы я мог быть уверен, что это ты, Гарри! Я думаю, это все же ты, точно, это ты. Но ручаться не могу, и если это не совсем ты, то рано или поздно мне придется что-то предпринять”. Это и был его кошмар. Но вслух он сказал лишь:

— Информация? Чем я могу тебе помочь?

— Две проблемы, — объяснил ему Гарри. — Первая посерьезней — подробности о других убитых девушках. Да, конечно, я мог бы сам раздобыть их, у меня есть друзья в нужных местах. Но в этом случае я предпочел бы не беспокоить своих мертвецов.

— Да? — Кларк заинтересовался.

Он уловил что-то странное. Гарри не хочет беспокоить Великое Большинство? Но они, мертвецы, готовы на все ради некроскопа, чтобы даже встать из могил...

— Мы уже достаточно их беспокоили. — Гарри, похоже, оправдывался, как будто подслушал, о чем думал Кларк. — Нужно оставить их на время в покое.

Все еще озадаченный, Кларк сказал:

— Дай мне полчаса, и я соберу материалов вдвое больше, чем имею сейчас. Можно выслать их тебе почтой... хотя нет, это глупо. Ты можешь сам забрать их у меня, прямо отсюда.

Гарри опять хмыкнул.

— Ты имеешь в виду, с помощью пространства Мёбиуса? Опять запустить вашу охранную сигнализацию? — Он стал серьезен. — Нет, отправляй почтой. Ты знаешь, что я недолюбливаю твою контору. От всех ваших штучек меня в дрожь бросает!

Кларк засмеялся. Смех был натянутый, но он надеялся, что собеседник не заметит.

— А вторая проблема, Гарри?

— Это просто. Расскажи мне о Пакстоне.

Его слова прозвучали как гром с ясного неба, что, по-видимому, входило в планы Гарри.

— Пакс... — Улыбка сползла с лица Кларка, он нахмурился.

Пакстон. Что Пакстон? Он ничего не знал о Пакстоне, кроме того, что тот проходил испытания как экстрасенс, телепат, но ответственный министр забраковал его — что-то оказалось не в порядке с прошлым.

— Да, Пакстон, — повторил Гарри. — Джеффри Пакстон. Он один из ваших, не так ли?

Его голос звучал теперь резко, почти как у робота, никаких эмоций. Как компьютер, запрашивающий важную информацию, чтобы продолжить вычисления.

— Был, — ответил наконец Кларк. — Да, он должен был войти в команду, но в его биографии нашли пару темных пятен, так что поезд ушел без него. Откуда ты вообще знаешь о нем? Вернее так: что ты знаешь о нем?

— Дарси, — голос Гарри стал еще более резким. В нем не было прямой угрозы, но Кларк почувствовал, что звучит он как предостережение, — мы ведь были друзьями. Мне приходилось подставлять шею вместо тебя, а тебе — вместо меня. Мне противно думать, что ты хитришь со мной.

— Хитрю? — чисто машинально переспросил Кларк, чувствуя себя задетым — он и не думал хитрить и ничего не скрывал. — Не могу понять, о чем ты толкуешь. Все именно так, как я тебе сказал: Джеффри Пакстон телепат так себе, хотя он быстро развивается. Или развивался. Но потом мы потеряли его. Наш министр раскопал что-то, что ему не понравилось, и Пакстона убрали. Без нас ему не развить свой дар. Мы следим за ним, чтобы он не использовал дар во вред обществу, но и только.

— Но он уже использует его во вред, — со злостью прервал некроскоп. — Или пытается — во вред мне! Он дышит мне в спину, Дарси, буквально приклеился ко мне. Он пытается прощупать мое сознание. Я держу его на расстоянии, но это утомляет, и он меня, честно говоря, достал. Я не собираюсь тратить силы на пронырливого подонка, который делает чью-то грязную работу!

На мгновение Кларк смутился, но колебаться было нельзя — это выглядело бы в глазах Гарри подозрительно.

— Чем я могу тебе помочь?

— Выясни, на кого он работает, — отрезал Гарри, — узнай, зачем им это надо.

— Сделаю, что смогу.

— Сделай больше, чем можешь, — опять окрысился Гарри, — иначе мне самому придется заняться этим.

“Так почему же не занимаешься? — подумал Кларк. — Боишься Пакстона, Гарри? Но почему?”

— Я повторяю — он не в моей команде, — вслух сказал он, — и это правда. И с какой стати ты мне грозишь? Я ведь уже обещал: сделаю все, что в моих силах.

Повисло неловкое молчание.

— И ты пришлешь мне материалы об этих девушках? — спросил Гарри.

— Это я тебе тоже обещаю.

— Ладно. — Из голоса некроскопа ушло напряжение. — Я... прости, я был слишком резок, Дарси.

У Кларка сердце перевернулось от жалости и сочувствия.

— Гарри, я чувствую, у тебя много чего на душе. Может, надо поговорить? Как ты считаешь? Я хочу сказать, ты можешь всегда прийти ко мне, тебе нечего бояться.

— Бояться?

О Господи, вот ведь вылетело.

— Да нет, понимаешь, я имею в виду, что с моей стороны не может быть подвоха. Нет ничего, что ты не мог бы сказать мне, Гарри.

Опять молчание. Наконец Гарри заговорил:

— Сейчас мне нечего сказать тебе. Но когда возникнет такая потребность, я приду.

— Обещаешь?

— Да, это я обещаю. И спасибо, Дарси.

* * *

Кларк сидел и обдумывал разговор с Гарри. И пока он так сидел и выстукивал пальцами по столу что-то бесконечно однообразное, тревожные колокольчики в его сознании слились в беспокойный звон.

Итак, Гарри нужно, чтобы он узнал, чье задание выполняет Пакстон. Но кто это может быть? Кто, кроме сотрудников отдела экстрасенсорики? И насколько Пакстон управляем?

Раньше стол, за которым сейчас сидит Кларк, занимал Норман Гарольд Уэллесли, предатель. Теперь его нет, он мертв, но тот факт, что такой пост занимал предатель, тянул за собой цепочку выводов. Двойной агент? Шпион среди людей, занимающихся мыслешпионажем?

Нельзя допустить, чтобы такое повторилось. Но как это предотвратить? Может, кого-то назначили шпионить за шпионами? Это напомнило Кларку стишок, который мать напевала ему в детстве, когда он просил ее почесать ему спинку:

У кусачей у блохи — вот ведь как бывает!

На спине блоха сидит и вовсю кусает.

А у той своя, помельче — все не без греха.

И у самой малой блошки есть своя блоха!

А не следят ли экстрасенсы и за Кларком? И если так, что они прочли в его сознании? Он включил селектор:

— Соедините меня с министром. Если его нет, оставьте сообщение, чтобы он связался со мной, как только сможет. И еще, сделайте для меня копии полицейских отчетов о девушках, проходящих по делу об этом серийном убийце.

Спустя полчаса ему принесли копии полицейских отчетов. Он засовывал их в конверт, когда позвонил министр.

— Да, Кларк?

— Сэр, я только что разговаривал по телефону с Гарри Кифом.

— Да?

— Он попросил у меня копии отчетов полиции о девушках по делу о серийном убийце. Вы, естественно, помните, что мы обращались к нему за помощью в этом деле.

— Я помню, что вы действительно просили его помочь, Кларк. Но я лично не уверен, что это была хорошая идея. Более того, думаю, что пора пересмотреть наше отношение к Кифу.

— Вот как?

— Да. Знаю, он оказал небольшие услуги отделу, но...

— Небольшие? — не выдержал Кларк. — Небольшие услуги? Мы бы давно пропали без него. Мы не в состоянии в достаточной мере отблагодарить его. Я имею в виду не только отдел, а всех вообще.

— Ситуация меняется, Кларк, — сказал невидимый и потому непредсказуемый собеседник. — Вы вообще странные ребята — не обижайтесь, — а Киф самый странный из всех. Да он и не из вашей команды. Короче говоря, я хочу, чтобы с этого момента вы избегали всяких контактов с ним. Мы поговорим о нем позже.

Тревожные звоночки стали еще громче. Разговоры с министром всегда напоминали беседу с хорошо отлаженным непробиваемым роботом, но в этот раз он был совсем уж непробиваем.

— А полицейские отчеты? Я могу передать их ему?

— Полагаю, что этого не стоит делать. Попробуйте пока держать его на расстоянии вытянутой руки, договорились?

— А что, есть что-то вызывающее опасение? Может, стоит понаблюдать за ним?

— Ну, вы меня удивляете, — ответил собеседник, как всегда спокойно и ровно. — Мне-то казалось, что Киф — ваш друг.

— Так и есть.

— Вот и отлично, все это, несомненно, было ценно для нас в свое время. Но, как я сказал, ситуация меняется. Я так или иначе поговорю с вами о нем, но всему свое время. А пока... У вас что-нибудь еще?

— Да, один небольшой вопрос. — Кларк, хмурым взглядом уставясь на телефон, старался, чтобы его голос звучал безразлично. — Насчет Пакстона. — Он повторил трюк Гарри Кифа, это было как раз то, что нужно.

— Пакстон? — Он услышал, как у министра перехватило дыхание. Осторожно министр повторил: — Пакстон? Но мы им больше не интересуемся, разве не так?

— Я перечитывал отчеты, — солгал Кларк, — об успехах в его обучении. И мне кажется, мы лишились многообещающего сотрудника. Может, вы были слишком суровы к нему? Жаль терять Пакстона, если есть возможность вернуть его в команду. Мы не можем позволить себе разбрасываться подобными талантами.

— Кларк, — выдохнул министр, — у вас своя работа, у меня своя. Я ведь не оспариваю ваши решения, не так ли? — (“Не оспариваешь?” — мысленно удивился Кларк.) — И я буду признателен, если вы не будете оспаривать мои. Забудьте о Пакстоне. Он вне игры.

— Как хотите. Но думаю, за ним стоит приглядывать. В конце концов, мы не единственные, кто участвуют в этих играх с мыслешпионажем. Будет ужасно, если его завербует другая сторона...

— У вас хватает своей работы. — В голосе министра чувствовалось нарастающее раздражение. — Оставьте Пакстона в покое. Время от времени — я скажу, когда, — мы будем его проверять. Думаю, этого достаточно.

Кларк был вежлив только с теми, кто был вежлив с ним. Занимая достаточно высокий пост, он никому не позволял вытирать об себя ноги.

— Не стоит горячиться, сэр, — проворчал он. — Все, что я делаю, я делаю в интересах отдела, даже если наступаю кому-то на ноги.

— Конечно, конечно. — Собеседник заговорил дружеским тоном. — Мы все в одной лодке, Кларк, и никто из нас не знает всего. Так что пока давайте доверять друг другу, хорошо?

“О, разумеется”.

— Отлично, — сказал Кларк. — Сожалею, что отнял у вас столько времени.

— Все в порядке. Я думаю, мы скоро вернемся к нашему разговору.

Кларк положил трубку и продолжал какое-то время хмуро смотреть на аппарат. Потом запечатал конверт с полицейскими отчетами и нацарапал на нем адрес Гарри Кифа. Он стер запись своего недавнего разговора с ним и узнал у оператора, проследили ли они звонок. Они проследили, это был номер телефона Гарри в Эдинбурге. Он позвонил туда, но трубку никто не снял. Кларк вызвал курьера и вручил ему конверт.

— Отправьте по почте, пожалуйста, — сказал он, но тут же передумал: — Нет, вложите в другой конверт и отправьте с курьерской службой. А потом забудьте об этом, ладно?

Курьер вышел, и Кларк остался наедине со своими подозрениями. У него зачесалось между лопатками, там, где самому не достать. В голове неотвязно вертелась песенка о блохах, что пела ему мать.

 

Глава 3Его как подменили

Гарри Киф, некроскоп, не знал песенки Дарси Кларка, но блоха на спине у него имелась, даже несколько. И они его кусали.

Одной из них был Джеффри Пакстон. Может быть, это была не самая большая проблема, но наиболее осязаемая, и ее пора было решать. Пакстон мог стать по-настоящему опасным, если выйдет из-под контроля. Еще больше Гарри пугала перспектива утратить контроль над самим собой. Ему хорошо было известно, как легко предать себя и утратить чистоту помыслов, если возьмет верх та, еще не набравшая силу (пока!) Тьма, что вошла в него.

Гарри знал, что именно это и вынюхивает Пакстон. Ведь некроскоп больше не был достойным сыном человечества, одним из людей. Остался ли он вообще человеком? Или стал чем-то чуждым, угрозой для Земли? Когда Гарри перестанет в этом сомневаться, убедится наверняка, Пакстон пошлет свой отчет, и некроскопу будет объявлена война. Гарри Киф, который столько сделал для безопасности людей, не мог представить для себя более ужасной перспективы, чем стать врагом всех живых и мертвых на Земле.

Так что Пакстон, эта мелкая блошка на спине, кусала Гарри и вызывала зуд.

Присутствие Пакстона, в конце концов, представляло угрозу самому существованию Гарри, поэтому пора было принять вызов. А единственный “достойный” Вамфири ответ на любой вызов — кровь! Вамфири! Это слово означало Силу.

Она бурлила в его венах, рвалась наружу из самой глубины его существа, грозила захлестнуть вялые человеческие эмоции. Эта огненная, взрывная энергия, ничтожной долей которой была заражена его кровь, вызывала цепную реакцию, которая не прекращалась даже сейчас. И катализатором была кровь! В самом этом слове таился вызов. Только бы хватило сил сопротивляться этому безумию, не отвечать на этот властный зов, чтобы остаться одним из людей.

Итак, Пакстон, эта блоха, нацелившая жадное жало в самое сокровенное и укрываемое от посторонних место, в его сознание, чтобы высосать его мысли. Шпион, ворующий мысли, паразит, который явился, чтобы кормиться мыслями Гарри. Блоха. Одна из нескольких, кусавших его. Но укусы этой блохи он не мог позволить себе расчесать.

Но сильнее всего зудело в сознании то, что его мертвые — Великое Большинство, неведомое никому из людей, кроме Гарри Кифа, — отдалялись от него. Он терял контакт, терял их доверие — сказывались происходящие в нем перемены.

Конечно, многим из них он оказал немалые услуги — вряд ли возможно за них расплатиться, — а многие просто любили его, ценили его дружбу. Для них некроскоп — единственный проблеск в той вечной темноте, которая стала их уделом. Но даже они теперь остерегались его. Конечно, когда он был просто Гарри, чьи помыслы были чисты и ничем не омрачены — его прикосновения к их разуму не доставляли ничего, кроме радости. Но это было раньше. А теперь, когда он перестал быть прежним Гарри? Есть пределы, за которые страшно заглянуть даже мертвым...

После того как Гарри уничтожил Яноша Ференци и плоды его деятельности, он был постоянно занят. Единственное дело, на которое он позволил себе отвлечься (кроме постоянно раздражавшего Пакстона), было дело Пенни. В Англии действует некромант, и Гарри не мог от этого отвернуться, потому что Пенни Сандерсон стала его другом, его подопечной, потому что он слишком живо представлял, через что прошли Пенни и другие жертвы некроманта.

Гарри не сомневался, что стражи закона поймают и накажут убийцу, но они никогда не смогут предъявить ему обвинение в полном списке его злодеяний — у них нет мерки, чтобы измерить это. Нет наказаний, адекватных таким преступлениям.

Только некроскоп знал, что совершил этот монстр. И его представления о возмездии были более жесткими, чем предусмотрено законом. Эта ярость жила в нем давно. Ее пламя вспыхнуло, когда убили его мать, и оно не угасло до сих пор. Око за око!

Чем же занимался Гарри, после того как навсегда изгнал последнего Ференци, Яноша, из мира людей? Дела его были странными и загадочными, а мысли — еще более непостижимыми.

Для начала он перенес с Родоса пепел Тревора Джордана. Лишенный тела телепат хотел этого, чтобы сохранить возможность общения с Гарри. Но даже Джордан не подозревал об истинных намерениях Гарри.

Состав человеческого пепла не позволяет осуществить то, что задумал Гарри, — в нем не хватает некоторых солей. Поэтому перед тем как окончательно разрушить замок Ференци, Гарри воспользовался его запасами и унес некоторые снадобья, необходимые для своих целей, — Янош применял их в своих кошмарных занятиях некроманта.

Гарри понимал, что не всякий мертвец согласится на воскрешение тем способом, который он разработал. Конечно, фракийский воин-царь Бодрок и его жена София были счастливы сжать друг друга в объятиях и вновь обратиться в прах — они более двух тысяч лет мечтали об этом. А те, кто умер недавно? Тревор Джордан, к примеру.

На первый взгляд, самое простое — спросить у него самого. Но это как раз и было трудней всего. “Я хочу воскресить тебя. У меня есть аппаратура, которая позволяет сделать это, но ее надежность очень невелика. Я ее опробовал, но те, кто согласились, ждали этого сотни лет и готовы были рискнуть. Если все пройдет удачно, ты будешь таким, как прежде, но только вот что: ты будешь помнить, все, что испытал, когда выстрелил себе в голову. Не знаю, как это скажется на твоей психике. Если я увижу, что ты, восстав из пепла, превратился в бормочущего идиота, мне придется, как ни жаль, снова уничтожить тебя. Так что, если тебя вдохновляет такая перспектива...”

Или с Пенни Сандерсон: “Пенни, я думаю, что смогу вернуть тебя. Но если я не сумею подобрать точный состав, ты, возможно, не будешь так же хороша, как прежде. Может быть, твоя кожа будет изрыта оспинами, возможно, твои черты исказятся. Когда я, к примеру, вызвал к жизни кое-каких тварей в замке Ференци, они оказались просто омерзительными, из них сочилась кровь и слизь. Если все пойдет плохо, я прекращу свой опыт, и ты опять уйдешь в небытие... Конечно, мы всегда можем попытаться еще раз, и тогда, может быть, все окончится удачей”.

Нет, нельзя, пока что нельзя, чтобы они узнали, что задумал Гарри. Если он обмолвится хоть словом, они вцепятся в него и будут выпытывать, пока не выпытают все в мельчайших подробностях. И с этого момента до самого воскрешения они будут терзаться страхами и вновь надеяться, чередуя дрожь волнения с дрожью ужаса, взлетать ввысь и низвергаться в черные озера отчаяния.

“У меня есть лекарство, оно избавит вас от рака, но может заразить СПИДом”.

Именно такую альтернативу предлагал им Гарри; и все же это было не совсем так. Ведь у мертвых впереди ничего нет, так что самая малюсенькая надежда драгоценна. Или нет? Может, это просто ищет выхода цепкий вампир внутри него, рвущийся к бессмертию и думающий за него?

Но что, если причина его колебаний совсем в другом? Возможно, что-то удерживало его, с его крохотным талантом (конечно, крохотным — в сравнении с неизмеримостью вселенной и бесчисленных параллельных миров), от того, чтобы соперничать с Великим Талантом того, кого люди зовут Богом.

Многие великие некроманты, последним из которых был Янош, дерзали — и где они теперь? Как это было? Был ли послан карающий ангел, чтобы эти колдуны получили по заслугам? И будет ли послан ангел возмездия за ним?

Гарри был некроскопом, и в него проник вампир, а теперь ему суждено стать еще и некромантом. Как он смеет, с одной стороны, разыскивать убийцу Пенни, чтобы покарать его, а с другой, творить то же черное дело? Не заслужил ли и сам он кары?

Как знать, возможно, тетива уже натянута и палец лежит на спусковом крючке. Не слишком ли далеко зашел некроскоп, внося возмущение в хрупкое равновесие единоборства Бога и Дьявола? Похоже, он стал чересчур могущественным, чересчур заносчивым. Как говорится в старой поговорке: “Чем больше власть, тем больше соблазн”. Смешно! Как же сам Бог избежал соблазна? Нет, человечьи изречения, как и их законы, только к людям и применимы.

Этот бесконечный спор с самим собой, спор, который начался одновременно с его перерождением, сводил Гарри с ума. Но в минуты душевного спокойствия он понимал: нет, он не сумасшедший. Просто тварь, что сидела в нем и изменяла его, меняла его восприятие окружающего.

В такие минуты он вспоминал, каким был раньше и каким хотел бы быть и впредь. Ведь по существу все его колебания — из-за его друзей-мертвецов. Просто он не мог позволить, чтобы Пенни и Тревор испытывали муки этой затяжной агонии, которая вела, возможно, к полному разочарованию. Принять смерть один раз более чем достаточно — об этом красноречиво свидетельствовала судьба многочисленных фракийских рабов из подземелий замка Ференци.

А что касается Бога (если что-то такое существует, в чем Гарри никогда не был уверен), то почему бы не счесть, что Он и наделил некроскопа талантом, и надо лишь использовать этот талант в соответствии с его волей? Насколько это возможно.

* * *

Гарри немало доводилось проводить времени в спорах, и не в последнюю очередь — с самим собой. Если какая-то вещь занимала его воображение — а это могло быть все что угодно, — он играл сам с собой в словесные игры, пока ум за разум не заходил. Но не только с самим собой — когда он спорил с мертвецами, он тоже не мог угомониться, даже чувствуя, что не прав.

Похоже, он готов спорить ради спора, просто из духа противоречия. Он спорил о Боге; о добре и зле; о науке, псевдонауке и магии — их сходстве, разногласиях и двусмысленности. Пространство и время, единство пространства-времени влекли его к себе, а более всего — математика, ее непреложные законы и чистая логика. Сама незыблемость математических формул была радостью и опорой для теряющего себя некроскопа — его мозга и тела, испытывающих гнет чужой воли.

Спустя день или два после возвращения из Греции он воспользовался пространством Мёбиуса, чтобы очутиться в Лейпциге, и пообщаться с ученым. Мёбиус был при жизни и оставался после смерти гениальным математиком и астрономом, чей гений не раз спасал жизнь некроскопу — с помощью того же пространства Мёбиуса. Гарри просто собирался поблагодарить Мёбиуса за то, что тот помог ему снова овладеть открытым им пространством, но кончилось дело большим диспутом.

Великий ученый обмолвился, что размышляет над способом измерить вселенную, и, как только некроскоп услышал об этом, он очертя голову бросился спорить. Темой спора были Пространство, Время, Свет и Множественность миров.

— Чем тебя не устраивает единая Вселенная? — недоумевал Мёбиус.

— Тем, — отвечал Гарри, — что существуют параллельные миры, как нам известно. Я же посетил один из них, помните?

(Студенты из Восточной Германии со своими тетрадками с удивлением смотрели на чудака, который разговаривал сам с собой у могилы великого ученого).

— Пусть так, но не лучше ли заняться тем миром, который нам более или менее известен, — логично рассуждал Мёбиус. — То есть — этим.

— Вы планируете измерить его?

— Надеюсь.

— Но если Вселенная непрерывно расширяется, как можно ее измерить?

— Я предполагаю перенестись на самый край Вселенной, за которым ничего нет, а оттуда — мгновенно перенестись на противоположный край, за которым, надо полагать, тоже ничего нет, и таким способом измерить диаметр Вселенной. Затем я вернусь сюда и ровно через час повторю те же измерения, а еще через час — снова.

— Ладно, — сказал Гарри, — но зачем? Зачем все это?

— Ну, обладая этими сведениями, я смогу рассчитать истинные размеры Вселенной, какими они будут в любой заданный момент.

Гарри умолк ненадолго, и неохотно сказал:

— Я тоже размышлял на эту тему, но чисто теоретически, так как экспериментальное измерение величины, которая постоянно меняется, кажется мне бесплодным занятием. Другое дело — понять, какова динамика процесса, найти соотношение размера Вселенной и ее возраста — это, кстати, постоянная величина, — и так далее; — вот что, по-моему, достаточно любопытно.

— Да, в самом деле, — Гарри, казалось, увидел, как сошлись над переносицей нахмуренные брови Мёбиуса. — Ах, ты об этом размышлял? Чисто теоретически? И могу я узнать, каковы твои, с позволения сказать, выводы?

— Вы хотели бы узнать все о пространстве, времени, свете и параллельных Вселенных?

— Если тебе на это хватит времени. — Мёбиус был полон сарказма.

— Достаточно ваших начальных измерений, — отвечал ему некроскоп, — другие не понадобятся. Зная размер Вселенной — и, кстати, не только этой, но и параллельных — в любой момент времени, мы можем определить их возраст и скорость расширения, она для всех миров едина.

— Объясни.

— Немного теории, — предложил Гарри. — В начале не было ничего. Потом возник Первичный Свет! Возможно, он выплеснулся из пространства Мёбиуса, а может быть, — он явился как следствие Большого Взрыва. Но он положил начало миру света. До света не было ничего, и он был началом Вселенной, расширяющейся со скоростью света!

— И что же?

— Вы не согласны с этим?

— С тем, что Вселенная расширяется со скоростью света?

— На самом деле в два раза быстрее, — сказал Гарри. — Вы помните, конечно, мы с этим столкнулись, когда нужно было восстановить мою способность к мгновенным расчетам, чтобы снова овладеть пространством Мёбиуса. Если два наблюдателя удалены от источника света на расстояние, которое свет проходит в одну секунду, естественно), то от одного наблюдателя до другого свет идет две секунды! Я вас убедил?

— Конечно, нет! Первичный Свет, как и любой свет, действительно, распространяется именно так. Но Вселенная?

— С той же скоростью! — воскликнул Гарри. — И продолжает расширяться с этой скоростью.

— Объясни толком.

— До того, как возник свет, не было ничего. Не было вселенной.

— Согласен.

— Ничто не может двигаться быстрее света, не так ли?

— Да... хотя нет! Может, но только в пространстве Мёбиуса. Кроме того, я думаю, что мысль тоже распространяется мгновенно.

— Теперь давайте рассуждать, — сказал Гарри. — Первичный Свет все еще расходится со скоростью сто восемьдесят шесть тысяч миль в секунду. Ответьте мне, существует ли что-нибудь по ту сторону расширяющегося светового фронта?

— Конечно, нет, ни один материальный объект в нормальной среде не может перемещаться быстрее света.

— Именно! Именно свет определяет масштабы вселенной! Это то, что я называю световой вселенной. И вот моя формула:

Авс = Rbc/C

Вы согласны?

Мёбиус смотрел на формулу, которая была нацарапана на экране в сознании Гарри.

— Возраст Вселенной равен ее радиусу, поделенному на скорость света. — Мгновение спустя он спокойно добавил: — Да, согласен.

— Ну вот, — сказал Гарри, — и не поспорили как следует.

Мёбиус расстроился. Да, талант Гарри, его способность к математическим выкладкам изумляет. Но откуда эта агрессивность и хвастливость? Некроскоп раньше таким не был. Что с ним случилось? Ладно, пусть продолжает. Может, удастся найти слабину в его рассуждениях и поставить мальчика на место.

— А время? А параллельные миры?

Но у Гарри был готов ответ:

— Пространственно-временная Вселенная, чей возраст и размеры такие же, как у других параллельных миров, имеет форму конуса, его острие — точка (момент) Большого Взрыва или Первичного Света, с которой начался отсчет времени; а основание — нынешние пределы Вселенной. Нет возражений против такой логики?

Отчаянно пытаясь найти ошибку в рассуждениях Гарри и не находя ее, Мёбиус медлил с ответом.

— Допустимо, но не обязательно правильно.

— Но вы согласны, что это возможно, — сказал Гарри, — тогда скажите, что, по-вашему, находится вне конуса?

— Ничего, поскольку Вселенная находится внутри него.

— Неверно! Параллельные миры тоже имеют коническую форму, и эти конусы исходят из той же точки!

Мёбиус вызвал в своем воображении эту картинку.

— Но... тогда каждый такой конус соприкасается с рядом других конусов. Есть ли этому подтверждение?

— Черные дыры, — тут же ответил Гарри. — Через них происходит обмен материей между мирами, обеспечивая необходимое равновесие. Материя перекачивается из мира, где ее плотность слишком высока, в соседний, менее плотный. Белая дыра — это изнанка черной. В пространственно-временном континууме это линии соприкосновения конусов, ну а в обычном пространстве, — он пожал плечами, — просто дыры.

Мёбиуса все это уже утомило, но он продолжал спорить:

— Конус в сечении дает окружность. Три соседних образуют внутри пространство в виде вогнутого треугольника.

Гарри кивнул:

— Серые дыры. Одна из них — на дне Печорского ущелья, другая — в верховьях подземной реки в Румынии.

Так он заставлял Мёбиуса соглашаться по каждому пункту и, в конечном счете, выиграл в этом споре — если было что выигрывать. На самом деле он не был уверен в своей правоте, да его это и не волновало.

Но волновало Мёбиуса. Ученый никак не мог решить — прав или не прав Гарри. А может, то и другое вместе?

* * *

В другой раз некроскоп беседовал с Пифагором. Гарри Киф горел желанием поблагодарить Пифагора (великий математик помог ему вторично овладеть утраченным искусством мгновенных вычислений), но кончилась встреча опять-таки спором.

Гарри предполагал найти могилу грека либо в Метапонтуме, либо в южной Италии, в Кротоне. Но сумел разыскать лишь пару могил учеников Пифагора; затем, совершенно случайно, он наткнулся на заброшенное надгробие (ему было 2480 лет) члена Пифагорийского Братства на Хиосе. Надписи не сохранилось. Вокруг — скалы и рыжая земля, козлы, жующие чертополох, а в пятидесяти ядрах волны Эгейского моря плещутся о скалистый берег.

— Пифагор? Только не здесь, — ответил ему голос, подобный шелесту сыплющегося песка, когда мертворечь некроскопа пробилась сквозь многовековое кружение мыслей. — Он ждет. Его время еще не пришло.

— Его время?

— Да, вскоре он возродится в живом, дышащем и чувствующем теле.

— Но вы общаетесь? У вас есть с ним контакт?

— Он иногда общается с нами, чтобы обсудить новые идеи.

— С вами?

— С Братством! Но я слишком много сказал. Уходи, оставь меня в покое.

— Что ж, как хотите. Но вряд ли он будет доволен, если узнает, что вы прогнали некроскопа.

— Что? Некроскопа? — (Удивление сменил благоговейный ужас.) — Так ты тот самый, кто научил мертвецов разговаривать и общаться друг с другом?

— Тот самый.

— И ты хочешь учиться у Пифагора?

— Я хочу научить его.

— Это богохульство!

— Богохульство? — Гарри поднял бровь. — Выходит, Пифагор — Бог? Тогда он довольно медлительный Бог. Посудите сами: я уже освоил метапсихоз. А теперь готовлюсь ко второй фазе, к очередному обновлению.

— Твоя душа в процессе миграции?

— Думаю, этого ждать не так долго.

Потревоженный мертвец немного помолчал.

— Я поговорю с нашим учителем, Пифагором, но если ты солгал — можешь быть уверен, он нашлет на тебя проклятие чисел. Э-э, нет, он и меня может покарать! Нет, я не осмелюсь. Сначала докажи, что ты не лжешь.

— Что ж, я сам могу показать вам некоторые числа. — Гарри с трудом сдерживал нетерпение. — Член Братства должен оценить их значение.

— Ты думаешь поразить меня своими убогими построениями? Ты, человек, чья жизнь так ничтожно коротка! Может ли твой разум представить, сколько чисел, формул, чертежей проанализировал я, сколько открытий удалось мне сделать за те две с лишним тысячи лет, что я лежу здесь, вдали от суеты и треволнений мира? Не знаю, некроскоп ли ты, но что ты слишком самонадеян, это точно!

— Ты говоришь, самонадеян? — Гарри почувствовал, как в нем нарастает гнев. — Твои формулы и вычисления! Да я владею такими формулами, что тебе и не снились.

Он развернул в своем сознании дисплей компьютера и вывел на него выкладки и формулы Мёбиусовой математики. Потом приоткрыл дверь в пространство Мёбиуса и позволил чванливому члену Пифагорийского Братства заглянуть на мгновение через порог: в никуда и в везде.

Ошеломленный мертвец воскликнул:

— Что... что это?

— Это Большой Ноль, — буркнул Гарри, свернув изображение. — Место, откуда берут начало все числа. Но я зря трачу время. Я пришел поговорить с учителем, а занимаюсь болтовней со студентом, причем не самым способным. Так ты можешь связать меня с Пифагором?

— Он... он на Самосе.

— Там, где он родился?

— Да. Он решил, что там его будут искать в последнюю очередь. — Вдруг мертвец опомнился. — О некроскоп! Заступись за меня! Я предал его! Он прогонит меня!

— Ерунда, — проворчал Гарри добродушно. — Прогонит? Он возвысит тебя — ведь тебе довелось увидеть число, открывающее доступ ко всем временам и пространствам. Сомневаешься? Дело твое. Во всяком случае, спасибо — и прощай.

И, вызвав дверь Мёбиуса, исчез в ней. Перенесясь на двадцать миль, некроскоп оказался на острове Самос, где две с половиной тысячи лет назад прошло детство Пифагора, и куда был тайно перевезен его прах.

Известно, что Пифагор был интравертом, личностью скрытной, замкнутой, не склонной вступать в общение с кем бы то ни было. Но Гарри был уверен, что он не сможет не отреагировать на мертворечь некроскопа, находящегося в непосредственной близости от него. Эти мысли Гарри уже были мертворечью, и великий затворник — еще более великий после смерти, чем при жизни — действительно откликнулся:

— Назови свое число!

— Можешь выбрать для меня любое, — пожал плечами Гарри и обернулся в сторону, откуда донесся шепот великого мистика.

Определив направление, он сделал еще один прыжок, перенесясь с пустынного берега, поросшего редким лесом, в небольшую оливковую рощу на склоне холма с крошечной белой церковью на его вершине. Чуть дальше, за искореженными ветром дубами, сквозь сосны, растущие ближе к берегу, проглядывала сверкающая серебристо-бирюзовая гладь бухты Тигани. Звуки музыки из таверны плыли в теплом и ясном летнем воздухе.

В тени деревьев стояла прохлада, и некроскоп с удовольствием снял широкополую шляпу и темные очки, с которыми он теперь не расставался, щадя глаза. Пифагор молчал.

— Числа? Их слишком много, чтобы о них беспокоиться, — сказал Гарри.

— Не смей так говорить, — послышался взволнованный шепот. — Числа — это Всё. Боги есть Числа, но люди не догадываются об этом. Когда я разгадаю числа Богов, тогда начнется мой метапсихоз.

— Долго же тебе придется ждать, — возразил Гарри. — Все числа, в любых комбинациях, от ничего до бесконечности, не помогут тебе. Ты можешь возиться с ними как угодно, делать с ними, что хочешь, играть, как малыши с кубиками, — твоя душа от этого не обретет новое тело. Тебе не поможет ни наука, ни магия.

— Ха, — в голосе собеседника звучало не просто презрение, Пифагор был полон гнева. — Посмотрите на этого богохульника! И это тот самый некроскоп, который не так давно был бесплоден и не способен к простейшим вычислениям, для которого сумма любых чисел была тайной! Неужели ты тот, за кого меня молили легионы праха, бесчисленные мертвецы? Мёбиус на коленях просил меня за тебя, и вот благодарность!

Гарри это задело, но он не подал виду. “Тщеславный старый дурак!” — подумал он, вслух же сказал:

— Я пришел поблагодарить тебя за помощь. Без тебя я не восстановил бы свои способности и, как ты, был бы прахом. Хотя нет, меня бы не оставили в покое: кое-кто пытал бы мой труп, чтобы выведать мои секреты.

— Некромант?

— Да.

— Это грязный дар!

— Не обязательно. От него тоже бывает польза. То, чем я занимаюсь, тоже своего рода некромантия: я живой, и разговариваю с теми, кто мертв.

Пифагор на мгновение задумался.

— Я слышал твой разговор с одним из Братьев, — сказал он: — Большее богохульство трудно себе представить. Ты приписываешь себе реинкарнацию, трансмиграцию, метапсихоз.

— Но это, тем не менее, факты, — ответил Гарри. — Я был человеком, существовавшим в теле, данном при рождении, но оно погибло — и я занял другое. Этот факт могут подтвердить тысячи мертвецов, им нет смысла лгать. Послушай, если твой пепел не содержит примесей, я могу вернуть тебя к жизни, без всяких чисел. И это не богохульство, Пифагор, это тоже факт. Хотя... возможно, сама идея воскрешения, с твоей точки зрения, может, и богохульна. Тогда ты прав, я богохульствовал, но буду делать это и впредь.

— Ты можешь восстановить меня из пепла?

— Только если в нем нет примесей. Твой прах захоронили в глиняном сосуде?

— Нет, меня похоронили в земле, тайно: здесь, у твоих ног, где мальчиком я бегал среди деревьев. Мои кости и плоть стали землей. Но я не верю тебе. Ты уповаешь на слова вместо чисел. Но слова — порождение губ, они двусмысленны и лживы, тогда как числа рождены разумом, они вечны и неизменны.

— Послушай, наша дискуссия имеет теперь чисто академический интерес. За две тысячи лет твои соли растворились в земле, и нет таких слов и, уж конечно, чисел, которые могли бы вернуть тебя.

— Богохульство! И призыв к бунту! Ты хочешь восстановить моих учеников против меня?

Гарри потерял терпение.

— Ты шарлатан, Пифагор! В своем мире ты владел маленькими никому не нужными математическими секретами, которые теперь знает любой школьник, и думал, что это жизнь и смерть. И настоящая смерть тебя ничему не научила. Я дал тебе мертворечь, и ты мог бы общаться с более мудрыми и бескорыстными учителями, если бы захотел: Галилеем, Ньютоном, Эйнштейном, Максвеллом...

— Хватит! — гневно вскричал Пифагор. — Зря я послушал Мёбиуса. Надо было...

— Ты не мог отказать ему, — прервал в свою очередь Гарри. — Ты не осмелился...

— Что ты сказал?!

— Да, не осмелился, потому что... потому что я знаю твой настоящий секрет... Ты мошенничал. Ты не только сделал дураками своих драгоценных Братьев при жизни, но продолжаешь дурачить их и после смерти. В числах нет мистики, Пифагор, ты не можешь не знать этого, ведь ты ученый. Если, конечно, ты настоящий ученый. Ты ведь сам сказал, что числа вечны, что они не способны изменяться. То есть они суть факты — голые жесткие факты, твердые, как камень, а не неуловимые, как эфир или магия. Камень факта, а не эфирная субстанция колдовства.

— Лжец! Ты лжец, — бесился Пифагор. — Ты искажаешь слова, изменяешь их смысл!

— Почему ты прячешься, даже от мертвецов?

— Потому что они не понимают. Потому что их невежество заразно.

— Нет, потому что они знают больше, чем ты. Твои последователи бросили бы тебя. Ты обещал им новое воплощение, обещал, что они вернутся к живым, встретятся с тобой в мире чистого Числа — но ты давно понял, что это фикция.

— Я верил.

— Но прошло две с половиной тысячи лет. И что? Сколько нужно времени, чтобы ты убедился в том, что был не прав?

— Мне ведомы числа, что проклянут тебя.

— Что ж, попробуй прокляни меня.

Пифагор был вне себя. Он метнул в Гарри колоду чисел, но те отразились от ментального щита некроскопа. Однако это отрезвило Гарри: он вновь убедился, что им управляет тварь внутри него, обладающая извращенной логикой Вамфири.

Гарри словно очнулся — он ведь старался никогда не причинять ни малейшего беспокойства мертвецам!

— Прости... прости меня.

— Простить? Ты дьявол, — Пифагор едва сдерживал рыдания. — Но ты, наверное, прав.

— Нет, я просто спорил. Я не знаю, прав я или нет. Но я не прав в том, что спорил ради спора. И потом, ты же видишь, в моих аргументах есть противоречия.

— Что ты имеешь в виду?

— Числа вовсе не неизменны, уж я-то это знаю.

— О! — Долгий вздох. — Ты можешь это продемонстрировать?

И тогда Гарри развернул в своем сознании экран, на котором поверхности Мёбиуса ползли, сменяя друг друга, и уходили в бесконечность. Старый грек долго молчал, а потом устало сказал:

— Я был умным ребенком, который думал, что знает все. Время прошло мимо меня.

— Но оно тебя никогда не забудет, — живо возразил Гарри. — Мы помним твою теорему; о тебе написаны книги; даже сегодня существуют пифагорейцы.

— Моя теорема? Мои числа? Если не я, так другие сделали бы это.

— Но мы помним именно твое имя. Да и то, что ты говоришь, можно сказать о ком угодно.

— Кроме некроскопа.

— И в этом я не уверен. Возможно, были и другие. И уж точно есть по крайней мере еще один, кроме меня. Они сейчас в других мирах.

— И ты отправишься туда?

— Возможно. Вполне вероятно. И, похоже, скоро.

* * *

— Что сейчас происходит на Земле? — спросил позже Пифагор.

Гарри подозревал, что это первый случай, когда он кого-то о чем-то спрашивает.

— На этом острове, — отвечал некроскоп, — похоронено немало людей, умерших не так давно. Но ты избегал их. Они могли бы рассказать тебе о Самосе, о мире, о жизни. Но ты боялся узнать правду. И знаешь, числа — это совсем не то, что их волнует. Вернее, не совсем так. Их, конечно, интересует число драхм, которое можно обменять на фунт, немецкую марку или доллар. — Он объяснил, что это значит.

— Мир теперь так мал!

Гарри надел очки и шляпу и вышел на солнечный свет. Руки пришлось вынуть из карманов, чтобы удерживать равновесие на каменистой дороге. Пифагор сопровождал его: по крайней мере, их мертворечь не прерывалась. Когда контакт установлен, расстояние не так уж важно.

— Я распущу Братство, откажусь от него. Так много надо узнать!

— Люди побывали на Луне, — сказал Гарри.

В сознание Пифагора ворвался хаос.

— Вычислена скорость света.

— ?

— Знаешь, среди мертвых немало математиков, которые могли бы поучиться у тебя.

— У меня? Я же несмышленыш по сравнению с ними!

— Вовсе нет. Ты ведь занимался чистыми числами. За две с половиной тысячи лет ты наверняка научился производить молниеносные вычисления. Хочешь, проверим?

— Можно, я ничего не имею против. Только чтобы ничего заумного, вроде тех сумасшедших картинок, что мелькали в тайниках твоего сознания.

— Назови сумму всех чисел от одного до ста включительно.

— Пять тысяч пятьдесят. — Ответ был мгновенным.

— Молниеносный счетчик. Ты прямо говорящая логарифмическая линейка. Я думаю, что для мертвеца у тебя неплохие перспективы, Пифагор.

— Ну, это слишком простая задача. — Грек был польщен. — Такие-то вещи я помню наизусть. Умножение, деление, сложение и вычитание, да и тригонометрия тоже. Нет угла, который я не мог бы вычислить.

— Ну вот видишь! — воскликнул Гарри и сдержанно добавил: — Поверь мне, мало кто теперь знает все углы.

— А ты, Гарри? Ты тоже мгновенный счетчик?

Гарри не хотел лишать его удовольствия.

— Я — да, но у меня другое, это происходит интуитивно.

— От одного до миллиона, ну-ка?

— 500 000 500 000, — почти не задумываясь ответил некроскоп. — Половина от десяти — пять. Поставь рядом две половинки: 55. Половина от ста пятьдесят. Поставь рядом: 5050. И так далее. Для кого-то это магия, для меня — интуиция.

Пифагор был удручен.

— Ну и кому я нужен, если есть ты?

— Я же сказал, меня здесь скоро не будет, и отсутствовать я буду долго. Как ты заметил, мир стал мал, и трудно найти надежное укрытие.

Гарри нашел неподалеку от бухты маленькую таверну, уселся за столик в тени и заказал стопку узо с лимонадом. Молодые англичанки плескались в теплой голубой воде маленькой скалистой бухты. Их кожа блестела, и Гарри казалось, что он чувствует запах кокосового масла. Пифагор уловил эту картинку в сознании Гарри и нахмурился.

— Может, это и к лучшему, что у меня нет тела, а? Женщины, как и вампиры, высасывают силы из человека, — меланхолически заметил он.

Некроскоп на минуту растерялся, захваченный врасплох.

— Ах, — сказал он. — Бывают вампиры и вампиры.

 

Глава 4Зачем ей умирать?

Вампир внутри некроскопа, этот зародыш проникшего в него паразита, будучи еще незрелым, старался не проявлять себя, чтобы иметь возможность спокойно развиваться и продолжать постепенное преображение своего хозяина. Поэтому пока ему достаточно было поддерживать Гарри в состоянии эмоционального и умственного истощения, чтобы уменьшить вероятность того, что некроскоп ввяжется в какую-нибудь рискованную авантюру — рискованную как для него, так и, естественно, для его ужасного жильца. Причиной внезапных отклонений в поведении Гарри были прорывы зреющей в нем неуправляемой Силы. Отсюда и жгучая потребность в споре, желание загнать оппонента в тупик, и яростное умственное самоистязание, хотя он прекрасно знал, что за этим неизменно следует полная опустошенность и сильнейшее отвращение к себе.

Некроскоп не только разумом сознавал присутствие захватчика, он ощущал его в крови, как будто что-то лихорадочное влилось в жилы, взвинчивая его и заставляя быть постоянно начеку. Словно внутри него образовался вулкан, который пока что слегка курился и иногда выпускал столб пара. Не зная, когда произойдет извержение, он вынужден был не терять бдительность ни на минуту и удерживать затычку изо всех сил, со страхом и любопытством прислушиваясь к бурлению, что происходит внутри.

С одной стороны, Гарри одолевало искушение испытать в полной мере свои таланты Вамфири (они ведь уже были частью его, хотя тварь была еще зародышем), но, с другой стороны, он понимал, что это резко ускорит с трудом сдерживаемый процесс. Гарри хорошо знал, что, каким бы неразвитым ни был его симбионт, он быстро учится и быстро растет. Он не из медлительных, этот его вампир.

Паразит был упрямым и настырным, как и все его племя, но некроскоп был не менее упрям. Сумел же его сын держать своего вампира в подчинении! Раз сумел сын, сумеет и отец. Гарри был готов на все, чтобы добиться того же.

Это было нелегкое дело, даже если не принимать во внимание нынешний разлад с Великим Большинством и тот факт (а если не факт, то сильное подозрение), что отдел экстрасенсорики вот-вот объявит ему войну. Но фактом было и то, что, невзирая на все препятствия, и внешние, и внутренние, Гарри собирался передать в руки правосудия некоего дьявола; впрочем, сначала того предстояло найти.

В былые времена он подошел бы к делу на строго логической основе: составил перечень приоритетов и так далее. Но нагрузка на психику и вызванная этим усталость лишали его ясности мышления, и, хотя Гарри чувствовал, что время уходит и против него собираются силы, он никак не мог заставить себя подняться над окутавшим его мраком и начать действовать. Это угнетало и злило Гарри, он ощущал, что скоро бурлящие и рвущиеся на свободу эмоции возьмут верх.

Словно безвольный посторонний наблюдатель, Гарри чувствовал этот вулкан эмоций прямо под кожей — дотронься рукой, и ощутишь его жар. Чувства, что раздирали его, принадлежали ему самому, не вампиру, это были его ярость, его неистовство, потому что сам вампир не был ни неистовым, ни эмоциональным, он лишь усиливал черты хозяина, расшатывая его самоконтроль.

Печаль охватывала Гарри при мысли о том, что все его сегодняшние заботы, его усилия никоим образом не решают его личные проблемы, и главное — проблему выживания.

Другой в его положении, наверное, сменил бы имя, нашел безопасное место и держался как можно дальше от всех сил и влияний, что угрожают ему и его спокойствию. Но реально ли это? Нет, не стоит и пытаться, ведь, как заметил Пифагор, мир стал тесен. И потом, этот другой — коль скоро оказался бы в его положении — точно так же носил бы в себе вампира и точно так же боролся за свою территорию. Это ведь его мир, и дом недалеко от Эдинбурга — его дом. А мысли и действия — разве они, по большей части, не являются тоже его территорией? Если, конечно, никто не нарушает суверенитет...

Вчера Гарри отправился к руинам замка Ференци и поговорил с Бодроком-фракийцем. Бодрок слишком недавно познакомился с некроскопом и не знал, каким тот был до своего заражения. Он воспринимал Гарри таким, каким он был теперь.

Бодрок вообще был не из пугливых; кроме того, ему нечего было бояться ни со стороны некроскопа, ни со стороны любого из людей: их прах, его и Софии, жены, был развеян по ветру, и лишь дух их витал теперь в Карпатах. Никакое земное зло не могло коснуться их.

Гарри хотел узнать, что и в каких пропорциях намешано в снадобьях, которые Янош Ференци использовал в своих занятиях некромантией. Он должен вернуть из праха в мир живых Тревора Джордана и Пенни Сандерсон, но только тогда, когда будет абсолютно уверен, что они не пострадают, по крайней мере, насколько это в его силах. Мнение Бодрока было важно для Гарри, ведь он уже проводил такой эксперимент. Бодрок долго расспрашивал некроскопа о его замыслах, прежде чем поделился тем, что знал.

Теперь Гарри был во всеоружии. Он собрался было приступить к занятиям некромантией, как внезапно почувствовал боль и то характерное покалывание в уголке разума, которое означало одно: Джеффри Пакстон где-то рядом и пытается подглядывать. Зная, что Пакстон пытается поймать его именно за таким занятием, Гарри был вынужден отложить эксперимент. Вот тогда, едва сдерживая злость, он и поговорил с главой отдела экстрасенсорики. У него прямо гора с плеч упала, когда он убедился, что Пакстон не из команды Кларка. Но на кого же он работает? Одна надежда, Дарси узнает это и скажет ему, — а может, и не скажет. Какая разница? Ведь Гарри понимал, что рано или поздно и Дарси, и остальные будут вынуждены объединить свои силы против него. Но кошки скребли на душе оттого, что они с Дарси были друзьями. Некроскоп надеялся, что никогда не причинит ему вреда. Но как убедить в этом ту тварь, что внутри него?

В два часа дня Гарри сидел у себя в кабинете и вслушивался в себя. Но сознание вампира только развивалось, и, как Гарри ни старался, ничего необычного он не сумел ощутить. Нет, вот он что-то уловил, какое-то легкое касание на границе его чувствительности. Это достаточно веская причина, чтобы опять отложить эксперимент. Гарри водрузил на голову широкополую шляпу и отправился поговорить с матерью.

* * *

Гарри сидел, свесив ноги, на осыпающейся речной круче и смотрел на мягко журчащую воду. Здесь уже много лет — большую часть его жизни — покоилась Мэри Киф. Вокруг никого не было, поэтому Гарри говорил вслух, и, хотя это тоже была мертворечь, так ему было легче выражать свои мысли.

— Мама, это я. У меня проблемы.

Гарри не удивило бы, если бы она ответила: “Разве это новость?”

Проблемы у него были всегда. Но Мэри Киф, как и всякая мать, любила сына, и ее смерть ничего не изменила.

— Гарри? — Ее голос доносился как бы издалека, словно ее унесло вниз по реке. — Да, Гарри, да, сынок, я знаю.

Ну что ж, этого тоже следовало ожидать: ему никогда не удавалось скрыть от матери свои тайны. Она не раз говорила ему, что есть вещи, к которым не стоит приближаться. Кажется, на этот раз он подошел слишком близко.

— Ты знаешь, с чем я пришел?

— Есть только одно, о чем ты хотел бы поговорить, сынок. — Ее голос был таким грустным, она жалела его. — И даже если бы ты не пришел, я бы все равно знала. Мы все знаем, Гарри.

Он кивнул.

— Да, они больше не жаждут общаться со мной, — сказал он, возможно, с излишней горечью, — а ведь я никогда не причинил ни одному из них ни малейшего вреда.

— Гарри, попытайся их понять. — Она так хотела все ему объяснить. — Великое Большинство — да, они мертвы, но все они когда-то жили. Они помнят, что такое жизнь, и слишком хорошо знают, что такое смерть. Но они не понимают того, что лежит посередине, и не хотят иметь с этим ничего общего. Они не могут принять нечто, что терзает живых и воскрешает мертвых, что отнимает у живых настоящую жизнь и дает взамен бездушную жадность, похоть. И зло. Их дети и внуки живут в мире живых, как и ты. Вот что их беспокоит. Пусть эти люди давно мертвы, они все еще беспокоятся о своих детях. Ты же знаешь это, верно, сынок?

Гарри вздохнул. Ее голос, такой слабый (был ли в нем укор?), как всегда, дышал теплотой. Он окутывал его, давал ощущение безопасности, помогал думать, строить планы, даже мечтать. Это было настолько несовместимо с кошмарной тварью внутри него, что та часть Гарри просто не могла вмешаться. И называлось это — материнская любовь. Заменить ее не могло ничто.

— Понимаешь, мама, — продолжил он немного погодя, — дело в том, что я должен сделать одну вещь до того, как я... как я покончу с этим. Это очень важно. И для меня, и для тебя, и для всех мертвых тоже. На свободе находится монстр, и я должен уничтожить его.

— Монстр, сынок? — Ее голос был мягким, но Гарри понимал, что она имеет в виду. Ему ли говорить о монстрах!

— Мама, я никому не причинил вреда, и, пока я — это я, иначе и быть не может.

— Гарри, сынок! Я угасаю. — В ее слабом голосе слышалась усталость. — Мы не вечны. Когда мы остаемся наедине с собой, мы продолжаем думать свою думу, постепенно увядая, как и все на свете. В конце концов, мы все же угасаем, как бы ни был далек этот конец. Но когда нас терзает что-то извне, мы гораздо быстрее движемся по этому пути. Я думаю, именно так все и происходит. Ты был светом в нашей долгой ночи, сынок, с тобой мы как бы снова обрели возможность видеть. Но теперь мы теряем тебя и опять остаемся в безрадостной тьме. Когда люди живы, они задумываются порой: есть ли что-то по ту сторону? Да, кое-что здесь есть, но когда ты пришел, когда ты был с нами, это “кое-что” стало почти жизнью. И я думаю: а что теперь? Знаешь, сынок, мне осталось недолго быть здесь. Но мне не хотелось бы расстаться с тобой, пока я не уверена, что у тебя все в порядке. Гарри, что ты собираешься делать, есть ли у тебя план?

И он впервые понял, что ему в самом деле нужен план. Мать проникла сквозь его смущение в самую суть!

— Ну, есть одно место, куда я могу отправиться, — наконец ответил он. — Там не так уж здорово, но лучше это, чем смерть... так мне кажется. И потом, там есть кое-кто, у кого мне нужно научиться некоторым вещам — если он не откажет. У него свои проблемы, но когда я видел его в последний раз, ему удавалось справляться с ними. Возможно, и сейчас он справляется, и я смогу научиться у него тому, что мне нужно.

Она, конечно, знала, что он имеет в виду, о каком месте идет речь.

— Но ведь это ужасный мир, Гарри!

— Таков он был, — пожал он плечами, — а может, таким и остался. Но там меня хотя бы не будут преследовать. А здесь, если я останусь, мне не дадут покоя. А значит, мне придется самому стать охотником. Вот этого я и боюсь, этого я не должен допустить. Мама, я — чума в бутылке. Опасности нет, пока бутыль цела, а пробка залита сургучом. Ну а там, в том месте, джина уже выпустили. То, что здесь немыслимо, там — реальность. Хотя и ужасающая.

Она вздохнула.

— Я рада, что ты не сдаешься, сынок. — И с былой нежностью добавила: — Ты боец, Гарри. Ты всегда был бойцом.

— Да, это так, — согласился он. — Но здесь я не могу бороться. Это только разбудит тварь, сидящую во мне. И в конце концов она одолеет меня. Но есть еще вещи, которые я должен сделать здесь. И кое в чем разобраться. Этим я и собираюсь заняться, пока не придет пора уходить. Ты спрашивала о моих планах? Тут все просто, словно кто-то держит список у меня перед глазами. Одна девушка умерла ужасной смертью, которой она не заслужила — такой смерти никто не заслуживает; и тот, кто это сделал с ней и другими ни в чем неповинными жертвами, должен понести наказание; это чудовище заслужило, чтобы с ним поступили так, как он поступал с другими. Кроме того, мне предстоит большой разговор, объяснение, я задолжал его Дарси Кларку. И еще — есть люди, обладающие кое-какими талантами. Хотелось бы собрать их, они были бы полезны мне в том месте, куда я собираюсь. Вот и все: кое-что сделать, исправить кое-какие ошибки, выучить и узнать некоторые вещи. А потом уходить. Лучше уйти самому, чем ждать, когда на тебя откроют охоту.

— И ты никогда не вернешься?

— Если только научусь контролировать эту тварь. А если не сумею — нет, не вернусь. Никогда.

— Когда ты покончишь с этим человеком? С этим убийцей, чудовищем, которое ты ищешь?

— Как только сумею поймать. Ты не представляешь, что он делает, ма, но могу тебе сказать, что я не собираюсь пачкать об него руки, если без этого удастся обойтись. Убить его — это как вырезать опухоль на теле человечества.

— Ты уже вырезал не одну подобную опухоль, сынок.

— Да, — кивнул Гарри, — и осталась вот эта.

— А девушка, которая не заслуживает того, чтобы быть мертвой? Ты выразился довольно странно, Гарри.

— Это обрушилось на нее так внезапно, ма, — Гарри чувствовал, что шагает по минному полю. Напрасно искать безопасные тропки... — Она еще не свыклась с этим. И не нужно ей привыкать. Я могу помочь.

— Ты научился чему-то новому, — очень медленно ответила она, и в голосе ее Гарри почувствовал что-то, чего раньше не было. Страх? — Ты узнал это у Яноша Ференци, да? Я права? Вот что стоит между нами и тобой. Мы все способны это ощутить.

Она замолчала, Гарри почувствовал ее дрожь, мать как бы отдалилась от него.

И мама тоже? Он отпугивает даже свою ласковую любящую маму? Внезапно у него возникло такое чувство, что, если он отпустит ее, она уплывет и будет продолжать плыть дальше, дальше... Туда, в ту даль, что ждет ее.

У него в запасе осталась последняя карта, и он решил пустить ее в ход.

— Скажи, мама, я хороший или плохой? Я был добрым или злым?

“Бедный мальчик, как он переживает. Этого не может скрыть даже мертворечь”.

— Конечно, добрым, сынок. — Она вернулась к нему. — Как ты можешь сомневаться? Ты всегда был добрым!

— Я и остался таким, мама. Пока я здесь, я буду тем же. Обещаю, что не позволю изменить себя, а когда почувствую, что не могу справиться с этим, я уйду.

— Но эта девушка? Если ты вернешь ее, какой она будет?

— Прелестной, как и прежде. Я не о внешней красоте, хотя она была очаровательной. Важно, что она будет живой. Это и есть красота, ты ведь знаешь.

— И как долго, сынок? Сколько она проживет? Будет ли стареть? Чем она станет, Гарри?

Он не знал.

— Обычной девушкой. Не знаю.

— А ее дети? Какими будут они?

— Не знаю, мама! Я только знаю, что она слишком живая, чтобы быть мертвой.

— Ты делаешь это... так нужно тебе?

— Нет, я делаю это ради нее. Ради всех вас.

Он почувствовал, как она качает головой.

— Не знаю, сынок. Просто не знаю...

— Верь мне, мама.

— Я должна тебе верить. Могу я чем-то помочь?

Гарри заторопился.

— Нет-нет, мама, это отнимет твои силы. Ты говорила, что ослабела.

— Это так, но если ты можешь бороться, значит, могу и я. Если мертвые не захотят говорить с тобой, может, они будут слушать меня. Пока могут.

Он благодарно кивнул.

— Были и другие жертвы, до Пенни Сандерсон. Я знаю из газет их имена, но мне нужно знать, где они похоронены, и нужно, чтобы меня представили им. Видишь ли, им пришлось испытать такое, что они вряд ли отнесутся с доверием к человеку, который вступит с ними в контакт, тем более таким способом. Тот, кто их убил, тоже владел этим даром. Мне очень нужно расспросить их, но я не хочу путать и причинять новые страдания. Так что сама видишь, без тебя это будет не просто.

— Ты хочешь знать, где их могилы, верно?

— Верно. Мне и самому было бы не трудно узнать это, но в моем сознании много такого, что усложняет эту задачу. А время идет.

— Ладно, Гарри, сделаю что смогу. Но не заставляй меня снова выслеживать тебя. Приходи сам. Ну ладно, я... — Она внезапно умолкла.

— Мама?

— Ты разве ничего не чувствуешь? Я всегда чувствую, когда это происходит так близко.

— Что случилось, мама?

— Нас стало больше, — печально сказала она. — Кто-то где-то умирает. Или что-то.

Мэри Киф при жизни была медиумом. После смерти ее чувствительность стала еще острее. Но что она имеет в виду? Гарри не понял и почувствовал неприятное покалывание в затылке.

— Что-то? — переспросил он.

— Животное, щенок. Несчастный случай, — вздохнула она. — И сердце одного малыша разбито. Это происходит в Боннириге. Прямо сейчас.

Сердце Гарри сжалось. Он терял в жизни так часто, что чужая потеря, даже самая незначительная, жалила его в сердце. А может, на него подействовало то, с какой печалью сказала об этом мать. А может быть, виной тому была его повышенная в последнее время чувствительность. Возможно, там нуждаются в нем.

— Говоришь, это в Боннириге? Ну ладно, мне пора. Я приду повидать тебя завтра. Может, ты что-то узнаешь к тому времени.

— Береги себя.

Гарри поднялся, посмотрел на течение, потом — на противоположный берег. Солнце выглянуло из-за неспешно плывущих по небу пушистых облаков, и от этого на душе стало легче.

Он перелез через шаткую изгородь, углубился в небольшую рощицу и там среди зелени и пятен света, вызвал дверь Мёбиуса. Через мгновение Гарри очутился в глухом тупичке неподалеку от центральной улицы Боннирига. Направив волны мертворечи во все стороны, он стал искать вновь прибывшего в страну мертвых.

Гарри ощутил совсем рядом жалобное повизгивание и подвывание — это были следы паники и боли. И недоумение: почему боли уже нет и как это яркий день вдруг стал чернее черной ночи? Так бессловесное животное реагировало на внезапную смерть.

Гарри воспринимал все очень ясно — примерно те же чувства охватывали и человеческое существо. Разница лишь в том, что собакам не доводилось размышлять о том, что такое смерть. Поэтому их недоумение было куда сильнее. Та же обескураженность, с какой собака отпрыгивает, когда ее несправедливо или жестоко ударят, пнут ногой.

Некроскоп надеялся, что за ним никто не наблюдает; он воспользовался пространством Мёбиуса и проследил, где берет начало происшествие со щенком. Вот оно: край тротуара при повороте налево, на шоссе, ведущее в Эдинбург. День был рабочий, улица почти пустынна, горстка людей, которая там собралась, не могла видеть Гарри, который возник из ничего у них за спинами. Первое, что бросилось ему в глаза, — длинный черный тормозной след от горелой резины на поверхности дороги.

Гарри осторожно коснулся сознания щенка. Тот был в полном отчаянии. Все пропало: свет, звуки, запахи. Осязание. Куда девался его Бог, его молодой хозяин?

— Ш-ш-ш! — успокаивал его Гарри. — Не волнуйся, малыш! Не волнуйся!

Он подошел ближе, раздвинул зевак и увидел маленького мальчика с волосами соломенного цвета, который стоял на коленях у сточной канавы; его щеки блестели от слез, а на коленях лежал мертвый искалеченный щенок. Одно плечо раздавлено, тельце перекручено; голова проломлена, из разорванного правого уха что-то сочится.

Гарри опустился на одно колено, обнял одной рукой мальчика, а другой похлопал животное и снова пробормотал:

— Ш-ш-ш, малыш!

Он утешал обоих. Гарри ощутил, что щенок успокаивается и уже лишь поскуливает — он снова чувствует! Он ощущал присутствие Гарри.

Но мальчик никак не мог успокоиться и все всхлипывал:

— Он умер! Пэдди мертв! Почему машина не переехала меня вместо Пэдди? Почему она не остановилась?

— Где ты живешь, сынок? — спросил Гарри.

Мальчугану было лет восемь-девять. Он посмотрел на Гарри голубыми глазами, полными слез.

— Там, — он, мотнул головой вправо. — В седьмом доме. Мы с Пэдди там живем.

Гарри осторожно взял на руки собаку и поднялся.

— Давай-ка лучше отнесем его к тебе домой, — предложил он.

Толпа расступилась перед ними, Гарри услышал, как кто-то сказал:

— Безобразие. Просто позор!

— Пэдди умер! — Мальчик схватил некроскопа за локоть, когда они свернули в пустынную узкую улочку.

Умер. Это правда... но почему? Разве ему обязательно было умирать?

— Тебе ведь не нужно было умирать, Пэдди?

Пэдди ответил — не лаем и не словами — это было просто согласие: собака всегда соглашается с друзьями и редко возражает хозяину. Гарри не был хозяином Пэдди, но, конечно, он был другом, новым другом. Вот так все и решилось, очень быстро. Когда они подошли к маленькому садику перед домом номер семь, Гарри спросил:

— Как тебя зовут, сынок?

— Питер. — Слезы застилали ему глаза, комок в горле мешал говорить.

— Питер, я... — Гарри вдруг остановился. Стараясь говорить как можно естественнее, он продолжил, глядя на щенка, которого нес: — По-моему, он шевельнулся.

Мальчик разинул рот.

— Пэдди? Он же весь изуродован!

— Сынок, я ветеринар, — солгал Гарри. — Знаешь, я могу попробовать спасти его. Ты беги, расскажи своим, что случилось, а я отвезу Пэдди в лечебницу. И я тебе сообщу, удастся ему выкарабкаться или нет. Идет?

— Но как же...

— Давай не будем терять времени, Питер, — заторопился Гарри. — От этого зависит жизнь Пэдди, верно?

Мальчик сглотнул, кивнул и побежал к калитке дома номер семь. Когда он влетел в садик, Гарри снова создал дверь Мёбиуса. Расстроенная мама Питера выскочила на крыльцо взглянуть на ветеринара, но Гарри был уже совсем в другом месте.

* * *

Гарри не мог похвастаться большим количеством друзей среди живых. Но среди этих немногих был у него приятель, который занимался гончарным делом. В его мастерской имелись печи для обжига. Щенок был, естественно, мертв, когда Гарри протянул тельце Хэмишу Маккаллоху и попросил его кремировать.

— Он мне дороже дюжины других собак, — сообщил Гарри старому гончару. — Я хочу сохранить его прах. Сделай это хотя бы ради мальчугана, его хозяина, для него это настоящая трагедия. И еще я хочу купить один из твоих горшков — вместо урны.

— Охотно сделаю все, что ты хочешь, Гарри, — ответил Хэмиш.

— Только вот что, — сказал некроскоп, — постарайся собрать пепел без остатка — мальчик хотел, чтобы он весь остался с ним, понимаешь?

— Как скажешь, — кивнул гончар.

Гарри оставалось только ждать. Через пять часов работа была закончена. Гарри вдруг успокоился; он стал таким, как прежде. Как ни поджимало его время, требуя решения личных проблем, это дело он доведет до конца. Ведь это лишь первая ступенька, первая проба того, что он задумал совершить. Кроме того, он сможет сам следить за процессом, за всеми возможными отклонениями. У этого щенка была проломлена голова, как у Тревора Джордана, и искалечено тело — как у Пенни.

* * *

В десять часов вечера Гарри спустился в большой пыльный подвал своего старого дома, что стоял примерно в миле от Боннирига. Он заранее освободил и вычистил его, а участок пола в центре скреб и мыл, пока тот не заблестел как полированный. Старый Хэмиш сказал ему, сколько весил труп щенка до того, как его сожгли, так что даже человеку, слабо владеющему математикой, не составило бы труда в точности определить количество требуемых химикатов. У Гарри с математикой было все в порядке, и он рассчитал все до миллиграмма.

Наконец пепел и химикаты были смешаны в нужной пропорции. Маленькая кучка лежала на надраенном участке пола. Все было готово. Гарри не стал прислушиваться, тут ли его персональная блоха — он думал не о себе, а о мальчике, который вряд ли уснет этой ночью.

И теперь, когда он готов был начать, все казалось до смешного простым. Все ли на месте? Не забыл ли он чего? Неужели и впрямь этих странных, таинственных слов, которые он когда-то вымолвил, находясь в подземелье замка Ференци, этого непонятного заклинания, пришедшего из мрака веков, будет довольно, чтобы заставить восстать то, что превратилось в прах? И если такое возможно, не богохульство ли это? Впрочем, колебаться, пожалуй, поздно. Если некроскоп заслуживает проклятья, то он уже проклят. И потом, чистилище напоминает бесконечность: если ты осужден навеки, это наказание нельзя удвоить.

Мысли пошли по привычному кругу, снова сводя его с ума. Вдруг до Гарри дошло — это вампир в нем старается сбить его с толку. Некроскоп разорвал круг. Он протянул руки и обратил мысли к тому, что лежало на полу, и стал выговаривать слова заклинания:

И'ай 'Нг'нгах,

Йог-Сотот,

Х'и-Л'джеб,

Ф'эй Тродог

— Уааах!

Казалось, кто-то поднес спичку к чему-то горючему: серая кучка на полу вспыхнула и засветилась, повалил цветной дым, запахло чем-то, похожим на серу, но не совсем. И послышался лай!

Пэдди, восставший из пепла, пошатываясь, выскочил из быстро рассеивающегося грибовидного облачка дыма. Опущенные вниз уши дрожали, щенок пошатывался — ноги не держали его. Он возвратился: переход от несуществования, от бестелесности и невесомости к жизни и тяжести был внезапным, а щенячьи лапы уже разучились держать тело.

— Пэдди, — прошептал некроскоп и опустился на одно колено. — Пэдди, сюда, малыш!

Собачонка рванулась, упала, вскочила на ноги, пошатнулась, еле устояв на ногах, и подбежала к нему.

Черно-белая, коротконогая и вислоухая — на сто процентов дворняжка — и на сто процентов живая!

...Или не совсем?

— Пэдди, — повторил некроскоп, но уже с помощью мертворечи. Ответа не было. Живая. Никаких сомнений!

* * *

Через полчаса Гарри доставил Пэдди в седьмой по счету дом в ряду аккуратных строений с террасами на узкой улочке Боннирига. Он не хотел задерживаться и тут же сбежал бы, но кое-что необходимо было узнать. Насчет Пэдди. Изменился ли у него характер? Был ли он абсолютно тем же псом?

Очевидно, да. Питер, во всяком случае, в этом не сомневался. Хозяин Пэдди уже час назад должен был отправиться в постель, но он не мог не дождаться новостей от “ветеринара”. А дождался чуда — возвращения Пэдди; впрочем, только некроскоп знал, что это в самом деле чудо.

Отец Питера — высокий, худой, с виду суровый — оказался на самом деле приветливым человеком.

— Малыш сказал мне, что Пэдди точно погиб, — говорил он, щедро наливая виски в стакан Гарри, когда Питер ушел со щенком в свою комнату. — Кости переломаны, голова пробита, все в крови... Мы так расстроились. Питер очень привязан к щенку.

— Да, выглядело это гораздо хуже, чем на самом деле, — отвечал Гарри. — Щенок был без сознания, поэтому лапы у него болтались. А кровь из порезов выглядит так ужасно! Да и изо рта у него шла слюна. Но на самом деле это был только шок.

— А плечи? — Отец Питера поднял бровь. — Сын сказал, что они были совсем изувечены.

— Вывих, — кивнул Гарри. — Достаточно было вправить.

— Мы вам так благодарны.

— Все в порядке.

— Сколько мы вам должны?

— О, ничего.

— Вы так добры.

— Мне просто нужно было удостовериться, что Пэдди остался таким же, как прежде, — сказал некроскоп. — Я имею в виду, не изменился ли его характер после травмы. Не показалось вам, что он какой-то не такой?

Из спальни Питера донесся лай, потом визг и смех.

— Они играют, — кивнула мать и улыбнулась. — Им пора спать, но сегодня особый случай. Нет, мистер...

— Киф, — сказал Гарри.

— Нет, мистер Киф, Пэдди ничуть не изменился.

Отец Питера проводил Гарри до калитки, еще раз поблагодарил и попрощался. Когда он вернулся в дом, его жена сказала:

— Какой милый, достойный человек. У него такой душевный взгляд!

— М-м-м? — ее муж задумался.

— Ты не согласен?

— Да нет! Но знаешь, глаза у него... Там, у калитки, в темноте, когда он на меня посмотрел...

— И что?

— Нет, ничего, — он потряс головой. — Игра света, вот и все.

* * *

Гарри вернулся домой в приподнятом настроении, чего с ним давно не случалось. Последний раз он так чувствовал себя в Греции, когда ему удалось вернуть дар мертворечи и способность к интуитивным вычислениям. Может, если это дело удастся, будет лучше не только ему, но и другим тоже.

Он уселся в удобное кресло у себя в кабинете и заговорил, глядя на урну, стоявшую в темном углу. Казалось, к ней он и обращается, но ведь урны не могут разговаривать...

— Тревор, ты ведь был телепатом, да еще каким! Значит ты и сейчас телепат. Я уверен, что, даже когда я не говорю с тобой, ты слышишь меня. Читаешь мои мысли. Так что... тебе ведь известно, чем я был занят этой ночью?

— Я — это я, и не более того, — голос Тревора дрожал от волнения. — Так же, как ты — это ты. Да, я знаю, что ты сделал и что собираешься сделать. Мне трудно в это поверить. Даже если тебе это удастся, и то поверить будет нелегко. Это как волшебный сон, когда боишься проснуться. У меня ведь не было никакой надежды. А теперь есть...

— Но ты же все время знал, чего я хочу?

— Хотеть не значит мочь. Но теперь, когда собака...

Гарри кивнул.

— Но все же это собака, а не человек. Нельзя быть полностью уверенным, пока... пока убедишься.

— Что я теряю?

— Думаю, что ничего.

— Гарри, я готов, в любой момент, когда ты решишь. Приятель, я еще как готов!

— Тревор, ты только что сказал, что ты — это только ты, а я — это только я. Не кроется ли за этим больше, чем сказано? Ты, наверное, много чего прочел в моем мозгу.

Довольно долгая пауза.

— Не буду тебя обманывать, Гарри. Я знаю, что с тобой случилось и чем ты становишься. Не могу выразить, как мне жаль.

— Очень скоро, — сказал некроскоп, — вся крысиная стая начнет преследовать меня.

— Это мне известно. И твои дальнейшие планы — тоже.

Гарри кивнул.

— Моя мать верно сказала. Это странное место. И зловещее. Я был бы рад любой помощи.

— Я могу что-то сделать? Конечно, отсюда мало чем поможешь.

— Как ни странно, можешь, — ободрил его Гарри. — Это можно было бы сделать хоть сейчас. Но я не хочу этим пользоваться.

— Так когда же? — Джордан опять разволновался.

— Завтра.

— О Боже!

— Нет, только не это, — неожиданно возразил некроскоп. — Клянись кем и чем угодно, но с этим именем будь поосторожнее...

Потом они поговорили обо всем понемножку, вспомнили старые времена. Жаль, веселого в их воспоминаниях было мало. Конечно, результатом гордиться можно, но вспомнить — это был сущий ад.

Они помолчали.

— Гарри, ты ведь знаешь, что Пакстон продолжает за тобой следить, верно?

Именно Джордан первым обратил внимание некроскопа на этого мыслешпиона. Гарри был признателен ему за это. С тех пор прошла неделя, и теперь Гарри сам научился улавливать близость телепата.

Когда он в первый раз столкнулся с этой проблемой, ему тут же пришло в голову воспользоваться даром, который он унаследовал от Гарольда Уэллесли, бывшего главы отдела экстрасенсорики, который оказался двойным агентом и покончил с собой, когда его раскрыли. Наследство Гарольда было, если так можно выразиться, негативного свойства — способность делать свой мозг абсолютно непроницаемым для телепатов. И это, казалось бы, делало его идеальным кандидатом на роль главы британской службы экстрасенсорной безопасности. Но, в конечном счете, так только казалось. Желая хоть как-то искупить вину, он передал свой дар Гарри.

Но талант Уэллесли был вроде обоюдоострого меча: если ты запирал двери, то туда не могли проникнуть не только враги, но и друзья. И потом, когда ты задуваешь свечу в темной комнате, все слепнут. Гарри предпочитал свет — предпочитал знать, что Пакстон здесь и что именно он собирается делать.

Вдобавок такое экранирование мозга требовало затрат энергии, которые как-то нужно пополнять. “Батареи” некроскопа вследствие постоянного эмоционального стресса были изрядно истощены.

Так что в данное время только интуиция Гарри помогала ему быть начеку и справляться с попытками Пакстона проникнуть в его сознание — интуиция и набирающий силу ум твари внутри него, ее растущие таланты. Постепенно они разовьются в своего рода телепатию и другие экстрасенсорные способности. Но совсем не вредно иметь в своем распоряжении мощь телепата такого уровня, как Джордан.

Эти рассуждения, естественно, Джордан тоже слышал.

— Не переживай, Гарри. Что поделаешь, раз так вышло. Все, чем я могу быть тебе полезен, в твоем распоряжении. И сейчас, и потом, когда ты... совершишь свою попытку, — як твоим услугам. Я не передумаю. Ты, конечно, попытаешься защитить себя, но я уверен, что ты ничего не сделаешь во вред нам.

— Нам?

— Людям, Гарри. Не думаю, что ты способен предать людей.

— Мне бы твою уверенность. Но ведь это буду не я, вернее, я буду думать по-другому. Так что...

— Тебе просто нужно следовать намеченному плану. Когда ты почувствуешь, что нуждаешься в моих услугах, или когда обстоятельства заставят тебя скрыться, ты воспользуешься ими.

— Хорошенькое дело, меня гонят из собственного мира, — ворчливо заметил Гарри.

— Лучше это, чем выпустить джина из бутылки.

— Ты выразился предельно откровенно, Тревор.

— А зачем еще нужны друзья?

— Ну а ты, ведь ты тоже своего рода джин в бутылке, скажешь нет? — Это вампирская сторона Гарри давала себя знать, разжигая страсть спорить, подавить собеседника любой ценой. Джордан еще не понял этого, он был настроен добродушно.

— А что, так, наверное, и возникли все эти старинные восточные легенды о джинах! Представь, у кого-то есть власть, он знает заклинания, которые могут вызволить могущественного слугу из праха в кувшине... Что изволишь пожелать, господин?

— Чего желаю? — переспросил Гарри, и голос его был так же мрачен, как и выражение лица. — Иногда я не желаю, а жалею, что родился на свет!

Вот теперь Джордан почувствовал: раздвоение Гарри, странные приливы в крови, размывающие пограничную линию его воли; ужас, который бросал вызов его человеческой сущности и власти над собой; натиск, усиливавшийся час от часу, день ото дня.

— Гарри, ты устал. Может, тебе надо немного расслабиться? Отправляйся спать.

— Ночью? — Некроскоп усмехнулся, но как-то сухо, мрачновато. — Нет, это не для меня, Тревор.

— Ты должен бороться.

— Я борюсь, еще как, — глухо ответил Гарри. — Только этим и занимаюсь.

Джордан умолк, а потом заговорил снова, с дрожью в голосе.

— Слушай, давай... давай отложим пока наш разговор.

Гарри почувствовал его волнение, почувствовал страх мертвеца. “Господи! — взмолился он так, чтобы не услышал Джордан. — Уже и мертвецы боятся меня”.

Он резко вскочил, чуть не опрокинув стул, пошатываясь, подошел к окну, и посмотрел сквозь щель в шторах — через реку, в ночь. И в этот самый момент там, на том берегу реки, кто-то под деревьями зажег спичку, чтобы прикурить. Вспыхнул на секунду огонек, потом его прикрыли ладонью, укрывая от ветра, и только время от времени разгоралось желтоватое свечение — когда курильщик делал затяжку.

— Этот гад следит за мной, — сказал Гарри, обращаясь к самому себе.

Да-да, к себе. Джордан был слишком напуган, чтобы отвечать...

 

Глава 5Восставшие из праха

В полночь Гарри все еще кипел от злости. Он окружил свое сознание экраном Уэллесли и вышел в сад, направляясь к старой калитке, косо висевшей на ржавых петлях. Ночь была его союзником. Гарри стоял, слившись с тенью дерева, совершенно неразличимый в темноте. Он смотрел за реку, где его кошачьи глаза разглядели неподвижную фигуру среди деревьев: блоху, кусавшую его мозг, — Пакстона.

— Пакстон...

Слово сорвалось ядовитым шипением с его губ, оно, словно ядовитые испарения, клубилось в его сознании — или в сознании существа внутри него. Потому что вампир, как и некроскоп, ощущал угрозу и готов был действовать совсем иначе. Если бы ему дали волю.

— Пакстон, — выдохнул он имя в холодный и прозрачный ночной воздух, и дыхание сгустилось дымкой, поплыло вдоль тропинки, обвилось вокруг лодыжек. Темная сущность Вамфири разрасталась и почти овладела им. — Ты слышишь меня, ты, сволочь? — его дыхание поплыло через калитку, вдоль заросшей тропки, сквозь прибрежные заросли куманики, над стеклянной гладью. — Ты не можешь прочесть меня, ты не знаешь, что я здесь...

И тут неожиданно, из ниоткуда пришел голос, скорее ужасное бульканье (это был голос Фаэтора Ференци):

— Не прячься! Он тут, рядом. Вымани его! Он хочет пролезть в твой мозг? Сделай это с ним сам! Он думает, ты испугаешься, а ты будь смелее. И, когда он откроет свою мерзкую пасть, проникни в него: внутри он мягче!

Голос из ночных кошмаров. Но Гарри сам извлек его из глубин памяти: снаружи никто не мог проникнуть сквозь экран Уэллесли. Да и Фаэтора не было здесь, он ушел в те края, куда нет доступа никому, покинул этот мир безвозвратно.

Слова Фаэтора, отца вампиров, которые всплыли в сознании Гарри, относились к его врагу и кровному родственнику, Яношу. “Но почему бы, подумал Гарри, — не применить их к данной ситуации?” А может, это рассуждал не Гарри, а тварь внутри него?

Пакстон шпионит за ним, чтобы доказать, что Гарри вампир. И коль скоро это правда, похоже, тут ничего не поделаешь. Так что же, просто сидеть и ждать, что произойдет, когда эта блоха отправит свой донос? Ему хотелось как-то сравнять счет, чтобы шпиону было над чем поразмыслить.

Не то чтобы Гарри не терпелось расчесать место, которое зудит, нет, это разоблачило бы Гарри, тогда в него вцепится куда больше блох и их укусы могут оказаться смертельными. И потом, это было бы убийством.

Мысль об убийстве ассоциировалась с кровью; а этого нельзя было себе позволять. Он сделал шаг назад, от калитки в ветхой каменной ограде, в глубь сада, создал дверь Мёбиуса... и оказался на сельской дороге, что шла за рекой вдоль берега. Вокруг не было ни души; по небу бежали тучи; река блестела сквозь деревья, росшие на обочине, как свинцовая лента, которую кто-то обронил в темноте.

Машина Пакстона стояла на обочине, под нависшими ветвями. Новая дорогая модель сверкала лаком в темноте; двери заперты, стекла подняты. Она была слегка развернута вниз по склону холма, в сторону поворота с ограждением, где дорога вливалась в главную магистраль, ведущую в Боннириг.

Гарри обошел машину и скрылся среди деревьев. Туман вился следом; нет, вернее, он сам источал и сгущал вокруг себя туманную дымку. Она вскипала под его подошвами, клубилась над его плащом как своего рода испарение, морозным дыханием вырывалась изо рта. Гарри продвигался плавно и бесшумно, ноги безошибочно находили мягкую землю, избегая предательских хрупких сучков. Он ощущал, как его жилец управляет послушными мышцами, набирая силу и завоевывая новые позиции.

Для твари это прекрасный повод испытать свою власть, взять его под контроль, заставить сделать то, после чего возврата уже не будет.

До сих пор Гарри более или менее сдерживал в себе лихорадку. Да, вспышки гнева были яростней, чем раньше, приступы депрессии — глубже, а кратковременные вспышки радости — острее, но он не чувствовал над собой по-настоящему неотвязной власти страстей, ничего такого, с чем он не мог бы справиться. Теперь же дело обстояло совсем иначе. Пакстон стал для него средоточием всех напастей, точкой, в которой сфокусировалось всё, вызывавшее неприязнь — отвратительный нарост, обезобразивший лик мироздания.

Без хирургического вмешательства тут не обойтись.

Туман стлался перед Гарри. Он наплывал от реки, выползал из-под поваленных деревьев, там, где они касались сырой земли, льнул язычками к ногам Пакстона. Телепат сидел на каком-то пеньке у самой воды, не отводя пристального взгляда от темной махины дома на том берегу, со светящимся окном на втором этаже. Гарри специально не погасил свет.

Некроскоп не видел лица Пакстона; тот озадаченно хмурился, вдруг перестав ощущать ауру своей добычи:

Гарри, по его представлению, должен быть все еще в доме, но контакта почему-то не было, и никакая ментальная концентрация не помогала. Не было даже обычного ощущения присутствия Гарри.

Конечно, это еще ни о чем не говорило. Пакстон прекрасно знал о разнообразных талантах Гарри: некроскоп мог быть сейчас где угодно. С другой стороны, это могло говорить о многом; далеко не всякому глухой полночью понадобилось бы внезапно исчезнуть туда, где его никто не достанет, даже телепат. Киф способен на любую затею.

Пакстон вздрогнул, как будто гусь прошел по его могиле. Это, конечно, всего-навсего поговорка, но разве что-то не коснулось сейчас его сознания? Словно нечто перемахнуло через недвижную гладь воды и притаилось за его спиной, в туманных испарениях, поднимавшихся от сырой земли. Туман? Откуда он взялся, черт побери, этот туман?

Телепат встал с пенька, поглядел по сторонам и начал поворачиваться назад. Гарри, стоявший в пяти шагах от него, неслышно отступил в темноту. Пакстон медленно сделал полный оборот — вот снова перед ним река и дом на дальнем берегу; он опять вздрогнул и нерешительно пожал плечами, сунул руку в карман плаща, достал фляжку, обтянутую кожей, и опрокинул себе в рот.

Гарри смотрел, как телепат пьет, и чувствовал, что в нем поднимается что-то темное. Что-то гораздо большее, чем он сам. Он скользнул вперед и встал прямо за спиной ни о чем не подозревающего телепата. Забавно будет, если он сейчас внезапно уберет щит Уэллесли и обрушит поток своих мыслей на затылок Пакстона! Может, тот с перепугу свалится в реку!

Хотя нет, Пакстон скорее всего опять повернется, медленно-медленно, и увидит Гарри, который стоит и глядит прямо на него, в него, в его трясущуюся от страха душу, И вот тут, если он закричит...

Темная, чужая, раздувшаяся от ненависти тварь завладела руками Гарри, и они протянулись к Пакстону. Не только руки: и сердце, и глаза — все сейчас принадлежало твари. Он чувствовал, как вампир раздвигает его губы в усмешке. Это так легко — втащить Пакстона в пространство Мёбиуса и там с ним разобраться. И никаких следов.

Всего лишь сомкнуть руки, и он свернет телепату шею как цыпленку. А-а-а-х!

Тварь завыла в экстазе, предвкушая то, что должно произойти, что должно быть сделано его руками. Гарри содрогнулся от этой волны, затопившей его, звенящего вопля, сотрясавшего эхом все его существо: Вамфири! Вамфи...

Пакстон задрал рукав и глянул на часы.

Вот и все. Этот жест был таким земным, таким естественным, что чары чуждого сознания разрушились. Такое же чувство должен испытывать подросток, когда он, запершись в ванной, вот-вот готов достигнуть блаженства, и тут в дверь стучит его дядюшка.

Он отступил назад, вызвал дверь Мёбиуса и буквально кувырком влетел в нее. И тут шпион (к счастью, слишком поздно) опять повернулся, что-то ощутив.

Но ничего не увидел, кроме клубящегося тумана.

Мокрый от пота, некроскоп сидел на заднем сиденье машины Пакстона. Гарри бил озноб, волнами накатывала дурнота, пока наконец его не вырвало прямо на пол. Глядя на собственную блевотину, он почувствовал нарастающий гнев. На самого себя.

Гарри собирался только проучить экстрасенса, но едва не убил его. Это говорило о многом. Он думал, что контролирует тварь внутри себя, ведь она пока еще... кто? Младенец? Ребенок? А когда она вырастет, на что он может надеяться?

Пакстон все еще сидит там, на берегу, со своими мыслями, сигаретами и виски. Скорее всего, он будет там и завтра, и послезавтра тоже. Пока Гарри не допустит ошибку. Если уже не допустил.

— Хрен тебе в зад! — в сердцах выругался Гарри.

Он усмехнулся. Да уж, проклятый ублюдок, это бы тебя устроило больше, чем смерть.

Гарри перебрался на переднее сиденье и снял машину с тормозов. Он почувствовал, как медленно повернулись колеса и она тихо заскользила вперед. Потом вывернул руль, направляя машину на дорогу, и позволил ей катиться под уклон, набирая потихоньку скорость. Гарри покачал педаль газа, выдвинул заслонку, снова покачал газ. Через четверть мили он снова врубил газ и разогнался до двадцати пяти — тридцати миль в час. Быстро надвигался поворот с покрытой травой обочиной и защитным ограждением в виде каменной стенки. Гарри повернул руль, вызвал дверь Мёбиуса и скользнул в нее.

Через две секунды машина Пакстона съехала на обочину, врезалась в стенку и взорвалась, словно бомба!

Как раз в этот момент телепат повернул голову и уставился на то место, где должна была стоять его машина — тут раздался взрыв, и он увидел на дороге огненный шар, поднимающийся в ночи.

— Что... — вскрикнул он. — Что это?

Гарри в этот момент был уже дома и набирал по телефону номер 999. Ночной диспетчер в Боннириге соединил его с полицейским участком.

— Полиция. Чем можем помочь? — услышал он ленивый голос с сильным акцентом.

— Тут только что загорелась машина на подъездной дороге к старой усадьбе на окраине Боннирига, — сказал Гарри задыхающимся голосом и начал подробно описывать, где случилась авария. — Да, там еще какой-то человек, он пил из фляжки.

— Назовите себя, пожалуйста. — Голос звучал теперь официально, чувствовалось, что дежурный встревожен сообщением.

— Я тороплюсь, надо посмотреть, нет ли пострадавших. — Он положил трубку.

Из окна спальни наверху некроскоп смотрел, как разгорается пламя. Через десять минут подъехала пожарная машина из Боннирига в сопровождении полиции. Послышался вой сирен, синие и оранжевые мигалки роились вокруг горевшего автомобиля. Но вот огонь угас, сирены умолкли. Немного погодя полицейская машина уехала. Она увезла с собой пассажира. Гарри порадовался бы, видя, как задержанный — это был Пакстон — яростно доказывает свою невиновность, дыша парами чистейшего виски на полицейских офицеров, застывших в напряженном молчании. Но он не мог этому радоваться, он уже спал. Пошел ли ему на пользу этот сон, не имело значения. Совет Тревора Джордана — отправляться спать — был не так уж плох.

* * *

Утром солнце, вставшее над рекой, начало поджаривать Гарри, лежавшего в постели. Его лучи перемахнули через реку, ворвались в окно и прожгли дорожку на левой дергающейся руке Гарри: ему снилось, что она сгорает в одной из печей Хэмиша. Проснувшись, он увидел, что комната залита желтым светом солнца, проникшим сквозь щель в плохо задернутых шторах.

На завтрак он выпил только чашку кофе и тут же спустился в прохладу подвала.

Он обещал Тревору Джордану, что это будет сегодня. Урны с прахом Джордана и Пенни уже стояли наготове, тут же были необходимые химикалии из замка Ференци.

— Тревор, — сказал он, отмеривая и смешивая порошки. — Я отправился за Пакстоном прошлой ночью. Не то чтобы всерьез, но почти. Я как следует припугнул его, так что он пока не должен нам докучать. Пока я его не ощущаю, но ведь сейчас утро и солнце, может, поэтому. Не может ли он быть где-нибудь поблизости?

— Газетный киоск в Боннириге только что открылся, и молочник начал развозить молоко, — ответил Джордан. — Большинство нормальных людей занято завтраком. Пакстона нигде не видно. Обычное утро...

— Ну, не такое уж обычное, — возразил Гарри. — Тем более для тебя.

— Я стараюсь особо не надеяться, — проговорил Джордан, голос его слегка дрожал. — Я с трудом удерживаюсь от того, чтобы молиться, убеждаю себя, что это сон. Мы ведь иногда замыкаем сознание и спим. Ты знал об этом?

Некроскоп кивнул. Он закончил с порошками и взял в руки урну с прахом Джордана.

— Я тоже побывал в бестелесном состоянии. Я помню дьявольскую усталость. Умственное истощение куда тяжелее физического.

Какое-то время, пока он бережно ссыпал пепел Джордана, оба молчали. Потом послышался голос мертвеца:

— Гарри, мне так страшно, что я даже говорить не могу!

— Страшно? — автоматически повторил Гарри. Он разбил молотком урну и разложил осколки внутренней стороной вверх вокруг кучки останков, смешанных с химикалиями, так что налипшие на них остатки праха тоже будут участвовать в реакции, когда он произнесет заклинание.

— Еще как страшно! Если бы у меня были зубы, я стучал бы ими от страха, это точно!

Все было готово.

— Тревор, ты понимаешь, что если у нас не получится... В общем...

— Понимаю, что ты имеешь в виду. Да, я все знаю.

— Ладно. — Гарри кивнул и облизнул пересохшие губы. — Тогда начнем.

Слова заклинания слетели с его уст легко, словно он говорил на родном языке, но с каким-то странным гулким отзвуком, выдававшим их нелюдскую суть. Он гордился тем, что делал. Да, странное искусство, но он и сам был странным созданием.

— Уааах!

Заключительное восклицание заклинания не было в полном смысле магическим; секундой позже в ответ раздался ужасный, агонизирующий вопль!

Некроскоп невольно отпрянул, пурпурный дым заполнил подвал; в глазах защипало. Клубы дыма сталкивались, образуя грибовидную форму, вращались, бурлили, выплескивались из лежавшей на полу массы. Это и впрямь походило на освобождение джина: огромная масса из такого маленького объема. И вот выделилась обнаженная фигура Тревора Джордана, который шатался и кричал от боли нового рождения. Некроскоп был наготове, если в случае неудачи придется это существо уничтожить.

Сперва Гарри не мог ничего толком разглядеть сквозь едкую пелену, потом различил на мгновение дикий взгляд, корчащиеся губы, часть головы в просвете клубящегося дыма. Или только часть головы и возникла?

Руки Джордана тянулись к Гарри, пальцы дрожали. Ноги не держали его, и он упал на одно колено. Гарри охватил невыразимый ужас, пересохшими губами он готов был произнести заклинание разрушения. Но... дым рассеялся. Перед ним стоял на коленях Тревор Джордан, без всяких изъянов!

Гарри рухнул рядом с ним и обнял его. Оба разревелись как дети.

* * *

А потом настал черед Пенни. Ей тоже казалось, что все это сон, она не могла поверить в то, что сказал ей некроскоп. И вот этот сон стал явью. Пенни с плачем упала на руки Гарри. Он отнес ее из подвала в свою спальню, укрыл одеялом и сказал, что она должна попытаться заснуть. Но из этого ничего не вышло: по дому носился одержимый Тревор, бегал взад и вперед, смеялся, рыдал, хлопал дверьми, останавливался, ощупывал себя, трогал Пенни, Гарри — хохотал. Хохотал как одержимый, как ненормальный — ведь он был живой.

Пенни не отставала от него — она наконец осознала, что с ней произошло. Час — другой в доме царил полный бедлам. Лечь в постель? Но нет! Она надела пижаму Гарри, его рубашку и... принялась танцевать! Она делала пируэты, вальсировала, скакала; Гарри лишь порадовался, что у него нет соседей.

Наконец они утомились, причем некроскоп устал не меньше их.

* * *

Гарри сварил кофе. Большой кофейник. Они умирали от жажды и голода — оккупировали кухню и ели, ели... И снова Джордан вскакивал, стискивал в объятиях Гарри, так что тот боялся за свои ребра, мчался в сад — почувствовать кожей солнечное тепло, — потом обратно. А Пенни вдруг разражалась потоком слез и принималась его целовать. Это было ему приятно, но несколько беспокоило.

Ближе к вечеру Гарри сказал:

— Пенни, я думаю, что ты можешь отправляться домой.

Он научил ее, как отвечать на вопросы, которые ей будут задавать: тело, которое нашла полиция, принадлежало другой девушке, очень похожей на нее; сама же она какое-то время страдала от амнезии или чего-то в этом роде и не помнит, где была до того, как очутилась на родной улице в родном городе в Северном Йоркшире. Вот и все.

Ничего сложного. И никакого намека на существование Гарри Кифа, некроскопа.

Гарри узнал ее размеры, перенесся с помощью двери Мёбиуса в Эдинбург и купил ей одежду. Пенни оделась. Но он забыл купить туфли. Неважно! Она пойдет босиком! Она бы и голая пошла!

Гарри доставил ее почти до самого дома — прервав прыжок для последнего напутствия на торфяниках, покрытых холмами.

Она никак не могла поверить в реальность этого мгновенного переноса из одного места в другое.

— Пенни, все будет хорошо, — успокаивал Гарри. — В конце концов ты сама поверишь в историю, что мы сочинили. Так будет лучше всем, если ты поверишь в нее. А главное, лучше для меня.

— Но... я тебя еще увижу?

Она только теперь осознала, что обрела — и должна потерять. Она впервые задала себе вопрос: стоит ли того сделка?

Гарри покачал головой.

— В твоей жизни будут постоянно появляться и исчезать разные люди. Пенни. Так уж оно повелось.

— И после смерти?

— Ты обещала мне забыть об этом. Мы же договорились, что этого не было!

А затем — последний прыжок, на перекресток улицы, которую она знала всю жизнь.

— Прощай, Пенни.

Она обернулась...

Когда-то, совсем маленькой, она смотрела фильм о приключениях Одинокого Рейнджера. Кто он, этот человек-невидимка, что появился в ее жизни?

* * *

А дома, неподалеку от Боннирига, Гарри ждал Джордан. Тревор немного успокоился, но трепет и изумление, написанные у него на лице, делали его похожим на свеженького красавчика, только что вернувшегося с каникул, во время которых он купался исключительно в лучах солнца и в горных ручьях.

— Гарри, я готов сделать все, что пожелаешь. Только скажи.

— Нет, пока ничего не надо. Только не блокируй, пожалуйста, сознание. Я хочу забраться в него и кое-чему поучиться.

— Как Янош?

Гарри покачал головой.

— Что ты, Тревор! Я не для того вернул тебя, чтобы причинять тебе вред, не для того, чтобы использовать в своих целях, а ради тебя самого. Если тебе неприятна идея впустить меня в свой разум, так и скажи. Это должно быть добровольно.

Джордан поглядел на него.

— Ты не просто спас меня, ты вернул мне жизнь. Все, что пожелаешь, Гарри!

Некроскоп направил в сознание Джордана мысли растущего Вамфира, и тот впустил его. Гарри нашел, что искал. Это было так похоже на мертворечь, что он сразу узнал. Принцип был несложен. И хотя в результате образовывалась ментальная энергия, управление ею было чисто физическим. Феномен был заложен в человеческую психику самой природой, просто люди — большая их часть — не научились этим управлять. Однояйцевые близнецы часто могут читать мысли друг друга. Но обнаружить механизм еще не значит овладеть им, заставить работать.

Гарри покинул сознание Джордана и сказал:

— Теперь ты.

Для Джордана это не составляло труда. Он ведь уже был телепатом. Он заглянул в сознание Гарри и увидел там выключатель, нарисованный для него Гарри. Оставалось только повернуть его. Потом Гарри мог по желанию повернуть его обратно.

— Попробуй, — закончив, предложил Джордан.

Гарри нарисовал в своем сознании Зек Фёнер, могущественную телепатку, и потянулся к ее разуму, используя свой новый талант.

Он плыл — нет, это она плыла — по теплым голубым волнам Средиземного моря вблизи Закинтоса, где она и ее муж, Джаз Симмонс жили и занимались ловлей рыбы с подводным ружьем. Она нырнула на глубину двадцать футов и прицелилась в великолепную розовую барбульку, которая глядела на нее, шевеля плавниками у самого дна.

— Проверка... проверка... проверка, — сказал Гарри со свойственным ему чувством юмора.

От неожиданности Зек выронила загубник дыхательной трубки — соленая вода попала в горло; зацепила спусковой крючок — гарпун пролетел мимо; уронила ружье и, отчаянно колотя руками и ногами, поднялась на поверхность. Кашляя и отплевываясь, она дико озиралась вокруг, пока не сообразила, что слова могли звучать только в ее мозгу. И этот голос нельзя было спутать ни с каким другим.

Наконец, она отдышалась и пришла в себя.

— Г-Гарри?

Сидя у себя дома, в Боннириге, за полторы тысячи миль от нее, он ответил:

— Единственный и неповторимый.

— Гарри, ты... ты... телепат? — Она была в полном замешательстве.

— Я не хотел пугать тебя, Зек. Я просто хотел проверить, хорошо ли у меня получается.

— Да уж куда лучше! Я чуть не утонула!

Утонуть? Такая пловчиха, как Зек? Кто угодно, только не она. Но вдруг мысли Зек отдалились от него. Некроскоп понял, что она ощутила то, другое существо в нем. Она попыталась вытолкнуть его из своих мыслей, но Гарри пробился сквозь ее заслон и замешательство:

— Зек, успокойся. Я знаю о твоих подозрениях. Я тут подумал, что тебе следует знать о моем решении. Я не допущу никакого вреда, потому что скоро удалюсь. Мне только нужно кое-что доделать здесь. Это недолго, а потом я отправлюсь в путь.

— Снова туда? — Она прочла это в его мыслях.

— Сначала да. А потом, возможно, в другие места. Ты-то лучше всех понимаешь, что мне здесь невозможно оставаться.

— Гарри, — торопливо сказала она, — ты ведь знаешь, что я против тебя не пойду.

— Конечно, Зек.

Она замолчала, и у Гарри вдруг родилась идея.

— Зек, ты не можешь ненадолго выбраться на берег? Тут кое-кто хочет с тобой перемолвиться словечком, но тебе лучше иметь под ногами твердую почву: ты не поверишь, когда узнаешь, кто это и что он тебе хочет сказать. Боюсь, как бы ты и впрямь не утонула.

Гарри был прав, она не поверила. Понадобилось какое-то время, чтобы принять эту новость.

* * *

На следующий день, когда Джордан немного свыкся со своим состоянием, и сияние его глаз поубавилось, он спросил:

— Как быть дальше, Гарри? Может, мне просто отправиться домой?

— Боюсь, что я сделал ошибку, — ответил ему некроскоп. — Дарси Кларк знает, что я взял урну с прахом этой девушки. Он может меня вычислить. И поймет, что я обзавелся парой новых талантов. А если еще и ты объявишься, это будет еще одно подтверждение, и какое! Вообще, у меня такое ощущение, что все вот-вот взорвется. Так что видишь, Тревор, ты можешь уйти когда захочешь, но было бы лучше, если бы ты немного потерпел.

— Сколько?

Гарри пожал плечами.

— Пока я кое-что не закончу. Думаю, не больше четырех-пяти дней.

— Хорошо, Гарри, — кивнул Джордан. — Это недолго. Если нужно, я могу подождать хоть четыре-пять недель!

— И чем ты потом займешься? Вернешься в отдел?

— Там было неплохо. Платили прилично. И мы делали кое-что полезное.

— Лучше подождать с этим, пока я не уйду. Ты ведь понимаешь, что они сразу явятся за мной.

— После всего что ты сделал для нас? И для всех?

Гарри опять пожал плечами.

— Когда старый верный пес бросается на твоего ребенка, его приходится пристрелить. И то, что он долго и верно служил, ничего не меняет. Даже если бы ты точно знал, что он только собирается броситься на ребенка, ты тоже убил бы его, верно? А уж потом пожалел бы старину и погрустил о нем. Черт побери, если бы ты узнал, что у твоего пса бешенство, ты бы прикончил его не задумываясь. И ради него самого, и ради остальных!

Джордан не стал уходить от ответа.

— Тебя это в самом деле беспокоит? Давай честно, Гарри: ты же знаешь, не так просто будет тебя достать. Сколько хлопот доставил Янош Ференци, а ведь ему далеко до тебя, особенно теперешнего!

— Поэтому я и должен уйти. Если я этого не сделаю, мне придется защищаться, а значит, мой вампир будет развиваться быстрее. И тогда я уже не вырвусь. Стоило ли бороться с ними со всеми — Драгошани, Тибором, Яношем, Фаэтором, Юлианом Бодеску, — чтобы в конце концов стать таким же?

— Тогда... может быть, мне попытаться? Я могу хоть сейчас.

— Ты о чем?

— Я могу помогать следить за ними. Они приставили к тебе Пакстона, но о моей слежке и знать не будут. Им ведь неизвестно, что я жив, наоборот, они уверены, что я мертв.

Гарри заинтересовался.

— Продолжай.

— Наблюдать нужно за Дарси, но не на службе, а когда он дома. Я знаю, где он живет, знаю, о чем он думает. Он довольно много будет размышлять о тебе: и потому, что ты — это проблема, и потому, что он неплохой парень и беспокоится о тебе. Так что, как только все начнется, я немедленно предупрежу тебя.

— Ты готов на это?

Гарри был уверен в ответе.

— После того, что ты сделал для меня?

Гарри задумчиво кивнул.

— Неплохая идея, — сказал он наконец. — Ладно, отправляйся после полуночи. Я отвезу тебя в Эдинбург, а дальше действуй в одиночку.

Так они и сделали. И некроскоп тоже остался в одиночестве. Но ненадолго.

* * *

На следующее утро Пакстон вернулся. Сначала Гарри обозлился, но потом решил, что пора поменяться ролями: он сам проникнет в разум Пакстона. Эта мысль его порадовала. Но прежде ему надо повидаться с матерью, узнать, нет ли у нее чего-нибудь новенького.

Небо было облачным, Гарри стоял на берегу, подняв воротник плаща, тщетно пытаясь защититься от мелкой всепроникающей мороси.

— Мама? Ну, как твои успехи?

— Гарри? Это ты, сынок? — Ее голос был так слаб и далек, что сначала некроскоп решил, что это просто гул, шепот мертвецов, переговаривающихся в своих могилах.

— Да, это я, мама. Тебя почти не слышно.

— Знаю, сынок, — донесся тихий голос издалека. — Мне тоже осталось недолго. Все увядает, все... Ты что-то хотел, Гарри?

Ее силы были явно на исходе.

— Мама! — Он всегда был терпелив с ней. — Ты ведь помнишь, мне сейчас сложно общаться с мертвыми, ты хотела помочь мне — узнать насчет этих несчастных девушек, которых убили. Ты говорила, что тебе нужно несколько дней. Вот я и пришел. Мне по-прежнему нужно это знать, мама.

— Убитых девушек? — пяло повторила она. Но потом как бы сосредоточилась, мертворечь зазвучала четче. — Да, конечно, убитые бедняжки. Эти невинные. Но знаешь... не все они были невинными, Гарри.

— Я считал иначе. Что ты имеешь в виду, мама?

— Большинство из них не хочет разговаривать со мной. Похоже, их предупредили о тебе. Когда дело доходит до вампиров, мертвые теряют терпимость. Та, которая не отказывается говорить со мной, — похоже, первая из жертв этого убийцы. Но она уж никак не невинна. Она была проституткой, Гарри, у нее грязный рот и грязный ум. Но она разговаривала со мной и сказала, что готова поговорить с тобой. Даже более того.

— То есть?

— Представь, она сказала, что это будет для нее приятным разнообразием — просто поговорить с мужчиной! — Мама поцокала языком. — И такая молоденькая, такая молоденькая.

— Мама, — сказал Гарри, — я поговорю с ней, скоро. Но ты удаляешься, мама, тебя почти не слышно. Я боюсь, что так и не успею тебе сказать, что ты самая лучшая изо всех мам, какие только бывают, и...

— А ты был самым лучшим сыном, — оборвала она. — Но послушай, сынок, не плачь обо мне, я обещаю, что не буду плакать о тебе. Я прожила долгую жизнь, сынок, и, несмотря на жестокую смерть, я не была несчастна в могиле. Это ты подарил мне счастье здесь, Гарри. И многим другим мертвецам. Так что если они теперь не доверяют тебе... что ж, теряют от этого они.

Он послал матери поцелуй.

— Я очень скучал, когда тебя отняли у меня, но ты, конечно, скучала еще больше. Я надеюсь, мама, что и после смерти что-то есть и ты будешь там.

— Гарри, мне надо сказать тебе еще кое-что. — Она говорила все тише, так что он напрягал все силы, чтобы контакт не прервался. — Насчет Августа Фердинанда.

— Августа Фер... насчет Мёбиуса? — Гарри вспомнил свою последнюю беседу с великим математиком. — Ох! — Он прикусил губу. — Я, наверное, обидел его, мама, по неосторожности. Я тогда был не совсем в себе.

— Он так и сказал, сынок. И он не хочет больше с тобой разговаривать.

— Да... — кивнул Гарри, чувствуя себя идиотом. Мёбиус был одним из его ближайших друзей. — Понимаю.

— Нет, Гарри, ты не понимаешь, — возразила мать. — Он не будет с тобой разговаривать, потому что его там не будет. То есть здесь. Ему тоже надо отправиться куда-то дальше, так он думает. Знаешь, он наговорил уйму непонятных вещей... Погоди, сейчас вспомню: пространство и время, пространственно-временной континуум, конические световые вселенные. Да, все эти штуки. И еще он сказал, что твои доказательства оставили без ответа один большой вопрос.

— В самом деле?

— Да. Вопрос о самом простран... биуса. Он сказал, что... хоже, нашел ...вет. Он говорил... был... разум...

Ее речь пропадала... пропадала... Гарри знал, что она уходит навсегда.

— Мама? — Он разволновался. — Разум? Мама, ты говоришь, разум?

Она хотела ответить, но не могла. То, что донеслось в ответ, было слабее самого слабого, угасающего шепота.

— Г-а-а-а-р-ри... Г-а-а-а-р-р-и...

И наступила тишина.

* * *

Пакстон прочел все папки с документами о нскроскопе и знал о нем очень много. Большая часть этих сведений показалась бы невероятной неискушенным людям, но Пакстон, естественно, к их числу не относился. Он размышлял, наблюдая с дальнего берега реки за некроскопом при помощи бинокля: “Этот чокнутый разговаривает со своей матерью, которую похоронили четверть века назад и которую давно съели черви! Боже! А еще телепатов считают чудными!”

Гарри “слышал” его и знал, что Пакстон подслушивает его разговор с матерью — по крайней мере, то, что говорил некроскоп. Его вдруг охватила ярость, холодная ярость. И вновь слова Фаэтора всплыли у него в памяти: “Он хочет войти в твой мозг. Сделай то же самое ты!”

Пакстон увидел, как некроскоп скрылся за кустом, и ждал, когда он появится с другой стороны. Но не дождался. “Решил отлить?” — удивился телепат.

— Вообще-то нет, — промолвил Гарри, возникнув у него за спиной. — Но когда я этим занимаюсь, то не рассчитываю, что за мной подглядывают.

“К-как это?” Мыслешпион повернулся, споткнувшись, и пошатнулся, чуть не свалившись с обрыва. Гарри метнулся вперед и удержал его за отвороты пиджака. Потом поставил на ноги и невесело усмехнулся. Он осмотрел Пакстона сверху донизу: маленький, тощий, какой-то усохший человечек лет под тридцать, с лицом и глазами, как у хорька. Должно быть, матушка-природа пожалела его и в качестве компенсации наградила даром телепатии.

— Пакстон, — вкрадчиво сказал Гарри, обдавая его горячим дыханием, как из кузнечных мехов, — ты мерзкая блоха, что кусает чужие мозги. Уверен, что когда твой отец тебя делал, лучшая часть стекла по ноге твоей маменьки на пол борделя. Ты, мерзкий ублюдок, залез в мои владения, ты путаешься под ногами, мне хочется чесаться. Я имею полное право сделать сейчас с тобой, что захочу. Есть возражения?

Пакстон разевал рот, как рыба, которую вынули из воды, потом, отдышавшись, забормотал:

— Я... я делаю, что мне поручено, вот и все.

Он старался освободиться от хватки Гарри, но тот удерживал его на расстоянии вытянутой руки без особых усилий.

— Делаешь, что поручено... — повторил он. — Кем поручено, подонок?

— Это тебя не каса... — попытался ответить Пакстон.

Гарри встряхнул телепата и уставился на него, и тот вдруг увидел красные отсветы на исхудалых щеках из-под темных линз, закрывавших глаза некроскопа. Жуткий красный свет из его глаз!

— Отдел? — Гарри почти рычал.

— Да... нет! — выпалил Пакстон. Он трясся, как студень, и мечтал убраться подальше. Он готов был сказать что угодно, первое, что придет в голову. Гарри понимал это, видел по бледному лицу и трясущимся губам. Но если губы могут солгать, разум говорит правду. Гарри проник в его сознание, пролистал все и убрался с отвращением, как из выгребной ямы. От Пакстона пахло страхом, но еще сильнее несло дерьмом.

Он подумал, что, к счастью, таких, как Пакстон, немного. Иначе некроскоп объявил бы войну всей человеческой расе, и немедленно!

Пакстон понял, что некроскоп проник в его разум, он ощущал это, как будто кусочки льда застряли в его мозгу. Он снова стал похож на задыхающуюся рыбу.

— Ну что, теперь ты знаешь точно, — сказал Гарри. — Иди и расскажи все министру; скажи, что сбылись его худшие ночные кошмары, Пакстон. Доложи ему и убирайся. Исчезни и не появляйся. Я знаю, до тебя не доходят советы, но лучше послушайся и уноси ноги. Больше я не стану тебя предупреждать.

И пока телепат размышлял над этим, Гарри оттолкнул его так, что он полетел в воду. Только тогда некроскоп заметил на пеньке раскрытый чемоданчик. Несколько помятых почтовых конвертов и один большой, из плотной манильской бумаги, притягивали взгляд Гарри, подобно магниту. На них значилось: “Гарри Кифу, Ривер-сайд-драйв, 3” и т.д., и т.д.

Он еще раз глянул на барахтающегося в реке телепата — тот булькал в холодной воде на безопасном расстоянии от Гарри.

К счастью для Пакстона, он умел плавать, потому что некроскопу было наплевать, утонет шпион или нет.

 

Глава 6Тревога!

Гарри быстро пролистал папки по делу серийного убийцы, нашел, как зовут молоденькую проститутку, откуда она родом и где похоронена, и тут же отправился на маленькое кладбище на северной окраине Ньюкасла. Все это некроскоп проделал столь стремительно, что, когда он уже устроился под тенью дерева, росшего рядом с простым каменным надгробьем Памелы Троттер, Пакстон, тяжело дыша, еще стоял в мокрой одежде на берегу реки в сотне миль от него.

— Памела, — сказал некроскоп. — Я Гарри Киф. По-моему, ты слышала обо мне от моей матери.

— Не только от нее, — ответила та. — Я ждала твоего прихода Гарри, и меня уже предупредили насчет тебя.

Гарри грустно кивнул.

— Да, моя репутация в последнее время пострадала.

— Моя еще больше, — хихикнула девушка. — Причем как минимум шесть лет назад, — мне тогда было четырнадцать, — когда один добрый дяденька показал мне свою розовую брызгалку и научил, куда ее вставлять. Да нет, я, конечно, сама его соблазнила, я видела, как она выпирает, когда я была поблизости. Не будь его, подвернулся бы кто-нибудь еще, такая уж я уродилась. Мы с ним играли в эти игры, пока нас не застукала его мадам, ревнивая старая карга! Когда она зашла, я вовсю прыгала на нем. Он отпихнул меня, но было уже поздно, все вылилось на ковер. Ей повезло, вряд ли она видела его в таком состоянии, с ней-то он был на это не способен! Да и с ним, пожалуй, до меня ни разу такого не было. Обожаю этим заниматься. Хорошо, когда человеку нравится его работа.

Гарри слушал молча, он был обескуражен и не знал, что ей сказать.

— Разве твоя мама не объяснила тебе, что я была шлюхой, потаскушкой, короче — проституткой?

В ее словах не было никакой горечи или грусти, и это понравилось Гарри.

— В общем, объяснила, — в конце концов сознался он. — Но что из того? Вас таких много там, под землей.

Она засмеялась, и Гарри проникся к ней еще большей симпатией.

— Древнейшая профессия, — согласилась она.

— Но как-то раз ночью, недель восемь назад, ты достукалась, верно? — Гарри чувствовал, что уже можно переходить к делу.

С нее тут же слетело напускное безразличие.

— Нет, совсем не потому. Я его не подцепила. Ему не это было нужно.

— Ну, я только так подумал, — тут же ответил Гарри. — Я ведь не знаю, как все произошло, и совсем не жажду заставить тебя вспоминать этот ужас. Но как же я его найду, если никто ничего не расскажет?

— Хотела бы я увидеть, как он получит свое, Гарри, — призналась она. — Я постараюсь тебе помочь. Надеюсь, что могу вспомнить достаточно.

— Заранее никогда не знаешь.

— С чего мне начать?

— Покажи мне, какая ты была, какой ты себя представляешь.

Некроскоп знал, что мертвые хорошо помнят, как они выглядели в жизни, и хотел понять, было ли что-то общее во внешности Памелы и Пенни. Короче говоря, не предпочитает ли убийца девушек определенного типа.

У нее в сознании он тут же увидел образ высокой темноглазой длинноногой брюнетки в мини-юбке, обтягивающей аппетитный зад, полные груди под шелковой голубой блузкой ничто не сковывало. Но в этой картинке, в том, какой она себя видела, не было ничего характерного, никаких примет ее ума или личности, только чувственность и откровенная сексуальность. И это не совпадало с его первым впечатлением.

— Ну? Какая я была?

— Ты была что надо, — кивнул он. — Но я думаю, что ты себя дешево продавала.

— Да, частенько, — согласилась девушка, но на этот раз не хихикнула.

Помолчав немного, она вздохнула. Сколько подобных вздохов довелось слышать Гарри! Да, то, что было утрачено, этого не вернуть... Но тут она снова развеселилась: — Надо же, первый раз разговариваю с мужчиной и меня не волнует, что у него в штанах: хоть спереди, хоть сзади.

— Ты этим занималась только из-за денег?

— Почему же, из-за удовольствия тоже. Я ведь объяснила тебе, что была нимфоманкой. Ну, что еще ты хочешь знать?

Гарри почувствовал себя неловко. Ответ был явно отрепетирован — видно, этот дурацкий вопрос ей часто задавали клиенты.

— Я сую свой нос куда не надо, извини.

— Все нормально, — ответила она. — Мужчины всегда интересуются, о чем думает профи. — Внезапно ее голос стал жестким. — Все мужчины, только не тот. Он не нуждался в расспросах, потому что сам мог все узнать. Потом, когда убьет.

Теперь некроскоп не сомневался, что она захочет все рассказать.

— Как все было? — спросил он.

И она рассказала.

* * *

Это случилось в пятницу вечером. Я пошла на танцы. Я была вольный стрелок, сама решала, куда пойти и что делать. Мне не нужен был сводник, который отнимает то, что я заработала, и приводит своих дружков — попользоваться задаром.

Я жила за городом, в нескольких милях. После полуночи такси стоит дорого, так что Золушке нужна была карета, чтобы попасть домой.

С этим обычно проблем не возникало: всегда находились ребята, которые не отказывались подвезти девушку домой и потискать ее в машине. Если парень был не слишком нахальным, я могла позволить ему не только потискать. Как говорится, поехали и приехали.

В тот вечер я выбрала не того парня. Нет, это был не он, не убийца, но тоже фрукт. Как только я села в машину, его вежливость как ветром сдуло. Он не знал, кто я, думал, что нарвался на простушку. Ему так приспичило, что он с трудом вел машину. В каждом тупике норовил остановиться. На мне было дорогое платье, и я не хотела, чтобы его порвали. И вообще, он мне не нравился.

Он сказал, что знает одно местечко, неподалеку от шоссе, и свернул на дорогу к Эдинбургу раньше, чем я успела сказать, что мне это не нужно. Он загнал машину под деревья и принялся за работу, за что и получил коленкой промеж ног. Придя в себя, он сел за руль и свалил, а меня оставил там.

Неподалеку была бензоколонка, в четверти мили по шоссе. Я добралась до нее и выпила кофе. Я не так уж была выбита из колеи, просто хотелось пить. Слишком много выпила джина-с-чем-то-там на танцах.

И тут ко мне в кабинку подсел какой-то шофер. Вот так он и появился: водитель-дальнобойщик, который зашел выпить кофе, чтобы не спать за рулем.

Не спрашивай, как он выглядел: во мне было слишком много джина, а свет хозяева из экономии почти выключили, потому что зал был почти пустой, да я и не смотрела на него, понимаешь?

По крайней мере, он выглядел прилично и не приставал. Когда он выпил кофе и встал, я спросила, в какую сторону он едет.

— А куда тебе нужно?

Он говорил вполне дружелюбно.

Я сказала, где живу, он знал, как туда доехать.

— Тебе повезло, — сказал он. — Это по пути. Миль пять отсюда, верно? Там есть съезд, я тебя высажу в паре сотен ярдов от твоих дверей. Ближе не могу, у меня контролируют мили и горючее. Может, тебе лучше вызвать такси?

Но я не из тех, кто смотрит дареному коню в зубы.

Мы вышли из кафетерия и пошли к стоянке грузовиков. Он был спокоен, не возбужден и не торопился. Я чувствовала себя в безопасности с ним. Я даже не думала ни о чем таком. У него была большая фура с прицепом, мы подошли сбоку. По шоссе как раз проехала машина, и фары осветили его грузовик. Вдоль борта шла голубая полоса с белыми буквами “Экспресс-морозильники”. Я хорошо запомнила, потому что одна буква облезла, получилось “Эспресс”.

Потом он остановился у задней двери, посмотрел на меня и сказал:

— Минутку, мне надо проверить запор на задней двери.

Я стояла сзади него, он откатил вверх дверь-штору во всю ширину грузовика. Оттуда ударила волна морозного воздуха, так что я задрожала от холода.

Внутри висели ряды каких-то темных штуковин, в темноте было не разглядеть. Он сунул руки в кузов, что-то сделал, оглянулся на меня через плечо и сообщил:

— Порядок.

И я вдруг подумала тогда, что не видела его улыбки. Ни разу.

Он показал мне, чтобы я шла в кабину, и начал толкать дверь вниз, а я повернулась спиной к нему. И вдруг он схватил меня сзади. Одной рукой он сжал мне горло, другую поднес ко рту. Мне пришлось вдохнуть. Это, конечно, был хлороформ.

Я пробовала вырваться, я лягалась, но от этого только сильнее вдыхала хлороформ! А потом... потеряла сознание.

Когда пришла в себя, я лежала на льду и скользила куда-то. Чем-то пахло, но я не могла сообразить чем, потому что совсем замерзла, все мои чувства онемели. От хлороформа подташнивало и кружилась голова.

Потом все вспомнила. Я поняла, что лежу в грузовике, у дверей, и скольжу, когда он тормозит или разгоняется. И еще я поняла, что попала в беду, в большую беду. Я не знала, что задумал шофер, но знала, что не сумею ему помешать. И он скорее всего не выпустит меня живой. Я видела грузовик и могла описать его внешность. Он убьет меня, не сейчас, так потом. Шансов никаких. Со мной покончено.

Я прислонилась к одному из углов темной камеры рефрижератора и попыталась как-то согреться: дула на руки, обнимала себя за плечи. Но у меня было мало сил — и от холода, и от воздействия хлороформа. Я была слаба, как котенок.

Потом — не знаю, сколько прошло времени, наверное, минут пятнадцать, — дорога стала ухабистой, водитель все время притормаживал. Я так и не знаю, что это было за место, потому что выглянуть наружу мне уже не довелось. Грузовик остановился, вскоре дверь откатилась. Снаружи было темно. Какая-то фигура, тяжело дыша, вскарабкалась в кузов, дверь снова закрылась. Он включил внутренний свет — маленькую тусклую лампочку под потолком. И двинулся ко мне.

Этот человек был в длинном темном кожаном пальто на меховой подкладке; он подошел и, сняв пальто, кинул его мне.

— Надень, — приказал он.

Я слышала его тяжелое возбужденное дыхание. Но голос был не теплее этого хранилища замороженного мяса, куда он меня затащил. Кругом на крюках висели мерзлые туши, серые, красные, коричневые. И слой льда на полу был пропитан замерзшей кровью.

— Пожалуйста, не делай ничего плохого, — взмолилась я. — Все будет, как ты скажешь.

Мне было холодно, но я расстегнула пальто и подняла юбку, чтобы он увидел мои кружевные трусики.

Он опустил взгляд, как всегда, без улыбки, и я заметила, что лицо у него одутловатое и обрюзгшее, а маленькие глазки — как блестящие кусочки угля на багровой маске лица.

— Как я скажу? — повторил он мои слова.

— Все, что захочешь. Клянусь, тебе понравится. Только не делай мне больно. И можешь мне доверять, я никому ничего не скажу. — Я врала не задумываясь. Я хотела жить.

— Сними, — выдохнул он. — Все это.

Боже, какой бездушный голос, какие мертвые глаза! Просто механизм с паровым приводом внутри, который заставляет двигаться тело и гоняет по жилам лихорадящую кровь. От него исходила сила, и он был мало похож на обычных людей.

— Быстро, — сказал, будто каркнул, а лицо его выдавало напряжение и нетерпеливое волнение.

Мне надо было поскорее сделать, как он хочет, чтобы он не рассердился, но окоченевшие пальцы не слушались. Я не могла сама раздеться. Он опустился на одно колено, пальто распахнулось, я увидела стальной блеск инструментов у него на поясе. Там был крюк, на каких висят мясные туши, он отцепил его и показал мне!

Я ахнула и в ужасе отвернулась, а он рывком сорвал с меня жакет вместе с блузкой. Потом зацепил крюком верх моей юбки и рванул так, что лопнул ремень и разорвалась ткань. Точно так же он разорвал мои трусики. А я... Я была так же беспомощна, как это тряпье, и промерзла, как туши на крюках. И все время думала: “Что, если он этим крюком и меня?” Но я ошиблась. Это был не крюк.

Потом он стал срывать одежду с себя. Не всю, только штаны. Я решила, что сейчас он набросится на меня. Он здоровущий и ненормальный, он может сделать мне больно, изувечить. Надо помочь ему, чтобы уберечь себя. Я раздвинула ноги, погладила кустик замерзших волос. И Бог свидетель, я пыталась улыбаться ему.

— Вот, — слова замерзали на лету, — это все для тебя.

— Да? — пробурчал он. Его пенис раздулся, дергался, как будто жил собственной жизнью. — Все для меня? Для Джонни? Все это? — И вот тут он впервые улыбнулся. И достал еще один инструмент.

Инструмент был похож на нож, но только полый, в виде стальной трубки, диаметром дюйма полтора, срезанной наискось, с острым концом и краями, как бритва.

— О Боже, — ахнула я, не в силах сдерживать свой ужас. Я сжалась и попыталась закрыться руками. Но водитель, мой без минуты убийца, эта... тварь — он только смеялся. Его смех не выражал никаких эмоций — просто смех, и все.

— Да прикройся ты. — Он давился и булькал, слюна сбегала с кривящихся губ. — Прикройся, детка. Потому что Джонни не хочет твоей страшненькой дырки. Джонни сам делает дырки для себя!

Он подступил ближе, его плоть дергалась и рвалась ко мне. А потом... А потом...

* * *

— Все, хватит. — Гарри больше не мог этого слышать. Теперь его голос дрожал и прерывался. — Я знаю, что было потом. Ты сказала достаточно. Этого мне хватит, чтобы достать его.

Памела заплакала, она изливала свою несчастную искалеченную душу, вся ее задиристость испарилась, когда она пережила снова весь этот ужас, заставляя себя все вспомнить.

— Он... он изуродовал мое тело! — всхлипывала она. — Он делал во мне дырки, он входил туда, пока я была жива, и потом, когда я умерла, я тоже чувствовала, как он рычит и терзает мое тело. Так нельзя. Нельзя, чтобы и после смерти кто-то тебя мучил, Гарри.

— Все в порядке, успокойся. — Это все, что он мог сказать. Но он понимал, что это не так, это будет правдой только тогда, когда он сам приведет все в порядок.

Она почувствовала его решимость, и ее гнев присоединился к его ярости.

— Достань его ради меня, Гарри! Достань этого собачьего ублюдка ради меня!

— И ради меня тоже, — ответил он. — Потому что пока я его не достану, он всегда будет, как слизь, поганить мое сознание. Но послушай, Памела...

— Да?

— Убить эту тварь — слишком просто. Нет, этого мало! Но ты, можешь мне помочь, если согласишься. Памела, ты была сильной, ты и сейчас, после смерти, сильная. Вот что я придумал, и уверен, это тебя порадует.

Он объяснил, что имел в виду. Девушка помолчала, потом сказала задумчиво:

— Да, теперь мне понятно, почему мертвые тебя боятся, Гарри. — И добавила: — Это правда, что ты вампир?

— Да. Вернее, нет! — поправился он. — Это не совсем то. По крайней мере, не сейчас. И не здесь. Но когда-нибудь и где-то в другом месте это может меня настичь.

— Да. — Гарри почувствовал, как она кивнула. — По-моему, это должно случиться с тобой — рано или поздно. Потому что ни одному человеку такое не может прийти в голову. Если он полностью человек.

— Но ты поможешь?

— Да, да, — ответила она ему с мрачной энергией. — Кем или чем бы ты ни был, Гарри Киф, вампир, некроскоп, я сделаю все, что бы ты ни попросил. Все что угодно, чего бы это ни стоило. И когда угодно. Только скажи...

Гарри кивнул.

— Так тому и быть, — сказал он.

* * *

В течение ближайших тридцати часов или около того некроскоп был занят; но не он один, отдел экстрасенсорики тоже. На следующий день, теплым майским вечером, министр по особым поручениям задействовал систему экстренного сбора.

В первую очередь он, основываясь на скандальных известиях, полученных от Джеффри Пакстона (в том числе сообщалось, что Дарси Кларк отправил некие папки с документами Гарри Кифу), освободил Кларка от всех его обязанностей, устроив ему что-то вроде домашнего ареста в его собственной квартире в северной части Лондона. Во-вторых, он сообщил, что будет присутствовать на собрании оперативной группы, организованном им в штаб-квартире. Затевается что-то серьезное: будут присутствовать все агенты, с какими удалось связаться.

Пакстон приехал заранее и встретил министра в вестибюле. Они обменивались приветствиями, когда вращающиеся двери повернулись и пропустили Бена Траска. Он явился прямо с задания и выглядел усталым, даже изможденным. Министр отвел его в сторону, и с минуту они о чем-то тихо беседовали. Пакстон знал достаточно, и потому не совал нос. Потом они поднялись на лифте и прошли в зал заседаний.

Вызванные агенты сидели молча и ждали прихода министра. Он поднялся на подиум и обвел глазами лица экстрасенсов, а они тем временем глядели на него. Он знал их всех по фотографиям в досье, но лично встречался только с Дарси Кларком и Беном Траском; и с Пакстоном, конечно.

Если бы здесь был Дарси Кларк, он, возможно, встал бы в знак уважения, а остальные, наверное, последовали бы его примеру. А может, и нет. С этими ребятами главная проблема в том, что они считают себя особенными. Но сегодня министру не надо было притворяться — они и в самом деле были особенными, даже чересчур!

Он глядел на них и размышлял. Вот они, физики и метафизики, опытнейшие агенты и романтики, солдаты и призраки. Две стороны одной медали. Что реальнее? Наука или парапсихология? Мирское или сверхъестественное? Он пытался определить, что же их отличает. Разве телефон и радио — не колдовство? Когда можно поговорить с кем-то на другой стороне Земли или на Луне? И разве существовало когда-нибудь что-нибудь более могущественное и ужасное, чем заклинание, “Е = mc2” ?

Об этом и многом другом думал министр, разглядывая лица экстрасенсов и в мыслях листая их досье.

Вот Бен Траск, человек — детектор лжи: большой, тяжелый, плечи опущены, волосы пепельные, зеленые глаза на угрюмой физиономии. Возможно, выражение его лица объяснялось тем, что ему лучше других известно, как изолгался этот мир: если не все, то чертовски много народу — по сути лжецы. Его дар — распознавать фальшь. Покажите или скажите ему неправду, и он тут же распознает ее. Правду он мог и не определить, но притворство видел сразу. Никакой красивый фасад, даже самый хитроумный, не мог его одурачить. Полиция нередко пользовалась его услугами, чтобы расколоть убийц. Его услуги были незаменимы и когда заключались международные сделки, и когда важно было знать, все ли карты выложил на стол партнер.

Молодой Дэвид Чанг из Лондона, мыслелокатор высочайшей квалификации. Он работал с магическим кристаллом и мог отыскать чье угодно местонахождение. Худой, жилистый, с косым разрезом глаз и желтой кожей, как и все его сородичи, он был верноподданным британцем. У него был фантастической силы дар. Он с одинаковой легкостью прослеживал путь “невидимых” советских подлодок, террористов ИРА, международных наркокурьеров. Особенно их. Родители Чанга погибли от наркотиков. Тогда и обнаружился его талант, и экстрасенс продолжал совершенствоваться.

Анна Мария Инглиш. Уникальное явление! (А остальные?) Девица двадцати трех лет, безвкусно одетая, бледная, с невыразительным лицом — явно не Английская роза. Такая внешность была прямым результатом ее дара — чувствовать планету. “Я единое целое с Землей” — так она это называла. Она чувствовала, как гибнут леса Амазонки, ощущала протяженность озоновых дыр в стратосфере, наступление пустынь на плодородные земли. Выветривание горных массивов и эрозия почвы причиняли ей физическую боль. У нее было шестое чувство — экологическое. Основываясь на ее данных, Гринпис мог бы развернуть грандиозную компанию, только кто бы ей поверил? А верил ей отдел, и ее использовали, как и Дэвида Чанга, для выслеживания. Она узнавала о запрещенных взрывах атомных бомб, загрязнениях окружающей среды, предупреждала о нашествиях колорадского жука, голландской болезни вязов или филоксеры. Она горевала по поводу вымирания китов, дельфинов или слонов. Ей достаточно было глянуть в зеркало, чтобы понять, насколько больна эта планета, и как прогрессирует ее болезнь.

И наконец Джеффри Пакстон, один из телепатов. Неприятный тип, думал министр, но весьма полезный. Для сотворения мира нужны всякие твари. Он был с претензиями, хотел всего сразу. Лучше использовать его и держать под наблюдением, чем позволить заняться крупным шантажом или допустить, чтобы его завербовала какая-то иностранная держава. Да... надо будет потом проследить за его продвижением.

Итак, здесь, под этой крышей, собралось шестнадцать человек, еще одиннадцать разбросаны по разным частям света. Они приглядывали за этим миром. Им щедро платили за их таланты. И это окупалось, до последнего пенни. Гораздо дороже обошлось бы, если бы они ушли из отдела и работали сами на себя.

Их было шестнадцать. Министр разглядывал их, а они изучали его — человека, который держался в тени и предпочел бы там и оставаться, если бы не случилось что-то чрезвычайное. Лет сорока пяти, невысокого роста, он был щеголевато одет; темные волосы зализаны назад. Лицо бесстрастное. Темно-синий костюм с голубым галстуком. Черные лакированные туфли. Лицо чистое, гладкое, лишь несколько морщин прорезали лоб. И ясный взгляд блестящих голубых глаз. Правда, сейчас, после беседы с Беном Траском, этот взгляд выражал некоторую растерянность.

— Леди, джентльмены, — он не любил начинать издалека, — то, что я должен вам сообщить, показалось бы невероятным любому вне этих стен, как, впрочем, и все остальное, что слышали эти стены. Не буду утомлять вас рассказом о том, что вы и так знаете. Собрал я вас в первую очередь для того, чтобы сообщить, что у нас возникла серьезная проблема. Сначала о том, как все это произошло и как нам об этом стало известно. Потом я хотел бы услышать ваше мнение, как с этим справиться. Не секрет, что у любого из вас гораздо больше опыта, чем у меня. Вы единственные в мире специалисты в подобного рода вещах, так что кроме вас эту проблему решать некому.

Он глубоко вздохнул, потом продолжил:

— Некоторое время назад главой отдела был назначен человек, который оказался предателем. Да, я имею в виду Уэллесли. Его разоблачили, так что это позади. Но я не имел права допустить, чтобы такое повторилось вновь. Короче говоря, пришлось найти человека, который бы шпионил за шпионами. Я, конечно, знаю, что у вас есть неписаный закон: друг за другом не шпионить. Так что никто из сотрудников не годился для моих целей. Пришлось убрать отсюда одного из вас и перевести непосредственно в мое подчинение. Причем, надо было сделать это раньше, чем он станет членом команды и проникнется ее духом. И я выбрал Джеффри Пакстона, более или менее новичка, и поручил ему сторожить сторожей.

Он сделал предупреждающий жест, предвидя возмущение, но пока никто не протестовал.

— Я не подозревал никого из вас, в самом деле никого. Но после Уэллесли я не имел права допустить даже малейшую возможность измены. Тем не менее я хочу, чтобы вы знали, что ваша личная жизнь остается вашей личной жизнью, не может быть и речи о каком-то вмешательстве. У Пакстона была строжайшая инструкция: не влезать ни во что постороннее, его должны были касаться только дела отдела. Безопасность отдела. Несколько недель назад мы проводили операцию в Средиземном море. Двое наших агентов, Лейрд и Джордан, столкнулись с определенными сложностями. Это было более чем неприятное дело, хотя и не первое в этом роде. Глава отдела, Дарси Кларк, отправился туда с Гарри Кифом и Сандрой Маркхэм посмотреть на месте, что можно сделать. Потом к ним присоединились Траск и Чанг, им помогали и другие отделы. Что касается их квалификации, у Кларка и Траска был опыт в подобных вещах, а Киф... ну, Киф — это Киф. Лучше бы он утратил свои таланты, отдел бы от этого только выиграл. Но он отправился туда как наблюдатель и советник, ведь никто лучше него не знаком с вампиризмом... — он многозначительно умолк. — Мы все еще не знаем в точности, что именно произошло на Родосе и в Румынии, но ясно одно: мы потеряли Тревора Джордана, Кена Лейрда и Сандру Маркхэм. Они погибли! Они, по-видимому, столкнулись с серьезной проблемой. Дарси Кларк, впрочем, утверждает, что все позади, проблемы больше не существует. Конечно, Гарри Киф мог бы рассказать все, но он не очень-то делится информацией.

Аудитория слушала затаив дыхание, слышно было чье-то сопение; в задних рядах кто-то привстал было и снова сел; над собранием царил полумрак, поскольку люстра горела лишь над подиумом, и министр прищурился, пытаясь разглядеть человека в глубине зала. Да, он узнал его, высокого, тощего предсказателя.

— Да, мистер Гудли?

— Господин министр!

У него был тонкий звенящий голос, и это почему-то сочеталось с его обликом.

— Я думаю, вы не обидитесь и не будете искать в моих словах то, чего там нет. Я хочу сказать то, что мы услышали, было сказано откровенно и честно, без уверток. Ваши слова, несомненно, идут от сердца, вы говорите то, что думаете, руководствуясь лучшими намерениями. Наверное, все здесь понимают это, и понимают, что только храбрый человек мог решиться прийти сюда и все это высказать, тем более, что здесь хватает людей, которые могут сами забраться к вам в мозги и в момент обчистить их.

Министр кивнул:

— Не знаю, как насчет храбрости, но в остальном все верно. В самом деле, как вы сказали, нет смысла подозревать меня в недомолвках и увертках. Вы и сами, ребята, видите, что у меня нет ни к кому претензий. Итак, к чему вы клоните, мистер Гудли?

— Я к тому, что претензии есть у меня, сэр, — спокойно ответил Гудли. — И у всех нас тоже. Я думаю, следует обсудить вопрос об обидах и претензиях. Конечно, не к вам лично, — я предвижу, что вы еще долго останетесь на своем посту, так что какой смысл? Речь не о том, что вы сказали или подумали, а о том, что вы предприняли и собираетесь предпринять. Или о том, что собираетесь предложить нам. Если, конечно, у вас не найдется чертовски убедительных объяснений.

— Нельзя ли пояснее? — Замешательство министра росло. — И покороче, потому что мне еще нужно много чего сказать.

— Объяснить нетрудно. — Это еще кто-то вскочил на ноги — нет, вскочила: Миллисент Клири, очаровательная юная телепатка, чей талант еще только развивался. Она мельком глянула на министра и яростно уставилась в затылок Пакстону, сидевшему в первом ряду. — Кое-что, во всяком случае. Да, можно понять, что это было необходимо — проверять нас иногда. Но... этот? — Она в ярости дернула подбородком в сторону Пакстона, и указала на него рукой.

— Мисс, э-э... — Министр от смущения забыл, как ее зовут, хотя всегда гордился тем, что не забывает имен. Посмотрел на нее, потом на Пакстона.

— Клири, — ответила она. — Миллисент... — и в волнении продолжила: — Пакстон наплевал на ваши инструкции, на ваши указания. Безопасность отдела! Дела отдела! Да, вы дали ему удобную отговорку, хотя он едва ли в ней нуждается. Чужие дела — вот что его волновало. Вот куда он совал свой нос!

Министр нахмурился и сурово глянул на Пакстона.

— Нельзя ли поконкретнее, мисс Клири?

Но она не захотела уточнять. Могла, но не захотела. Не рассказывать же всем присутствующим, что, когда Пакстон только-только поступил работать в отдел, она поймала как-то ночью в своем мозгу этого серого дрянного мышонка, который забавлялся сам с собой под мурлыканье ее вибратора.

— Он подглядывал за нами всеми, — пришел ей на выручку чей-то громыхающий звучный голос. — Он высматривал пикантные сцены, ведь у каждого они бывают, не будем отрицать, и делал это задолго до того, как вы дали ему свои указания. Думаю, что он и вас, как бы сказать, поизучал всласть.

И снова зазвучал напряженный голос Гудли:

— Господин министр, если бы вы не вывели Пакстона из команды, это сделали бы мы. Ему можно доверять не больше, чем порванному презервативу. Если бы СПИД был психическим заболеванием, у всех нас мозги были бы полны дерьма! У всех без исключения! — Он помолчал, как бы осмысливая сказанное, потом продолжил: — Выглядит все это так, как будто вы отняли у нас единственного человека, которому мы доверяем, и приставили пса, который кусает тех, кто его кормит. И выбрали к тому же чертовски неудачный момент. — Он второй раз чертыхнулся — на Гудли это было совсем не похоже, он никогда не употреблял брани.

Пакстон до сих пор спокойно чистил ногти, очевидно, не слишком переживая, но теперь его уши слегка порозовели. Он встал, повернулся и поглядел в их осуждающие глаза.

— Мой дар... неуправляем! — выпалил он. — Он рвется из меня, не то что у вас, ленивых ублюдков. Я изучаю свои возможности, экспериментирую. Это вам не дурацкое карликовое дерево, которое принимает любую форму!

Все не сговариваясь покачали головами: вот уж их-то не стоило пытаться надуть! Его объяснения не убедили их. Наконец Бен Траск поднялся, чтобы придать материальную форму тому, что думали они все.

— Ты лжешь, Пакстон, — просто промолвил он. Поскольку это сказал Бен Траск, можно было ничего не добавлять и не объяснять.

Министр чувствовал себя так, будто потревожил осиное гнездо. Эмоции, обуревавшие его (и остальных), уводили от главного, он не мог этого допустить. Он скрестил руки на груди и внушительно проговорил:

— Ради Бога, отложите в сторону вражду и страсти! Хотя бы до тех пор, пока я не закончу. Кем бы ни был любой из вас, в одном сомневаться не приходится: все вы люди!

Конец фразы обрушился на них как гиря. Пользуясь тем, что привлек их внимание, министр обратился к Бену Траску.

— Мистер Траск — только спокойно, ради Бога, — вам не трудно повторить то, что вы сообщили мне внизу?

Траск взглянул на него раздраженно, однако все же кивнул:

— Но мне придется сначала закончить то, о чем вы начали говорить. Присутствующие в основном почти все знают, а об остальном, возможно, догадались, так что я перейду к сути. И будет проще, если все услышат это от меня.

— Давайте, — ответил министр, с облегчением вздохнув.

И Траск начал:

— В средиземноморской операции нам помогала Зек Фёнер. Если вы заглянете в документы по некроскопу, то узнаете подробнее, кто она такая и что случилось в Печорске и на Темной стороне. Она сильнейший телепат, одна из лучших во всем мире, но, как и Гарри Киф, не служит плащу и кинжалу.

В общем, там было несладко, на Средиземном море. Мы уничтожали вампиров, и они чуть не уничтожили нас. Но основной удар принял на себя Гарри, он схватился с самим Яношем Ференци. Вам не нужно рассказывать, что это за семейство — Ференци. Когда Гарри был в последний раз в Румынии, уже в конце этой операции, Зек попробовала войти с ним в контакт — узнать, что у него происходит. На большом расстоянии контакт ненадежен, и она уловила не очень много. По крайней мере, нам она так сказала. Но было видно, что она сильно испугана.

Мне известно, что Дарси Кларк очень переживал по этому поводу, но вы же знаете, что для Дарси нет никого в мире лучше некроскопа, разве что глоток воды в пустыне. Кое-кто из вас считает так же, и я, черт возьми! Во всяком случае, считал до недавнего времени.

Ну так вот, мы покончили с этим делом и вернулись, и, насколько мне известно, Гарри тоже успешно справился со своей задачей. То, что он там сделал, — это грандиозно. Правда, по поводу Карпат он особенно не распространялся. Я не слишком выпытывал, и Дарси Кларк тоже. В конце концов, Гарри потерял там Сандру Маркхэм. Поэтому Дарси считал, что лучше подождать, в свое время Гарри сам все расскажет.

Вот за это Дарси, насколько я понимаю, и был разжалован, или понижен в звании, короче, пролетел. Но в чем его вина, хотелось бы знать? Он не справился с работой, потому что не хотел, не имея достаточных оснований, осуждать старого друга? Или в том, что он попридержал данные, пока сам не разобрался? В том, что он, дьявол побери, верил в друга?

И министр, и Пакстон пытались возразить, но Траск не дал им открыть рот.

— Может быть, вы забыли, в чем состоит талант Дарси Кларка? Во всяком случае не в том, чтобы влезать в чужие мозги, подслушивать или шпионить на расстоянии. Талант Дарси просто приглядывает за ним самим. Дарси поддерживал связь с некроскопом и пока решил не бить тревогу. Значит, талант не предупреждал его о том, что имеется непосредственная опасность. В противном случае — готов спорить на что угодно — он бы завопил. Меньше всего он хотел бы, чтобы здесь объявился новый Юлиан Бодеску.

— Но он... — начал Пакстон.

— Закрой пасть, — ответил ему Траск. — Эти люди слушают того, кто говорит правду! Только правду... Я продолжу, с вашего позволения. — В общем, так обстояло дело вчера, а сегодня — это сегодня. И теперь, похоже, все стало по-другому. — Он умолк и посмотрел на министра. — Может быть, остальное расскажете вы, сэр?

Министр мрачно посмотрел на него и поднял бровь.

— Вы собирались сделать это сами, мистер Траск.

Траск заскрипел зубами, но кивнул.

— Я только что вернулся с задания, — сказал он. — По делу того серийного убийцы, которым мы занимаемся, — эти жестокие, ужасные убийства молодых женщин. Дело в том, что Дарси попросил Гарри помочь. Кроме некроскопа никто не может поговорить с жертвой после того, как ее убили. Дарси рассказал мне, что Гарри очень болезненно воспринял смерть последней жертвы, молодой девушки, Пенни Сандерсон.

Так вот, позавчера Пенни вернулась — словно фальшивый пенни. — Каламбур прозвучал в устах Траска довольно мрачно. — Вы понимаете, эта девушка была убита, ушла навсегда, и вдруг она возвращается, как солнце после дождика, является прямо к себе домой, и даже ее родители не верят тому, что она им лепечет — мол, убили не ее. Они ведь видели тело; они знали, что это их дочь; для них это какая-то фантастика.

Полиция тоже не в восторге от этого. Да, Пенни рассказала им какую-то историю, фальшивую, как отсыревшая скрипка. Если это настоящая Пенни Сандерсон, кого тогда кремировали? Министр послал меня поприсутствовать на стандартном полицейском дознании. Я, естественно, был их детектором лжи.

Да, это в самом деле была Пенни Сандерсон — тут она не лгала. А вот насчет потери памяти и всего такого — чистое вранье. И я, зная о причастности Кифа к этому делу, решил спросить ее, слышала ли она о нем или, может, встречала его. Она ответила, что никогда не слышала этого имени, но выглядела озадаченной. Отъявленная ложь. Тогда я пожал плечами:

“Что ж, — говорю, — тебе повезло. Могли убить как раз тебя, а не твоего двойника”. Она посмотрела мне в глаза и сказала: “Мне очень жаль ее, эту девушку. Но она не имеет со мной ничего общего. Я не умирала”. И снова ее губы лгали. Я своему таланту доверяю, он меня еще не подводил. Ей не было жаль жертву, потому что никакой другой девушки не было. А ее фраза о том, что она не умирала? Странно звучит, не правда ли? Так что я мог сделать только один вывод: Пенни Сандерсон в самом деле умерла, а теперь она здесь. Воскресла из мертвых!

Он умолк, и все перевели дыхание. Все до одного Траск закончил:

— Конечно, я не стал говорить полиции, что она, черт возьми, вернулась из мертвых, воскресла или как там еще... Я им просто сказал, что с ней все в порядке. Ну, а в каком смысле — это другой вопрос.

Министр счел момент самым подходящим, чтобы сообщить им конец этой дьявольской истории.

— Кларк переслал Кифу папки с делами всех убитых девушек. Он действительно предоставил некроскопу возможность поговорить с Пенни Сандерсон в Эдинбурге.

Бен Траск, вопреки всему, о чем сам рассказал, все еще сомневался.

— Ну и что? Ведь идея заключалась в том, чтобы узнать, кто ее убил?

Министр кивнул.

— Да, идея в этом и состояла. Но теперь ясно, что идея была неудачная.

Пакстон не выдержал.

— Он телепат, — произнес он визгливым голосом.

— Гарри? — Траск уставился на него. Пакстон кивнул.

— Он влез в мой мозг, как хорек в крысиную нору! Он предупредил меня и сказал, что больше предупреждать не будет. Да, и его глаза были ненормальные, они светились из-под темных очков, которые он носит. Солнечного света он не любит.

— Ты не перетрудился, а? — проворчал Траск. Но в этот раз он не мог обвинить Пакстона во лжи.

— Да поймите же, — залепетал тот. — Мне дали поручение. Министр ведь сказал вам, что после случая с Уэллесли нельзя рисковать. И, когда Кларк вернулся из Греции, я покопался у него в мозгу. И узнал о его подозрениях насчет того, что Киф стал вампиром. И потом, Киф сам велел передать министру, что его худший кошмар оказался действительностью. Вот вам и вывод: Киф — вампир.

— Последнее пока не доказано, — поспешно добавил министр. — Но все сводится к этому, факт, что у Кифа было немало контактов с этими тварями. Близких контактов. Возможно, на этот раз их было слишком много.

И опять влез Пакстон:

— Слушайте, я знаю, я здесь сравнительно недавно, и вы не слишком любите меня, а в прошлом Гарри не раз заслужил вашу благодарность. Но это не может так вас ослепить, что вы не замечаете фактов! Ладно, вы мне не хотите верить и себе тоже, но подумайте, какой это ужас, если это правда!

Он умеет разговаривать с мертвыми, которые, похоже, знают чертовски много. Он может с помощью пространства Мёбиуса переправиться куда угодно, мгновенно, как мы переходим в другую комнату. К тому же он телепат. А теперь он не только разговаривает с мертвыми, но еще и научился призывать их в наш мир!

— Он мог делать это и раньше, — сказал Бен Траск, содрогнувшись.

— Он призывает их, и они выглядят как живые. — Пакстон не знал жалости. — Вызывает из пепла! Что это — жизнь?

И тут Дэвид Чанг вскочил, пошатнулся, как будто его ударили, и выкрикнул что-то по-китайски. Большая часть экстрасенсов тоже вскочила на ноги; Чанг ухватился за стул и снова сел.

— Мистер Чанг? — нахмурясь, окликнул министр. Кровь отлила у Чанга от лица, и оно выглядело болезненно желтым. Он вытер блестевший лоб, облизал губы, потом снова пробормотал что-то себе под нос. Он поглядел вверх, глаза его округлились.

— Вам всем известно, что я умею делать, — сказал он, чуть шепелявя. — Я локатор-симпатик. Я беру образец, какую-то вещицу, и нахожу хозяина. Поэтому отдел позаботился, чтобы у меня было что-то, какие-то предметы, принадлежащие каждому из вас. Так нужно для вашей безопасности: если кто-то из вас исчезнет, я его могу найти. Ну, и у меня есть кое-какие веши, принадлежащие Гарри Кифу, из тех мелочей, что он тут когда-либо терял...

Я тоже был на Средиземном море, в составе команды. Мне было известно, что Зек Фёнер кое-чем обеспокоена, и потому я приглядывал за Гарри. Я считал, что это нужно ради него. Так что я время от времени определял его местонахождение и с помощью магического кристалла видел картинку, вот и все. Видел Гарри, такого, каким я его знал. Но недавно я посмотрел опять — он был у себя дома, под Эдинбургом, — и кое-что изменилось. Там было не так уж много Гарри, совсем немного. Какая-то дымка, туман. Завтра я собирался подать об этом рапорт.

— В свое время, — вмешался Траск, — мы называли это дымкой сознания. Это бывает, когда сканируешь разум вампира.

— Да, я знаю, — кивнул Чанг. Он, похоже, почти успокоился. — Это меня и потрясло. Но не только это. Пакстон говорит, что Гарри может возвращать людей из праха. Вот тут и есть самое непонятное.

— Что именно? — опять нахмурился министр.

Чанг посмотрел на него.

— У меня есть кое-какие вещицы Тревора Джордана. И в то утро я случайно коснулся одной из них. Понимаете, ощущение было такое, словно Тревор здесь, рядом, в соседней комнате или под окном. Я тогда удивился, а потом забыл об этом эпизоде. Но сейчас мне пришло в голову, что он очень даже мог быть здесь.

Министр все еще не понимал, но Бен Траск пришел в ужас. Побледнев, он прошептал:

— Боже! Джордана кремировали, его тело сожгли, опасаясь, что он стал вампиром. Но ведь не кто иной, как Гарри Киф настоял на кремации!

 

Глава 1

Ледники

Величайших Вамфири больше не было. Ни лорда Белафа, ни Леска Проглота, ни Менора Страшнозубого, ни Тора Рваного. И они, и прочие менее значительные светочи Вамфири вместе со своими командирами и солдатами-монстрами, были разбиты Обитателем и его отцом в ходе битвы за сад Обитателя. Они проиграли битву, и тысячеметровой высоты родовые замки-утесы Вамфири (всех, кроме леди Карен) превратились в жалкие кучки камней и костей, уничтоженные метановыми залпами газодышащих бестий. Лорды Вамфири на Темной стороне тяжко переживали позор поражения.

Шайтис, некогда главнокомандующий армии Вамфири, повернул голову своего летуна, крылатой твари-мутанта, и поднял его выше, следуя за суровым северным ветром в сторону Ледников. Он был не первым Вамфиром, дерзнувшим направить туда свой путь. Другие до него в течение столетий бежали туда или отправлялись в изгнание, а когда окончилась битва за сад, часть уцелевших офицеров его армии тоже бежала в те края. Лучше уж Ледники, что бы там ни ждало, чем ужасное оружие Обитателя и его отца. Да, отца и сына, просто людей. Но они владеют массой талантов, эти двое, что явились прямо из Адских Краев через сферические Врата; они черпают чудовищную энергию прямо из Солнца и взрывают Вамфири, превращая их изменчивую субстанцию в вонючее облачко газа!

Гарри Киф. И Обитатель, его сын. Они уничтожили войска Шайтиса, разрушили его планы, из-за них он стал почти ничтожеством. Почти. Но кое-что осталось. Природа не создала ничего более живучего, чем вампир. Если у Шайтиса останется хотя бы ничтожный шанс, он не упустит его и восстановит свое могущество. А когда его день настанет, те, кто пришел из этих Адских Краев, расплатятся за все. И все, кто был на их стороне в битве за сад, тоже.

А леди Карен? Она была с ними, сука, предавшая Вамфири! Шайтис резко рванул кожаные поводья, золотые удила врезались до крови в губы летуна. Это создание (когда-то оно было человеком, Странником, но Шайтис использовал свое искусство биомутации и получил то, что требовалось) жалобно заблеяло, сморщив украшенные перьями ноздри, и захлопало быстрее кожистыми крыльями-перепонками, поднимая хозяина ввысь в морозном воздухе, будто намереваясь добраться до холодных алмазных звезд.

Внезапно горы позади Шайтиса раскололись вспышкой ослепительного золотого сияния; сноп солнечных лучей вонзился в него, словно меч, протянувшийся из-за гор, со Светлой стороны, скользнул по его плащу из черного меха летучих мышей. Шайтис сжался; он понял, что поднялся слишком высоко. Восход! Солнечный диск, сияя расплавленным золотом, медленно выдвигался из-за края гор. Шайтис чувствовал, как припекает спину. Он отдал мысленный приказ своему странному верховому животному, в котором было немало от человеческого существа:

— Спускайся!

Летуну оказалось достаточно самого легкого ментального внушения, он и сам почувствовал грозное дыхание светила. Кончики огромных кожистых крыльев послушно изогнулись, голова пошла вниз, и он начал опускаться в пологом скольжении; Шайтис облегченно вздохнул и вернулся к своей черной думе.

Леди Карен...

“Матка”, как ее многие называли: вампир, сидящий в ней, однажды отложит сотню яиц, и они изойдут из ее тела! И тогда возродятся гнезда на Темной стороне, рано или поздно все они будут заселены ее сучьей породой, а эта сука станет королевой всех Вамфири! Вне всякого сомнения, она заключит мир с Обитателем, если не вступит в кровный союз с ним. Как именно это произойдет, Шайтису не приходилось гадать. Разве не видел он собственными глазами Гарри Кифа с ней вместе в ее родовом замке, на ее утесе, который один возвышался, нетронутый, среди руин, оставшихся от всех остальных замков?

Карен...

Среди вампирских лордов не найдется ни одного, кто не исходил бы похотью от ее тела и ее крови. Если бы все сложилось по-другому, исход битвы за сад был иным, Шайтис первым бы добрался до нее. Эту мысль стоило посмаковать!

Карен.

Шайтис представил ее, какой она была, когда в ее родовом замке собрались все лорды Вамфири. Ее волосы цвета меди казались золотой мишурой, окутавшей голову, падающей на плечи, перекликаясь цветом с браслетами на ее запястьях. К тонкой золотой цепочке, обвивавшей шею, золотыми колечками было прикреплено обтягивающее тело платье, оставлявшее открытой левую грудь; правая ягодица тоже была почти не прикрыта. Если учесть, что на ней не было нижнего белья, эффект был сногсшибательный. Будь при лордах их боевые рукавицы и не отвлекай их внимание слишком важная проблема, которая и собрала их здесь, славное побоище ради дамы устроили бы наиболее похотливые из них; впрочем, есть ли среди Вамфири кто-то не похотливый?

С ее алебастрового точеного плеча свисал дымчатый черный плащ, затейливо сотканный из шерсти десмондуса. Вплетенные в него золотые нити загадочно мерцали. На ногах у нее были сандалии из светлой кожи, тоже прошитые золотыми нитями. Маленькие уши украшали золотые диски с ее эмблемой — изображением рычащего волка.

Она была ослепительна! Шайтис буквально ощущал, как горячая кровь ударила в голову собратьев-лордов. Они хотели ее, все до одного. Даже самый хитрый из них, самый лицемерный (то есть он, Шайтис), и то потерял голову, ни о чем другом думать не мог.

Чего и добивалась ведьма. Да, глупой ее не назовешь, эту Карен. Она предстала перед его мысленным взором.

Ее движения были плавными и гибкими — так колышутся в танце женщины Странников; ее естественность легко было принять за невинность. Лицо в форме сердечка и свисавший на лоб огненный локон тоже дышали невинностью, вот только красные глаза портили впечатление. Полный рот, безупречно изогнутый; алые, как кровь, губы на бледном лице — само совершенство, если бы не нос. Нос был немного длинноват и кривоват, кончик похож на приплюснутую трубочку; темнеющие ноздри чуть вывернуты. И еще уши, впрочем, они наполовину были скрыты волосами, виднелись лишь завитки, похожие на лепестки причудливых орхидей, растущих на Светлой стороне... Хороша, спору нет. Но — Вамфир!

Шайтис даже вздрогнул — сам Шайтис! Не от холода, конечно, нет, от похоти, и еще от отвращения. Такое ощущение, как будто по нему прошел разряд электричества — так страстно он захотел. В первую очередь уничтожить Обитателя — это желание его давно обуревало. Ну, а потом...

— Придет день, Карен, — сказал он сам себе вслух, и голос его рокотал на низкой ноте, — придет день, и, если есть в мире справедливость, ты достанешься мне. Я наполню тебя до краев, и я же выпью тебя до последней капли! Золотой соломинкой я проткну твое сердце, и взамен молочной струи, отданной тебе, я возьму алую. И если мое истощение будет временным, то твое — навеки. Так и будет!

Это была клятва Вамфира.

Зябко ежась на колючем ветру, он продолжал свой путь к северу.

* * *

Медленно восходившее над Светлой стороной солнце не могло угнаться за Шайтисом, вампиром; хоть и медленным был его полет из владений Вамфири, но он уносился все дальше на север и все время опережал световую границу. И скоро на своем летуне он достиг той черты, за которой никогда не бывает солнечных лучей, и понял, что оказался в Ледниках.

Шайтиса никогда особенно не интересовали предания и легенды. О Ледниках он слышал только разные байки и сплетни, и то, что было известно всем; например, что там никогда не светит солнце. Говорили еще, что за полярными шапками простираются обширные пространства, покрытые горами и никому не принадлежащие. Однако, насколько он знал, никто не проверял на собственном опыте достоверность преданий (во всяком случае, по доброй воле), потому что с незапамятных времен Вамфири обитали только здесь, воздвигали свои замки-утесы на Темной стороне. Впрочем, так было вчера. Теперь же, похоже, пришла пора убедиться, насколько правдивы эти легенды.

Относительно созданий, населявших Ледники, ходили слухи, что в прибрежных водах тамошнего океана водятся огромные, пускающие фонтаны теплокровные рыбы, размером с самого большого боевого монстра в войсках Вамфири; ртами-лопатами они вычерпывали море, заглатывая добычу помельче. Они приплывали откуда-то с востока, по реке, которая несла свои теплые воды прямо в океан! Шайтис с трудом верил в это вранье.

Еще там водились летучие мыши, они обитали в ледяных пещерах и питались мелкой рыбешкой. Эти малютки-альбиносы легко вступали в телепатический контакт с Вамфири, как будто в давние времена были их соседями или родичами в других, менее суровых краях. Эту легенду тоже предстоит проверить.

Еще Шайтис слыхал, что кроме китов и снежных кожанов там водятся медведи, вроде бурых небольших медведей на Светлой стороне, только огромные и с белым мехом, так что они совершенно сливались со снежными равнинами и утесами и легко подкрадывались и нападали на неосторожных путников. Но опять-таки, Шайтис не собирается верить всему, пока сам не увидит. Все эти россказни не пугали его. Где жизнь, там и кровь. И как гласит старая пословица Вамфири, кровь — есть жизнь...

* * *

Шайтис продолжал лететь строго на север вот уже двое с половиной суток, если считать по земному времени. Однажды, когда его летун после долгого плавного спуска начал очередной подъем, он увидел двух медведей, гревшихся в свете звезд на плавучей льдине у края затянутого льдом моря. Летун устал, его мускулы и метаморфическая субстанция истощились и нуждались в отдыхе. Они летели с Темной стороны, из сурового и холодного края, но здесь, в Ледниках, было еще холоднее. Что ж, надо отдохнуть. Это место ничуть не хуже любого другого. Шайтис тоже устал. И был голоден.

Он опустил летуна там, где ледяная скала возвышалась над морем, и велел ему оставаться на месте, а сам зашагал вдоль замерзшего берега. Это место из-за ледяной возвышенности было удобно для взлета, когда придет пора отправляться дальше. В четверти мили отсюда медведи почуяли его приближение. Два зверя поднялись на задние лапы на качающейся льдине и стали принюхиваться, раздраженно ворча. Это были медведицы, они яростно рычали, а детеныши бегали у их ног.

Шайтис мрачно усмехнулся и продолжал приближаться. В их рычании был вызов, и натура Вамфира тут же дала себя знать. Лицо его удлинилось, тонкие острые зубы вонзились в губу и проткнули ее насквозь, как костяные кинжалы. Он почувствовал во рту солоноватый вкус собственной крови, и это также ускорило его превращение в монстра.

Лорд Вамфири был ростом почти семи футов, без одного-двух дюймов, а медведицы, которые, стоя на задних лапах, рычали и бесновались, рискуя перевернуть льдину, — как минимум на двенадцать дюймов выше! Их мощные лапы с острыми когтями, способными с одного удара пронзить рыбу в воде, были раза в три толще, чем у вампира.

“О, — подумал он, — это же прирожденные яростные бойцы, великолепная сильная плоть. Из них вышли бы отличные воины!”

До медведиц оставалось не больше сотни ярдов, и кормящие матери решили, что это слишком близко. Они нырнули в воду и поплыли к берегу, сквозь ледяные беснующиеся валы. Надо прогнать чужака, а еще лучше — убить его. Добрая кормежка для малышей.

Они вышли из воды в пятидесяти ярдах от Шайтиса и отряхнулись как громадные белые собаки; брызги летели во все четыре стороны. Вамфир снял с бедра боевую рукавицу и натянул ее на правую руку.

— Ну, идите, не стесняйтесь, милые дамы, — прорычал он им телепатически, не зная, воспримут ли они его послание, да и не интересуясь этим, — я так давно не ел, а впереди дальняя дорога, голод и холод.

Его боевая “рука” была, конечно, потоньше медвежьей лапы, но зато более смертоносна. Он широко растопырил пальцы, и чудовищная ладонь ощетинилась острыми углами, выдвижными лезвиями и шипами, потом сжал пальцы — и вблизи костяшек оттопырился еще ряд лезвий, а вперед выскочили четыре острых тонких иглы.

Медведицы атаковали первыми, впереди была та, что поменьше (всего на дюйм), вторая шла следом. Шайтис выбрал место для сражения, он сбросил плащ и встал посреди гладкой площадки, среди поля, усеянного острыми обломками льда. Медведицы лишились своего преимущества, оскальзываясь на гладком льду. Они яростно рычали, и лорд Вамфири тоже рычал, чтобы распалить их.

Если до встречи с медведицами Шайтис выглядел в общем как человек, то сейчас облик вампира разительно изменился. Череп вытянулся, как у волка; в провале громадного рта белел ряд острых акульих зубов. Нос, прежде длинный и крючковатый, стал широким и приплюснутым, он стал чутким, как у летучей мыши, и слегка подрагивал. Этот совершенный орган, а также уши, похожие на завитки, позволят ему безошибочно найти противника, даже если он лишится своих алых глаз. Правая рука стала массивнее и заполнила ужасную боевую рукавицу, зато левая стала когтистой, как у ящерицы, пальцы украсились острыми когтями, так что, сохранив внешние человекоподобные очертания, он превратился в гибридное существо — воина-Вамфира!

Первая медведица решила атаковать его. Она подбежала, неуклюже переваливаясь, и вплотную приблизившись к месту сражения, встала на задние лапы. Шайтис подпустил ее поближе, пригнулся и бросился зверю под ноги. Он обхватил задние лапы медведицы, перекувырнулся назад и подрезал ей сухожилия лезвиями рукавицы. Медведица взвыла и, обрушившись на врага, мощным ударом лапы разодрала ему спину до позвоночника, прежде чем он успел откатиться в сторону.

Шайтис подавил, прогнал боль усилием воли и, освободившись от покалеченного зверя, огляделся в поисках второй медведицы. Искать не пришлось. Она была прямо над ним!

Шайтис скользил по льду израненной спиной, к нему тянулись громадные лапы, а ужасные челюсти перемалывали предплечье левой руки, которой он прикрывал лицо. Но пока громадная пасть терзала его руку, а когти рвали тело, боевая рукавица описала смертельную дугу и, разорвав ухо медведицы, обрушилась на ее глаз. Зверь отпрянул и рывком поставил Шайтиса на ноги. Его левая рука была свободна, она повисла вдоль тела, искалеченная и бесполезная. Стоит медведице сомкнуть челюсти на его шее или плече, и ему конец.

Вся в крови, рыча от боли, она тряхнула красной лохматой головой, и кровавый жемчуг брызнул Шайтису в глаза. Когда пасть медведицы надвинулась на него, он вогнал боевую рукавицу прямо в эту красную зияющую пещеру, сокрушая зубы, которые вылетали с треском, один за другим. Шайтис протолкнул свое ужасное оружие глубже, повернул руку, раздирая ей глотку, и снова двинул рукавицу вглубь, в пищевод. Медведица качнулась, беспомощно колотя лапами. Шайтис растопырил пальцы и выдрал руку из глотки зверя вместе с остатком нижней челюсти. Теперь ей его не укусить! Но она еще молотила лапами; Шайтис вбил кулак с выдвинутыми шипами прямо ей в окровавленное ухо, пронзил тонкую кость и добрался до мозга.

С медведицей было покончено. Она хрипела, раскачиваясь и без толку молотя по воздуху лапами. Шайтис собрал остатки сил и еще раз вонзил окованный железом кулак в ее пасть, пробил горло стальными пальцами и расплющил шейные позвонки. Она была мертва еще до того, как успела упасть; через мгновение лед вздрогнул под рухнувшей громадной тушей.

Шайтис вскочил на труп медведицы, погрузил голову в развороченную пасть, вгрызаясь в ее мозг, жадно набивая брюхо малиновой дымящейся гущей. Кровь — это жизнь!

...Потом он поднялся на ноги. Невдалеке другая медведица пыталась уползти, волоча бесполезные задние ноги, оставляя на снегу безумный узор кровавого следа. Превозмогая боль в спине, Шайтис подошел к изувеченному зверю; улучив момент, он перерезал мышцы и связки сначала на одной передней лапе, затем на другой. Потом он разорвал беспомощной медведице глотку и выпустил на лед дымящуюся струю ее жизни. И снова жадно глотал горячую кровь, чувствуя, как наливается силой.

Неподалеку летун, взгромоздившись на верхушку ледяной скалы, глядел на него, качая головой, похожей на граненое яйцо. Шайтис поднялся на ноги и позвал его:

— Сюда!

Тварь двинулась вперед. Перебирая множеством “ножек” и скользя, летун добрался до края скалы, слетел с нее, завалившись на одно крыло, развернулся над морем и наконец почтительно опустился на лед на некотором расстоянии от хозяина. Шайтис велел летуну приблизиться, и тот, шлепая крыльями по льду, заковылял к трупам. Тем временем лорд Вамфири вырезал громадное дымящееся сердце у одной медведицы, потом у другой и убрал их в мешок — на потом.

Шайтис отошел к берегу и уселся на кромку льда.

— Ешь! — приказал он летуну. — Набирайся сил! Звезды струили свой свет на странного противоестественного зверя, жадно глотавшего пищу, чтобы влить силы в истощенное тело.

— Да, поешь как следует, — внушал ему Шайтис. — Еще долго у нас не будет такого доброго мяса. По крайней мере пока я не залечу раны.

Он потихоньку выпустил боль на свободу, она наполнила его существо, забилась в разодранной спине, размолотом плече, сломанных ребрах, над которыми поработали лапы медведицы — большая боль; вампир в нем тоже ощущал ее — чем сильнее, тем скорее Шайтис вылечится.

Да, боль... Когда-то что-то похожее с ним уже было, после той битвы, когда он сражался и победил, боль тогда была горячая, горячее, чем внутри у женщины.

Шайтис гордился своей болью, гордился, чувствуя, как она протекает сквозь его тело и как заживляются его раны. Возможно, он оставит часть их незатянувшимися или покрытыми струпьями, в память о своей победе. Хотя... кто будет восхищаться ими там?

* * *

Они летели давно, покрыв не меньшее расстояние, чем до своей первой остановки, когда Шайтис увидел в причудливом свете змеящихся сполохов северного сияния сверкающие ледяные замки. Чем еще они могли быть, если не гнездами Вамфири? Сердце учащенно забилось в его массивной груди.

Что за существа способны обитать в Ледниках, где температура всегда намного ниже нуля? Эти альбиносы, летучие мыши, которым приходится отращивать мех, чтобы сохранить свое тепло? Чем они могут питаться? И как им понравится, что он, лорд Шайтис, вторгся в их владения?

Он поднял летуна выше, чтобы разглядеть как следует эту местность, затерянную во льдах. Далеко на севере, возможно, у самого полюса, виднелся ряд уснувших вулканов, чьи занесенные снегом вершины высились над ледяной равниной. Их цепь простиралась в обе стороны, на запад и восток, насколько хватало взгляда, сливаясь вдали со сверкающим горизонтом. Не все вершины были покрыты льдом, некоторые являли взору обнаженные каменные склоны; Шайтис заключил, что они хранят остатки вулканического тепла.

Как бы подтверждая его догадку, самый большой кратер в центре дуги выбросил струйку пара. Потом она рассеялась; а может, все это привиделось глазам, ослепленным сверканием льдов и блеском звезд. И заревом игравших на небе сполохов — вся крыша мира была залита странным голубоватым сиянием! Нельзя сказать, чтобы Вамфири очень нуждались в освещении, нет, их царством была ночь; устройство глаз позволяло видеть даже в непроглядной тьме.

Шайтис внимательно разглядывал ледяные кручи. Они были жалкими кротовыми кучками по сравнению с воздвигнутыми на Темной стороне утесами из камней и костей; самая высокая из них не достигала и половины высоты наиболее скромного замка Вамфири. Там, где ветром сдуло снег, виднелся чистейший прозрачный лед. Подобно растущим вверх гигантским сосулькам, замки располагались вокруг центрального вулкана концентрическими кругами. Судя по просвечивавшим верхушкам, они состояли целиком изо льда, однако в основании, похоже, покоились груды камней.

Вероятно, центральный вулкан в пору своей активности разбрасывал вокруг кучи пустой породы, погружавшейся в окружающую зыбь, как кучки грязи в бассейн. Веками на них наслаивались лед и новые выбросы породы, и в конце концов выросли эти зазубренные кручи. Да, похоже, именно так все и происходило. Было очевидно, что ледяные замки не подходят для обитания, и Шайтис уже решил лететь дальше. Но тут взгляд его упал на какой-то предмет у подножия одного из замков. Он напоминал загнанного в конец летуна, может быть, уже закоченевшего. Шайтис снизился, чтобы рассмотреть поближе. Он снова посадил летуна на выступ скалы и прошел пешком оставшиеся полмили к тому, что разглядел с высоты: скрюченному, вмерзшему в лед телу.

Да, это был летун, изможденный, покрытый инеем, вроде бы мертвый. Мертвый? Никто из Вамфири не знал лучше, чем Шайтис, как на самом деле живучи эти создания. Они были задуманы выносливыми, подобно лордам Вамфири, их создателям. Шайтис послал мысленное сообщение прямо в мозг здоровенной твари, имевшей размах крыльев пятьдесят футов, и велел ей вытянуться и затем встать. Монстр не отреагировал, и это не удивило Шайтиса: их маленьким мозгам трудно было настроиться еще на чей-то разум, кроме хозяйского. Но хоть какого-то шевеления можно было ожидать, пусть из любопытства: что это за странный лорд посылает ему команду, да еще явно бессмысленную. Раз ничего такого не произошло, мозг твари, по-видимому, был мертв. Как, впрочем, и заключавшее его в себе громадное тело.

Шайтис вскарабкался на окоченевшее тело, вдоль хребта добрался до основания шеи, туда, где сходились верхние кромки крыльев, и стал изучать седло и сбрую. Он узнал оттиснутый на коже герб хозяина и создателя этого летуна; гримасничающая рожа, вся в бородавках и сплетении вен!

Шайтис язвительно ухмыльнулся и удовлетворенно кивнул. Этот летун был делом рук лорда Пинеску.

Вольш Пинеску — самый безобразный из Вамфири: у него была манера лелеять гнойные болячки и гирлянды фурункулов, рассыпанные по всему телу, чтобы выглядеть еще безобразнее. Значит, выходит, что Вольш здесь?

Шайтис немного удивился, ведь он видел, как лорды Пинеску и Ференц, взметая тучи пыли, сшиблись на своих покалеченных летунах там, на усеянной валунами равнине на Темной стороне, после битвы за сад Обитателя, и думал, что с ними покончено. А если и не так, они не могли отправиться на север иначе, как на своих двоих. Что ж, в отношении Вольша он, по-видимому, ошибся. Видимо, хитрый старый дьявол прятал где-то запасного летуна — на всякий случай.

А как насчет Ференца? Возможно, и он здесь? Да, Фесс Ференц — человек, вернее монстр, весьма и весьма опасный. Медведицы, которых Шайтис убил ради пищи, показались бы малютками рядом с этим гигантом в сто дюймов ростом. Он единственный из всех Вамфири не пользовался боевой рукавицей — зачем она ему, с его смертоносными когтями! Ну, ну! Кажется, эти ужасные Ледники обещают стать интересным местом...

Шайтис уселся в седле Вольша и стал жевать медвежье сердце.

— Иди, поешь, — окликнул он летуна. Когда тварь явилась и устроилась рядом на льду, Шайтис сполз с трупа и обошел его кругом. Он обнаружил, что в боку зверя кто-то выел изрядную дыру. Свисавшие концы толстенных, в палец, жил завязаны узлом, по-видимому, после того, как из них высосали кровь. “Надо думать, Вольш Пинеску пережил свое вьючное животное, — решил он. — Отсюда следовал вопрос: где теперь сам Вольш?”

Шайтис задействовал свое чутье вампира. Не для контакта или общения с кем-либо, нет, — чтобы послушать. И не услышал ничьих голосов. Лишь слабый отзвук чьего-то поспешно захлопнувшегося сознания. Или чьих-то. Хотя, возможно, все это ему только почудилось. Надо думать, если Вольш и Фесс здесь, они не общаются. Шайтис снова язвительно ухмыльнулся.

Да, никто не рвется приветствовать неудачника. Все было бы иначе, если бы он победил в битве за сад Обитателя.

Да, все было бы по-другому. Его бы вообще здесь не было, если бы он выиграл битву.

Пока его летун пировал, Шайтис принялся разглядывать замок. Холодный сверкающий монолит был в основном создан природой. Но если приглядеться... Уступы в ледяных склонах, которые напоминали грубые ступени, сглаженные ветром и временем, недавно были заново вырублены. По ним можно было добраться до сводчатого проема, над которым нависали громадные сосульки. Внутри темнели неприветливые каменные стены.

Шайтис взобрался по ступеням и пробрался внутрь ледяного замка. Он шагал по хрусткому инею, потом вдруг опустился на четвереньки и осторожно пополз, пробираясь сквозь запутанный ледяной лабиринт. Потому что впереди был ужас. Впервые со времен встречи с Обитателем он ощутил страх перед Неведомым.

Тишину нарушало эхо и стоны. Эхо было от его передвижений, оно, отражаясь от причудливых плоскостей и ниш, гулко звучало на низких тонах, напоминая треск сталкивающихся льдин в бурном море или грохот хлопающих громадных ледяных дверей. Стонущий звук возникал от завывания морозного ветра, искаженного и усиленного многократными отражениями в закоулках этого ледяного органа. Казалось, это агонизируют умирающие чудовища.

— Разве что он как-то акклиматизировался, — рассуждал Шайтис вслух — то ли чтобы не чувствовать себя одиноко, то ли еще почему. — Не верю, что человек, даже вампир, может здесь выжить. Продержаться какое-то время, ясное дело, можно — скажем, сотню дней (впрочем, здесь всегда ночь). Но рано или поздно холод тебя достанет. Совсем нетрудно представить, как это произойдет.

Мучительный холод проникает тебе в кости, и даже плоть Вамфира промерзнет насквозь. Сердце начинает биться все медленнее, с трудом проталкивая загустевшую смесь крови и ледяных кристаллов через теряющие гибкость вены и артерии. Наконец ты совсем окоченеешь и недвижный будешь восседать на ледяном троне, вмерзнув в прозрачный сталактит, а стылые мысли будут медленно ворочаться в твоем мозгу, превратившемся в ледышку!

Вамфир — если, конечно, ты Вамфир — полностью не умрет, хотя движение льда может, конечно, расплющить или перерезать тебя пополам. Но что это будет за жизнь! Предки Вамфири знали три способа расправиться с врагом. Тех, кого они презирали, хоронили заживо, чтобы они каменели в своих могилах. Тех, кто затевал козни против них, изгоняли в Ледники. А тех, кого боялись, отправляли в Адские Края через сферические Врата на Темной стороне. Кто скажет, какое наказание было более жестоким? Отправиться в ад, превратиться в лед или быть замурованным в камне? Во всяком случае, куском льда я не хотел бы стать.

Эти мысли, высказанные вслух почти шепотом, унеслись по ветру и вернулись обратно штормовыми раскатами. Как в пещере или гротах с эхом; только в этой пещере лед резонировал куда более сильно. Сосульки, покрывавшие высокие своды, звенели, потом вибрировали и отваливались. Некоторые были так велики, что Шайтису приходилось уворачиваться.

Наконец все затихло; он решил, что пора убираться отсюда. И тут в его мозгу зазвучал далекий, слабый, дрожащий голос.

— Не ты ли это, Шайтан, явился сюда после всего, чтобы разыскать и сожрать меня? Так знай, что я рад твоему приходу! Поднимайся ко мне! Я здесь, наверху, коченею не одно столетие, и даже моя былая ярость Вамфира замерзла. Ну давай, иди, раздуй этот еле мерцающий огонек!

 

Глава 2Изгнанники

Шайтис так и присел от неожиданности. Он медленно, недоверчиво огляделся. Кругом по-прежнему был, казалось, один лед, но теперь он знал, что это не так. Наконец он сощурил малиновые глаза, сосредоточившись на мысленном поиске.

— Кто это?

— Что? — снова раздался в его мозгу слабый дрожащий голос, и Шайтису показалось, что собеседник презрительно фыркнул. — Не смеши меня, Шайтан! Ты отлично знаешь, кто с тобой говорит! Или твои мозги заплесневели за долгие годы одиночества? Керл Люгоц с тобой говорит, старый дьявол. Нас двоих отправили в изгнание, ты разве забыл? Мы с тобой вместе были в тех пещерах конуса, мы ладили, пока хватало мяса. А когда еды не стало, наша дружба кончилась вместе с ней. И я удрал, пока были силы.

Керл Люгоц? Шайтис, хмурясь, вспоминал предания Вамфири, почти такие же древние, как эта раса. А этот Шайтан, о котором говорит голос во льдах: не может быть, чтобы речь шла о том Шайтане! Он снова нахмурился, потом, когда любопытство пересилило осторожность, спросил:

— Где ты?

— Где я? Где я был все эти годы? Хранился во льду, вот где! Предавался грезам в этом аду, где время замерзло. А ты, Шайтан? Что было с тобой? Позволил тебе конус греться своим теплом или огонь его недр прогнал тебя?

Грезы в ледяном аду! Только что Шайтис нарисовал себе эту унылую перспективу. Не приходилось сомневаться, что этот Керл Люгоц, черт его знает, кто он такой, в самом деле пребывает в ледяных грезах. Пожалуй, его разбудил грохот и треск от гигантских сосулек.

— Ты ошибаешься, — сказал он, успокаиваясь, — я не Шайтан. Может быть, потомок, внук его внуков, но не Шайтан. Меня зовут Шайтис.

— Да ну? Ха-ха-ха! — Похоже, слова вызвали у собеседника приступ злобного веселья. — До конца решил быть Королем Лжецов, а, Шайтан? Ты все такой же хитрый. Да, ты всегда был негодяй из негодяев. Ладно, какое теперь это имеет значение? Приходи за мной, если ты так решил, или ступай, не мешай моим грезам.

Голос стих, его обладатель снова погрузился в ледяную дрему, но Шайтис успел обнаружить его местонахождение, призвав на помощь свое чутье вампира. “Я здесь, наверху”, — сообщил ему голос в самом начале. Где-то там, выше...

Шайтис был в самом центре ледяного замка, в источенном ветром причудливом лабиринте. Сквозь трехфунтовую толщу прозрачного льда виднелась мощная сердцевина вулканической скалы, она вздымалась ввысь, неровная, похожая на окаменевший клык, облитый стеклом. Окаменевший плевок древнего вулкана. Обвивая его спиралью, вверх уходили вырубленные в ледяной коре ступени.

Ему не оставалось ничего иного, кроме как подняться туда. Лорд Вамфири взобрался по ступеням, давя хрустевший под ногами иней, потом, карабкаясь по голой зазубренной лаве, добрался до каменного клыка, который, казалось, рвался вверх из ледовых ножен. Уставясь на глыбу льда, крепкого, как камень, Шайтис наконец разглядел того, кто посылал ему ментальные сообщения, когда он был внизу, в ледяных коридорах.

Сквозь голубоватую толщу льда было видно, как он сидит там, в нише из лавы, — одна рука покоится на обломке скалы, словно на подлокотнике удобного кресла, — человек, древний, как само время, утомленный, иссохший и странный! Он был упакован не менее надежно, чем муха в янтаре, сидел там, закрыв глаза, недвижимый и суровый, как судьба. Он был сама гордость, так прямо он держал спину, так высоко была поднята голова на тощей костлявой шее. И что-то в нем говорило о его происхождении. Это, несомненно, был Вамфир! Керл Люгоц, кем бы он ни был.

Шайтис коснулся рукой гладкого льда, вжался в него изо всей силы. Холод сковал пальцы, и наконец он услышал тихое, едва уловимое: бух!

Тишина. Через пару минут снова: бух! Потом, погодя, еще. Керл Люгоц был жив. Как медленно ни билось его сердце, как ни отвердело его тело (оно было совсем как камень), он все еще жил. Впрочем, Шайтис уже задавал себе такой вопрос, — что это за жизнь?

Он пристально уставился на ссохшееся существо. Три фута льда, пусть даже чистейшего, все же смазывали изображение, оно расплывалось при малейшем движении Шайтиса. Да, вот он, ответ на мучивший его вопрос — что хуже: лежать вне смерти в могиле, попасть в Адские Края или быть сосланным сюда. Лорд содрогнулся при мысли о всех этих столетиях, прошедших с тех пор, как Керл Люгоц появился здесь, уселся в это каменное кресло, и лед начал сковывать его.

Бух! Шайтис задумался, и поэтому от неожиданности отдернул руку.

Керл Люгоц был настолько стар, что невозможно было даже представить, каков его возраст. Когда Вамфири старятся, это не обязательно отражается на их облике. Шайтису было более пятисот лет, но он выглядел как хорошо сохранившийся пятидесятилетний мужчина. Однако лишения не проходят бесследно. Да, он казался старым, почти как само время.

Кустистые белые брови нависали над запавшими закрытыми глазами. Белые волосы обрамляли снежным ореолом ссохшийся коричневый лоб, похожий на грецкий орех, свисали прядями на щеки, прикрывая уши с острыми завитками. Древнее лицо не было морщинистым, оно просто ссохлось и покрылось трещинами, как у трог, которого слишком долго хранили в его коконе, пока он не стал бесполезен. Впалые серые щеки, худой острый подбородок с белым клочком бороды. Глазные зубы, подобно клыкам, пронзали высохшую нижнюю губу. Они были желтые, левый сломан. У вросшего в лед вампира не осталось сил, чтобы отрастить новый. Ноздри на кривом сплющенном носу (он больше, чем обычно у Вамфири, походил на рыльце летучей мыши) изъедены какой-то болезнью, как решил Шайтис. Под подбородком виднелась вздувшаяся багровая вена, похожая на разбухшую во время спаривания бородку одной из птиц Темной стороны.

На Керле было простое черное одеяние, капюшон откинут, худые запястья выглядывают из просторных рукавов, широкие полы укрывают цыплячьи икры. Конечно, и рукава, и подол не болтались сейчас на хилых конечностях, они мерзлыми комками съежились во льду. Острые когти на очень длинных худых пальцах, причем указательный на правой руке украшает золотое кольцо. Шайтису не удалось разглядеть на нем герб. Белые обескровленные вены проступают на тыльной стороне кистей: он потерял всю кровь намного раньше, чем окоченел тут.

— Проснись! — позвал его Шайтис. — Я хочу выслушать твою историю, узнать твои секреты. Да, я не сомневаюсь, что ты и есть история Вамфири! А этот Шайтан, о котором ты говорил, — это тот самый Шайтан Нерожденный? Его с учениками изгнали в Ледники, как гласят древние легенды. И он еще здесь? В самом деле? Нет, я тебе не верю. Проснись, Керл Люгоц! Отвечай же!

В ответ — ни звука. Старая мумия в своей ледяной колыбели вернулась в мир медленных грез; его стылое сердце продолжало биться, как показалось Шайтису — еще медленнее. Он умирал. Самая долгая жизнь, даже такая замороженная, — это еще не вечность.

— Черт бы тебя побрал! — выругался вслух Шайтис. Это послание вернулось к нему из недр ледяного замка многократным эхом. Не было ли там еще каких звуков? Он подождал, пока отзвук не умер. Тишину нарушали только странные стоны ледяных труб. Потом опять послал ищущий сигнал. Есть ли тут кто-нибудь?

...Если кто и был, он умело скрывал свое присутствие. Впрочем...

Тут Шайтис вспомнил, что снаружи ждет летун, которого он оставил утолять голод! Если кто-то его обнаружит...

Он послал мысленный сигнал этой твари, убедился, что тот еще пирует, длинно выругался вслух, адресуясь к самому себе. Наверх зверя ни за что не втащить. Но можно хотя бы убрать его оттуда.

— Иди! — скомандовал он. — Хлопай крыльями, шлепай, прыгай, только не стой там. Отойди хоть на полмили и спрячься как можно лучше. — И он почувствовал, как безмозглая тварь тут же послушно двинулась.

Довольный тем, что летун убрался подальше от дохлого раба Вольша и от того, что или кто еще может оказаться по соседству, Шайтис вернулся к волновавшей его проблеме. В первый ли раз старый вампир проснулся от грохота сосулек? Предположим, что так.

Обследовав верхнюю террасу, лорд Вамфири обнаружил широкую ледяную струю — замерзший водопад. С его нижней кромки свисали застывшие отростки. Он отломил одну сосульку, длиной четыре и диаметром в основании три четверти фута, и отнес ее туда, где находилась скованная льдом шелуха, бывшая прежде Керлом Люгоцем.

Если до старого дурака не доходит ментальный сигнал, придется постучаться в его кокон этой ледяной дубинкой.

Увлекшись, Шайтис не обратил внимание, что кто-то осторожно подбирается к нему по ледяным ступеням. Он телепатически проорал сидевшей в нише ледяной статуе:

— Керл Люгоц, проснись! — и занес ледяную дубину, чтобы обрушить ее на прозрачную оболочку. Но удара не получилось, что-то держало громадную сосульку!

Шайтис, обернувшись назад, яростно оскалился. Он шипел и плевался, изо рта свесился, изогнувшись дрожащей дугой, раздвоенный язык, выпученные глаза малиново светились, и без того мало напоминавшие человека черты вампира начали меняться, придавая ему уж совсем нелюдской жуткий облик волка-оборотня. Он выронил ледяную дубинку и потянулся за боевой рукавицей. Но метнувшаяся навстречу рука крепко ухватила его запястье гигантским когтем. Шайтис уставился в серые угрюмые лица своих собратьев по оружию в битве за сады Обитателя: Фесс Ференц и Вольш Пинеску!

Он выдернул руку и шагнул назад.

— Черт бы вас побрал, — сказал он, тяжело дыша. — Вы здорово наловчились подкрадываться!

— Мы теперь во многом разбираемся. — Вольш Пинеску с трудом выдохнул слова, огромный почерневший струп засохшего гноя не давал шевелить губами. — В том, например, как непобедимая армия Вамфира Шайтиса, главнокомандующего Вамфири, могла быть сокрушена и растоптана, их замки разрушены, а уцелевшим пришлось бежать, как собакам от хлыста, в эти края вечного льда!

Усеянное фурункулами лицо Вольша побагровело от ярости, и он тяжело шагнул навстречу Шайтису. Но Ференц был не так вспыльчив. Этот гигант со страшными ручищами не нуждался в том, чтобы распалять себя.

— Мы многое потеряли, Шайтис, — пророкотал он, — только очутившись здесь, мы поняли, насколько много. Уж больно эти места холодны и пустынны.

— Чушь! Холодное место? — окрысился Шайтис. — Что значит холод для Вамфири? Привыкнете.

Вольш яростно тряхнул головой, несколько фурункулов у него на шее лопнуло, и желтый гной брызнул на лед.

— Вот как? — рявкнул он. — Привыкнем? Как этот, ты хочешь сказать? — Он дернул своей головой с безобразными украшениями в сторону Керла Люгоца, отделенного от них тремя футами льда, недвижного, как скала. — И как все остальные, кого мы нашли в ледяных пузырях, в таких же ледяных крепостях, где нет ничего, кроме сквозняков да эха?

— Остальные? — Шайтис растерянно перевел взгляд с Вольша на Ференца, потом обратно.

— Да, не одна дюжина, — наконец кивнул в ответ Фесс Ференц громадной головой, — дремлют во льдах, надеются. Вдруг когда-то чудом растопятся льды и они освободятся из плена, очутятся в цветущем краю. Или угаснут, не дождавшись. Потому что здесь, Шайтис, не тот холод, что на Темной стороне. Здесь он царит вечно. Привыкнуть к нему? — Он теперь как бы вторил словам Пинеску. — Сопротивляться? Тут нечем согреться, нечем поддерживать огонь в себе — для этого нужно горючее. Кровь — это жизнь! Пока ты привыкаешь к нему, твоя кровь остывает, Шайтис, капля за каплей, с каждым часом. Конечности деревенеют, и самое горячее сердце начинает стучать медленнее.

— Ты спросил, что такое холод для. Вамфири? — заговорил Вольш. — Ха! Тебе много приходилось мерзнуть на Темной стороне, Шайтис? Я тебе так скажу: никогда! Жар охоты, пламя битвы поддерживали в тебе тепло, горячая соленая кровь трога или Странника. Твоя постель поутру была теплой и манящей, как упругие груди и задница потаскушки, которая забавляется с твоим концом. У тебя было вдоволь всего этого, чтобы согреть себя. У всех нас было этого вдоволь! И у нас был вождь, который говорил нам: “Давайте объединимся и захватим сады Обитателя”. И с чем мы остались?

Шайтис посмотрел на Ференца, тот пожал плечами:

— Мы здесь дольше тебя. Это холодное место, холод донимает нас все сильнее. И что еще хуже, голод тоже.

Последние слова он буквально прорычал.

Рука Вольша коснулась страшной боевой рукавицы, висевшей у бедра. Случайно? Инстинктивно? Шайтис на всякий случай сделал шаг назад.

И когда он, чтобы не быть застигнутым врасплох, сунул руку в свою боевую рукавицу и растопырил пальцы, так что она ощетинилась лезвиями, шипами и иглами, Фесс Ференц поднял бровь и рыкнул:

— Двое против одного, Шайтис! Тебе нравится играть при таком раскладе, да?

— Не слишком, — прошипел Шайтис. — Но я уж постараюсь выпустить из вас не меньше крови, чем вы выпьете! Ну, стоит игра свеч?

Вольш заворчал, отхаркнул желтую мокроту и выплюнул ее.

— Я. Говорю. Это. Стоит. Того. Он пригнулся и тоже натянул боевую рукавицу. Ференц, наоборот, успокоился. Он шагнул в сторону, пожал плечами и сказал:

— Сражайтесь друг с другом, если желаете. По мне, лучше пожрать, чем драться. Полный желудок как-то успокаивает, а лишняя кровь помогает лучше соображать.

Его афоризм, не вполне подходящий людям, для Вамфири был в самый раз.

Вольш, видя, что драться придется в одиночку, призадумался, потом опять фыркнул “ха!”, на этот раз в адрес Ференца.

— Похоже, ты неплохо соображаешь и на пустой желудок, Фесс! Если мы с Шайтисом все же будем драться, тебе без всякой драки достанется на обед проигравший — это выгоднее, чем победа. — Он кивнул и убрал рукавицу. — Я не такой дурак.

Ференц поскреб длинный подбородок и ухмыльнулся, хотя и мрачно:

— Надо же, а я всегда считал, что как раз такой...

Шайтис, все еще настороже, повесил на пояс боевую рукавицу, наконец кивнул и достал из мешка пурпурное медвежье сердце, размером со свой кулак.

— Берите, раз уж вы так голодны, — швырнул он им пищу.

Вольш поймал сердце в воздухе и вонзил в него челюсти, брызгая слюной. Но Ференц лишь покачал головой.

— Я предпочитаю алое, брызжущее. Пока есть такая возможность.

Шайтис настороженно нахмурил брови, когда гигант зашагал по ледяным ступеням.

— Что ты задумал? — спросил он. — Кого ты думаешь убить?

— Не кого, а что, — ответил тот через плечо. — Я не собираюсь его убивать, просто буду понемногу брать кровь. Мне кажется, это очевидно.

Шайтис и Вольш двинулись, оскальзываясь, следом.

— Что? — переспросил Вольш с набитым ртом. — Что тебе очевидно?

Ференц оглянулся на него.

— Что ты ел, когда рухнул твой загнанный летун?

Вольш хрюкнул и чуть не подавился.

— Что-о? — Шайтис ухватил Ференца за огромное плечо. — Это ты о моем летуне? Вы хотите, чтобы я застрял тут навсегда?

Ференц помедлил, потом повернулся, посмотрел ему прямо в глаза, хотя и стоял двумя ступенями ниже.

— Почему бы и нет? — ответил он. — Разве нас занесло сюда не из-за тебя?

— Черта с два! — выплюнул в ответ Шайтис, снова хватаясь за боевую рукавицу, и в мгновение ока кулак Фесса смахнул его со ступенек.

Шайтис падал. Он был слишком усталым, да и времени не хватило бы, чтобы превратиться во что-то планирующее, оставалось только скрежетать зубами: сила тяжести не замедлит сделать свое черное дело!

Сшибая на лету ледяные наросты и сосульки, к счастью, не очень большие, он наконец врезался всей грудью и плечом прямо в сугроб. О милосердный снег!

Его намело сюда через овальную дыру в ледяной стене — холмик снега высотой три-четыре фута, скованного коркой льда. Шайтис проломил наст, смял толщу снега и больно ударился плечом: похоже, вывихнул его и сломал пару недолеченных ребер.

Бывший лорд лежал в снегу, корчась от боли и посылая проклятья Фессу Ференцу из самых глубин своего черного сердца.

— Проклинай сколько хочешь, Шайтис, — услышал он ответ Ференца. — Но я уверен, что если ты подумаешь как следует, то поймешь. Конечно, поймешь. Суди сам: или ты, или твой летун, — вот и весь выбор. Вольш выбрал бы тебя, потому что твоя кровь — это кровь вампира. Это то, что надо! Но я рассудил, что будет лучше оставить тебя в живых. По крайней мере, пока.

Шайтис поднялся на ноги и, пошатываясь, двинулся прочь, чтобы спрятаться где-нибудь.

Он дал боли растечься по всему телу, и вдобавок вызвал в памяти свои ощущения в момент краха на Темной стороне, когда лежал со сломанными ребрами и разбитым в кровь лицом, а также те страдания, что причинили ему раны, полученные в схватке с медведицами. Все это он прибавил к тому, что чувствовало его тело на самом деле, чтобы создать иллюзию смертельной травмы, и позволил этим ощущениям излиться наружу, рассчитывая, что разум Ференца уловит их и обманется на его счет. Вольш тоже мог воспринять это, но вряд ли. Любитель фурункулов был туповат, его мысли целиком были заняты выращиванием нарывов.

— Что с тобой? — Ференц, похоже, удивился, но не был особо расстроен. — Так сильно расшибся? Ты что, свалился лицом вниз, Шайтис? — Он телепатически ухмыльнулся. — Ладно, не переживай, твоя рожа все равно была отвратительна, хуже не станет!

— Давай, смейся, — не мог сдержать себя Шайтис, — потешь себя вдоволь, Фесс Ференц! Но не забывай: хорошо смеется тот, кто смеется последним...

Смех Ференца понемногу утих в мозгу Шайтиса.

— А, так ты не так уж сильно расшибся? Жаль. Или ты пытаешься хорохориться? На всякий случай хочу тебя предупредить, Шайтис: не вздумай вмешаться. Если ты надумал скомандовать летуну, чтобы он удрал, забудь об этом. Можешь не сомневаться, если мы не найдем твою тварь, то вернемся за тобой. А если он нападет на нас, мы победим, будь уверен. Ты же сам знаешь, что летун — боец никудышный, наши мысли жалят не хуже стрел. Да, победим без труда — и снова вернемся за тобой! Ну, а если ты не будешь мешать нам и немного обождешь, тогда, сам понимаешь, тебе будет чем подкрепиться, если проголодаешься. Пока жив твой летун, будешь жить и ты. Если сумеешь не попадаться нам на глаза. Вот так, Шайтис из рода Вамфири.

Шайтис набрел на глубокую незаметную ледяную нору в недрах замка и заполз туда. Он завернулся в плащ и пригасил свою пульсирующую ауру вампира. Ему нужно время, чтобы исцелиться. Пожалуй, стоит поспать, чтобы сберечь энергию. У него еще есть небольшой кусок медвежьего сердца, он съест его, когда проснется. Если он будет держать под контролем свои мысли и сны, Вольш Пинеску и Фесс Ференц его не найдут.

Но сначала он должен узнать.

— Зачем, Фесс? — послал он телепатический вопрос. — Ты же не от сердечной доброты сохранил мне жизнь, хотя запросто мог убить меня! Тогда зачем?

Ференц уже был на середине ледяной лестницы. Он скривил в ухмылке широкий рот.

— Ты всегда умел соображать, Шайтис, — ответил он. — У тебя мозги на месте. Конечно, ты наделал ошибок, но не ошибается только тот, кто ничего не делает. Я так думаю, что, если есть возможность убраться отсюда, ты ее найдешь. А уж я не отстану.

— А если не найду?

Ференц мысленно пожал плечами.

— Кровь, она и есть кровь, Шайтис. А твоя совсем неплоха. Ты должен понять одно: если не будет иного выхода, если эти льды — наш удел, то только я останусь сидеть и коченея ждать Великой Оттепели. Я, Фесс Ференц, и больше никто. И я свою судьбу встречу сытым...

* * *

Два бывших лорда Вамфири — один несуразный и очень большой, другой просто очень несуразный — покинули сверкающий ледяной замок. Они принюхались к колючему морозному воздуху и, следуя туда, куда вели их чуткие рыла, зашагали к приговоренному летуну Шайтиса.

Летуны обычно не питались мясом, их корм состоял из дробленых костей, трав Темной стороны, меда и другого сладкого питья, иногда крови. Но поскольку их плоть была метаморфической, они могли поглощать какую угодно органику. Летун Шайтиса объелся замерзшим мясом своего сородича, и теперь требовалось время, чтобы все это переварить и усвоить. Зверь лежал с раздутым брюхом — но не там, где пировал у обглоданного скелета летуна Вольша и где выследили его экс-лорды; он отлетел, как и велел Шайтис, на полмили к западу и тяжело плюхнулся с подветренной стороны здоровенной ледяной глыбы.

Глупая тварь сформировала громадные, как блюдца, глаза на своих кожаных боках и мрачно уставилась на приближавшихся вампиров, повернув голову в их сторону. В этих влажных, с тяжелыми веками “глазах” ничего не отразилось. Пока летун не получит приказа, причем от своего хозяина, он не умеет даже думать. Да, он как-то постарается избежать опасности, но не предпримет ничего, способного принести вред Вамфиру. Потому что ментальный удар Вамфира жалит его как дротик и мгновенно превращает в дрожащую послушную тварь. Так что, если они и не смогут поднять летуна в воздух, совсем нетрудно заставить его лежать спокойно. Даже если при этом взрезать ему брюхо и вскрыть толстые вены, чтобы напиться крови.

Шайтис в своей ледяной берлоге услышал ментальное блеяние огромной твари. Велико было искушение послать летуну приказ, что-то вроде: “Перекатись, раздави в лепешку этих людей, которые тебя мучают! Взлети и плюхнись на них!” Даже сейчас, на расстоянии, он мог послать команду и знал, что летун моментально послушается, чисто инстинктивно. Но зверь способен только ранить или покалечить их. А тогда... Шайтис не забыл предупреждение Ференца.

Заставить летуна напасть и не суметь обезвредить врагов значило подвергнуться смертельной опасности. И потому он стиснул зубы, но не стал ничего предпринимать.

Шайтиса возмущала бессмысленность того, что совершается: зачем употреблять в пищу превосходного летуна, когда пропадает зря летун Вольша — добрых две тонны пусть не очень аппетитного, но пригодного в пищу мяса. Но Шайтис понимал, что дело не только в голоде. У Ференца были свои виды, а не просто желание набить брюхо.

После первого же обжорного визита Фесса и Вольша, зверь будет настолько истощен, что ни о каких полетах не может быть и речи, так что Шайтис тоже застрянет здесь, как и остальные. Так Ференц мстил за то, что Шайтис проиграл битву на Темной стороне. Но были и другие причины.

Шайтис был на самом деле значительно умнее своих сородичей, это ставило его особняком среди Вамфири, исключительно хитрых и изворотливых. Поэтому если кто и способен был изучить и взвесить все шансы и найти способ убраться из Ледников, так это он. Фесс, естественно, прямо заинтересован в этом. Он и решил пока оставить Шайтису жизнь и дать возможность сосредоточиться на проблемах выживания их всех.

Под всеми, конечно, следует понимать именно Фесса Ференца. Шайтис не сомневался, что, если не случится чего-то непредвиденного, этот мерзкий Вольш Пинеску рано или поздно тоже пойдет в пищу. Наверное, Фесс не съел его до сих пор, потому что очень противно! При этой мысли Шайтис не смог сдержать ухмылку, хмурясь и морщась от боли. Нет, на самом деле, конечно, его удержало не это, а боязнь остаться без спутника в ледяных пустынях. Одиночество и скука! Видимо, гигант Фесс горячо нуждается в компании. Шайтис и сам за недолгое время пребывания здесь почувствовал, как на него давит пресс одиночества... Впрочем, так ли это?

Потому что, какими бы пустынными и безжизненными (если говорить о жизни с проблесками разума) ни казались эти края, Шайтиса не покидало подозрение, что разум здесь есть. Даже сейчас, когда он укрылся в ледяной берлоге и заслонил сознание от чужого вторжения, его аура вампира ощущала ни на минуту не прекращающийся звон присутствия... как будто чей-то глаз наблюдает, как он справляется с выпавшими ему на долю испытаниями. Возможно. Но ощущать или подозревать — одно, а убедиться — совсем другое.

Так что сейчас надо уснуть, позволить вампиру вылечить его, а потом уж заняться большой проблемой — проблемой выживания.

И небольшой проблемой — проблемой мести. Задраив свой мозг еще надежнее, Шайтис устроился поудобнее и только сейчас впервые почувствовал, что его начал донимать холод. Да, Фесс и Вольш правы: даже плоть Вамфира не может устоять перед таким холодом. И Керл Люгоц — лучшее тому свидетельство.

Шайтис смежил правое веко (левый глаз должен бодрствовать даже во сне), и тут что-то мелкое, белое и мягкое, на мгновение повисло перед его лицом, потом упорхнуло с еле слышным писком вверх и скрылось в незаметных складках льда. Но Шайтис успел разглядеть его. У этой крохотной махалки были розовые глаза, крылья-мембраны и сморщенное рыльце. Карликовая летучая мышь, кожан-альбинос! Это натолкнуло Шайтиса на идею.

В ближайшее время Вольш и Фесс будут заняты едой и, надо надеяться, малость отупеют от обжорства. Можно рискнуть. Он протянул сознание наружу и подозвал маленьких обитателей ледяного замка, которые не замедлили явиться. Сперва пугливые, они постепенно осмелели: сначала одна, потом другая, третья — мыши окутали его, сплошь укрыли мягким белым покрывалом. Целая колония этих созданий сгрудилась в ледяной нише.

И, согретый крохотными тельцами, он уснул...

* * *

Крохотные слуги Шайтана Нерожденного не только грели спящего Шайтиса, они продолжали следить за ним, как делали это с момента его появления. Под их наблюдение попали также Фесс Ференц и Вольш Пинеску; и еще Аркис Прокаженный, со своими рабами. Впрочем, рабы не зажились — когда в третий раз после его прибытия заалела над горизонтом полярная заря, оба были выпиты, а обескровленные трупы он упрятал во льду, про запас. Здесь же обитала пара лейтенантов Менора Страшнозубого, освободившихся от рабства со смертью Менора в битве за сады. Все они пришли сюда разными дорогами, и обо всех малютки-альбиносы добросовестно сообщили своему бессмертному хозяину, Шайтану.

Двое лейтенантов, бывших Странников, превращенных в вампиров Менором, были первыми из нового урожая изгнанников, прибывших сюда. Вконец загнав лучшего летуна своего хозяина, они сбросили его выдохшуюся тушу в соленое море на окраине Ледников и покрыли последние тридцать миль пешком. Шайтан заманил их поднимавшейся к небу струйкой дыма, и они явились, рассчитывая найти теплое пристанище. Да, там хватало тепла. В данный момент их тела медленно покачивались на костяных крюках, подвешенные к низкому потолку древней пещеры, вернее, пузыря в лаве на западном склоне вулкана. Туда вел проход из ледяной пещеры, обиталища Шайтана.

Эти лейтенанты оказались легкой добычей; они были не совсем вампиры — их разум и плоть были заражены, но они еще не стали Вамфири. Через сотню-другую лет с ними было бы сложнее справиться. Но их время кончилось здесь и сейчас. Кровь у них была красная и густая.

Что же касается четырех лордов Вамфири, тут приходилось быть осторожнее и выжидать. Надо дать им повоевать друг с другом, чтобы они истощили свои силы. Так диктовало благоразумие. Если бы Шайтан был молод (он с трудом мог вспомнить те времена), о, тогда все было бы по-другому! Его бы хватило на всех этих и еще четырех таких же. Но три с половиной тысячи лет — долгий срок. Приходится платить дань времени, и не только памятью. Всем прочим тоже. Это была... усталость? Если начистоту, даже его вампир устал! А кроме вампира в нем теперь мало что осталось.

* * *

Он не был болен, истощен, смертельно утомлен. Он просто устал. Выдохся. От неизменного холода, который периодически прорывался сквозь вулканическую лаву в самую сердцевину горы, даже в пещеры-пузыри здесь, в глубине, в самом низу. Устал от монотонного пустого существования, тянущегося в этих вечных, не имеющих возраста Ледниках.

Но не от жизни. Жить ему если и надоело, то не очень. Не совсем.

По крайней мере не настолько, чтобы объявить о своем существовании Фессу, Вольшу, Шайтису или Аркису Прокаженному! Если так уж хочется умереть, есть способы получше. Более того, теперь, когда здесь появились эти беглецы, жизнь будет вовсе не скучной.

Главное — этот Шайтис. Да, если учесть имя, возможно, это его шанс, возможность обрести новое существование. Это была давняя мечта Шайтана, и она до сих пор не увяла. Все вокруг постепенно становилось серым, бесцветным, но она оставалась ясной и яркой. Алой.

Мечта молодости: обновленная мощь, победное возвращение на Темную и Светлую стороны. Растоптать их, потом завоевать другие миры. Вера Шайтана, его убежденность в том, что такие миры существуют, поддерживала его все бесконечные годы изгнания, придавая цель существованию, наполняя его смыслом.

Но хотя мечта и осталась молодой и сочной, мечтатель успел постареть и несколько потускнеть — телом, не разумом. Человечья плоть Шайтана износилась, ее заменили иные субстанции; метаморфическая сущность вампира пополняла телесную нехватку, пока человечье начало не исчезло практически совсем, остались лишь рудиментарные, остаточные следы первоначальной плоти. Но объединенный разум человека и вампира был в сохранности; хотя многое было утрачено, кануло во времени, этот разум накопил огромный запас. Запас знаний и ЗЛА.

Это ЗЛО было бездонным, но Шайтан не был сумасшедшим. Ум и зло вовсе не исключают друг друга, скорее дополняют. Убийце нужны мозги — иначе он не создаст себе умное алиби. Идиот не изобретет атомное оружие.

Зло — это извращенное неприятие добра. В Шайтане оно достигло абсолюта. Его ЗЛО способно было поднести факел к вселенной и потом смотреть на пепел, находя, что он недурен! Он был Тьмой, антагонистом Света, даже, возможно, Первичной Тьмой, противостоявшей Первичному Свету. Вот почему он был отторгнут даже Вамфири. Но разве не помнил он — неведомо откуда взялись эти воспоминания, — что был уже однажды изгнан, когда-то давным-давно?

Кем же? Не Добром ли? Неким милосердным Богом? Не будучи сторонником теистической идеи. Шайтан все же мог допустить нечто в этом роде. Потому что как же ЗЛУ без ДОБРА? И потом...

Он прервал свои размышления. У него было достаточно времени, чтобы обдумать все это. За три с половиной тысячелетия успеваешь обмозговать многие проблемы — от банальных до бесконечно глубоких. Сейчас его больше волновало не прошлое, а будущее. И его будущая участь, вполне возможно, неотделима от участи этого человека, этого создания, которое зовется Шайтис.

В Давние Времена Вамфири давали своим “детям” собственное имя. И сыновья по крови, и яйценосители, и приобщенные к вампиризму — все получали имя своего покровителя. За эти века традиция изменилась, но не особенно.

Например, Фесс Ференц был сыном по крови (рожденным женщиной) Иона Ференца; его мать из Странников умерла, дав жизнь гиганту. Размеры младенца произвели впечатление на отца, и он оставил дитя в живых. Непростительная ошибка! Когда Фесс малость подрос, он убил своего папу, вскрыл тело и пожрал вампирское яйцо. Так что Ион никому его не передал. Замок родителя “естественно” отошел юному Фессу.

В свое время Шайтан породил множество потомков — разными способами; яйцо же свое он передал своему сыну Шайтару, который и сам родил немало вампиров. И потомки Шайтана по крови носили имена Шайтос, Шайлар Мучимый Кошмарами, Шайтаг и тому подобные. И еще среди потомков Шайтара, сына Шайтана, была одна особа, по прозванию Шейлар Шлюха; могли быть и другие с подобными именами, восходящими к первоисточникам. Это все происходило еще до того, как Шайтан был изгнан.

Так что, пожалуй, нет ничего удивительного в появлении теперь, через три с половиной тысячи лет, этого Шайтиса, которого изгнали, как и его предка. Да, такое вполне возможно. Вопрос в другом: прямой ли он потомок? Что ж, кровь — это жизнь, значит, кровь и расскажет.

Да, кровь, несомненно, расскажет.

— Возьмите его кровь, — скомандовал Шайтан своим маленьким слугам, — кто-нибудь, сделайте это. Один раз куснуть, и все. Больше ничего с ним не делать.

Объяснять подробнее было не нужно.

Дремлющий в своем ледяном убежище Шайтис вряд ли почувствовал, как крохотные зубы-иголочки впились в мочку его уха и высосали капельку крови, он едва ли уловил шелест маленьких крыльев, вылетевших из его берлоги, промчавшихся по замерзшему лабиринту ледяного замка, а потом выпорхнувших из этой удивительной скульптуры в мир, навстречу ярким ночным звездам.

А вскоре малютка кожан уже устремился вниз, в потухший кратер, в сернисто-желтые апартаменты Шайтана, и завис там в ожидании дальнейших распоряжений.

— Лети сюда, малыш, — донеслась команда из темного угла. — Я тебя не раздавлю.

Крошечное создание подлетело ближе и, сложив крылья, вцепилось в руку. Вернее в то, что служило существу рукой. Альбинос выплюнул сгусток слюны, в котором мерцала рубиновая бусинка крови.

— Молодец! — похвалил Шайтан. — Теперь лети.

Крошечный кожан поспешил выполнить приказ и упорхнул, оставив хозяина наедине с его каверзными замыслами.

Шайтан как зачарованный долго вглядывался в яркую бусинку. Это была кровь, а кровь — это жизнь. Он ждал с нетерпением, когда вампирская плоть его ладони раскроет крохотный рот и всосет капельку. Таков инстинкт вампира, все произойдет само собой — если это просто кровь человека. Но он напрасно ждал — Шайтис, как и он сам, не был обычным человеком. Да, совсем как он.

И тогда он шепнул, каркнул дрожащим голосом:

— Мой! Плоть от моей плоти!

И тогда капелька задрожала, впиталась в покрытую струпьями ладонь, как будто это была губка.

 

Глава 3История Ференца

Шайтис спал долго.

Пушистые кожаны хранили его тепло (во всяком случае, не позволяли ему замерзнуть в ледяной берлоге); раны его затягивались, мысли были надежно укрыты, как и сам он. Но вот пришло время проснуться, покинуть убежище. И в этот самый момент его тайна была раскрыта.

— Что? Кто это? — Шайтиса окончательно разбудило невольное восклицание, отдавшееся в его мозгу.

Еще не смолкло эхо, а Шайтис уже был на ногах. Его живое одеяло превратилось в пушистый рой попискивающих снежных хлопьев; мгновение — и живой сугроб взлетел и исчез, всколыхнув воздух шелестом крохотных крыльев. Еще через мгновение боевая рукавица облегала правую руку. Шайтис осторожно выпустил наружу ауру вампира, чтобы обнаружить чужака. Он где-то рядом, раз почувствовал пробуждение Шайтиса.

Шайтис прекрасно владел искусством не выпускать наружу свои мысли во время сна, чтобы никто не мог подслушать его дремы; но в момент перехода от глубокого исцеляющего сна к пробуждению они непроизвольно выплеснулись — вроде зевка. И кто-то был настолько близко, что услышал. Очень близко.

Ментальные щупальца Шайтиса чуть коснулись разума чужака и тут же убрались обратно. Контакт был очень кратким, нельзя было распознать личность, но оба поняли, что рядом кто-то есть.

Шайтис огляделся. Из берлоги был только один выход. Если это ловушка, никуда не денешься. Придется рискнуть.

— Кто здесь? — Он втянул морозный воздух своим носом-хоботком, как у летучей мыши. — Это ты, Фесс, явился за ужином? Или мне пришла пора испачкать мою добрую рукавицу в твоей мерзкой крови и гное, Вольш, ублюдок?

Ответом был вздох удивления в разуме другого вампира:

— Ха! Шайтис! Значит, тебя не сожгли смертоносные лучи Странников?

Аркис Прокаженный! Шайтис сразу узнал его. Он с облегчением выдохнул, проследил с интересом, как его морозное дыхание оседает инеем на лед, и шагнул наружу. На ходу он пощупал свои ребра, поиграл мышцами, несколько раз глубоко вздохнул. Вроде все цело. Да и что это была за травма? Вампирской плоти особенно и не пришлось трудиться. Подумаешь, шишка тут, синяк там.

Аркис ждал его внизу, у ледяных ступеней. Для лорда Вамфири он был слишком коренаст. Ростом чуть больше шести футов, зато в толщину — добрых три! Громадная бочка, а не человек, и сила — немерена. Сейчас он, похоже, чуть похудел. Шайтис двинулся навстречу легким крадущимся шагом; человека удивила бы такая походка — как в засаде, но у вампиров она считалась нормальной.

Мгновение они разглядывали друг дружку.

— Ну что, — сказал Шайтис, — мир? Или ты слишком голоден, чтобы трезво соображать? Скажу откровенно: мне бы пригодился сейчас друг. А ты, как я погляжу... Ха! Мы в одинаковых обстоятельствах. Решай сам. Но я знаю, где еда!

Тот встрепенулся.

— Еда? — Он уставился на Шайтиса, ледяное дыхание облачком вырывалось изо рта.

Аркис просто-напросто оголодал. Шайтис наградил его хмурой ухмылкой, достал из мешка последний мерзлый кусок медвежьего сердца, откусил разом половину и кинул оставшуюся часть Прокаженному. Тот схватил кусок на лету и, повизгивая, запихал в рот.

Отцом Аркиса был Моргис Выпь, а матерью — бездомная бродяжка из Странников. Она была больна проказой и заразила Моргиса. Ужасные струпья покрыли вскоре его тело: первым делом — член, потом — губы, глаза и уши. Болезнь сжигала его, как огонь, она распространялась по его телу так быстро, что вампир в нем не справлялся с лечением. Моргис не смог терпеть эти муки. Он подхватил в охапку свою одалиску-Странницу и с горящей головней в руках прыгнул в выгребную яму, жалобно крича, как выпь, в полном соответствии с прозвищем. Скопившийся в гниющих отбросах метан довершил дело. Так молодой Аркис неожиданно стал лордом и полноправным хозяином превосходного замка. И самое удивительное — Аркис не подхватил заразу у своих родителей, по крайней мере — пока. И скорее всего — никогда не заболеет. С тех пор миновало немало закатов. Хотя звали его все равно — Прокаженный.

Пока Аркис ел, Шайтис рассмотрел его получше.

На приземистом теле Аркиса помещался словно слегка расплющенный череп. Лицо вытянуто вперед, нижняя челюсть — еще дальше. Клыки, как у кабана, торчали, загибаясь над толстой верхней губой. Но в общем обличье было скорее волчье, чем кабанье, особенно если посмотреть на обросшие шерстью длинные заостренные книзу уши. Похоже, среди его предков был кто-то серый. Глаза Аркиса пылали от неутоленной страсти — еды-то было всего ничего, — тем не менее он искоса поглядывал на Шайтиса. Кончив жевать, он пробурчал:

— Ну что ж, лучше, чем ничего. Ты про это и говорил, когда обещал еду?

— Я ничего не обещал, — возразил Шайтис. — Я просто сказал, что знаю, где есть еда. Целая тонна!

— А! — проворчал второй Вамфир, качнув головой. — Летун Вольша, вот ты о чем! Да они же начеку, Вольш и Ференц. Шайтис, это ловушка: стоит приблизиться к их кладовой слишком близко, и ты сам там будешь храниться. Тут рыцарством и не пахнет, друг мой. Мерзлое мясо ни в какое сравнение не идет с теплой плотью, пускающей красный сок. Ну, мне-то и мерзлое бы сгодилось. Короче, я попытался — и проиграл. Они все время поблизости. Я знаю, они охотятся за моей кровью.

— Ну, вы докатились ребята! Охотитесь друг на друга, хуже гиен! — Шайтис вздернул черную колючую бровь. На самом деле он вовсе не был удивлен и знал, что и сам будет жрать падаль. Рыцарство Вамфири — не более чем миф. Да и Аркиса не обидишь “гиеной”.

— Я здесь встретил, Шайтис, уже четыре заката, следующий — пятый, — сказал Прокаженный. — Или четыре восхода? Как я понимаю, здесь это без разницы. Ты говоришь, докатились. Хуже гиен. Слушай, ты покажешь мне что угодно, лишь бы шевелилось, — и я буду охотиться на него! Я сперва ловил летучих мышей, хватал и выдавливал прямо в рот, а потом и мякоть ел. Но они теперь не приближаются ко мне. Они соображают, эти крохи. Я сейчас шел к тому дохлому скукоженному деду, что там, наверху, вмерз в лед. Я решил, что займусь им, когда дойду до ручки. Я и дошел до ручки! Так что не толкуй мне насчет того, на кого мы похожи. Мы все докатились — и ты не лучше других!

Похоже, все-таки Шайтис задел его самолюбие. Надо же! Аркис всегда был туповат. Не иначе как на морозе он стал прозорливее.

— Слушай, Аркис, — буркнул Шайтис, — нас теперь двое, и мы разделили пищу. Это правильно, потому что тут лучше держаться командой. Ты здесь дольше меня и знаешь, где какие могут быть ловушки. Этому опыту цены нет. Та парочка — мерзкий Вольш и бугай Ференц — дважды подумают, прежде чем сунутся к нам, раз мы вместе. Ладно, ты не против, если мы выберемся из этой ледяной раковины и пойдем взглянуть на наш завтрак?

Прокаженный раздраженно подался вперед от нетерпения, и это вызвало бешенство у Шайтиса: он не привык, чтобы приземистые болваны играли с ним на равных.

— Я же тебе сказал, — проворчал Аркис, — они охраняют летуна, и еще как охраняют! Они заправились под завязку, а мы — нет! И ты сам только что напомнил, что Ференц — чертов бугай.

У Шайтиса раздулись ноздри. На мгновение он подумал — не плюнуть ли на этого дурака и его дурацкие рассуждения. Правда, это значит отдать его на милость врагам. А Шайтис рассчитывал приберечь его для себя, на потом. Он, конечно, спрятал эти мысли от Аркиса.

— По-твоему, они и второго летуна охраняют? Или ты думаешь, что я сюда пешком пришел? Что скажешь, Аркис Мордоворот? (Скорее, Аркис Идиот.)

У Аркиса отвисла челюсть.

— Как это? Другой летун? Я его не видел. Правда, я далеко не высовывался, чтобы они меня не засекли. Ну и где он, этот летун?

— Там, куда я его отправил. — Добрый и свежий харч. И он... погоди-ка... — Шайтис послал зверю вопрос: “Ты слышишь меня?” Получив ответ, он понял, что жизнь, хотя и слабо, еще мерцает в нем. — Да, он еще не совсем истек кровью.

— А они — этот большой ушат помоев и Ференц, — они знают про твоего летуна?

— Конечно, иначе мне не понадобилась бы твоя помощь.

— Ха! — воскликнул Аркис. — Я мог бы и сам догадаться. Задарма ничего не бывает. Ну, посуди сам, дружище Аркис. Великий Властитель Шайтис, вот он перед тобой. Ах, будем друзьями, Аркис. Потому что ты мне нужен.

— Быть по сему, — пожал плечами Шайтис. — Я просто спланировал совместное предприятие, которое принесет совместные доходы, только и всего. Причем поровну. А чего бы ты хотел задарма? Что тебя доставят на Светлую сторону, где на закате бродят толпы сладких Странников? — Он повернулся, как бы собираясь уйти. — Тебе никто не мешает голодать дальше.

— Погоди! — Аркис шагнул ближе и спросил миролюбиво: — Что ты предлагаешь?

— Ничего, — ответил Шайтис. — Просто пойти поесть.

— Как это?

Шайтис вздохнул.

— Послушай, я тебя еще раз спрашиваю: могут они, Вольш и Ференц, стеречь сразу обоих летунов?

— Конечно. По человеку на каждого.

— Но нас-то двое!

— А если и они будут вместе?

— Тогда один зверь останется без охраны! Твои мозги раньше неплохо варили. Они что, совсем замерзли, Аркис?

(Немного лести не повредит.)

— Гм-м! — У Прокаженного на секунду мелькнула мысль о лести, потом он зарычал, наставив палец на Шайтиса. — Но если мы нарвемся на Вольша и он будет один, мы убьем его. И я хочу его сердце. Идет?

— Согласен, — ответил Шайтис. — По правде сказать, не думаю, что в нем есть еще что-то съедобное.

— Ха! — фыркнул Аркис. — Ха, ха! Ох, хо-хо-хооо! — Он веселился на свой лад.

“Давай, смейся, — подумал Шайтис, пряча свои мысли, — после Вольша и Фесса все равно придет твой черед, чурбан!” А вслух сказал:

— Теперь прикрывай свои мысли. Выходим во льды...

* * *

Летун Вольша Пинеску промерз насквозь и был твердый, как доска. Аркис все же хотел направиться к нему, но Шайтис остановил его:

— Время слишком дорого, не будем зря тратить его. Ты же видишь, нужно нацепить клыки, чтобы откусить это.

Аркис повернулся и зарычал:

— Это жратва, ясно?

— Да, жратва, — кивнул Шайтис, — зато в полумиле отсюда еще больше жратвы. А еще она красная и течет по жилам. Я умею выращивать зверей, Аркис, у них отличная плоть. Теперь слушай. Ты чувствуешь наших врагов? Нет? Я тоже. Выходит, они сегодня не очень-то охраняют, верно?

Аркис нюхнул морозный воздух.

— Да, меня это беспокоит. Как ты думаешь, куда они подевались?

— Гадать будем, когда набьем брюхо.

Шайтис повернулся и зашагал по голубому мерцающему льду. Аркис заковылял следом. Шайтис оглянулся и кивнул, потом зашагал дальше и хитро ухмыльнулся. Лидер всегда лидер, Шайтис. До чего же просто оказалось снова взять в руки жезл. А сзади Аркис, словно пес по пятам...

* * *

Поднялся ветер.

Пока Шайтис и Аркис, по прозвищу Мордоворот, сидели в пещере, которую Вольш и Фесс вырезали в брюхе Шайтисова летуна, и высасывали едва пульсирующую жидкость из теперь уже бесчувственного зверя, летящие по небу темные тучи скрыли блеск звезд. Налетел короткий буран, и на сверкающий лед легло тонкое пушистое снежное одеяло.

Когда улегся ветер, полусъеденный зверь был уже мертв, артерии и вены смерзлись.

— Горячей еды больше не будет, — заметил Шайтис и высунул голову наружу, чтобы оглядеться. Он посмотрел на цепочку вулканов. Глянул на них еще раз. Потом озабоченно нахмурился. — Аркис, что ты скажешь об этом?

Аркис выпрямился, сыто рыгнул, посмотрел туда, куда показал Шайтис.

— Что? Это? Похоже на вихрь или смерч — наверное, след прошедшего бурана. А с чего это ты увлекся природой, Шайтис?

— Ничего увлекательного я в ней не нахожу. Пока все нормально, во всяком случае. А вот когда я вижу такие ненормальные штуки, тогда очень увлекаюсь. Особенно здесь, в этих краях.

— А что тут ненормального?

— Такого в природе не бывает. Тут без Вамфири не обошлось.

Он продолжал наблюдать заинтересовавшее явление. Крутящийся снежный вихрь свился в приземистый цилиндр высотой двадцать футов и такого же диаметра. Похоже, что-то шевелилось внутри него, как жгутик зародыша в сыром яйце, и все это сооружение двигалось прямо к ним. Оно выплевывало струи снега, которые опадали вниз, не уменьшая основной массы.

Шайтис кивнул; он понял, что это такое.

— Фесс Ференц, — мрачно шепнул он.

— Как Фесс? — Аркис уставился на эту штуку, ее отделяло от них не более ста ярдов снежной равнины. Она замедлила скорость и понемногу начала истончаться. — При чем тут Фесс?

— Это туман вампира, — ответил Шайтис, натягивая боевую рукавицу. — На Темной стороне он бы клубился, вился вокруг него, полз следом. Здесь он смерзается в снег! От Фесса всегда шло много тумана, у него большая масса. Я видел, как однажды на охоте его шлейф окутал целый склон холма.

Они потянулись осязанием к странной туче, прикованной к земле. Да, внутри нее есть нечто живое. Ференц? Это, несомненно, он, только измученный до предела. У него не оставалось сил, чтобы скрыться от них.

— Охо-хо! — завопил Аркис. — Он от нас не уйдет!

— Погоди, надо понять, что с ним случилось, — возразил Шайтис.

— Тут и понимать нечего, разве не ясно? Наверняка он расковырял этот гнойный нарост, вонючку Вольша, ну и сам, конечно, выдохся в битве. Он попался к нам в лапы, и мои лапы не станут церемониться.

В двадцати шагах от них туча притормозила и опала наземь. Перед ними стоял обнаженный Ференц. Не в том смысле, что лишился своего снежного одеяния. Он в самом деле был голый. Аркис глядел на него очумело, а Шайтис воскликнул:

— Что, Фесс, удача порой изменяет, а?

— Похоже на то, — пробасил тот в ответ, и гулкое эхо разнеслось по равнине. Но в голосе его была дрожь, он продрог до костей. Под мышкой у Фесса был сверток с его одеждой. Непонятно. Что-то за этим крылось, и Шайтис должен был узнать, что.

Аркис заметил любопытство Шайтиса.

— Меня это не волнует, — проворчал он. — Я сказал тебе, его надо убить.

— Ты слишком много говоришь, — прошипел Шайтис. — Ты только и думаешь, чем сегодня набить брюхо, а что будет завтра? Я собираюсь прожить как можно дольше и должен все выяснить. Так что уймись, или мы больше не партнеры.

— Вы решили меня прикончить? — Ференц выпрямился и посмотрел на Шайтиса. — Ну что ж, давайте, только не будем тянуть, а то я превращусь в кусок льда.

И он пригнулся, бросив сверток с одеждой. Когти на его лапищах были острые, как бритвы.

— Похоже, перевес на моей стороне. Надо бы сравнять счет, ты тогда изрядно отделал меня. — Фесс ничего не ответил. — Но все же, — продолжал Шайтис, — мы могли бы договориться. Как видишь, у нас с Аркисом теперь команда. Вместе легче уцелеть. Тем не менее, двое против Ледников — это маловато. У троих шансов побольше.

— Очередной фокус? — Ференц не верил своим ушам. На месте Шайтиса он бы убил не задумываясь.

— Никаких фокусов. — Шайтис покачал головой. — Ты не хуже Мордоворота успел узнать эти места. Кровь — это жизнь, и знание — тоже. Я всегда был в этом убежден. Драться друг с другом значит всем погибнуть. А вместе, объединив наши знания и силы, мы имеем шанс уцелеть.

— Продолжай, — сказал Фесс окончательно продрогшим голосом.

— Это все, — пожал плечами Шайтис. — Тебе надо согреться и набить брюхо, а потом расскажешь, почему ты очутился на этом морозе голый, как младенец, и весь в мерзлом тумане. Да, и о том, что случилось с этим мерзким Вольшом, твоим бывшим напарником.

У Ференца не было выбора. Убежать и думать было нечего — они были сыты и легко догнали бы его. Стоять и дальше на морозе значит замерзнуть. Они растопят и съедят его. Оставалось идти вперед и все рассказать. Возможно, с Шайтисом удастся поладить. А вот Аркис — вопрос особый.

Он подошел к телу летуна и, опустившись на колени у разодранного брюха, схватил зубами обрывок артерии. Кровь не шла — или ее всю высосали, или она замерзла ближе к поверхности туши. Тогда Фесс стал рвать мерзлую плоть зубами и торопливо глотать. Лучше это, чем ничего. С набитым ртом он пробурчал:

— Лучше уж было остаться на Темной стороне. По крайней мере, не мучились бы зря — Обитатель быстро покончил бы с нами.

— Все ищешь виноватого? — Шайтис стоял рядом, глядя, как он восстанавливает силы. Аркис присел неподалеку, мрачный, как всегда.

— Мы все виноваты, — с горечью ответил Ференц. — Уж больно мы были самонадеянны, вот и вляпались, как слепцы в болото. Как дураки — думали, что идем убивать, а это было самоубийство. Да, это был твой план, но все с радостью за него ухватились.

Он поднялся с колен и подошел к одежде, лежавшей на льду, развернул ее и стал тщательно счищать снегом грязь. Этого у гиганта было не отнять — он все делал добросовестно. Потом вернулся к туше и разложил одежду на ней — то ли просушить, то ли выморозить.

— Что, какая-нибудь зараза? — удивился Шайтис.

— Вроде того. — Он сморщил и без того кривой хоботок носа. — Эта слизь была когда-то Вольшом! — Он снова набил рот мерзлым мясом и продолжал рассказывать. — Мы с Вольшом заметили, что над центральным вулканом курится дымок. Приглядевшись, увидели, что там на склоне есть большая пещера и в ней что-то такое происходит. Мы рассудили: если там в кратере есть огонь, тепло, нет ничего странного, что там кто-то обосновался. Но кто? Люди? Или, может, изгнанные Вамфири? Мы решили пойти туда, чтобы узнать все. Конечно, мы провели сначала телепатическое обследование, но тот, или то, что обитало в вулкане, держало свои мысли на запоре.

Он оказался дальше, чем мы думали: миль пять до подножья горы, потом еще две мили по склону к вершине. Ближе к кратеру, где скалы становятся обрывистыми, мы и нашли эту пещеру. Из нее-то и шли эти странные посверкивания, которые мы видели издали: словно какие-то зеркала отражают свет звезд. Здешние жители, решили мы. Снежные тролли или что-то в этом роде. В любом случае — мясо.

Там хватало мяса, это так. — Ференц вдруг помрачнел. — Тонны мяса! Но лучше я расскажу по порядку и не буду забегать вперед...

В общем, мы добрались до входа в эту пещеру, он был отвесный и весь покрыт серой — застывшая лава, так я думаю. Но там вряд ли стоило обосновываться: такой же холод, как и везде. Но какая-то жизнь там была, в глубине пещеры, какой-то примитивный разум — ничего опасного. Похоже, что из этой пещеры вел туннель в сердцевину вулкана. А если там было тепло, значит, и жизнь искать надо было именно там.

Короче, мы двинулись вглубь. Туннель изгибался и поворачивал в стороны, там было темно и пахло, как в выгребной яме. Но что значит тьма для Вамфири?

Вольш пошел первым. Он разделся, и на его теле отливали всеми цветами радуги целые созвездья фурункулов, струпьев и прочей мерзости, которую он обожает выращивать на себе.

“Надеюсь, — сказал он, — что любое существо, когда окажется рядом, предпочтет потерять сознание от моего вида и запаха, думая, что это дурной сон”.

Я считал, что в этом есть резон, и потому не возражал, чтобы он шел первым.

Потом... Ах ты, дрянь! — Фесс вскочил на ноги, разглядев маленький белый пушистый комок — альбиноса, который кружил рядом с ними, под навесом из мерзлого мяса. Молниеносным движением он рассек кожана надвое, прямо на лету, и продолжил: — Да, я и забыл об этом: у нас с Вольшом всю дорогу были попутчики. Эти чертовы летучие мыши! Они были повсюду.

— Чем они тебе не угодили? — прервал его Шайтис. — На Темной стороне мы считали их младшими братьями.

— Эти совсем другие, — Фесс покачал своей большой головой. — Они не слушаются.

Шайтис был озадачен: его-то они слушались! Аркис завопил:

— Шут с ними, с летучими мышами! Лучше рассказывай дальше. Я хочу знать.

Ференц более или менее утолил голод. Он натянул свою одежду и поднял температуру тела, чтобы досушить ее. Он был большой умелец по этой части — как и по части тумана. Одеваясь, Фесс продолжал рассказывать:

— Так вот, Вольш шел первым, мы забирались все глубже в эту продырявленную гору. Сказать по правде, мы не думали, что найдем там что-то стоящее. Тем более опасное. И все же меня беспокоил тот как будто примитивный разум, что мы здесь нащупали. Это пахло подделкой. У меня было ощущение, что за моим сознанием кто-то наблюдает, хотя и непонятно кто. И чем дальше мы углублялись в гору, тем сильнее было ощущение, что за нами следят, и очень пристально. Как будто каждый шаг приближал нас к чему-то ужасному, к запланированной кем-то катастрофе. Короче говоря — к засаде!

Аркис оживился.

— Точно! — хрипло проворчал он. — Это то самое, что чувствовал я, когда пытался приблизиться к летуну Вольша, чтобы поесть.

— Вот-вот, — кивнул Фесс без всякой обиды, или делая вид, что не замечает выпада Аркиса в свой адрес. — Что же это было? Страх? Ну, страха, конечно, не было, мы к этому не приучены. Короче, какое-то другое чувство, не слишком приятное. И оно меня не обмануло, как потом выяснилось. Да, и пока мы шли, эти проклятые альбиносы так и кишели вокруг, прямо преследовали нас. Их писк и шныряние настолько меня достали, что я приотстал, чтобы шугануть их как следует. И это, пожалуй, спасло мне жизнь.

Вольш тем временем продолжал продвигаться, но вдруг почувствовал что-то, в тот же момент, что и я. Он даже успел произнести одно слово. Он спросил:

“Что?” Спросить-то спросил, но так и не успел узнать, что на него обрушилось.

— Объясни толком! — Аркис даже дышать перестал от волнения. Шайтиса тоже захватил рассказ Ференца.

Фесс пожал плечами. Он стоял, уже одетый, возле стены плоти, срезал лентами мерзлое мясо с ребер летуна и отправлял в рот.

— Трудно объяснить, — произнес он, помолчав. — Что-то быстрое, огромное. Без тени разума. Это было ужасно! Я видел, что оно сделало с Вольшом, и твердо решил, что мне это не подходит. Никогда и ни от кого я не бегал — разве что от ужасных, разрушающих машин Обитателя, — а тут побежал. И еще как!

Оно было белое. Но это была не здоровая белизна, как у снега, а что-то болезненное, как у выросших в темных пещерах водорослей или поганок. И ноги — мне кажется, очень много ног, — с когтями и перепонками. Тело как у рыбы, голова — тоже, и пасть с чудовищными зубами. А его оружие...

— Как оружие? — подался вперед Аркис. — Ты же сказал, оно безмозглое. А на оружие мозгов хватило?

Ференц глянул на него с отвращением. Он вытянул вперед свои руки с когтями.

— А это не оружие, ты, тупица? Оружие было частью его, как твои кабаньи клыки — часть тебя!

— Да, да, мы поняли, — сказал Шайтис с нетерпением. — Продолжай!

Фесс успокоился и сел поудобнее, но в его широко посаженных глазах на широком взволнованном лице оставалась тревога.

— Это был нож, меч, а может, копье. В острых шипах, точнее крючках, по всей длине. Стоит нанести жертве удар, и она не может освободиться, не выдрав здоровый клок плоти. А на конце этого окованного костью тарана — две дырочки, наподобие ноздрей. Но не для дыхания. — Он умолк.

— А для чего же еще? — не удержался Аркис.

— Чтобы высасывать! — ответил Ференц.

— Эта тварь — вампир, — убежденно заметил Шайтис. — Воин, никем не контролируемый, оставшийся без своего настоящего хозяина. Он наверняка создан каким-то изгнанным лордом Вамфири и пережил хозяина.

Так он сказал, хотя сам думал иначе. Он просто размышлял вслух, не договаривая, чтобы скрыть кое-какие свои мысли.

Фесса это убедило.

— Да, может и так. — Он кивнул. — Он крадется бесшумно и хитер, как лиса. Секунду назад ничего не было — и вдруг он вылетел из бокового туннеля — ух! — быстрее молнии. Он только показался, а Вольш уже получил три удара. Первый удар зацепил и вспорол его гнойники, так что обрызгало и меня, и стены тоннеля. Сколько в нем было гноя — это не передать. Он был как один большой нарыв. Все вокруг залило этой мерзостью, моя одежда буквально пропиталась ею. Вольша завертело, и он не успел остановиться, как получил второй удар: голову почти снесло. И тут же — третий, прямо в сердце. Тварь пригвоздила его к стене и начала высасывать кровь, качать, что твой насос. А пока Вольш висел, как тряпка, пронзенный этим копьем, тварь скосила на меня свои блюдца, приглядывалась. Я понял, что я — следующий. Тогда я повернулся и побежал.

Фесса передернуло, к удивлению Шайтиса.

— И ты не попытался спасти его? — Аркис ехидно ухмыльнулся, как бы сомневаясь в мужестве Фесса. Это было с его стороны как минимум неосторожно.

Но Фесс не заметил насмешку.

— Я же сказал, с ним было покончено. Ты соображаешь? Из него столько вылилось мерзости, голова почти отвалилась, и этот сифон — он же выкачал его почти досуха! Спасти его! А меня? Ты бы видел, Мордоворот, это чудище. Тут сам Леек Проглот — не знаю, какие черти его теперь жарят, — не стал бы раздумывать. Нет, я дал деру.

Я мчался со всех ног по длиннющему тоннелю и слышал, как эта погань сопит и пускает слюни, высасывая последнее из Вольша. Даже когда я вывалился наружу, на свежий воздух, я слышал громкое чавканье. Тут я, признаюсь, запаниковал, призвал свой туман и припустил вниз по склону к ледяной равнине. Мне пришлось раздеться, потому что пропитавший одежду гной Вольша был ядовитым, а потом я не мешкая помчался сюда... и напоролся на вас. Вот и вся история.

Аркис и Шайтис поднялись на ноги, и оба какое-то время задумчиво смотрели на Фесса. Шайтис упрятал свои мысли (впрочем, в них не было ничего зловредного в отношении остальных); но Мордоворот не очень был доволен новой расстановкой сил и не собирался так легко отпускать с крючка Ференца.

— Гляди, как все переменилось, — сказал наконец Прокаженный, — я тут подыхал с голоду — да, подыхал и не знал, выживу ли, а ты и этот вонючий бурдюк, вы диктовали свои условия. Зато теперь... теперь ты — один, против меня и лорда Шайтиса.

— Все верно, — Фесс, встал и, потягиваясь, завел за голову руки с могучими когтями. — И знаешь, это меня удивляет. Что нашел в тебе лорд Шайтис? На мой взгляд, пользы от тебя столько же, сколько было от этой бочки помоев, Вольша Пинеску! А теперь послушай! Я тут наслушался оскорблений и намеков, пока рассказывал свою историю. Да, я тогда замерз и чертовски хотел жрать, а пока набиваешь желудок, можно многое пропустить мимо ушей. Но сейчас-то я сыт и больше не мерзну. Так что тебе лучше помалкивать, Мордоворот, иначе с тобой случится то, что обещает твое имя, а то и похуже.

— Вот именно, — поддакнул Шайтис и встал между ними. — Ну все, хватит. Вам что, непонятно, что у нас в этих Ледниках хватает забот и поважнее, чем хватать друг друга за глотки? — Он схватил их за руки и опустился вниз, заставляя их сесть рядом. — Что еще вы знаете об этих краях, об их секретах? Черт возьми, я тут новичок, а вы уже много чего повидали. Чем раньше я узнаю все, что известно вам, тем скорее мы сможем что-то предпринять.

Шайтис переводил взгляд с одного на другого и наконец остановил его на темном и искаженном злобой лице Аркиса, его полных губах и желтых клыках.

— Ну, Аркис? — сказал он. — У тебя, конечно, было меньше возможностей, чем у Фесса, но все же тебе удалось исследовать несколько ледяных замков. Вот Ференц нам сейчас рассказал свою историю, про этот кошмар в пещерах вулкана, а теперь пора послушать твою историю про эти ледяные гнезда. Что ты разузнал про древних изгнанников, закованных в лед лордов Вамфири?

Аркис хмуро глянул на него.

— Ты хочешь послушать об этих замороженных?

— Чем скорее, тем лучше.

Аркис пожал плечами, не проявляя энтузиазма.

— Как пожелаешь. Значит, все, что я видел, делал, обнаружил? Это не такая уж долгая история, можешь мне поверить.

— Ты начинай, — сказал Шайтис, — а мы потом разберемся.

Аркис снова пожал плечами.

— Будь по-твоему, — согласился он.

 

Глава 4Властители, скованные льдом

— Не я один понял, — начал Аркис, — что пора уносить ноги, когда мы продули битву за сады. Этот Обитатель со своим отцом, которого принесло к нам прямо из Адовых Краев, разобрал по косточкам все наше войско, порушил наши древние утесы, разорил наши замки покруче любого вампира. Вамфири пали, так что только полные дурни могли захотеть остаться там среди развалин и дожидаться, пока эти дьяволы разъярятся еще больше и камня на камне не оставят от Темной стороны.

Ну, ты сам знаешь, у нас это издавна ведется: проигравший может покинуть свои края и отправиться к Ледникам. Так что, когда битва поутихла, все, кто выжил и имел своего летуна, не стали долго ждать и двинули сюда. И я в том числе.

Со мной были Горам и Беларт Ларгази, мои рабы, бывшие Странники. Они братья-близняшки, и такие ретивые: каждый думал, что уж он-то точно получит от меня яйцо вампира. Мы отправились на развалины моего замка и расчистили вход в секретный подвал — я там припрятал одного боевого зверя и одного летуна, на крайний случай, как раз такой, как эта битва с Обитателем. Оседлав этих зверей (себе я взял боевого, у него скверный нрав, натренирован специально по моему вкусу), мы покинули пепелище и двинули на север. Вообще-то не совсем на север, чуть западнее, но не в этом суть. Крыша мира, она и есть крыша мира.

Стоянку в пути только раз делали: увидали во льдах мелкое озерцо, в котором плавали здоровущие голубые рыбины. Мы там подкрепились и дальше двинули. Но вышло так, что не слишком далеко. Летун с моими рабами скоро совсем выдохся — два седока, как ни крути, — пошел резко вниз и плюхнулся с ними в воду у самого берега какого-то моря, не очень большого.

Я опустился неподалеку на кромку льда и послал своего крылатого к близнецам. Мой зверь свесил вниз свои ноги, чтобы они ухватились и перебрались на берег. Мы малость огляделись — место того, странное. На снегу тут и там лопались пузыри горячей воды, снег от них пожелтел. От этих горячих гейзеров получились бассейны теплой воды. Берег как пеной облеплен, а в эту пену то и дело кидаются птицы за добычей, потому как мелкие рыбешки приплывают сюда на нерест и мечут икру. Да, странное место. Пока мои подручные сушились, я поискал подходящую площадку и приказал своему зверю опуститься на поверхность ледника, она наклонно уходила в море. Мой крылатый тоже изрядно устал, да и спасение близнецов, барахтавшихся в воде, сил ему не прибавило. Эти боевые звери должны убивать, и, если им долго не удается добыть красного мяса, они начинают чахнуть. И тут я спросил себя: кто больше пригодится в этих Ледниках — пара сварливых и прожорливых рабов или могучий воин? Ха! Нет вопросов.

Мне пришло на ум схватить одного из них и на месте скормить моему зверю. Но тут-то... ладно, признаю, недооценил я этих честолюбцев. Они раскинули мозгами и поняли то же, что и я, — что от зверя мне проку больше, чем от них. И они, понятное дело, умотали подальше и забились в какую-то ледяную расщелину, откуда было никак их не выкурить — ни посулами, ни угрозами. Подлые собаки! Отлично, пускай замерзнут. Пускай подохнут с голоду, оба.

Я оседлал зверя и шпорами послал его вперед по скользкому льду, под уклон в сторону моря. Наконец он, разбежавшись, подпрыгнул и взлетел — в последнюю секунду, у самой кромки льда. Он летел так низко, что до меня долетали соленые брызги. Ну, так или иначе, я был в воздухе.

Зверя своего я развернул в сторону суши и поднял повыше. Мои беглые высунулись из укрытия, когда я пролетал над ними, и посмотрели вверх. Я помахал рукой этим подлым предателям и направился к цепочке горных пиков, над которыми в небе то разгорались, то угасали сполохи северной зари. К той самой гряде, что мы сейчас видим, с вулканом посередине, где в пещерах живет Ференцово чудище с костяным тараном. Да, к ней я и полетел, к этой гряде.

То, что нам тут Фесс рассказал про гибель Вольша, — думаю, так все и было, потому что мой бедняга-зверь тоже погиб, напоровшись на что-то странное. Не эта ли проклятая тварь прикончила Вольша и моего несчастного зверя?

Я расскажу, что сам видел. Летун мой тогда устал прямо до смерти; ну, не совсем до смерти, вы же знаете, боевой зверь — тварь выносливая, от усталости не умрет, но он был почти на пределе, тяжело пыхтел и жаловался. Я стал высматривать место для посадки. Натеки лавы на склоне центрального вулкана, гладкие и ровные, годились для взлета моего зверя, если он вообще сумеет еще взлететь.

С посадкой он не справился, грохнулся на лаву и меня сбросил. Его грудная броня от удара треснула, одно крыло смялось, о зазубрины лавы он разодрал на морде входное отверстие своего канала для реактивной тяги. Из него вытекла чуть не бочка крови, пока вампир успел затянуть самые большие раны. Сам я легко отделался и не обратил внимание на царапины, но здорово разозлился и стал орать на зверя, пинать его ногами. Наконец он тоже рассвирепел, зарычал и плюнул в меня. Пришлось успокоить эту тварь; потом я помог ему доковылять до входа в ближайшую пещеру, точь-в-точь как та, а может, впрямь та самая, где живет Ференцово кровавое чудище. Потому что эта пещера тоже была выходом туннеля, который когда-то проплавила горячая лава, вырвавшись из нутра вулкана. Надо было сперва все там разведать, но тогда меня ничего не насторожило.

Меня разбирало любопытство насчет этих сверкающих ледяных замков, которые я приметил, когда мы подлетали к вулкану: вы же видели, они точь-в-точь наши утесы, только изо льда; поэтому я велел зверю подлечиться, а сам спустился по склону и потом по этой ледяной равнине в сторону замков. И я вам скажу, обнаружил там диковинные, прямо скажем, страшненькие вещи. Они покоились, запечатанные в сердцевине своих сверкающих замков, вмороженные в глыбу льда — лорды, некогда изгнанные в эти края. Которые погибли, их раздавило или разодрало при подвижке льдов, другие — их тоже немало — сдались, не приняли ледяного сна; прочие были целы и дремали в толще льда, крепкого, как железо. Их вампирский метаболизм был такой замедленный, что сперва казалось — века совсем не изменили их; но это только казалось: их медленные сны почти завяли — тусклые отголоски прежней жизни, старых времен, когда первые Вамфири жили на Темной стороне в своих замках-кручах и не могли поделить территории.

И все же они, эти бывшие лорды, умирали; медленно-медленно, но умирали: А как еще: ведь кровь — это жизнь, а у них веками кроме льда ничего не было.

— Не все! — прервал его Фесс Ференц. — Многие — да. Но мы с Вольшом, когда осматривали эти замки, нашли одного, который сумел добыть кровь.

Шайтис посмотрел на него, потом — на Аркиса.

— Кто-нибудь из вас способен объяснить это?

— Я так понял, — Аркис пожал плечами, — Ференц говорит о тех ледяных тронах, что взломаны и пусты. Да, я повстречал немало башен, в которые кто-то вломился — по правде говоря, чертовски много — и вытащил беспомощные замерзшие мумии из коконов. Ну, а кто, зачем... для чего?..

Мрачный гигант Ференц подался вперед, наклонив неуклюжую голову, и снова вмешался.

— Я думал об этом, кое-какие догадки есть. Могу поделиться.

Аркис опять пожал плечами:

— Если ты что-то уразумел, давай говори.

— Да, расскажи нам, — поддержал его Шайтис.

Ференц кивнул.

— Вы, наверное, заметили, что всего этих замков штук пятьдесят-шестьдесят и они концентрическими кругами располагаются вокруг потухшего центрального вулкана. Только потух ли он? Почему же тогда слабый дымок до сих пор вьется над древним кратером, скованным льдами? Вдобавок мы знаем — лично я даже слишком хорошо, — что там, по крайней мере, один туннель охраняется бронированным чудовищем. И что же он сторожит? Или кого?

Пауза затянулась.

— Не томи душу, Фесс, — сказал Шайтис, — ты заинтриговал нас.

— В самом деле? — Ференц, похоже, был доволен, услышав это. Он стал, не торопясь, громко щелкать когтями, одним за другим. — Заинтриговал вас? Выходит, Шайтис, что из тех, кто уцелел после Обитателя, не только ты умеешь соображать, а?

Шайтис хмыкнул себе под закрученный хоботком нос и покачал головой.

— Не будем торопиться с выводами. Давай-ка дослушаем тебя до конца.

— Отлично, — ответил Ференц. — Расскажу, что я видел и какие сделал выводы. Мы с этим мерзким гнойным бурдюком, Вольшом Пинеску, исследовали ледяные замки внутреннего кольца и обнаружили, что они разграблены все до одного! Если к этому добавить, что на Вольша напала кровавая тварь, которая высосала его досуха, по-моему, нетрудно сложить два и два и получить довольно точную картину того, что произошло.

Я так думаю, что когда-то очень давно сюда прибыл изгнанный лорд и обосновался в лавовых туннелях и пещерах потухшего вулкана. Потом, когда в последующие века здесь появлялись новые вампиры, хозяин вулкана (или хозяйка) сражался с ними, чтобы не дать захватить “удобства”: там, я думаю, сохранилось остаточное тепло. Когда же проигравшие вампиры сдавались на милость холоду и застывали в вечной дреме, этот ушлый хозяин вулкана выходил и грабил ледяные чертоги, чтобы высосать жизнь из стылой плоти. По сути, ледяные замки — его кладовая!

— Ух ты! — хлопнул себя по бедру Аркис. — Теперь все ясно.

Ференц кивнул громадной карикатурной головой:

— Согласны с моими выводами?

— По-моему, иначе это все не объяснить, — ответил Аркис. — Что скажешь, Шайтис?

Шайтис насмешливо поглядел на него.

— Что скажу? Ты как флюгер, Аркис: то туда тебя повернет, то сюда. Сперва ты готов был убить Ференца, теперь соглашаешься с каждым его словом. Тебя что, так легко сбить с толку?

Прокаженный сердито уставился на него.

— Что же я, не могу распознать правду? — ответил он. — Когда дело говорят? Я же не дурак, и то, как Ференц все объяснил, считаю правильным. Твои призывы объединиться и прекратить свары — тоже. Чем ты опять недоволен, Шайтис? Я-то думал, ты хочешь, чтобы мы были друзьями.

— Это там, — согласился Шайтис. — Просто мне не нравится, когда кто-то всегда готов переметнуться, и хватит об этом. Давай лучше послушаем конец твоей истории. Последнее, что мы слышали, это как ты велел израненному зверю остаться залечивать раны в пещере на склоне вулкана, а сам спустился на равнину — обследовать ледовые замки.

— Так и было, — согласился Аркис. — Там было все, как рассказывает Ференц; троны в толще льда, но коконы все расколоты и пусты, как пчелиные соты, из которых откачали мед. Вот так. А в тех ледовых замках, что стояли дальше от вулкана, тоже были следы разграбления, но там, где лед был слишком толстый, эти скрюченные мумии никто не тронул. Мне, само собой, тоже не удалось там ничем поживиться.

Я вконец притомился от этого унылого похода. Хотелось жрать, но древние кладовые были запечатаны крепко. Летучая мелочь, эти альбиносы, стали меня бояться, и мне не удавалось наловить их, чтобы раздавить в ладонях. Мои беглые рабы Ларгази, наверное, уже на полпути сюда, если уцелели. Они, думаю, тоже отощают и не сумеют от меня удрать. Да, это была мысль. Короче, мне пора было вернуться к боевому зверю, взглянуть, как у него дела. Ну, я и пошел назад к пещере, где он отлеживался.

Проклятье, его там не было! Одни мелкие ошметки, больше ничего.

— Так и есть, эта сосущая тварь, — кивнул Ференц. — Тварь, у которой костяное рыло, как полое копье.

— Нет, мне неясно, — возразил Шайтис. — Одно дело, когда тварь без мозгов убивает и высасывает человека или даже боевого зверя, другое дело — разодрать его на мелкие части и утащить прочь.

Ференц лишь пожал плечами.

— Это Ледники, — заметил он. — Тут живут странные твари, и у них свои привычки, а еды здесь мало. Посуди сам: думал ли ты дома, на Темной стороне, что будешь мечтать, как бы пожевать резиновые жилы летуна? Когда кладовые были набиты трогами, а за горной грядой бродили Странники? Да ни за что! А здесь? Ха! Мы быстро переучились. Да, мы живо спустились с небес на землю. Что же тогда говорить о существе, которое, может быть, всегда жило здесь? Допустим, эта мерзкая кровавая тварь охотится только для себя. Тогда у нее наверняка где-то есть хранилище припасов. Ну, а если для хозяина? — Он встал опять и пожал плечами. — Вполне возможно, что он-то и разрубил боевого зверя Аркиса, после чего куда-то утащил части туши.

А Шайтис, тщательно экранируя свои мысли, подумал: “Да, Фесс, ты прав, именно хозяин! Хозяин зла — даже источник зла — в образе не имеющего возраста лорда Вамфири; наверняка один из первых лордов. Темный лорд Шайтан! Шайтан Нерожденный! Шайтан Падший!”

— Что скажешь, Шайтис? — спросил Аркис Прокаженный. — Думаешь, Ференц дело говорит? И что мы предпримем?

— В этом, пожалуй, есть смысл, — осторожно ответил Шайтис. И добавил про себя: “Да, он попал в точку, этот урод! Но он пробыл здесь дольше, чем я. Не думаю, что в гиганте вдруг проснулся дремавший ум, просто у него было время ощутить влияние Шайтана на деле. Почувствовать этот древний взгляд, наблюдающий сквозь розовые глазницы мириад крохотных альбиносов!”

— Что скажешь, Шайтис? — повторил слова Аркиса Ференц. — Что дальше? У тебя есть какой-нибудь план?

“План? Действительно, какой у меня план? Побольше узнать о Шайтане, отыскать его, понять, с какой стати он позволил своим альбиносам спасти меня от холода; но главное — разобраться в этом странном родстве, почему меня так тянет к существу, о котором я никогда раньше ничего не слышал, кроме смутных мифов и легенд”.

Но вслух он сказал:

— План? Конечно. — Он призвал на помощь свой холодный рассудок и, повинуясь внезапному импульсу тут же без особых усилий разработал план действий, который, надо думать, устроит его компаньонов-вампиров, а еще больше — самого Шайтиса.

— Для начала надо отрезать побольше мяса от этого летуна, — сказал он, — сколько сможем унести. Потом двинемся к этому вулкану, а по пути я хочу с вашей помощью осмотреть замерзших лордов. Пока что я видел только одного (“Керла Люгоца, — подумал он, — того, который был изгнан вместе с Шайтаном на заре эпохи Вамфири”), а этого явно не хватает, чтобы прийти к какому-то мнению. И еще, покажите мне эти разграбленные гнезда в угловых башнях ледяных замков, тех, что во внутреннем кольце. Для начала займемся всем этим. — И про себя: “А я тем временем придумаю, что делать дальше”.

— И это весь твой план? — Аркис был озадачен. — Набрать мяса побольше и идти пялиться на горстку скрюченных древних замороженных лордов? На разграбленные пустые могилы древних вампиров, о которых можно только гадать?!

— Это попутно, — сказал Шайтис. — Мы ведь направляемся к центральному вулкану.

— А потом? — спросил Ференц.

— Думаю, мы отыщем и убьем того, кто там обитает, — ответил Шайтис, — чтобы нам достались его секреты, его звери и владения. И кто знает, вдруг мы что-то узнаем о том, как выбраться из этих дурацких бесплодных и пустых краев?

Ференц кивнул утвердительно в знак согласия уродливой головой.

— Это по мне. Отлично, так и сделаем.

Он начал срезать полоски мяса с дугообразных ребер летуна и набивать ими карманы. Аркис последовал его примеру, продолжая ворчать.

— Мясо! Кто против мяса? — бормотал он. — Только это ведь всего лишь мерзлая плоть летуна. Тьфу! Разве не кровь всегда считалась жизнью?

Шайтис задумчиво пощелкал пальцами и вдруг встрепенулся:

— Ну да! Я чувствовал, что что-то упустил! Скажи-ка, Мордоворот, а что с твоими рабами, братьями Ларгази? Они тоже двинулись за тобой следом на восток, из тех мест, где были пузыри от гейзеров и горячая вода? Им удалось выжить или они погибли в дороге?

— Погибли, это точно. — Аркис довольно ухмыльнулся, поблескивая свиными клыками. — Только не по дороге. Они добрались сюда, я нашел их в самом западном ледяном замке, чуть живых от голода и холода. Да уж, они у меня в ногах валялись, умоляли простить. А что же я? Простил? Конечно! Я завопил: “Горам! Беларт! Мои верные рабы! Мои любимые вассалы! Вы вернулись! Идите, обнимите своего хозяина”. Они бросились меня обнимать. Я тоже обнял их — за шеи. И задушил!

Шайтис вздохнул и глянул на него с неудовольствием.

— Ты сожрал обоих? Сразу? А о завтрашнем дне не подумал?

Аркис пожал плечами, заканчивая набивать мясом карманы.

— Я замерз и был без жратвы более двух полярных ночей. А кровь братьев была горячей и сытной. Не знаю, может, и нужно было одного из них приберечь, а может, и нет. Сразу после этого появились Фесс и Вольш. По крайней мере, не пришлось переживать, что один из моих рабов достался другим. Тела я спрятал во льду, но их судьба была такой же, как и у моего боевого зверя: пока я обследовал ледяные замки, кто-то стащил трупы.

Шайтис сощурил глаза и поглядел на Ференца. Тот затряс головой:

— Не я. — Он поспешил отвергнуть невысказанное обвинение. Это не я и не Вольш. Мы ничего не знали об этих телах. А если бы знали, возможно, все сложилось бы иначе. — Гигант выбрался из-под выеденного бока летуна и выпрямился во весь рост в свете сверкающих звезд и разгоравшейся зари. — Ну, все готовы?

Шайтис и Аркис встали рядом; все трое повернули головы к покрытому льдом конусу. Между троицей вампиров и потухшим вулканом на ледяной равнине высился замок изо льда, наросшего (сколько веков назад?) вокруг горы выплеснутой вулканом лавы.

В самом деле, разве они не готовы? Шайтис окинул взглядом холодные просторы, посмотрел в алые глаза компаньонов и наконец кивнул.

— Да, можно двигаться. Пора взглянуть, как выглядят эти промерзшие за века изгнанники.

И вампиры-соратники (надолго ли?) — двинулись через заснеженные просторы навстречу искрящимся гротам, причудливым уступам и зубчатым стенам ледяного замка, которые вырастали по мере приближения к ним. А посреди сказочного великолепия замков тупо вздымался конус “отставного” вулкана, хмуро выплевывавшего струйку дыма в усеянное алмазами небо.

Обман зрения? Вполне возможно. Но Шайтис так не думал.

* * *

Шайтис вскоре обнаружил, что ледяные замки по разительно походят один на другой. Вон тот, например, ничуть не отличался от промерзшего насквозь и звеневшего на ветру склепа, где покоился Керл Люгоц, разве только тем, что в этой ледяной скорлупе лежал совсем другой скрюченный лорд. Тоже, впрочем, давным-давно и бесповоротно мертвый, кем бы он ни был при жизни, века назад. Промерзшая насквозь мумия, вытолкнутая из жизни голодом и неотвратимым холодом, высосавшими из нее все жизненные соки. Здесь от вампира уже не осталось ничего — одна пустая оболочка, напоминавшая миру, что когда-то он существовал.

Шайтис думал о том, кем он был, глядя на скрюченное тело сквозь мутноватую зыбь ледяного кокона. Как ни гадай, а мертв он был наверняка, иначе и Аркис, и Ференц прочитали бы его мысли и разгадали тайну, которую Шайтис предпочитал скрывать от них например, почему он покоился теперь на речном ледяном троне, опираясь на локоть и вытянув изогнутую, словно коготь, руку, как бы защищаясь от неотвратимой злой угрозы. Время погасило алый блеск его выцветших глаз, но не стерло печать невыразимого ужаса. Да, даже этот древний Вамфир был смертельно напуган — кем-то или чем-то, что стояло когда то на том самом же месте, что и Шайтис.

— А что ты скажешь об этом?

Шайтис подпрыгнул от неожиданности, когда низкий скрежещущий голос Ференца, усиленный эхом, нарушил тишину. Он посмотрел в том направлении, куда указывала когтистая рука гиганта, и увидел не замеченное прежде аккуратное круглое отверстие в толще льда. Оно имело в диаметре семь или восемь дюймов и походило на серебристую стрелу, указывавшую прямо на останки Вамфира, покоящиеся на ажурном сиденье.

— Дыра? — нахмурился Шайтис.

— Точно, — кивнул Ференц. — Совсем как ход, который проделал бы в земле гигантский червь — Он встал на колени и сунул в дыру руку, до самого плеча. Потом вытащил ее и заметил: — Она смотрит прямо ему в сердце!

— Тут есть еще такая же, — окликнул их Аркис, скрытый изгибом ледяной глыбы. — Разрази меня гром, если их не высверлили. Глядите, тут внизу полно ледяной стружки.

“Мои туповатые друзья научились все подмечать из-за тех небольших лишений, которые им тут пришлось перенести”, — подумал Шайтис. Он приблизился к Аркису, следуя вдоль изгиба ледяного кокона, и стал осматривать новые дыры — вернее, вновь открытые. Похоже, они были сделаны сотни лет назад. Эти безупречно круглые отверстия, подобно тому, что обследовал Ференц, были нацелены точно в сердце замороженных тел.

Шайтис припомнил, как ему недавно довелось побывать в поселении, что лежит сразу за горной грядой, отделяющей Темную сторону от Светлой; там была стоянка бродячего племени зганов, кузнецов. Это они придумали и изготовляли для Вамфири их наводящие ужас боевые рукавицы. Шайтис наблюдал тогда за живописными позами Странников, занятых розливом расплавленного металла, который тек по наклонным глиняным желобкам и канавкам, вырытым в земле, и вливался в формы через специальные отверстия-литники. Но только здесь круглые ходы в толще льда наклонно подымались к сердцу Вамфири... Шайтис вздрогнул; то, что он увидел, а в особенности — домыслил, было отвратительно и чудовищно.

Да, во всем, что здесь происходило, было нечто такое, что далее вампирье сердце Шайтиса дрогнуло и сжалось от нахлынувшего ужаса, подобного ужасу Судного дня. И тут Фесс Ференц прервал его раздумья, выразив мысли вслух:

— Мы с бородавчатым поганцем Вольшом видели такие же дыры, но только лед был потоньше и отверстия доходили до сердцевины. Все, что там оставалось, — малая грудка кожи да костей.

— Что? — хмуро глянул на него Шайтис.

— Да, — кивнул Ференц, — словно их высосали через эти скважины, тех, кто обитал или дремал в этих ледяных колыбелях. Осталось лишь то, что было слишком твердым.

Так же думал и Шайтис.

— Но как? — прошептал он. — Как это возможно, ведь они были замороженными? Я не понимаю, как можно вытащить твердое от мороза тело через отверстие, в которое не пройдет и голова?

— Не представляю, — пожал плечами Фесс. — Но мне кажется, это и напугало старика. Я даже думаю, что от страха он и умер.

Приблизившись к вулкану еще на милю, они вошли в один из ледяных замков внутреннего кольца.

— В этом мы еще не были, — заметил Ференц, — можно держать пари на то, что мы там найдем — ведь он почти рядом с вулканом.

— А именно? — глянул на него Шайтис.

— Там будет пусто. Ошметки плоти и дыра в ледяном коконе, через которую был высосан очередной древний лорд.

И он оказался прав. Добравшись до трона из черной лавы наверху, они увидели, что он пуст, а от ледяной оболочки осталась лишь груда ледяных черепков. Там и сям можно было найти ошметки плоти, такие древние, что они рассыпались от прикосновения. Это было все.

Шайтис опустился на колени и стал внимательно изучать сколотый край основания ледяного яйца. Он вскоре нашел то, что искал: желобки, оставшиеся от множества высверленных отверстий; сколотые края казались зубчатыми. Эти канавки устремлялись к углублению в лаве. Шайтис поглядел на Фесса и Аркиса и хмуро кивнул.

— Тот, кто сотворил этот кошмар, мог высосать этого неведомого лорда, как желток из яйца. Но тут лед был тонок, и он сделал по-другому. Он насверлил по всему кругу отверстия, а потом вскрыл ледяной купол и расколотил его.

— Я не ослышался? — переспросил Фесс. — Ты сказал “этот кошмар”?

Шайтис поглядел на него, потом на Аркиса.

— Я Вамфир, — прорычал он низким голосом. — Вы хорошо меня знаете. Меня никак не назовешь жалостливым. Я горжусь и своей мощью, и яростью, и неуемной похотью, и прожорливостью. Но тот, кто сделал это, даже если он и был вампиром, меня ужасает. Весь кошмар в том, что он не делает этого открыто, а таится, скрывая свои намерения, как подосланный убийца. О да, я — Вамфир! И если мне не удастся выбраться из Ледников, я тоже буду измышлять разные способы прокормиться и защитить свое жилище. И я тоже буду скрытным, неуловимым и злобным, если потребуется. Но разве вы еще не поняли? Кто-то уже проделал псе это до нас. Это чья-то охотничья территория, и жертвы — сами Вамфири! Это и есть тот кошмар, о котором я говорил. Тут даже воздух дышит злом. Более того, мне кажется, что это — зло ради зла!

Шайтис опомнился. Он готов был откусить собственный язык. Но что толку! Он уже сказал — или намекнул — слишком много. Но его так давила атмосфера этого места и настолько были взвинчены нервы, что он не мог себе представить, чтобы кто-то не ощущал того же, что и он.

Аркис слушал Шайтиса с открытым ртом. Наконец он захлопнул его и пробурчал:

— Ха! Речи тебе всегда удавались, Шайтис. Я ведь, скажу тебе, тоже что-то эдакое чую в этих краях, как-то они давят. Мне стало прямо не по себе, когда я набрел на эти ступени в крови и увидел обломки панциря моего боевого зверя там, наверху, в пещере; да и потом, когда я увидел, что пропали тела моих рабов Ларгази, — тоже. Тела были хоть куда, даром что без крови, и я их хорошо спрятал во льду. Такие дурацкие мысли от всего этого появляются, словно за тобой кто-то наблюдает и каждый шаг видит, как будто он прямо в мозгу твоем сидит. Или, может, у этих ледяных замков есть глаза и уши?

Следом высказался и Ференц:

— Не буду отрицать, я тоже почувствовал что-то таинственное в этих краях. Мне кажется, это не более чем духи, останки былого, выпавшее в осадок время. Эхо того, что ушло навсегда. Сами видите: здесь не встретишь следов недавних событий. Абсолютно никаких. Что бы здесь ни произошло, все это было давно, очень давно.

— А мой боевой зверь? — фыркнул Аркис. — А близнецы Ларгази?

Фесс пожал плечами:

— Какой-то вороватый ледовый зверь украл их. Может быть, он сродни той бледной погани с костяным рылом.

Шайтис стряхнул с себя подавленность и хмурь, которая внезапно окутала его, ощутимая, как зловещая вязкая пелена тумана. Ференц был прав лишь отчасти, но его ответ устраивал Шайтиса, его устраивало, чтобы они оба так думали. Он счел уместным добавить:

— Но тогда, раз тут нет, во всяком случае, больше нет никакого коварного разума, какой нам смысл идти к этому вулкану?

Снова Фесс пожал плечами.

— Лучше все же убедиться, верно? — сказал он. — И потом, если этот коварный разум тут действовал, пусть и очень давно, могут ведь остаться какие-то из его приспособлений где-то в глубинах этих туннелей. Ясно одно: чтобы узнать, как обстоит все на самом деле, нужно пойти и разобраться.

— Тогда пошли? — нетерпеливо предложил Аркис.

— Я за то, чтобы сперва поспать, — возразил Шайтис. — По крайней мере, я сегодня более чем достаточно был на ногах, так что благодарю покорно. Предпочитаю отправляться к вулкану со свежими силами и полным брюхом. Да и потом, скоро разгорится утренняя заря. Это будет добрая примета, пусть небеса осветят наш путь.

— Я-то не против, Шайтис, — проворчал Ференц, — но где тут улечься?

— А тут чем плохо? — ответил Шайтис. — Каждый отыщет себе грот, но так, чтобы можно было докричаться в случае нужды.

— Годится, — кивнул Аркис.

Они разбрелись, каждый нашел себе в ледяных чертогах углубление или нишу, так, чтобы никто не мог подобраться незамеченным, и все улеглись спать.

Шайтис хотел было опять позвать теплое живое одеяло из альбиносов, но потом передумал, Фесс и Аркис могут удивиться, почему летучие мыши слушаются лишь его. В самом деле, почему? Он и сам не мог ответить на этот вопрос. Во всяком случае, сейчас.

Он завернулся в свой черный плащ из меха летучих мышей и погрыз кусок мяса своего летуна. Оно было не слишком вкусным, но голод утоляло. Оставив открытым один глаз и посматривая в сторону Аркиса и Фесса, он вздохнул: “Ладно, еще придет время настоящей еды!”

Да, Фесс и Аркис. Добрая жратва. Наверняка они думают точно так же о нем.

Он свернулся клубком и задышал глубже. Алый глаз медленно вращался, осматривая пещеру. Сны стали наплывать на него...

 

Глава 5Кровная связь

Шайтис, лорд Вамфири, спал, погруженный в волшебные грезы. Как часто бывает во сне, его видения были сотканы из обрывков отдельных сцен, которые иногда поддавались объяснению, а иногда — нет. Хотя, пожалуй, все они отражали одно — просыпающееся честолюбие Шайтиса. Фантазии сами по себе всплывали из темных глубин подсознания Шайтиса, превращаясь в живые конкретные сцены.

Вот Шайтис дает парадный прием. Это момент его триумфа, его славы. Леди Карен, обнаженная, стоит между его бедрами на коленях, лаская его, время от времени прижимая разгоряченную плоть к своим прохладным грудям. Он утопает в роскошных подушках на троне Драмала в замке-гнезде Карен, последнем великом замке Вамфири, уцелевшем после великой битвы и по праву победителя наконец-то перешедшем к Шайтису вместе со всеми его обитателями. Замок, которым он волен распоряжаться: либо пользоваться им, либо разрушить, как и когда пожелает...

А высоко над взметнувшимися на тысячеметровую высоту контрфорсами, башнями и балконами замка, сооруженного из окаменевших костей, хрящей и сухожилий и каменных глыб, все новые звезды высыпают на темнеющее небо, присоединяясь к сиявшим ранее. Солнце, уходящее на Светлую сторону, еще дарило свои лучи, и на мгновение зубцы и башни пограничной горной гряды окунаются в топленое золото, постепенно сменяющееся пурпуром, и наконец становятся серыми.

Следом за тем, подобно потоку лавы, темнота хлынула с гор, поглощая просторы Темной стороны. Солнце закатилось. Настал момент, которого Шайтис ждал так долго и с таким нетерпением: момент величайшего триумфа и мести.

По его сигналу рабы выбросили из окон тяжелые тканые портьеры и срезали вымпелы с гербами Карен; те, скручиваясь и скользя в струях воздуха, канули во тьму. На их место взлетели более длинные, сужающиеся к концу вымпелы с новой эмблемой Шайтиса: боевая рукавица Вамфири со сжатыми в кулак пальцами угрожающе взметнулась над сияющей сферой, обозначающей Врата, ведущие в Адские Края. Вымпелы затрепетали на ветру высоко над башнями замка.

Шайтис повернулся к присутствующим в зале и прорычал:

— Все, чего я желал, свершилось.

Он горделиво осмотрелся, словно бросая вызов всем, кто осмелится противостоять ему в этот великий час. Но в глубине души Шайтис сознавал, что не может приписывать победу себе одному: один он бы не справился с мощью и странной магией Обитателя. Нет, ему понадобилась помощь, чтобы это свершилось.

Шайтис не мог вспомнить подробностей битвы и своей победы, но он точно знал, что ему помог могущественный союзник, он и сейчас был с ним. Похоже, кроме Шайтиса никто не ощущал присутствия Другого. И тем не менее победа принадлежала ему, Шайтису, — кто еще был способен стать вождем Вамфири? Ведь Другой был бестелесным.

Глаза его сузились, он метнул взгляд через плечо (так, чтобы никто не увидел), пытаясь увидеть Другого, окутанного Тьмой, как плащом. Тот наблюдал. Он всегда был рядом и всегда наблюдал. Черная Тварь, она была Злом, невидимая для всех, кроме Шайтиса; но именно эта Тварь дала победу Темной стороне. Никакой благодарности Шайтис не испытывал, он мрачно подумал — эта мысль явилась неведомо откуда, — что его тайный союзник, этот невидимый знакомец, он-то и есть истинный хозяин положения, а он, Шайтис, номинальный победитель, — лишь марионетка, и это отравляло весь триумф. Он был Вамфиром, завоевателем. Двум вождям в этом мире места нет.

Шайтис наконец стряхнул с себя странное оцепенение и вскочил на ноги. Поверженные ниц подданные и их слуги тоже поднялись на ноги, но тотчас отпрянули, обескураженные и напуганные мрачной суровостью его взгляда. Четыре малых боевых зверя в углах большого зала, обеспокоенные бурным движением, зашипели и приняли угрожающие позы, но с места не сдвинулись.

Карен тоже отпрянула от своего повелителя. Хотя алый взгляд ее прекрасных глаз и светился обожанием (она была весьма чувственной дамой), но в основном в них читался испуг. Шайтис оттолкнул ее так, что она растянулась на полу, и направился к высоким стрельчатым окнам. И тут же многочисленные карнизы и террасы головокружительного утеса словно ожили от вспорхнувших с них неисчислимых колоний летучих мышей-кровососов с дымчатым мехом, которые заметались, как тучи мошкары, среди гигантских боевых летунов Шайтиса и летунов-кожекрылов. Сбруя их была нарядной, богато украшенной, а в седлах с тисненым гербом Шайтиса — боевой рукавицей — горделиво восседали рабы. Это был воздушный парад в честь его величайшего триумфа.

Шайтис немного постоял, глядя в окно, — голова гордо откинута, руки уперлись в бедра, — словно генерал, инспектирующий войска. Потом неторопливо повернул голову на запад, прожигая малиновым взором сады Обитателя, точнее, высокую седловину меж серых холмов, где когда-то цвел сад. О, он цвел там еще вчера, а теперь... теперь там танцевали языки пламени и били фонтаны черного дыма, а облака в небе отсвечивали багровым из-за ада, над которым они проплывали. Да, сад горел. Так поклялся Шайтис, и так стало. Сад горел, а его защитники погибли.

Хотя и не все. Пока не все.

И спящий вампир скомандовал в своих грезах, ни к кому в отдельности не обращаясь:

— Привести их ко мне. Я должен увидеть их. Немедленно.

Полдюжины рабов метнулись исполнить его волю, и вскоре обоих пленников привели к Шайтису. Он возвышался над ними, словно они были карликами. Еще бы, ведь он был лордом Вамфири, а они — всего лишь обычными людьми. Обычными? Почему же они даже в этот момент держатся столь дерзко? Так, словно и они вампиры?

Шайтис пристально посмотрел им в глаза, и ему открылась правда.

Невероятно! От этого его месть станет тысячекратно сладостнее. Ведь нет для вампира ничего столь желанного, как терзать и отнимать по капле жизнь у себе подобного.

— Обитатель, — тихо сказал, почти прошептал Шайтис с вкрадчивой угрозой. — Приблизься, сними свою золотую маску! Я должен был догадаться с самого начала. О, твое “колдовство” одурачило всех нас, не только меня. Колдовство? Ха! Нет никакого колдовства, а есть настоящее искусство величайшего вампира! Потому что кто еще, как не обладатель таланта Вамфири, способен в одиночку противостоять всем лордам? И кто еще мог оказаться столь искусным, чтобы выиграть подобную битву?

Обитатель не отвечал, он молча стоял перед Шайтисом в развевающихся одеждах, сверкая за золотой маской алыми глазами.

Шайтис мрачно усмехнулся. Он был уверен, что в этих полускрытых маской глазах прячется ужас. А если и не так, то он неминуемо появится чуть погодя.

Второй пленник. Он тоже не уйдет от гнева Шайтиса, этот выходец из Адских Краев; он отец Обитателя и вместе с ним сражался за сады, в той сокрушительной битве, когда Вамфири были раздавлены, как букашки, и изгнаны за пределы родных краев. А хуже всего то, что, когда в ходе этой битвы все великие замки (кроме замка этой сучки Карен) были разрушены, Шайтис видел его в этом самом зале, тогдашних апартаментах Карен, он видел их вместе. Не были ли они любовниками?

Пожалуй, точно сказать нельзя. Вполне возможно, что они были просто союзниками в битве против Шайтиса и его армии Вамфири, а ее замок как раз и был сохранен в награду за помощь (а потом отошел Шайтису, как, впрочем, и все остальное). Да и не имело никакого значения, были ли они любовниками, и все же какое-то болезненное любопытство овладело Шайтисом: почему-то казалось важным узнать, сошелся ли с ней Обитатель, был ли он в ней. Ну, выяснить это несложно.

Карен так и лежала на полу перед троном из костей. Шайтис позвал ее:

— Карен. Сюда. — Но когда она начала подниматься на ноги, быстро добавил: — Нет, ползи!

Она послушно поползла на карачках, обнаженное, умащенное благовониями тело ярко блестело, освещенное масляными светильниками. Невозможно было устоять перед этим обольстительным телом, удивительным творением ее вампира, прикрытым лишь золотыми браслетами на запястьях и золотыми кольцами, украшавшими пальцы. Треугольник спутанных волос в низу живота отливал медью; острые соски торчали в центре ореолов, темневших подобно синякам на бледных подрагивающих грудях; даже унизительная поза не могла повредить змеиной красоте ее тела.

Когда она приблизилась, Шайтис наклонился и рынком поднял ее на ноги, ухватив рукой пышную массу медных волос. Она не проронила ни звука, но Обитатель дернулся вперед, как охотничья собака, делающая стойку, и Шайтису почудилось, что из-за золотой маски вырвалось рычание. Вывел ли он из себя Обитателя? А как насчет его отца, этого дьявола из Адских Краев? Продолжая держать за волосы Карен, так что ей приходилось стоять, опираясь на пальчики с малиновыми ногтями, он отвел взгляд от Обитателя и уставился в загадочно-печальные глаза его отца, казавшегося таким тщедушным. Шайтис, наклонив голову вбок, с интересом разглядывал врага.

— Так это ты явился сюда из Адских Краев и причинил нам столько неприятностей? Знаешь, заморыш, я думаю, вам просто повезло в этой битве. Так что если Адские Края не смогли найти никого получше вас, чтобы послать сюда, то, похоже, самое время нам, Вамфири, пройти через Врата, пусть посмотрят, кого пришлем мы! Вот так! Но скажи мне, заморыш, неужто ты, такой махонький, неужто ты сумел взять ее? — Он еще крепче стиснул волосы Карен в кулаке и вздернул руку выше, так что она танцевала уже совсем на кончиках пальцев. — Небось решил, что будет чем похвастаться? — Он презрительно засмеялся, как будто загромыхала ржавая жесть.

Выходец из Адских Краев весь напрягся в ответ на эти слова, алые глаза сузились в щелки, уголок рта опустился. Презрение Шайтиса вызвало его ярость, но он справился с этим и тихо проговорил, четко выговаривая каждое слово:

— Ты волен думать, что хочешь. Не жди, что я стану подтверждать твои слова или опровергать их.

Ни капли гордости! Наверняка импотент. Иначе он бы не удержался и похвастался, что она была его подстилкой, как сделал бы на его месте любой Вамфир. И тогда, за эту дерзость, он вырвал бы его потроха и у него же на глазах скормил бы боевому зверю! Ну ладно. Импотент он или нет, но вождю вампиров полагается отвечать, когда он спрашивает.

— Отлично, — пожал Шайтис плечами. — Раз так, думаю, что она для тебя ничего не значит. В противном случае я бы вырезал твои веки и подвесил тебя в своей спальне на серебряных цепях, а потом на твоих глазах убил бы ее, но сначала оттрахал и так, и эдак.

И в этот момент он услышал.

— Прекрати!

Предупреждение грянуло в его мозгу, словно гонг. Он узнал этот голос. И посмотрел туда, где в углу зала сгустилась Тьма. Из-под капюшона укутанной в черный плащ зыбкой фигуры, там, где раньше была глухая, как базальт, темнота, светились две немигающие алые точки в грязно-желтых орбитах, выжигая послание в его мозгу.

— Не заводи их! Они подчиняются моей воле, но дразнить их — все равно что загонять шипы под чешую боевого зверя. Они придут в ярость, и мне будет трудно удерживать их в повиновении!

— Они же раздавлены и унижены, как побитые собаки! — послал ему ответ Шайтис. — Кому это знать, как не тебе: их разумы в твоих руках, как виноградины, которые ничего не стоит смять и растереть. И потом, здесь мои боевые звери, мои бесчисленные рабы. И еще все эти подданные, что там, снаружи, мерзнут на ветру, охраняя замок. Так чего же мне бояться, ответь!

— Только своей жадности и гордыни, сын мой, — донеслось в ответ. — Но я не ослышался? Ты сказал “мои” обо всех этих рабах и боевых зверях? Твои, а не наши? Разве это только твоя победа? Нас ведь было двое, Шайтис, или ты забыл? И теперь ты говоришь “я” вместо “мы”. Надеюсь, это всего лишь оговорка. Впрочем, у всех Вамфири языки раздваиваются, не так ли?

— Чего ты от меня хочешь? — зашипел Шайтис.

— Не поддавайся гордыне, — донеслось в ответ. — Я и сам ей когда-то поддался, и это привело к моему падению.

Это было чересчур. Требовать от вампира не быть гордым? Удерживать бьющие через край эмоции Личности, подобной Шайтису. Но он же Вамфир! И он ответил Темному, укрытому плащом Тьмы:

— Я поклялся, что Карен умрет, и именно так, в моей постели! Без этого моя победа не будет полной. И я должен уничтожить этих двоих, они мои враги!

— Тогда уничтожай! — ответил тот, и глаза его стали как два громадных костра. — Уничтожь немедленно, но не издевайся над ними. Потому что если их довести до края...

— То что?

— Думаю, они и сами не знают всех своих возможностей, всего своего могущества.

— Их могущество? — удивился Шайтис. — Они же слабаки. Они ничего не могут, и я это докажу.

Он отпустил волосы Карен, и она упала к его ногам. В своем сне Шайтис снова повернулся к пленникам, которые застыли, как изваяния, пока он беседовал с Темным.

— В свое время, — сказал он этим двоим, — эта сучка Карен предала своего единственного хозяина, то есть меня, и всех остальных Вамфири. Да, предала! Она чуть не погубила нас! И я поклялся в тот миг, что, когда придет время и удача к нам вернется, она узнает мою месть: я вопьюсь ей в сердце и высосу из нее всю кровь, до последней капли. А взамен наполню ее. Своей плотью. Двойной экстаз, хоть она того и не заслуживает. Так я поклялся, и да будет так!

Шайтис повернулся к своему вассалу:

— Доставь сюда мое ложе, покрытое черными шелковыми простынями, и не забудь тонкую золотую соломинку, что лежит на подушке.

Шесть сильных рабов внесли ложе; услужливый слуга с поклоном подал ему маленькую шелковую подушечку, на которой покоился тонкий полый золотой стержень; неровный свет факелов играл на золотом мундштуке. Шайтис расстегнул застежку, и одеяние упало к его ногам. Держа в руках золотую соломинку, он указал Карен на ложе и двинулся за ней следом. Снова хриплый рык вырвался из горла Обитателя, и он, удерживаемый рабами, угрожающе подался в сторону Шайтиса.

Лорд помедлил немного, потом улыбнулся, гордо вскинув голову, — ничего человеческого не было в этой улыбке, — и начал опускаться на ложе к Карен. Она как зачарованная покорно уставилась на него алыми глазами, мелко подрагивая всем телом; на лбу выступили бисеринки пота. Шайтис приподнял ее левую грудь, посмотрел внимательно на бледную кожу и вонзил между ребрами острую скошенную кромку соломинки, продвигая ее в глубь трепещущего тела.

Там, где золотая соломинка вонзалась в бледную кожу, вскоре проступила темно-красным кольцом кровь, и это вызвало сильное эротическое возбуждение у Шайтиса. Немного вытащив соломинку, он схватил Карен огромной рукой, как бы предлагая ее плоти раскрыться навстречу. И неожиданно почувствовал, что она противится его воле, и не только она. Он не ожидал встретить такое сильное противостояние. Темный в капюшоне тоже почувствовал это, и в мозгу Шайтиса вспыхнул его крик: “Я предупреждал тебя!” Но уже ничего нельзя было поделать, и сладкие фантазии дремлющего лорда обернулись натуральным ночным кошмаром.

Шайтис снова, уже в третий раз, услышал рычание Обитателя — это был прямо-таки звериный рык — и увидел его широко раскрытые глаза. В тот же миг Обитатель легко отшвырнул удерживавших его рабов и сорвал с лица золотую маску. Что бы ни ожидал под ней увидеть Шайтис, он ошибся. Оно не имело ничего общего с человеческим лицом. На Шайтиса смотрела, ощетинившись, волчья морда — но кроваво-красные глаза были глазами Вамфира! Злобная гримаса исказила оскаленную морду; с губ капала пена; угрожающе белели острые, как лезвия, зубы. В следующее мгновение зверь (он же Обитатель) повернулся к оторопевшему стражнику. Шайтис не успел от удивления закрыть рот, как щелкнули страшные челюсти и откусили по локоть руку раба.

И тогда началось безумие.

Стоящее на двух ногах существо постепенно полностью превратилось в злобного серого волка, его просторные одежды затрещали и лопнули по всем швам. И тогда стали видны его истинные размеры. Да, это был волк, но высотой с крупного мужчину! Рабы Шайтиса, увидев, что сделало чудовище с их товарищем, поспешно ретировались. Волк-гигант опустился на все четыре лапы, в один прыжок догнал одного из удиравших слуг и играючи перегрыз ему шею.

Лорд Вамфири, глядя на все это, слишком поздно осознал, что удача закончилась, тогда как грядущие неприятности, наоборот, только начинаются. Ну что ж, пусть тогда сбудется хоть одно из его заветных желаний. Стиснув шею Карен левой рукой, он взялся правой за соломинку, чтобы снова вонзить ее в сердце жертвы.

И тут же отдернул дрожащую руку. Карен тоже менялась на глазах, и это было что-то поистине омерзительное!

Это выглядело так, словно золотая трубка была отравленной, и этот яд на глазах Шайтиса превращал ее в отвратительную старческую плоть. Холеные руки превратились в тощие палки со вздувшимися венами, золотые браслеты легко скатились с них и упали на пол; прекрасные алые глаза глубоко запали и приобрели болезненно-желтый оттенок, а ресницы потеряли блеск; кожа на всем теле съежилась, как апельсиновая кожура, и отвратительно обвисла.

— Нет! — каркнул он хриплым голосом, глядя на отвратительную старческую ухмылку, растянувшую ее бескровные губы, так что стали видны гнилые зубы и изъязвленный вздувшийся раздвоенный язык. — Не может быть!

Продолжая мерзко ухмыляться, она протянула руку к стремительно опадавшему органу Шайтиса и сказала:

— Повелитель, я пылаю от страсти!

Лицо Шайтиса исказилось от ярости, и он с маху хлопнул ладонью по золотому мундштуку, загнав трубку прямо в сердце. Из трубки хлынула зловонная гнойная жижа, забрызгав его съежившуюся плоть! Он, шатаясь, вскочил на ноги, нечленораздельно вопя, повернулся к рабам, указывая пальцем на плавающее в зловонной луже и разлагающееся на глазах тело, и хрипел:

— Уничтожьте эту мерзость! уберите ее отсюда, вышвырните на помойку!

Но его, похоже, никто не слушал. Рабы Шайтиса и остальные слуги в панике разбегались, как цыплята, от обернувшегося волком Обитателя; что же касается его отца... Шайтис просто не мог поверить глазам.

Двое здоровенных учеников-Вамфири, которые только что легко удерживали этого тщедушного человечка, были буквально разодраны на куски обугленной плоти, валявшейся в луже кровавой слизи, залившей плитки пола. Маг, сотворивший все это (в могуществе его магии сомневаться не приходилось), стоя у окна, вперил взгляд в ночное небо и простирающуюся вдаль равнину в руинах, и этот взгляд был разрушительным: все рушилось и обращалось в руины там, где он задерживался; бесчисленные Вамфири, заполнившие небо, внезапно вспыхивали и огненным дождем валились на древние руины их предков.

Шайтис внезапно обнаружил, что он уже одет, и в ярости от крушения своих планов схватился за боевую рукавицу. Он знал, что должен сделать — кто еще, кроме него, способен помериться с ними силой?

И, в соответствии с древней традицией Вамфири, продев руку в боевую рукавицу, ринулся на врагов в смертоносном рывке. Им не уйти! Они всего лишь плоть и кровь, как белые медведицы в Ледниках, а плоть — он знал это — не устоит перед его мощью. Перед искусным воином не устоит даже плоть вампира.

Но тут его самонадеянные лихорадочные мысли прервал короткий возглас Темного: “Глупец!” Шайтис не услышал его.

Выбрав для первой атаки выходца из Адских Краев, он обрушил на него страшный железный кулак... но рука внезапно как будто увязла в воздухе. Время почему-то замедлило свой ход, и Шайтис видел, с какой ужасающей медлительностью продвигается вперед его рука в боевой рукавице. Отец Обитателя медленно-медленно повернул голову к нему и уставился на него своими печальными глазами. Его сын, волк-оборотень, зависший в прыжке, тоже направил на Шайтиса взгляд алых глаз.

Оба они, словно настоящие Вамфири, послали свои слова прямо ему в мозг; к ним присоединил свой голос и Темный:

— Ты всех нас уничтожил! Ты, с твоими амбициями, и яростью, и гордыней.

— Так умрите же! — ответил Шайтис. Его боевая рукавица продолжала медленно двигаться и наконец достигла головы выходца из Адских Краев, а затем так же неторопливо расколола ее, обнажив сияющую сердцевину.

Не было ни крови, ни переломанных костей, ни серого мозгового вещества в голове этого колдуна — ничего, кроме расплавленного золота, кипящего подобно всепоглощающему атомному пламени в недрах звезды.

Да, само Солнце вырвалось из маленькой пробоины в голове мага, и его сияние разрасталось и разрасталось, сжигая и поглощая все вокруг — всю Вселенную!!!

* * *

Шайтис внезапно очнулся от обжигающего холода льда — на мгновение ему почудилось, что это не лед, а яростное золотое пламя. Он вскрикнул, и тысячи сосулек, зазвенев, посыпались вниз с причудливых сводов ледяного замка. В следующий миг он осознал, где находится, и кошмар его сна уступил место окружающей реальности, а прерывистое дыхание постепенно пришло в норму.

Он обвел взглядом пространство ледяной пещеры и увидел темнеющие в нишах фигуры Фесса Ференца и Аркиса Прокаженного. Фесс тоже проснулся, и взгляды их встретились.

— Что-то приснилось? — спросил Фесс, и звуки его голоса многократно отразились от стен, догоняя сами себя. — Дурные знамения? Ты так вскрикнул, словно тебя что-то испугало.

Шайтис не знал, были ли его мысли защищены во время сна или Фесс мог подслушать. Ему ненавистна была даже мысль о том, что за ним могли шпионить, тем более — подслушать то, что происходит в его подсознании, где, скрытые во мраке, зреют ростки его намерений и амбиций.

— Дурные знамения? — наконец сказал он спокойным тоном, взяв себя в руки, чтобы не выдать растерянности. — Нет, не думаю. Ничего похожего. Приятный сон, Фесс, и только: о женской плоти и сладкой крови Странников!

“А как насчет гниющей плоти Карен и гибели расы Вамфири, стертой с лица земли взрывом солнца в некоем разуме?”

— Ха, — откликнулся Фесс. — Мне снился все тот же проклятый лед. И какая-то тварь бурила ход, чтобы добраться до меня.

— Ну, тогда и к лучшему, что мой вскрик экстаза тебя разбудил.

— Это так, — проворчал Фесс, — но еще слишком рано. Аркис не дурак — вон, храпит себе. Пожалуй, можно вздремнуть еще пару часов.

Шайтис не возражал; довольный тем, что гигант не шпионил за ним, он устроился поуютнее и снова закрыл глаза.

* * *

Он опять видел сон. Но теперь он понимал гораздо отчетливее, чем в прошлый раз, что это нечто большее, чем просто сон. Перед ним возникло существо, имя которому было — Шайтан Падший. Шайтис тотчас узнал его — это был тот Темный в капюшоне, его зловещий знакомец (или его второе “я”?) из недавнего кошмара.

Шайтис находился в пещере внутри скалы из черного камня, и пещера эта была полна теней, а главной тенью был Шайтан. Во тьме были видны лишь алые глаза, окруженные желтым светящимся ореолом глазниц. Шайтис не понимал, как он очутился в этом месте; похоже, его сюда призвали. Да, именно так: его призвало сюда это загадочное существо, и он послушно явился на зов.

— Шайтис, сын мой, — молвил Темный как бы в ответ на его мысли. Голос был глубокий, низкий и какой-то зыбкий (?), не похожий ни на какой другой, слышанный Шайтисом прежде. — Наконец-то ты откликнулся. Не так просто было пробиться через твою хитроумную защиту, в противном случае я бы куда раньше узнал о твоем присутствии и позвал тебя сюда.

Шайтис стал различать окружающие предметы — включилось его сознание вампира. Он теперь видел все совершенно отчетливо — не хуже, чем кошка в темноте или летучая мышь в полете. Темнота теперь не имела никакого значения, впрочем, она подтверждала возникшую у Шайтиса мысль, что он находится в какой-то пещере в недрах спящего вулкана. По-видимому, Шайтан был лордом этого подземного царства.

Темный, похоже, читал его мысли так же легко, как если бы они слетали с губ Шайтиса.

— Разумеется, — ответил он, — с тех самых пор... да, очень и очень давно.

Шайтис внимательно смотрел в алые глаза с желтым ореолом. Странно: несмотря на обостренное восприятие, самого Шайтана он не видел, лишь его смутные очертания. Зрение Шайтиса не было в этом повинно: видимо, Шайтан экранировал свое тело, подобно тому, как Шайтис экранировал мысли... Неужели это все-таки он, Шайтан Падший? Разве живое существо способно жить так долго? По-видимому, способно, ведь Шайтис видит его своими глазами.

— Это не просто сон, — заявил Шайтис, покачав головой. — Я чувствую, это действительно ты, тот самый Шайтан, которого так боялся Керл Люгоц, ты — тот, о котором упоминают древнейшие предания Вамфири. Тебя в незапамятные времена изгнали сюда, и ты живешь здесь уже сотни веков.

— Ты прав, — донеслось из сгустка мрака, — я тот самый Шайтан, по прозвищу Нерожденный, твой далекий предок.

— О! — воскликнул Шайтис. Все становилось на свои места. — Мы одной крови!

— Это очевидно. Ты выделяешься среди прочих, как метеор среди неподвижных звезд, и я был таким же в те незапамятные времена, когда упал на землю. Ты всем похож на меня — и честолюбием, и умом. Во мне, Шайтис, твое начало и твое будущее. А в тебе — мое.

— Наше будущее связано?

— Неразрывно.

— Надеюсь, не здесь, не в этой промозглой пустыне?

— На Темной стороне и в тех мирах, что лежат дальше.

— Что ты хочешь сказать? — Шайтис встрепенулся; это слишком напоминало его недавний сон. — Ты говоришь об Адских Краях?

— Да!

— Ты что-нибудь знаешь о них?

— Было время, когда я там обитал. Давно, еще до моего паденья, когда я был сброшен на Землю.

— И ты все помнишь?

— Я ничего не помню об этом! — прорычал Темный, придвигаясь вплотную, и Шайтис отпрянул, как бы опасаясь, что Тьма окутает и поглотит его. — О, они отняли у меня память, когда изгнали сюда.

— И ты совсем не помнишь, кем был там и чем занимался?

И опять Темный надвинулся на него, вынудив Шайтиса вновь отступить, но не очень далеко, словно тот опасался, что вывалится из своего сна.

— Помню лишь свое имя и то, что я был честолюбив, горделив и хорош собой, — ответил Шайтан, как бы вторя прежнему сну Шайтиса. — Это было так давно, сын мой. Все меняется с течением времени. И я изменился.

— Что значит изменился? — попытался понять Шайтис. — Ты растерял гордость и тщеславие? Но эти пороки — неотъемлемый признак самого последнего Вамфири, и мы привыкли гордиться этим. Мы не может быть иными.

Шайтан покачал головой, укрытой капюшоном, и лишь движение малиновых точек в желтом ореоле выдало его, скрытого непроницаемым ментальным щитом.

— Мое тело, вот что изменилось. Мое прекрасное тело!

— Ну и что? — удивился Шайтис. — Это со всеми происходит, никто из нас не хорош собой — приходится мириться. Но красота не имеет никакого отношения к власти! Кое-кто из нас даже холит и лелеет свое уродство как символ мощи. — Невольно он вспомнил Вольша Пинеску.

Шайтан уловил мерзкий образ в мозгу Шайтиса.

— Да, он был безобразен. Но ему это нравилось! А мне — нет. Вамфири, при всем их физическом и умственном уродстве, просто красавцы — в сравнении со мной.

И в третий раз Темный придвинулся вплотную к Шайтису. Шайтис не шелохнулся, лишь рука потянулась к боевой рукавице. Его реакции не притупились, пусть это был лишь сон.

— Ты задумал плохое? — спросил он.

— Наоборот, — ответил Темный, — ведь мы теперь заодно, и надолго. Но знай, мое искусство дает многое, но кое-что берет взамен, и лучше бы тебе увидеть мой истинный облик.

— Так покажись!

— Я собираюсь это сделать, но хотел подготовить тебя.

— В том нет нужды. Я готов.

— Тогда гляди! — воскликнул его предок и убрал гипнотический экран...

Потрясение от того, что предстало его взору, вышвырнуло Шайтиса из сна, словно извержение пробудившегося вулкана. Он вскочил на ноги в своем ледяном гроте и уставился, широко раскрыв глаза, на сверкающие ледяные стены, ослепившие его после тьмы приснившейся вулканической пещеры. В его черном сердце был ужас от того, что показал ему Темный. Такого ужаса он не испытывал еще никогда, а ему довелось видеть всякое.

Это было больше чем сон, возможно — испытание, и потому видение после пробуждения не угасло, оставаясь таким же четким в его сознании, как изображение герба на флагах, развевающихся над башнями родного замка.

Шайтиса не так легко было шокировать, он и сам был чудовищем — во всех отношениях. Такие эмоции, как страх или ужас, давно не существовали для Вамфири — их сердцам был ведом только гнев. Если адреналин и поступал в кровь Вамфири, то никак не для того, чтобы обострить чувства и помочь спастись — нет, лишь для того, чтобы развязать животные инстинкты: стой и дерись, злобно, беспощадно! Даже века пребывания на Темной стороне воспитали у всех Вамфири чувство превосходства. Нет сомнений, что в этих краях они лидируют среди всего живущего — так же как Человек лидирует в своем мире.

Но Шайтис не всегда был Вамфиром — когда-то его, обычного человека из рода Странников, захватил Шайдар, отродье Шайгиса. Шайдар дал ему имя, сделал старшим рабом, то есть “сыном”, и передал яйцо вампира. Так что в свое время он хорошо знал, что такое страх. Шайтис помнил это чувство. Каким бы дьяволом ни стал человек, ужас, пережитый им в юности, обязательно повторяется в его снах. Тогда, пятьсот лет назад, его, похищенного со Светлой стороны, лорд Шайдар провел по многочисленным уровням своего величественного замка-утеса и продемонстрировал созданных им противоестественных гибридов-монстров. Это уже потом Шайдар выхаркнул ему изо рта в рот яйцо вампира, сделав его своим наследником, и навсегда изменил его сущность. А тогда зрелище потрясло юного невинного Странника.

Хрящевые твари, газовые звери, абсолютно невероятные животные и огромные резервуары на нижних уровнях, в которых троги и Странники тоже, превращались в чудовищных летунов или в не менее ужасных крылатых боевых зверей и в прочие порождения Шайдаровых экспериментов. Показывая оробевшему рабу самые кошмарные из своих творений, Шайдар наслаждался, мучая его сознание намеком на то, что и он может превратиться в уродливого безмозглого летуна с граненой головой или окованного костяной броней боевого зверя.

В те ранние дни ученичества Шайтиса непрерывно терзали во сне кошмары, навеянные зрелищем этих противоестественных уродов. Позднее, когда он уже восседал в тронном зале собственного замка, вампир в нем вытеснил эти страхи. Шайтис тоже стал мастером трансформаций и создавал в своих лабораториях первоклассных монстров. Его летуны отличались своеобразной странной грацией, свирепость его боевых зверей превосходила мыслимые пределы; да и прочие гибриды удавались на диво. Так что страх перед монстрами остался в далеких юношеских снах. Но даже в худших из них не являлись ему чудовища хотя бы наполовину столь отвратительные, как то, что показал ему Темный.

Да, Шайтан назвал себя уродливым; но бывает уродство — и уродство. Не говоря уже о гибридах...

Шайтис снова представил себе отвратительную тварь, которая возникла перед ним, когда Шайтан убрал ментальный экран; даже изощренная фантазия самых охочих до мерзостей Вамфири не могла вообразить ничего отдаленно похожего на эту гнусность, и оттого, что она была отнюдь не плодом воображения, а до ужаса реальной, было еще хуже. Что же это такое? Слизняк ростом с человека, со сморщенной глянцевито-черной кожей, испещренной зеленовато-серыми прожилками. Он стоял вертикально. Не приходилось сомневаться — это был вампир, тот, что живет в каждом из них, только выросший до невероятных размеров. Невольно возникала мысль: если это выросло внутри человека, то что же случилось с хозяином?

Картина в его разуме потускнела и стала таять — видимо, мозг защищался от непереносимого зрелища, — но он успел разглядеть мельчайшие детали, и этого оказалось достаточно. Шайтис проснулся от испуга.

У твари (вероятно, ему надо все же свыкнуться с мыслью, что эта пакость — его предок и зовут ее Шайтан) были резинообразные конечности; часть их была снабжена щупальцами с присосками. Другие оканчивались уродливыми, трансформированными членами различных существ — сморщенными человеческими кистями, ступнями, на одной были челюсти какого-то зверя. Один отросток, прямой, как шпага, оканчивался головой кобры, но с человеческим лицом, лицом Шайтана.

Эти вялые конечности, которыми был увешан слизняк, вызывали такое омерзение, что возродили забытые юношеские страхи Шайтиса.

Шайтис догадывался о причинах. Те гибриды, которых создавали лорды Вамфири в своих экспериментальных чанах, были чудовищны. Этот же не был порождением чьей-то фантазии. Он был натуральным продуктом, плодом отчаянной цепкости противоестественного начала в его стремлении выжить, приспособиться, уцелеть в любых обстоятельствах, проигрывая и вновь побеждая в течение долгих веков. Человеческая плоть Шайтана не могла уцелеть в чудовищном многовековом сражении, она полностью разрушилась и была практически целиком заменена метаморфической субстанцией. Этот чистый вампир и был теперь Шайтаном. Его предком.

То, что уцелело, нельзя было назвать безобразным; это было омерзительно. Худшие из кошмаров времен его ученичества.

Да, теперь ему был ясен многовековой путь Шайтана, он представил ту эволюцию, вернее, деэволюцию, которую проделало в этой ледовой пустыне тело Вамфири — путь к чисто метаморфическому существу. Он читал это в алых немигающих глазах слизняка, светившихся бездонным умом, чудовищной ненавистью и чистым злом под раздувшимся капюшоном кобры. Тут не было необузданной злобы, которую часто можно видеть в пылающих яростью глазах боевого зверя; не было ничего общего с пустыми глазами летуна, лишенными век, или невыразительными вялыми глазами зверя-сифона. На него глядел такой злобный разум, который нельзя создать в лаборатории. Это был конец очень долгого пути по дороге зла.

Он больше не сомневался: перед ним был сам Шайтан Нерожденный. Все вампирские предания сходились в одном: Шайтан нес в себе такое зло, равного которому не встречалось ни среди людей, ни среди монстров...

 

Глава 6Темная связь

В момент пробуждения сознание Шайтиса не было полностью защищено, и он сразу почувствовал чье-то присутствие; что-то темное пыталось застать его врасплох. Разумеется, это был Шайтан, его ехидный булькающий голос нельзя было спутать даже на таком расстоянии.

— Какое зло? О чем ты? Меня оболгали. Оболгали Вамфири, мое собственное племя! Потому что я был самым могучим, и они завидовали мне, боялись меня. А теперь и ты, внук моих внуков... Ты тоже боишься меня? Ты с таким ужасом проснулся, как будто на тебя обрушился злой рок. А ведь я — твое спасение.

Шайтис хотел было замкнуть свое сознание, но заколебался. Ведь он обитал там, в пещерах вулкана, этот тошнотворный предок. Какой может быть от него вред? Тем более что в другой раз может и не представиться такой удобный случай разузнать побольше о нем потихоньку от остальных.

Шайтан уловил в его мозгу эти мысли и мерзко захихикал.

— Верно, — пробулькал он, — мы не станем посвящать их в наш секрет, пока не будет слишком поздно — для них.

Шайтис снова лег. Он сощурил глаза и окинул мысленным взглядом пространство под ледяными сводами. Фесс и Аркис, скорчившись, спали в своих ледяных гротах. Шайтис прикоснулся ментальным лучом к защитным барьерам их разумов. Они действительно спали, можно было не беспокоиться.

И тогда он обратился к Темному, называвшему себя его предком:

— Я бы предпочел реальное общение, Шайтан, а не эти сны с играми в жмурки. Хотя, признаюсь, с твоей стороны было умно проникнуть в мой разум таким способом. Мои “коллеги” ничего не заметили.

— Они не нашей крови, — тут же откликнулся Шайтан. — Или, лучше сказать, не нашего ума! Ведь наши с тобой разумы, Шайтис, — близнецы. Это лучшее свидетельство того, что ты мой потомок. Что мы с тобой — одно целое. Нам с тобой выпала судьба победить все напасти и двинуться вперед, к невообразимым свершениям.

— Именно так, — с одобрением кивнул Шайтис, — и в этом, и в иных мирах, как ты и говорил. Мне бы хотелось побольше узнать об этом. А сначала — было бы здорово вернуть Темную сторону и отомстить чужакам. Я хочу узнать о твоих замыслах, раз нам предстоит действовать сообща. С чего, по-твоему, мы начнем? Но скажи мне, Шайтан, почему я должен тебе доверять? Легенды Вамфири о тебе не располагают к этому, хотя все мы не большие любители играть честно.

— Сын мой, — снова мерзко захихикал Шайтан, — тебе придется доверять мне, потому что у тебя нет выбора. Без меня ты застрянешь здесь. По той же самой причине и я вынужден доверять тебе. А уж если говорить о моей доброй воле — разве я тебе не продемонстрировал ее, и не раз? Кто послал пушистых малюток-альбиносов, чтобы они согревали твои кости, пока ты спал? Кто разобрался с одним из твоих врагов, который замышлял против тебя всякие мерзости?

— Мой враг? — удивился Шайтис. — Кто бы это мог быть?

— Как кто? — не понял Шайтан. — Ты прекрасно знаешь, я говорю о том бородавчатом уроде, который похож на один больной гнойник, о компаньоне Ференца. Это же он уговаривал гиганта поймать и убить тебя!

— Понял, — кивнул Шайтис, — ты говоришь о Вольше. Я никогда не был его поклонником, а он — моим. Если бы у него было столько же мозгов, сколько болячек, он бы затмил всех нас! Значит, это твой зверь его прикончил?

— Ну да, ну да. — Голос Шайтана стал глухим и низким. — Мне, как ты понимаешь, совсем нетрудно было бы убить и тебя. Да, сын мой, совсем легко, если бы я пожелал. Но я не хотел этого. — Его голос на мгновение зазвенел. — Не хотел, потому что сразу почувствовал, что мы будем заодно. Так что я, как видишь, показал свою добрую волю. Теперь твой черед.

— Что ты имеешь в виду?

— Твои планы. Не думаешь ли ты, что я дам тебе все, что ты желаешь, в долг?

— Не понимаю, объясни.

— Да нечего объяснять. Ты просто должен действовать, как задумал — в точности, ничего не меняя, и этого достаточно. Короче, приведи их сюда, ко мне, об остальном я сам позабочусь.

— Ты хочешь, чтобы я отдал тебе Фесса и Прокаженного? Чтобы ты убил сначала их, а потом меня? Лучше уж мне объединиться с ними — против тебя. Как говорится, знакомый дьявол не так страшен.

Шайтан долго не отвечал.

— Дьявол? — наконец произнес он. — Не люблю этого слова. Почему-то оно мне не по душе. Не советую называть меня так, даже пусть это будут не твои слова.

— Как пожелаешь, — пожал плечами Шайтис, но не успел продолжить, как Шайтан прошипел:

— Они просыпаются! Оба, и коротышка, и гигант. Будет лучше, если я удалюсь, чтобы не вызывать подозрений. Но не забудь — ты должен привести их ко мне. Слишком многое зависит от этого.

И он исчез из мозга Шайтиса. Впрочем, тут же появился другой собеседник:

— Шайтис? — загрохотал Ференц, наполняя гулом эха ледяной шатер. — По-моему, ты проснулся. Ха! Кто плохо спит, у того совесть нечиста. Подумай об этом.

И он оглушительно захохотал. Ледяные своды откликнулись гулом и дождем сосулек самых разных размеров, что заставило и Аркиса окончательно проснуться. Прокаженный, почесываясь, поднялся на ноги.

— Что за шум? — возмутился он.

— Пора вставать, — откликнулся Шайтис. — У нас мало времени. Съедим то, что осталось, и двинемся. Тот, кого мы найдем в пещерах вулкана, и будет нашей едой. И его припасы тоже.

— Хорошо сказано, Шайтис, — ответил тот. — Но сначала надо расправиться с кровавым зверем, который сторожит вход в пещеру.

— Нас теперь трое, — напомнил Шайтис, — он не застанет нас врасплох, Фесс ведь знает, где его лежка. Мы постараемся обойти его.

Ференц начал спускаться из грота вниз, грызя холодное мясо.

— Чему быть, того не миновать, — сказал он. — Нельзя жить вечно, — как вы сами могли убедиться. Будь я проклят, если собираюсь помереть тут от скуки или мерзнуть веками во льду, дожидаясь, когда какая-нибудь тварь докопается до меня.

— Вот как? — Шайтис отгородил свои мысли от подслушивания.

“Может быть, и не веками, но близко к тому, судя по Шайтану. Да, хотя бы из-за этого стоит заключить союз с моим предком: открыть секрет его долголетия. Это было бы совсем неплохо”.

Что же касается Аркиса и Ференца, все равно придется рано или поздно разбираться с ними, так зачем откладывать? Так что, может, и кстати, что Шайтан сам хочет приложить к этому руку.

Продолжая размышлять на эту тему (не забывая, впрочем, тщательно экранировать свои мысли, тем более подобного рода), Шайтис тоже спустился вниз и присоединился к остальным у выхода из ледяного замка. И вскоре трое вампиров шагали по заснеженным просторам; им предстояло долгое медленное восхождение по ледяному склону к темному пику вулкана, вздымающемуся еще на полторы тысячи футов. Он ждал их, словно хмурый гигант, усевшийся на снежной вершине под звездным пологом, на котором плясало пламя северной зари.

* * *

На всем пути их сопровождали кожаны-альбиносы Шайтана, почти неразличимые на фоне сверкающих снегов и льдов; когда одни улетали с отчетом к своему хозяину, их тут же сменяли другие. Так что Шайтан был полностью осведомлен о продвижении троих путников и с одобрением отметил, что они выбрали превосходный маршрут — он приведет их прямо к одной из ловушек. Да, они попадут в засаду, хотя убивать пленников Шайтан не намеревался. Нет, для Фесса и Аркиса есть лучшее применение. Это ведь сильная и здоровая плоть, а кроме того, в них имеется вампирское начало. В Вольше Пинеску оно тоже было... Да, он получил тогда огромное удовольствие! Конечно, Вольш со всеми своими нарывами, полипами и коростой был отвратительным уродом; но это — снаружи, а там, на полдюйма вглубь, была отличная плоть, сочное мясо — не хуже, чем у любого здоровяка.

Кроме того, он ведь был Вамфиром, и потому в нем было естество вампира. Ни с чем не сравнимое наслаждение — разодрать бледное обескровленное тело Вольша (его принес зверь-кровосос) и извлечь личинку! (Вампир был живехонек, он оказался достаточно ловок и увернулся от костяного рыла кровососа. Но от Шайтиса он не ушел.) А потом снести ему голову и припасть жадно к горлу, выхлебать сладострастно всю жидкость, выудив сначала трепещущее яйцо и убрав его про запас в кувшин — туда же последовали и протертые мозги Вольша. Нет изысканней лакомства для любого Вамфира!

Но и на этом с добычей не было покончено. Вольш был вампиром, и потому его плоть, несущая метаморфическое начало, даже теперь не совсем умерла; вытяжка из нее годилась для экспериментов по выращиванию гибридов — наподобие зверя-кровососа и других полезных созданий. Вот почему обезглавленные, выпотрошенные и освежеванные, но все еще “живые” останки Вольша были убраны Шайтаном в кладовую, туда, где хранились у него подобные припасы.

Само собой, гиганта Ференца и коротышку Аркиса ждет та же участь, и их останки пойдут в дело — если план сработает. Ну а Шайтис... Шайтис — дело иное.

Он унаследовал кровь — кровь Шайтана и всех Вамфири, какие когда-либо существовали, и он был великолепен — естественно, по меркам Шайтана. Великолепный, мощный, полный жизни. А ведь кровь — это и есть жизнь. Но, думая обо всех этих вещах, Шайтан не выпускал свои мысли наружу, он умел прятать их ничуть не хуже, чем его хитроумный потомок.

Тем временем малютки-альбиносы продолжали информировать Шайтана о продвижении троих путников; те слегка отклонились от намеченного маршрута, и нужно внести поправку. Но для этого ему придется самому вступить в контакт с Шайтисом, который к этому времени продвинулся до середины покрытого оплавленной лавой западного склона вулкана. Его спутники отстали на расстояние окрика; впрочем, их мысли были заняты только подъемом.

Шайтан направил узкий мощный ментальный луч на Шайтиса; установить контакт теперь было немного легче.

— Милый мой потомок, ты слегка отклонился. Нужно уточнить направление, чтобы мы не разминулись.

Шайтис встрепенулся, но тут же взял себя в руки. И все же Фесс успел что-то почувствовать.

— В чем дело, Шайтис? — разнесся голос Фесса над голым обрывистым склоном. — Тебя что-то встревожило?

— Нога соскользнула, — солгал Шайтис. — Тут, если упадешь, долго лететь. Я уже готов был начать превращение.

Ференц оглянулся на пропасть и кивнул:

— Да, мы слабеем. Когда-то я был мастер выращивать воздушные шары и слетать на них с высоты, как здесь. Теперь такое было бы трудновато повторить. Нам надо идти осторожнее, смотреть под ноги.

Предок ждал ответа, но Шайтис должен был соблюдать осторожность. Он тщательно сформировал сообщение, уперся ногой в какой-то выступ для устойчивости и послал его.

— Ты же сам указал мне направление, Шайтан. Как же мы могли отклониться? И на каком основании я буду менять маршрут? Мне вовсе не улыбается, чтобы мне проткнули сердце и высосали всю кровь, как у Вольша Пинеску.

— Глупец! — прошипел Шайтан в ответ. — Мне казалось, мы уже договорились с тобой! Если бы я планировал тебя убить, ты давно был бы трупом. Мой зверь мог бы в любую минуту наброситься на вас и уничтожить всех троих. Не уверен, что ты успел бы улететь, но если и так, он бы попытался еще раз и все равно нашел бы тебя и покончил с тобой. Но ты мне нужен, мы оба нужны друг другу — я же тебе объяснял. Потому ты и жив до сих пор. Что же касается тех двоих — мои! Я желаю получить их целыми! Согласись, из Аркиса и Фесса получится отличная пара боевых зверей!

Подобная наглость не могла не быть искренней — едва ли Шайтан осмелился бы блефовать, не будучи уверен в своем превосходстве. Это смахивало на ультиматум, скорей даже угрозу: решайся, объединяйся, наконец, со мной, а иначе — пеняй на себя! И Шайтис решился:

— Ладно. Мы теперь вместе. Говори, что надо сделать.

Шайтан без промедления стал объяснять.

— Прокаженный отклоняется все дальше на восток, наискосок от тебя. У него на пути лежит лавовый натек, который ведет прямо в мое убежище. Там нет никакой охраны, и, если он заметит вход в пещеру, это может доставить мне неприятности; разумеется, придется быстро принимать решительные меры.

— Ты говоришь, неохраняемый вход? Это с твоей стороны неосторожно.

— Мои возможности не безграничны. Но хватит болтать. Сделай, чтобы они — особенно Аркис — шли с тобой рядом.

— Договорились, — ответил Шайтис и тут же крикнул спутникам: — Аркис, Фесс, мы слишком разбрелись. И у меня такое ощущение, что там, к востоку, что-то опасное.

Аркис отыскал небольшое углубление в склоне, зацепился и обернулся к Шайтису.

— Ха, опасность, — расшумелся он. — Ты говоришь, она где-то здесь? А я вот ни-че-го не чувствую!

Но, несмотря на бахвальство, голос его звучал нервно. Фесс, который был футов на пятьдесят ближе, начал пробираться к Шайтису.

— Знаешь, меня все время что-то тревожит, — сказал он. — Я чувствую, что что-то не в порядке. И потом, Шайтис, ты прав — мы двигаемся слишком далеко друг от друга и легко можем сорваться вниз.

— Но я-то ничего не вижу! — запротестовал Аркис, как человек в комнате, где внезапно погас свет.

Шайтис, пожав плечами, крикнул ему:

— Ты хочешь сказать, что твое чутье сильнее, чем у нас обоих? Что ж, давай проверим. Делай как знаешь. Ты вправе распоряжаться своей судьбой. В конце концов, мы тебя предупредили.

Это подействовало: Аркис начал двигаться влево, понемногу сближаясь с курсом, которым следовали остальные. И как раз вовремя: Шайтис наконец и сам увидел с того места, где стоял, темнеющую дыру входа в пещеру правее и выше Аркиса. Он бы наткнулся прямо на нее, если бы не свернул.

Шайтис уловил облегченный вздох Шайтана:

— Отлично! Конечно, катастрофы бы не случилось, но всегда предпочтительнее избегать лишних проблем.

— Что дальше?

— Выше над вами проходит широкий карниз — след древней вулканической деятельности. Когда столкнетесь с ним, бери левее, то есть к западу. Дальше попадется еще один натек лавы — не обращай на него внимания и следуй дальше. Потом увидишь трещину, образовавшуюся при остывании вулкана, — это и будет вход в недра. Но ты должен пропустить их вперед, а сам отстать, во что бы то ни стало! А насчет остального — я полагаю, мы уже договорились?

Шайтис вздрогнул и не только от холода, добравшегося даже до вампира внутри. Да, мысли имеют окраску, так же как и слова, и Шайтис уловил игривый намек в ментальном голосе предка. И еще было ощущение, словно приоткрывалась бездонная глубина зла; странно было осознавать, что ты Вамфир, — и цепенеть перед чьим-то злом.

— Шайтан, — ответил он наконец, — я уже сказал, что доверяю тебе. Мое будущее, как я вижу, в твоих руках.

— А мое в твоих, — услышал он в ответ, — не забывай прикрывать свои мысли и сосредоточься на восхождении.

И он опять пропал.

Шайтис задумался, так ли уже мудро он поступил, заключив этот темный союз. Конечно, сработал инстинкт, да и выбора у него не было, но выгода была исключительно для Шайтана. Он действовал на своей территории и обладал достаточными возможностями. Оставалось лишь надеяться, что на него не распространяются те замыслы, которые питал Шайтан в отношении Аркиса и Фесса. Нет, не похоже. По крайней мере, сейчас.

Так говорил ему инстинкт Вамфири, который до сих пор не подводил его. Но ведь все случается когда-нибудь в первый раз. И в последний...

Он прогнал мрачные мысли и постарался вспомнить добрые предзнаменования. Прежде всего, это его сон, первый сон о замке Карен, где он оказался в роли победителя в результате чудесной победы и завоевания садов Обитателя. Что-то подсказывало ему, что это не просто сон, а предзнаменование. Впрочем, старая пословица Вамфири гласила, что нельзя слишком пристально вглядываться в будущее — чтобы не испытывать судьбу. И хотя закончился сон крушением и гибелью, все же в нем был намек, что в будущем есть во что всмотреться. Во что именно — оставалось только гадать.

— Тут карниз, — пробурчал Фесс, оглядываясь на Шайтиса.

Когда голова Шайтиса показалась под краем уступа, он увидел протянувшуюся к нему громадную когтистую руку: несколько мгновений Шайтис разглядывал руку гиганта, потом ухватился за нее. Фесс легко втащил его наверх.

— В прошлый раз ты сбросил меня вниз, — напомнил Шайтис.

— Ты тогда схватился за боевую рукавицу, — возразил гигант.

Потом до карниза добрался Аркис и присоединился к ним.

— Эти все твои предчувствия! — заворчал он. — Ничего такого я не заметил. И, по-моему, там впереди была какая-то ниша, похоже — вход в тоннель.

— Вот как? И ты уверен, что она была пуста? А если там тебя ждал один из Фессовых зверей с костяным рылом?

— Да я бы его тут же учуял, — обозлился Аркис.

— Вольш почему-то не успел, — вмешался Ференц. — И я не успел, а потом было уже поздно что-то предпринимать. Что дальше? — повернулся он к Шайтису.

Тот сощурил алые глаза и стал озабоченно нюхать воздух своим кривым носом-хоботком, а потом, закончив спектакль, ответил:

— Справа, по-моему, по-прежнему небезопасно. Думаю, нам стоит двинуться по этому карнизу налево, чтобы убраться отсюда. Посмотрим, куда он ведет. И, кстати, передохнем от этого восхождения.

— Годится, — кивнул уродливой головой Фесс. — Я вот думаю: до чего же мы докатились?

Они начали продвигаться по карнизу, и Аркис спросил:

— Как это докатились?

— Сам посуди, — пожал плечами Фесс. — Вот мы, три лорда Вамфири, вернее, бывших лорда, сбились в кучку, как испуганные дети; мы лишились всей своей мощи и боимся заглянуть в пещеру — как бы оттуда что-то не выскочило на нас!

— Кто это боится? — напыжился Аркис. — Говори лучше за себя.

— Я-то видел ее, эту тварь, что проткнула Гнойного Пузыря, ты же знаешь, — вздохнул Фесс.

Внезапно резко потемнело. Все трое переглянулись озабоченно. Небольшое облачко наползло на вершину вулкана, хлопья снега, пока еще редкие, садились на путников.

— Одинокая туча? — оглядевшись, спросил Аркис. — С чего бы это? Вампирский туман, не иначе.

— Это точно, — заметил Фесс. — Тот, кто тут обитает, заметил нас и старается помешать. И темнее стало, и под ногами скользко.

— Выходит, мы на верном пути, — сказал Шайтис и двинулся дальше по карнизу. Остальные потянулись за ним.

— Ха! — пробурчал Аркис. — Ладно, твои предчувствия были верными. Даже слишком. Этот гад все время опережает нас на шаг. Будто мы бредем в потемках — вроде как сейчас, — а он все насквозь видит. — Он отогнал рукой подлетевшего слишком близко маленького альбиноса-кожана.

Фесс вытаращил глаза, он подскочил в возбуждении и затараторил:

— Это же его альбиносы! Его летучие твари! Как мы не догадались? Они все ему докладывают, эти мерзкие мошки, что привязались к нам, как блохи к щенку!

— Я подозревал это, — глубокомысленно кивнул Шайтис. — Они служат ему — как нам служили на Темной стороне десмоды и их крохотные сородичи. Они сообщают этому существу, где мы находимся и что с нами происходит.

Аркис ахнул и ухватил Шайтиса за руку, не давая двигаться дальше.

— Ты подозревал и молчал?

— Подозрения — это еще не факт. — Шайтис сердито сбросил его руку с плеча. — Но это очень важно и кое о чем говорит.

— Да? Важно? И о чем же это говорит?

— Это же ясно! Он боится нас! Он послал летучих мышей шпионить за нами, снегопад — чтобы помешать нам. Тварь с костяным рылом сторожит его кладовые, как наши боевые твари сторожили наш мед. Да, он боится нас, а значит, он не так уж неуязвим!

И добавил про себя: “Эта мысль не так уж глупа — возможно, он и впрямь уязвим. Но я все же рискну остаться с ним — нас по крайней мере роднит интеллект”.

— И наша кровь, сын мой! Не забывай о крови! — тут же пробулькало у него в мозгу.

— Что? — тут же встрепенулся Ференц. Он повернул неуклюжую голову в сторону Шайтиса, глаза засверкали под нахмуренными бровями. — Что ты сказал, Шайтис? Или подумал?

Шайтис тут же подавил панику и укрылся щитом невинности.

— А? Я что-то сказал? — Он поднял бровь. — Или подумал? О чем ты, Фесс?

Фесс и Аркис начали нервно озираться, а Шайтис тем временем послал сообщение под тройной защитой:

— Ты меня дважды чуть не разоблачил, Шайтан. Ты что, думаешь, это игра? Достаточно крохотного подозрения, и со мной покончено!

— Ничего я не хочу сказать! — проворчал Фесс. — Скорей бы уж добраться! — Он выпрямил спину. — Ты мне вот что скажи: мы идем дальше или на сегодня все? Не знаю, уязвим ли он, хозяин этого вулкана, но мы-то еще как уязвимы! Тонкое это дело — лезть вверх по заснеженному склону, не зная, что нас поджидает.

— Пора, Шайтис, — зашептал Шайтан у него в мозгу. — Веди их скорее ко мне! Этот гигант не дурак. Мы с тобой его недооценили. С ним надо вести себя осторожнее.

— Вы обратили внимание, — небрежно заметил Шайтис, — что маленькие альбиносы прилетают с запада и улетают туда же. Так что давайте двигаться дальше по этому карнизу, посмотрим, куда он ведет.

— Мне это не по нутру, — сказал Фесс. — Там опасно, ручаюсь.

Шайтис поглядел на него, потом на Аркиса.

— Ты решил идти обратно? И тебе не жалко, что день пройдет впустую? Я понимаю, тебя нервирует этот вампирский туман. Но это же доказывает, что он нас боится!

— Я как Ференц, — сказал Аркис.

Шайтис пожал плечами.

— Я иду дальше.

Ференц тяжело поглядел на него.

— Ты идешь на верную смерть.

— Это почему? Тут погиб Вольш, так, что ли?

— Нет, то место с другой стороны вулкана, но...

— Тогда я рискну.

— Один? — спросил Аркис.

— Какая разница, погибнуть сейчас или потом? — пожал плечами Шайтис. — По мне, так лучше сейчас, в бою, чем дожидаться в ледяном коконе, пока что-то просверлит ход прямо к твоему сердцу. — И внезапно, как будто у него лопнуло терпение, он прошипел: — Нас ведь трое! О, трое “великих” лордов Вамфири испугались... чего? Какого-то существа, которое само боится нас не меньше, чем мы его!

Он отвернулся от попутчиков и зашагал прочь.

— Шайтис! — окликнул его Фесс наполовину сердитым, наполовину восхищенным голосом.

— Все, с меня хватит, — отрубил, повернув на ходу голову, Шайтис. — Если мне удастся победить, я буду здесь хозяином, один. А если погибну — то в бою, как подобает Вамфири!

Он продолжал продвигаться по карнизу, не оборачиваясь, и почувствовал, что двое сверлят глазами его спину.

— Мы с тобой, — решился наконец Ференц.

Шайтис не замедлил шаг и не обернулся. Потом и Аркис крикнул:

— Шайтис, подожди нас!

Но он и не подумал ждать, а наоборот, пошел еще быстрее, заставив их догонять.

Так, с наседающей на пятки парочкой, он достиг устья первой пещеры, о которой говорил Шайтан. Шайтис остановился — иначе его действия были бы непонятны. Когда остальные, запыхавшись, догнали его, они увидели вход в пещеру и Шайтиса, в задумчивости уставившегося в темноту.

— Думаешь, это вход? — спросил Аркис без особого энтузиазма.

Шайтис озабоченно глянул на темный вход, а потом осторожно попятился.

— Это очевидно, — сказал он. — Даже слишком очевидно... Что скажешь, Фесс? — повернулся он к гиганту. — Ты теперь осторожен, даже слишком. Как по-твоему, тут безопасно? По-моему, нет. Там что-то есть. Какая-то крупная тварь, не слишком разумная, но она способна бесшумно подкрасться.

Шайтис просто описывал Фессу того зверя, о котором рассказывал Ференц, — тварь с костяным рылом. Ференц тут же вспомнил о ней, чего Шайтис и добивался.

Фесс сунулся громадной головой в пещеру, уставился в темноту и сморщил свой нос-хоботок, а потом, чуть погодя, проворчал:

— Да, я тоже это ощущаю. По-видимому, это и есть вход в туннель, и хозяин вулкана поставил на страже кровавую тварь.

— Возможно, ту же самую, — поддакнул Шайтис.

— Ты о чем? — не понял Аркис.

— Может у него всего одна такая тварь, — сказал Шайтис. — Если бы их было две, то вторая бы накинулась тогда на Фесса.

— Что толку сейчас об этом рассуждать? — пожал плечами Фесс. — Пусть и одна, все равно это страшное чудовище. Думаешь, мы можем напасть на нее? Это безумие. Она успеет убить одного из нас, если не двоих, а может, и всех. По крайней мере, даже если мы победим, без раненых не обойдется. Я-то видел, как она наносит удар за ударом в течение нескольких секунд, прямо в точку. Она пронзила Вольша, как острога Странника — рыбу. Он даже не успел понять, что случилось!

— Нет, я и не думал о нападении, — покачал головой Шайтис. — Наоборот. Я предлагаю вот что: поискать другой вход, поскольку вполне возможно, что кровавый зверь всего один и находится он здесь.

— Ты думаешь, их тут полно, этих входов и выходов? — буркнул Аркис.

— Похоже на то. Есть пещера, где попался Вольш, есть другая — которую видел ты, на лавовом спуске. Эта — третья. Я рассуждаю так. Хозяин вулкана наслал на нас туман. Но явно не затем, чтобы отпугнуть от этого входа с мечерылой тварью. Тогда... похоже, рядом есть еще один вход. — Он энергично кивнул. — Давайте вот что... Пройдем еще немного по карнизу, а если ничего не обнаружим — ну что ж, эту часть склона мы обследовали.

— Звучит разумно, — согласился Ференц. — Мне не о чем спорить, ты ведь не просишь меня зайти туда, внутрь.

— Тогда пошли. Хватит терять время на болтовню и рассуждения, — проворчал Аркис.

Он двинулся первым, потом — Ференц, а Шайтис оказался сзади.

Сверху опять начал сыпаться снежок — из маленького облачка над ними. На небе заря развесила багровую дугу, край которой отливал голубизной из-за блеска звезд; Шайтис чувствовал, что его компаньоны сфокусировали свои сознания поля впереди, прощупывая опасность. Он мог без опаски пообщаться с Шайтаном.

— Ну как тебе ситуация? — послал он сообщение под сильной защитой. — И потом, зачем ты наслал снег? Ты ведь собирался заманить их, зачем же тогда пугать?

Ответ пришел без промедления.

— Ситуация очень удачная для нас с тобой. Это во-первых. Во-вторых, снег. Он помог отвлечь их внимание — особенно гиганта. Теперь слушай внимательно. Я опишу дальнейший твой маршрут. Скоро у вас на пути будет скалистый выступ с расщелинами. Сквозь одну из них текла когда-то лава, по ней удобно идти. Она приведет тебя прямо к моему жилищу. Что же касается твоих спутников — им осталось всего ничего. Они не успеют добраться до меня. По крайней мере — своим ходом.

Ни тени иронии не было в ледяном голосе Шайтана. Шайтис ничего не сказал в ответ; тем временем Аркис остановился, за ним — Фесс. Шайтис подошел к ним.

Прямо перед ними почти отвесный склон скалы и карниз, на котором они стояли, рассекала глубокая трещина шириной чуть больше шага.

— Что дальше? — спросил, глядя на них, Аркис.

— Вперед, — сказал Шайтис.

То ли он ответил слишком поспешно, как будто знал обо всем заранее, то ли тон был излишне уверенным, но гигант пристально посмотрел на него, довольно долго не отводя взгляда.

— Это похоже на след небольшого землетрясения. Если там и есть пещера, она обвалилась.

— Разберемся, когда увидим. Я чувствую, что это очень близко.

— Выходит, не я один начеку, — сузил глаза Фесс. — Ладно, Аркис, давай вперед.

Прокаженный, что-то бормоча себе под нос, перешагнул разлом, покачнулся, но восстановил равновесие. Они двинулись дальше.

Они миновали еще полдюжины таких же расщелин, когда Аркис вновь остановился.

— Ха! — сказал он. — В этой трещине есть как бы пол — похоже на замерзший ручей.

— Поток древней лавы, — уточнил подошедший следом Ференц.

Шайтис догнал их. Он посмотрел на залитую лавой расщелину.

— Поток из самого сердца вулкана. Похоже, мы нашли то, что искали.

Ференц ступил на лаву, в тень, образованную стенками расщелины.

— Дай-ка мне оглядеться.

Аркис последовал за ним, Шайтис присоединился последним. Все трое внюхивались, ища следы опасности.

— Ничего не чувствую! — наконец сказал Аркис.

— Я тоже, — присоединился Шайтис, с облегчением понимая, что не слишком чуткий Мордоворот не почуял опасности (сам он сразу ощутил крайнюю негостеприимность этого места).

Ференц, похоже, чувствовал то же, что и Шайтис, но, в отличие от последнего, решил прямо об этом сказать.

— Мне тут совсем не нравится. Пахнет точно, как та пещера, где Вольш получил свое.

— Тебя здорово потрясла смерть Вольша, ты прямо зациклился на ней, — ответил ему Шайтис. — И потом, нас-то тварь уже не застанет врасплох. Кто предупрежден, тот вооружен. Да и мы опять-таки втроем. У меня и Аркиса есть могучие боевые рукавицы, а твои когти еще страшнее. Что же касается кровавого зверя — ты же помнишь, мы почти убедились, что он сторожит ту, первую пещеру. — Он опять понюхал воздух. — Знаешь, я думаю, это просто хитрость. Хозяин вулкана, чтобы как-то защитить это место, оставил здесь запах опасности. Ну, а запах — он и есть запах, не более того. Нас ждет успех, я чую это. Я за то, чтобы двигаться вперед.

Он перевел взгляд с Фесса на Аркиса. Тот пожал плечами.

— Если хозяин обосновался тут со всеми удобствами, я бы не прочь все это поиметь. Хватит с меня лишений. Добрая красная жратва, а потом — бабы. Может, тут его гарем?

— Я не слишком хорошо помню предания, — признался Шайтис, — но вроде бы говорили, что кое-кто из изгнанных лордов захватил с собой любовниц. Когда окажемся там, тогда и проверим.

— Да, отдохнуть — это неплохо. Я бы тоже не отказался расслабиться. Ладно, согласен. Идем, — решился Фесс.

— Вот как? Ты переменил мнение? — нахмурился Шайтис. — Или теперь ты тут главный? Хочешь, чтобы твое слово было решающим, Фесс? И что же ты решил? Послать первым Аркиса?

— Ну, мы же не можем стоять здесь вечно! — ответил Фесс. — Ладно, если ты не против, первым пойду я.

Именно это и требовалось Шайтису.

Тьма ущелья для Вамфири была все равно что дневной свет. Они видели даже лучше, чем снаружи — голубой свет звезд и зарево в небе только слепили. Ференц быстро шагал по ровным участкам и замедлял ход, встречая груды камней или пригибаясь там, где своды расщелины спускались слишком низко. Временами приходилось замедлять скорость из-за выплесков лавы, почти перекрывавших туннель. Порой в стороны разбегались ответвления, но Фесс неуклонно следовал вдоль основного потока лавы.

Аркис шел след в след за Ференцем, последним шел Шайтис. По мере их продвижения ощущение опасности возрастало, но это только подтверждало в глазах Аркиса и Фесса идею Шайтиса о том, что хозяин этих мест намеренно навеял ауру зла, желая отпугнуть непрошеных исследователей.

Шайтис был начеку. Ему хотелось переговорить с Шайтаном, но риск был слишком велик — его спутники вели острый ментальный поиск во всех направлениях, чтобы вовремя обнаружить малейшие признаки чужого разума. Они все глубже продвигались к сердцу вулкана. Наконец Ференц шепнул:

— Мы прошли не меньше половины туннеля. Надо перегруппироваться.

— Чего там еще? — пробурчал Аркис. Голос его отдался эхом, отразившимся от стен туннеля и постепенно стихшим вдали.

— Болван, — зашипел на него Фесс, дождавшись, чтобы его шепот был слышен. — На кой мы шныряем разумом, как летучие мыши, и рвемся вперед через все преграды, подобно голодным волкам, если в любую минуту ты готов поднять тарарам и все испортить. Хочешь, чтобы враг был готов к нашему приходу?

— Черт возьми, — ответил шепотом смущенный Аркис, — если он у себя, нам не подкрасться втихую.

— Может, и так, — вмешался Шайтис, — но впредь давайте без шума.

— Пора перестроиться, — сказал Ференц. — Я шел все время первым, и мое чутье требует отдыха. Пусть Аркис сменит меня.

— Нет проблем. — Аркис сменил его, довольный этой ролью. Но через дюжину шагов остановился. — Стойте! Тут что-то не так.

Все они почувствовали это: полная пустота, зона молчания в поле чутья — ни добрых, ни злых излучений; какое-то застойное болото эмоций. Даже от камней обычно что-то исходит, а здесь царила полная тишина. Они слишком хорошо знали, что это такое: искусственное глушение. Кто-то хотел, чтобы они решили, что его здесь нет, хотя на самом деле он был именно тут.

Тело Шайтиса напряглось как струна, и казалось даже, что эта струна звенит; он знал, что остальные чувствуют то же самое. Аркис что-то прохрипел, но и хрипеть уже было поздно.

В этот момент тяжелая завеса ментального глушения лопнула и на Шайтиса обрушилось чувство страха, охватившее идущего впереди. Волны ужаса накатывали сквозь прорехи в ментальном экране. Шайтис увидел сгусток ужаса — ужаса, бывшего когда-то Аркисом Мордоворотом. Смерть оказалась куда страшнее прозвища!

Трудно сказать, откуда явилась Тварь — из бокового туннеля или ниши, а может, она поджидала за уступом лавы, — но она была стремительна и беспощадна, — точно такая, как описал ее Ференц.

Казалось, что валун, похожий на белую в черных крапинах глыбу мрамора, на глазах ожил и обернулся монстром; ноги сливались в стремительном беге, клыки скрежетали по камню. Длинное костяное рыло, нацеленное на Аркиса, по всей длине было увенчано то ли шипами, то ли крюками. Громадные пустые глаза завораживали жертву.

Аркис взмахнул рукой в боевой рукавице, но Тварь метнулась быстрее, чем мог уследить взгляд. Костяной меч одним махом почти перерезал мощную шею Аркиса, а зубчатая пасть щелкнула и напрочь отхватила правую руку с боевой рукавицей. Монстр отпрянул и ударил еще раз, окончательно перерезав горло. Третий удар пришелся прямо в сердце. Тело Аркиса беспомощно закачалось на костяной пике; хлынувшая изо рта кровь обагрила его желтые клыки.

Фесс рванулся прочь (“чтобы удрать”, — решил Шайтис), алые глаза расширились. Это был не только страх, в них светилась ярость! Гигант одной рукой оттолкнул Шайтиса и замахнулся другой. Когти на ней напоминали гроздь черных блестящих клинков.

— Ты, подлый ублюдок, ты предал нас! Тухлым было яйцо твоего отца, и гниль осталась в тебе!

— Ты что? — Шайтис заставил кисть руки расшириться и заполнить боевую рукавицу. — Ты рехнулся?

— Рехнулся, раз доверился тебе!

Ференц набросился на Шайтиса, он готов был разодрать когтями его тело и вырвать сердце. Но тут он увидел нечто, и это его остановило. Нечто позади Шайтиса.

Шайтан был неразличим на фоне вулканической лавы, такой же черный и блестящий. Его можно было заметить лишь из-за передвижения — поскольку он сам хотел быть обнаруженным. Фесс остолбенел, челюсть его отвисла. Он забыл, что намеревался сразить Шайтиса, и тот отблагодарил гиганта, обрушив мощный удар бронированного кулака на его громадную голову.

Тут предок Шайтиса отодвинул его в сторону, освободив от ослабевшей хватки Фесса, чье тело упало в тенета многочисленных щупальцев черного слизняка. Гигант не мог защищаться — его руки были плотно прижаты к бокам, — да он и не успел бы ничего сделать. Громадные губы монстра разлепились со звуком рвущейся кожи и обхватили лицо и всю голову Ференца!

Шайтис рванулся прочь, пошатнулся и ударился о скалу. Он внезапно почувствовал себя обессиленным — он, Шайтис! — и опустился наземь. Позади него шипел и булькал кошмарный кровавый зверь, высасывая остатки жидкости из тела Аркиса. А рядом могучее, “непобедимое” тело Фесса Ференца корчилось в животных судорогах, пока пасть Шайтана мяла и жевала его голову. И Шайтис подумал: “Если ад существует, то я — у его ворот!”

Не отрываясь от своего тошнотворного дела. Шайтан сверкнул малиновыми глазами. В мозгу Шайтиса вспыхнул ответ:

— Да, можешь считать это адом, и мы — его Владыки. Это наш ад, внук моих внуков, и мы возьмем его с собой на Темную сторону, а потом принесем во все остальные миры!

 

Глава 1Охотники и дичь

Гарри Киф, некроскоп, готовил возмездие. Данных, чтобы найти того, кто заслужил кару, казалось, вполне достаточно: молодой водитель-дальнобойщик, служит в фирме “Экспресс-Морозильники”; он же некромант; он же сексуальный маньяк; он же обезумевший серийный убийца, на счету которого (пока!) шесть молодых женщин.

На деле все выходило не так просто. Фирма имела дюжину отделений, разбросанных по всей стране, с изрядным количеством складов и морозильных камер; у них была пара сотен грузовых фургонов, половина которых всегда находилась в пути в любое время суток. Наберется не так много водителей, более или менее подходящих под описание, которым располагал Гарри (описание не слишком надежное, потому что то полубезумное похотливое создание, чьи черты он разглядел, было скорее плодом испуганного воображения, чем реальным человеком). Кроме того, похоже, “Морозильники” часто использовали случайных работников, и тот, кого искал Гарри, вполне мог оказаться одним из них.

И все-таки должен где-то быть хотя бы список их постоянных сотрудников. Гарри надеялся, что разыщет его, и там окажется этот Джон, вернее “Джонни”.

Во второй половине мая, в среду, в половине четвертого утра Гарри проник в главную контору компании в Лондоне, чтобы изучить регистрационные книги. Он прошел через пространство Мёбиуса, по пути останавливаясь в известных ему точках выхода, и наконец возник в дверях магазина на Оксфорд-стрит. В этот ранний час воздух был чистым — городской транспорт еще не успел отравить его — и даже бодрящим; ночное освещение придавало улице какой-то призрачный вид. Ветер ворочал в придорожной канаве обрывки брошенных газет, напоминавшие больших птиц, сонно хлопающих крыльями.

Гарри оказался прямо перед нужной ему конторой. Света в окнах не было; наличие ночного дежурного осложнило бы задачу, но его, как и надеялся Гарри, не оказалось.

Очутившись в здании, Гарри позволил своему развивающемуся чутью вампира отыскать нужный этаж, а потом — помещение, где хранились конторские книги. Запертая дверь для некроскопа не была проблемой; он создавал проходы там, где ему было нужно. Дважды он включал свет — исключительно по привычке, он ведь теперь не нуждался в освещении; натолкнувшись на большое, в полный рост, зеркало, он был и испуган, и заворожен представшей перед ним мрачной физиономией и светящимися глазами с алым отливом. Он, конечно, знал о происходящих с ним изменениях, но лишь сейчас осознал, насколько они стремительны. Это вызвало в нем смешанные ощущения и наполнило странными смутными желаниями. Возможно, их породила ночь, необычность места, азарт преследования. Что ж, он таков, каков есть. А дичь... дичь бывает разная.

Конторские книги хранились в грязном и запущенном помещении. Все вокруг пропахло кофе и застарелым табачным дымом. Здесь все было организовано по старинке: шкафы, набитые папками — выбирай и смотри. Гарри быстро проглядел список управляющих складами и отделениями, но данных о рядовых служащих не нашел. Зато нашел список адресов и телефонов отделений фирмы. Это сбережет ему хоть немного времени. Но больше, к сожалению, не было ничего.

Гарри испытывал досаду. Что предпринять дальше? Вероятно, начать с первого отделения и пройти по всему списку. И тут — сама по себе — пришла мысль о Треворе — скорее даже не мысль, а ощущение, что Джордан не спит и находится где-то поблизости. Чашечка кофе сейчас бы не повредила, и еще — пообщаться с другом, совсем немного, этого ему хватило бы, чтобы отвлечься от того чуждого, что овладевало им, опять почувствовать, что он — человек.

Маловероятно, что Тревор и впрямь проснулся, но на всякий случай Гарри послал сигнал — и тут же получил отклик.

— Кто это? — раздался в его мозгу безошибочно узнаваемый голос Джордана, такой отчетливый, словно он шептал, прижавшись губами к уху Гарри. — Это ты, Гарри?

Это было и похоже на мертворечь, и отличалось от нее. Что-то такое — как бы мертворечь наоборот — Гарри использовал, но давно, в те дни, когда лишился тела. И там тоже были свои отличия. Так что телепатия все же была для него делом новым. Она все еще поражала Гарри, казалась чем-то более... естественным, что ли? Да, так оно и есть; по сравнению с мертворечью все что угодно покажется естественным. Телепатия — это что-то вроде разговора по телефону с шипением и потрескиванием психостатических разрядов; мертворечь же — скорее скорбное завывание ветра в пустынном ущелье под безмолвно плывущей полной луной. Попросту говоря, одно дело — контакт сознания двух живых людей, и совсем другое — метафизическое общение живого с мертвым.

* * *

Джордан, казалось, был не совсем уверен в том, что узнал Гарри и как бы не торопился признать, что это он, Тревор. Это было непонятно. Некроскоп нахмурился:

— А кто же еще, Тревор?

Признав его голос, Джордан наконец успокоился и вздохнул с облегчением. Гарри насторожился — что-то явно произошло. Вдобавок Тревор сказал:

— Гарри, ты знаешь мое старое пристанище в Барнете? Я сейчас здесь. Пока не знаю, надолго ли. Я бы хотел выбраться отсюда. Я пока не могу объяснить, в чем дело. Это небезопасно. Не мог бы ты прийти сюда, прямо сейчас?

— У тебя неприятности? — Почуяв опасность, Гарри сразу включился. Он все еще ощущал обеспокоенность в голосе Джордана.

— Не знаю, Гарри. Я отправился в Лондон — посмотреть, что можно для тебя сделать, — но все каналы были перекрыты, практически с самого начала. Я-то собирался понаблюдать за ними, за отделом. Черт возьми, я никак не ожидал, что кто-то будет наблюдать за мной.

— Даже сейчас кто-то следит?

— Да, сейчас тоже.

— Уже иду, — сказал Гарри.

Он создал дверь Мёбиуса, шагнул туда и исчез; послышался легкий хлопок воздуха, взметнувший бумаги в незакрытом шкафу. И раньше, чем они улеглись, Гарри уже был в Барнете, куда влекла его мысль Тревора.

Он беззвучно появился в комнате, где обосновался телепат, на втором этаже дома. Окна выходили в мощенный булыжником проулок; там виднелся край ограды парка, а за ней — темная живая масса деревьев. В комнате было темно, Тревор стоял у окна, глядя сквозь занавеску на улицу, желтеющую в свете электрических фонарей.

Гарри подошел к стене и включил свет. Тревор мгновенно развернулся и присел, согнув ноги в коленях. В руках у него был револьвер.

— Все в порядке, — сказал ему некроскоп. — Это я.

Тревор судорожно вздохнул и почти упал в кресло. Потом показал Гарри на другое, приглашая садиться.

— Ты так внезапно появляешься!

— Ты ведь звал, — напомнил ему Гарри.

— Я стоял у окна, весь на взводе, и глядел на улицу. И вдруг — позади зажигается свет!

— Это вышло случайно. А может, и нет. Если бы я просто позвал тебя, ты бы обернулся и увидел в темноте мои глаза. Не знаю, что подействовало бы сильнее — это или внезапный свет.

— Твои глаза?

— Красные, как адское пламя, — кивнул Гарри и скорчил гримасу. — И с этим ничего не поделаешь. Эта штука, что во мне, Тревор, она чертовски сильная.

— Но какое-то время у тебя еще есть?

— Сам не знаю, сколько у меня времени, — пожал плечами Гарри. — Надеюсь, хватит, чтобы доделать одно дело, а потом — отправлюсь отсюда. — Он наконец тоже сел. — Ладно, а теперь было бы неплохо, если бы ты убрал пушку и рассказал мне, в чем дело.

Джордан уставился на револьвер, который держал в руке, потом хмыкнул и затолкал его в наплечную кобуру.

— Я стал нервным, как кошка, — заметил он, — или, скорее, — как мышь, за которой следит кошка.

— За тобой следят? — Гарри хотел понять, куда направить мысленный поиск. Связаться с Джорданом было просто — он знал, кого ищет; то же самое было с Пакстоном. Но искать кого-то, кого он не знал, — этим искусством он пока не владел. — Ты уверен?

Джордан встал и выключил свет, потом вернулся к занавеске.

— Уверен, как никогда. Он — или они — прямо сейчас прощупывают меня — откуда-то поблизости. А если и не прощупывают, так по крайней мере глушат. Блокируют меня. Я не могу пробиться сквозь них. Подозреваю, что это отдел — кто же еще? Но как, черт побери, они могли узнать, что я вернулся? В смысле, что я ожил? — Он снова поглядел на Гарри, на его ставшее вдруг чужим лицо, и сказал: — Я... понимаю, что ты имеешь в виду.

Гарри кивнул. В темноте он — высокий темный силуэт с алыми глазами — казался посланцем преисподней. Но у них были проблемы поважнее, чем цвет глаз Гарри.

— Что ты чувствуешь, когда за тобой наблюдают и блокируют твой разум?

— Когда кто-то за тобой следит — это понятно, ты сам чувствовал такое с Пакстоном, а блокировка или глушение — это как экран в мозгу, постоянный фон.

— Но я и не догадывался о Пакстоне, пока ты не сказал. Он был просто как зуд. А насчет ментального глушения...

— Ладно, — Тревор тоже пожал плечами. — Я тебе покажу. Направь свои мысли точно на меня.

Гарри так и сделал. У него в мозгу тут же возник ровный гул. Он не смог бы понять, что это такое, если бы Джордан не объяснил заранее.

— Если ты столкнешься с чем-то подобным, — сказал Джордан, — значит, кто-то тебя глушит. Специально. Я точно знаю, пришлось столкнуться не раз. Русские экстрасенсы использовали такое, чтобы прикрыть особняк в Бронницах. Мы пробовали прорваться через их глушение к ним, а они — к нам. — Он испытующе посмотрел на Гарри. — Ты, кстати, и сам непроизвольно делаешь то же самое — кроме тех случаев, когда хочешь узнать чьи-то мысли или дать кому-то прочесть твои. Но у тебя это по-другому. Что-то присутствует постоянно и все время растет. Это не статическое поле, а что-то еще. И все происходит как бы естественно, так что ты можешь и сам не знать, что делаешь это. Нет, “естественно” к тебе не подходит, скорее... ну, в отделе мы называли это мозговым смогом.

— Я уже думал об этом, — кивнул некроскоп. — Это выдает меня с головой. Экстрасенсы Дарси давно должны были понять, кто я. В противном случае их всех пора уволить. Так что, похоже, талант, который мне передал Уэллесли, больше ни к чему. Хотя... возможно, это и не так. — Он задумался на минуту. — Да, определенно не так. Способ Уэллесли — словно пелена, накрывающая тебя всего: он не просто защищает мой мозг от подслушивания, но полностью отгораживает его. А сознание вампира — это просто мозговой смог, как ты и сказал. Но вот что мне непонятно: почему Пакстон раньше не открыл, что со мной случилось? А с другой стороны, как он вообще сумел до меня добраться?

— Это же было самое начало твоего превращения, — ответил Джордан. — Твое естество еще не окрепло. Оно и сейчас не достигло полной силы, а мне уже нелегко было до тебя добраться. Я раз шесть за эти два дня пытался с тобой связаться, — но ничего не получалось, пока ты сам не захотел. Да, кстати. Ты сейчас упомянул Дарси Кларка, верно? Так вот... — Внезапно он замолчал и предостерегающе поднял руку: — Погоди!.. Ты что-нибудь чувствуешь?

Гарри покачал головой.

— Только что была попытка, — сказал Джордан. — Кто-то хочет добраться до меня. Я расслабился, и они тут же попытались вновь.

Гарри шагнул к большим окнам в глубине эркера, где стоял Джордан, стараясь оставаться в тени.

— Ты сказал, что решил убраться отсюда. Что ты имел в виду?

— Только то, что мне неизвестны их мысли, — ответил Тревор. — Не сомневаюсь, что это отдел, но чего они хотят? Знают ли они, что это я? Маловероятно: что же я, восстал из мертвых? А с другой стороны, кем еще я могу быть с их точки зрения, если я телепат и нахожусь в квартире Тревора Джордана? И наблюдение, которое они ведут — это напоминает мне времена, когда мы обложили Юлиана Бодеску. Кем же, черт возьми, они считают меня, а, Гарри?

Гарри ответил не сразу.

— Кажется, я начинаю понимать. — Он схватил Джордана за локоть. — Ты прав: это в точности совпадает с тем, что они делали, когда охотились на Бодеску. А это может означать только одно: их интересует не столько, кто ты, сколько во что ты превратился!

— Так они, по-твоему, считают меня...? — присвистнул Джордан.

— Почему бы и нет? Ты ведь восстал из мертвых, верно?

— Но от меня не исходит мозговой смог.

— Как и от меня — до недавних пор.

Джордан опять посерьезнел.

— Выходит, они хотят понаблюдать, как пойдет дело, а уже потом напасть! Тогда все становится ясным. Вот почему это так меня тревожит. Я прямо-таки ощущаю эти их подозрения. Такое чувство, словно они дышат мне в затылок. Гарри, Гарри, они решили, что я вампир!

Гарри попытался успокоить его:

— Ты же на самом деле не вампир, Тревор, и это легко доказать. И потом, возглавляет отдел Дарси Кларк. Кстати, что ты собирался рассказать мне о нем?

Джордан отошел от окна. Он взглянул еще раз на Гарри и решил, что со светом будет лучше, подошел к стене и повернул выключатель. Потом вернулся на место и тяжело опустился в кресло.

— Дарси сейчас дома, — сказал он, — и ему очень плохо. Как ты помнишь, предполагалось, что я понаблюдаю именно за ним. Ведь он был во главе всего и должен был знать обо всем, что затевается. Но теперь он, похоже, в отставке. И хотя сам он не телепат, кто-то другой окружил его достаточно надежным щитом, так что трудно что-то уловить.

Это звучало мрачно. Наконец Гарри заговорил:

— Думаю, нам надо встретиться с ним. Прийти к нему и прямо спросить, что происходит. Отдел, я чувствую это, просто ждет, когда я совершу ошибку. Но если это подтвердит Дарси — все станет ясно.

— Ну что ж, все равно отсюда пора убираться, — пожал плечами Джордан. — Я больше не выдержу. Боже, мне не по душе, когда за мной следят, тем более — когда неизвестно, кто и почему.

— Ладно, — кивнул Гарри, — а потом? Вернешься опять сюда или как? Есть одно дело: мне нужна помощь, чтобы разобраться с этой тварью — серийным убийцей. Можно обосноваться у меня в Боннириге. По крайней мере пока. И это позволит нам подстраховать друг друга, самим выследить наших преследователей. И когда все, что я наметил, будет сделано, то перед моим отбытием — то есть до того, как я покину этот мир, — мы найдем способ разобраться с отделом и уладить проблему твоего воскрешения.

— Звучит здорово, — с облегчением вздохнул Джордан. — Скажи, что требуется, Гарри, я готов хоть сейчас.

— Требуется повидать Дарси. Он ведь живет один, как и большинство экстрасенсов, верно? Помнится, он обитал в Ходдедоне, он по-прежнему там? И потом, ты не знаешь, нет ли с ним женщины? Насчет Дарси я спокоен, а вот пугать женщин мне совсем не хочется.

— Насколько мне известно, никаких женщин, — покачал головой Джордан. — Дарси слишком давно женат на своей работе. Но он больше не живет в Ходдедоне. У него дом в Кроуч-Энде, это в миле или двух отсюда. Улица называется Хаслмир-Роуд. Уютное местечко с садиком. Он переехал пару недель назад, сразу после дела в Греции.

— Я не знаю этих мест, но ты мне объяснишь, — кивнул Гарри. — Тебе нужно что-нибудь взять с собой?

— Дорожная сумка у меня наготове.

— Тогда можно двигаться прямо сейчас.

— В двадцать минут пятого? Как скажешь. Машины у меня нет, так что можно пройтись пешком или вызвать...

Джордан умолк; он понял свою ошибку, как только увидел ухмылку на лице Гарри.

— Такси не потребуется, — заявил некроскоп. — У меня собственный транспорт.

* * *

Дарси Кларк не ложился, он мерил шагами комнату и делал это с вечера всю ночь напролет. Причиной беспокойства не был его дар — сам он не подвергался ни малейшей опасности, — он тревожился из-за ситуации, сложившейся в отделе, из-за того, что там замышлялось в это самое время. А также из-за Гарри Кифа. Впрочем, это было одно и то же.

Когда Гарри с помощью пространства Мёбиуса доставил Джордана на лужайку перед домом Кларка, сквозь кустарник и деревья ярко пробивался свет окон первого этажа.

— Можешь открыть глаза, — сказал Гарри телепату, которого слегка качнуло, когда он снова почувствовал силу тяжести после мига невесомости. Ощущение было как в лифте, когда он падает вниз, а потом тормозит у нужного этажа, только вот у этого лифта не было стен, а также пола и потолка, и падал он во все стороны сразу. Поэтому Гарри и попросил Джордана на минуту закрыть глаза.

— О боже, — прошептал Джордан, оглядывая ночную улицу и все вокруг.

“Бог? — подумал Гарри. — Кто знает, может ты и прав. По крайней мере, Август Фердинанд считает, что пространство Мёбиуса и есть Бог!” Он поддержал телепата за локоть и промолвил:

— Понимаю. Забавное ощущение, верно?

Джордан с благоговением посмотрел на Гарри: сверхъестественное, не укладывающееся в голове было для некроскопа мелочью, пустяком, чем-то забавным. Наконец Джордан успокоился и сказал:

— Отличное попадание, Гарри. Это дом Дарси.

Они прошли сквозь садовую калитку и двинулись через кусты к дому. Над входом сиял молочный шар электрического фонаря, словно маленькая луна, притягивая рой мошкары. Гарри велел Джордану отойти в сторону и, надев темные очки, нажал кнопку звонка; немного погодя в доме послышались шаги.

Дверь была снабжена смотровым глазком; Кларк прижался к нему и увидел Гарри, который стоял на пороге, глядя на него в упор. Талант Дарси не имел ничего против, когда он открывал дверь, и это говорило о многом.

— Гарри? Входи, входи!

— Привет, Дарси, — ответил Гарри, пожимая протянутую руку, — ты только не волнуйся, но со мной тут кое-кто еще.

— И кто... — начал было Дарси, но тут его взгляд упал на Джордана. — Тревор??? — пробормотал он и отшатнулся, вздрогнув.

Гарри шагнул к нему, приговаривая:

— Все хорошо, все хорошо.

— Тревор! — Кларк тяжело дышал, вытаращив глаза, его лицо внезапно стало серым. — Тревор Джордан! Боже правый! Спаси и помилуй!

Гарри не любил, когда попусту поминали Бога, но тут повод безусловно был.

Тревор Джордан подошел и взял Кларка за другую руку; тот напрягся, пытаясь освободиться. Но это была лишь естественная реакция; его талант не вмешивался.

— Дарси, это в самом деле я, — Джордан улыбнулся. — И все хорошо.

— Все хорошо? — переспросил тот севшим голосом. — Значит, это действительно ты? Да, я и сам это вижу. Но ведь ты мертв, я же знаю. Ведь я был с тобой в больнице, там, на Родосе, когда пуля пробила тебе голову!

— Может, нам зайти в дом и там все обсудить? — сказал Гарри.

Кларк посмотрел непонимающим взглядом на него, потом на Джордана — словно оба они были ненормальными. Или он сам сошел с ума?

— Что ж, можно и обсудить, почему бы и нет? А затем, надеюсь, я проснусь!

В гостиной Кларк показал им на кресла, налил выпить, действуя механически, словно робот, и извинился за беспорядок — мол, еще не успел обжиться. Потом сам осторожно уселся в кресло и одним глотком осушил большой стакан виски... и вновь вскочил на ноги.

— Ну давайте, черт побери, говорите! Убедите меня, что я не сошел с ума!

Гарри усадил его обратно и кратко пересказал последние события, опуская ненужные подробности.

— И вот мы пришли к тебе, чтобы узнать, что происходит и что вы там в отделе затеваете. Хотя я почти уверен, что и так все знаю. И рассчитываю на твою помощь, хочу, чтобы ты отвлек их от меня, пока я не закончу то, что обязан сделать.

Кларк наконец захлопнул рот, повернулся к Джордану и уставился на него. Да, это был Джордан, такой же, каким Кларк всегда его знал. Но он все же схватил Тревора за руку и крепко стиснул ее, продолжая разглядывать его еще внимательнее, словно желая убедиться на все сто процентов. Но деваться было некуда: это был Тревор Джордан, вне всякого сомнения. Телепат со своей стороны сочувственно и безропотно позволял своему старинному другу придирчиво вглядываться в каждую черточку знакомого облика.

У Джордана было открытое продолговатое лицо с серыми глазами, начинающие редеть светлые волосы, слегка прикрывали лоб; свойственное ему ранее мальчишеское выражение удивления сменила печать забот. По его губам всегда можно было угадать обуревавшие его чувства: обычно насмешливо изогнутые, когда что-то было не так, губы бывали плотно сжаты и выпрямлены, как сейчас, — значит, что-то не так.

“Добрый старый надежный Тревор, — подумал Кларк, — прозрачный, как стекло, открытый, как книга. Тревор Джордан, чуткий и всегда готовый действовать. Я не встречал еще человека, который бы не любил тебя. А если такой и был, что ж, ты просто обходил его. Но ты, конечно, знаешь, о чем я сейчас думаю — если это и впрямь ты”.

Джордан ухмыльнулся и сказал:

— Ты забыл добавить еще, что я красив и сложен, как бог! А что там насчет мальчишества? Ты что, считаешь меня большим ребенком, Дарси?

Кларк откинулся в кресле и дрожащей рукой потер разгоряченный лоб. Он долго смотрел попеременно то на Гарри Кифа, то на Тревора Джордана, потом наконец вымолвил:

— Что тут скажешь? Разве что — добро пожаловать, Тревор.

Они еще долго сидели, пили виски и разговаривали. Дарси рассказал то, что знал сам, и в заключение заметил:

— Так что Пакстон должен был сообщить о том, что я передал тебе папки с делами этих девушек, Гарри. Одного этого было достаточно, чтобы отстранить меня. А насчет того, что они придут за тобой... ты знаком с методами отдела не хуже меня. Да, рано или поздно, они придут.

— А за мной? — спросил Тревор.

— За тобой — нет, — сказал Кларк. — Потому что первое, что я завтра сделаю, — это поеду в город и обрисую ситуацию. Я могу позвонить министру в любое время, но сейчас слишком рано. Поэтому я поговорю в отделе с тем, кого застану из начальства, и, не сомневаюсь, они полностью разберутся во всем, что происходит. Это поможет отвлечь их на время от Гарри.

— Надеюсь, — бесстрастно промолвил некроскоп, — что они в самом деле отвяжутся от меня.

Он снял темные очки и попросил Дарси погасить свет.

Увидев лицо Гарри в темноте, бывший глава отдела тихо проговорил:

— Гарри, я также надеюсь на это — ради них же самих.

Гарри знал, что Дарси не хитрит с ним; Дарси — один из немногих людей во всем мире, кому он может доверять. Но вампирское естество некроскопа набирало силу, и поэтому он видел в Дарси Кларка и друга, и врага. Предвидеть, то есть достоверно предсказывать будущее Гарри не умел; он хорошо знал, что прогнозирование будущего — дело ненадежное, полное парадоксов. Но он чертовски точно мог предсказать, что на него надвигается. Если ему придется пробыть здесь, в этом мире, дольше, чем он планировал, если дело, которое он себе наметил, задержит его хоть на несколько дней, вполне может случиться, что Дарси примкнет к его преследователям. Поскольку превращение Гарри бурно прогрессировало, отделу понадобятся все специалисты для борьбы с ним, а уж Дарси — тем более. Так или иначе, но он тоже будет втянут в эту борьбу.

У него нет выбора: рано или поздно носитель заразы должен быть уничтожен. Просто, как дважды два.

— Послушай, Дарси, — сказал Гарри, когда свет снова был включен, — если бы мы когда-нибудь пошли друг против друга, остановить меня мог бы только ты. Вот причина, по которой я тебя побаиваюсь. Ты слышал, что я теперь телепат? Это правда. И я подумал: ты не будешь против, если я загляну в твое сознание?

Талант Дарси не подавал сигнала тревоги. Ведь Гарри не собирался вредить ему. То, что он собирался сделать, было своего рода страховкой; потом, когда опасность минует, ее можно будет аннулировать. Вредить Кларку — нет; только его дару. Ведь это было единственное, чего боялся некроскоп; пойти против Кларка, зная, что его не победить, что охраняющий его ангел встанет на защиту. А если Кларка лишить дара, он станет беспомощным. Пока Гарри остается здесь. А потом... потом можно будет вернуть дар обратно.

— Хочешь заглянуть в мой мозг? — переспросил Дарси.

— Если ты не против, — кивнул Гарри. — И только при твоем содействии.

Кларку это ничего не говорило.

— А разве ты не читал мои мысли, как только что Тревор?

— Это разные веши, — ответил Гарри. — Мне нужно, чтобы ты пригласил меня. Как будто в твоем мозгу есть дверь, и ты ее распахиваешь.

— Раз ты так хочешь... — пожал плечами Дарси; его глаза встретились с глазами некроскопа и утонули в них. Через мгновение Гарри проник в его мозг.

Найти то, что ему было нужно, не составляло труда. Это было игрой природы, мутацией. И от этого зависел дар Кларка, всю жизнь охранявший его от внешних опасностей. Но дар оказался бессилен оградить себя самого от внутреннего нападения, от опасности, которая звалась Гарри Киф.

Тут не было переключателя, который можно было бы повернуть, поэтому Гарри пришлось просто окутать весь этот участок пеленой Уэллесли. На это понадобилось не больше времени, чем рассказать об этом. И вот Гарри уже покинул мозг Кларка. Он был доволен, что сумел подавить дар Кларка — на время, конечно.

— И это все? — удивился Дарси. — Ты убедился, что я не причиню тебе вреда?

“Еще бы, — подумал Гарри, кивая тем временем Кларку. — Даже если бы ты и попытался, ты теперь беззащитен. А это значит, что я, наоборот, защищен”.

И тогда он услышал голос в своем мозгу.

“Значит, он теперь беззащитен, — сказал Джордан. — Почему бы не предупредить его?”

“Нет, — ответил Гарри. — Ты же знаешь Дарси: у него пунктик насчет собственной безопасности. Что меня всегда удивляло, так это то, что, несмотря на его странный дар, он всегда словно опасается споткнуться или что-то в этом роде”.

“Будем надеяться, что с ним ничего не случится за это время”, — услышал он в ответ.

— И что теперь? — обратился к Гарри Кларк.

— Все в порядке. Я убедился, что ты не пойдешь против меня, — сообщил Гарри. — А теперь нам пора.

— Мне пришло в голову, — сказал Джордан, — что отдел, похоже, знает о том, что мы были здесь. Тебе нужно, Дарси, чтобы сохранить их доверие, позвонить дежурному и подтвердить это. Пусть они убедятся, что ты не в сговоре с нами. А одновременно используешь свое влияние, чтобы снять подозрение с меня.

— Мое влияние! — скривился Дарси. — В настоящий момент оно уже не то, что прежде. Но я, конечно, попытаюсь. — Он взглянул на Гарри. — И чем ты собираешься заняться? Или я не должен спрашивать?

— Ты не должен спрашивать, но я все равно скажу: мы попытаемся поймать серийного убийцу. Я не могу это так оставить. Это и есть то дело, которое я должен закончить до того, как уйти.

— Ты уйдешь незапятнанным, — кивнул Дарси, — так и должно быть. Ты всегда был легендой, Гарри, славной легендой.

Гарри не ответил. Ни слава, ни бесчестье не трогали его. Только одно имело значение — его навязчивая идея. Более того, Гарри знал, почему это стало его манией. Его вынуждают убраться отсюда, покинуть мир, за который он боролся. Не сию секунду, но скоро это придется сделать. Вампир, тем более Вамфир, упорен и привязан к месту обитания. Почти поверженный, Гарри продолжал бороться. И если с кем-нибудь сразиться, так уж лучше с тем дьяволом. Серийным убийцей, некромантом, мучителем Пенни и других невинных...

Гарри и Тревору пора было отправляться. Они коротко простились с Кларком, и Гарри снова велел Джордану закрыть глаза. Дарси Кларк смотрел, как они уходят. Вот они перед ним, до них можно дотянуться рукой. И вот их нет. Пусто.

 

Глава 2Поиски Джонни

Ночь в Эдинбурге шла на убыль, а Гарри еще так много нужно было сделать. Но теперь, когда он взялся за дело, он должен завершить его любой ценой. Если не получится ночью, значит — утром.

Летом рано светает, с этим ничего не поделаешь, но все же это скорее неудобство, чем серьезная проблема. Солнце не остановит его — пока что оно не смертельно, — но от яркого света он чувствует себя больным. Темные очки и шляпа с большими полями защищают его глаза и лицо, но они же чертовски выдают его. Гарри вынужден подолгу не вынимать рук из карманов, словно расхлябанный хулиган-юнец или дешевый политикан, — но без этого не обойтись. Слава Богу, хоть английская погода почти всегда на его стороне. Тревор, впрочем, не испытывал никаких ограничений и мог ходить по улицам сколько угодно в любое время.

Дома у некроскопа, в Боннириге, они выпили кофе (Гарри предпочел бы хорошее красное вино, но оно кончилось) и поделили между собой список складов фирмы “Экспресс-Морозильники”. Они решили проверять все склады по алфавиту, пока не найдут нужный. Джордан будет работать днем, а Гарри обеспечит доставку, ночью настанет черед Гарри, и Джордан подстрахует его. Телепат хотел знать, почему некроскопу так важно это дело, и Гарри продемонстрировал ему в своем сознании ряд картин, полученных от Пенни Сандерсон и Памелы Троттер. Теперь Джордан был полон рвения, как и он сам. Монстр на свободе, и его надо прикончить.

— Я уверен, у них должны быть ночные дежурные, — сказал Джордан, изучая свою часть списка, — но в такую рань их можно не бояться — дремлют в укромных уголках. Можно проверить несколько складов прямо сейчас, пока не пришли на работу водители, грузчики или еще кто-нибудь.

— Наш приятель — водитель, — сказал Гарри. — Он ездит по магистрали Ml или, возможно, по А1 или А7. Пожалуй, стоит начать со складов, расположенных поблизости от основных маршрутов.

Джордан просматривал досье на убитых девушек. Его заинтересовал отчет по делу Пенни. Думая о своем, он спросил:

— Гарри, тебе известно, что тело Пенни было найдено в саду у ограды замка?

— Да, — нахмурился Гарри. — Это важно?

— Возможно. Там, в замке, расквартировано несколько небольших спецподразделений. А наш приятель, как мы знаем, поставлял мясо для разных кухонь и столовых той ночью, поэтому, когда поблизости никого не было, он мог перебросить Пенни через ограду.

Гарри кивнул.

— Я осмотрел то место, где ее нашли. И ограду тоже. Там есть травянистые холмики и довольно высокие насыпи. Так что нетрудно было бы перебросить труп, чтобы он соскользнул вниз и не получил никаких повреждений. На ее теле не было никаких увечий, кроме тех, что нанес он.

Его худое лицо окаменело от ярости, когда он вспомнил, как выглядела Пенни там, в морге. Тряхнув головой, чтобы освободиться от воспоминаний, Гарри прорычал.

— Короче, я еще раз посмотрю там. Это вполне вероятно. И тогда поле наших поисков сужается. Спасибо, Тревор. — И грустно добавил: — Видишь, из меня вышел плохой детектив...

— Слушай, — предложил Джордан. — Переправь меня в Эдинбург прямо сейчас, дай мне проверить все это. Ты же понимаешь, тебя там могут помнить, но меня-то они не знают. Я возьму с собой это досье. У меня сохранилось старое удостоверение отдела, я захватил его из дома. При расспросах это действует не хуже, чем форма полицейского. Я разберусь с этим делом, а ты пока продолжишь работу со списками складов.

Гарри показалось это разумным.

— Ладно, — сказал он. — Встретимся здесь ночью. А до тех пор мы можем периодически связываться. Только имей в виду, что солнце мне вредит. Это может помешать нам связаться. С другой стороны, если днем ничего не произойдет, это тоже неплохо. Только вот что... — Он нерешительно умолк.

— Да?

— Ты должен действовать сам по себе, — продолжал некроскоп. — Если отдел возьмется за меня, они не пощадят и моих друзей.

— Да, не пощадят, — согласился Джордан. — Но и не выбросят на свалку! И потом, Дарси сказал, что возьмет это на себя.

Гарри кивнул.

— Но он не возьмет на себя тот факт, что я стал вампиром. И ты сам знаешь, Тревор, что отдел не оставит мне ни малейшего шанса. Держу пари, приговор уже подписан, и они сейчас затыкают все дыры. Возможно, они еще держатся подальше отсюда, потому что это мой дом. Я здесь лучше ориентируюсь. Но рано или поздно даже тут станет небезопасно. Черт возьми, это будет западня для меня. Они уберут меня тихо и незаметно.

— Не каркай, Гарри, — сказал Тревор. — Давай сейчас попытаемся поймать этого Джонни, ладно? А потом будет время подумать об остальном.

“Он прав почти во всем, подумал некроскоп. — Почти — потому что потом времени не будет”.

* * *

На следующее утро министр вызвал Дарси Кларка в штаб-квартиру отдела. Когда Кларк пришел в свой бывший кабинет, министр сидел за его столом... а в углу стоял Джеффри Пакстон, скрестив на груди руки и подпирая спиной бронированное оконное стекло. Кларк предпочел бы обойтись без Пакстона, копающегося у него в мозгу, но в его положении жаловаться не стоило.

После обычного обмена любезностями министр отметил, что Кларк неважно выглядит.

— Я поздно лег, — ответил тот. — Я поспал только пару часов, как меня сюда позвали. Ладно, все к лучшему. Я пришел бы в любом случае. Знаете, прошедшей ночью у меня была пара визитеров. Сомневаюсь, что вы поверите мне, когда я скажу, кто был одним из них.

— Мы знаем, кто это был, Кларк, — вдруг вмешался Пакстон. — Гарри Киф и Тревор Джордан — вампиры!

Кларк был готов к этому. Он вздохнул и повернулся к министру.

— Этот слизняк обязательно должен присутствовать? Если эта извивающаяся дрянь должна непременно ковыряться в чужих мозгах, нельзя ли это делать на расстоянии? Например, за дверью?

Министр нахмурился.

— Вы хотите сказать, что Пакстон ошибается?

Кларк опять вздохнул.

— Я видел Гарри и Тревора минувшей ночью.

— Тогда, значит, вы утверждаете, что Гарри Киф и Джордан — не вампиры? — очень тихо произнес министр.

Кларк посмотрел на него, отвернулся и закусил нижнюю губу. Министр повторил:

— Они вампиры или нет?

Кларк повернул к нему лицо:

— Джордан — нет.

— А Киф — да?

— Вы ведь и так знаете об этом, верно? — огрызнулся Кларк. — Благодаря вот этому, — он обжег взглядом Пакстона, — этому скользкому червяку! Да, Гарри заразился. Он подцепил эту дрянь, защищая нас — всех нас — в Греции, когда я просил его помочь нам. Но он, как я себе представляю, не собирается стать убийцей. Что еще вы хотите от меня услышать?

— Надо полагать, многое, — ответил Пакстон.

Кларк поглядел на него, потом на министра, и понял, что до них не достучишься.

— Почему вы не даете мне просто рассказать все, что я знаю? Почему не хотите прислушаться к моим словам? Как знать, может, удастся что-то прояснить.

— Или сбить нас со следа, — предположил Пакстон.

Кларк бросил на него презрительный взгляд, потом посмотрел на сидящего за его столом министра и сказал:

— Похоже, ваш любимый попугай лопочет без всякого смысла. Черт побери, я не понимаю ни слова! Вы понимаете, о чем он мелет?

Министр, похоже, принял решение; резко кивнув, он сказал:

— Кларк, буду откровенным. Отдел следил прошлой ночью за твоим домом. И за домом Джордана тоже. Так что мы раньше тебя узнали, что Джордан вернулся из мертвых, что он воскрес. Как же так? Человек умирает, его хоронят — и вдруг он среди живых? Оживший труп? Так, во всяком случае, выглядит то, что нам известно. И не только Джордан, но и одна из убитых девушек тоже. Вампиры — кто же они еще?

— Вы даже выслушать не хотите, — с отчаянием произнес Кларк.

Но министр не слышал его.

— Мы знаем, когда Киф посетил жилище Джордана, когда и куда они пошли, и еще многое другое, так что даже если бы ты отрицал все это, то, что Киф вампир — это ведь факт! Почему мы так уверены? Потому что все признаки налицо. От него буквально пахнет вампиром — я имею в виду, что он прикрывается мозговым смогом. Это тебе тоже известно?

— Разумеется, я знаю, — ответил Кларк, чувствуя, что отчаяние наполняет его до краев. Он понял, что министр принял решение. Но какое? Чем оно грозит? Надо попытаться еще раз. — Как вы не понимаете что и тут ошибаетесь! При всем моем уважении, должен сказать, что вы ничего не знаете о вампирах. Вам не приходилось с ними сталкиваться. У вас ведь нет дара. Вам известно лишь то, что вы прочитали или услышали от других. А это далеко не все. На самом деле Гарри не может ничего поделать с этим мозговым смогом. Он не отгородился им, как вы выразились. Это просто следствие того, чем он стал. Этот смог — как хвост у собаки, а не сознательное действие. Если бы Гарри мог, он бы давно от него избавился — ведь это выдает его с головой.

Министр вопросительно посмотрел на Пакстона; тот неохотно кивнул. Или, скорее, мрачно. Кивок согласия? Встревоженный до предела, Кларк добавил:

— Надеюсь, вы хоть понимаете, как легко тут ошибиться?

Министр уставил на него неподвижный взгляд и промолвил:

— У всех вампиров есть этот мозговой смог — или нет?

Кларк моргнул — его нервы не выдерживали. Опасности не было никакой — его ангел не беспокоился, но все же напряжение не покидало его.

— Насколько нам известно, да, — признался он. — Во всяком случае, у всех, с кем мы имели дело. Когда телепат начинает прощупывать мозг вампира, он натыкается на этот смог.

Лицо министра побелело.

— Дарси Кларк, — начал он, — меня удивляет, что ты решился прийти сюда. То ли у тебя дьявольская выдержка, то ли ты сошел с ума. Или и впрямь не знаешь, что с тобой произошло.

— Произошло со мной? — Кларк чувствовал, как напряжение нарастает, но не мог понять, о чем идет речь. — Какого черта вы тут...

— У вас мозговой смог, — сказал, как выплюнул, Пакстон.

Кларк оторопел:

— Что??? У меня...

Министр крикнул:

— Эй, там! Мисс Клэри! Бен! Зайдите.

Дверь открылась, и вошла Миллисент Клэри, следом — Бен Траск. Девушка поглядела на Кларка и сказала дрожащим голосом:

— Это правда, сэр. Вы... у вас это...

Она всегда называла Кларка “сэр”. Он поглядел на нее, сделал шаг назад и затряс головой.

И тогда вмешался Бен Траск:

— Дарси, она сказала правду. Даже Пакстон сказал правду.

Кларк нерешительно сделал два шага вперед. Глаза Траска сузились, он отпрянул и вытянул руки!

Кларк глядел в знакомые глаза друга и не мог поверить.

— Бен, это же я! — сказал он. — Ведь твой дар должен подтвердить, что я говорю правду!

— Дарси, — ответил Траск, все еще держась на расстоянии, — ты попался. Другого ответа не жди.

— Я попался?

— Сам того не зная. Ты веришь, что говоришь правду, и если бы речь шла только об этом, я бы поверил. Но ведь есть и другие свидетели, Дарси. Ты слишком тесно общался с Гарри Кифом.

Кларк развернулся и посмотрел на окружавших его людей. Белый, как мел, министр за его, Кларка, столом. Пакстон с мрачным лицом, нервно теребящий лацкан пиджака, Траск, чей дар никогда не подводил — до сих пор. И Миллисент Клэри, все еще почтительная, хотя только что назвала его монстром!

— Вы сошли с ума, черт побери! Все до единого! — прохрипел Кларк. Он сунул левую руку в карман, выхватил удостоверение отдела и швырнул на стол. — Забирайте. Я покончил с этим, с вашей службой. Я ухожу. — Правой рукой он извлек из кобуры свой девятимиллиметровый пистолет.

— Замри, — завопил Пакстон и направил на него оружие, которое успел выхватить.

Удивленный, Кларк повернулся к нему с незаряженным пистолетом в руке — и тут Пакстон дважды нажал на курок.

Одновременно с грохотом оружия Миллисент Клэри и Бен Траск вскрикнули:

— Нет!

Первая пуля отшвырнула Кларка, вторая сбила с ног, развернула и отбросила к стене. Пистолет полетел на пол, он рухнул на колени у окровавленной стены, и рука судорожно дернулась к сердцу. Из двух отверстий на пиджаке толчками вытекала кровь, струясь по его пальцам.

— Черт! — прошептал он, а потом: — Что?..

Он упал лицом вниз, потом перекатился на бок. Траск и мисс Клэри опустились на колени возле него. Министр в ужасе вскочил, держась за край стола, чтобы не упасть; Пакстон шагнул вперед, все еще держа наготове оружие; с лицом белым, как лист бумаги, на котором рот и глаза зияли, словно дыры.

— Он достал оружие, — сообщил он, тяжело дыша и выплевывая слова, — он хотел стрелять!

— Думаю, он... пытался отдать пистолет, — выговорил министр. — Скорее всего так.

Бен Траск держал голову Кларка в руках и, покачивая ее, повторял:

— Господи, Дарси! Господи!

Девушка расстегнула пиджак Кларка. Рубашка была в красных пятнах, но кровь уже едва сочилась.

Кларк недоверчиво смотрел на свою грудь и красную струйку вытекавшей из него жизни.

— Нет... не может быть! — прошептал он. Он был прав. Еще вчера этого не могло быть.

— Дарси, Дарси... — повторял Траск.

— Не может быть... — пробормотал еще раз Кларк, глаза его потускнели, и голова упала на колени Траску. Никто даже не сообразил позвать врача.

Все оцепенели; медленно тянулись секунды, но нарушил тишину Пакстон:

— Прочь от него! Вы сошли с ума! Прочь от него!

Траск и девушка повернули к нему головы.

— Его кровь, — не унимался Пакстон. — Вы в его крови! Он заразит вас!

Траск встал; в его глазах медленно проступал ужас. То, что случилось, было ужасно. Но то, что сказал Пакстон, было еще страшнее.

* * *

— Дарси нас?.. — Он сделал большой шаг в сторону Пакстона. — Его кровь заразит нас?

— Ты что, взбесился? — попятился Пакстон.

— Дарси был прав, — зарычал Траск. — Он был прав насчет тебя. — Он повернулся и показал пальцем на министра. — И насчет вас. — И он снова шагнул к Пакстону.

— Назад! — выкрикнул Пакстон, поднимая оружие.

Траск схватил Пакстона за запястье и с яростью вывернул его. Оружие со звоном полетело на пол.

— Он был прав насчет тебя, прав как никогда, — сказал Траск, держа Пакстона на вытянутой руке, словно кусок вонючего гнилого мяса. — Что ты знаешь о вампирах? Байки, вычитанные в книжках, слухи? Ты же не имел с ними дела. Ты даже не знаешь, что пулей их не остановишь, разве что ненадолго! Вот он, бедный Дарси, лежит здесь, и, если у тебя есть хоть какое-то чутье, ты знаешь, что он мертвее мертвого. И убил его ты!

— Я... я... — Пакстон извивался, но не мог освободиться от хватки Траска.

— Заразимся? — процедил сквозь зубы Траск. Он подтянул Пакстона поближе и вымазал его волосы, глаза и ноздри кровью Кларка. — Ты же кусок дерьма, разве тебя можно чем-то заразить? — Он взмахнул могучим кулаком, но тут вмешался министр.

— Траск! — крикнул он. — Бен! Отпусти Пакстона! Сделанного не вернешь. Это несчастный случай. Возможно, даже ошибка. Но теперь поздно махать кулаками. И делать новые ошибки.

Кулак Траска повис в воздухе. Бен с наслаждением обрушил бы его на Пакстона, но слова министра подействовали отрезвляюще, и он отшвырнул телепата. И качаясь, как пьяный, двинулся назад к съежившемуся безжизненному телу.

— Пошлите за врачом. И носилками, — велел Пакстону министр и только потом посмотрел на него.

К телепату полностью вернулось самообладание. Он вытер лицо большим носовым платком. Его взгляд говорил: “Думайте, что говорите и что делаете”. Вслух он произнес:

— Здесь не нужен ни доктор, ни носилки. Его следует сжечь. Мы должны превратить его в пепел, прямо сейчас. Правы мы или нет, рисковать нельзя. Нужно предать его огню — чем скорее, тем лучше. А мне нужно срочно принять душ. Траск, Клэри, я знаю, что вы сейчас чувствуете. Но я бы на вашем месте...

— Ты? Что ты можешь знать о наших чувствах? — Траск посмотрел на Пакстона, лицо его было бесстрастно.

— В любом случае, я бы на вашем месте тоже вымылся. И прямо сейчас.

— Хорошо, можете идти, — показал на дверь министр. — Идите и... распорядитесь. Примите душ, если вам это необходимо. Потом доложите.

Когда телепат покинул комнату, пройдя мимо расступившихся экстрасенсов, министр сказал:

— Бен, это только первая смерть. Справедливо или нет, но Кларк убит. И мы оба знаем, что этим не кончится. Я прошу тебя, начиная с этого момента, заняться этим делом. Я хочу, чтобы ты взял все в свои руки, пока с этим не будет покончено — каким бы ни оказался этот конец.

Траск поднялся с колен, прислонился к стене и посмотрел на министра. “Каким бы ни оказался конец? — подумал он. — Нет, конец может быть только один, другой просто немыслим. Да, кто-то должен это сделать, и я подхожу для этого так же, как любой из нас. И даже больше. По крайней мере, если это буду я, идиот Пакстон больше ничего не натворит”.

В прежние времена в команде были такие личности, как Дарси, Кен Лейрд, Тревор Джордан и другие. И Гарри, разумеется, тоже. Но теперь охота идет на самого Гарри, в этом все и дело. И похоже, что на Джордана тоже охотятся, что бы ни говорил Кларк. А девушка, Пенни Сандерсон? Боже, она совсем ребенок — так сказано в документах! Но этот ребенок восстал из могилы.

— Ну что, согласны? — спросил министр.

Бен вздохнул и чуть заметно кивнул. Да, он согласен. Возможно, Пакстон и прав. Если Дарси был в этом замешан...

Он посмотрел на девушку, на ее испачканные кровью руки и блузку.

— Прими душ, — просто сказал он, — и сделай это как следует.

Потом, когда они с министром остались одни, Траск заметил:

— Когда Дарси... сожгут, пепел надо будет развеять. На большой площади, чем больше — тем лучше. — Он слегка вздрогнул. — Потому что Гарри Киф может воскресить человека из пепла. Я не думаю, что хотел бы видеть Дарси снова. Восставшего из пепла.

* * *

9.40 утра

Гарри Киф закончил проверять регистрационные книги Дарлингтонского склада “Морозильников”, и тут произошло сразу три события. Во-первых, складской клерк, которого Гарри выманил с помощью фальшивого телефонного звонка из его закутка в конторе, неожиданно вернулся. Во-вторых, Гарри внезапно почувствовал укол в груди, даже боль — такого еще никогда не было, словно сердце обожгло ледяной водой. И в-третьих, в тот же миг как бы отдаленный непонятный вскрик раздался в его мозгу, долетел из недосягаемых потусторонних далей его собственной преисподней. Ощущение было такое, что вопль этот обращен лично к нему, как если бы там, на грани бытия и небытия, кто-то звал Гарри по имени.

Мертворечь? Нет, совсем не то. Телепатия? Да, пожалуй. Или что-то среднее. Это казалось наиболее правдоподобным; Гарри вспомнил, как мать объясняла ему, что она почувствовала, когда машина сбила щенка на шоссе в Боннириге.

Значит... кто-то умер? Но кто? И почему он звал именно Гарри?

— Кто ты такой, черт побери? — заорал здоровенный рыжий клерк в рубашке с короткими рукавами, когда увидел Гарри в темном пыльном углу, где стояли металлические шкафы с папками. Он уставился на содержимое шкафов, разбросанное по полу.

Гарри мельком посмотрел в его обескураженное лицо, покрытое веснушками, и сказал:

— Тс-с-с!

— Тс-с-с? — повторил тот как попугай. — Почему “Тс-с-с” и что ты здесь делаешь? Что все это значит?

Гарри отчаянно пытался удержать гаснущий отзвук чьего-то... зова? Крика о помощи?

— Погоди минутку, — попросил он этого не похожего на клерка детину. — Ладно?

Тот попытался оттолкнуть его.

— Какого дьявола! — Лицо рыжего покрылось пятнами. — Ты жулик и вор, точно! Я узнал твой голос. Это ты звонил по телефону! Ну, ворюга, ты меня достал! — Он нагнул голову и схватил Гарри за лацканы пиджака, как будто собирался боднуть его.

Некроскоп, продолжая вслушиваться в крик, затухающий в его сознании, схватил противника за горло, удерживая его одной рукой. Другой Гарри взялся за темные очки и снял их. Рыжий увидел его глаза и остолбенел от ужаса. Гарри с легкостью отшвырнул рыжего, и тот, смешно взмахнув руками, попятился, ударившись бедром о край стола, и сел прямо на пластиковый поддон для бумаг, расплющив его толстым задом.

Гарри все еще держал клерка за горло, все еще ждал, не повторится ли крик, но он смолк, исчез — вероятно, навсегда.

Ярость переполнила некроскопа, сменив охватившее его чувство утраты. Рука сжала гортань рыжего стальной хваткой. Ногти впились в плоть, как будто это был воск. Гарри знал, что способен раздавить его кадык, вырвать глотку. И тварь внутри него рычала: давай, давай!

Но Гарри сдержал себя. Он только спихнул рыжего со стола, и тот рухнул вниз, ломая стул и деревянную корзину для бумаг.

— Г-господи! — Он закашлялся, сплюнул и стал тереть горло, отполз в угол и оттуда с ужасом уставился туда, где только что стоял ужасный незнакомец с красными светящимися глазами и оскаленными клыками. Но некроскоп был уже далеко. Здесь никого не было. — Боже! — со всхлипом вымолвил он. — Господи Б-боже мой!

* * *

Работая над списком по алфавиту, Гарри уже разобрался с тремя складами и отделениями “Морозильников”: отдел перевозок в Олнуике, мясоперерабатывающая фабрика в Бишоп-Окленде и, наконец, морозильный комплекс в Дарлингтоне. Он уже записал четыре подходящих адреса; все они были Джонами или Джонни, все работали водителями. Но теперь, хотя прошла только половина утра, этот крик о помощи взволновал его, мешая сосредоточиться; поэтому он прибег к помощи пространства Мёбиуса, вернулся к себе в Боннириг и оттуда вступил в контакт с Тревором Джорданом — тот был сейчас в Эдинбурге.

— Гарри? — По голосу чувствовалось, что Тревор испытывает облегчение оттого, что некроскоп позвал его. — Я пытался вызвать тебя, но твой мозговой смог такой густой и становится все гуще. Ты можешь прибыть сюда? Кажется, я нашел.

Гарри кивнул, словно они разговаривали, находясь рядом, а не за десять миль друг от друга, и сказал:

— Ты знаешь “Сельский погребок”? Это кофейня. Спроси любого, тебе покажут. Я буду там через пять минут. Скажи, Тревор, ничего странного не произошло? Ты не почувствовал ничего такого? Может быть, мне нужно быть особо осторожным? Ты уверен, что никто за тобой не следит?

Гарри почувствовал, как Тревор покачал головой:

— Я ничего не заметил. Может, были какие-то легкие касания, но существенного — ничего. Никакой концентрации ментальной энергии. Если они и следят, то чертовски профессионально. Я даже не способен этого заметить. А я и сам не из худших!

— А статические разряды? Пакстон?

— Тоже ничего. Во всяком случае — поблизости. Что же касается Пакстона, то не сомневаюсь, я могу нащупать его даже за двадцать миль. А что у тебя?

— Просто что-то такое почувствовал, — ответил Гарри. — Здесь, в Дарлингтоне.

— В Дарлингтоне? — Гарри показалось, что он своими глазами увидел, как Тревор вздернул брови. — А ты нашел какого-нибудь Джонни в Дарлингтоне?

— Двоих, — сообщил Гарри. — И один из них именно “Джонни”. Так он себя, во всяком случае, называет. Пишет свое имя: Джонни Кортни. Второй — Джон Найд.

— Забавное совпадение, фамилия словно обрезанное слово “найденыш”. Кстати, Драгошани тоже был найденышем...

Гарри представил себе, как Тревор мрачно кивает. Потом спросил:

— И что отсюда следует? — Гарри знал ответ.

— Да, это вполне возможно, — ответил телепат.

— Значит, у “Погребка”, — напомнил Гарри, — через пять минут...

Он прождал пять минут, возбужденный ожиданием, потом еще одну, чтобы Джордан успел добраться туда раньше него, и шагнул в дверь Мёбиуса, ведущую к горбатой мощенной камнем улочке. Он вышел из пространства Мёбиуса на мостовую, полную народа — тут были и туристы, и местные жители; они роились как пчелы, куда-то спеша, каждый по своим делам. Никто не обратил внимания на внезапно возникшего Гарри; толпа сновала во всех направлениях, уступая друг другу дорогу; некроскоп был просто еще одним из них.

Джордан ждал у входа в “Сельский погребок”. Он заметил Гарри, подхватил его под локоть и увел с улицы в тень. И очень кстати: выглянувшее солнце стояло высоко, и его жар более чем досаждал. Теперь оно было врагом.

— Купи три сандвича, — сказал Гарри телепату. — С непрожаренным бифштексом для меня, себе с чем хочешь, а третий — с чем угодно, но чтобы побольше хлеба. Ладно?

Заинтересованный, Джордан кивнул и пошел к стойке, у которой толпился народ. Он сделал заказ, получил бутерброды и вернулся туда, где его ждал Гарри. Тот взял его за руку, велел закрыть глаза и провел через дверь Мёбиуса. Со стороны это выглядело так, словно они вышли из кофейни на улицу. Правда, туда они не попали. Вместо этого они вдруг возникли в двух милях оттуда у озера, на гребне древнего вулканического выброса. Это место называлось Артуров Трон. Там была скамейка, где они могли поесть в тишине; Гарри раскрошил третий бутерброд на мелкие кусочки и принялся кормить уток и одинокого лебедя, тут же приплывших на пиршество.

Внезапно некроскоп заговорил:

— Рассказывай.

— Сначала ты, — возразил Джордан. — Что случилось в Дарлингтоне? Ты говорил так, словно что-то тебя обеспокоило, Гарри. Ты нашел там двух подходящих Джонни, но было что-то еще. Конечно, выследить этого маньяка — важное дело, спору нет, но есть и такая вещь, как собственная безопасность, какие проблемы с этим?

— Проблемы будут, — ответил Гарри. — И скоро. Что-то говорит мне, что даже Дарси Кларк не сможет помочь. Но речь не о том. — И он описал, как мог, голос, зовущий его, и то, что почувствовала его мать в момент смерти щенка.

— Ты считаешь, что этим утром кто-то умер? Кто бы это мог быть?

— Кто-то звал меня, вот и все, — покачал головой Гарри. — Так мне кажется.

— А твоя мертворечь? Можешь ты выяснить?

Гарри сердито фыркнул.

— Великое Большинство не желает меня знать, — ответил он. — Ни теперь, ни в будущем. Не могу сказать, что осуждаю их. — Он пожал плечами и несколько спокойнее добавил: — С другой стороны, если кто-то умер и ищет контакта со мной, он вскоре получит такую возможность.

— Да?

— С помощью мертворечи, — объяснил Гарри. — Правда, нужен личный контакт, потому что без этого я не знаю, где искать. И нужно делать это ночью. Днем солнце сильно досаждает. Если бы не эта шляпа, мне пришлось бы туго. И даже в ней я чувствую себя усталым и больным, не могу сосредоточиться. С утра еще было облачно, а теперь вот совсем прояснилось. И чем сильнее шпарит солнце, тем тупее я становлюсь. — Он встал и бросил остатки крошек на водную гладь. — Пошли отсюда. Мне надо побыть в тени.

Они отправились прямиком в старый мрачный дом на окраине Боннирига. Прощупали телепатически все вокруг.

— Ничего, — заявил Джордан, и Гарри согласился с ним.

— Ну ладно, — некроскоп скинул шляпу и плюхнулся в удобное кресло. — Говори, Джордан. Что же ты обнаружил в замке? Я вижу, тебе не терпится рассказать.

— Ты прав, — согласился Джордан. — Я рад, что могу хоть чем-то отблагодарить тебя, Гарри, за то, что ты для меня сделал. За то, что вернул мне жизнь. Боже, я снова жив, это так восхитительно! И мне так хотелось что-то сделать!

— Ты думаешь, что нашел его, этого урода? — Гарри подался вперед.

— Просто уверен, — ответил телепат. — Да, уверен, дьявол его возьми!

 

Глава 3Джонни... Найд

— Я показал охране удостоверение отдела, — начал свою историю Джордан. — И сказал, что занимаюсь смертью девушки, которую обнаружили у ограды. Объяснил им, что, как выяснилось, она оказалась не той, что мы сначала считали, и нужно начинать расследование заново.

Они знали обо всем из газет, и до меня уже приходили следователи. В том числе — сегодня. Двое в штатском находились в сержантской столовой. Я, сам понимаешь, несколько обалдел от такой информации. А потом подумал: какого черта? В конце концов, я сотрудник отдела, разве нет? По крайней мере, не так давно был им. В жизни не вступал в конфликт с законом. Полиция всегда относилась с уважением к отделу и ко мне лично. И vice versa.

Короче говоря, я спросил, как пройти в столовую для сержантов и старшин, и отправился туда.

Ты помнишь, замок занимает огромную площадь, большую часть которой туристы и в глаза не видели. Все, что они знают — это эспланада, где барабанщики бьют “Эдинбургскую Зорю” и где места достаточно, чтобы построить стадион на восемь тысяч мест с королевской ложей.

А вот огромный комплекс каменных строений за Монс Мегом, пушкой, что стреляет в час дня и “Старой чайной” у обрыва остаются неизвестными для большинства. Там-то, куда дорога для посторонних перекрыта, и начинается настоящий замок. Ты же там был, Гарри, и представляешь, как все выглядит: лабиринт аллей, арок и двориков — фантастическое место. Заблудиться там проще простого.

В общем, я разыскал сержантскую столовую и двоих офицеров в штатском, которые беседовали с сержантом, главным по кухне, и его вольнонаемными помощниками и что-то записывали в блокноты. Я показал удостоверение и спросил, не возражают ли они, если я послушаю. Они не удивились. Им было известно, что отдел — то есть Дарси Кларк и ты, Гарри, — помогал в этом деле.

В общем, я подоспел кстати — они расспрашивали о ночи убийства и, в частности, о том, что как раз в эту ночь на кухню доставили замороженное мясо. Эксперты обнаружили кровь животного на одежде Пенни, понимаешь?

Можешь вообразить, что я почувствовал, когда старший по кухне проверил записи и сказал, что туши были доставлены... вот именно, “Экспресс-Морозильниками”. Я, естественно, ничего не сказал: ушки на макушке, рот на замке, только старался ничего не упустить. Это было что-то: здоровенный краснорожий суетливый повар не позволил никому и рта раскрыть. Он не только хранил записи о днях и времени всех продуктовых поставок и накладные с подписями экспедиторов, но еще и номерные знаки грузовиков, на которых доставлялись продукты! Я, естественно, запомнил номер грузовика, который привез мясо этой ночью.

Организованы поставки следующим образом: поскольку днем на эспланаде масса народу, да и на улицах Эдинбурга фургон с прицепом в дневные часы неуместен, “Морозильники” развозят продукты ночью. Большой фургон не может, естественно, проехать под аркой или через узенький проезд, поэтому их паркуют на эспланаде, а кухня посылает водителя на армейском “лендровере” забрать туши. Водитель “Морозильников” грузит их сам из кузова фургона в кузов “лендровера”, садится рядом с водителем и едет с ним к кладовой, чтобы расписаться на накладных. Иногда сержант угощает водителя пивом в своей конторке, после чего тот отправляется к своему фургону. Ночью эспланада, конечно, пуста, и он может свободно маневрировать, чтобы развернуть свой фургон и уехать.

Эти офицеры в штатском хотели знать, было ли все как обычно в ночь убийства; им подтвердили: ничего необычного. Сержант хорошо знал того, кто возит мясо — он работает в дарлингтонском отделении (да, Гарри, в дарлингтонском!) и приезжает раз в три-четыре недели. И, если сержант оказывается рядом, он всегда угощает водителя пивом.

Что касается фамилии: подпись, само собой, была неразборчивой, возможно даже, фальшивой, хотя начальное “Н” можно было прочитать уверенно. Но толстый сержант клянется, что его зовут Джонни!

Ну вот, так я и узнал об этом. Полицейские выяснили все, что хотели. Я ушел вместе с ними. Сказал им, что они, похоже, и сами справляются с этим делом. Было ясно, что они не вполне представляют себе, чем занимается отдел, — а кто это представляет, кроме непосредственно сотрудников? — но считают его чем-то вроде высшего эшелона разведки, который решил побаловаться с потусторонними вещами: столоверчением, прорицанием и тому подобным. Думаю, они не далеки от истины.

Потом мы немного прошлись вдоль крепостной стены, заглядывая через нее, и спустились садами к Принс-стрит. Да, там у стены хватает мест, где можно перебросить тело, не покалечив его. Они особенно заинтересовались одним местом, и я подумал — не там ли нашли Пенни. Отзвук в их сознании подсказал мне, что я прав. Прощаясь с ними на эспланаде, я сказал:

— Я свяжусь с вами, и, если этот парень, Джонни, ни при чем, вы...

— О, мы совершенно уверены, что это он, — прервал меня один из них. — Подождем несколько дней. Мы хотим выследить этого ублюдка, когда он подцепит какую-нибудь девушку. Он убивает часто, так что, наверное, скоро попытается еще раз. Через день или два. А мы будем следовать за ним по пятам.

Так что я распрощался с ними. Я был в восторге — оттого, что я жив и вдобавок могу что-то сделать, — и пошел выпить пива. Потом гулял и ждал контакта с тобой. Вот и вся история.

Некроскоп, казалось, был несколько разочарован.

— Ты не раздобыл подробного описания этого человека? И когда у него очередная развозка?

— У них в головах этого не было, — ответил Джордан, покачав головой. — Кроме того, если бы я сконцентрировался на сканировании их мозгов, я мог бы совершить какую-нибудь глупость, выдать себя. Подумай сам, мы ведь оба телепаты. Когда мы читаем мысли друг друга, это бывает наиболее точно и отчетливо, потому что делается сознательно. Читать мысли обычного человека — совсем другое дело. Мозг — путаная штука, и он редко сосредотачивается на чем-то более чем на мгновение.

— Я и не думал тебя упрекать, — кивнул Гарри. — То, что ты сделал, потрясающе. Все безупречно — пока что. Но теперь мне надо узнать о Джонни побольше — например, что толкнуло его на этот путь. Это понадобится, наверняка. Если не мне, то отделу, когда я уйду. И потом, меня заинтересовало его имя. Ты как будто сказал, что Драгошани тоже был найденыш? Пожалуй, это может оказаться еще важней, чем ты думаешь.

Так что теперь мне нужно кое-что выяснить об этом Джонни Найде. Само собой, я хочу добраться до него раньше полиции. Его будут судить за убийство, но то, что он делает, — это гораздо больше, чем убийство. Он чересчур жесток. Это его и погубит.

Пока некроскоп говорил, его голос становился все ниже; он почти рычал. Джордан был только рад держаться подальше от его сознания, но он не мог не подумать: “Кем бы или чем бы ты ни был, Джон Найд, и что бы тобой ни двигало, не хотел бы я быть в твоей шкуре, даже если бы мне посулили все золото Форт-Нокса!”

* * *

Бен Траск назначил совещание на 14.00, и все свободные оперативники отдела явились. Министр тоже был здесь, в сопровождении Джеффри Пакстона, которого Траск никак не ожидал увидеть. Но он решил пока не реагировать на это; дело было настолько серьезным, что личным пристрастиям не могло быть места. Он только отогнал прочь несвоевременную мысль о том, что такой подонок, как Пакстон, находится в безопасности и под защитой закона, а отличный боец Гарри Киф раздавлен судьбой и практически пал жертвой своего бескорыстия.

В самом деле, именно Гарри научил службу всему этому. Как подступиться, какое оружие использовать — кинжал, меч или огонь — и как ударить. Всему, что нужно, чтобы убить вампира.

Когда все собрались, Траск не стал тратить попусту время и приступил прямо к делу.

— Вы все теперь знаете, кем стал Гарри Киф, — начал он. —Это значит, что он — самое опасное из всех когда-либо живших созданий. В первую очередь — потому, что он носитель этой чумы, вампиризма, которая может заразить всех, все человечество. Это, как вам известно, неизлечимо. Конечно, были вампиры и до Гарри. Но их уничтожили — в основном сам некроскоп! Именно из-за этого он так опасен: он знает все о вампирах, о нашей службе, вообще обо всем на свете. Не поймите меня неверно — он никакой не супермен и никогда им не был, но он лучший из лучших. Это было здорово, когда он был на нашей стороне, ну а сейчас дела обстоят не так уж замечательно. К тому же, в отличие от других вампиров, Гарри знает, что мы охотимся за ним.

Бен дал коллегам время осмыслить его слова, потом продолжил:

— Есть и ещекое-что, из-за чего он опасен. Он стал телепатом, так что теперь держите свои мысли на запоре. Иначе Гарри будет в курсе. Если ему станут известны ваши планы, он не будет дожидаться их осуществления, верно? Кроме того, он умеет телепортироваться, он использует так называемое пространство Мёбиуса, с помощью которого может отправиться, куда пожелает. Он может попасть буквально куда угодно, и притом мгновенно! Подумайте об этом...

И последнее — не по важности, конечно, — что нам теперь известно: Гарри стал некромантом вроде Драгошани; нет, хуже Драгошани, потому что тот лишь добывал сведения у своих жертв. Гарри же способен оживить их после смерти, превратив в вампиров. И они потом работают на него.

Таким образом, можно сказать, что кем бы он ни был ранее, теперь все переменилось. Наша цель — Гарри Киф. И все, кто на него работают.

Многие из вас ошеломлены известием о том, что случилось с Дарси Кларком. Чтобы не было никаких кривотолков: это был несчастный случай. — Траск предостерегающе поднял руку, потому что увидел напряженные лица и готовые задать вопрос губы. — Повторяю, несчастный случай, который можно понять, если и не принять. Я сам долго думал по этому поводу и хорошо понимаю ваше недоумение, но Дарси... изменился. Явно изменился, иначе он... мы бы не смогли убить его. Я сказал “мы”, то есть отдел. Если бы он остался жив, он был бы нашим самым слабым звеном, и рано или поздно с этим пришлось бы что-то делать. Но он мертв, его не вернуть, с ним не связаться, где бы он сейчас ни был. Потому что его кремировали, да, уже кремировали, и даже пепел развеяли. Если он был человеком Гарри — а это, похоже, так и было, — больше он таковым не является.

В общем, как я уже сказал, это был несчастный случай. И главное несчастье, может быть, даже трагедия — это то, что Дарси Кларк и Гарри Киф были друзьями, они постоянно общались. Понимаете? С самим Гарри несчастье случилось в Греции, точнее — в Румынии, несколько недель назад. С тех пор зараза полностью овладела им. И эта тварь, зараза, болезнь или как там можно такое назвать, без ведома Дарси, а, возможно, и без ведома или помимо воли самого некроскопа передалась от одного к другому. Вот как нам это представляется.

Факт тот, что у Дарси появилась сильнейшая мозговая завеса, и он лишился своего ангела-хранителя, своего дара, который обеспечивал ему безопасность. Что касается того, работал ли Дарси на некроскопа или сотрудничал с ним — ну, мы знали, что он передавал Гарри информацию еще до того, как в нем произошли изменения, хотя трудно сказать точно, когда с ним произошло превращение. Все это носилось в воздухе, но выплыло только прошлой ночью, когда Гарри пришел к Дарси домой. Он там пробыл недолго, а когда ушел... у Дарси появилась мозговая завеса.

Когда он умер... он уже не был тем Дарси Кларком, которого мы знали. Теперь его вообще нет. Но самое важное — он ни теперь, ни в будущем не станет угрозой отделу и всему человечеству.

Другое дело — Гарри. Он-то как раз представляет реальную опасность, как и те, кого он заразил. Мы не знаем, сколько их. По крайней мере — двое: молодая девушка, ее зовут Пенни Сандерсон, и известный вам телепат, Тревор Джордан. — Он снова поднял руку успокаивающим жестом. — Тревор был и моим другом. Но он, черт возьми, мертв! А теперь — нет. Гарри Киф возродил их обоих из пепла. И это говорит само за себя. Они — живые трупы!

Итак, к чему мы пришли? Ясно одно — придется сражаться, и нам понадобятся все силы, все умение каждого из нас. Потому что, если мы не победим, не будет нас, не будет никого!

Теперь о том, что мы собираемся предпринять. Этой ночью за девушкой. Пенни Сандерсон, будет установлено скрытое наблюдение. Этим займется Специальная Служба. Никаких экстрасенсов на этом этапе! Почему? Потому что Гарри Киф и Джордан способны опознать любого из нас, как если бы мы были радиоактивны.

Так что эту работу сделают за нас старые добрые английские бобби, сделают, не зная, что происходит на самом деле. Для них это всего лишь очередная слежка. Этой предосторожности должно хватить, поскольку мы знаем, что у девушки нет контактов с Джорданом или некроскопом — с тех пор, как Гарри... да, с тех пор как он сделал то, что вернуло ее. Так что мы дадим возможность блюстителям закона последить за ней какое-то время, а потом войдем в игру сами. Когда решим, что с ней делать.

Возможно, я вам кажусь слишком хладнокровным. Но так и должно быть. Я единственный, кто остался из старой команды, а значит, единственный, кто знает, на что похож дьявол. Я видел его, когда мы занимались делом Бодеску, я видел его в Греции. Если кто-то считает, что я преувеличиваю, пусть почитает сообщения Кифа или отчет Дарси Кларка по греческому делу. А если кто-нибудь не читал их, пусть, черт возьми, сделает это, и немедленно!

Итак, этой ночью за девушкой будут следить, пока не явимся мы. Но она — лишь мелкая рыбешка; а большая рыба — акулы — еще плавают. Они — главная наша забота. Они опасны. Но насколько?

Насчет Джордана. Сегодня утром он был в Эдинбурге, в замке, интересовался делом серийного убийцы. Дарси Кларк просил некроскопа помочь в этом деле, и, похоже, Гарри решил довести расследование до конца. Видимо, он и Джордан занимаются этим вместе. Почему? Не знаю. Возможно, потому, что одной из жертв была Пенни Сандерсон. Месть? Не исключено. Вампирам это свойственно. Если так, рано или поздно Гарри и компания поймают этого сексуального извращенца.

Так вот, Джордан был в замке. Он просто присоединился к паре людей в штатском, которые проводили там расследование. Это было нетрудно: у него сохранилось удостоверение отдела. Позднее один из следователей упомянул о Джордане, отчитываясь своему шефу — сообщил, что кто-то из отдела все еще занимается этим делом... Его шеф позвонил нам и сказал, что, мол, спасибо, но им не нужна помощь, они считают, что уже напали на след убийцы. Так или иначе, мы раздобыли имя подозреваемого и его адрес, что может оказаться весьма полезным. Похоже, его зовут Джон, или Джонни, Найд, живет он в Дарлингтоне. Так что местные власти понаблюдают за мистером Найдом, а я пошлю кого-нибудь понаблюдать за ними и попрошу их какое-то время не вмешиваться, если только Киф или Джордан не решат прийти за Найдом.

Что еще насчет Джордана? Мы знаем, что Тревор был — думаю, и остался — очень сильным телепатом. Возможно, от него Гарри и получил новый талант. Он ведь еще и некромант, как я уже говорил. И поэтому умеет перенимать таланты, как умел Драгошани. Но это только догадка, ее нужно проверить. А еще Джордан был всегда чертовски славным парнем. Нет, я понимаю, что славных вампиров не бывает. Можете не объяснять мне это! Но я хочу сказать, что в нем нет врожденного зла, ему, вероятно, еще предстоит вырасти. Я предполагаю это, потому что вампир в нем скоро усилит мощь его телепатии. Поэтому... да, поэтому ни в коем случае не пытайтесь прощупывать его!

Ну вот, это почти все. Подробные инструкции вы получите примерно через час, как только я их подготовлю. Все остальные дела отложите, пока не поступит других указаний.

Давайте напоследок еще раз прикинем, как мы собираемся действовать:

Нам известно, какое место считает Гарри “своей территорией” — он там прожил большую часть жизни — это старый дом вблизи Боннирига, недалеко от Эдинбурга. Мы предполагаем, что он там обосновался с Джорданом, который помогает ему то ли искать Джонни Найда, то ли — если они уже нашли его — готовить своего рода суд над ним. Поэтому, пристально наблюдая за этой девочкой, Сандерсон, и мистером Найдом, мы, конечно, одновременно будем вести наблюдение за старым домом Гарри. Но я настойчиво предупреждаю — это надо делать крайне скрытно, надеюсь, понятно?

Если мы сумеем взять девушку, Гарри и Джордана одновременно, хорошо бы каждого отдельно, то так и сделаем.

Но этот план не сработает, если Гарри и Джордан решат захватить Найда. Можно было бы дождаться момента и захватить одновременно всех троих. Только так мы возьмем их врасплох. Чего ни в коем случае нельзя делать, так это брать их по очереди — один предупредит остальных. Всем это ясно?

Наконец, а вернее — прежде всего мы должны еще раз проверить свое оружие. Тут я должен сказать вам об одной проблеме: министр имел конфиденциальный контакт с советским отделом экстрасенсорики по этому поводу.

Траск взглянул на море изумленных лиц, однако никто не заговорил.

— Дело в том, — продолжил он, — что, даже если мы думаем поймать некроскопа в ловушку, что это будет непросто, он может ускользнуть туда, откуда потом сумеет вернуться, и один Бог знает, что вернется вместе с ним! Да, я говорю о Вратах в Печорске, на Урале. Мы интересовались этим кошмаром с тех пор, как узнали о нем, и нам известно, что русские пытаются контролировать ситуацию, пока не найдут приемлемого решения. Если мы загоним некроскопа в тупик, он может отправиться на Темную сторону. Вот почему мы секретно связались с русскими — мы не можем позволить ему уйти туда. Хорошо, если он сам захочет там остаться. Но ведь он может вернуться и привести что-нибудь с собой на Землю — и это будет чудовищно.

Почему мы считаем, что он может уйти в другой мир? Об этом говорится в записной книжке, которую час назад нашли в квартире Кларка. Дарси заносил туда некоторые мысли, должно быть, перед приходом Гарри. Возможно, Гарри из-за этого и приходил. Записи беспорядочные, какая-то каша, но из них видно, что Дарси полагал, что Гарри собирается уйти в мир Вамфири. Короче говоря, русским теперь известно о планах Гарри столько, сколько мы могли им сообщить, и они будут начеку. Так что, похоже, Врата в Печорске для него закрыты.

Теперь о нашем вооружении. И о том, как им пользоваться.

Позже вас разобьют на группы и сообщат каждой задачу.

Траск сбросил покрывало со стола, на котором было разложено различное оружие.

— Важно, чтобы вы научились обращаться с этими вещами, — сказал он. — Вот мачете, все его знают. С ним надо быть поаккуратнее — острый как бритва. Вот арбалет; надеюсь, он тоже всем знаком. А этот предмет, вероятно, менее известен. Это легкий огнемет, последняя модель. Я думаю, стоит рассмотреть его. Видите — это резервуар с горючим, вот так он крепится на спине...

Он продолжал объяснять. Совещание закончилось часом позже.

* * *

Сразу после захода солнца Гарри перенесся с помощью перехода Мёбиуса на дарлингтонское шоссе. Он оставил Джордана спящим (он быстро уставал; возврат с Той Стороны все еще казался ему волшебным сном...) в тайной комнате под крышей в его доме над рекой. Из этой мансарды лестница вела к черному ходу, выходящему на заброшенный пустырь, так что в непредвиденных обстоятельствах Джордан мог воспользоваться этим ходом, чтобы покинуть дом. Но оба экстрасенса изучили психическую “атмосферу” вокруг и не обнаружили ничего подозрительного; да и Джордан не склонен был впадать в панику и не считал, что отдел видит в нем второго Юлиана Бодеску. В любом случае он был уверен, что они не станут действовать сгоряча.

Джонни Найд жил там, где центральная часть Дарлингтона заканчивалась и начинались окраины, на первом этаже старого четырехэтажного дома с узким фасадом, стоящего в ряду похожих домов. Старый красный кирпич почернел от копоти —магистраль железной дороги проходила поблизости; окна давно не мыты. Дорожка вела через крохотный заросший садик и оканчивалась тремя ступеньками крыльца. Там, за этой дверью, за грязными, засиженными мухами окнами, обитал Найд.

В сумерках кожа Гарри зудела, и он ощутил, как в нем пробуждается нетерпеливый вампир.

Напасть на некроманта, конечно, не составило бы труда. Но это не входило в планы некроскопа: в этом случае либо удастся взять его по-тихому, как говорят в полиции, либо он окажет сопротивление и Гарри придется убить его. Но это было бы слишком просто.

То, что делал Найд, было жестоко, подло... даже такая страшная вещь, как убийство, меркла перед этим. И Гарри решил, что в данном случае возмездие должно соответствовать преступлению. Впрочем... нечто вроде суда тоже будет. Но это будет суд карающий, а не следствие с целью определить меру для перевоспитания, потому что если Джонни Найд был тем, кого Гарри ищет, то приговор уже вынесен.

Рабочий день уже кончился, наступил час пик. Вечерние улицы были переполнены спешащими домой людьми. В этот дом тоже возвращались с работы. Женщина средних лет с переполненным пластиковым мешком неуклюже протиснулась в дверь; девушка с растрепанными волосами и хныкающим ребенком, вцепившимся в ее руку, попросила женщину с мешком подождать ее и придержать дверь; следом прошел мужчина в комбинезоне, усталый, с опущенными плечами, на плече — кожаная сумка с инструментами.

В мансарде под крутой крышей зажегся свет. Потом замигало окно на втором этаже, следом — на третьем. Гарри отвлекся на миг, посмотрев вдоль улицы, направо и налево, потом снова глянул на дом — ив этот момент тускло засветилось четвертое, угловое окно в квартире на первом этаже. Хотя он не видел, как вошел в дом Найд.

Дом стоял на углу; возможно, был вход с другой улицы. Гарри дождался, пока улица опустеет, перешел на другую сторону и обогнул угол дома. Так и есть: незаметная дверь сбоку; персональный вход в логово Джонни Найда. И он сейчас там.

Гарри перешел на другую сторону мощеной булыжником боковой улочки и притаился в тени стоявшего там здания. Он прислонился к стене и стал глядеть на освещенное окно квартиры первого этажа, имевшееся и с этой стороны. Интересно, что сейчас делает его добыча, о чем думает? Тут Гарри сообразил, что гадать незачем — у него ведь есть талант, дарованный Джорданом.

Он выпустил наружу усиленную вампиром телепатическую ауру — в ночную тьму, через улицу, сквозь старую кирпичную кладку дома, в грязное и прокуренное убежище зла. Но попытка оказалась какой-то слишком вялой — как рябь на темной воде пруда, расходящаяся во все стороны. Как вдруг некроскоп нашел; нашел больше, чем он мог рассчитывать.

Он прикоснулся телепатически к сознанию — нет, к двум сознаниям, — и внезапно понял, что ни одно из них не принадлежит Джонни Найду. Во-первых, они были не в доме, а во-вторых — они искали его! Его, Гарри Кифа!

Гарри присвистнул. Вот оно что! Тело напряглось, но он подавил этот импульс — так он только покажет свою настороженность.

Он оглядел ночную улочку. Отдел? Нет, это не совсем то, не телепатия, не сверхчувственное поле. Тогда кто или что это? И где?

Где-то дальше по улице вспыхнул и спрятался огонек сигареты: кто-то притаился там, как и сам некроскоп. А на другой стороне главной улицы, у фонарного столба, стояла фигура в темном плаще с руками в карманах, посматривая в разные стороны, как всегда ведет себя человек, который надеется, что та, кого он ждет, вот-вот появится: это явно была приманка, чтобы отвлечь внимание от затаившегося в тени.

Оба они недоумевали по поводу Гарри; он выхватывал мысли прямо из их растерянных разумов.

Тот, что ближе к столбу: “Найд-то дома, а этот типчик кто?.. Шастает взад и вперед по улице, крадется как кот... Тот ли это, за кем надо следить? Предупреждали, что, если он придет, надо держаться подальше, но... Это же шанс! Может, инспектором сделают?”

И тот, кто стоял в тени, а теперь вышел и высматривал Гарри: “Сказали, что опасен... Ну, пусть только попробует. Это же самозащита... Снесу ему дурацкую башку напрочь”. (Гарри почувствовал, как рука человека дернулась к рубчатой резине на рукоятке пистолета, лежащего в кармане.)

Тот, что с оружием, лениво подошел к столбу; второй выпрямился, вынул руки из карманов и направился через улицу в сторону Гарри. И тихо, внешне спокойно (хотя сердца колотились в их груди, а глаза злобно сощурились) они пошли на сближение.

Гарри поглядел на них и, удивившись, услышал, что из его горла вырвалось рычание. Огненная река разлилась по его жилам, высветив внутри него нечто. Оно ликующе пело в нем, посылая в бой, за горячей алой кровью, за жизнью и смертью! Вамфири!

Но человек в нем устоял.

“Нет! Они не враги. В другое время, когда ты распоряжался собой, они могли стать соратниками. Зачем уничтожать, когда ты легко можешь ускользнуть от них?”

“Потому что бегство не в моей натуре! Встречать лицом к лицу и сражаться!”

“Сражаться? С кем? Они почти дети...”

“Да? Но один из этих детей вооружен!”

Человек в плаще пересек улицу, пропустив машины; до него оставалось десять-пятнадцать шагов, не более.

До второго — шагов двадцать. Оба определенно направлялись к Гарри. Вампир в нем ощущал опасность, не хуже, чем он сам, и старался защитить его. Некроскоп покрылся странным холодным потом; его окутал колдовской туман, подобно плотному плащу. И, когда оба полицейских приблизились, туман клубился вокруг него, словно в бойлерной.

“Их оружие теперь бесполезно. Они не видят тебя. А ты видишь, осязаешь, чувствуешь, можешь подойти и коснуться их, если захочешь. Нападай!”

— Черт бы тебя побрал! — вслух обругал Гарри то ли себя, то ли тварь в себе. — Будь ты проклят, черный скользкий ублюдок!

— Эх, что толку ругаться, приятель! — ответил ему один из полицейских, наклоняясь и целясь в густой туман. — Ладно, нам не впервой слышать ругань и проклятья. Так что выходи-ка! Не так уж полезно торчать в этом пару. Хочешь повредить легкие? Или нам самим тебя тащить, а? Ну ладно, я же сказал — выходи!

Ответа он не дождался, лишь послышался внезапный хлопок, как бы всосавший туман в себя, как будто кто-то встряхнул одеяло или хлопнул дверью в самой его гуще. Через несколько секунд туман совсем рассеялся, осел на землю пеленой влаги, отчего камни мостовой стали влажными и блестящими. А стена была высокой и черной, и возле нее никого не было, не было и никакого прохода, через который можно улизнуть.

Вообще — никого и ничего не было!

* * *

А в Боннириге проснулся Тревор Джордан; он вскочил с кровати, тяжело дыша, весь в испарине от каких-то тут же забытых ночных кошмаров, и побрел по комнатам и коридорам старого дома у реки, включая везде свет. Он нервно вздрагивал, выглядывая из-за занавесок на окнах в ночь. Что именно его беспокоило, он и сам не знал, но он ощущал, что снаружи затаилось нечто. Затаилось, сберегая энергию, и ждет с самыми кровожадными намерениями.

Может, это Гарри? Вернее, тварь, в которую Гарри слишком быстро превращался. Может быть, это предчувствие гибели Гарри, когда отдел начнет охоту на него? Возможно, и это. Или это и его судьба, если он к тому моменту будет с некроскопом? Неужели он теперь в том же положении, что и Юлиан Бодеску, тем вечером, когда отдел окружил его, чтобы уничтожить? Да, наверняка что-то в этом роде.

Пока не поздно, нужно уходить. Нужно уйти от Гарри и стать добропорядочным земным человеком, как все нормальные люди. Конечно, телепат понимал, что стать обычным человеком ему не удастся — он ведь был по ту сторону и вернулся. Но он попытается. Он будет стараться, привыкнет и постепенно обо всем забудет... Боже, до сих пор в дрожь бросает, как подумаешь: он не был жив (“мертвый” — он до сих пор не выносил этого слова), а теперь он снова среди людей и даже сохранил свой дар. А когда Гарри покинет Землю и отправится в места, которые трудно себе представить, Джордан даже сможет вернуться в отдел. Если они захотят его взять. Они, конечно, сначала захотят удостовериться. Проверят, остался он таким же, как прежде, или...

Самое ужасное, что Джордан и сам не был ни в чем уверен и понимал теперь, что от этого и происходят его ночные кошмары. Но если превращение Гарри продолжит набирать силу...

Гарри!

На Джордана неожиданно хлынула телепатическая аура некроскопа — как будто его вдруг окунули в ледяную воду, так что мурашки побежали по коже. Оттуда из-за реки Гарри слушал телепата, читал его мысли. Как долго он это делал?

Минуты две, не больше. И он не прощупывал Джордана, а просто проверял, все ли в доме в порядке. Гарри, однако, уловил кое-что из Джордановых страхов, и это отнюдь не помогло успокоить бушевавшего внутри него зверя, разъяренного тем, что Гарри не дал ему расправиться с полицейскими, следившими за квартирой Джонни Найда. Гарри убрался из Дарлингтона не прямо к себе домой. Он перенесся в заросли на дальнем берегу реки. Причина была проста; то, что он прочитал в мозгах полицейских, ясно говорило: охотились именно за ним. Причем, кто-то сказал тому полицейскому, с оружием, что Гарри опасен. Это мог быть только отдел. Так что, несмотря на то, что Дарси Кларк должен был переубедить их, вражда осталась. Они не прислушались к Дарси.

Но если они устроили слежку за ним в Дарлингтоне, не приходится сомневаться, что скоро будет установлено наблюдение и за его домом. Он отвадил Пакстона (на время), но Пакстон — лишь один из них, и он не похож на остальных. Так что теперь нужно тщательно все проверять, даже когда возвращаешься в надежные (до сих пор) укрытия. Некроскоп почувствовал, как в нем снова просыпается своего рода фобия — чувство обреченности, страх перед смыкающимся вокруг него пространством, в том числе — пространством Мёбиуса. Не говоря уж о времени.

Вдобавок, оказывается, Тревор Джордан сам боится его, боится того, что Гарри может с ним сделать... Это было чересчур для Гарри.

Мертвые (даже сам Мёбиус) отвернулись от него; мать истаяла и покинула его; нет в мире ни одного человека — ни живого, ни мертвого, — который мог бы сказать хоть что-то хорошее о нем. И это тот самый мир, то самое человечество, ради которого он столько лет отчаянно боролся. Он больше не принадлежит этому племени. Ни сейчас, ни в будущем.

Гарри шагнул через дверь Мёбиуса и попал во тьму коридора в доме за рекой. Он тихонько начал подниматься наверх, в свою спальню. Его вдруг охватило чувство усталости. Столько проблем... уснуть, отключиться от всего. Пусть все катится к дьяволу! Будущее само о себе позаботится.

Но когда он был лишь на середине первого пролета лестницы, его остановил голос Джордана.

— Гарри? — Телепат стоял внизу у начала лестницы и смотрел на него. Тревор... Он ведь мог читать мысли некроскопа с той же легкостью, что Гарри прочел его мысли. — Гарри, зря я об этом подумал.

— А мне нечего было лезть в твои мысли, — кивнул Гарри. — Ладно, забудь. Ты сделал то, о чем я просил, и отлично сделал. Я признателен тебе. А одному быть не так уж плохо, я был один и раньше. Так что если хочешь, можешь уйти, хоть сейчас! Откровенно говоря, я все больше теряю контроль над своей тварью, так что безопаснее всего уйти прямо сейчас.

Джордан покачал головой:

— Нет, Гарри, весь мир ополчился против тебя. Я не брошу тебя сейчас.

Гарри пожал плечами и повернулся, чтобы подняться наверх.

— Как хочешь, но не слишком затягивай с уходом.

 

Глава 4Грезы...

Ночь только начиналась, когда Гарри опустил голову на подушку. Но луна стояла уже высоко, и вовсю сияли звезды. Это была его пора. Его чувства в ночной тьме обострились, как никогда. В том числе и те, что управляли (или управлялись?) его подсознанием. Он грезил...

Сначала ему привиделся Мёбиус, Гарри чувствовал, что это не просто сон. Давным-давно умерший ученый пришел к нему и сел на край кровати, и хотя его лицо и очертания фигуры были расплывчатыми, мертворечь звучала отчетливо и осмысленно, как всегда.

— Мы говорим в последний раз, Гарри. Во всяком случае, здесь, в этом мире.

— Вы в самом деле хотите поговорить? — спросил Гарри. — Похоже, в последнее время я приношу всем беду.

Расплывчатая бестелесная фигура кивнула.

— Да, но мы с тобой знаем, что твоей вины тут нет. Потому я пришел к тебе сейчас, пока твои сны еще принадлежат тебе.

— Так ли это?

— Думаю, да. Ты сейчас говоришь совсем как тот Гарри, которого я всегда знал.

Гарри немного успокоился, сел в кровати и спустил на пол ноги.

— О чем вы хотели поговорить?

— О других краях, Гарри. Об иных мирах.

— О моих конических параллельных измерениях? — некроскоп дернул плечом. — Это был блеф. Я спорил ради спора. Мы просто упражняли свой ум, мой вампир и я.

— Пусть даже так, — ответил Мёбиус, — хоть ты и блефовал, но оказался полностью прав. Это твоя интуиция, Гарри, она не подвела. Только в этой картине кое-что не учтено.

— Что?

— Скорее кто, — сказал Мёбиус.

— Ах, кто! Мы опять говорим о Боге?

— Большой Взрыв, Гарри, — продолжал Мёбиус. — Первичный свет, который породил пространство и время. Все это не могло возникнуть из ничего. Хотя мы и договорились, что до Начала не было ничего. Это-то и было глупо, мы же оба знаем, что разум не нуждается в плоти.

— Значит, Бог, — кивнул Гарри. — Первичная Бестелесная Сущность. Она сотворила все это. Но с какой целью?

Мёбиус снова пожал плечами.

— Наверное, для того чтобы посмотреть, что из этого выйдет.

— Вы полагаете, Он и сам не знал? А как же всеведение?

— Это бессмыслица, — ответил Мёбиус. — Никто не может знать все раньше, чем событие произойдет, — и пытаться не стоит. Но Он знает все с того момента.

— Поведайте мне о других мирах, — попросил Гарри, невольно захваченный разговором.

— Существует мир Врат, мир Темной и Светлой сторон, — начал рассказывать Мёбиус. — Но он... потерпел крах. Непредвиденные парадоксы привели его к гибели. Темная сторона — край вампиров и гнездилище Вамфири: они явились и причиной, и результатом краха. Но это касается прошлого и будущего. А сейчас говорить об этом мире значит вмешиваться в ход событий, влиять на них. Что несколько самонадеянно.

— Время и пространство относительны, — не согласился Гарри. — Разве я не говорил это всегда? Но они по-своему предопределены. Нельзя повлиять на них простыми рассуждениями.

— Очень неглупо, — невесело хмыкнул Мёбиус. — Надо признать, что ты прав, но я не поддамся на уловки твоего вампира, мой мальчик! И кроме того, я собирался поговорить не о Темной стороне.

— Конечно, я слушаю, — ответил Гарри, слегка раздосадованный.

— В одном из наших разговоров, — напомнил Мёбиус, — ты упомянул о равновесии миров, о черных и белых дырах, которые соединяют различные уровни бытия и сдерживают или даже обращают вспять энтропию. Подобно гире, обеспечивающей качание маятника в старых часах. Но это равновесие физическое. А есть еще и метафизическое, нематериальное равновесие.

— Снова Бог?

— Равновесие Добра и Зла.

— Возникших одновременно? И вы беретесь доказать это, Август Фердинанд? Как вы помните, мы договорились, что до Начального Взрыва не было ничего! Верно?

— Наши концепции не противоречат одна другой, — покачал головой Мёбиус. — Наоборот, они отлично согласуются друг с другом!

— Значит, в Боге есть темное начало? — удивился Гарри.

— Да, конечно, и Он изгнал его.

Слова старого ученого и то, что из них следовало, озадачили Гарри.

— Выходит, и я могу поступить подобным образом? Это вы и хотели сказать?

— Я хочу сказать, что миры находятся на разных уровнях: одни — выше, другие — ниже. И все, что мы делаем здесь, определяет следующий шаг. Мы движемся: или вверх, или вниз.

— Рай или Ад?

— Если тебе так понятнее, — пожал плечами Мёбиус.

— Вы хотите сказать, что, двигаясь вперед, я могу оставить зло — даже моего вампира — позади?

— Пока есть выбор — да.

— Выбор?

— Пока в тебе различимы добро и зло.

— То есть пока я не сдался? Я правильно понял?

— Мне пора, — сказал Мёбиус.

— Но мне так много нужно узнать! — Гарри был в отчаянии.

— Мне позволили вернуться, — продолжал Мёбиус. — Но не остаться здесь. Мой новый уровень выше, Гарри. Тут ничего не поделаешь.

— Погодите! — Гарри попытался вскочить с постели, схватить Мёбиуса за руку, но не смог даже пошевелиться, да и хватать было нечего — собеседник его стал подобен зыбкому туману. И, словно воспользовавшись своей магической формулой, великий ученый внезапно исчез, как будто его и не было.

Визит Мёбиуса почему-то утомил Гарри сильнее, чем обычно. Он погрузился в глубокий сон. Но та часть мозга, которой распоряжался вампир, не давала забыть ему некое имя, оно мучило его и не уходило. Это имя было — Джонни Найд.

Гарри был телепат; у него была задача, которую следовало выполнить; и в нем жил вампир. Когда он готовился к схватке с Яношем, сыном по крови Фаэтора Ференци, в горах Трансильвании, Фаэтор предупредил его, что живым из этой схватки выйдет только один из них и победителю достанется неслыханное могущество. Янош умел читать будущее, он понимал, что не может позволить себе проиграть. Впрочем... он никогда не пытался понять будущее. Прочесть его в случае необходимости — это да, но не пытаться понять.

В той схватке победа досталась Гарри. И хотя у него не было случая оценить свои возможности — в частности, недавнее приобретение, телепатический дар, — он знал, что эти возможности беспредельны. А уж теперь, усиленные вампиром...

Во сне он не мог управлять своими талантами, но они тем не менее оставались при нем. Сон словно сортирует свалку для разума, он отметает всякий накопившийся хлам и случайный мусор, выявляя главное. Для того и предназначен человеческий сон. И еще для исполнения желаний. Для пробуждения подавленного чувства вины. Вот почему людей с совестью мучают кошмары.

У Гарри была своя доля вины. А также более чем достаточно неисполненных желаний. И то, с чем он не мог справиться в реальной жизни, его подсознание и вампир, который был частью его, попытались исполнить, пока он спит.

Его подсознание протянулось телепатическим лучом, безошибочно найдя свою цель за много миль в Дарлингтоне. Целью этой был погруженный в сон мозг Джонни Найда, мозг, наделенный странным и уродливым даром. Гарри хотел разобраться в нем.

Его изощренному уму достаточно было нащупать малейшую зацепку, намек, тронуть ту или эту струну и тогда Джонни Найд скажет остальное сам.

Скажет все, до конца...

* * *

Джонни тоже спал, ему снилось, что он еще маленький. Вряд ли ему хотелось этого, но ночные призраки стучались в дверь, за которой прячутся воспоминания детства, и требовали открыть ее.

Да, детские воспоминания у него были, но едва ли их стоило пробуждать, даже во сне. Обычно он этого не делал.

Джонни заворочался. Его подсознание изнемогало и пыталось захлопнуть и накрепко заколотить дверь в прошлое, но что-то мешало, и Джонни беспомощно глядел, как дверь снова распахивалась. Там его ждали все Скверные Делишки минувших дней: все грешки, что числились за ним, а также всевозможные наказания, которые он за них получал. Но ведь он был ребенком, — невинное дитя, так они говорили, он скоро это перерастет. Правда, сам-то Джонни знал, что он всегда будет таким, и едва ли они отыщут наказание, соответствующее его прегрешениям. Они пытались втолковать ему, что он поступает нехорошо, и он почти поверил, но потом он стал достаточно взрослым, чтобы понять, что они лгут — они ведь не понимали. Они не способны были понять, что это было хорошо — все, что он делал. Он чувствовал, как это хорошо. Как ему хорошо.

Детство — это одиночество. Никто не понимал его, никто знать не хотел об этом... о тех делах, которыми он занимался. Жалкие трусы, они о таких вещах даже думать боялись.

Да, там одиноко, за дверью, что так тянет к себе. И было бы еще более одиноко, если бы у него не было мертвых. С ними можно поговорить, можно поиграть. Помучить.

Это помогало ему — его секрет, его тайный дар, способность развлекаться с мертвецами, — и поэтому не так тяжко было быть сиротой. Ведь им, тем, с кем он играл, было еще хуже, чем ему. Намного хуже.

А если и не хуже — тут все в его руках. Джонни всегда мог сделать им еще хуже.

Открытая дверь и притягивала, и отталкивала его. Там, за ней, змеились и клубились, подобно туману, водовороты воспоминаний, притягивая его, и наконец Джонни — по собственной ли воле? — соскользнул через дверь. Детство поджидало его.

* * *

Его назвали “Найд”, сокращенно от “найденыш”, потому что его и впрямь нашли, нашли в церкви. Скамья, на которой он лежал, ходуном ходила от его рыданий, эхо его воплей, отражалось от стропил в то воскресное утро, когда церковный служка заглянул проверить, в чем там дело. Он был даже не обмыт после родов, его спеленали воскресной газетой, а послед, который сопровождал его появление в этом мире, валялся под соседней скамьей, сунутый в пластиковый пакет.

Причем же тут похоть? Джонни орал так, что разрывались легкие, от его рыданий вылетали цветные стекла витража и осыпалась штукатурка с потолка, словно ребенок понимал, что не имеет права находиться тут, в церкви. Возможно, его несчастная мать тоже это понимала, но пыталась хоть как-то защитить его. Впрочем, тщетно. Не только Джонни был покинут, но и она тоже.

Он орал и орал, пока не подъехала машина скорой помощи и его не увезли в госпиталь, в родильное отделение. И только после этого, после того как он покинул Божий дом, Джонни умолк.

Машина, которая увезла мальчика в больницу, подобрала и его мать. Она сидела, истекая кровью, привалившись к церковной ограде; голова свесилась к набрякшим грудям. В отличие от сына, она умерла раньше, чем была доставлена в госпиталь. А может, и позже — ненамного...

Странное начало странной жизни; но это было только начало.

В госпитале его вымыли, одели, накормили, он получил кровать и — с этого момента и на всю жизнь — имя. Кто-то нацарапал “найд.” на пластиковой бирке, прикрепленной к его крохотному запястью, чтобы отличать его от других младенцев. И он стал Найдом. Но когда нянечка подошла взглянуть, почему вдруг ребенок затих, она увидела нечто совершенно немыслимое. Хотя, с другой стороны, вполне объяснимое. Дело в том, что его мать была не совсем мертва, и, по-видимому, слышала плач детей и понимала, что среди них — ее ребенок. Как иначе можно было понять все это?

Безымянная мать Джонни лежала рядом с его пустой кроваткой, а он, свернувшись у нее на руках, сосал холодное молоко из мертвой стылой груди.

* * *

Джонни провел в сиротском приюте первые пять лет своей жизни, потом его взяла на воспитание супружеская пара, но через три с лишним года его приемные родители разошлись при трагических обстоятельствах. После этого он попал в сиротский приют для подростков в Йорке.

Его приемным родителям, Прескоттам, принадлежал большой дом на окраине Дарлингтона, там, где заканчивался город и начиналась сельская местность. В 1967 году, когда они взяли Джонни, у них была четырехлетняя дочь; после ее рождения у миссис Прескотт больше не могло быть детей. Это их огорчало — они всегда хотели быть “идеальной” семьей: папа, мама, сын и дочка. Джонни показался им подходящей кандидатурой, чтобы помочь осуществить мечту.

И все же Дэвид Прескотт не сразу принял мальчика в свое сердце. Он затруднился бы объяснить, что именно его беспокоит, но что-то было не так.

Джонни, войдя в семью, тоже стал Прескоттом — по крайней мере, пока жил с ними. Он с самого начала не сошелся с сестрой. Их нельзя было оставить вместе и на пять минут — сразу вспыхивала драка, и взгляды, которыми они пронзали друг друга, были слишком полны ненависти даже для разозлившихся детей. Алиса Прескотт винила во всем свою маленькую дочь, считая, что она слишком избалована (вернее сказать, она винила себя за то, что избаловала дочку), а ее муж считал, что виноват Джонни, он какой-то странный. И в самом деле, в мальчике было что-то странное.

— Ну и что из того? — спорила с ним жена. — Джонни был беспризорным, он не знал родительской ласки: приют не в счет, это не самое лучшее место для ребенка! Любовь? Переживания малышей? Им всем просто не терпелось избавиться от него, я же видела. Вот и вся любовь!

Дэвид Прескотт задумался: “Может, причина в этом? Но почему? Джонни нет и шести. Как мог кто-то обижать такую крошку? Тем более — в приюте, где работают люди, профессия которых — заботиться об этих несчастных”.

У Прескоттов был магазинчик на углу, торговавший всякой всячиной. Дела шли отлично. Лавка располагалась менее чем в миле от их дома, на главной дороге, ведущей с севера в Дарлингтон, и обслуживала недавно обосновавшихся в округе жителей трех сотен домов. Магазин Прескоттов работал с девяти утра до пяти вечера четыре дня в неделю, а в среду и субботу — только по утрам, и вполне обеспечивал их потребности. Девушка, живущая поблизости, приходила к ним на неполный день посидеть с детьми, поэтому магазин не был особой обузой.

Дэвид держал голубей; голубятня была в глубине большого глухого сада, а Алиса любила поковыряться в земле после рабочего дня. Когда няня брала выходной, они смотрели за детьми по очереди.

Если не считать стычек между Джонни и его сестренкой Кэрол, Прескотты жили нормальной, вполне приятной, можно даже сказать, идиллической жизнью. И так продолжалось, пока Джонни не исполнилось восемь лет.

Неприятности начались с голубятни, а также с кота. Это был ленивый добродушный холощеный зверь по кличке Моггит. Он спал вместе с Кэрол и был ее любимцем. Однажды утром он вышел в сад и больше не вернулся.

Лето в том году выдалось знойное, в воздухе было разлито напряжение, все стали раздражительными и вспыльчивыми. Дэвид тогда выкопал бассейн для детей и натянул над ним полиэтиленовую пленку на алюминиевом каркасе.

Джонни обрадовался — будет так здорово плавать и играть в собственном бассейне; потом это ему наскучило. Кэрол там нравилось, и это раздражало ее приемного брата: он не выносил, когда кто-то любит то, что ему не нравится, да и вообще он не переваривал Кэрол.

Как-то утром, через три-четыре дня после пропажи Моггита, Джонни встал спозаранок. Он не знал, что Кэрол тоже не спала; она мигом оделась, как только услыхала, что дверь соседней спальни тихонько открылась и снова закрылась.

Ее брат (она всегда произносила это слово с нажимом) последнее время часто вставал очень рано, на несколько часов раньше всех остальных, и Кэрол хотела знать, что он собирается делать. Это не так уж волновало ее, но вызывало некоторую ревность, а еще больше — любопытство. Хоть Джонни настоящая свинья, лучше пусть он пойдет с ней в бассейн, чем будет заниматься своими дурацкими таинственными делами в одиночку.

Сам же Джонни никому не позволил бы решать за него, чем ему заниматься. Ходить в школу летом не надо, и он может заниматься своими “штучками”; у него было любимое место за садовой оградой — там за колючей изгородью начинались луга и поля фермеров, которые тянулись вдаль к северу и северо-западу. Здесь он проводил долгие часы, пока его не звали домой или пока он не чувствовал, что настало время обеда.

Если бы приемные родители спросили его, чем он там занимается целыми часами, он бы просто ответил: “Играю”, и все. Но Кэрол хотелось выяснить, во что именно он там играет. Разве может быть что-то интереснее бассейна? Вот она и пошла за Джонни, миновала на цыпочках родительскую спальню и очутилась в саду. Сияющее солнце только что взошло над горизонтом и затопило солнцем пробудившийся простор.

Джонни обошел бассейн, упакованный в прозрачную пленку, и углубился в сад, направляясь к ограде. Он привычно пролез сквозь дыру на высоте около пяти футов и спрыгнул вниз с той стороны. Потом пробрался сквозь кустарник и вышел в поле, навстречу солнечному сиянию. Следом за ним появилась Кэрол.

Полем он прошел с полмили, затем добрался до старой разбитой колеи, огибавшей заброшенную ферму, которая утопала в буйных зарослях зелени, скрывавшей остатки стен и обломки камня. Джонни срезал угол, двинувшись прямиком через луг, и его темная голова мелькала среди высокой раскачивающейся травы.

Стоя на заросших травой ступенях, оставшихся от дома, Кэрол проследила взглядом, куда направляется Джонни, чтобы отправиться за ним. Эти развалины были секретом Джонни, местом его тайных игр. И она разгадала этот секрет!

Джонни скрылся среди груды заросших сорняком обломков стен, когда его сестра, запыхавшись, перебежала лужайку. Отдышавшись, она поглядела в обе стороны вдоль заросшей дороги, некогда служившей для подъезда к ферме, шагнула к развалинам и снова замерла... Что это? Крик? Кошачий крик! Моггит?

Моггит!

Кэрол зажала рот ладошкой. У нее перехватило дыхание. Бедненький Моггит, он застрял в этих развалинах. Может, из-за него Джонни и пошел сюда: услышал крики Могтита, который не может выбраться из какой-то дыры, куда он угодил.

Кэрол хотела откликнуться на странные жалобные крики кота, чтобы он немного успокоился, услыхав ее, но потом решила не делать этого, потому что Моггит от неожиданности мог дернуться и провалиться еще глубже. И потом, может быть, он потому и мяукнул, что Джонни уже пытается ему помочь.

Задержав дыхание, Кэрол пересекла разбитую пыльную дорогу и попала на широкое пространство. Когда-то вокруг были различные постройки, принадлежавшие ферме. Теперь это место окружали груды камней, покрытых плющом и разросшимся орешником, скрывавшими следы разрушений. Обломки камня и щебень осыпались под ногами, и тропа, протоптанная Джонни, была ясно видна среди поросли.

Тропа вела через заросли, чья листва образовывала как бы туннель, куда почти не проникал свет. Семилетняя девочка продолжала свой путь. Кэрол уже не могла вернуться, вопли Моггита (она была уверена, что это Моггит, и в то же время молилась, чтобы это оказался не он) вели ее вперед. И тут заросли кончились, хлынул яркий солнечный свет, и, щурясь и мигая, Кэрол увидела Джонни, который сидел посреди расчищенной лужайки.

Она увидела Джонни, увидела, чем он тут занимается, но сразу не поняла — ее детский ум не мог этого осознать, не мог поверить. Потом поняла... Нет, она ошибалась, это совсем не ее кот.

Ее Моггит, с белоснежным брюшком и лапами, с пышным хвостом и гладкой блестящей черной спиной и шеей, ее Моггит, со взглядом и повадками Одинокого Охотника...

А тут какая-то измочаленная болтающаяся тряпка, никакой не кот.

У Кэрол все помутилось, она, теряя сознание, упала рядом с остатком стены, стукнувшись об обломок кирпича, и Джонни услышал шум. Он повернул голову, но не сразу заметил Кэрол — только лужайка и привычные груды камней. А Кэрол успела его разглядеть: припухлое лицо, выпуклые безжизненные глаза, залитые кровью руки, похожие на лапы с когтями. Рядом с ним, на стене, где он сидел, лежал открытый перочинный ножик, рука крепко сжимала остро заточенный прут с красным кончиком.

И Моггита она тоже разглядела. Его задняя лапа едва касалась земли, слабо царапала траву в попытке поддержать тело и снять вес с шеи, охваченной петлей из тонкой проволоки, которая была захлестнута за ветку бузины. Вырванный желтый глаз болтался на тонкой жилке; пышная белая шерсть на брюшке слиплась и стала алой — живот был вспорот, внутренности блестели на солнце.

Но это не все. Тут была еще пара пропавших отцовских любимцев-голубей; они тоже болтались безвольно на соседней ветке, их крылья слабо дергались; а на земле лежал еще живой ежик, проткнутый насквозь стальной спицей; все это дергалось вокруг Джонни, окружало его кольцом нескончаемой агонии. Похоже, имелись и другие жертвы, но Кэрол больше не в состоянии была глядеть на это.

Джонни успокоился, никого не заметив, и вернулся к своей забаве. Сквозь наворачивающиеся слезы Кэрол увидела, что он встал, взял в одну руку мертвого голубя, проткнул отточенным прутиком остывающее тельце. Он снова и снова пронзал мертвую плоть, словно... словно она вовсе не была бесчувственной! Словно он верил, что эта окровавленная, остывшая, искалеченная тушка могла что-то чувствовать. Джонни хихикал, приговаривал, бормотал, глядя на эти несчастные искалеченные то ли живые, то ли мертвые, то ли на последнем издыхании тела, он и не пытался прекратить их агонию.

Да, теперь до его сестры дошло, что за игру себе придумал Джонни. Суть была в том, чтобы замучить живое существо до смерти. Уловить этот момент он не мог и потому продолжал пытки даже после того, как для бедных зверюшек перестанет светить солнце!

Да, именно Кэрол первая узнала правду о своем приемном брате, сама не понимая этого. Она знала, что Джонни жестокий и злобный мальчик, но того, что она увидела, просто не могло быть.

Но Моггит, бедненький Моггит! До нее наконец дошло, что это он, что это его Джонни искалечил, изрезал и продолжал медленно пытать. Этого она стерпеть не могла.

— Мо-о-г-ги-ит! — закричала она что есть мочи. А потом: — Ненавижу! Джонни, ненавижу тебя!

Она поднялась на ноги, покачнулась, удержала равновесие и ринулась к нему, зажав в кулачке обломок кирпича с острым краем. Джонни наконец заметил сестру, его лицо в пятнах крови посерело. Он схватил свой ножик — не для защиты, совсем с другой отвратительной целью, которая вдруг пришла ему в голову. Тонкая длинная бечевка, на каких запускают воздушных змеев, удерживала ветку бузины с подвешенным телом несчастного Моггита. Джонни перерезал ее — не всю, несколько прядей. Он со злостью рванул бечевку, и Моггита вздернуло кверху и завертело; хриплые кошачьи крики оборвались, когда петля врезалась в его горло.

Джонни торжествующе хрюкнул, когда наконец нож перерезал бечевку и Моггит взлетел ввысь, задыхаясь и хрипя еще пару секунд; потом все кончилось. Но Джонни так увлекся убийством кота, что Кэрол успела добраться до него. Она, размахивая руками, подбежала к Джонни, растопырив пальцы левой руки с острыми ноготками и замахиваясь правой с обломком кирпича. Джонни увернулся от ногтей Кэрол, но острый скол кирпича угодил ему прямо в лоб, и мальчик упал. Он тут же вскочил, тряся головой и оглядываясь. Глаза его вспыхнули, когда он, глядя на сестру, завопил:

— Сначала Моггит, теперь — ты!

Он неловко поднялся на ноги — ободранный лоб в крови, — схватил нож и метнул в нее. И тогда Кэрол поняла, что ей угрожает смертельная опасность. Джонни не допустит, чтобы она рассказала родителям обо всем увиденном, о том, что он делал здесь. У него был только один способ заставить ее молчать.

Кэрол глянула напоследок на Моггита — бедный кот раскачивался на бечевке, свисавшей с ветки бузины; отмучившийся еж валялся на траве; искалеченные дохлые птицы безжизненно висели, свесив головы. Она отвернулась и что было мочи припустила назад, домой, Кэрол мчалась через полумрак ветвей, чувствуя, что Джонни бежит следом за ней.

Джонни хотел сразу рвануться за Кэрол, но он понимал, что если она успеет добежать до дома раньше него, то приведет родителей посмотреть на его проделки. Этого нельзя было допустить.

Он снял с веревки Моггита и голубей, поднял мертвого ежа с земли. Запыхавшись от спешки и душившей его злобы, Джонни перелез через недавно обнаруженную им полуразрушенную стену и в ярости швырнул свои “игрушки” в черную стоячую воду глубокого колодца. Пришлось все выбрасывать, хотя они еще годились, из них еще не ушла “жизнь”, они откликались на боль, Джонни это чувствовал! Это все Кэрол виновата! И она навредит в сто раз больше, если успеет добежать до дома.

Джонни помчался за ней — это было нетрудно, потому что она непрерывно вопила и бежала не глядя, дикими зигзагами, оставляя след в высокой траве.

* * *

Полмили полем, через кустарники, по высокой траве — это немалый путь для ребенка, у которого глаза застилают слезы и сердце выпрыгивает из груди. Кэрол задыхалась, сердце колотило по ребрам, но ее гнала вперед ужасная картина, стоявшая перед глазами: Моггит, раскачивающийся и дергающийся в петле; кишки выпирают из вспоротого живота, как ошметки фруктов из таза, когда мать на кухне давит их толкушкой, чтобы сделать джем. А еще сильнее ее гнал голос Джонни:

— Кэ-э-эрол! Кэрол, подожди меня!

Она вовсе не собиралась ждать его. Стена сада была совсем рядом: вот и живая изгородь. И тут Джонни, пыхтя, рыча, как злобный пес, настиг ее и выбросил вперед руку, чтобы схватить за лодыжку; он промахнулся на какой-то дюйм, когда Кэрол уже переваливалась через ограду. Она упала на землю, уже в родном саду, и лежала, оглушенная, испуганная, не в состоянии снова подняться на ноги, чтобы бежать дальше.

И Джонни обрушился сверху, его глаза горели, прижатые к груди кулаки сжимались и разжимались. Она глянула в сторону дома, но его скрывали фруктовые деревья и навес купальни. Где папа и мама? Ей не хватало воздуха, чтобы закричать.

Джонни схватил ее за волосы и потащил к пруду.

— Поплавай, — приговаривал он, брызжа слюной. — Тебе придется поплавать, Кэрол. Тебе это понравится, я знаю. И мне тоже. Особенно потом!

* * *

Последние дни Дэвид Прескотт тоже вставал рано, Алиса не возражала и ни о чем не спрашивала — он был всегда заботлив, всегда приносил ей в постель чашку кофе. Возможно, на него так действовало лето, то, что рано светает: синдром “ранней пташки”. На самом деле у него была причина.

Почту обычно доставляли ранним утром, а Дэвид ждал письма. Из сиротского приюта. Вряд ли в нем будет что-то важное — Дэвид был уверен, что это не так, — но он хотел познакомиться с письмом раньше Алисы. Если Алиса прочтет первая, она скажет, что Дэвид просто параноик. И это так и будет выглядеть. С чего вдруг он решил написать в приют насчет Джонни?

Потому что Дэвид потерял всякую надежду, что все будет хорошо. Он честно пытался полюбить несчастного приемыша. Но Дэвид всегда осторожнее относился к людям, чем доверчивая Алиса, он лучше чувствовал ауру человека, особенно ребенка. И он был уверен, что с Джонни что-то не так. Если что-то случилось с ним раньше (но что там могло случиться? Это же малыш), кто-нибудь в приюте должен об этом знать. И они обязаны рассказать об этом Дэвиду и его жене. Потому что Алиса, кажется, права — похоже, что в приюте рады были сбыть Джонни с рук; или, вернее, “поместить его в нормальную, любящую семью, где ему помогут стать полноценной личностью. Здоровой и душой, и телом”.

Что же могло случиться с душой Джонни? Дэвид чувствовал, как иногда это исходит от мальчика — что-то болезненное и прилипчивое, то, что чувствуешь у постели старика на смертном одре. От приемыша исходил запах смерти, но не его, не Джонни.

И вот этим утром ответ из приюта пришел. Дэвид вскрыл письмо и прочел его. Какое-то время он не мог понять ни слова. Джонни воровал волнистых попугайчиков, убивал их и хранил. У него была целая коллекция трупиков — мыши, жуки, попугайчики и даже котенок.

Дохлый котенок под кроватью, кишащий личинками, и Джонни выкручивал ему лапы, пока не оторвал. Другие дети нашли все это и прибежали с воплями к служителю приюта.

Котенок. А Моггит?

Дэвид, казалось, слышал вопли этих детей в приюте. Нет! Это крики Кэрол из глубины сада!

— А где кофе? Дети так рано встали... — позвала сверху недовольным сонным голосом Алиса.

Новый ужасный вопль из глубины сада.

Дэвид часто делал поспешные выводы, нередко — неправильные. В этот раз он не ошибся.

Он рванулся в глубь сада, полами халата задевая за кусты, и, обезумев от страха, принялся громко звать Кэрол. Она не отвечала. Сквозь пленку купальни просвечивала маленькая фигурка, склонившаяся над водой. Дэвид ворвался внутрь; там был Джонни, похоже, он пытался вытащить Кэрол из пруда. А она лежала лицом вниз, раскинув руки на голубой, мягко отсвечивающей воде.

Джонни играл в поле; он услыхал крики Кэрол, побежал домой и заметил какого-то мужчину — грязного, бородатого, в лохмотьях, — который перелезал через садовую ограду. Бродяга бросился прочь в поля мимо Джонни, а он побежал дальше — посмотреть, что случилось. Он нашел Кэрол в пруду и попытался ее вытащить.

Он рассказывал это Дэвиду, Алисе, полиции, любому, кто спрашивал. По большей части ему верили, даже Дэвид наполовину верил, хотя и не хотел больше терпеть его рядом. Возможно, верила и Кэрол — наверняка утверждать трудно, поскольку она уже ничего не могла рассказать.

Полиция нашла ту стоянку в развалинах фермы и всякий хлам на старой стене; ясно было, что здесь кто-то часто бывал или даже жил; что-то таскали по мелочам из сада (Дэвид вспомнил голубей), вероятно, для прокорма. То ли цыгане, то ли бродяги. Трудно сказать. Может, незваных гостей найдут — если повезет.

Но никого так и не нашли.

А Джонни вернули в приют.

* * *

Гарри спал, продолжая наблюдать сновидения Джонни.

Он, конечно, видел прошлое Найда глазами самого некроманта, и это было хуже всего. Не было никаких сомнений, что Джонни — тот, кого Гарри ищет. Действия Найда говорили сами за себя; его злые дела сплетались в мрачный клубок бесчеловечности, не оставляя в сердце Гарри ничего, кроме жгучей ненависти.

С юных лет Найд был монстром и убийцей, но до недавних пор его единственной человеческой жертвой оставалась Кэрол. Он продолжал свои немыслимые забавы с трупами зверюшек, не ограничиваясь тем, что убивал их.

Но он взрослел — и как мужчина, и как монстр. Кто может знать, в какую пакость может вылиться зрелость нелюдя?

Даже Гарри Кифу трудно было себе представить, какие извращенные мотивы заставили Найда в один прекрасный день устроиться работать в морг; потом начальство заметило что-то неладное, и его уволили.

* * *

Другой сон Джонни, о том, как он работал в живодерне, окончательно доконал некроскопа. И тогда Гарри отдернул свой телепатический щуп, вырвался из разума Найда и оставил его наедине с ночными кошмарами; впрочем, куда было им до дневных дел этого чудовища.

 

Глава 5...И мечтания

А потом некроскопу пригрезился Дарси Кларк, и это тоже был ночной кошмар — как будто он умер, и его голос был мертворечью.

И он звучал как-то невнятно, — словно наплывало эхо тысячью отражений, доносящихся сразу со всех сторон, как странный размытый вздох.

— Не могу поверить, Гарри, что ты мог так поступить со мной, — говорил Дарси. — Я понял, что всему виной ты, когда увидел, что меня можно убить, что ангел-хранитель не защищает меня. Только ты мог это сделать — в тот момент, когда входил в мое сознание. Ты уничтожил эту штуку, что оберегала меня, сделал меня уязвимым. И все равно я не могу поверить, что это сделал ты. Главное — зачем? Я считал, что знаю тебя. Нет, я ошибался, черт возьми, я совсем тебя не знал.

— Это же только сон, — ответил ему Гарри. — Это моя совесть — или ее остатки — беспокоит меня, потому что я обеспечил себе защиту за счет другого. Это просто ночной кошмар, Дарси, ведь ты вовсе не мертв. Просто я обвиняю сам себя из-за того, что мне пришлось что-то сделать в твоем мозгу. А сделал я это просто для гарантии, на тот случай, если тебе придется выступить на их стороне, против меня. Чтобы обезвредить тебя. Потому что только твоего дара я и опасаюсь. Мы с тобой не на равных, ты непобедим. Сколько бы я ни пытался остановить тебя, если бы пришлось, меня бы каждый раз ждала неудача; а тебе — тебе достаточно было бы всего лишь один раз нажать на курок — и все, мне конец. Тем более что тебе уже приходилось это делать.

Струйки мертворечи Кларка слились воедино, словно соединенные напряжением воли, зыбкий гул пропал, голос зазвучал отчетливо и сурово.

— Нет, Гарри, это не сон. Я мертвее мертвого. И, хотя ты и спишь сейчас, думаю, ты видишь, что я не лгу. А если сомневаешься — что ж, можешь спросить у тысяч своих друзей, у Великого Большинства! Бесчисленные мертвецы подтвердят, что я говорю правду. Я теперь один из них.

— Не пройдет, — улыбаясь, покачал головой Гарри. — Я ничего не могу у них спросить, они ведь больше не хотят со мной знаться. Эй, ты что, забыл? Я же вампир. Я и не из мертвых, и не из вас, живых парней, я где-то посередине. Вамфир!

— Гарри, — с горечью сказал Дарси. — Не надо этих уверток. Ни к чему пробовать на мне словоблудие вампира. Я и так признаю: ты победил. Не знаю, зачем тебе это понадобилось, не могу даже представить. Но вышло по-твоему. Я мертв. На самом деле.

Гарри заметался, заворочался во сне; его прошиб пот. Как и у обычных людей, ему частенько снилась всякая чепуха. Иногда это были эротические или мистические грезы, фантазии, иногда — просто сны. Но порой это было нечто большее, чем обыкновенный сон.

— Ладно, — сказал он, все еще не веря и отчаянно не желая верить. — Значит, ты мертв, но кто же тебя убил? И за что?

— Отдел, — ответил Дарси. — Кто же еще? Я не знаю, что ты делал в моем мозгу, но из-за того, что ты там побывал, у меня появился мозговой смог. Ты влез в мой мозг, что-то уничтожил, что-то убрал. А взамен я получил эту заразу. Нет, я не стал вампиром. Но твой след, порча осталась. Они учуяли твое пребывание во мне, в самой сердцевине. И не стали рисковать, не оставили мне шанса. Наверняка ты все это рассчитал заранее.

Гарри помолчал.

— Если ты действительно мертв, Дарси, если это не голос моей совести — я же в самом деле вмешался в твой мозг и знал, что поступаю плохо, — тогда я смогу найти тебя после того, как проснусь, и мы поговорим. Идет?

Он почувствовал, как Дарси кивнул.

— Буду ждать, Гарри. Хотя это не так просто. У меня еще не получается соединить все вместе.

— Что? Объясни.

— Они сожгли меня и развеяли пепел. Думаю, тебе не надо объяснять причину. Но в результате у моего праха нет определенного местонахождения. Меня носит ветер, качают волны прилива, гонит по сточным трубам города.

И тут Гарри ощутил, что все это не сон. Он снова заметался в постели. Похоже, Дарси уловил его состояние, потому что, когда он снова заговорил, горечь почти ушла из его голоса, взамен появились примирительные нотки.

— Возможно, я несправедлив насчет злого умысла, но и ты поступил со мной не по справедливости.

— Нет, это все же ночной кошмар, — выдохнул Гарри. — Нет, Дарси, нет! Я не хотел вредить тебе. Из всех людей, каких я знаю, меньше всего я хотел навредить тебе! Ни при каких обстоятельствах! Не из-за твоего дара. Просто ты — это ты. Нет, это никак не может быть правдой, это просто дьявольский кошмар.

И Дарси понял, что Гарри по-прежнему чист в своих помыслах, и, если и можно кого-то обвинить, то только тварь внутри него, быстро — слишком быстро — становившуюся его частью. Дарси хотел успокоить некроскопа, но почувствовал, что его сознание распадается, расползается и у него не хватает сил и опыта, чтобы удержать все вместе, остаться здесь. В конце концов, он умер совсем недавно.

— Я буду... поблизости, когда ты проснешься, Гарри. Попробуй позвать меня. Это... будет проще, если ты... сам поищешь... меня.

И Гарри снова остался один, по крайней мере на какое-то время. Он с облегчением расслабился, глубже зарывшись в постель.

* * *

Еще один посетитель явился в его грезах. Но на этот раз Гарри сознавал, что это не просто сон и тот, кто пришел к нему, был — возможно, в прошлом, — больше, чем просто человеком. Потому что тварь в нем сразу откликнулась на появление незнакомца, тоже вампира, в манере, достойной Вамфири, заставляя Гарри воскликнуть:

— Кто ты? Как ты посмел вползти в мои сонные видения? Живо отвечай. В моем разуме есть двери, которые могут поглотить тебя, без остатка.

— Да-а! — услышал он в ответ. — Значит, меня не обманули. Что ж, Гарри, ты победил Яноша, но ты же и проиграл. Жаль, Гарри. Очень жаль.

И тогда Гарри узнал его.

— Кен Лейрд! Мы отрубили тебе голову и сожгли тело в горах. Ты сам согласился умереть.

Лейрд как бы кивнул.

— Смерть, — сказал он, — ничто по сравнению с перспективой очутиться в рабстве у Яноша Ференци. Он бы тоже оставил от меня один пепел. Чтобы держать всегда под рукой и вызвать в любую минуту, когда ему понадобится мой дар. Так или иначе, я, как ты и сказал, добровольно принял смерть. Потому что знал, что другой путь хуже. А Бодрок и его фракийцы ждать не собирались. Я ничего не успел почувствовать.

Гарри — скорее, его вампир, — расстроился.

— И ты пришел поквитаться, верно? Что-нибудь зловредное замыслил? Что ж, понимаю. У тебя могут быть претензии. Что ни говори, ведь это я выследил тебя тогда. А теперь они выслеживают меня, и ты пришел позлорадствовать.

Лейрд был просто ошеломлен.

— Как ты можешь такое говорить, Гарри? Слушай, я знаю, что у тебя возникли сложности в отношениях с мертвецами, но ведь есть друзья, которые остались тебе верны!

— Ты пришел как друг?

— Я пришел поблагодарить тебя. За Тревора Джордана.

— Не понимаю, — покачал головой Гарри.

— Поблагодарить за то, что ты для него сделал. И предложить помощь, если я могу быть тебе чем-нибудь полезен.

Некроскоп наконец понял.

— Вы ведь с Тревором были напарники и друзья? Одна из лучших команд в отделе.

— Самая лучшая! — воскликнул Лейрд. — Когда я умер, то, естественно, продолжал приглядывать за ним. Когда что-то хорошо делаешь при жизни, это и после смерти нетрудно. А я был отличным пеленгатором. И это пригодилось, иначе мне пришлось бы очень туго. Представь: я — вампир! Мертвые не хотели со мной знаться, Гарри.

— И ты время от времени отыскивал тех, кого знал при жизни?

— Время от времени? Я только этим и занимался. Знаешь, когда проходит испуг и ты свыкаешься с тем, что умер, что ты — мертвец, начинает одолевать скука. Так что сначала я занялся поисками Тревора, выяснил, что он тоже мертв. Я бы поговорил с ним, но Великое Большинство заблокировало меня. Среди мертвецов, Гарри, есть потрясающие таланты, и едва ли сыщется такое, чего они не смогут сделать, если захотят. Так вот, они блокировали меня помехами, хлопьями мертворечи, как только я пытался с кем-то заговорить. С кем угодно, кроме...

— Меня?

— Именно! Они на все готовы, чтобы отгородиться от нас, но дальше не идут. Мы можем общаться друг с другом сколько угодно, лишь бы не трогать никого из них.

— Знаю, — сказал Гарри. — Так что с Тревором ты можешь поговорить не иначе как через меня.

— Да, это так.

— Но только мертворечь тут уже не поможет — ведь Тревор теперь снова жив. Так что напрямую вам опять не поговорить, если только не использовать меня как посредника...

— Ничего не скажешь, сложновато. Тем не менее...

— Только не сейчас, — извиняясь, промолвил Гарри. — Давай попробуем, когда я проснусь.

— Договорились. Ну, а я ведь тоже могу оказать тебе услугу.

— Да?

— Гарри, не хочу хвастать, но ты же знаешь, что я кое-чего стоил при жизни. И, если бы у меня был хоть малейший шанс освободиться из рабства у Яноша, я бы освободился. Но шанса не было. Пришлось умереть. Ты даже представить не можешь, как я рад, что он благодаря тебе свое получил. Так что я и впрямь хотел бы с тобой поквитаться и кое-что придумал — правда, вовсе не зловредное. Как насчет таланта пеленгатора? Он бы тебе не повредил, а, Гарри?

— Это было бы очень кстати, — кивнул некроскоп. — Я владею мертворечью, телепатией, еще кое-чем. А вот быстро находить кого-то или что-то — да, это было бы большое подспорье.

— Вот видишь! Ну, давай меняться. Ты получаешь мой дар, а я — я смогу общаться с тобой, когда захочу, а через тебя — и с Тревором Джорданом. Тревор будет рад, уверен.

— И как ты себе это представляешь? — насторожился Гарри.

— Ну, я ведь уже в твоем мозгу, верно? То есть в контакте с твоим сознанием. И если ты пустишь меня глубже... Я знаю, как работает мой дар, в чем его суть, и если я найду у тебя аналогичную штуку...

— Активизируешь ее?

— Да, вроде того.

— И я должен впустить тебя сам, по собственному желанию?

Лейрд ухмыльнулся.

— Тебе ведь уже приходилось играть в такие игры, Гарри.

Гарри кивнул.

— Приходилось. Последствия были ужасные.

Лейрд стал внезапно серьезен.

— Гарри, во мне нет этой дряни. Я был собой, когда покинул мир. И я не придерживаю козырь в рукаве.

Некроскоп подумал немного. Что он теряет, в конце концов?

— Отлично, — сказал он. — Но помни, мой разум — странная штука. Не пытайся играть со мной, Кен. От тебя осталось не так уж много, но клянусь, если ты будешь валять дурака, я лишу тебя и этого.

— Ну что ты, Гарри. Ты мог бы не говорить этого.

— Да, вот еще что, — вспомнил Гарри. Ты сказал, что пришел поблагодарить меня за Тревора. Ты имел в виду его воскрешение? Откуда тебе это стало известно?

— Ну, если Великое Большинство не дает мне ни с кем общаться, — пожал плечами Лейрд, — это не значит, что я не могу подслушивать их разговоры. И потом, мертвые ведь не слишком подвижны, верно? А Тревор — совсем наоборот. Это убедило меня в том, что слухи не врут. Знаешь, Гарри, у тебя много талантов. Жаль, что ты не обзавелся талантом Дарси до того, как его убили!

Гарри напрягся как струна.

— Дарси мертв? Я думал, мне снится этот кошмар. Надеялся, что это так. Может, и ты тоже только кошмар?

— Мне жаль тебя от души, Гарри, — сказал ему Лейрд, — но все это правда.

— Одни плохие новости. Кто бы принес хорошую? — Гарри умолк. Потом перевел разговор на прежнее. — Ладно, Кен. Мой мозг к твоим услугам.

Пеленгатор вошел — и почти тут же вышел обратно.

— Ты прав, Гарри, — признал он. — Это странная штука — твой разум. Похоже на радиоактивность — горячо и холодно одновременно! Я нашел, что хотел. Вернее, нашел, что этого нет. У тебя нет этой штуки, которую я собирался активизировать.

— Что ж, ты попробовал.

— Но твой мозг того же склада, что у Дэвида Чанга.

— Чанга? Симпатического пеленгатора?

— Точно. И я включил этот механизм, раз не было другого. Так что, если захочешь кого-то отыскать, тебе понадобится любая принадлежащая ему вещица. Сосредоточь на ней свое внимание, и готово! Ну, а благодаря остальным своим талантам ты, возможно, пойдешь в этом деле даже дальше Чанга.

— Теперь я у тебя в долгу. Спасибо, Кен.

— Ну, я еще приду за своей долей, — хмыкнул Лейрд. — Понимаешь, Тревор был мне как младший брат... Мне пора, ты должен отдохнуть. В этом нуждается и твое тело, и разум.

И Лейрд ушел, истаял, исчез. Следующий посетитель явился следом, словно ждал своей очереди. Да, она явилась сразу же.

* * *

Ему приснилась Пенни. Был ли это сон? Или мечта? Даже во сне он размышлял об этом. То ли беспокойство о ней вылилось в эту грезу, то ли ее образ прорвался сквозь все уровни запретов в подсознании, а может, просто материализовалось неосознанное желание?

Гарри, конечно, знал, что Пенни влюбилась в него; с первой встречи это было ясно. В конце концов, многие ли мужчины могли лицезреть своих возлюбленных обнаженными на первом свидании? Когда Гарри был молод, такое случалось не часто. Скорее всего, сейчас это была импровизация его подсознания на тему:

“Как это было бы, если бы Гарри Киф не был так занят и если бы он не был проклятым вампиром”.

Такое блаженство было окунуться в эти сладостные грезы после иссушающих душу видений, связанных с Найдом — и после этого безумия, которое обрушилось на него, когда он узнал о Кларке. Да и беседа с Кеном была не из легких. Это подействовало благотворно на его измученную психику, да и на тело тоже: ведь ласки ее были так сладостны, а он был всего лишь мужчина... Инициатива исходила от нее, иначе и быть не могло — слишком уж некроскоп был измучен.

Но где она этому научилась? Ведь она была невинна — невинная малышка, за чье убийство он скоро отомстит.

— Ты ведь уже спас меня, Гарри, — шептала в ответ Пенни, лаская его. — Разве этого недостаточно? Тебе обязательно гоняться за ним? Знаешь, я много думала об этом. Такое счастье — быть живой. Нужно ли мстить? Сначала я только об этом и думала, а теперь... Не знаю. Хотя, конечно, я приму любое твое решение.

Он откинулся на подушки и слушал. Ее нежные пальчики пробегали по его телу, вызывая предчувствие новой волны желания.

Может быть, у некоторых людей врожденный сексуальный талант? Гарри не мог вспомнить, где он видел такие милые игры. Или он всегда их знал? Лень было думать об этом. Потом, когда проснется... А сейчас просыпаться не хотелось. Не было никакого некроскопа, и вампира не было. А был мужчина, любящий и любимый. Он отчаянно надеялся, что этот сон не уплывет, не сменится другим. Он ждал наслаждения, ждал сладостного слияния с Пенни. Когда в последний раз он занимался любовью? Несколько недель назад, а кажется, миновала вечность. Гарри переполняла любовь. Это Пенни. С ней он снова стал человеком. Ему ведь больше не суждено быть просто человеком.

И когда она, наконец, опустилась на Гарри, это было так мучительно сладостно, что он бурно финишировал, как неопытный юнец. Пенни еще крепче стиснула его в объятиях. Гарри словно растворился в ней, весь, без остатка.

А потом... сквозь покой и расслабленность снова начало проступать желание. Оно медленно нарастало, и снова их тела сплелись. Гарри отчаянно любил ее, и он не мог отделаться от мысли: “Если бы это был не сон, я бы не осмелился. Я бы побоялся отдать ей «молоко жизни», ведь это — наследие Вамфири”.

А в глубине сознания вампир в нем хихикал. Молоко жизни? Да это же просто похоть. Жизнь — это кровь. И только кровь — подлинная жизнь.

— Гарри! — Она судорожно вцепилась в его плечи, прижалась всем своим юным и щедрым телом. — О Гарри! Еще! Еще!

Ее неистовство вызвало у Гарри новый пароксизм желания, прилив любви поднял его... и вынес из сна. Вынес в реальность, где были та же постель, запах любви и разгоряченных тел и живая, до ужаса реальная Пенни в его объятиях!

* * *

Гарри открыл глаза, судорожно вздохнул и сел рывком в смятой постели с перекрученными простынями.

— Да, это правда, и это замечательно, — сказала Пенни, хватая его за руки, когда увидела, что он проснулся. Потом, увидев его алые глаза, ойкнула и поднесла ладошку ко рту.

У Гарри в голове царил полный кавардак. Что за чертовщина происходит? Как Пенни попала в дом? И где Тревор?

— Черт возьми. Пенни, ты хоть понимаешь, что натворила?

Он откинул простыню и натянул одежду. Она тоже выскользнула из постели, обнаженная, остановила Гарри и протянула дрожащую руку к его лицу, озаренному красным в ночной темноте.

— Когда я была мертва, — прошептала Пенни, — они пытались убедить меня, что ты монстр. Я не слушала их, не хотела говорить с мертвыми. Но я помню, как они рассказывали, что есть жизнь, есть смерть и есть нечто между ними. Людской удел — или первое, или второе. А третье...

— Удел вампиров, — резко прервал ее Гарри. — И их жертв, они и их превращают в вампиров. И глупых девиц, которые превращают себя в вампиров сами, своими руками!

Она покачала головой.

— Но ты же не пил мою кровь, Гарри. Я даже простыни не испачкала кровью, — с вызовом продолжала Пенни. — Я не была девственницей, Гарри. У меня уже был мужчина, мы целый год встречались.

— Какой еще мужчина? — фыркнул Гарри. — Ты же ребенок.

— Ты отстал от жизни, — парировала Пенни. — Сейчас 1989-й! В Англии сплошь и рядом девушки выходят замуж в шестнадцать-семнадцать лет. А многие предпочитают не выходить замуж, а просто жить со своими любовниками. Я не ребенок. Что, у меня тело ребенка?

— Да! — выпалил он, потом стиснул зубы и выкрикнул, схватив ее за руки: — Нет, ты женщина, о чем речь! Но ты глупая, очень глупая. Пенни, как ты не понимаешь! Дело не в том, пролила ты девственную кровь или нет. Но часть меня теперь в тебе. Совсем немного нужно, чтобы эта зараза начала тебя изменять.

— Мне наплевать, лишь бы быть с тобой. — Она прижалась к Гарри. — Ты вытащил меня, вернул мне жизнь. И я хочу, чтобы эта жизнь была твоей, только твоей.

— Ты что, убежала из дома? — Гарри отодвинул ее от себя.

— Я покинула дом, — возразила Пенни. — Сейчас восемьдесят девятый, не забывай.

Ему хотелось ударить ее. “Боже, она теперь у меня в рабстве, — подумал он. — Хотя она и без того в рабстве — том рабстве, которое мы называем любовью. Боже, не допусти, чтобы она заразилась!”

Он окончательно стряхнул остатки сна со всеми его видениями — и проблемы снова обрушились на него.

— Который час? — Он посмотрел на часы. Было только пол-одиннадцатого вечера. — Как ты нашла мой дом? И главное, как проникла внутрь?

Пенни почувствовала его напряжение.

— Что случилось, Гарри? — Она смотрела на него испуганными глазами. Гарри включил свет, и его лицо утратило пугающее выражение. — Когда я отсюда уходила, я увидела адрес на почтовом конверте и запомнила его. Я старалась запомнить все, что касается тебя. И ни на минуту не переставала думать о тебе. Я знала, что должна увидеть тебя. Во что бы то ни стало.

— И Тревор Джордан впустил тебя? Не разбудив меня? — Гарри распахнул дверь спальни и крикнул: — Тревор! Поднимись ко мне! Где ты, черт побери?

Ответа не было; Пенни покачала головой.

Она стояла рядом, длинноногая, светловолосая, голубоглазая. Его взгляд отметил прелестную грудь, соблазнительные бедра, ее юное гибкое тело.

Что-то дразнящее было в изгибе полных губ. Когда Гарри увидел это тело в первый раз, в нем зияли безобразные дыры. Сейчас она была в полном порядке, такая свежая... Но, пожалуй, не святая.

— Оденься-ка лучше, — сказал он. — Так что Джордан?

— Он ушел. — Пенни изящным движением накинула платье. — Я сказала, что мне нужно тебя видеть, и только. Он просил позаботиться о тебе и попрощаться за него.

— И все?

— Нет, еще он сказал, что мне не следует здесь оставаться, но когда понял, что меня не переубедить, то ушел. Сказал, что ты все поймешь. Да, и еще: он надеется, что — отдел, что ли? — что они тоже поймут.

— Отдел... — повторил за ней Гарри. И тут он вспомнил. Дарси!

— Кто? — Пенни уставилась на него. Она уже была одета.

— Спускайся вниз, — велел Гарри. — Свари, пожалуйста, кофе. Себе. А мне налей стакан вина, красного. Оно в холодильнике.

— Гарри, я...

— Иди вниз. Она ушла.

Оставшись один, Гарри послал зов Дарси Кларку, отчаянно надеясь, что не отыщет его. Но он нашел. Дарси, его разум носило на крыльях ветра, качало на волнах прибоя, словно обломки кораблекрушения. Или балласт? Груз, который сбросили с тонущего корабля. Пожертвовали им ради чего-то более нужного.

Некроскоп сел на край постели. Обжигающие слезы медленно текли по его щекам. Человеческое горе усиливалось бурным темпераментом Вамфира. Будь Гарри просто человеком, он бы тоже заплакал. Но его слезы не были бы раскаленными, как вулканическая лава.

— Дарси, кто это сделал?

— Ты, Гарри.

Шепот, тихий, как дуновение ветра над водами, поющее в завитке морской раковины...

— Бог мой, я знаю. — Гарри почувствовал словно укол клинка в сердце. — Но кто это сделал физически? Кто отнял у тебя жизнь? Как тебя убили?

— Кол, меч или огонь? Нет, обычная пуля. Даже две. Огонь был уже потом.

— А палач?

— Зачем это? Ты хочешь мстить? Нет, Гарри, нет. Он ведь делал свою работу. И он боялся, что я являюсь смертельной угрозой людям. Ну, а потом... Я и сам мог быть осмотрительнее. Так что это и моя ошибка, не меньше, чем твоя. Хотя, если бы я знал, что у меня нет ангела-хранителя, я бы не вел себя так беспечно.

— Ты не хочешь назвать убийцу?

— Я уже сказал. Это ты, Гарри.

— Я все равно узнаю.

— Тебе ничто не мешает выкрасть имя из моего сознания.

— Нет. С друзьями я так никогда не поступлю. Если ты не хочешь сказать сам, я просто попытаюсь выяснить как-то по-другому.

— Но ты уже поступил так. Ты взял что-то в моем разуме, и это что-то не просто информация, а нечто неизмеримо более важное. Так что теперь я мертвый друг. Просто один из Великого Большинства.

— Выяснить как-то по-другому? — вдруг вмешался кто-то третий.

Гарри аж подскочил. Но это была лишь Пенни, она принесла стакан красного вина. Ей, видимо, показалось, что некроскоп разговаривает сам с собой.

Внимание Гарри было отвлечено, и мертворечь Дарси смолкла. Контакт был прерван, но Гарри не рассердился... на Пенни — нет. Если бы разговор не оборвался, они могли расстаться с Дарси еще хуже.

— Пошли вниз, в сад, — сказал он Пенни. — Ночь теплая. Звезды уже видны? Я бы хотел поглядеть на звезды. И подумать.

Его звезды. Такие знакомые созвездия. Кто знает, будет ли у него еще возможность их увидеть. На Темной стороне они совсем не такие. И потом, надо все обдумать. В первую очередь, то, что сказала Пенни. Нужно ли мстить Джонни Найду? И почему он так стремился узнать, кто убил Кларка? Сам Дарси ведь не жаждет мести. А потом, Кен Лейрд и его дар... Гарри теперь еще и пеленгатор. Впрочем, в какой-то мере он всегда умел это. Например, Зек Фонер и Тревора Джордана он всегда может разыскать телепатически. А что касается мертвых — стоит ему один раз поговорить с кем-то из них, и он всегда сумеет найти его. У него никогда не было трудностей в общении с мертвыми друзьями — независимо от расстояния. Хотя теперь... многие мертвецы не желают с ним разговаривать.

— Многие, но не все, — раздалась у него в голове мертворечь. Это было как глоток свежего воздуха в жаркий день. Памела Троттер.

Пенни вышла в сад вместе с некроскопом, но она, естественно, не слышала Памелы. Гарри отослал ее в дом, иначе расспросы девушки отвлекали бы от контакта с Памелой. Но у нее был такой обиженный вид, вот-вот расплачется, что Гарри пришлось успокаивать ее:

— Я тебя не прогоняю, просто мне надо побыть одному пару минут. У нас еще будет уйма времени.

“Мне придется быть начеку, пока я не буду уверен, что ты — это ты, или, на худой конец, что ты — это кто-то другой”.

То ли он размышлял на мертворечи, то ли что-то в этом роде, но Памела услыхала. И когда Пенни ушла, бывшая проститутка спросила:

— Вампирская любовь, Гарри? Я ревную.

— О, не стоит. — Он покачал головой и объяснил, что случилось, и какие Пенни навлекла на себя неприятности.

— Ну, знаешь, мне бы ее проблемы! Я бы не прочь воскреснуть ради кого-нибудь вроде тебя. Да ладно, что теперь об этом. Я свое отгуляла. Разве что напоследок один разок, а?

Она многозначительно умолкла, ожидая продолжения. Да, вероятно, он должен все отменить. Или не должен? Наконец Гарри откликнулся:

— Думаешь, это дело обязательно нужно довести до конца?

— С тобой все ясно, — вздохнула Памела. — Сразу видно, кто в тебе лидирует.

— И кто же?

— Конечно, человек, Гарри. Если бы наверху был вампир, он бы не колебался. Он бы знал, как лучше всего поступить.

— Лучше для кого? Для вампира — возможно.

— Ну и что? — Памела начала терять терпение. — Он ведь тоже ты, в конце концов.

— А вот что. Все очень просто. Когда я даю вампиру порезвиться, он набирает силу. А я проигрываю. Может, лучше оставить Джонни Найда полиции? Они до него быстро доберутся. Они уже у него на хвосте. Но...

— Но мы заключили соглашение! — оборвала она его. — Даже не верится, что ты готов все бросить. Ты так болел этим. И что же, это было просто так, для забавы — то, что я впустила тебя, позволила прочесть все в моем разуме? А как же остальные девушки? Они так и останутся неотомщенными? Ты был нашей надеждой, единственной надеждой, Гарри! А теперь ты говоришь — пусть полиция его поймает. Шла бы она, эта полиция! Они же не будут знать, что с ним делать! На пару лет запрут его в сумасшедшем доме, а потом он выйдет на свободу и опять займется тем же! Нет! В тот раз ты сказал правильно: он должен получить свое. На всю катушку!

Гарри поднял руки.

— Погоди, Памела...

— Ну уж нет! Ты, вампир дерьмовый! Ты что же, думаешь, что мы, я и остальные, просто так рылись в этом дерьме, добывая тебе информацию?

— Другие? — Гарри был удивлен.

— Я завела несколько друзей. И они хотят помочь.

— Если так, — пожал он плечами, — пусть помогут. Она умолкла с удивлением.

— Так ты... ты не передумал?

— Ни на секунду, — помотал головой Гарри. — Я просто все взвешивал, и только. Это ты нервничаешь и меняешь настроение.

Памела опять недолго помолчала.

— Я думаю, что ты минуту назад нарочно заставил меня выболтать все это.

— Запросто, — согласился он. — Мы, дерьмовые вампиры, такие. Нам лишь бы поспорить. Лишь бы завести человека.

— Не сердись, Гарри. — Она чувствовала себя полной идиоткой. Просто для нас это много значит, и я настолько была уверена в тебе, а тут мне показалось...

— Нет, Памела, — повторил Гарри. — Я же сказал, что просто обдумывал будущее с разных сторон или спорил сам с собой — просто ради спора. Так что ты хотела?

Казалось, он услышал вздох облегчения.

— Просто я хотела узнать, когда можно рассчитывать, что...

— Скоро, — прервал ее Гарри. — Теперь уже скоро.

И он подумал: “По крайней мере, я должен достать Найда раньше, чем за мной явится отдел. А их можно ждать в любой момент”.

Он чувствовал нутром, что времени не осталось. И его правота подтвердится раньше, чем наступит утро.

Гарри допил вино и вернулся в дом. Пенни ждала его, немного бледная, но прелестная. На ее лице читался немой вопрос: что с нами будет? Он и сам не знал, и вместо ответа обнял и поцеловал ее. Тогда Пенни спросила, как это с ним случилось.

Он рассказал в двух словах о том заброшенном месте под Плоешти, в Румынии, где обитал Фаэтор Ференци, об этих руинах, пристанище древнего отца вампиров. Теперь там все залито бетоном, и бетонный мавзолей вырос, как гигантский гриб, под серыми небесами. Но он увековечил не память Фаэтора (мало кто знал о его существовании), нет, это был памятник безумным агроиндустриальным идеям сумасшедшего Чаушеску. Так или иначе, от Фаэтора не осталось никаких следов — разве что память, и то не в людях, а в земле, отравленной Великим Вампиром.

— Я лишился тогда своих способностей, — объяснил Гарри. — Не мог пользоваться мертворечью, не мог пользоваться пространством Мёбиуса. А Фаэтор обещал восстановить все это, если я встречусь с ним. Я был в ловушке и согласился. Он и впрямь вернул мне дар мертворечи и помог с пространством Мёбиуса. Но это было для него пустяком; главная его задача состояла в том, чтобы вернуть Власть, вернуться и принести Чуму в мир людей.

Как он заразил меня? Не знаю, то ли это была его злобная выходка, то ли простое следствие контакта с ним. Он мог все спланировать, или это была его отчаянная попытка выжить. Упорнее вампира в мире нет ничего.

А произошло это так. Фаэтор погиб в войну, во время бомбардировки. Его насквозь проткнуло балкой, и из милосердия человек, случившийся поблизости, отрубил ему голову. Потом тело сгорело. Весь вампир обратился в пепел. Или не весь? Вампирское тело, его не боящаяся огня метафизическая плоть протекла сквозь трещины в плитах в землю. В старину монахи в греческих монастырях умели обращаться с вампирами: знали, что все части вурдалака нужно сжечь, так как вампир может возродиться даже из мельчайшей частицы!

Мне вот как это представляется: дух Фаэтора, а возможно, и часть физического тела монстра осталась в атмосфере тех мест и ждала. Чего? Пока найдется подходящий сосуд, в который сможет влиться? Думаю, именно так оно и было. И именно я оказался подходящим сосудом. Его флюиды ждали глубоко в земле, где не докучает жара. И, когда я отправился на встречу с ним и уснул, дожидаясь, разомлев от жары, на том самом месте (Боже, я ведь правда там уснул!), эти флюиды проникли в меня. Что же это было? Я не заметил ничего, кроме нескольких летучих мышей. Они шныряли вокруг, но ко мне не приближались.

Нет, я же видел... видел еще что-то.

Следом за некроскопом Пенни, как зачарованная, перевела взгляд на полку над камином, уставленную книгами. Около дюжины названий на корешках посвящены одной теме: грибкам. Она тупо посмотрела на книги, потом на Гарри.

— Грибы?

— Грибы, плесень, грибки, — пожал он плечами. — Как видишь, я занялся этим вопросом. Во всяком случае, я немало времени потратил на них в последние дни.

Он взял одну книгу с полки, протянул ее девушке. Книга называлась “Путеводитель по грибам и грибковым”.

— Не совсем такой, — ткнул Гарри в картинку на захватанной странице ближе к концу книги, — но похож больше всего. Те грибы были почти черными. И недаром.

Пенни посмотрела на надпись под картинкой.

— Земляной шар обыкновенный?

— Ну, не скажу, что он такой уж обыкновенный, — проворчал Гарри. — Но это другая разновидность. Когда я прилег на плиты, их там не было. А когда проснулся — тут как тут; они кольцом стояли вокруг меня, хилые, маленькие, черные, но уже готовые лопнуть, как дождевики. Из них облачком вылетали алые споры. Я помню, что чихнул, когда пыльца попала мне в нос. Они тут же стали разлагаться, и этот запах напоминал смерть. Он и был смертью. Казалось, солнце убивает их, изгоняет из них жизнь. Потом Фаэтор пожелал мне удачи — никак не скажешь, что это добрый знак, — и посоветовал не мешкать, побыстрей справиться с тем делом, что я себе наметил. Мне это показалось странным, и голос его был тоже странный.

— Выходит, ты вдохнул споры поганки, — тряхнула головой Пенни, — и стал...

— Вампиром, верно, — закончил Гарри. — Но это вовсе не споры какой-то поганки. Это порождение истлевшей вампирьей плоти Фаэтора. Это отродье мертвеца, его гнилой посев. Вообще, все это не так просто. Кто знает, не повлияло ли то, что я долгие годы общался с вампирами. Кто знает! Так что, как видишь, с твоей стороны было не слишком умно забираться в мою постель. Чтобы заразить меня, хватило нескольких спор. А как с тобой?

— Но пока я с тобой...

— Пенни, — оборвал ее Гарри. — Я не останусь здесь, но скоро меня не будет в этом мире. Пенни бросилась ему в объятия:

— Мне все равно, в каком мире ты будешь! Возьми меня с собой куда угодно, я хочу быть с тобой.

“Что ж, — подумал он. — Почему бы и нет? Ты милое создание”. А вслух сказал:

— Я никуда не уйду, пока не покончу с Найдом. Не только из-за тебя, но и из-за остальных. Я обещал одной из его жертв.

— Найд?

— Да, его так зовут, Джонни Найд. Я отправлюсь за ним и убью его. Его нельзя оставлять в живых, потому что он, как, впрочем, и я, несет заразу, его нельзя оставлять ни в одном мире — в чистом мире. Он даже над мертвыми глумится, как будто мало того, что они умерли. А представь, если у него будут дети! Что из них может выйти? И не подбросит ли их мать на чье-то крыльцо, как это было с Джонни? Нет, я обязан его остановить!

Сама мысль о некроманте привела Гарри в ярость. Или, может быть, это не Гарри, а его вампир пришел в ярость. Где Найд сейчас? Что делает? Он должен это узнать.

Гарри освободился от объятий Пенни, выключил свет и в темноте потянулся телепатическим сознанием к Найду. Он знал адрес Джонни, дорогу к нему. Квартира в Дарлингтоне была пуста.

Это было удачно — можно попытаться взять там что-то принадлежащее Джонни. Скорее всего, отдел устроил там засаду. Но они не заметят Гарри, он ведь управится быстро.

— Пенни, — сказал он. — Мне нужно уйти. Я скоро вернусь, через несколько минут. Запри двери и жди меня. — Его красные глаза блеснули. — Это мой дом! Пусть они только попробуют!

— Что попробуют? — спросила Пенни. — Кто “они”? Отдел? Что они собираются сделать?

— Пара минут, — прорычал он. — Ты и оглянуться не успеешь, как я вернусь...

 

Глава 6Дорога в ад. Обратный отсчет

Да, засада была.

Гарри решил выйти из пространства Мёбиуса там же, где и в прошлый раз, в тени у стены напротив дома Найда, на другой стороне улицы. Там и оказался один из наблюдателей!

Когда Гарри вышел в реальный мир, он услышал чей-то вздох и увидел рядом с собой, в темноте, кого-то в штатском, и понял, что этот кто-то сейчас схватится за пистолет. У Гарри было преимущество: он отлично видел в темноте, противник же его был всего лишь человек.

Молниеносно среагировав, Гарри выбросил вперед руку, чтобы выбить оружие из его рук, и увидел, что за “пушку” тот вынул из-под пальто. Арбалет! От удара оружие отлетело и звякнуло о булыжник. Гарри схватил экстрасенса за горло и прижал его к стене.

Тот перепугался до смерти. Он был ясновидцем, умел читать будущее и знал, что Гарри придет сюда. И еще он знал, что нить его собственной жизни здесь не обрывается. Так что неприятности, если они возникнут, достанутся Гарри — так он рассудил.

Все это Гарри прочел в сумятице мыслей экстрасенса.

— Читать будущее — дело опасное. Ты, значит, будешь жить после нашей встречи? Допустим. Только вот в каком обличье, а? Человека? Или вампира?

Он слегка наклонил голову набок и улыбнулся своему собеседнику, сверкнув горящими, как угольки, глазами; и тут же, перестав улыбаться, оскалил зубы.

Экстрасенс в ужасе смотрел на его оскал. Когда же стальные пальцы вампира сомкнулись на его горле, он едва не задохнулся. В мозгу его затрепыхалось: “О Боже! Я умираю! Умираю!”

— Ты не далек от истины, — сказал ему Гарри. — Ты и минуты не протянешь, если не скажешь мне: кто убил Дарси Кларка?

Его пленник, невысокий, коренастый, лысеющий, с близко посаженными глазами, изо всех сил пытался обеими руками ослабить хватку Гарри на своем горле. Бесполезно. Его лицо стало багровым, но он упрямо мотал головой, отказываясь отвечать на вопрос. Но Гарри сам прочел ответ в его мозгу.

Пакстон! Этот вонючий, скользкий...

Ярость переполняла Гарри. Сомкнуть пальцы на горле этого слизняка, раздавить его кадык всмятку... Это так просто. Но это значит выплеснуть свой гнев мимо цели, оставив безнаказанным истинного виновника. И пойти на поводу у разъяренного монстра внутри себя.

Он отшвырнул несчастного далеко от себя и с шумом выдохнул облако вампирского тумана. Когда экстрасенс, задыхаясь и потирая горло, встал, опираясь о стену, туман окутал улицу, а Гарри исчез в нем, ушел в пространство Мёбиуса, а оттуда — в квартиру Джонни Найда.

Он понимал, что времени в обрез, это зависело от того, сколько еще людей послал сюда отдел — в любой момент они могут войти через парадный вход. И они будут готовы к встрече с вампиром. Арбалет — варварская вещь, но огнемет куда хуже.

В квартире Найда было грязно, как в свинарнике, и воняло так же. Гарри старался ни до чего не дотрагиваться, даже его башмаки, казалось, испытывали брезгливость.

Сначала он проверил дверь, старинную, дубовую. Она была очень прочной, висела на массивных петлях и была снабжена двумя могучими засовами. Очевидно, Джонни заботился о своей безопасности, и сейчас это было на руку некроскопу. Он двинулся дальше.

В передней с маленьким тусклым окошком, через которое виднелась пустынная и спокойная улица, Гарри подошел к письменному столу. Один ящик был не задвинут, и там что-то отсвечивало металлом, но внимание Гарри привлекло то, что было на столе: мятый, грязный календарь с грудастой Самантой Фокс, на котором сегодняшнее число было обведено шариковой ручкой и рядом что-то нацарапано на полях. Неподалеку лежало письмо на бланке фирмы “Экспресс-Морозильники”. Календарь сначала не заинтересовал его, пока Гарри не прочел письмо:

“Джонни, этой ночью. Рейс в Лондон. Твой любимый грузовик. Он будет ждать тебя на складе в 11:40. Груз для Паркинсона в Слоу. Они будут фасовать его для поставщиков в Хитроу завтра с утра, так что откладывать нельзя. Извини, что поздно предупредил. Если не можешь, сообщи не откладывая”.

Подпись была неразборчивая, но Гарри было и так все ясно. Число было сегодняшнее. Сегодня в 11:40 Джонни должен был уехать из Дарлингтона в Лондон.

Гарри снова глянул на запись на полях календаря.

“Рейс в Лондон! — прочел он.— Отлично. Мне сопутствует удача. Это будет моя ночь. Пора трахнуть какую-нибудь девку...”

Гарри посмотрел на часы. 11:30. Джонни сейчас как раз на складе.

Некроскоп принял решение. Грузовой фургон “Морозильников” был ареной безумных сексуальных забав убийцы и некроманта; пусть этот же фургон будет местом, где совершится возмездие. Сегодняшний рейс Джонни будет последним. Нужно только взять что-нибудь из личных вещей маньяка.

Гарри рывком открыл ящик стола; полдюжины металлических трубок подпрыгнули в обитых бархатом углублениях. Гарри с недоумением уставился на них. Но когда он осторожно вынул одну трубку из бархатного ложа, недоумения больше не было.

Это было оружие, изготовленное самим Найдом или по его заказу инструмент насилия, который он использовал на своих жертвах. По крайней мере — на одной из них. На сияющем металле трубки черной эмалью было написано: “Пенни”. Этой штукой он и делал лунки в теле Пенни.

Как и описывала Памела Троттер, это был кусок стальной трубы внутренним диаметром полтора дюйма.

Один конец, обрезанный под прямым углом, был обтянут резиновой трубкой, другой — срезан наискось и отточен остро, как бритва. Мысль о том, как Джонни использовал этот нож, вызывала тошноту.

Гарри доводилось в детстве проводить время на северо-западном побережье Англии. Он играл зимой в снегу, вырезая консервной банкой аккуратные толстые цилиндрики, из них удобно было строить замки. В отличие от замков из песка, которые смывал прилив, эти стояли долго, пока держались холода. Однако сейчас ему вспомнились не замки, а круглые ровные дырки, оставленные банкой в снегу. Они стояли у него перед глазами, только не белые, а малиновые, и вырезаны они были не в снегу...

Гарри осмотрел остальные круглые ножи; их было еще пять. На четырех стояли имена девушек, известные ему из полицейского досье, хотя он с ними не был знаком. На пятом — имя Памелы. Этот ублюдок берег их как сувениры, словно фотографии старых пепелищ! Гарри представил, как Джонни мастурбирует над ними.

Да, ножей было всего шесть. Но обитых бархатом гнезд — семь. Седьмой нож сейчас у Джонни, но на нем пока нет имени.

Неожиданно вампирское чутье подсказало Гарри, что в парадную кто-то вошел, несколько человек, и они направляются по общему коридору к комнате Найда. Отдел? Полиция? Или и те и другие? Он телепатически коснулся их разумов. И тут чей-то разум тоже коснулся его на мгновение и тут же в ужасе отпрянул. Это был средней силы телепат; очевидно, снова отдел; но остальные были из полиции. Естественно, вооружены. И основательно. Некроскоп беззвучно зарычал, чувствуя, как меняются очертания его лица... На одно безумное мгновение ему захотелось остаться и принять бой: почему бы и нет, он мог бы справиться с ними! Но он вспомнил о том, зачем сюда пришел — эту работу надо довести до конца, — и шагнул в дверь Мёбиуса. Он отправился на склад “Экспресс-Морозильников” в Дарлингтоне.

* * *

Выйдя из пространства Мёбиуса на газоне, там, где подъездная дорога от склада вливалась в южную магистраль А1, он успел заметить промчавшийся мимо него громадный фургон. Человек, сидевший за рулем, промелькнул, как тень, за зеркальным бликом лобового стекла. Это был всего лишь один из фургонов, но надпись на его борту была с дефектом...

Это был фургон Джонни!

Гарри шагнул на кромку дороги и тут же попал в свет фар большой мошной машины, шедшей за фургоном. Напряженные лица в кабине уставились на него и пролетели мимо. Что-то такое было в этих лицах. Гарри дотянулся до них и заглянул в их разумы. Полиция! Они преследовали Найда. Они надеялись схватить его за руку, когда он подберет ни о чем не подозревающую юную пассажирку. Дурачье! В его квартире полно доказательств, чтобы убрать его. Надолго ли? Памела была права: скорее всего, его посадят в сумасшедший дом, а через какое-то время выпустят.

Та, другая группа осталась в квартире Джонни: возможно, они уже в его комнате и теперь все знают. Так что, если Гарри хочет, чтобы некромант достался ему, придется поторопиться.

Но тут он вспомнил, что Пенни ждет его, там, в доме в Боннириге. А сколько уйдет времени на Джонни, неизвестно. Конечно, можно просто прикончить Найда или устроить как-нибудь его гибель. Но он заключил договор с Памелой Троттер и не собирался обманывать мертвых. И потом, наказание должно соответствовать преступлениям Найда. Но Пенни не может долго оставаться там одна... Они убили Дарси Кларка. Какого черта все так запуталось!

Гарри чувствовал, как ярость душит его, заполняет все его существо. Он глотнул холодного ночного воздуха и заставил себя успокоиться. Пенни бросила ради него все, и он тоже должен позаботиться о ней; он вызвал дверь Мёбиуса и очутился в Эдинбурге.

В доме Пенни не было!

Гарри не мог поверить этому. Он же велел ей оставаться здесь, ждать его! Куда же она подевалась? И что заставило ее уйти? Он попытался поискать ее разум. Но где? В какой стороне искать? Сейчас, ночью, куда она могла уйти? Или она послушалась совета Тревора и покинула его.

Он позволил вампирскому чутью начать поиск, послал его в ночь, и оно, словно рябь на воде, расходилось все дальше. Он искал Пенни... и наткнулся на чужие разумы! Снова отдел!

Он шуганул их и почувствовал, как разумы испуганно съежились, захлопнулись, пережидая волну его ярости, как моллюски, цепляющиеся за скалу, чтобы их не унесло волной. Они были неподалеку, возможно, в Боннириге у них штаб-квартира. Гарри двинулся дальше и наткнулся на ментальные статические разряды; они шипели, словно ветчина на сковородке. Это отдел глушил его сигналы.

— Будьте вы прокляты, грязные шпионы, — в сердцах выругался Гарри. — Надо было убраться отсюда и поглядеть со стороны, как все вы отправитесь прямиком в ад!

Да, это было бы в его силах, ведь он был носитель чумы. Он мог оставить это наследство человечеству, отказавшемуся от него: заразу вампиров.

Вампир Гарри еще не созрел, но кровь некроскопа была отравлена, и наверняка его укус был ядовитым, а в его распоряжении находились бесконечные просторы метафизического пространства Мёбиуса. Он мог бы прямо сейчас, сегодня, рассеять эту заразу на всех континентах земли. И тогда им пришлось бы еще пожалеть, дьявол побери, что они не догадались оставить его в покое!

Гарри вышел в сад, под звезды, в ночь. Это было его время. О ночь! Хотя, может быть, это было его время совсем в другом, зловещем смысле. Экстрасенсы, возможно, совсем рядом, готовые схватить его, прикрываясь экраном статических помех.

— Ну что ж, давайте, идите сюда, — издевался над ними Гарри. — Поглядите, что вас ожидает! В глубине сада хлопнула калитка.

— Гарри?

Он увидел Пенни, она шла к нему по тропинке.

— Пенни! — Он рванулся к ней, руками и разумом, но ее мозг был окутан дымкой, непроницаемой для Гарри. Вампирский смог!

Гарри почувствовал, как наваливается тоска. Но нельзя было подавать виду. Она теперь вампир, она теперь и впрямь его раб. О влюбленности больше нет речи. Да и была ли любовь? В конце концов, он ведь вырвал ее из мертвых.

— Зачем ты уходила ночью? Я ведь велел ждать.

— Ну, ты же видишь, какая вокруг красота! Я тоже хотела поразмыслить обо всем под звездами... — Она прильнула к Гарри.

— И о чем ты размышляла?

“Ночь туманит тебя. Это разгорается огонь в твоих венах. А завтра встанет солнце, слепящее, изнурительное, и от его лучей будет больно твоей коже”.

— Я подумала: может, ты не хочешь брать меня с собой, решил оставить меня здесь?

— Нет, это не так. Я возьму тебя с собой.

“У меня нет выхода, оставить тебя здесь — значит подписать тебе смертный приговор”.

— Но ты же меня не любишь!

— Люблю, — солгал Гарри.

“Но это уже не важно. Ты тоже разлюбишь меня. Хотя похоть останется с нами”.

— Гарри, мне страшно!

“Поздно, слишком поздно!”

— Ты не должна здесь оставаться, — сказал он ей. — Будет лучше, если ты отправишься со мной.

— А куда?

Он увел Пенни в дом, прошел по всем комнатам, зажигая свет, и тут же вернулся к ней. Он показал Пенни круглый нож Найда с ее именем. Она судорожно вздохнула и отвернулась.

— А теперь подумай. — Голос Гарри был холодным, как зимняя вьюга. — Представляешь, как он глядит на это и вспоминает твои муки и свое наслаждение? Она вздрогнула.

— Я думала... думала, что забыла это. Я старалась забыть.

— Забудешь, — кивнул Гарри. — Когда все кончится, ты забудешь. Но я не могу оставить тебя здесь, а мне надо довести дело до конца.

— Я увижу его? — От одной этой мысли Пенни побледнела.

— Да, — кивнул Гарри. Его алые глаза засияли странной улыбкой. — А он увидит тебя.

— Но ты ему не позволишь напасть на меня?

— Обещаю.

— Тогда я готова.

* * *

За час до этого на эдинбургском вокзале Вэверли Тревор Джордан сел в спальный вагон ночного поезда до Лондона. Особых планов у него не было. Возможно, завтра утром он позвонит в отдел — проверить, куда дует ветер. И, если все нормально, снова предложит им свои услуги. Они его проверят, в данных обстоятельствах это естественно, и, конечно, захотят узнать все о его отношениях с Гарри Кифом.

Но он будет тянуть время, чтобы Гарри успел оказаться далеко отсюда, в противном случае Тревор откажется от любых поручений, если они будут во вред Гарри.

Не из страха, нет, а из уважения и благодарности... хотя, если по правде, и из страха тоже. Гарри есть Гарри, к тому же он вампир. Не испытывать перед ним страха может только идиот.

Телепат взял постель, но уснуть не смог. Слишком много было у него на душе. Он вернулся из мертвых и никак не мог с этим свыкнуться, возможно, никогда не сможет. Даже смертельно больной, который внезапно выздоровел, не может испытывать тех чувств, что Тревор. Он был по ту сторону и вернулся. Вернулся благодаря Гарри.

Но чего не знал не только Джордан, но и сам Гарри, так это того, что благодаря некроскопу случилось еще и многое другое. Джордан не учел, что Гарри коснулся его разума, коснулся слегка, но все же оставил там отпечатки, и их нельзя было стереть.

Двое экстрасенсов, следовавших за Джорданом в том же поезде — один телепат, другой опознаватель, — воспринимали эти отпечатки как все тот же мозговой смог, призрак вампира. Они, естественно, не могли позволить себе глубокое зондирование — Тревор был превосходный телепат и заметил бы чужое присутствие, — к тому же Гарри Скэнлон, один из этих двух экстрасенсов, был в свое время учеником Джордана, пока его собственный талант не созрел окончательно.

Джордан тут же узнал бы его разум, не говоря уже о голосе и внешности. Поэтому оба экстрасенса держались от Тревора на некотором расстоянии, устроившись в противоположном конце поезда, за вагоном-рестораном. Они сидели, надвинув на лоб шляпы и уткнувшись в газеты, перечитанные не по одному разу.

Но Джордан не двинулся по вагонам в их сторону, не послал им ни единого телепатического сигнала. Он был вполне доволен, сидя в своем спальном купе, слушая перестук колес и глядя на убегавший назад ночной мир за окном. Его радовало то, что он снова стал частью этого мира. Надолго ли? Эта мысль ни на секунду не приходила ему в голову.

Когда поезд замедлил ход на виадуке, пересекая трассу Олнуик — Морнет, Скэнлон выпрямился на сиденье и, прикрыв глаза, в испуге попытался сконцентрироваться. Кто-то пытался связаться с его разумом. Но мысли были ясные, отчетливые, чисто человеческие — никакого вампирского тумана. Это была Миллисент Клэри из штаб-квартиры в Лондоне, где она, министр и дежурный офицер отдела находились для координации всех действий.

Миллисент была краткой.

— Гарет? Как дела?

Гарет ослабил статический экран и изложил ситуацию, закончив тем, что “он в спальном вагоне, едет в Лондон”.

— Может, едет, а может, и нет, — ответила Клэри. — Все зависит от того, как будут разворачиваться события, но министр считает, что скоро можно будет взяться сразу за всех троих.

— Что? — Не просто тревога, ужас звучал в его голосе: ему с напарником предстояло убить человека, и не просто человека, а бывшего друга.

— Да, бывшего друга, а теперь — вампира, — откликнулась на мелькнувшую мысль Клэри и добавила: — Министр хочет знать, есть ли проблемы?

Проблем не было. Кроме одной.

— Мы же в поезде. Нельзя же прямо здесь сжечь его, черт возьми!

— В Дарлингтоне будет остановка, там уже есть наши люди. Так что жди сигнала. Возможно, вам придется сойти с поезда и взять Джордана с собой. Вот так. Я еще свяжусь с тобой.

Скэнлон передал суть сообщения Алану Киллуэю, опознавателю — он не так давно попал в отдел.

— Я совсем мало знал Джордана, — ответил тот, — так что мне проще. Все, что мне известно, — что он умер, а теперь снова как бы жив, и что это противоестественно. Так что надо всего лишь восстановить естественный порядок вещей.

— Но я-то знал его! — Скэнлон снова откинулся на спинку сиденья. — Он был моим другом, и для меня это все равно что убийство.

— Пиррово убийство, понимаю, — так выразил это Киллуэй. — Но подумай, ведь Гарри Киф, Джордан и им подобные способны погубить все человечество!

— Да, — кивнул Скэнлон. — Это именно то, что я все время себе повторяю. То, что я не должен забывать.

* * *

В пространстве Мёбиуса жуткий нож Джонни показывал нужное направление, хотя на самом деле, конечно, это работал талант Гарри, а нож, как вещь, принадлежавшая Найду, служил лишь посредником.

Пенни вцепилась в Гарри и закрыла глаза; она взглянула разок и больше не захотела. Тьма вокруг казалась твердой — из-за отсутствия чего-либо материального. Даже время здесь не существовало. Но там, где царит НИЧТО, мысли имеют вес.

— Это какое-то колдовство, — шептала она сама себе.

— Нет, — возразил некроскоп, — но я тебя понимаю. В конце концов, Пифагор тоже думал так.

Гарри, хорошо изучивший пространство Мёбиуса, почувствовал, что тяга прекратилась. Они нашли Джонни.

Он создал дверь и выглянул в нее; живая изгородь шла параллельно дороге, она была абсолютно ровная. По серой ленте дороги грохотали машины, в их свете придорожный кустарник, словно в калейдоскопе, вспыхивал желтым, зеленым и черным. И в этот миг мимо промчался фургон “Морозильников”.

Короткий прыжок — и они на милю обогнали его, оказались на крытой эстакаде перехода над многоярусным шоссе. Минутой спустя Гарри сказал:

— Вот он.

Они прильнули к окошкам, глядя, как фургон Джонни показался в поле зрения и промчался под ними. Когда его огни стали неразличимы во тьме, Пенни спросила:

— Что теперь?

Некроскоп пожал плечами. Он сверился с картой.

— Отсюда миля или две до Боробриджа. Может, он там остановится. Но нам ни к чему ловить его на каждой миле. Где-нибудь он остановится: например, пообедать в ночной забегаловке. Это его охотничья территория, верно? Так он находит свои жертвы — одиноких женщин в ночи. Тебе это не нужно объяснять.

— Верно, не нужно, — вздрогнула Пенни. Они огляделись. На одной стороне шоссе была бензоколонка, на другой — закусочная.

— Все, — заявил Гарри. — Теперь он от меня не уйдет. Давай пока выпьем кофе, ладно? И я попробую рассказать тебе, какой у меня план.

Она кивнула и даже умудрилась изобразить жалкую улыбку.

Они спустились по ступеням вниз. Люди поднимались навстречу, направляясь на ту сторону, к автозаправке. Пенни схватила его за руку:

— Твои глаза, — прошептала она.

Гарри надел темные очки и взял ее за руку:

— Веди меня. Я слепой.

Это была неплохая идея. В закусочной было мало народу, и лишь раз на них кто-то глянул и тут же отвернулся.

“Забавно, — подумал Гарри. — Почему-то никто не любит глядеть на людей с дефектами, разве что искоса. Ха! Они бы тут же разбежались, если бы догадались, в чем мой дефект!”

Но они не догадывались...

* * *

Бен Траск и Джеффри Пакстон стояли в темноте под звездами на берегу речушки вблизи Боннирига, слушали, как плещется черная вода. Они еще много чего слушали, но не слышали ничего. Они наблюдали.

Наблюдали за старинным домом за рекой, жилищем некроскопа; они ожидали увидеть хоть какое-то движение за открытыми дверями внутреннего дворика или тень за занавесками на окнах второго этажа — любой знак, что там есть кто-то живой... или неживой... Они ждали, и они были вооружены: у Траска — автомат, в магазине которого было тридцать патронов с девятимиллиметровыми пулями, тоже ожидающими своего часа, а у Пакстона — арбалет, тугая тетива взведена, короткая дубовая стрела наготове.

За милю от них, на шоссе, ведущем в Боннириг, еще двое оперативников отдела сидели в машине: ждали. Они были профессионалы: не телепаты, как Бен Траск, и не фанатики, как Пакстон, но то, что от них требовалось, было им вполне по плечу. Они поддерживали радиосвязь с лондонской штаб-квартирой и при необходимости меньше чем через минуту могли подоспеть к Траску и Пакстону. Те же, что стояли на берегу, чувствовали, что они под защитой — по крайней мере, Траск. Пакстон не очень верил в действенность помощи.

— Ну что, — прошептал Траск, тронув Пакстона за локоть, — он тут? Или нет?

Пакстон стоял почти на том же месте, где некроскоп сбросил его в реку, и нервничал. Гарри предупредил его, что в следующий раз... что лучше, если следующего раза не будет. И вот он, этот следующий раз.

— Не знаю, — потряс он головой, — но дом заражен, это точно. Ты сам разве не чувствуешь?

— Это так, — кивнул в темноте Траск, — я прямо вижу, что тут что-то ненормально. А девушка?

— Два часа назад она была здесь. Ее мысли были смазаны — вампирский туман, — но все же читаемы. Она у него в рабстве, это точно. Я думаю, что Киф тоже был здесь недолго, я просто уверен в этом. Ну а сейчас... — Пакстон пожал плечами. — Телепатическая связь с вампиром — штука непростая. Следить — и не быть замеченным.

Траск не успел ответить — на его “уоки-токи” замигал красный огонек. Он вытянул антенну и нажал кнопку приема. Послышался треск статических разрядов, а потом зазвучал спокойный голос Гая Тила:

— Это группа поддержки. Как слышимость?

— Нормально, — тихо откликнулся Траск. — Что случилось?

— Звонили из штаб-квартиры. Нам приказано передислоцироваться на позицию начала атаки и с этого момента обеспечивать радио— и экстра-молчание и ждать сигнала.

— Готовность не повредит, конечно, — нахмурился Траск. — Но на кого нападать, если цели здесь нет? Спроси-ка их, что они имеют в виду.

— Штаб-квартира считает, — тут же ответил Тил, что, если в момент подачи сигнала в доме никого не будет, мы должны оставаться в засаде, наблюдать и ждать.

— Попроси их, пусть еще раз объяснят. И более вразумительно, — еще сильнее нахмурился Траск.

— Да я уже переспросил. Еще до того, как связался с тобой. Насколько им там, в штаб-квартире, известно, Киф и эта девица. Пенни Сандерсон, идут по следу серийного убийцы. А наши люди следят и за Гарри, и за Найдом, осторожно, чтобы не спугнуть их, а также — за Тревором Джорданом, который едет ночным экспрессом в Лондон. Так, что пусть Киф или полиция, а может, и они вместе покончат с Найдом, и тут мы одновременно будем брать некроскопа, девушку и Джордана — каждого там, где застанем.

— А если они упустят Гарри и он вернется домой, — согласился Траск, — его встретим мы!

— Да, я это так и понимаю, — ответил Тил.

— Ладно. Спрячьте машину и двигайтесь сюда, пешком. Будьте через десять минут на старом мосту. Мы разобьемся на две пары и займем удобные позиции для наблюдения за домом. Так что до встречи.

Он отключил рацию.

Пакстон продолжал, нервничая, телепатически прощупывать окрестности, погруженные во тьму.

— Ты думаешь, Тил и Робинсон в паре справятся? — спросил он. — Мы-то вдвоем обеспечим надежное наблюдение, но ведь они не больно много умеют.

— Думаю, ты прав. — Траск пристально поглядел в темноте на своего напарника: ему не нравилось, как разворачиваются события, и более всего ему не нравилось то, что Пакстон впал в истерическое состояние и вот-вот потеряет контроль и над собой, и над своим даром. — Я пойду с Тилом, а ты будешь в паре с Робинсоном.

Пакстон повернулся к нему, его глаза мерцали в лунном свете.

— Ты не хочешь работать в паре со мной?

— Слушай, Пакстон, давай разберемся, — Траск еле сдерживался. — Я согласился работать с тобой лишь по одной причине — чтобы ты был под присмотром. Ты впал в такой раж, что перестаешь себя контролировать. А по доброй воле работать с тобой, ты прав, у меня нет такого желания, со свежим дерьмом и то приятнее иметь дело!

Пакстон что-то злобно буркнул, повернулся и пошел было прочь по тропинке. Но Бен схватил его за плечо и развернул к себе лицом.

— Это не все, мистер Супермен. Я уверен на девяносто процентов, что ты пытаешься влезть в мое сознание. Когда ты доведешь мою уверенность до ста процентов, то сразу еще раз отправишься в реку, и Гарри Киф не понадобится!

Пакстону хватило ума промолчать. Они вернулись на дорогу и пошли к старому каменному мосту, куда должны были подойти Тил и Робинсон.

* * *

Гарри и Пенни уже выпили по чашке кофе и заказали еще по одной. Пенни попробовала кусочек сливочного пирожного. Оно было безвкусным, как, впрочем, и кофе. Хотя, пожалуй, винить в этом следовало ее настроение, а не качество продуктов. Гарри то и дело доставал из кармана мерзкий нож Джонни и задумчиво его рассматривал. Пенни каждый раз вздрагивала, она ощущала всей кожей, как он прикасается к металлу, которым она недавно была убита. И, когда некроскоп в очередной раз потянулся к карману, у нее вырвалось:

— А если он не остановится в дороге? Если поедет прямиком в Лондон?

— Ну, если он так решит, — пожал плечами Гарри, — тогда, я думаю, придется... — Он внезапно умолк, сжал рукой металл и закрыл глаза. Когда он открыл их снова, его взгляд был холодным и решительным. — Ты зря опасалась. Он остановился. Только что.

— И где? Ты знаешь, где это? — стиснула ему руку Пенни.

— Пока нет, — качнул головой Гарри. — Но мы можем туда отправиться и посмотреть.

— О Боже! — прошептала Пенни. — Увидеть того, кто меня убил!

— А главное, — ответил ей Гарри, — он тебя увидит! И это заставит его призадуматься. Если он читал газеты, то знает, что у Пенни, одной из убитых им девушек, оказался двойник, как ни странно — тоже Пенни! Поверит ли он, что случайно столкнулся именно с ней? Очень странное совпадение! Если у него есть хоть капля мозгов, он забеспокоится, и еще как. Чего я и хочу. Он заслужил это: немного понервничать перед тем, как мы с ним поквитаемся.

— Мы? — повторила она. — Ты... ты что, используешь меня, Гарри?

— Пожалуй, да, — признался Гарри, выходя следом за ней из кафетерия во тьму ночи. — А что здесь плохого? — И тут же добавил: — Только не говори, что это нечестно. Честность как красота, она существует только в глазах тех, кто ее воспринимает. Я ведь у тебя прошу не так много: только быть рядом. Остальное, и не самое легкое, ляжет не на твои плечи.

— Наверное, ты прав, — сказала Пенни, когда Гарри, обняв ее за плечи, шагнул через порог в созданную им дверь Мёбиуса. — Насчет честности и красоты. Но в Джонни нет никакой красоты.

— И честности тоже, — мрачно согласился Гарри. — А я думаю, что я честен. Я всего лишь беру глаз за глаз.

 

Глава 7Перекресток кошмаров

Джонни остановился у станции обслуживания к северу от Ньюарка. Он не любил ездить по шоссе Ml, предпочитая А1, потому что здесь у него было больше возможностей: на станциях самообслуживания можно было встретить не только водителей-автомобилистов, но и окрестных жителей.

Джонни знал, что, когда закрываются дискотеки, местная молодежь отправляется в придорожные закусочные, где можно перекусить после танцев, получить недорогую выпивку и все такое. Он и раньше здесь останавливался, но ему не везло. Может, эта ночь окажется удачной?

Он отключил сцепление, включил пневмотормоз, и тяжелый фургон с прицепом плавно покатил по подъездному пути, ища место для парковки — обязательно носом к шоссе, поближе к выезду. Когда понадобится уезжать отсюда, лишние проблемы ни к чему. Станция обслуживания находилась на перекрестке дорог, и стоянка для автомобилей была забита; зато на стоянке для грузовиков, наоборот, машин почти не было. Люди входили и выходили из дверей небольшой, ярко освещенной закусочной. Здесь к тебе не станут приглядываться — ты всего лишь еще одно лицо, склонившееся над тарелкой курятины с жареным картофелем и бутылкой лимонада.

У стойки самообслуживания народу было немного, и вскоре Джонни устроился за угловым столиком, где он, ковыряясь в еде, мог незаметно оглядывать зал в поисках миловидного женского лица. Женщины тут были, но все не то: или старые, обрюзгшие с потухшим взглядом, или в компании, или слишком трезвые. Да, были и молоденькие, с сияющими глазами, но все они цеплялись за своих дружков. Ну что ж... До Лондона еще немало придорожных забегаловок, в любой из них ему может улыбнуться удача.

Он вспомнил, как эта пташка в маленькой красной спортивной машине промчалась мимо него на пустынном шоссе. Он догнал ее и столкнул в канаву, а потом пошел извиняться, мол, авария, — и предложил довезти до ближайшего гаража. И он отвез ее, но не в гараж. А потом была ее очередь покатать его. Он прокатился от души, ей-богу. Той ночью у Джонни было чудное настроение. Когда он убил эту стерву, он вырезал дыру у нее под подбородком и трахнул ее туда, в горло. Она почувствовала это, как пить дать; и как же эта мертвая сука вопила! Да уж, если раньше у нее в горле и бывал член, то уж точно не через дыру в шее.

От этих мыслей Джонни возбудился. Этой ночью надо выбрать себе кого-то. Но не здесь. Наверное, пора отсюда двигать. И тут он увидел... черт, этого не может быть!

Невозможно! Он с трудом заставил себя не смотреть в ее сторону. Она была здесь, совсем рядом. Она проскользнула на сиденье в соседней кабинке; там сидел какой-то слепой — или просто парень в темных очках, — но он, похоже, не с ней. Она заказала кофе, только кофе, и она выглядела как в прошлый раз. Абсолютно так же! У Джонни ум за разум заходил. Он готов был поклясться, что уже имел ее!

“Что же это такое? — спрашивал он себя. — Как такое возможно?” Ответ был только один: нет, такого просто не может быть. Разве что эта девушка — близнец той. Или двойник!

И тут он вспомнил. Он же читал что-то в газетах. Считалось, что та, которую он прихватил тогда в Эдинбурге — Пенни, ее звали Пенни, — оказалась совсем другой. А настоящая Пенни, точная копия той, которую он поимел, убил и снова поимел, — жива. И вот еще что — ту, убитую, тоже звали Пенни. Вот уж совпадение. Хотя еще большее совпадение — что именно она именно сейчас оказалась именно здесь. Если, конечно, у него не поехала крыша.

Джонни медленно поднял глаза от тарелки на застекленную стенку кабинки с вытравленными по стеклу папоротниками — потуги на уют. Перед ним было ее лицо, на мгновение, не более, их глаза встретились, потом она отвернулась. Тот, в темных очках, сидел к нему спиной, в нем не было ничего необычного. Может, это ее отец?

“Не отец, а любовник, — сказал сам себе Гарри, — любовник-вампир, ты, дерьмо!”

С того самого момента, как они с Пенни вошли в закусочную, Гарри присутствовал в мозгу Найда; в жизни ему не приходилось сталкиваться с такой выгребной ямой. Это подстегнуло решимость Гарри покончить с уродом, а то, что он узнал Пенни — то ли как свою жертву, то ли как ее двойника, — тем более. Впрочем, реакция Найда на Пенни была не совсем той, что ожидал Гарри. Любопытство, возбуждение, но никак не страх. Хотя это можно было понять.

В конце концов Найд ведь знал, что другая Пенни мертва, что замученной им девушки здесь быть не может. Но все же Гарри был разочарован тем, что шок был недолгим. Похоже, этот тип умеет держать себя в руках. Но что будет с ним, когда Гарри преподнесет ему все, что задумал, — это другой вопрос...

Покинув разум Найда, некроскоп сказал, наклонившись к Пенни:

— Я вижу, чего это тебе стоит. Я сам испытываю почти то же. Прости, Пенни, но постарайся сдержаться. Теперь уже недолго; когда Джонни уйдет, я отправлюсь следом, а ты останешься здесь и дождешься меня. Хорошо?

Она кивнула:

— Ты, похоже, совсем не волнуешься, Гарри?

— Просто я принял решение, — покачал он головой. — А Найд — у него действительно крепкие нервы, и, если я не буду держать себя в руках, у него будет преимущество.

Заканчивая фразу, Гарри увидел, что в кафе вошли двое — на вид вполне обычные посетители, но что-то в них было не так. Они взяли со стойки запотевшие бутылки с лимонадом, оглядели зал, задержали на секунду взгляд на кабинке, где сидели Пенни и Гарри, и прошли мимо. Гарри попробовал коснуться их сознания, но тут же наткнулся на ментальные статические помехи!

Он тут же отпрянул. Один из них наверняка экстрасенс. Значит, отдел вплотную подобрался и к Джонни Найду, и к Гарри Кифу! Надо думать, они не станут ничего затевать прямо здесь, да и на темной автостоянке тоже. Но Гарри не устраивало их присутствие. Ясно, что они сообразили — если следить за Найдом, выйдешь на Кифа. А как раз сейчас он никак не мог себе позволить мириться с таким осложнением.

Теперь Гарри припомнил: действительно, была машина, которая следовала за Найдом от самого Дарлингтона, полицейская машина без опознавательных знаков, а в ней двое? Или трое? Он тогда решил, что это полиция, но теперь ясно, что это были они. Гарри вдруг почувствовал, что из горла рвется рычание — вампир реагировал на угрозу. Почувствовав на себе взгляд Пенни, он взял себя в руки.

— Гарри, — сказала она озабоченно, — ты сильно побледнел.

“Это от ярости, любовь моя”.

— Я должен кое-что уладить, — сказал он вслух. — Придется оставить тебя, на минутку. Как ты?

— Оставить рядом с ним? — встревожилась Пенни.

— Тут не меньше пятидесяти человек, — ответил он. “И двое из них — те еще ребята”. — Обещаю, я скоро вернусь.

— Ладно, все нормально. — Она кивнула и коснулась его руки. Но в сторону Найда старалась не смотреть.

Гарри встал, улыбнулся ей, как робот, и вышел в ночь.

Всякий, кто вздумал бы следить за Гарри, решил бы, что он направляется в мужской туалет, но поравнявшись с выходом, он резко свернул и через качающиеся стеклянные двери вышел на улицу. Там он, выдохнув облако тумана, пригнулся и стал пробираться, словно призрак, между машинами, выстроившимися как солдаты на плацу. Его направляло вампирское чутье; он двинулся прямиком к полицейской машине, не имевшей никаких опознавательных знаков, и подошел к ней сзади. В стальной рамке окна был виден силуэт водителя, полицейского в штатском, с тлеющей в уголке рта сигаретой; положив локоть на край открытого окна, он вглядывался в темноту, вдыхая влажный ночной воздух.

Оставляя за собой шлейф тумана, некроскоп, словно неуклюжий краб, бесшумно двигался вдоль машины. Когда Гарри выпрямился, полицейский раскрыл рот от удивления: невесть откуда возникшая тень закрыла звезды и стремительно надвинулась. Некроскоп ударил его, и водитель опрокинулся на соседнее сиденье; сигарета выпала из его рта на асфальт.

Он вырубился, как электрическая лампочка — или сигарета, которую Гарри раздавил каблуком. Гарри втиснулся в окно, ухватил ключ зажигания и свернул его набок, заклинил в замке; эта машина не будет участвовать в преследовании Гарри (или Найда). Для верности он достал круглый нож Найда, вонзил его в покрышку, так что воздух начал вырываться со свистом, и подождал, пока машина не сядет на обод. Гарри начал выпрямляться, и тут его взгляд упал на заднее сиденье. Кровь застыла у него в жилах.

Глаза некроскопа были привычны к темноте, ночь была его стихией. Поэтому он смог разглядеть заднее сиденье и все, что на нем находится, во всех подробностях, не хуже, чем при ярком свете. Он узнал этот громоздкий безобразный силуэт с темным рылом. Огнемет! А рядом, на полу, голубовато-стальной блеск пары заряженных арбалетов. Заряженных арбалетов!

Гарри зашипел в ярости. Это все заготовлено для него, этими штуками они собираются уничтожить его — похоже, все должно случиться раньше, чем он рассчитывал. Ублюдки! И он сам их этому обучил!

Он набросился на второе, колесо и удовлетворенно рыкнул, когда и оно расплющилось, выпустив воздух. Потом обошел машину и расправился с третьим. Остановившись, он сделал глубокий выдох, приказывая себе быть спокойнее, спокойнее...

Он еще дрожал, но уже взял себя в руки: не шипел, не рычал от злости. Эта мгновенная вспышка насилия над машиной помогла ему выпустить пар, сбросить огромное напряжение. Облако выдыхаемого им тумана сильно поредело. Гарри еще раз вздохнул, выпрямился, отчего стал снова выглядеть как человек, убрал нож и двинулся к кафе...

* * *

Прошла всего пара минут, но их хватило Пенни, чтобы осознать, какая угроза исходит от Джонни Найда. Она не могла сидеть в бездействии. Как только Гарри выскользнул в ночь через качающиеся стеклянные двери, она сразу поняла, что ей не выдержать. Быть в одной комнате с этим чудовищем — это чересчур, пусть даже рядом находится не пятьдесят, а пятьсот человек.

Этих мгновений хватило и Джонни, чтобы принять решение. Да, это будет Пенни. Сегодня он выбирает ее. Похоже, парень в темных очках был вовсе не с ней, она здесь сама по себе. Вдобавок она, похоже, чувствует, что Джонни ею заинтересовался. Она явно избегает его взгляда, делает вид, что его не существует. Внезапно он подумал: “Неужели она знает меня?” Нет, это невозможно. Черт, что же это все значит? Он отодвинул тарелку и положил руки на стол, ладонями вниз, как если бы собирался встать. И при этом не сводил глаз с Пенни, понуждая взглядом посмотреть в его сторону. Да, она наблюдала за ним краем глаза и увидела, как он медленно поднимается на ноги. С ее лица сбежала краска, она тоже встала, выскользнула из кабинки, отодвигаясь от него. Толстяк с подносом не успел увернуться, они столкнулись, и на пол полетел стакан молока, тарелка с едой и булочки.

Джонни шагнул за ней, изобразив на лице удивление, как бы говоря: “В чем дело? Я вас испугал?” Любой со стороны решил бы, что с девушкой что-то не так: или выпила лишнее, или наркотики. Как она побледнела. А этот милый молодой человек, он, видимо удивлен, не понимает, что с ней.

Да, в том-то и дело, что Джонни Найд выглядел вполне милым молодым человеком. Гарри Киф, увидев его впервые, удивился, насколько он не соответствует образу маньяка-убийцы. Среднего роста крепыш с льняными длинными кудрями; ровные зубы и легкая невинная улыбка. Лишь желтоватый цвет лица портил образ “соседского паренька”. Да еще темные и глубоко посаженные глаза. И жуткий свинарник у него дома. И то, что он был жестоким и хладнокровным насильником живой и мертвой плоти.

Пенни невнятно бормотала извинения толстяку, который, брызжа слюной, выражал свое негодование и ощупывал залитый молоком пиджак. Оглянувшись, она увидела приближающегося Джонни, отпрянула и побежала к выходу, к стеклянным дверям. Джонни посмотрел на сидевших в кабинках посетителей, пожал плечами и улыбнулся извиняющей улыбкой: “Надо же, какая чудачка! Впрочем, меня это не касается”, и тоже двинулся к выходу.

Джонни настолько был занят своим актерством и Пенни, что не заметил, как двое с зоркими глазами встали из-за столика и двинулись к выходу в тот момент, когда стеклянная дверь выпустила его наружу.

Пенни металась перед входом в кафе. Легкий туман покрывал длинную площадку автостоянки, окаймленную деревьями. На мгновение ее ослепили фары потока машин, двигавшихся по шоссе; Гарри нигде не было.

Но был Джонни Найд. Он увидел Пенни и шагнул к ней.

Пенни услышала сзади шорох гравия, ей было страшно обернуться. Это мог быть кто угодно, но мог быть и он. Она стояла как вкопанная и, напрягая все чувства, пыталась понять, что происходит позади, вместо того чтобы обернуться и увидеть. “Боже! — молилась она. — Сделай так, чтобы это был не он! Пожалуйста!”

Но это был он, Джонни.

— Пенни? — спросил он лукаво и как бы удивленно. Наконец она повернулась, как-то заторможенно, как марионетка, управляемая эпилептиком. Вот он, склоняется к ней. Фальшивая улыбка и безжалостный взгляд черных, как угли, глаз.

У нее заходилось сердце; она хотела крикнуть, но только сипела; она почти упала в его руки. Он подхватил ее, быстро огляделся. Вокруг — никого.

— Моя! — проурчал он, глядя в ее закатывающиеся глаза. — Ты теперь моя, Пенни, совсем моя.

Он хотел бы кое-что у нее выяснить, прямо здесь и сейчас, но ясно было, что она не услышит. Она ускользала от него, от ужаса, который он нес, убегала в другой мир, в мир обморока. Забавно. Нет, от Джонни ей не убежать, никак. Даже в мир смерти!

Прямо перед входом в кафе была стоянка для легковых автомобилей, а за ней, отделенная деревьями, — грузовая; между деревьями были тропинки. Джонни подхватил Пенни и поторопился туда, под укрытие деревьев, неся ее легко, как ребенка. В этот момент из кафе вышли двое — пеленгатор отдела и полицейский инспектор. Они огляделись и увидели, как Джонни нырнул в темноту деревьев. Они поспешили за ним, а некроскоп — следом, длинными волчьими прыжками.

Гарри слышал ее вскрик — не вслух, на это у нее недостало сил, — но в своем мозгу. Его рабыня нуждалась в помощи. Он услышал призыв, когда покинул полицейскую машину, и сначала не разобрался, что это. Но вампир в нем понял сразу. Он увидел Джонни, который спешил с добычей под укрытие деревьев, в сторону грузовой стоянки, и двоих, побежавших от кафе следом за ним. Все они двигались быстро, но не быстрее Гарри.

Стремительными прыжками, мало напоминающими бег человека, он несся, как тучка, пересекающая в небе лунный диск. Но когда он оказался под деревьями и устремился наперехват Джонни, то понял, что совершил ошибку. Купы кустов были огорожены декоративной металлической решеткой. Драгоценные секунды были утеряны, пока он, наткнувшись на преграду, выругался и сотворил дверь Мёбиуса. Через мгновение он уже был на краю асфальтовой площадки по ту сторону насаждения.

И там наткнулся на экстрасенса. Тот шатался, как пьяный — после стычки с Джонни Найдом у него вместо лица была кровавая каша. Экстрасенс почувствовал сильнейшее поле некроскопа и вампира и протянул к Гарри окровавленную руку, пытаясь его схватить. Гарри подтолкнул его к тропинке меж деревьями.

— Иди, — прорычал он, — иди за помощью, пока не истек кровью!

Экстрасенс пробормотал что-то и заковылял прочь, а Гарри раскинул вампирское сознание над площадкой автостоянки. Он нашел сразу троих: Пенни, пребывавшую без сознания; яростного Джонни, покрытого кровью, и мертвого полицейского — нож Джонни пробил ему ухо и вошел в мозг.

Гарри уточнил координаты, сделал еще одну дверь Мёбиуса и очутился у задней стенки фургона-холодильника. Джонни закрывал катящуюся по роликам дверь, а полисмен лежал рядом в луже крови; на то, что осталось от его лица, страшно было смотреть — кровавая сырая масса.

Джонни схватил пистолет полицейского, он почувствовал приближение Гарри. Тот летел прямо на пулю. Она впилась ему в правую ключицу и развернула Гарри. Некроскоп рухнул на асфальт.

Ошеломленный выстрелом и вспышкой, Джонни уставился на пистолет, уронил его, споткнулся о скорчившегося от боли Гарри, пнул его ногой и побежал вдоль фургона к кабине. Обезумевший маньяк на ходу ругался и хохотал.

Боль, словно живое существо, завладела Гарри, ее раскаленные зубы вонзались в агонизирующую плоть.

“Это ты, нетерпеливый ублюдок, — думал Гарри, — ты, берсерк, упрямец, идиот, виноват во всем. Из-за тебя я ранен. Вылечи меня!”

Найд, сидя в кабине, заводил мотор. Пневмотормоза зашипели, зажглись задние огни, малиновые, как глаза Гарри, и осветили такие же малиновые сгустки крови на голове убитого полицейского.

Морщась от боли, некроскоп увидел, как огромная туша грузовика дернулась, задрожала и подалась назад. В следующий момент огромные сдвоенные колеса заскользили, захватили и подмяли под себя тело полицейского. Колеса приподнялись, переезжая останки, кровь и кишки брызнули во все стороны, внутренности поползли из-под колеса, как зубная паста из тюбика.

“Его счастье, что он мертв, — подумал потрясенный Гарри. — Вряд ли он хотел бы быть сейчас живым и ощущать все это”. Но его мысли были и мертворечью, и полицейский услышал.

Гарри едва увернулся от разворачивающегося грузовика, откатившись вбок. Колеса в алых брызгах прошли в дюйме от него. Но сквозь вонь, грохот и струю выхлопных газов, выстреливших ему в лицо, он услышал ответ:

— Но я чувствую! Боже, это хуже, чем второй раз умереть!

У Гарри — даже у Гарри — буквально застыла кровь в жилах. Он вспомнил, кто за рулем фургона. Жертвы некроманта чувствуют его действия, как те мертвецы, которых мучил Драгошани!

Снова зашипели воздушные тормоза, грузовик резко остановился, передние колеса развернулись, и он покатил вперед, к выезду со стоянки. Джонни уходил от него и увозил Пенни!

“Нет, черт тебя побери!” Гарри встал на колени, сосредоточился, определил координаты грузовика, прошел, едва держась на ногах, через дверь Мёбиуса и очутился внутри фургона. Внутри было темно, но некроскопу это не мешало. Он увидел Пенни, подполз к ней, приподнял левой рукой ее голову и положил себе на колени. Она очнулась и посмотрела в его сияющие малиновым светом глаза.

— Гарри, я... я ушла из кафе, — шепнула она.

— Знаю, — прохрипел он. — Он причинил тебе боль?

— Нет, — она потрясла головой. — Похоже, я просто упала в обморок.

Но времени на расспросы не было. Кровь Гарри взбунтовалась, ему трудно было владеть собой, тварью внутри себя.

— Уцепись за меня, — велел он.

Она сделала, как ей было велено, и Гарри впустил поток уравнений Мёбиуса в свое сознание. Через мгновение Пенни ощутила беспредельность пространства, и сразу после этого тяжесть вернулась — они опустились на постель в доме Гарри вблизи Боннирига.

— На этот раз ты останешься здесь! — приказал Гарри. Он исчез прежде, чем она села в постели...

* * *

В Лондоне, в оперативном центре отдела Миллисент Клэри и министр по особым делам, а также Дэвид Чанг, который сегодня был дежурным офицером, сидели у края длинного стола. Здесь имелись телефоны, радиотелефон, радиоприемники, большая карта Англии под пленкой и поднос с кучей предметов, принадлежавших полевым агентам отдела. Светильники на потолке были направлены на стол, превращая его в оазис света в относительно темной большой комнате.

Миллисент Клэри только что приняла короткое сообщение от Пакстона, что группа захвата заняла позицию. Киф и его девушка ненадолго вернулись в дом, причем Пакстон уверен, что некроскоп уже снова ушел оттуда. Напарник Пакстона, Фрэнк Робинсон, тоже считал, что в доме сейчас только один человек. Поскольку никаких помех, никакого смога в психическом эфире не было, он склонен считать, что в доме девушка.

Киф, вероятно, доставил ее в дом через пространство Мёбиуса, а потом ушел тем же путем. Если бы у них не было полной уверенности, что некроскопа нет в доме, команда поддерживала бы телепатическое молчание. Ну, а поскольку это не так, Пакстон жаждал узнать, что происходит.

Клэри рассказала о принятом сообщении.

— Я все больше убеждаюсь, что вы были правы насчет Пакстона, — фыркнул министр. — Все вы. Похоже, он не уймется, пока не переиначит весь мир на свой лад.

Клэри хмуро кивнула.

— Вы хотите сказать, — пересвинячит, — сказала она со злостью. И потом добавила: — Э-э... сэр! Но мы и сейчас правы, не нужно быть экстрасенсом, чтобы понять это. Он опасен. Счастье еще, что Бен Траск не спускает с него глаз. Вы хотите, чтобы я ему что-то сообщила?

Министр глянул на нее, потом на Чанга, который сосредоточенно разглядывал и поглаживал предметы на подносе, пытаясь установить местонахождение, состояние и настроение агентов, работающих на местах, — и подытожил свои размышления по поводу сложившейся ситуации.

Во-первых, Тревор Джордан, телепат. По всем законам природы он должен покоиться в урне в виде горсти праха, тем не менее в настоящий момент он находится в ночном экспрессе, следующем в Лондон через Дарлингтон. Два агента отдела тайно сопровождали его и не предвидели никаких особых осложнений, хотя уже не было сомнений, что Джордан — вампир. Они вооружены сложными многозарядными пистолетами, а еще у одного из них есть небольшой, но смертоносный арбалет. Еще один агент направлен им в помощь и ожидает поезд на вокзале в Дарлингтоне. У него машина, в багажнике которой — огнемет.

Затем Пенни Сандерсон, тоже воскресший вампир. Она, надо полагать, находится в доме Кифа рядом с Бонниригом. Там тоже находятся агенты, самые лучшие, какие нашлись у отдела, и они очень даже понадобятся, если или когда Гарри Киф туда вернется, а он как пить дать вернется за девушкой.

И, наконец, сам некроскоп: он вполне может находиться буквально где угодно, но скорее всего он выслеживает Джонни Найда. Зачем ему это — знает лишь он сам, но эта девушка, Сандерсон, одна из жертв Найда. Месть? Не исключено. По-видимому, вампиров всегда одолевает жажда мести.

Итак, если отдел вступит в игру, две из трех целей считай что мертвы (министра покоробила неумолимая холодная жестокость собственных рассуждений), но проблема Кифа остается, от нее не уйдешь. В ее решении заинтересованы все в буквальном смысле. Некроскопа следует захватить одновременно с остальными.

— Так как, сэр? — девушка все еще ожидала его ответа.

Министр собрался отвечать, но тут Дэвид Чанг поднял руку, призывая всех к тишине, и сказал:

— Погодите!

Клэри и министр посмотрели на пеленгатора; вторая его рука покоилась на зажигалке “зиппо”, вещице, принадлежавшей телепату Полу Гарви, который сейчас работал вместе с полицией Дарлингтона. Эта рука была неподвижна, кончики длинных пальцев Чанга касались холодного металла. Но рука, которую он поднял, дрожала.

Внезапно он отдернул руку от подноса и слегка отодвинулся от стола, но через мгновение пришел в себя и сказал:

— Гарви ранен! Не знаю, что там случилось, но с ним плохо.

Он закрыл глаза и протянул руку к карте. Маленькая рука китайца накрыла участок шоссе к северу от Ньюарка; министр повернулся к Клэри:

— Можешь связаться с Гарви?

— Я с ним работала не раз, — девушка побледнела. — Сейчас попробую.

Она закрыла глаза, представила себе своего приятеля-экстрасенса и сразу вошла с ним в контакт. Гарви как раз в этот момент пытался связаться с ней, но его сигнал вызова и сообщение были слабыми, искаженными болью — и тотчас эта боль стала и ее болью! У Клэри перехватило дыхание, она пошатнулась — и на мгновение потеряла контакт. Она успела снова найти Гарви за секунду до того, как он потерял сознание. Его подсознательные мысли беспорядочно хлынули в извилины ее мозга, среди них были и образы.

Еле держась на ногах, она повернула к министру белое, без кровинки, лицо.

— Щека, — сказала она. — У Пола одна щека превратилась в лохмотья. С ним доктор. Это в каком-то... придорожном кафе? Кажется, на него напал Джонни Найд. Но некроскоп тоже там был. А полицейский мертв!

Министр схватил ее за руку.

— Мертвый полицейский? И Киф там? Это точно?

Она кивнула, судорожно сглотнув.

— Она была у Пола в сознании, эта картинка: голова полицейского с кровавой дырой. И другая картинка — Гарри, чьи глаза, как фонари, бросают малиновый отсвет на его лицо!

— Гарви где-то здесь, — сказал Чанг, показывая на карту. — На шоссе А1.

Министр тяжело вздохнул, кивнул и сказал:

— Вот оно: нельзя упустить момент. Киф и раньше должен был догадываться, ну а теперь он наверняка знает, что мы за ним охотимся. Сейчас, пока эти три... эти создания врозь — и по крайней мере двое из них не могут удрать, — самое время начать операцию. — Он повернулся к девушке. — Мисс Клэри... э-э-э... Миллисент! Пакстон еще ждет? Свяжитесь с ним, пусть начинает, прямо сейчас. А потом — со Скэнлоном, ему та же команда. — Он повернулся к Чангу. — А вы, Дэвид...

Тот, не дожидаясь указания, уже крутил ручки радио, чтобы связаться с людьми в Дарлингтоне.

* * *

А между тем...

Когда громадный фургон-морозильник Джонни Найда описывал дугу по петле развязки перекрестка шоссе А1 и А46 близ Ньюарка, некромант был вполне спокоен и собран, как самый примерный водитель. Если бы там стояла машина дорожного патруля, вряд ли он привлек их внимание.

Машины там, впрочем, не было. Зато был Гарри Киф.

Гарри пустился в погоню за грузовиком. Он передвигался короткими прыжками, используя нож Найда для локации преследуемого, и должен был последним прыжком переместиться через пространство Мёбиуса прямо в кабину к Джонни! Это надо было сделать очень точно и плавно, чтобы не потревожить сильно болевшую раненную ключицу Гарри. Боль была такой, что нормальный человек корчился бы или просто потерял сознание. Правда, Гарри не был нормальным человеком. С каждым мгновением в нем становилось все меньше человека и все больше монстра, хотя и с человеческой душой.

В тот самый момент, когда некромант съехал с развязки и устремился на шоссе А1, Гарри возник на пустом сиденье слева от него, вынырнув из вечной тьмы пространства Мёбиуса. Найд сначала не заметил его, а если и заметил, то счел сгустком тени на краю поля зрения. Гарри неподвижно сидел в самом углу кабины, вжавшись в дверь и развернувшись корпусом к водителю. Он, прищурясь, разглядывал лицо Джонни. Совсем недавно казалось, что оно совсем не походит на описания убитых им девушек, но сейчас... сейчас оно было омерзительно.

Что касается Джонни, он размышлял о том, что теперь все пропало. Слишком много народу видело его с девушкой — ив столовой, и на стоянке. Да, он попался. За ним следили и поймали в ловушку. Ну ладно, двое ублюдков поплатились, и девушка тоже свое получит, когда он заберется в фургон, вырубит дырку у нее в глазу и засадит ей прямо в мозги!

Эти мысли Гарри читал в его голове, как в книге, даже еще ясней. И, если прежде некроскопа одолевали сомнения, прав ли он, собираясь сделать с Найдом то, что задумал, то теперь он больше не колебался. Узнав в подробностях, как именно Джонни собирается насладиться, Гарри спокойно произнес:

— Нет, Джонни, ничего не получится, девушки нет в трейлере. Я ее освободил. И намерен освободить всех мертвых от их кошмара. От тебя, Джонни.

С первыми же его словами у Найда отвисла челюсть. Струйка слюны с пеной показалась в левом углу рта и потекла по губе и подбородку.

— Ч-что?.. — промямлил он, медленно скосил влево угольно-черные глаза и тут же вытаращил их, так что они стали напоминать две черные кляксы, проступившие на белой промокашке — его лице (за мгновение до того это был багровый от похоти кусок мяса).

— Тебе конец, Джонни, — сказал ему Гарри и снял очки; его пылающие глаза озарили малиновыми бликами помертвевшее от изумления лицо водителя.

Но паралич Найда продолжался недолго, и не успело его лицо принять нормальный вид, как он отреагировал, причем столь молниеносно, что даже некроскоп не успел уследить.

— Что? — прорычал он, и его левая рука, лежавшая на руле, метнулась за голову к задней стенке кабины, где у окна висел мясной крюк. — Конец? Это точно, только вот кому из нас?

План Гарри был нехитрым: когда Джонни набросится на него, схватить его и утащить в дверь Мёбиуса; но в кабине грузовика на ходу не так просто схватить человека, особенно если у него в руке остро заточенный крюк для подвешивания мясных туш.

Джонни увидел большое пятно крови на пиджаке Гарри и сообразил, что это в него он стрелял там, на стоянке у придорожного кафе. Как этот тип попал к нему в кабину — отдельный вопрос, но с той дырой в плече, которую проделал в нем пистолет Джонни, он явно должен был выйти из строя. И он выйдет из строя насовсем, когда Джонни разберется с ним.

— Мне плевать, откуда ты взялся, ты, труп вонючий! — завопил Джонни и взмахнул крюком.

Удар левой рукой вышел неловкий, к тому же Гарри попытался увернуться. Но все же вопросительный знак из сверкающей стали проехал по правому плечу и впился в спину, прямо в то место, где вылетела пуля Найда, проделавшая к нем дыру. Новая волна боли окатила Гарри, когда Найд рванул его на себя. Используя его тело как противовес, Джонни выбросил левую ногу и ударом распахнул дверь кабины. Грузовик боком заскользил, пересекая разделительную линию, а Найд толкнул Гарри наружу, выпустив из руки крюк.

Соскользнув с сиденья в вихрь холодного ночного воздуха, Гарри отчаянным рывком попытался ухватиться за дверцу, которая раскачивалась как шальная. К счастью, стекло было опущено, и он ухватился за раму, а нога скользнула к несущейся навстречу ленте шоссе.

Найд не мог дотянуться до него, чтобы вытолкнуть — для этого ему пришлось бы отпустить руль, — но он мог стряхнуть его на вираже.

Не обращая внимания на несущиеся навстречу грузовики, маньяк принялся швырять громадный фургон влево и вправо, то и дело пересекая разделительную полосу. Гарри был на волосок от гибели, как вдруг его осенило.

“Громадная дверь! Черт возьми, я же могу создать дверь любого размера, какую только воображу!”

Слева от Гарри, прямо под его болтающимися ногами, какую-то легковушку занесло на край шоссе, и она, развернувшись, вылетела на обочину. Послышался скрежет сминаемого металла, машина врезалась в стенку ограждения и взорвалась, как бомба. Но фургон промчался мимо, оставляя позади гибнущих в аду огня людей, а в кабине Джонни, впитывая их боль, наслаждался тем, что знал: даже мертвые они будут слышать его безумный смех.

“Ну все!” — решил Гарри и создал гигантскую дверь — на шоссе, прямо перед грузовиком.

Скрежет, грохот, безумная тряска — все вмиг прекратилось, как только громадная машина вломилась в дверь, вернее — в ворота, в абсолютную тьму пространства Мёбиуса; безумный смех Джонни Найда тоже как отрезало, лишь прозвенел изумленный вопль: “Что?”, прокатившийся по бесконечности пространства.

Вот именно, что?

Сноп света от передних фар грузовика уходил вдаль световым туннелем в бесконечной тьме. Но вокруг, кроме этого светового потока и массивной глыбы грузовика, ничего не было. Ни дороги, ни шума, ни движения, ни-че-го!

— Что-о-о! — снова раздался оглушительный вопль Джонни.

— Хватит орать, Джонни, — сказал ему Гарри; держась за дверцу кабины, он летел вперед и тянул грузовик, направляя его, словно снаряд, в цель. — Я же сказал, тебе конец. Ты почти прибыл. Добро пожаловать в ад!

Джонни отпустил руль и потянулся к некроскопу, уцепившемуся за дверцу кабины. Бесполезно; они ведь были в этом непостижимом пространстве. Гарри создал еще одну дверь, втянулся в нее и плавно остановился. А фургон влетел следом за ним, возник над шоссе, в паре дюймов от узкой дороги. Он с грохотом шлепнулся на полотно, подпрыгнул, закачался, взревел, и, когда вращающиеся вхолостую скаты коснулись дорожного покрытия, рванулся вперед. Джонни увидел, как стремительно надвигается крутой поворот у длинной высокой стены из камня, поросшего плющом, и закричал. Некромант отчаянно рванулся к рулю, но грузовик уже подпрыгивал на камнях обочины. Он проскочил узкую полосу травы, протаранил чернеющую в ночи массу кустарника, врезался в стену и замер. Остановился как вкопанный.

А Джонни? Джонни — нет!

Когда грузовик, а следом фургон налетели на скалу и сплющились в гармошку, кладка треснула, камни полетели во все стороны; громадные бензиновые баки лопнули, и пламя охватило корежащийся металл, превращая грузовик в пылающий ад. Но тут, пробив лобовое стекло, из кабины вылетел Джонни. Ударом ему сломало левую руку и ключицу, он перелетел через стену и упал по ту сторону на что-то твердое.

Боль была такая, какой ему еще не доводилось испытать; а потом настала тишина, лишь пламя догорающей машины металось за стеной, да грохнул напоследок взорвавшийся запасной бак. И в этой зловещей тишине даже сквозь адскую боль Джонни почувствовал присутствие. Нечто наблюдало за ним, несколько пар безжалостных глаз. Он оторвал от окровавленного колючего гравия лицо — кровавое месиво, в которое оно превратилось, — и наткнулся взглядом на Гарри Кифа, который стоял перед ним и глядел на него. А за ним, за некроскопом с малиновыми глазами, были другие... люди? Этих тварей здесь никак не могло быть. Они шли (ползли, ковыляли, тащились) к нему, и одна из них была (по крайней мере была когда-то) девушкой. Джонни попятился, отталкиваясь ладонями с содранной кожей, скользя животом и коленями по пропитанному кровью гравию, пока его не остановило что-то твердое. Ему удалось повернуть голову. Это было каменное надгробие.

— П-проклятье! Чертово кладбище! — взвыл он.

— Конец пути, Джонни, — кивнул Гарри Киф.

— Ты сдержал обещание, — откликнулась Памела Троттер, и некроскоп кивнул.

Джонни Найд, некромант, понял их разговор.

— Нет! — взвыл он, и снова: — Не-е-е-е-е-е-ет!

Он должен подняться, встать на переломанные, со свисающей лохмотьями кожей, ноги, он должен вырваться из этого ада. Но мертвецы, друзья Памелы, ползли, наваливались на него, тащили вниз, и рука с остатками гниющей плоти накрыла его губы. Потом она приблизилась, протянула руку к его лохмотьям и нашла его новый нож. И Джонни узнал ее, хотя мало что осталось от ее сгнившего лица.

— Ты не забыл, как мы славно повеселились? — спросила она. — Ты даже не сказал мне спасибо, Джонни, и не оставил мне ничего на память. Ладно, сейчас-то я могу взять небольшой сувенир. Или большой, а? Захвачу что-нибудь к себе, под землю, ладно?

Она показала на нож и ухмыльнулась мертвыми губами, а зубы были такими длинными из-за того, что десны сгнили и отвалились.

Гарри отвернулся, не желая ни видеть, ни слышать тихий безумный визг Найда, отдававшийся в его мозгу.

— Он твой, убей его, — сказал он Памеле.

— Поздно, — с сожалением ответила та. — Слишком это быстро. Он уже мертв, чертов ублюдок!

Гарри пощупал сознание Найда.

— Что ж, это к лучшему.

Памела помолчала, потом ответила:

— Да, ты прав. У меня нет желания пачкать руки об эту мразь!

И тут оба, Гарри и Памела, услышали мертворечь Найда.

— Что... что это? Где я?.. Кто тут?

Они не стали отвечать, но само присутствие некроскопа отпечатывалось в сознание Найда, как яркий свет сквозь плотно закрытые веки. Он знал, что Гарри здесь, и что он не такой, как все.

— Это ведь ты? — спросил он. — То чучело в темных очках, что умеет колдовать... Ты упрятал меня сюда с помощью своей магии, верно?

Гарри знал, что Памела скорее всего не станет разговаривать с Джонни Найдом, как и остальные из Великого Большинства. Они не будут язвить и травить его, они будут избегать, чураться его, как прокаженного. Так что, пожалуй, лучше всего не отвечать ему, а просто молча удалиться. Это было бы самым милосердным.

Но тварь внутри Гарри вовсе не отличалась милосердием, и она не позволила Гарри уйти молча.

— Ты владел той же магией, Джонни, — сказал Киф. — Мог ею овладеть. Ты мог разговаривать с мертвыми и научиться от них многому — как это сделал я. Ты мог общаться и дружить с ними, но ты выбрал другое — мучить и терзать их.

— Так я теперь один из них, — сообразил Найд. — Я мертв, и это твоя работа. Зачем? Скажи только, зачем ты убил меня?

Гарри было что ответить — его натура вампира жаждала излить на кого-то свое неистовство и ярость, ведь его отвергли те, кого он считал друзьями, предал отдел. И ему не было больше места в этом мире, который он любил и для которого столько сделал.

Он мог бы ответить. Но не стал. Его вампир не захотел. Найд был холодным, жестоким и одиноким при жизни; смерть тоже холодное и жестокое место. И уж точно одинокое. Так что все справедливо. Око за око.

— Зачем убил тебя? — Гарри пожал плечами и повернулся, чтобы уйти.

— Эй ты, поганая морда! — Найд ругался, выходил из себя, бесновался даже после смерти. — Так не бывает. У тебя были причины, я же знаю. Из-за мертвых? Чушь! Кому нужны мертвые? Нет, ты скажи — почему?

И Гарри ответил ему — жестоко, холодно, равнодушно:

— Ты прав. Кому нужны мертвые? А ты, Джонни, ты — мертвец. Ты хочешь знать, почему? — Он снова пожал плечами. — Ну что ж...

 

Глава 8Большая охота

Великое Большинство больше не доверяло ему, но Гарри продолжал относиться к мертвецам с уважением. Он поблагодарил Памелу и ее друзей, которые помогли свершиться возмездию над Джонни Найдом; они вернулись в свои могилы, чтобы продолжить нелегкое путешествие к тем сферам, где их ждет истинный покой. А Гарри с помощью все тех же непостижимых интуитивных метафизических вычислений сотворил дверь Мёбиуса. Он шагнул туда, как вдруг услышал вопль агонии — это был телепатический сигнал; в тот же миг он превратился в мертворечь. Вопль донесся из здания пустующего скотного двора неподалеку от центрального вокзала в Дарлингтоне. Это был Тревор Джордан — сначала живой, потом превратившийся в горящую, обугливающуюся мертвую плоть — бывшие соратники по отделу экстрасенсорики обрушили на него мощь огнемета и превращали в кучку липкой золы!

— Тревор! — задохнулся Гарри. Шок, пронзивший его, был такой, словно и в него ударила огненная струя. — Тревор, держись, я уже иду, только не молчи, я по голосу найду...

— Нет! — оборвал его Джордан, когда из огненного ада агонии его душа канула в прохладное безмолвие смерти, окатившее его подобно океанской волне. — Нет, Гарри, нет... не надо сюда. Они тебя ждут здесь и, поверь мне, хорошо подготовились. Не трать время, девушка, Гарри, не забудь о девушке!

Некроскоп спохватился: конечно! Пенни! Отдел охотится за ним; они уже схватили Джордана и собираются взять Пенни; может, это прямо сейчас и происходит!

Тревор! Гарри разрывался надвое; в нем не утихла еще агония, муки гибнущего в огне тела. Но Джордан прав, надо думать сейчас о Пенни. Никто не заслуживает такой ужасной смерти, тем более тот, кто ни в чем не повинен.

Джордан пострадал безвинно, и Пенни невинна. Кем бы она ни стала завтра, сегодня она невинна.

— Ты не можешь помочь мне, Гарри, — уговаривал Джордан, стараясь облегчить ему решение, — сейчас ты мне не нужен. Ты только рискуешь собственной безопасностью, своей — и ее тоже. Не переживай из-за меня, не переживай. Я и так жил дважды, хорошего понемножку. И дважды умирал — пожалуй, многовато. Больше не хочу ничего.

Гарри все еще раздирали сомнения, когда он нырнул в пространство Мёбиуса. Он застонал от бессилия как-то решить проблему и наконец отгородился от мертворечи Тревора. Еще будет время поблагодарить его за все, за поддержку даже после смерти, но сейчас — Боннириг!

Он возник у берега реки, подальше от дома, шагнул в темноту, озаренную малиновым отблеском его ярости. Вамфирской ярости!

Тварь внутри него завладела им. Его чувства — скорее вампирские, чем человеческие — обострились, и он как радаром прощупывал дом, эту молчаливую глыбу во тьме ночи. Вот оно! Когда Гарри уходил отсюда, свет горел!

Он подключил к чутью телепатию. В доме находилось пятеро людей — пять теплых сгустков плоти, в которых пульсировала кровь, пять умных, тонких созданий. И четверо из них — владели странными талантами. Впрочем, не более странными, чем дар Гарри. Он коснулся телепатически их сознания, но крайне осторожно, чтобы не спугнуть.

Сначала Пенни — напуганная до смерти, но пока невредимая. Потом — Гай Тил, начинающий ясновидец (иногда ему удавалось предсказать будущее); Гарри знал, что этот дар, когда разовьется, станет тяжким крестом для его носителя, Фрэнк Робинсон, искатель, который мог распознать экстрасенса, лишь глянув на него или даже находясь неподалеку (его разум дернулся, когда Гарри его коснулся, но не почуял ничего — Фрэнк тоже был только начинающим). Теперь следующий... о, это Бен Траск. Печально. Гарри надеялся, что друзей не будет, а Бен был старым другом. И наконец — Пакстон!

Пакстон, эта телепатическая блоха, которую все никак не удавалось прихлопнуть. Своего рода тоже вампир, только он питался не кровью, а тайнами, добытыми в интимных закоулках чужих разумов. И уж о нем никак нельзя было сказать, что он здесь лишь по долгу службы; Пакстон был одержим ненавистью к некроскопу, неукротимый и безжалостный, как арбалет в его руках, направленный в сердце Пенни, там, в спальне Гарри. И хотя Гарри мгновенно отпрянул, Пакстон был начеку; он понял, что некроскоп рядом.

Телепат сощурил глаза и негромко (только голос вибрировал от возбуждения) позвал остальных, что были внизу:

— Он рядом! Он идет сюда!

Бен Траск и Гай Тил находились в просторной гостиной (Гарри использовал ее как кабинет), где французские окна выходили в сад, спускающийся к ограде, за которой был речной берег. Они оба дернулись, услышав сообщение Пакстона; лица их посуровели. Темноту ночи ослаблял лишь свет луны и звезд. Это было их ошибкой; они мало что различали в потемках. Другое дело — некроскоп. Ночь была его стихией.

Те, что были наверху, находились в таком же положении, что Траск и Тил: в спальню едва пробивался свет луны сквозь задернутые шторы. Впрочем, Тил почувствовал присутствие Гарри, он тронул Траска за рукав и шепнул:

— Пакстон прав. Он здесь. Боже, я вдруг подумал о том, что нам предстоит! Бен, что, если он сейчас явится, прямо сюда, в эту комнату?

— Не делай ничего, — хриплым голосом ответил Траск. — Просто держи наготове свой арбалет, а я попытаюсь поговорить с ним. Только если тебе будет угрожать опасность, и разговора не выйдет — тогда стреляй, но взаправду, в сердце. Ты понял? В самое сердце.

Тил не стал переспрашивать.

— Теперь успокойся. Смотри. И слушай.

Снаружи, в саду, дымка тумана просачивалась через ворота, висевшие на ржавых петлях. Молочные языки наползали на террасу, змеились по дорожкам. Траск знал, что это за туман.

Гарри сотворил дверь Мёбиуса и перенесся с берега реки, из-за садовой ограды, к стене дома, рядом с открытой створкой французского окна. Он слышал дыхание в комнате, биение их сердец. Один из них был Бен Траск. Пенни здесь не было, она была наверху. И Пакстон тоже.

— Господи! — выдохнул Тил, волоски у него на загривке встали дыбом. — Он здесь! Я чувствую тревогу — и ярость к одному из нас.

Траск поднял автомат, сделал шаг к окну, и еще один — через окно, в сад. Он стоял во тьме — его лодыжки окутывал туман — и вертел головой туда-сюда. Вверх он не поглядел. Вернувшись в комнату, Бен спросил:

— Ты говоришь, тревога? А ярость? Против кого? Против меня? Или тебя? На кого он, черт возьми, злится?

— Пакстон! — прошипел Тил. — Это из-за Пакстона!

Траск в ужасе посмотрел вверх. Там, наверху, Пакстон, Робинсон и девушка; у Гарри небольшой счет к Пакстону, а может — большой, и этот злобный маленький ублюдок держит под прицелом его женщину. Когда Траск расставлял людей в доме, он руководствуясь обычной человеческой логикой, полагал, что тот, на кого они охотятся, появится внизу, на первом этаже; потому он и отправил Пакстона с девушкой подальше, наверх: чтобы иметь возможность переговорить с Кифом до того, как они столкнутся с Пакстоном, дать Гарри хоть небольшую передышку, она ему наверняка нужна.

Но капкан не сработал; Траск мог бы сообразить, что некроскоп — особенная дичь, которая ходит по своим, только ему ведомым тропам. Но Пакстон, Пакстон! И Робинсон, у него ведь этот чертов огнемет!

— Наверх! — рванулся Траск к лестнице. — Давай живо!

Гарри тоже решил, что пора действовать. Он висел вниз головой, заглядывая в собственную спальню, руки с выросшими громадными присосками цеплялись за шероховатую кладку стен. Облачко, набежавшее на луну, размыло легшую на пол тень его головы. Он заглянул в дом лишь на мгновение, этого хватило. Сопоставив увиденное с мыслями людей в доме, он получил полное представление о происходящем. И, не дожидаясь, пока расстановка сил изменится, он начал действовать.

Отцепившись от стены, он создал дверь Мёбиуса и прошел сквозь нее прямо в спальню.

Робинсон тотчас почуял его и воскликнул:

— Он здесь! — крутанулся на пятке, вскинул огнемет и стал целиться то туда, то сюда.

Пакстон тоже почувствовал касание разума некроскопа в своем сознании — словно влажная улитка ползет по коже. Послышались голоса и топот прибежавших снизу Траска и Тила.

— Где он? — в ярости завопил Пакстон. — Где этот ублюдок?

Они с Робинсоном растерянно уставились друг на друга, потом взгляд Пакстона скользнул в направлении дула огнемета, где поблескивал язычок пламени запальника, а Робинсон перевел глаза на конец деревянной стрелы, вложенной в арбалет Пакстона. Оба рванулись к выключателю.

Пенни лежала обнаженная в постели, натянув до подбородка простыню. Гарри материализовался рядом с ней, под простыней. Не понимая, что происходит, она почувствовала прикосновение гигантских присосок, уже превращавшихся в пальцы, и вскрикнула!

Пакстон прочел все в ее сознании; Робинсон явственно ощутил близость Гарри, его мощную ауру; как только вспыхнула лампочка, они оба рывком развернулись к постели и выстрелили. Но поздно. Гарри уже создал дверь — прямо под собой, так что они с Пенни провалились через постель и исчезли из комнаты. Простыню Гарри прихватил с собой. В пространстве Мёбиуса, в объятиях Гарри, Пенни открыла глаза, вздохнула и снова зажмурилась. Все было в порядке, ее страхи исчезли.

Они вынырнули в Австралии, на пустынном морском берегу, в полдень. Гарри укутал ошеломленную Пенни в простыню, усадил в тени дерева, росшего наклонно из-за постоянно дующего ветра, буркнул:

— Побудь здесь, не беспокойся, жди! — и снова исчез.

Он должен был вернуться, ему бросили вызов. Пакстон проигнорировал его предупреждение, этого нельзя ему спустить. Вампир Гарри был в ярости.

* * *

В спальне дома в Боннириге постель некроскопа была охвачена гудящим пламенем и клубами дыма. Пакстон и Робинсон как безумцы плясали вокруг, пытаясь сбить пламя. Но им уже было понятно, что дичь упорхнула. Тут в комнату ввалились Траск и Тил. Последний огляделся, вслушался, побелел, как мел, и рванулся из комнаты вниз, на первый этаж.

— Что? — Траск догнал его и схватил за плечо. — Что ты почуял?

Тил открывал и закрывал рот, словно рыба, выброшенная на берег.

— Он... он возвращается! — выдавил он из себя. — И он вне себя от ярости!

Траск снова просунул голову в полную дыма спальню:

— Пакстон, Робинсон, живо отсюда!

— Но дом горит, — воскликнул Робинсон.

— Это факт, — закричал в ответ Траск, — и он сгорит дотла. Надо и внизу поджечь как следует, каждую комнату, разрушим его до основания. Этого убежища у него уже не будет. — И добавил мысленно: “Извини, Гарри, так уж приходится”.

Некроскоп услышал его. Он слушал и глядел, уставился из-за реки на дом. Рявкнул огнемет, и пламя разлилось по всему дому, заплясало в окнах нижнего этажа.

“Это мой дом, — подумал Гарри, — и вот он горит. Это конец. Больше меня здесь ничто не удерживает”.

Пакстон там, в доме, в гостиной, повернул посеревшее лицо к Траску.

—Что вы, черт побери, собираетесь делать? — требовал он ответа. — Вы же прекрасно понимаете, что в горящий дом он не войдет. Тил сказал, что ему нужен я, и Робинсон чувствует, что он рядом, но вы не подпускаете его. Как же мы убьем ублюдка, если он не придет сюда? Может, это вам и нужно? Может, вы не хотите, чтобы он был убит?

Траск схватил его за лацканы и почти оторвал от земли.

— Ты, придурок! — Он выволок его из горящей комнаты в сад. — Мешок дерьма! Да, я не хочу, чтобы его убили, он был моим другом. Хотя, если понадобится, я сделаю это! Но думаю, ему ничего не грозит, ни мы, ни целая армия таких, как мы, с ним не справится. Почему я его отпугиваю? Из-за тебя, Пакстон, из-за тебя!

— Из-за меня? — Пакстон вырвался и взвел арбалет.

— Да, из-за тебя. Тебе его не убить, а вот ему — ты этого не понял, придурок? — ничего не стоит справиться с тобой.

В нижнем этаже дома пылал багрово-желтый ад, пламя начало вырываться из верхних окон и старинных фронтонов. Когда стекла французских окон гостиной начали лопаться от жара, четверо агентов отдела отступили в глубь сада.

Пакстон наконец забеспокоился и принялся напряженно вглядываться во все стороны в неверном свете пламени, прижимая к груди арбалет. Высокие стены сада, казалось, насуплено и сурово глядели на него. Он споткнулся, шагнув через ступеньку спускавшейся террасами дорожки, и упал на землю, в клубившийся по щиколотку туман, который шел снизу, от реки.

Из этого трепетного, словно живого тумана внезапно возник Гарри Киф, и его зрачки были алыми вовсе не от отблесков пламени, пожиравшего его дом.

Пакстон уставился в ужасе на склонившегося над ним некроскопа и что-то пробулькал. Остальные в саду повернулись в его сторону, уловив охватившую телепата панику.

Все разыгралось у них на глазах. Что-то лишь отдаленно напоминавшее человека схватило Пакстона.

Одна мысль поразила всех троих: видимо, они были или самые безумные, или самые храбрые из всех людей, если сами, добровольно, явились сюда, чтобы победить ЭТО!

Ниже пояса очертания Гарри были размыты туманом, зато остальное вполне можно было разглядеть. На нем был ничем не примечательный мешковатый темный пиджак, с трудом вмещавший мощный торс с широкими плечами.

Белая рубашка, открывавшая могучую шею, была изорвана; тело в буграх мышц, выглядывавшее из прорех, озарялось оранжевыми и тошнотворно желтыми бликами пожарища. Но там было и алое: кровь стекала наискосок по рубашке из раны в плече. Он возвышался над Пакстоном дюймов на пятнадцать, тот выглядел в его руках буквально как карлик. А лицо — лицо было воплощением ночных кошмаров!

Бен Траск оторопело поглядел на этот ужас и подумал: “Боже милостивый! А я еще рассчитывал поговорить с ним!”

“Да, поговорить со мной ты можешь, Бен, — послал ему мысленное сообщение некроскоп. Траск впервые общался таким способом, он не был телепатом, это стало возможно лишь вследствие необычайной мощи ауры Кифа. — Разве что насчет Пакстона со мной говорить бесполезно, и только”.

Тил в смятении что-то бормотал, отчаянно пытаясь взвести и нацелить арбалет, впрочем, безуспешно. Его дар — предвидение общего рисунка ожидаемых событий — наполнил его сознание сумятицей кошмарных видений, которые лились таким плотным потоком, что вконец запутали его. Несомненно, это сказывалась близость Гарри.

Робинсон был словно оглушен. Близость могучего источника метафизической силы действовала на его маленький дар, словно сильный магнит на проволочную скрепку. Да и в любом случае он не мог бы применить свое страшное оружие, не задев Пакстона.

Свободно действовать мог только Траск. Он вскинул свой автомат и прицелился в Гарри, у которого в руках болтался Пакстон, как тряпичная кукла. Выпучив глаза, Пакстон уставился в немыслимое лицо Гарри; он очень хорошо понимал, что для некроскопа он всего лишь блоха, которая кусала его разум, и с этим зудом ничего нельзя поделать. Вернее, нельзя было.

Гарри глядел на телепата своими галогеновыми глазами, пылавшими, как свечки в прорезях маски из пустой тыквы, какие надевают ряженые в День Всех Святых, глядел и... ухмылялся? Может там, на Темной стороне, что находится на другом конце пространства Мёбиуса, в мире вампиров, это и могло сойти за ухмылку. Омерзительная гримаса растянула его губы, обнажив удлинявшиеся на глазах клыки, которые изогнулись и проткнули нижнюю губу; рубиновые капли крови сочились по подбородку. Голова монстра медленно, рывками, склонялась вперед и вбок, как у человека, который с брезгливым недоумением рассматривает нашкодившее домашнее животное. Казалось, алые глаза уставились на провинившуюся собачонку. Пожурить ее? Или, может, наказать?

Это лицо... Этот рот —алая пещера со сталактитами и сталагмитами зубов, острых, словно белые осколки стекла. Вход в преисподнюю не мог бы выглядеть страшнее.

Когда Гарри схватил упавшего Пакстона и поставил на ноги, он вырвал у него арбалет и отшвырнул в сторону. Безоружный Пакстон в его руках выглядел жалким мышонком, на один зуб разъяренному тигру. Казалось, Гарри шутя может откусить кусок его головы! Траск неожиданно подумал: “Ей-богу, он так и сделает!”

— Гарри! — воскликнул он. — Не надо!

Некроскоп, озаренный неверным бурым светом пылающего дома, медленно поднял голову, сквозь туман уставился раскаленным взглядом на Траска. Бен Траск, старый друг, с которым он когда-то бок о бок сражался с нечистью... такой, как он сам сейчас.

Бескровное лицо Траска снова порозовело, и он подумал: “Черт возьми, не делай этого, Гарри!”

— Ты убьешь меня, Бен?

— Ты знаешь, что я должен тебя убить; даже сейчас эта мысль мне противна, но у меня нет выхода. Или ты, или весь мир — третьего не дано, ты ведь понимаешь? А я не хочу, чтобы мой мир погиб в корчах, а потом с дьявольским хохотом выполз обратно из могилы! Но если ты отпустишь его — то есть Пакстона, — если ты пощадишь его, то я готов поверить, что ты не станешь губить весь мир.

— Твоему миру ничто не угрожает, Бен. Я не останусь здесь.

— Темная сторона?

— Больше некуда, — мысленно пожал плечами Гарри.

Траск глянул в прорезь прицела. Он мог сейчас выстрелить по ногам Гарри, и тот упал бы в молочный туман, а мог прицелиться в голову или грудь и постараться не задеть Пакстона. Он был хорошим стрелком и вряд ли промахнулся бы. С другой стороны, можно просто поверить Кифу на слово, что он уйдет, покинет Землю, и проблема будет решена. Только можно ли верить на слово тому монстру, которого он видит?

Гарри прочел мысли Траска и облегчил ему задачу: опустил Пакстона на землю. Это далось ему нелегко: твари внутри такой поступок пришелся явно не по вкусу. Но Гарри справился с ним и сказал, вернее, проворчал тяжким монотонным басом Вамфири:

— Ну что, Бен?

Траск перевел дух.

— Отлично, Гарри! Это здорово, — с облегчением ответил тот, но краем глаза вдруг заметил, что Тил и Робинсон вышли из столбняка и целятся в Гарри.

— Прекратите немедленно, вы оба, — крикнул Траск.

Гарри метнул в Тила отливающий алым взгляд; этого было достаточно, чтобы тот, спотыкаясь, попятился; потом настроился на разум Робинсона и предостерег его:

— Лучше послушайся Траска, сынок. Если ты попытаешься поджарить меня здесь, в этом мире, уж я поджарю тебя там, в аду!

Траск поставил автомат на предохранитель и отбросил его.

— Война окончена, Гарри, — сказал он.

Но Пакстон, который лежал на земле, в пелене тумана, схватил арбалет и взвел его.

— Ну уж нет, нет, черт возьми! — закричал он.

Некроскоп мгновением раньше прочел в мозгу Пакстона его намерения: это был образ смертоносного дротика из крепкого дерева, выпущенного ему, Гарри, в грудь. Он почти инстинктивно создал дверь Мёбиуса, а потом, сделав обманное движение, прыгнул туда. Для четверых экстрасенсов это выглядело так, словно он просто исчез. Дротик, выпущенный из пакстоновского арбалета, угодил в зону вакуума, захлопнувшегося там, где исчез Гарри, и был проглочен им. Пакстон в восторге завопил:

— Я попал! Я чувствую, что попал в ублюдка, я не промахнулся!

Нервно хохоча, он вскочил на ноги... Но тут туман, сгустившийся в том месте, где исчез некроскоп, вновь развеялся, и низкий ухающий голос Гарри проворчал:

— Должен тебя разочаровать.

“Черт!” — поперхнулся Траск горячим дымным воздухом пожарища, когда огромная серая лапа с когтями, как здоровенные ржавые рыболовные крючки, высунулась из пустоты, схватила за шею заверещавшего Пакстона и выдернула его — и из сада, и из вселенной. И только жуткий голос Кифа продолжал звучать после исчезновения:

— Ты уж извини, Бен, сам видишь — иначе никак...

В пространстве Мёбиуса Гарри отшвырнул от себя Пакстона; крик его становился все слабее по мере удаления. Можно было бы так все и оставить — пусть летит в вечность, вращаясь вокруг своей оси, визжа и всхлипывая, обезумев от страха, пока не помрет от разрыва сердца. Только не хочется поганить этот непостижимый мир. Нет, он найдет ему более подходящее наказание.

Он помчался за Пакстоном, догнал его и остановил вращение. И Гарри сказал ему, здесь, в этом месте, загадочные свойства которого даже некроскоп только-только начал постигать:

— Пакстон, какое же ты ничтожество!

— Убирайся! Не прикасайся ко мне, черт возьми!

— Тс-с-с! — шикнул на него Гарри, чьи зубы, поскольку он успокоился, приняли человеческий вид. — Ты же телепат! Здесь незачем орать, ты, мозговая блоха! Достаточно просто думать.

И тут Гарри стало ясно, что он сделает с Пакстоном.

В самом деле Пакстон — это мозговая блоха, ментальный вампир, который пьет вместо чужой крови чужие мысли, вор разума, блоха, от которой не почешешься. Скольких он покусал? В отделе таких полно; а сколько таких, кто даже не догадывается о том, что в их сознание подглядывают?

А может, он не вошь, а скорее... москит? Так или иначе, он — паразит, чье жало так больно жалит. И надо его... в общем, ясно, что надо сделать.

Он вошел в полубезумный от страха разум Пакстона и отыскал телепатический механизм, средоточие его дара. Он был врожденный, и отключить его было нельзя; но можно было экранировать, похоронить в психическом “саркофаге”, как радиоактивные отходы атомного реактора, пока он не расплавится, не сожжет сам себя, пытаясь вырваться. Именно это некроскоп и сделал. Он окутал участок мозга Пакстона, отвечавший за его дар, густой пеленой вампирского мозгового тумана, непроницаемого для экстрасенсов, оплел неосязаемым, но надежным коконом. Он обеспечил ему неприкосновенность сознания, столь заманчивую для нормального человека, но для разума Пакстона ставшую тюрьмой, бежать из которой нельзя.

А затем... затем Гарри попросту вернул Пакстона в сад позади пылающего особняка. Трое экстрасенсов сгрудились у садовой ограды, подальше от жара, источаемого этим громадным костром.

Гарри возник на фоне ревущего, плюющегося алыми и золотыми сгустками пламени и швырнул скулящего Пакстона прямо в руки Бену Траску. Человечек рухнул на колени, судорожно обхватил ногу Траска и разразился рыданиями. Траск в ужасе уставился на него.

— Что ты с ним сделал?

— Выхолостил.

— Что??

— Да успокойся, — пожал плечами Гарри, — не тело, только мозг. Ментальная кастрация. Больше ему не удастся насиловать чьи бы то ни было мозги. Скажите спасибо, я оказал последнюю услугу отделу.

— Гарри!

— Побереги себя, Бен.

— Гарри, погоди!

Но некроскопа уже здесь не было.

Он постоял у реки, глядя на догорающий старый дом. Что чувствовал Фаэтор Ференци, когда его замок в Хорватии, этот рассадник зла на земле, превратился к груду щебня? Все, что осталось от него на Земле.

И вот этот старомодный дом — тоже единственное, что осталось от Гарри.

Во всяком случае, в этом мире.

* * *

Далеко-далеко отсюда, на другой стороне планеты, по ослепительно белому песку океанского пляжа расхаживала Пенни в бикини; она соорудила его, разодрав на части простыню. Гуляя вдоль кромки воды. Пенни подбирала и рассматривала выброшенные приливом причудливые ракушки. Странно, лучи палящего солнца (обычно Пенни легко загорала; истинная причина надвигающейся солнцебоязни была ей неведома) неприятно жгли ей кожу, которая покрылась пятнами и быстро розовела. Пенни опустилась на колени в озерцо соленой воды, оставшейся в песчаной ложбинке после отлива; вода омывала пылающую кожу и приятно холодила ее. Там и застал ее Гарри, возникший внезапно в тени дерева, ствол которого наклонился под напором дующего с океана ветра.

Пенни оглянулась на его голос, увидела его, почувствовала исходящую от него магнетическую силу, еще более мощную, чем прежде. Это была любовь; нет, это было больше, гораздо больше, чем любовь. Пенни готова была сделать для него все, что бы он ни пожелал. Она была его рабыней. Захватив самую красивую раковину, Пенни подбежала к нему и увидела, как он изменился. Хотя и был все тем же Гарри. Перед тем как прибыть сюда, Гарри раздобыл где-то широкополую черную шляпу и длинное черное пальто. Ну и наряд для пляжа в полдень, подумала Пенни. Вылитый сыщик-любитель, охотник за вознаграждением — или тип из похоронного бюро. Только те не носили темных очков.

Там, где тень от дерева была гуще всего, Гарри освободился от пальто. Выглядел он ужасно: все тело в синяках, ссадинах; лохмотья одежды, пропитанные кровью, присохли к коже. Страдая от его боли сильнее, чем он сам. Пенни стянула с себя мокрую от соленой морской воды полоску ткани, заменявшую ей лифчик, и смыла сгустки крови с его ран. А потом осторожно отделила лохмотья одежды, прилипшие к телу, вполне человеческому. С виду.

Дырка от пули в правом плече Гарри выглядела не так уж плохо; а вот на спине, там, где пуля вышла, рана выглядела ужасающе. Пуля вырвала кусок мяса размером с детский кулачок, вдобавок крюк Найда разворотил край раны. Тем не менее, все начинало заживать на удивление (для Пенни) быстро. Открытая кость затянулась блестящей розовой плотью, рана почти не кровоточила.

— Если спокойно понаблюдать, — проворчал Гарри, — можно увидеть, что все заживает буквально на глазах. Через день-два останется только шрам. А через неделю даже сломанная кость перестанет болеть.

Пенни как зачарованная смотрела на него, потом обняла за плечи и стала тереться об его рану сосками, изгибаясь юным телом. Это было так приятно, хотя и немного больно! Оглянувшись через плечо, Гарри увидел, что ее коричневые соски выпачканы свежей кровью, сочившейся из его раны. Но тут Пенни, словно застыдившись, сказала:

— Что это я? Не понимаю, что на меня нашло!

— Зато я понимаю, — ответил Гарри, подхватил ее и опустил на песок.

День был длинным и жарким, их любовь, их вожделение, все то, что соединяет любовников во все времена, — тоже. Но они испытывали нечто большее, что-то вроде посвящения, оба — и Гарри, и Пенни. Да, Вамфири и их рабов связывало нечто более сильное, чем человеческая страсть.

* * *

Когда она проснулась, дрожа от холода, Гарри сидел рядом, положив раковину на колено. Черты его лица были суровы. Солнце садилось над катившим свои волны океаном, его косые лучи отбрасывали угольно-черные тени на впадины и неровности лица некроскопа. Пенни сощурилась, чтобы его черты выглядели мягче. Резкие линии размылись, но печаль и боль все равно остались. Потом Гарри увидел, что Пенни не спит, и взгляд его потеплел. Она села, зябко поеживаясь. Он укутал ее плечи своим пальто.

Взяв в руки раковину, Пенни сказала:

— Красивая, правда?

Гарри странно покосился на нее.

— Эта штука мертва, Пенни.

— Ты видишь только то, что она мертва?

— Не вижу, чувствую. Я ведь некроскоп.

— Ты чувствуешь, что она умерла?

— И существо, что жило в ней, тоже умерло, — кивнул Гарри. — Точнее сказать, не чувствую, а... ощущаю? — Он пожал плечами. — В общем, знаю, и все тут.

Она снова поглядела на раковину. Лучи солнца упали на перламутровую поверхность, и она радужно засияла.

— Разве не прелесть?

— Она безобразна, — нахмурился Гарри. — Видишь тут, с краю, крохотную дырочку?

Она кивнула.

— Отсюда и пришла ее смерть. Другой моллюск, крохотный, но для нее смертоносный, просверлил это отверстие и высосал ее плоть, ее жизнь. Тоже вампир, как видишь. Нас миллионы.

Он вздрогнул.

Пенни положила раковину рядом с собой.

— Это ужасно, Гарри, — то, что ты рассказал.

— Но это правда.

— Откуда тебе знать?

— Потому что я некроскоп, — резко ответил он. — Потому что мертвые разговаривают со мной. Все, что умерло. Даже если оно не обладало разумом, все равно я получаю... сообщения. А эта чертова... прелестная раковина? Она рассказала мне о тупой боли в скорлупе, когда ее грызет убийца, и как разъедают плоть соки убийцы, пока он пробует ее на вкус, а потом медленно высасывает и переваривает. Прелестная! Это скелет, Пенни. Труп!

Он поднялся на ноги и устало побрел по песку.

— И это всегда так? С тобой?

— Нет, — качнул он головой. — Раньше не было. А теперь — так. Мой вампир растет. И с его развитием обостряются мои таланты. Когда-то я мог разговаривать лишь с умершими людьми и другими существами, чьи мысли мог понять. Знаешь, собаки продолжают жить после смерти, как и мы. А теперь... Я чувствую все, что когда-то было живо, а теперь умерло. И с каждым днем все отчетливей. — Он пнул ногой песок. — Погляди на этот пляж. Даже песок и тот стонет, шепчет и вздыхает. Миллиарды миллиардов, сокрушенных временем и приливом. Все это жизнь, давно истраченная, и ни одна из них не хочет смириться и молча вечно лежать в неподвижности. Даже мертвые предметы хотят знать: почему? зачем мне умирать?

— Но так и должно быть, — воскликнула Пенни, удрученная его тоном. — Так всегда было. Не будь смерти, в чем был бы смысл жизни? Если впереди вечность, зачем к чему-то стремиться? Успеется.

— В этом мире, — взял ее за плечи Гарри, — есть жизнь и есть смерть. И только. Но есть другой мир, где возможно иное существование...

И в надвигающихся сумерках он рассказал ей о Темной стороне.

Когда он кончил говорить, Пенни вздрогнула от чувства неотвратимости и спросила:

— Когда мы туда отправимся?

— Скоро.

— А нам нельзя остаться здесь? Меня пугает тот мир.

— А мои глаза? Они тебя не пугают?

Глаза, как две маленькие лампы, сияли на его лице.

Пенни улыбнулась.

— Нет, я же знаю, что это твои глаза.

— А других они пугают.

— Потому что они не знают тебя.

— Я построю нам замок на Темной стороне, — сказал ей Гарри, — и там твои глаза будут такими же алыми, как мои.

— Ой, правда? — казалось, она ждет не дождется этого.

— Точно! — заверил ее Гарри, и подумал: “Можешь не сомневаться, бедная моя девочка!”

Потому что уже сейчас он мог различить в них алый отблеск.

* * *

Гарри сидел на песке, прислонясь спиной к дереву и обдумывал дальнейшие действия, пока Пенни спала в его объятиях. Особых проблем не предвиделось, но надо было кое-что подготовить. Эти размышления отвлекали от беспокойства за судьбу Пенни, от мыслей о тех опасностях, о том зле, с которым им придется столкнуться. О его неотвратимости.

Потому что от этого не уйдешь — как от жужжания приближавшегося с востока вертолета, прожектора которого шарили по пляжу. Гарри надеялся, что здесь они с Пенни могут чувствовать себя в безопасности достаточно долго. Но когда он коснулся сознания людей в жужжащей небесной букашке, он понял, что заблуждался насчет безопасности. Там были экстрасенсы.

— Отдел, — сказал он не без горечи, разбудил Пенни и сформировал у себя в сознании уравнения Мёбиуса.

— Как, и здесь? — пробормотала она, когда, перенесясь через континент, они очутились внутри продовольственного склада в Сиднее.

— Да, и здесь тоже, — ответил Гарри. — Само собой. И здесь, и где угодно. Их пеленгаторы найдут меня где угодно; они раскинут сети по всему миру — и экстрасенсы, и охотники за вознаграждением не успокоятся, пока наконец не уничтожат нас. Мы не можем бороться с целым миром. А если и можем, я этого не хочу. Потому что бороться с человечеством значит сдаться твари, что внутри меня. А я собираюсь остаться самим собой. Пока сумею. Но этой ночью мы спутаем им карты, верно? Потому что умрем.

— Как это, умрем?

— Да, умрем для этого мира, — ответил он.

Они выбрали дорогую одежду и солидный кожаный чемодан, куда сложили ее, и удалились, когда сработала сигнализация и начался трезвон.

Когда они покинули пляж, было девять часов вечера по местному времени; в 11:30 они грабили склад одежды; продвигаясь дальше на восток, они оделись в украденное на другом пляже (Лонг Бич), наблюдая восход солнца, и приступили к завтраку с шампанским в Нью-Йорке.

Пенни ела средней прожаренности мясо, а Гарри — слабо прожаренное, сочащееся кровью, как он и заказывал. Они спросили три бутылки шампанского. Когда принесли счет, некроскоп рассмеялся, подхватил на руки Пенни, оттолкнул назад свой стул... легкий хлопок раздался в воздухе и — пустота. В этом мире их больше не было. Они очутились в пространстве Мёбиуса. Потом... потом они ограбили самые тайные подвалы Банка Гонконга (в 10:30 пополудни по местному времени), а ночью оставили миллион гонконгских долларов на зеленом сукне игорных столов в Макао. Через пару минут (вечером, в 6:30 местного), после того, как они в очередной раз выпили шампанского, Гарри поспешно уложил совершенно пьяную и сонную Пенни в постель в номере отеля в Никозии и оставил ее там отсыпаться.

Пенни лежала в постели, бриллианты и жемчуга струились по ее коже, источавшей тонкий аромат шампанского и дорогого коньяка.

Какая женщина не отдала бы весь мир за такую жизнь, какой наслаждалась Пенни последние полдня своего пребывания на Земле? Пенни отдала. Потому Гарри и устроил ей это прощальное турне.

Они куролесили чуть больше трех часов.

Пеленгаторы в лондонской штаб-квартире, как и их коллеги в Москве, совсем ошалели, пытаясь их засечь. Но Гарри хорошо понимал, что в его отсутствие Пенни не угрожает разоблачение: ее поле было еще слишком слабым, да и на Кипре едва ли есть агенты обоих отделов. Какое-то время она здесь будет в безопасности.

А ему пора было заказать два места до Темной стороны...

 

Глава 1Фаэтор. Зек. Печорск

В пространстве Мёбиуса Гарри отворил дверь в будущее и отправился на поиски Фаэтора Ференци. Фаэтор давно умер, и вот уже много лет как от его тела совсем ничего не осталось — ни малейшего намека. Он умер так давно, что скорее всего его разум также угас. Но кое-что некроскоп хотел узнать именно от него. Это кое-что имело огромную важность: узнать о своей “болезни”, о том, как ее победить, а может быть, исцелиться совсем, хотя это, вероятно, так же недосягаемо, как и сам Фаэтор.

Время Мёбиуса пугало как всегда. Прежде чем явиться в этот вечнобегущий поток. Гарри замер на минуту перед впечатляющим зрелищем. Едва ли кто из людей во плоти кроме Гарри мог наблюдать такое, разве что те, кого сам Гарри привел сюда. Человеческая раса, словно неоновая река, сиявшая голубым цветом, цветом человеческой жизни, текла, спешила, удалялась прочь с бесконечным вздохом, ангельским “А-а-а-а-а-а-ах”, стремилась в вечность. Этот вздох существовал, конечно, только в его мозгу. Гарри понимал это — время нельзя услышать, к счастью, страшно даже подумать, что это была бы за какофония, если бы кто-то включил вдруг звучание всех лет, всех жизней.

Гарри вступил или, вернее, вплыл в метафизическую дверь и глянул на все эти голубые линии, текущие прочь — мириады линий существования человеческой расы, — и подумал: “Это похоже на превращение голубой звезды в новую — так ее атомы стремятся прочь, ища от нее спасения!” Он знал, конечно, что каждая из этих ослепительных линий — это чья-то жизнь, которую он может проследить с момента рождения до самой смерти на необозримых пространствах времени Мёбиуса; и сейчас от него удалялась линия его собственной жизни, словно сматывалась с катушки нить, через порог и далее в будущее. Но если остальные линии были чисто голубого цвета, то к голубизне его собственной нити явно примешивался малиновый оттенок.

А линия Фаэтора, если она вообще еще существовала, должна была иметь чисто (или не совсем?) алый цвет. Но ее уже не было. Это древнее, почти бессмертное существо, было мертво. Оно удалялось все дальше и дальше за границы бытия… И все из-за него, Гарри Кифа. Да, старый вампир был бестелесен, но некроскоп знал, как достать его. Потому что в пространстве Мёбиуса мысли были весомы и так же, как и само время, простирались в вечность.

— Фаэтор, — Гарри послал свой мыслезонд куда-то вперед, поместив его в центр потока времени, — я хочу нанести тебе визит. Если ты в настроении, конечно.

— Что? — ответ пришел сразу же, потом удивленное хихиканье, непередаваемо мрачный и странный смешок. — Встреча двух старых “братьев по разуму”? Разве сегодня день для визитов? Ладно, почему бы и нет? Сказать по правде, я ждал тебя.

— Ждал? — Гарри говорил с духом Фаэтора: с его памятью, с тем, что еще осталось от него.

— О да! Кто же еще может знать ответ, если не я, а?

— Ответ? — переспросил Гарри, хотя хорошо понимал, что тот имеет в виду. Ответ. Решение его задачи.

— Ну же! — Фаэтор выражал нетерпение. — Неужели я настолько наивен? Проси меня о чем угодно, Гарри, но только не об этом. — Он кивнул и Гарри ощутил его пристальное внимание. — Ну хорошо! Знаешь, тебе меня не удивить. Да, да, у тебя такие способности. А теперь еще и это — движение быстрее, чем сама жизнь! Посмотри — ведь ты обогнал сам себя!

Фаэтор говорил, а Гарри увидел, как линия его жизни изогнулась, вздрогнула, как струна, и разорвалась. Одна ее часть повернула под прямым углом к основной линии и взорвалась в бриллиантовом блеске красного и голубого огня. Другая же, подобная комете — это был теперешний Гарри, — побежала в прежнем направлении.

Гарри ожидал чего-нибудь в этом роде. То, что он увидел сейчас (это было его возвращение на Темную сторону), должно было произойти в ближайшем будущем. Но нельзя забывать, что это время Мёбиуса, и потому ничего нельзя толковать однозначно. Именно поэтому в чтении будущего наряду с точными прогнозами существовали и промахи. И если в реальном мире в промежутке между “теперь” и “потом” с ним что-нибудь случится, то никакого возвращения не будет. Может не быть. Другими словами, факт, который он наблюдал, — это лишь то, что могло бы произойти.

— Они вышвырнули тебя, да? — Фаэтор снова хихикнул.

— Нет, — пожал плечами Гарри. — Я ушел, потому что сам захотел.

— Потому что останься ты, они бы тебя вычислили или уничтожили.

— Потому что я так захотел, — упрямо повторил Гарри.

— Ты начал высовываться, — сказал Фаэтор, — а они стали внимательно следить за тобой! Теперь они знают, кто ты на самом деле. Все эти годы ты был их героем, а теперь ты их самый большой кошмар, ставший реальностью. Что ж, остается одно — назад, на Темную сторону. Удачи тебе. Но повнимательней следи за своим сыном. Почему, когда ты там был в последний раз, он искалечил тебя?

Прежде чем продолжить разговор, Гарри тщательно заэкранировал свой мозг. Найди Фаэтор малейшую щелку, он тут же проникнет внутрь. Не только за тем, чтобы шпионить за сокровенными мыслями некроскопа, но чтобы затаиться в его мозгу, стать его постоянным обитателем. Это единственный и последний шанс старого вампира, — надежда на существование, иное, чем это бесцельное и бесконечное скольжение в будущее.

Гарри проверил, надежно ли закрыт для Фаэтора его разум.

— Да, мой сын искалечил меня. Он отнял у меня знание мертворечи, закрыл доступ в пространство Мёбиуса. Это далось ему легко, потому что я тогда был всего лишь человек. А теперь... как видишь, я Вамфир!

— Ты возвращаешься, чтобы сразиться с ним? — прошипел Фаэтор. — Со своим собственным сыном?

— Если это единственный способ. — Гарри снова пожал плечами, главным образом, чтобы скрыть свою ложь. — Но, возможно, битвы и не будет. Темная сторона велика. Теперь на ней еще больше места, потому что Вамфири исчезли.

— М-м-м-да! — задумчиво протянул Фаэтор. — Итак, ты вернешься туда, выстроишь себе там замок и, если придется, сразишься со своим сыном за кусок его территории. Так?

— Может быть.

— Тогда зачем ты пришел ко мне? Я тут при чем? Если таков твой план, что ж, следуй ему.

Гарри надолго замолчал и наконец проговорил:

— Но я подумал, что... может, тебе захотелось бы пойти со мной?

Фаэтор задохнулся — он не верил собственным ушам.

— Что мне захотелось бы...? — выдохнул наконец он.

— Пойти со мной, — повторил Гарри.

— Нет, — сказал Фаэтор, помедлив, и Гарри почувствовал, как он незримо покачал головой. — Я не верю. Это, должно быть, твой очередной фокус! Ты, который однажды разбил меня наголову, теперь приглашаешь меня в себя? Быть с тобою единым целым в твоем новом разуме Вамфира, в твоем теле и...

— Только не говори “душе”! — сказал Гарри. — Ты не совсем все понял.

— Что? — Фаэтор мгновенно насторожился. — А как еще мне тебя понимать? Отправиться с тобой из этого... этого дьявольского места на Темную сторону только как часть тебя самого! Об ином не может быть и речи. Здесь я ничто, но если ты по собственной воле приглашаешь меня в свой разум?..

— Да, — согласился Гарри. — Но ты должен будешь выйти из него в любое мгновение — как только я этого пожелаю. И без борьбы, чтобы мне не пришлось применять различные способы, как в прошлый раз.

Фаэтор был ошеломлен.

— Выйти куда?

— В мозг и тело другого человека, какого-нибудь вождя Странников или кого-нибудь вроде того, на Темной стороне.

Наконец Фаэтор понял, и его мысли на мертворечи сникли, стали кислыми, как уксус.

— Ты неприятный тип, — сообщил он. — И всегда был таким. Помнится, я лежал в земле, у себя в Плоешти, и думал: “Некроскоп может получить все, целый мир! Тибор был головорез, каких мало; Янош, порождение моих чресел, недалеко от него ушел. Гарри — другое дело. Я должен сделать его моим третьим, последним сыном!” Да, таковы были мои мысли, но ты их недостоин.

— Почему? — сказал Гарри. — Чем я заслужил подобное оскорбление!

— А, тебе интересно, почему я сожалею?! Ты уже должен был стать самым могучим существом всех времен: Главный Вампир! Великий Носитель Чумы! Вамфир! Ведь я, Фаэтор Ференци, пожелал этого! Тебе суждено было многое! А теперь все рухнуло. Неужели быть Вамфиром это ничего не значит? А страсть, а сила, а слава?

— А я? — подхватил Гарри. — Настоящий, до подмены?

— Новый ты более велик.

— Я не против величия. — Гарри покачал головой. — Но меня это не волновало. А теперь нельзя больше терять ни минуты. Ты можешь мне помочь... или нет?

— Тогда карты на стол, — сказал Фаэтор. — Ты впустишь меня в свой мозг, переправишь на Темную сторону — которая в конце концов должна стать моим естественным обиталищем, — а потом пересадишь меня в кого-нибудь другого, чтобы я мог обладать им, как тобой. Взамен я расскажу тебе то, что ты желаешь знать: есть ли способ избавиться от твари, растущей внутри тебя. Годится?

— И, если способ есть, — Гарри оценивал сделку, — ты объяснишь мне в деталях, чтобы понял даже дурак, как мне стать снова самим собой.

— А потом ты вернешься в свой мир и оставишь меня в новом воплощении на Темной стороне?

— Именно так.

— А если тебя невозможно освободить?

Гарри пожал плечами:

— Сделка есть сделка. Ты снова, как договорились, станешь могучим на Темной стороне.

— Мне кажется, — Фаэтор был настороже, — как бы ни повернулось дело, я останусь в выигрыше. Что это ты так добр ко мне?

— Ты же сам сказал, нас связывают братские узы.

— Я бы сказал, адские.

— Послушай, я не злопамятен, а ведь именно ты сделал меня таким, каков я сейчас. Но я не могу забыть, что в прошлом ты оказал мне пару услуг, не отказал мне в помощи, хотя это, — с горечью продолжал Гарри, — как я потом понял, было в конечном счете выгодно тебе. Я уже немного привык к тебе и лучше тебя понимаю; да, ты ведешь игру по правилам, но по своим правилам, вернее, по правилам Вамфири. Я же не могу избавиться от человеческого сострадания и позволяю своей совести терзать себя. А ты... ты томишься здесь, во времени Мёбиуса. И наконец... ты сам сказал: если и можно излечить меня, то кто, как не ты, знает способ? Это и есть главная причина моего появления здесь. Я пришел, потому что у меня нет выбора.

Все это прозвучало очень убедительно.

— Ну что ж, ты предлагаешь сделку. Хорошо, — согласился Фаэтор, как и надеялся Гарри. — Теперь впускай меня в свой разум.

— Да, но только после того, как ты скажешь мне то, что я хочу узнать.

— Можешь ли ты избавиться от вампира в себе?

— И не только.

— Что еще?

— Откуда он взялся. И прежде всего, как он попал в меня?

— А ты не догадываешься?

— Это те поганки, верно?

— Да, — Фаэтор кивнул.

— И эти поганки были тобой?

— Да. Они появились из моих останков в том месте, где я был сожжен. Моя сукровица, моя суть кишели там, ожидая своего часа. Я велел им прорасти на свет, но лишь тогда, когда узнал, что ты там будешь, чтобы ты заполучил это.

— И ты был в них?

— Ты прекрасно знаешь, что с их спорами я вошел в тебя. Но ты вычислил меня.

— А эти поганки? Они что, одно из звеньев цепочки Вамфири? Часть их полного жизненного цикла?

— Я не знаю, — Фаэтор растерялся. — Никто не обучал меня этим таинствам. Старый Белос Феропцис должен был знать и передать это знание моему отцу. Может, так оно и было, но Вальдемар Ференци никогда ничего мне не рассказывал. Я только знаю, что во мне были споры, в моем теле и что я повелел им прорасти, но не спрашивай меня, откуда я это знал. Разве собака знает, как она лает?

— И споры — это все, что от тебя осталось?

— Да.

— Должно быть, это именно те поганки, что растут в вампирских болотах на Темной стороне? Мне кажется логичным, что те болота — источник распространения Вамфири.

Фаэтор вздохнул с нетерпением.

— Но я же никогда не видел этих болот, хотя надеюсь увидеть, и скоро! А теперь впусти меня.

— Могу я преодолеть вампира в себе?

— Мы заключили сделку. С какой стати я буду отвечать?

— Ты будешь говорить, пока не скажешь всей правды.

— Ты останешься со своим вампиром навсегда!

Гарри не был сражен; он предполагал, что ответ будет именно такой. Даже когда он только начинал обдумывать саму идею исцеления, его воля слабела, по крайней мере — на какое-то время. Потому что он уже понял, что означает быть Вамфиром. И если его правая рука не желала этого, то левая — наоборот, желала. Темная сторона мужской души всегда оказывалась сильнее. А у женщин? Исцеление леди Карен стало ее гибелью.

“Ты останешься со своим вампиром навсегда”, — словно эхо прозвучало в голове некроскопа. “Что ж, пусть будет так!”

— Тогда прощай! — сказал Гарри Фаэтору и замедлил полет, оставив изумленного вампира лететь дальше, как и прежде. Разрыв между ними быстро увеличивался, и Фаэтор в отчаянии крикнул:

— Как? Но ведь ты сказал...

— Я солгал, — отрезал Гарри.

— Неужели ты лжец? — Фаэтор не допускал этого. — Но... это совсем на тебя не похоже!

— Ты прав, — жестко ответил Гарри, — но это все тварь внутри меня. Это мой вампир. Как и у тебя, Фаэтор, это теперь часть меня.

— Подожди! — закричал Фаэтор в последней надежде. — Ты можешь победить его... Это правда... Ты и в самом деле можешь!

— И это тоже! — сказал Гарри, выныривая из пространства Мёбиуса. — Лживая суть вампира.

А во времени Мёбиуса Фаэтор продолжал лететь, визжа и причитая, но его голос становился все слабее и слабее, словно шепот опадающих листьев, вечно кружащихся на ветрах вечности...

* * *

Гарри отправился повидать Джаза и Зек Симмонсов на остров Закинтос, в Ионическом море. Их вилла на северном побережье, в Порто-Зоро, была укрыта деревьями от взоров отдыхающих и выходила фасадом на море.

Было 8 часов вечера, когда Гарри материализовался прямо возле дома; он выяснил ситуацию — Зек была дома одна, а Джаз не станет возражать, если его жена поговорит с ним. Сначала Гарри попытался наладить с ней телепатический контакт; она нисколько не была напугана и словно ждала этой встречи.

— На день-другой? — спросила она, приглашая Гарри войти после того, как он объяснил ей цель своего визита. — Ну конечно же, ей будет здесь хорошо, бедной девочке!

— Не такая уж она бедная, — Гарри как бы оправдывался. — Она ничего не понимает, и ей не нужно будет бороться с этим, как это делал я. Прежде чем она что-либо поймет, она уже будет вампиром.

— А Темная сторона? Как вы будете там жить? Я имею в виду, будете ли вы... собираетесь ли...?

Зек сдалась. Она говорила с вампиром. Она знала, что за темными линзами его глаза горят огнем; знала также, как легко ему испепелить ее этим огнем. Но даже если она и боялась, то не показывала виду, и Гарри любил ее за это. Он всегда любил ее.

— Мы сделаем все, что можем, — ответил он. — Мой сын нашел способ выжить.

— Знаю я этот способ, — ответила Зек, содрогнувшись. — Кровь — сильный наркотик.

— Самый сильный, — сказал Гарри. — Именно поэтому мы хотим уйти.

Зек не хотела быть бестактной, но чувствовала, что не может остановиться: женское любопытство заставило ее спросить.

— Потому что ты любишь своих братьев-людей и не доверяешь себе?

Гарри пожал плечами и криво усмехнулся.

— Потому что отдел не доверяет мне больше! — Но его усмешка быстро угасла. — Кто знает? Может быть, они и правы. — И после продолжительного молчания спросил: — А как Джаз?

Она подняла брови, словно спрашивая: тебе это действительно интересно?

— Джаз не забывает своих друзей, Гарри. Если бы не ты, мы давно были бы трупами. А в этом мире? Если бы не ты, Янош, сын Ференци еще жил бы и приносил страдания. Джаз в Афинах, добивается двойного гражданства.

— Когда я могу привезти сюда Пенни?

— Когда хочешь. Хоть сейчас.

Гарри забрал Пенни из постели отеля в Никозии, даже не разбудив ее; мгновением позже Зек увидела, как он бережно опускает ее между прохладных простыней в спальне для гостей, ее новом временном пристанище. И Зек еще раз убедилась в том, что если кто и способен позаботиться об этой девушке на Темной стороне или где-либо еще — то это именно некроскоп.

— А что же теперь, Гарри? — спросила она, подавая сладкий кофе с коньяком “метакса” на террасу, нависающую над скалами и морем, залитым лунным светом.

— Теперь Печорск, — просто ответил он. И, не успев протянуть руку к своей чашке, мгновенно уснул в своем кресле...

* * *

Гарри полностью доверял Зек и чувствовал, что он может здесь расслабиться и отдохнуть. Зек также доверяла ему. Ей не пришло в голову сходить за арбалетом с серебряными стрелами, убить его прямо здесь, а затем убить и Пенни. Она не думала об этом, но даже она не чувствовала себя в полной безопасности.

Прежде чем удалиться, она позвала Волка (настоящего волка, рожденного в Полночных Землях), и, когда он прибежал из чащи средиземноморских пиний, приказала оставаться у дверей. И сказала ему: “Разбуди меня, если они хоть пошевельнутся...”

* * *

В полночь Гарри проснулся. Он оделся, создал дверь Мёбиуса и отправился в СССР — к Уральскому хребту, в Печорск. Зек видела, как Гарри отбыл, и пожелала ему удачи.

* * *

Было 3 часа 30 минут утра. Виктор Лучев спал в своей квартире, в самом центре Печорского проекта, и его мучили кошмары. Виктора постоянно мучили кошмары с тех пор, как его перевели сюда. Но сейчас, когда поступило предупреждение британского отдела экстрасенсорики, кошмары стали мучить его еще сильнее.

— А в чем, собственно, это предостережение заключается? — спросил его Гарри Киф, возникнув туманным силуэтом в его сне. — Погоди, не отвечай — я сам догадаюсь. Это имеет отношение ко мне, да?

Лучев, директор проекта, не знал, откуда взялся Гарри, — он просто появился здесь. Он был здесь, шагал рядом с ним по закрепленным болтами металлическим плоскостям диска, в сиянии сферы Врат. Они шли рука об руку, как старые приятели, по излучающему сердцу Печорска, у самого подножия гор. Наконец он ответил:

— О чем ты говоришь? Ты спрашиваешь, связано ли это с тобой? Да ты же предатель, Гарри. Все и произошло из-за тебя!

— Это они сказали тебе?

— Да, твой отдел. Я имею в виду не себя конкретно. Мне они ничего не сказали. Но они предупредили нового человека в штате наших экстрасенсов, а тот, конечно, рассказал все мне. Я думаю не стоит повторять, что он сказал.

— Даже во сне?

— Во сне? — Лучев вздрогнул. Он сам, не желая того, подсознательно на мгновение вернулся в тот кошмар, который предшествовал их разговору. Вернулся, что представить это... и отпрянул, будто его обожгло пламенем. — Боже мой! Весь этот ужас — всего лишь ночной кошмар! В самом деле, во всем, чем ты меня напугал, идиота безмозглого, так мало человеческого.

— Да, человеческого, — сказал Гарри, кивая. — Но это было тогда, и это повторяется сейчас.

Лучев высвободил руку, слегка отодвинулся, затем повернулся и посмотрел на некроскопа — посмотрел пристально, как бы пытаясь получше разглядеть, но в глазах его был вопрос и страх.

Контуры Гарри вдруг стали размытыми, их никак нельзя было свести в фокус; напротив ослепительного сияния Врат, там, где их купол проходил через диск, он был силуэтом, контур которого был прерывистым из-за пронизывающих его бриллиантовых лучей белого света.

— Они сказали что ты... что ты...

— Что я вампир?

— Это правда? — Лучев замер в постели и затаил дыхание, ожидая ответа.

— Ты спрашиваешь, не убиваю ли я людей ради их крови? Превращают ли мои укусы человека в чудовище? Не стал ли я сам чудовищем после того, как меня укусил вампир? Ну, тогда я могу тебе ответить только — нет. — Его ответ не был ложью. Пока что.

Лучев выдохнул и снова начал ворочаться в постели; он и Гарри продолжили свой путь вокруг сияющей сферы Врат. И тут некроскоп воспользовался телепатией, чтобы досконально исследовать секретное сердце проекта, его устрашающее излучение — вернее, отражение информации об этом в сознании русского физика. Он увидел гигантскую выемку сферической формы в твердой скалистой породе горы, созданную силами, которые человек не в силах вообразить. В мозгу Лучева образ загадочных Врат выглядел как неподвластная силе тяжести личинка, находящаяся в центре выемки-сферы, окутанная сверкающими нитями — лучами белого света, неподвижная, еще полная энергии, полученной ею в момент создания. Врата плавали там подобно инородному кокону со всем его содержимым, готовым вырваться в любое мгновение на свободу.

Но Гарри также увидел, что кое-что изменилось. В последний раз, когда он мысленно посетил это место, оно выглядело несколько иначе: сеть строительных лесов, словно паутина, покрывала до середины изогнутую стену, поддерживая деревянный помост вокруг сияющей Сферы, которая выглядела, словно Сатурн. Пещера была чуть больше сорока метров в поперечнике, а Сфера — чуть меньше десяти метров. Между помостом и “оболочкой” Сферы имелся зазор в несколько дюймов.

Три спаренные пушки Катушева располагались по периметру пещеры, опираясь на черную стену в червоточинах. Их уродливые дула были почти горизонтально направлены прямо на ослепительно сияющий шар, готовые в нужное мгновение обрушить раскаленную сталь на все, что может появиться из этого сияния. Ближе к центру сферы имелось проволочное ограждение под напряжением — дополнительная мера безопасности. От кого?

Ответ был прост: от тех, от обитателей преисподней. Но чем был Печорский проект сначала и как он изменился, каким он стал теперь?!

США в свое время начали работу над программой СОИ. И СССР решил ответить Печорском. Если Америка ставила перед собой цель сбить 90% выпущенных русскими ракет, то красные должны были найти способ отплатить еще более действенно — уничтожить 100% американских. Они хотели создать особый энергетический экран, который накрыл бы центральную часть Советов, большую часть их жизненно важных территорий, словно непроницаемый зонтик.

* * *

Чтобы решить эту задачу, быстро собрали команду ученых самого высокого ранга, и в самом центре Печорской лощины возник удивительный подземный комплекс, вырубленный в самой горе. В лощине воздвигли плотину, чтобы ее турбины обеспечили электроэнергией строительство огромного здания — атомной электростанции. Работая с полной самоотдачей, Советы завершили строительство Печорского проекта в сжатые сроки и в полном соответствии с планом.

А потом сооружение подвергли испытанию.

Его испытывали всего один раз и совершили гибельную ошибку; отказал механический привод отражателей, направляющих поток. И энергия, которая должна была высвободиться и равномерно рассеяться вдоль гигантской дуги неба, повернула вспять, по направлению к центральной части проекта. К атомной станции. И Печорский проект пожрал свое собственное сердце!

Он уничтожил и плоть, и кровь, и кости. Пластик и сталь. Ядерное топливо и саму атомную станцию. За секунду, может быть, две, три он стал настолько прожорлив, что поглотил наконец и сам себя. И когда все кончилось, там, где было здание атомной станции, на тонкой воздушной прослойке висела сияющая сфера Врат, а лаборатории и строения вокруг были уничтожены, поглощены магмой.

Именно поэтому Лучев называл чудовищные участки скалы по соседству с центральной пещерой и Вратами “магмассовыми уровнями”: в момент ударной волны плоть, и скалы, и все, что там еще было, спрессовалось вместе и сплавилось в этот невообразимый конгломерат, словно кусок пластилина. Люди, стоявшие рядом, стали единым целым со стеной. А ближе к центру, где они были испепелены тепловой мощью взрыва, они оставили свои отпечатки — тени, скорчившиеся на почерневших скалах. Это было похоже на Помпеи, но там отпечатки в пепле и лаве по крайней мере позволяли распознать в них людей.

Вскоре стало понятно, чем была эта сфера: неудачный эксперимент пробил дыру из этой Вселенной в другую, параллельную — в Мир Светлой и Темной стороны. И Сфера была входом, тамбуром. Вратами.

Главную опасность представляла Темная сторона: она являлась источником вампиров, “домом” Вамфири.

Существа, пришедшие с другой стороны, по милости Господней (или благодаря удаче), были уничтожены прежде, чем смогли принести смертоносное начало, чуму вампиризма в этот мир. Они были столь ужасны, что нельзя было и помыслить об их встрече с людьми. Тогда появились орудия Катушева. Огнеметы были везде, даже там, где, казалось, должны находиться огнетушители. И появился страх, который жил и держал свои руки на горле Печорска. Страх был здесь и поныне.

Да, страх жил...

Гарри увидел, что многое изменилось, но не все. Деревянные настилы “сатурновых” колец были заменены на стальные, они расходились от сферы, как гигантская рыбья чешуя. Пушки Катушева исчезли; Врата остались окружены зловещего вида рассеивателями. А над пещерой на платформах стояли гигантские оплетенные бутыли, содержащие в себе жидкий агент для системы опрыскивателей: множество галлонов высокоактивной всеразъедающей кислоты. Стальные плиты колец немного наклонялись к центру, так, чтобы разбрызгиваемая кислота стекала в этом направлении. Ниже сферы Врат, в центре, на основании из застывшей магмы, находилась гигантская стеклянная емкость, в которую сливалась кислота после завершения работы системы.

Эта система действовала вслепую, она уничтожала, превращая в дым, все, что могло прийти с той стороны. Последним было случайное вторжение боевого зверя Вамфири. Тогда-то Виктор Лучев понял, что взрывающейся стали или отряда людей с огнеметами недостаточно. Во всяком случае для таких тварей.

Хорошо работала и система защиты от случайностей, когда тысячи галлонов взрывоопасного топлива выливались в центр, а затем воспламенялись. Эта система могла бы уничтожить весь объект до основания.

— Почему же вы не убрались отсюда? — поинтересовался Гарри после того, как увидел все, что ему хотелось увидеть. — Почему вы не покинули это место, не запечатали его?

— О, мы пытались, — Лучев моргал и щурился, глядя на своего ночного посетителя, освещенного сиянием Врат. — Мы покинули, запечатали все туннели, залили все горизонтальные вентиляционные шахты и вспомогательные стволы бетоном, навесили гигантскую стальную дверь на старый вход. Мы проделали работу не хуже, чем позднее была проделана на Чернобыльском реакторе! Кроме того, по всей лощине находились люди с датчиками, слушая... пока мы не поняли, что не можем больше хранить молчание!

Гарри понял, что тот имеет в виду. Ужас Чернобыля не мог повториться снова сам по себе. И если свои умные головы могли заткнуть дыры в Печорске, другие, не менее умные, но чужие, могли всегда откупорить их снова.

— Стало ясно: чтобы здесь ничего больше не произошло, надо получше следить за самими собой, — продолжил Лучев. — По крайней мере, пока мы имеем дело с этим на более постоянной основе.

— О? — Гарри оживился. — На более постоянной основе? Можешь объяснить?

И Лучеву пришлось объяснить, хотя Гарри позволил себе стать реальностью лишь на мгновение. Внезапно директор понял: то, что с ним происходит, это нечто большее, чем обычный сон.

Русский начал просыпаться в своей простой, похожей на раковину комнате. Он вздрогнул в постели, увидев смотрящие на него из темноты комнаты глаза, похожие на сгустки флуоресцирующей крови. Это были глаза Гарри Кифа. Тут же, вспомнив свой сон, он задохнулся от страха и вжался в голую стальную стену.

— Гарри Киф! Это ты! Ты... ты лжец! — выдохнул Лучев.

И снова Гарри понял, что тот имел в виду.

— Я не солгал тебе, Виктор. — Он покачал головой. — Я не убивал людей ради их крови, я не создавал новых вампиров и меня не заразили вампиризмом через укус.

— Может, это и так, — выдохнул тот снова, — но ты вампир!

На лице Гарри появилась страшная улыбка.

— Посмотри на меня. — В его голосе не было угрозы, он был скорее мягкий и вполне вразумительный. — Я хочу сказать, что могу бороться с этим, понятно? — И он стал приближаться к Лучеву.

Русский был таким же, каким Гарри запомнил его; кожа приобрела желтоватый оттенок, а глаза лихорадочно блестели, но это был все тот же человек. Маленький и худой, он был смертельно напуган. Волосы на левой половине его лица и покрытом венами черепе цвета воска отсутствовали. Так выглядел Лучев, и Гарри знал, что он один из тех немногих, кто уцелел в катастрофе на объекте. Лучев пережил ужасную катастрофу, создавшую Врата, пережил всех Тварей, которые впоследствии проходили через них, даже пережил последнее всесожжение. Да, он пережил все. И до сих пор был жив.

Лучев побледнел под испытующим взглядом некроскопа и задышал быстрее. Он молил о том, чтобы стальная стена вобрала его в себя без остатка, ему хотелось просочиться в соседнее помещение подальше от этого... человека? Лучеву уже приходилось встречать вампиров, и одна мысль о новой встрече приводила его в ужас. Наконец он выдавил из себя.

— Зачем ты здесь?

Гарри пристально посмотрел на него. Он видел, как часто пульсируют вены под зарубцевавшейся кожей после ожога на черепе Лучева.

— Ты мог бы и сам догадаться, Виктор. Я хочу покинуть этот мир, а сделать это я могу только через Печорские Врата. Об этом тебе доложил отдел или сделал так, чтобы тебе доложили. Но это все мелочи. Просто я подумал, что все вы будете рады в последний раз посмотреть на меня.

— О да. Конечно! — с готовностью согласился Лучев, закивал головой. Капли пота стекали с его лба. — Только... только...

Гарри слегка наклонил голову и снова улыбнулся своей ужасной улыбкой.

— Продолжай же.

Но Лучев и так сказал уже слишком много.

— Если все, что ты сказал правда, — пролепетал он, пытаясь переменить тему, — что ты еще... никому не причинил зла... Я имею в виду...

— Ты просишь меня не причинять тебе зла? — Гарри медленно зевнул и вежливо прикрыл невежливый зевок ладонью — но не раньше чем дал русскому возможность увидеть длину и острые кромки своих зубов и открыто продемонстрировал когти на руках. — Что же я должен сделать, чтобы спасти свою репутацию? Каждый экстрасенс в Европе, а может быть, и за пределами ее жаждет моей крови, а я хороший мальчик, не так ли? Страх есть страх, Виктор. А теперь отвечай, почему ты мне не рассказал все, что тебе сообщил отдел? О чем они просили тебя? И что решило в отношении этого чудовища, этого Франкенштейна, которого вы создали здесь, в Печорске?

— Но я не могу... не имею права говорить об этом. — Лучев униженно хныкал у стальной стены.

— У вас же все теперь по-другому! Но ты — ты остался верным сыном Матери-России с промытыми мозгами, да? — Гарри скорчил рожу и издевательски фыркнул.

— Нет, — покачал головой Лучев. — Я просто человек, один из человеческой расы.

— Верящий всему, что ему говорят, не так ли?

— Тому, что видят глаза.

Терпение некроскопа подошло к концу. Он придвинулся еще ближе, сгреб стальной ладонью Лучева за ворот и прошипел:

— Твои аргументы — ерунда, Виктор. Может, ты один из Вамфири?!

И вот тут-то директор проекта наяву увидел свой самый страшный ночной кошмар — превращение человека в потенциальный ужас, — и понял, что легко сможет начать свою карьеру заново. Карьеру в качестве вампира. Но у него осталась еще одна козырная карта.

— Ты... тебе наплевать на все законы природы, — пролепетал он. — Ты появляешься и исчезаешь совершенно странным образом. Но неужели ты думаешь, что я все забываю? Неужели ты думаешь, что я не помню ни о чем и не предпринял меры предосторожности? Лучше уходи, уходи прямо сейчас, Гарри, пока они не взорвали эту дверь и не сожгли тебя.

— Что? — Гарри отпрянул от него.

Лучев стянул покрывало с постели и показал некроскопу кнопку, вмонтированную в стальной каркас. Кнопку, которую он нажимал — как долго? — и крохотную красную лампочку, которая мигала даже сейчас. И Гарри понял, что его вампир выдал себя.

Его темная половина понесла поражение. Тварь внутри него хотела выйти наружу, одержать верх, повернуть все так, как хочет она, страхом выжать ответ из Лучева. А потом, может быть, и убить его! Если бы Гарри невольно не передал инициативу вампиру, он бы легко получил ответы на свои вопросы прямо из мозга ученого. Но теперь было уже слишком поздно.

Слишком поздно бороться с собой и давить эту тварь, бить ее до состояния повиновения. Но он сделал это — и Лучев вдруг увидел, что перед ним обычный человек.

— Я думал... я думал... ты меня убьешь! — русский разрыдался.

— Не я, — ответил Гарри, в то время как снаружи уже слышался топот бегущих ног. — Не я — она, тварь! Да, она могла убить тебя. Но черт тебя возьми, ты однажды уже поверил мне, Виктор. Поверь, я не хотел разочаровывать тебя. Да, моя плоть и кровь изменились, но я — настоящий я — я тот же, что и прежде.

— Но все переменилось, Гарри, — ответил Лучев, вдруг поняв, что спасен. — Ты же все видишь. Я теперь ничего не делаю ради самого себя. Ни ради “Матери-России”. Только ради человечества — ради каждого из нас.

В дверь уже колотили, слышались крики.

— Слушай. — Лицо Гарри было человеческим, таким, каким русский привык видеть его раньше; если бы не дьявольские глаза... — Сейчас отдел и ваша русская организация тоже, если они не зря едят свой хлеб, — они должны знать: я просто хочу уйти. Но почему — они — не — хотят — дать — мне — уйти?

В коридоре раздались выстрелы, — один, два... десять, очередь, горячий свинец молотил по замку стальной двери, превращая его в металлолом.

— Ты говоришь, что не знаешь? — Теперь Лучев видел только Гарри, только человека. — Говоришь, что не понимаешь?

— Может, и понимаю, — ответил Гарри, — Я не уверен. И сейчас ты единственный, кто может объяснить мне это.

И Лучев объяснил.

— Гарри, их не волновало бы, что ты хочешь уйти, если бы не...

В это мгновение дверь слетела с петель, и свет ворвался в комнату.

— Если бы они не боялись, что однажды ты вернешься и кое-что принесешь с собой!

Напуганные люди толпились в дверном проеме; один прижимал к себе огнемет, и его сверкающее дуло было направлено прямо на Лучева.

— Нет! — закричал директор, забившись в угол и закрывая лицо тонкими, дрожащими руками. — Ради Христа, нет! Он ушел! Он ушел!

Они стояли в дверном проеме, силуэты, окутанные дымом и запахом гари, всматриваясь в помещение. Наконец кто-то спросил:

— Кто ушел, директор?

— Директору... приснилось? — уточнил другой.

Лучев рыдал, сжавшись в комок. О, как бы ему хотелось, чтобы это был сон. Но нет, это был не сон. Не совсем сон. Он еще чувствовал то место на запястье, где некроскоп сжимал его, он еще видел те ужасные горящие глаза.

О да, Гарри Киф был здесь, и скоро, очень скоро он вернется. Но директор также знал, что, несмотря на его ужасную ошибку, Гарри узнал только часть того, что его интересовало. В следующий раз, когда он вернется, он узнает все, все до конца.

Но следующий раз мог наступить в любое мгновение!

— Включите! — выдохнул он.

— А? — Кто-то бесцеремонно встряхнул ученого, и он вжался в стену у кровати. — Диск? Вы сказали включить диск?

— Да. — Лучев схватил говорившего за руку. — И сделайте это сейчас же, Дмитрий. Немедленно! — Лучев откинулся назад, задыхаясь, и схватился за горло. — Мне нечем дышать. Мне нечем... дышать.

— Всем выйти, — приказал Дмитрий Колчев, взмахнув рукой. — Всем выйти. Здесь и так мало воздуха.

Люди двинулись к выходу. Лучев схватил одного за руку.

— Ты, с огнеметом, останься у двери снаружи. И ты, с ружьем. Оно заряжено? Серебром?

— Конечно, директор. — Человек выглядел удивленным. — Какой в нем прок, если оно не заряжено?

— У кого-нибудь есть гранаты? — Лучев держался уже спокойнее, уверенней.

— Да, директор, — ответили снаружи.

Лучев кивнул, и его адамово яблоко дернулось, когда он глотнул воздуха.

— А вы трое ждите меня снаружи. И с этого мгновения не упускайте меня из виду. — Он устало опустил ноги на пол и увидел Дмитрия Колчева, внимательно смотревшего на него.

— Директор, я... — начал тот.

— Сейчас же! — заорал на него Лучев. — Идиот, ты что, оглох? Ты не слышал, что я сказал? Включить диск немедленно. Потом доложить в дежурную часть и вызвать Москву по горячей линии.

— Москву? — Побледнев и слегка отпрянув, Колчев направился к двери.

— Горбачева, — добавил Лучев. — Горбачева, и никого иного. Никто, кроме него, не сможет навести порядок, если здесь произойдет что-то еще!

 

Глава 2Одинокий путь. Темная сторона. Обитатель

Некроскоп понимал, что времени у него почти не осталось. Нельзя терять ни минуты. Советы разработали какое-то “окончательное разрешение” проблемы Печорска. Это означало, что он должен успеть пройти через Врата прежде, чем они что-то успеют сделать.

Он отправился в Детройт и примерно в 6:20 нашел мотоциклетный гараж с демонстрационным залом. Гараж уже закрывали. Последний усталый служащий обходил помещения. Всего лишь минуту назад служащий-негр убрал свою метлу и вымыл руки. Теперь он медленно шагал прочь от гаража вниз по вечерней улице. Чудесные, хромированные машины сверкающей шеренгой стояли за зеркальными витринами.

— Ты некроскоп, что ли? — раздался в мозгу Гарри голос на мертворечи, после того как он с помощью двери Мёбиуса проник в помещение демонстрационного зала. Это удивило его: мертвые избегали его в последнее время. — Ты классный парень, потому что я слышу, как ты думаешь.

— Считай, что ты меня смутил, — Гарри был вежлив, как всегда, но при этом не переставал изучать противоугонную цепь. Она была продета через передние колеса мотоциклов, составляющих эту сверкающую шеренгу.

— Что я здесь делаю? Э, да ты меня не знаешь, верно? Ладно, скажу. Я был Ангелом.

Мертворечь несла информации больше, чем слова. Что касается Ангелов, то Гарри не удивился, — он знал, что они существуют, особенно в пространстве Мёбиуса. Но у этого Ангела не было нимба.

— Ангел Ада? — Гарри наступил на цепь и обеими руками потянул ее на себя, собрав всю силу Вамфира. Одно из звеньев лопнуло, и цепь упала со звуком пистолетного выстрела. — Разве у тебя не было имени?

— Обалдеть можно! — Ангел присвистнул. — Держу пари, ты и сам не прочь сигануть с небоскреба, верно? Кто ты? Птица? Самолет? Черт, ведь это — некроскоп! Мертвых понимающий, их не забывающий, всеми любимый, неповторимый! — Он успокоился. — Мое имя? Меня звали Пит. То еще имечко, верно? Питти, Питти, Питти. Как будто кличут долбаную овцу! Поэтому я пользовался кличкой Вампир! Э-э, друг, я вижу, у тебя проблемы?

Гарри вывел “Харлей-Дэвидсон” из шеренги и откатил его к задней стене демонстрационного зала. Но последний служащий услышал “шум” и быстро шел назад.

— По-моему, Пит — хорошее имя, — сказал Гарри. — Действительно, что ты здесь делаешь?

— Живу, — ответил Ангел. — Знаешь, у меня никогда не было такой славной крошки. — Он показал на мотоцикл. — Но я постоянно приходил сюда и любовался ею. Это место для меня как мавзолей, как церковь, а “Харлеи” — всесильные жрецы.

— И как же ты умер? — Гарри повернул ключ зажигания, и мотоцикл задрожал, оживая, казалось, каждый его поршень, каждый клапан заговорил своим голосом.

— Однажды я всю ночь трахался со своей подружкой. Потом мы с моей железной пташкой... по горло залили себя высокооктановым пойлом. Самый кайф пришел, когда на спидометре было Один, Ноль, Ноль. Мы соскочили с трассы на повороте и впилились в заправочную станцию, впилились прямо в раздаточную колонку с железкой, сгорели в белом гейзере огня! То, что осталось от моего тела, развеял ветер. А меня как приклеило к этому месту.

— Слушай, Пит, я всегда мечтал научиться водить такую большую штуку, но как-то все не хватало времени.

— Ты что, не умеешь?

— Нет, — Гарри покачал головой. — Но, думаю, что научусь, да ты еще кое-что подскажешь как спец, а? Ну можешь представить, что мы уже едем?

— Кто, я?

— А кто же еще?

— Ух ты!

И Гарри почти физически ощутил, что Пит уже в седле, за его спиной. Их мысли слились, и тогда Гарри направил машину прямо в стеклянную витрину. Дымя покрышками и гремя шестеренками, она рванула с места.

Секунду спустя служитель открыл последнюю дверь и вошел в демонстрационный зал. Он стоял спиной к огромной зеркальной витрине прямо на пути Гарри. Человек застыл, открыв в немом крике рот, в ожидании, что огромный мотоцикл вот-вот врежется прямо в него. Он понимал, что от него и от этого маньяка-водителя останутся только клочья, и ему некуда было отпрыгнуть. Закрыв глаза и вознося молитвы, он сполз вниз по стеклу витрины. Ревущее чудовище нависло над ним...

Оно проскочило сквозь него и исчезло!..

Грохот стих. Служитель открыл глаза: сначала чуть-чуть, а потом полностью. Всадника на “Харлее-Дэвидсоне” уже не было. Был тормозной след, был голубой дымок выхлопа, даже рев двигателя еще эхом отражался от стен и замирал в тишине. Но ни всадника, ни мотоцикла не было. Стеклянная витрина была цела.

“Призраки! — служитель бросился прочь. — О Господи, я всегда это знал! Здесь живут призраки из преисподней!”

Это было так и в то же время не совсем так. Призраки здесь были, но чуть раньше, теперь же он остался здесь один. Потому что Пит-Вампир, мотоциклист, теперь был вместе с Гарри Кифом, и, так же как и Гарри, возвращаться сюда он не собирался...

* * *

Гарри переправился через пространство Мёбиуса на остров Закинтос, образовал переход и выскочил на скорости в 40 миль в час на неровную поверхность дороги залитого звездным светом греческого острова. Неопытный водитель, он бы непременно разбился, но Пит-мотоциклист направлял его, и огромная машина плотно и надежно встала на гудроновое шоссе.

Зек встретила некроскопа на белых ступенях, которые вели к ее двери.

— Пенни проснулась, — сказала Зек. — Она пила кофе — много кофе.

— Это я виноват, — ответил Гарри. — Мы тут немного отметили. Наш отъезд. — И он вдруг вспомнил свой дом возле Боннирига в Эдинбурге. Тепло домашнего очага.

— У-у! — сказал Вампир, увидев отображение Зек в мозгу Гарри. — Это твоя подружка? — Это была мертворечь и Зек не могла его услышать, она и не подозревала о существовании чего-либо подобного.

— Нет, — сказал Гарри только Питу. — Просто хороший друг. Тем не менее занимайся своим делом и не разевай попусту рот!

Пенни присоединилась к Зек и Гарри, когда они прощались. Она неслышно подошла к двери и улыбнулась (немного устало, немного... жутковато?), увидев, что некроскоп вернулся. В ночных сумерках зрачки Пенни отсвечивали красным, отражая свет лампы, укрепленной над дверью. Зек старалась не смотреть в эти глаза, как и в глаза Гарри. Да и смотреть в них было не нужно, как не нужно было говорить о чем-либо вслух, ведь они обменивались мыслями.

— Зек, я перед тобой в долгу.

— А мы все в долгу перед тобой, — ответила она. — Каждый из нас.

— Нет. Теперь уже нет. Вы свой отработали.

— Прощай, Гарри. — Она наклонилась и поцеловала его в губы, совсем человеческие, но холодные, словно лед.

Он провел Пенни мимо деревьев прямо к мотоциклу и, забравшись на него, оглянулся. Зек стояла в свете звезд и лампы и приветливо махала им рукой. Фары “Харлея-Дэвидсона” высветили траву под деревьями, прочертили путь назад, к дороге.

Зек услышала рев двигателя, переходящий в вой, увидела передние огни, рассекающие ночь, и затаила дыхание. Потом от шума двигателя осталось только эхо, барабанной дробью прокатившееся по холмам. И луч света исчез, как будто никогда и не существовал.

— Ты закрыла глаза? — бросил Гарри через плечо.

— Да. — Ее мысленный ответ звучал, как шепот.

— Держи их крепко закрытыми, пока я не разрешу открыть.

Перебросив мотоцикл через пространство Мёбиуса вместе с Питом-Вампиром и Пенни, сидящими сзади, Гарри направился в Печорск к Вратам. Он точно рассчитал их местонахождение. Уравнения Мёбиуса поблескивали на экране его метафизического разума, открывая и закрывая бесконечную вереницу дверей, после того как они оказались в пространстве Мёбиуса. И, когда двери начали коробиться и извиваться, он понял, что почти достиг цели. Это был эффект Врат, искривляющих пространство Мёбиуса так же, как черная дыра искривляет свет. Мгновением позже Гарри провел мотоцикл через последнюю меняющую свою форму и рассыпающуюся дверь, и вывалился прямо на стальное кольцо, окружающее Врата.

И Виктор Лучев увидел это.

У внешнего обвода, где плиты диска были покрыты трехдюймовой резиной, директор проекта беседовал с группой ученых. Это было достаточно безопасно, они находились на изолированном участке поверхности, к остальной части кольца было подведено высокое напряжение. Еще имелись кислотные опрыскиватели. Когда мощная машина Гарри с ревом вывалилась из пространства Мёбиуса, жирные белые и голубые искры заплясали по металлу кольца.

У мотоцикла были могучие шины, широкие и массивные, покрытые самой лучшей резиной, поэтому тяжкий удар мощной машины весом почти в шестьсот фунтов, сорвал и сгреб в кучу рыбью чешую пластин, покрывающих кольцо. Раздался треск и грохот электрического разряда. Голубые стрелки молний пробежали по поверхности стального кольца, словно змейки, прибавляя к гортанному шуму рычащих поршней “Харлея” кафедральную акустику пещеры. А наверху в этот миг открылись заслонки.

Расчеты, которые некроскоп сделал по формулам Мёбиуса, были верны, он не раз тщательно проверил их, да и не могло ничего произойти за доли секунды.

Когда они прогуливались вместе с Лучевым (в мозгу директора) вокруг центральной пещеры, там не было пушек. Кислотные опрыскиватели должны были находиться на двадцать пять футов выше диска; требовалось какое-то время, чтобы наполнить их кислотой и привести в действие. Гарри рассчитал, что попадет в сферу Врат раньше, чем первые дымящиеся смертоносные капли скатятся на стальные плиты.

Но когда Гарри вдруг появился в сиянии пещеры, и шины “Харлея” завизжали по плитам, пытаясь найти точку опоры, тогда-то он и понял, что что-то не так. Не в его расчетах, а в самом плане. Он понял, что знал об этом плане, потому что уже видел его в действии. Видел что-то, да... когда встречался с Фаэтором там, в будущем: его неоновая с алым оттенком линия жизни повернула в сторону от оси, направленной в будущее, отскочила под прямым углом и исчезла в бриллиантовом всплеске красного и голубого огня, как бы покидая это измерение, пространство и время, и отправилась к Темной стороне.

Но только одна линия жизни достигла их. Линия самого Гарри, одного Гарри... без Пенни!

Он сбавил скорость с сорока до тридцати миль в час, чтобы мотоцикл не заносило, а колеса могли найти опору. Гарри вспомнил одно очень важное правило: никогда не пытайся прочесть будущее — оно может пойти и окольным путем. Он заново произвел расчеты, приняв во внимание уменьшение скорости, и все равно разница во времени составила всего одну секунду от расчетной, одно маленькое тик. Так что же не так?

Ответ был прост: Пенни.

Всегда ли она слушалась его? Всегда ли следовала его наставлениям? Нет, никогда! Она была его рабыней, она любила его, была околдована им, но никогда его не боялась. Он был ее любовником, но не хозяином. И при всей своей невинности, Пенни была любопытна.

— Не открывай глаза, — сказал он ей, но она не была бы Пенни, если бы послушалась его. Она открыла: их сразу же, как только они проскочили через дверь Мёбиуса в Печорск, открыла — увидела циклопическое око Врат там, где притормозил мотоцикл. Думая, что они должны неминуемо разбиться, она незамедлительно отреагировала. Они должны были въехать во Врата, проскочить их — в этом-то и заключался весь план. Ее же ничто не должно было волновать. Если бы было время, Гарри все бы ей объяснил.

Некроскоп увидел, как вскрикнула Пенни, как отпустила его, чтобы закрыть ладонями испуганное лицо...

В это мгновение задняя подвеска взбрыкнула, словно дикая лошадь... и девушка полетела кувырком. В следующую долю секунды он пробил оболочку Врат и пролетел сквозь них... но один, совсем один. В лучшем случае — вместе с Питом-Вампиром.

— Дерьмо! — мертворечь Пита воем отозвалась в мозгу Гарри. — Некроскоп, ты потерял свою подружку!

Гарри посмотрел в зеркало назад, за Врата, и увидел Пенни, медленно падающую на плиты диска. Он увидел холодные вспышки молний, которые сгущались вокруг ее тела, обрекая ее на страдания. Они опутали ее волосы и одежду паутиной голубого огня и закрутили ее тело в диком сверкающем танце. Он увидел, как кислотный дождь ринулся вниз, услышал шипение пара... Пенни скользила на спине, клочья кожи сдирались с ее тела, и кислота тут же их уничтожала, а она все продолжала катиться и катиться по стальным плитам в этом страшном танце, а капли ее кипящей крови шипели, превращаясь в дымок на этой чудовищно чадящей сковороде.

Конечно, она умерла при первой же вспышке голубого огня и ничего уже не чувствовала. Но Гарри чувствовал. Он сполна ощутил весь этот ужас. У него перехватило дыхание. Он видел, как поток приклеил ее к рыбьей чешуе стальных плит, там кислота и огонь вершили свое черное дело, превращая ее в пепел, деготь, дым. И... он ничего не мог поделать.

Даже он, Гарри Киф.

Потому что он уже прошел сквозь Врата, а назад пути не было.

И только одно было милосердно — одинокий тихий телепатический крик Пенни слабел и с трудом до него доходил, потому что он уже перешагнул через порог в другой мир.

* * *

Некроскоп хотел умереть. Прямо здесь, прямо сейчас, он бы умер счастливым (или несчастным?). Но тварь внутри него не могла этого допустить. И Питу-Ангелу этого не хотелось. И они оба отключили Гарри, превратили его в лед, заморозили.

Он сидел без эмоций, без мыслей в свободном седле “Харлея-Дэвидсона”, и уже не он вел мотоцикл, а они.

Они вели его весь долгий путь до Темной стороны.

Когда Гарри пришел в себя, он находился в миле от каменистой равнины. Он сидел на камне возле притихшего “Харлея-Дэвидсона”. Огромная машина стояла посеребренная полной луной и призрачным звездным светом. На Земле, в демонстрационном зале, она выглядела довольно устрашающе, но здесь, на Темной стороне, казалась ненужной безделушкой. Мотоцикл был все таким же, но Гарри уже таким же не был. Он был Вамфиром, и это был его мир.

Образ Пенни был стерт из памяти алым вихрем. Но он вспомнил все. Его дыхание перешло почти в вой, он чуть не задохнулся. Потом Гарри сжал кулаки, надолго закрыл красные глаза и не открывал их до тех пор, пока навсегда не удалил ее образ из своей памяти.

Это усилие выжало его до предела, но сделать это было необходимо. Все, чем была Пенни, осталось в другом измерении. Назад пути не было, и ничего вернуть было нельзя.

— Плохи дела, парень, — тихо сказал Пит-мотоциклист. — Что же теперь, Гарри? Едем дальше?

Гарри встал, выпрямился и осмотрелся. Был закат, и на юге на острых вершинах гор уже не было золота. На востоке лежали разрушенные курганы замков Вамфири. Только один замок остался нетронутым: уродливая колонна из темного камня и серой кости, больше километра высотой. Он принадлежал леди Карен, но это было давно, а теперь Карен была мертва.

На юго-западе лежали горы, именно здесь Обитатель разбил свои сады. Обитатель, да: Гарри-младший со своими Странниками и трогами — все они были в безопасности в том раю, который он создал для них. Только... Обитатель был вампиром. Битва с Вамфири, длившаяся четыре года, была в прошлом.

“Владеет ли мой сын собой до сих пор, или вампир уже окончательно контролирует его?”

Его мысли прозвучали на мертворечи. И поэтому Ангел-Пит ответил:

— Почему бы не сходить и не посмотреть, а, парень?

— Последний раз, когда я был здесь, — сказал Гарри, — мы с ним поспорили. Но, — некроскоп пожал плечами, — мне кажется, он уже тогда понимал, что рано или поздно я вернусь обратно, и, возможно, уже знает, что я здесь.

— Ну так поехали! — Пит был готов. — Залезай на старину “Харлея” и заводи его, парень!

Некроскоп покачал головой.

— Мне больше не понадобится мотоцикл, Пит. Никогда.

Бывший Ангел сник.

— Хей, отлично. У тебя-то есть свой способ передвижения. А как же я?

Гарри задумался на минуту, потом выдавил некое подобие улыбки. Было видно, с каким трудом она ему далась. Пит прочитал его мысль, прозвучавшую на мертворечи, и дико заорал.

— Некроскоп, ты это взаправду? — Он чуть не задохнулся от восторга.

— Конечно, — ответил Гарри. — Почему бы и нет? — И они взобрались на мотоцикл.

Они развернули его, нашли хорошую, прямую полосу твердой, свободной от булыжников земли и приготовились ехать. Как будто древнее животное взревело в залитой звездным светом тишине Полуночной Земли. Сорвавшись с места со скоростью 100 миль, они помчались вперед, оставляя за собой извивающийся шлейф пыли в полмили длиной. Гарри сформировал проход Мёбиуса, и седоки влетели в него. Теперь они летели прямо в будущее вместе с множеством голубых, зеленых и (отметил про себя Гарри) даже с несколькими красными линиями жизни. Голубые — это линии Странников, зеленые — трогов, а красные...

— ...вампиров? — спросил его Пит.

— Похоже на то, — вздохнул Гарри.

— Мои ребята! — завопил Пит и рассмеялся как безумный.

Некоторое время спустя Гарри сказал:

— Пит, здесь мне надо сойти.

— Так ты говоришь... он теперь мой?

— Отныне и навсегда. Тебе даже не нужно останавливаться.

Пит не знал, как и благодарить его, да он, собственно, и не пытался. Гарри открыл дверь в прошлое, чуть задержался, перед тем как перешагнуть порог, и увидел, что огромный “Харлей” летит, удаляясь, в направлении будущего. Некоторое время он еще слышал радостное гиканье Ангела, эхом возвращенное назад:

— Ого-го-го-го-о-о!

Наконец-то Пит обрел свое счастье. А Гарри вернулся назад на Темную сторону. Некроскоп стоял там, где начинались сады. Он положил руки на невысокую каменную изгородь и смотрел вниз на открывающуюся перед ним панораму. Где-то посередине между этим местом и бывшими владениями Вамфири, где лежат в руинах их родовые замки, расположены Врата (конец “рычага” пространства-времени, деформация измерения, противоположный которому конец находится в Печорске), освещая каменистую равнину ярким до боли белым сиянием. Гарри показалось, что он видит этот свет даже отсюда, призрачный отблеск там, внизу, в далеких серых предгорьях.

Он и бестелесный Пит появились из Врат на мотоцикле — проникли сквозь пепельное сияние “серой дыры” из Печорска сюда, на эту каменистую равнину, но Гарри почти ничего этого не помнил. Он помнил те времена, когда еще жил здесь. Как ни странно, но он лучше помнил то, что было давно, чем недавно. А может, так было потому, что ему хотелось забыть то, что случилось недавно?

Он повернул голову к северу, вгляделся в просторы Темной стороны, не знающей горизонта. Темно-синие и изумрудно-зеленые земли лежали под плывущей над ними луной, сверкающими звездами и заливающим их чарующим светом северного сияния. Там были Ледники. Земли, где никогда не бывает солнца, и куда в незапамятные времена были изгнаны обреченные, забытые и одинокие Вамфири. В том числе и Шайтис бежал туда после разгрома Вамфири и разрушения их замков в битве за сад Обитателя. Он помнил, как Шайтис спешил верхом на огромной перепончатой твари на север, когда все окончилось и наступили мир и покой.

Гарри и леди Карен имели разговор с Шайтисом еще до того, как он выбрал изгнание, и даже тогда Шайтис не раскаивался в своих деяниях. Лорд Вамфири, он открыто вожделел тела Карен. А еще он хотел вырвать сердца у Обитателя и его отца. Его постигла неудача. По крайней мере, тогда.

А некроскоп? Ему тоже была нужна леди Карен, но по другой, очень важной для него причине. Как и его сын, она носила в себе вампира. Если бы он смог заколдовать кошмарную тварь в Карен, тогда может быть, он смог бы исцелить и Обитателя.

Он заставил Карен голодать там, в ее замке, а потом с помощью свиной крови выманил ее вампира наружу и сжег тварь, не успевшую спастись бегством. Но потом... То, что произошло потом, он не забудет никогда.

Она пришла к нему во сне, в своем открытом белом платье, и его победа обернулась поражением.

— Видишь, что ты сделал со мной? — сказала она. — Я была Вамфири, а теперь от меня осталась лишь оболочка! Я познала силу Вамфира, свободу Вамфира, страсть Вамфира! И что же теперь мне осталось? Я знаю, почему ты это сделал. Но мне жаль тебя, потому что ты ошибся. И она исчезла.

Он проснулся, бросился искать ее по всем комнатам многоэтажного замка, но не нашел. Наконец, он вышел на высокий костяной балкон, посмотрел вниз и увидел там, далеко внизу, белое платье Карен, усеянное брызгами красного, он уже не было таким белоснежным.

Гарри встряхнулся, выводя себя из задумчивости, намеренно повернулся спиной к Темной стороне, к тем шрамам, которые она оставила в его душе, и посмотрел в сад, который теперь, как он успел заметить, не был похож на тот, что он помнил. Где теплицы? И где теперь жилища Странников? А пруды, рябые от игр резвящейся форели, и темные источники?

Пруды поросли зеленой тиной, стекла теплиц разбились, а дверцы хлопают на холодном ветру, дующем с Темной стороны; дома несли на себе печать разрушения: с крыш была сорвана черепица, окна вылетели, трубы, несущие горячую воду от гейзеров, были сломаны, их содержимое выливалось на землю, и радиаторы были пусты.

— Да, теперь не то, что было, а, Гарри из Адских Краев? — произнес низкий, печальный, рычащий голос совсем рядом.

Слова могли быть и другими. Будучи телепатом, некроскоп составил фразу из тех обрывков, которые сумел разобрать: легко быть лингвистом, если ты к тому же еще и телепат. Гарри повернулся к человеку, который приближался к нему под прикрытием стены, потряхивая оружием. Он отметил его худобу и красноватые глаза.

— Приветствую тебя, Лардис, — кивнул некроскоп. Его голос был еще ниже, чем у Лардиса. — Надеюсь, ружье ты приготовил не для меня? — Вопрос прозвучал отнюдь не шутливо.

— Для отца Обитателя? — Лардис удивленно посмотрел на оружие в своих руках, как если бы видел его впервые. Он переминался с ноги на ногу, словно мальчишка, которого застали за совершением неблаговидного проступка. — Что ты, нет! Но... — Предводитель Странников сузил глаза и пристально посмотрел на Гарри. — Где ты был, и что делал все это время, пока тебя не было здесь, Гарри из Адских Краев? Я вижу, тебе пришлось нелегко. — Он отвел взгляд и посмотрел по сторонам. Сперва в сад, потом вниз, на Темную сторону. — Да, и здесь тоже беда. И боюсь, что будет еще хуже.

— Беда? Может, объяснишь, в чем дело?

Лардис Лидешци был цыган. В этом мире, на Земле и вообще где бы то ни было, легко можно было догадаться, что в его жилах течет цыганская кровь. Невысокий — ростом около 5 футов 6 дюймов, он был крепок, как утес, и выглядел примерно одних лет с некроскопом. (На самом деле он был намного моложе, просто жители Темной стороны и Вамфири выглядели моложе своих лет.) Несмотря на плотное телосложение он был очень подвижен. Но главное — в каждой морщинке его выразительного лица светился ум. Открытое лицо Лардиса было обрамлено темными вьющимися волосами, седина в которых была почти незаметна; у него были низкие густые брови, приплюснутый нос и широкий рот, полный крепких, неровных зубов. В карих глазах не было злобы, они были внимательны, в них светилась мысль, и они пронизывали насквозь.

— Объяснить? — сказал Лардис, придвигаясь ближе. — Но неужели нужно что-то объяснять? — И он широким движением руки обвел сад.

— Меня не было четыре года, Лардис, — напомнил Гарри, но употребил не совсем эти слова. Он автоматически сделал необходимые преобразования; время на Темной и Светлой сторонах измерялось не годами, а зорями, периодами между восходом солнца, когда вершины горной гряды становились золотыми, и закатами, когда северное небо озарялось пляшущим светом северного сияния. — Когда я покинул эти места и вернулся в Адские Края, — он не сказал “после того как мой сын искалечил меня и изгнал”, так как прочитал в мыслях Лардиса, что тому ничего не известно об этом, — мы одержали громкую победу над Вамфири. Солнце очень сильно обожгло Обитателя, но он сумел быстро восстановить себя. Твое будущее, будущее племени Странников и трогов Обитателя было обеспечено. Так что же произошло потом? Где все? И где сам Пришелец?

— Верно, — медленно проговорил Лардис. — Все верно. — И, немного помедлив, сдвинул брови. — Когда я увидел, что кто-то объявился, — казалось, он хотел переменить тему разговора, — когда ты появился таким же образом, как появлялся и Обитатель, — Гарри непроизвольно вздрогнул, услышав, что Лардис говорит в прошедшем времени об Обитателе, — я сразу понял, что это ты. Я помню тебя, твоих Зек, Джаза, — как если бы все было вчера. И я еще помню те дни, когда все было хорошо, дни сразу же после битвы за сады. Тогда я подошел к тебе, увидел твои глаза и понял, что ты пострадал не меньше, чем сам Обитатель. Я подошел, потому что ты, Гарри, отец волка, его родной отец и потому, что у меня есть вот это ружье, заряженное серебряными пулями против воинства твоего сына. Я не испугался тебя. В конце концов, я — Лардис Лидешци, которого уважают даже Вамфири.

— И сильно уважают, — подтвердил Гарри. — Не надо умалять свои достоинства. Так что ты хотел сказать, Лардис?

— Я хотел бы узнать... — начал тот, вздохнув. — Обитатель, когда был прозрачным, упомянул...

— Был прозрачным? Какого черта? — Гарри заглянул в мысли Лардиса, но что-то подсказывало, что сейчас не время разбираться со всем этим. — Ах, так? — выпалил он.

— Может быть, и так. — Лардис щелкнул затвором, и оба ствола его ружья уставились прямо в сердце Гарри. — Ты что, их авангард?

Некроскоп образовал дверь Мёбиуса прямо под ногами и провалился в нее, а в следующее мгновение возник за спиной вождя Странников. Эхо двойного выстрела еще не затихло между высокими скалами; облачко вонючего порохового дыма еще висело в воздухе; Лардис выругался и еще дважды выстрелил вправо и влево по дуге в 180 градусов.

Гарри тронул его за плечо и, пока Лардис поворачивался на пятках, успел выхватить оружие из его рук. Он прислонил его к стене, прищурил глаза, наклонил голову и предостерегающе прорычал:

— Пойдем и поговорим, Лардис. Но впредь будь осторожен.

Цыган был похож на быка; он замер на полусогнутых ногах, глаза сужены, руки вытянуты. Но, наконец, он одумался. Гарри был Вамфиром. Идти против него? Уж лучше броситься в пропасть — это была бы более легкая и безболезненная смерть.

Теперь, когда оружие больше не угрожало ему, Гарри прочел его мысли.

— Не надо умирать, Лардис, — сказал он так мягко, как только мог. — И не надо убивать. Я ничей не авангард. А теперь скажи мне, что произошло, что было здесь? Расскажи вкратце.

— Много чего произошло, — проворчал Лардис, отдышавшись. — И еще многое может произойти. Если предчувствия Обитателя оправдаются.

— Где теперь Обитатель? — требовательно спросил Гарри, пристально посмотрев на Лардиса. — Ты назвал его сыном волка? И где его мать?

— Его мать? — Лардис поднял брови и быстро опустил. — А, его мать! Твоя жена, добрая леди Бренда?

— Она была когда-то моей женой, — кивнул Гарри.

— Пойдем со мной, — сказал Лардис. Он повел некроскопа сквозь сад, и Гарри сам увидел, как все здесь изменилось. Все было пусто и заброшено. Вода в прудах застоялась, теплицы были пусты, в них было холодно, дул резкий ветер, гоняя семена сорняков по голой, когда-то плодородной земле. И там, где уровень земли чуть поднимался, как предгорья поднимаются к вершинам, там была могила леди Бренды — пирамида из камней.

Гарри почувствовал всю важность момента и пустил в ход свою мертворечь. Чисто инстинктивно... как биение сердца... как дыхание... но в следующее же мгновение, вспомнив, какой она была, он захлопнулся. Она не знала его, и, даже если бы и вспомнила, это только потревожило бы ее. Лардису же он сказал, что она умерла без страданий.

— Да, — ответил цыган. — Восход солнца, тихий дождь и цветы. Хорошее время для ухода.

— Она была больна?

Лардис покачал головой.

— Только слабость. Просто пришло ее время.

Гарри повернул назад.

— Но одна, здесь...

— Она не была одинока! — запротестовал Лардис. — Троги любили ее. И мои Странники тоже. И ее сын. Он оставался с ней до конца. Это помогало ему сдерживать свою беду.

— Его беду? — повторил за ним Гарри. — Ты хочешь сказать, что он иногда не был самим собой, не был “прозрачным”? И ты назвал его сыном Волка. Я последний раз спрашиваю тебя, Лардис Лидешци, где Обитатель?

Цыган посмотрел на него, потом на полную луну, оседлавшую вершины гор, и задрожал.

— Он там, наверху, — сказал он. — Что тебе, еще нужно? Дикий, как и его братья, да. И он их вожак, там, в горных лесах, бегает вместе с ними. Или лежит в уютной пещере со своей сукой, когда солнце высоко, или охотится на лис на дальнем западе. Его видят иногда вместе со стаей... его узнают по рукам, которые у него остались вместо передних лап, и, конечно, по красным глазам.

Гарри больше не о чем было спрашивать, он все понял. Случилось то, чего он так боялся. Он тихо заговорил, казалось, обращаясь к самому себе.

— Раз Обитатель... изменился, а Вамфири разбиты, значит, угроза исчезла, и ничто уже не удерживало здесь людей, ничто не заставляло их быть вместе с подобными себе. Может быть, вы их просто напугали. Поэтому Странники вернулись на Светлую сторону, троги — в свои пещеры, а сад... саду скоро придет конец. Если только я снова не приведу его в порядок.

— Ты?

— Почему бы и нет? Когда-то и я сражался за него.

— Скоро наступят темные ночи, — в голове Лардиса слышалось раздражение. — И ты тоже отправишься на охоту на Светлую сторону — на охоту на мужчин, женщин и детей?

— Мой сын охотится на кочующий народ? Разве такое когда-нибудь было?

— Мне пора. — Лардис резко повернулся и пошел назад, туда, откуда пришел. — С той стороны лощины есть тропа, проход. Я иду через горы на Светлую сторону.

— Ты идешь один? — Гарри не отставал от него. — А зачем ты пришел сюда?

— Вспомнить о том, что было когда-то, и взглянуть на то, что осталось. В последний раз.

— И убедиться, что здесь нет Вамфири? А что на Светлой стороне? Осели или кочуете, как и прежде?

— Что? Больше нет Вамфири? — Лардис оглянулся и фыркнул. — Да, пока может быть. Но болота кишат их спорами. Все, как было когда-то и будет снова. Вампиры сегодня, Вамфири завтра!

Гарри остановился. Лардис шагал прочь в поднимающийся с низины туман.

— Лардис! — крикнул он вслед ему. — Оставь меня в покое, и я не буду тревожить тебя и твоих соплеменников. Обещаю. А если понадобится, то найди меня.

— Ха! — прозвенел из тумана возглас цыгана. — Ты теперь Вамфир, Гарри из Адских Краев! Ты обещаешь? И я должен верить тебе? Возможно, я бы и поверил раньше, но поверить твари, сидящей в тебе? Нет! Никогда! О, скоро ты выйдешь на охоту за женщиной, чтобы она согрела твое ложе, или за сладким детенышем Странников, когда тебе надоест мясо кроликов.

— Лардис, подожди! — пророкотал вслед ему Гарри. — Ты должен мне сказать... — Он мог остановить его и расправиться с ним. Но не хотел, помня старое. А главное — он, некроскоп, полностью контролировал себя. И своего вампира.

Полная луна быстро двигалась по небу. Она посеребрила вершины гор, сделала тени скал угольно-черными, заставила светиться ползущий туман. И Гарри обратил внимание на то, что туман не поднимается, а сползает; стекает с затененных мест, чтобы заполнить собой лощину и плато. Он тек со скал медленным светящимся водопадом. Раздался волчий вой и эхом отразился сначала от одной вершины, потом от другой. К нему присоединился еще один, потом еще и еще.

Это был не настоящий туман. И создания эти были невидимы и непонятны, а зов их был полон печали.

И тут издалека послышался сдавленный и хриплый голос Лардиса.

— Эй, Гарри из Адских Краев! Слышишь? Это Серое братство! И их повелитель вместе с ними. Он пришел, чтобы посидеть у могилы матери и поговорить с ней. Он так часто делает. Спроси его о чем хочешь и, может, он и ответит тебе, своему отцу. А я пошел, прощай!

Послышался далекий хруст гальки, звук осыпающихся камней. Лардис был далеко, он спешил своей дорогой на Светлую сторону.

И тут вой прекратился.

Гарри ждал...

Наконец они появились из тумана: длинноухие, покрытые серым мехом, языки вывалились из раскрытых пастей, а глаза были словно расплавленное золото. Стая волков. Но это были только волки.

Гарри посмотрел на них, и они отвели глаза. Он не испугался, а они насторожились. Они вытянулись в линию справа и слева от него, оставив ему единственный путь к отступлению. Но он не побежал, а спокойно пошел назад, к дому Обитателя. И когда он прошел сквозь полосу тумана, серое братство сомкнулось за его спиной.

В доме было темно, но это ничего не значило для некроскопа. Туман маленькими вихрями закружился внизу, потревоженный шагами Гарри. Обитатель сидел выпрямившись у стола в комнате, которая когда-то была жилой. Лучики лунного света заглядывали в нее сквозь открытое окно. На Обитателе было закрытое платье, из-под капюшона горели углями треугольники глаз, и только руки с длинными и изящными пальцами оставались открытыми.

Гарри сел напротив.

— Я знал, что ты рано или поздно вернешься, — прорычал Обитатель, словно каркнул. — И я знал, знал с того самого момента, как ты с ревом вывалился из сферы Врат, что это ты, именно ты. Тот, кто появляется таким образом — внезапно и яростно, — или бесстрашен, или очень напуган, или ему на все наплевать.

— Ты не прав, — сказал Гарри. — Тогда мне было не наплевать.

— Давай не тратить слов попусту, — перебил Обитатель. — Когда-то у меня было все. Но во мне тоже сидел вампир, и я думал, что ты попытаешься заколдовать его и убить, а значит, и меня тоже. Я испугался, что ты сделаешь это. Я посеял сомнение в своем мозгу и использовал его как нож, чтобы отсечь все твои тайные способности. Так же, как и я, ты мог появляться и исчезать, когда тебе было нужно: я сделал это невозможным. Как и я, ты слышал мертвых и говорил с ними — я сделал тебя глухим и немым. И когда я все это сделал, я вышвырнул тебя прочь из этого мира. Не так уж и ужасно; по крайней мере, ты оказался в своем родном мире, среди таких же, как ты.

— Некоторое время в этом мире был мир. И в некоторой степени во мне тоже был мир.

— Но, чтобы разгромить Вамфири, я использовал энергию самого Солнца. Ты и я, мы выжгли их солнечным огнем, сравняли с землей их родовые замки! Все шло прекрасно, но в процессе этого — играя с Солнцем, — я опалил себя тоже. Правда, скоро я восстановил себя. Так казалось...

Но процесс самоисцеления скоро прекратился и даже повернул вспять. Моя изменяющаяся плоть вампира не могла восстановить и свою, и человечью плоть одновременно и стала сперва восстанавливать себя. Таким образом, все, что было человеческим во мне, постепенно исчезло, словно съеденное проказой или каким-то чудовищным раком. Даже мой разум был поражен и большей частью изменился, а то, что было подсознательным моего вампира, стало моим сознанием. Но поскольку вампир должен иметь хозяина, активного и сильного, чтобы вынашивать яйцо до его созревания, то он “вспомнил” образ самого первого хозяина. Как тебе известно, отец, мой “другой” отец — тот, кто выносил яйцо, — был волком!

Я видел, что мое тело исчезает, разум тоже, и понял, что превращаюсь в волка. Но еще была та, кто знала мою историю — всю, с момента моего зачатия, та, с кем я мог поговорить в трудную минуту. Моя мать. И вот, постоянно общаясь с ней на мертворечи, я хоть одну свою способность, но сохранил. А все остальное забыто. Вот ирония: я погубил твои способности и потерял свои! А теперь, когда я... забыл все, я говорю с ней, с Той, Которая Под Камнями. С той, которая напоминает мне, о том, что было; с той, которая напоминает мне о тебе даже теперь, когда мне так легко все забыть.

Чувства Гарри — мощные чувства Вамфира — переполняли его. Он не мог найти слов, он с трудом осмысливал происходящее. За несколько коротких часов, которые, казалось, были лишь маленьким фрагментом его жизни, его сущность изменилась навеки. Но это не имело значения. Его боль превратилась в ничто. А вот другие, те по-прежнему страдали, и страдали сейчас. И он представлял эту боль.

— Сын!..

— Я больше никогда не приду сюда, — сказал Обитатель. — Я увидел тебя. А ты... простил меня?.. Я забываю, кем я был, и становлюсь таким, кто я есть. Сделай все, что ты можешь, отец. — Он протянул руку и коснулся дрожащей руки Гарри, и там, где с его руки соскользнуло одеяние, рука была покрыта серым мехом.

Гарри отвернулся. Слезы невидимы в красных глазах Вамфири. Но чуть позже, когда он снова поднял глаза...

Одежда Обитателя еще струилась в воздухе, падая на пол, когда темно-серый силуэт уже мелькнул в раскрытом окне. Гарри выглянул наружу. Там, поглощаемый вампирским туманом, удалялся прочь его сын. Внезапно он остановился, обернулся, сверкнул треугольниками глаз, поднял морду и фыркнул в холодный ночной воздух. Волчьи уши были подняты, голова склонилась в одну сторону, потом в другую: он... слушал? Но что?

— Кто-то идет! — пролаял он предупреждающе. И прежде чем некроскоп успел спросить, продолжил: — А, да! Та, которую я забыл, как и многое другое. Кажется, не только я заметил твое возвращение, отец. Нет, она тоже знает, что ты вернулся.

— Она? — повторил некроскоп вслед за сыном-волком, но тот уже повернул и бежал к дальним высоким вершинам. Все серое братство бежало вслед за ним, пока наконец не исчезло в тумане.

Тень упала на дом Обитателя. Гарри поднял глаза к небу. Странная яркая фигура надвигалась на сад.

— Она? — шепотом повторил он.

— Он имел в виду меня, сын Ада. — Телепатический зов был еле слышен, но он разорвался в голове Гарри подобно бомбе. Да, телепатия, не мертворечь. Но этого не может быть! Все закружилось перед его глазами.

— Ты? — наконец произнес он, в то время как ее летун уже планировал к земле.

— Давно уже мертвая и не мертвая. Бессмертная леди Карен!

 

Глава 3Гарри и Карен. Угроза с Ледников

Летун Карен спланировал на землю у северной оконечности сада, прямо за низкой стеной, там, где земля полого опускалась в направлении Темной стороны. Это было хорошо знакомое ей удобное место для посадки. Именно здесь она ослепила Леска Живоглота, вырвала его сердце и швырнула его несуразное тело защитникам, чтобы сжечь его.

Оставив старый дом Обитателя и пробираясь к Карен сквозь рассеивающийся туман, некроскоп послал впереди свою мысль, свое изумление.

— Это в самом деле ты, Карен или это галлюцинация? Может ли это быть реальностью? Я видел тебя мертвой, изувеченной на каменистой осыпи, куда ты выбросилась с крыши своего замка...

— Ха! — ответила она без злости. — Ты тогда был в бреду, Гарри Киф!

Она прошла сквозь брешь в стене и остановилась, ожидая его. На фоне стены был отчетливо виден ее силуэт. Летун, кошмарная драконоподобная тварь, но вполне безобидная, кивая, пускал слюни и сверкал огромными, похожими на совиные, глазами. Он качал своей головой, формой напоминающей лопату; его влажные перепончатые крылья состояли из гибких, ячеистых костей, покрытых тонкой оболочкой метаморфической плоти; червеподобные ноги пучком росли из рыхлого, округлого тела.

Гарри посмотрел на него и не почувствовал ни тени страха, лишь легкую жалость. Он знал, что это существо было создано из одного из трогов или Странников. В нем, казалось, не было ничего от человека. Но, приблизившись к Карен, он ощутил его реакцию и понял, что какие-то человеческие чувства у него еще остались.

Карен была восхитительна. В мире за сферой Врат — в мире людей — подобных ей не было. Даже малиновые глаза казались ему прекрасными... теперь. Гарри застыл в благоговении перед ее красотой, пораженный не меньше, чем когда увидел ее впервые, когда она прибыла сюда, чтобы присоединиться к защитникам сада в битве с Вамфири. Она очаровала его тогда, и все повторилось теперь.

Он упивался ее красотой, скользя восхищенным взглядом от горящих медью волос по великолепным изгибам ее тела, которое было едва прикрыто и давало возможность любоваться ее белой, нежной кожей, к сандалиям из светлой кожи, оплетающих ее ноги так, что были видны ногти на пальцах, покрытых золотой краской. На ее плечах был плащ из черного меха, талия перетянута широким черным ремнем с пряжкой в форме рычащей головы волка. Значение этой эмблемы было утеряно в прошлом: она передавалась из поколения в поколение, пока не попала наконец к Карен. Лорд Драмал передал ее Карен, он же передал ей и свое яйцо для дальнейшего вынашивания.

Застыв надолго перед ее странной, неземной красотой, Гарри наконец очнулся и подошел к ней ближе. Вблизи Карен была еще прекраснее, еще желаннее. Она двигалась к нему, повторяя как в зеркале каждое его движение, гибкой походкой цыганской плясуньи, походкой, которую он так хорошо помнил. Ну конечно же, когда-то она была просто девушкой из племени Странников. Он как бы слышал гармонию каждого ее движения... хотя, конечно, на самом деле ничего не было слышно!

Он слушал мелодию ее поступи, а потом услыхал телепатический голос, прозвеневший в его голове.

— Однажды ты чуть не убил меня, Гарри. Я должна предупредить тебя: я пришла сюда, чтобы вернуть свои утраченные позиции.

Она выбросила вперед правую руку, которую до сих пор прятала за спиной. Ее латная рукавица была в боевом положении: она согнула руку, и в звездном свете серебром засверкали ужасные лезвия, крюки и маленькие косы.

Гарри создал дверь Мёбиуса справа от себя и зафиксировал ее там. Она была невидимым надежным убежищем в случае необходимости. Позволив Карен замахнуться на него, он только увернулся бы вправо и исчез. Но эти мысли он должен был держать под замком, а вслух сказал:

— Ты говоришь, что пришла сюда, чтобы убить меня?

— Ты хочешь сказать, что не заслуживаешь смерти? — Ее голос дрожал, она едва контролировала себя.

Держа свой разум закрытым, Гарри заглянул в ее сознание и увидел там адскую смесь: гнев, ярость, но ни капли ненависти. И еще, очень отчетливо одиночество леди Карен. Они были так похожи друг на друга теперь...

— Я не понимал тогда, чем это может обернуться для тебя... — начал он, запнулся и снова попытался начать: — Я думал, я помогаю тебе, исцеляю тебя, как будто от мерзкой болезни. Я проделал бы со своим сыном то же самое, что и с тобой. Если бы я мог исцелить вас...

— Исцелить! — бросила она. — Почему ты не хочешь исцелить самого себя? Это не исцеление, некроскоп! Теперь ты понимаешь это, не так ли?

Он кивнул и, пользуясь моментом, пододвинулся ближе.

— Да, я знаю. В каком-то смысле я изучил тебя. В тебе сидит особый Вампир, так называемая “мать”. Если бы ты выносила всех своих вампиров, в конце концов, они бы истощили твой организм, убили бы тебя. Или я не прав?

— Кто может это знать? — прорычала она.

Гарри стоял прямо перед ней, на расстоянии меньше одного шага, в зоне досягаемости ее латной рукавицы.

— Итак, ты пришла, чтобы убить меня, — он мотнул головой. — Но ты должна понять, что я выстрадал не меньше, чем ты. И в глубине души ты осознаешь, что я никогда не был твоим врагом, Карен. И в том, что я совершил, нет моей вины.

Мгновение она пристально смотрела на него, чуть прищурив глаза, потом кивнула и улыбнулась. Но это была скорее усмешка, чем настоящая улыбка.

— Я раскусила тебя! — сказала она. — О, я чувствую твою дверь, Гарри! Однажды ты брал меня туда с собой, помнишь? Ты перенес меня из сада в мой замок в одно мгновение. А теперь рядом с тобой другая дверь. Подошел бы ты так близко, если бы не она? Докажи мне, что ты действительно так “невиновен”.

Он покачал головой.

— Это было тогда, — возразил он. — А теперь, кем бы я ни хотел быть, но я Вамфир, и только! Во мне теперь мало невинности... пожалуй, как и в тебе! Да, тварь во мне советует держать дверь открытой, чтобы защитить меня — или себя? Но человек во мне говорит, что мне не требуется никакой защиты. А пока я жив, человек во мне имеет приоритет. И пусть так будет всегда!

Он забыл об осторожности, сжал дверь Мёбиуса и широко распахнул свой разум, впуская ее. Несколько мгновений она читала то, что там было написано, потому что он уже ничего не прятал. Но в телепатии прочесть — то же самое, что и прочувствовать, и многое из того, что она прочувствовала, отозвалось болью, огромной, еще большей, чем ее собственная боль. И она увидела, насколько он одинок и опустошен, и это отодвинуло ее собственную боль и опустошенность на задний план.

Но... она была женщиной и помнила все. Когда его правая рука опустилась на изгиб ее талии, сначала легко, потом властно, она опустила свою руку так, чтобы ее боевая рукавица скользнула и замерла за его спиной.

— Ты хочешь вернуть то время, когда я призналась, как я тебя хочу? — сказала она. — И каким именно образом? Конечно как женщина — но и как вампир, разумеется! Помнишь ли ты, как запер меня в моей комнате, и как я пыталась завлечь тебя? Я вышла к тебе нагая, вся в сомнениях, тяжело дыша — и ты не обратил на меня внимания. Как будто твое тело было из железа, а кровь — словно лед.

— Нет, — прохрипел он ей в ухо, вдыхая терпкий мускус ее тела, притягивая ее к себе и наклонив голову к ней. — Мое тело было живая плоть, и моя кровь была как огонь. Но я поставил себе цель и должен был ее достичь. А теперь... я ее достиг.

Она почувствовала, как нарастает ее желание, такое огромное, и его сердце тяжелым молотом забилось у ее груди.

— Ты... ты глупец, Гарри Киф! — прошептала она, и он обхватил ее еще крепче.

Каждый нерв ее тела затрепетал: инстинкт Вамфири требовал от нее, чтобы она вонзила боевую рукавицу в его спину, в позвоночник, вырвала и снова вонзила, искромсала на кусочки его сердце, чтобы оно брызнуло маленькими алыми гейзерами. Да, ее нервы затрепетали и не только от возбуждения, ее рука как бы сама по себе, без участия ее воли расслабилась и позволила грозному оружию соскользнуть с дрожащих пальцев прямо на землю!

— Ты еще больший глупец, чем я, — простонала она, вонзая острые, как бритвы, алые ногти прямо в его трепещущее тело, спину и шею. Гарри сорвал с нее одежду и ласкал ее тело везде, куда могли дотянуться его руки и кусал ее лицо и рот, пока не появилась кровь. — Да уж, — задыхаясь, проговорила Карен, когда они наконец сжали друг друга в объятиях, сгорая от желания, — глупее и не бывает!

* * *

Они летели к ее замку.

Сидя позади нее в богато украшенном седле у основания шеи летуна, там, откуда росли его перепончатые крылья, Гарри держался за Карен, чтобы не свалиться вниз — в этом случае ему пришлось бы сформировать дверь и выпасть сквозь нее в пространство Мёбиуса. Но он не мог упасть, пока ласкал ее упругие груди, соски которых, как самородки, прятались под остатками ее одежды. Он просто не мог упасть, пока его мужское естество упирается в ее восхитительный зад, словно пытаясь приподнять ее над седлом.

— Подожди! — сказала она ему еще там, в саду, у стены, где он, обретя вновь все чувства Вамфира, хотел взять ее немедленно и вспахать, как податливое поле. — Подожди! — повторила она дважды во время их полета, когда он застонал громче ветра прямо в ее ухо, стал биться о ее шею, и она почувствовала, как его метаморфическая плоть потекла, пытаясь обернуть ее всю, а его руки удлинились, как бы пытаясь прикоснуться к ней во всех местах одновременно.

И еще раз.

— Подожди! О, подожди же! — воззвала она к нему, когда летун приземлился на площадку несколькими этажами ниже ее самых верхних апартаментов. Карен почти спасалась бегством от него, взлетая по настилу и лестницам резной кости, стремясь в свои комнаты. Наконец, он догнал ее в спальне и понял, что столь долгое ожидание закончилось.

Гарри так редко занимался любовью, что он почти все забыл. Неудивительно. Пространство и время так запутаны! Сколько же времени прошло с того момента, когда он обладал Пенни? Измерение назад? Целая вселенная? Некроскоп знал только, что время — весьма относительное понятие. Былое казалось пушистым сном, а настоящее “сейчас” было так реально. Пенни была миражом, порождением сна, пухом чертополоха, она очаровала его в его снах, и наконец исчезла вместе с пробуждением. Но Карен... Она была реальностью, неотразимая, требовательная. Она была магнитом, притягивающим к себе, как маленькая планета, она манила его, как луна. И он желал ее.

Для Гарри она была воплощением всех земных (и неземных) желаний; она была его личной черной дырой, которая могла всосать его в себя всего без остатка. Да, в ней было это все и даже более того. Карен была Вамфиром!

Они скручивались, свивались в клубок на ее постели, ворчали, стонали, тяжело дышали. Гарри уже не совсем понимал, что было реальностью, а что фантазией. Он никогда прежде еще не пробовал преобразовывать свое тело; он не знал насколько способна растягиваться его плоть, он был “невинен” относительно потенциала своих чувств. И Карен тоже.

— Ты знала лишь собственные ласки? — переведя дыхание, спросил ее некроскоп, вытягивая свои руки и пальцы так, чтобы ощутить и ласкать все ее внутренние органы и самые сокровенные места, а она увлажняла слюной горячий комок его плоти, ощущая его трепет своим скользящим раздвоенным языком.

— Нет, — простонала она. — Дважды я летала на Светлую сторону, чтобы найти себе любовника. Но как можно обольстить перепуганного до смерти человека? Тем не менее, я принесла одного сюда. Прошло некоторое время, и он переборол свой страх, очутился у меня в постели. О, это было, как будто в разверстую пропасть... бросили камешек! Он не смог меня наполнить. Я выдоила его досуха и захотела еще, но в нем оставалась только одна кровь. Я знала, что могу смолоть его в порошок, превратить в пыль, убить его своей женской ненасытностью и поглотить. Это было бы так же просто, как съесть его. Но... я вернула его назад. Да, с того момента, я принадлежала только себе, да. — Как мужчины и женщины созданы друг для друга, так и плоть Вамфира должна принадлежать только другому Вамфиру. Нельзя получить удовольствие от монстра. Когда кровь Вамфира желает, человек не способен ответить.

— Вот уж верно, — ответил некроскоп, чувствуя как ее левый сосок проникает в его горло, словно язык, и как разбухла его мошонка, готовая взорваться под давлением переполняющих ее соков. — Женщина умерла бы от того, что я собираюсь сделать с тобой.

— О, и мужчина умер бы от моих ласк, — ответила она, содрогаясь. — Но удовольствие тем не менее фантастическое.

— Когда-то лорды Вамфири брали себе женщин из Странников, — задыхаясь от исступления прошептал Гарри. Теперь она была полна им, он обнимал руками ее живот; Гарри настолько выложился, что выглядел полумертвым. Она выгнулась вперед, чтобы поцеловать его, их зубы клацнули друг об друга, а плоть их лиц сплавилась в одно целое.

В следующее мгновение мощным сокращением мышц она вытолкнула его из себя. Но он тотчас снова проник в нее, взяв на себя всю инициативу. И она ответила ему на его вопрос телепатически.

— Те женщины умерли в муках, — сказала она. — Говорили, что во время набега Леск Живоглот взял себе на ночь десять женщин, если не больше. Они лопались как пузыри. Это было насилие. Но не все так называемые лорды действовали подобным образом; если девушка была красива, она могла остаться в живых. В нее селили вампира, и, пока ее способность к метаморфозам росла, распутный лорд учил, как все нужно делать. Лорд Магула сделал себе огромную женщину-гору и засыпал внутри нее, утомившись от своих излишеств.

Она мгновенно расслабилась, чтобы позволить ему выйти, затем упала на него и стала исследовать руками его ловкое тело.

Они превратили постельное белье в мокрые тряпки, деревянную постель — в хлам, огромную комнату — в бойню. Их любовь была беспредельна. Человек и помыслить не мог о таких изощрениях. Они кричали, как пещерные жители, их тела слиплись в единое целое; они познали секс так, как еще никто до них не познал его; высшей точкой наслаждения для некроскопа был момент, когда Карен проникла в него.

На протяжении пятнадцати долгих часов они растрачивали себя, выпускали пар, мучили друг друга и сводили с ума. И когда все подошло к концу, они не просто заснули, а упали без сознания.

Когда Гарри пришел в себя, Карен мыла его тело влажной губкой.

— Не надо, — слабо запротестовал он, пытаясь оттолкнуть ее от себя. — Напрасная трата времени. Я снова тебя хочу, хочу сейчас и всегда, когда ты рядом.

— Пока я рядом?

— Это сон, Карен, сон! — выдохнул Гарри, его руки снова искали ее как будто после долгой разлуки. — Сон безумца. Я же видел тебя мертвой. А теперь, здесь... ты жива! Хотя... здесь, на Темной стороне, есть некроманты?

Она покачала головой, слегка отодвинувшись от него, потому что его руки снова начали настойчиво ласкать ее уже опять вполне человеческие груди.

— Будет лучше, Гарри, — сказала она, — если ты выслушаешь меня. Тогда я не была мертва. Это не меня ты видел разбившейся на каменной осыпи.

— Не тебя? Тогда кого же?

— Помнишь, как ты морил меня голодом? — Карен смотрела на него сурово, открыто и даже с осуждением. — Помнишь ли ты, как выманил моего вампира из тела с помощью свиной крови? Но я была не так проста, я была Вамфиром. Материнская тварь внутри меня была хитра! Хитрее многих других. Она — оставила во мне яйцо. Упорство вампира, Гарри!

— Ты... ты еще оставалась Вамфиром? — его рот открылся. — Даже после того, как я сжег твоего вампира и его яйца?

— Ты сжег все, кроме одного, — подтвердила она, — которое оставалось во мне. И тварь выросла снова, да. Но я знала, что ты настолько недоверчив, что попытаешься повторить все еще раз. И тогда я поняла, что должна умереть! О, эта мысль ужасала меня.

— Я помню, что спал. — Гарри облизал сухие, совсем высохшие губы. — Я был измучен еще больше, чем сейчас — тем, что увидел и содеял.

— Да, — кивнула она. — Ты заснул прямо в кресле, именно тогда меня спасли. Потому что ты проспал одну из моих служанок, возвратившуюся в гнездо.

— Одну из твоих служанок? — сдвинул брови Гарри. — Но их всех уничтожили или прогнали прочь.

— Да, прогнали, — ответила Карен. — Ты освободил одну из них по “доброте” твоего сердца... отправил ее умирать!

— Ее?

— Горничная из трогов, созданная, чтобы работать по хозяйству внутри замка и в моих личных комнатах. Она была рождена здесь и не представляла себе иного существования, а поэтому вернулась назад в тот единственный дом, который знала. Я узнала об этом сразу же, в момент, когда она только ступила на первую ступеньку самой нижней лестницы; она услышала мой мысленный призыв и поспешила так быстро, как могла. Но она была измучена долгим пребыванием на холоде в диких просторах и смертельно устала от подъема. Устала до смерти.

— Она умерла? — Гарри почувствовал легкую печаль Карен, как если бы умерла любимая домашняя зверушка.

Карен кивнула.

— Но сначала она сняла серебряную цепочку с моей двери и выбросила прочь колдовское варево! Потом она упала и умерла, а я увидела свой шанс. Пока ты спал, я надела на ее тело свое лучшее белое платье и сбросила ее с крепостного вала. Она падала и падала вниз, как будто летела! Но потом ударилась о скалы и разбилась. И это было то, что ты увидел, когда посмотрел вниз с высокого балкона, Гарри. А я — я спряталась и дождалась, пока ты не ушел отсюда.

Некроскоп все понял.

— Я вернулся назад, в сады Обитателя, — сказал он. — Мой сын знал, что я сделал. Опасаясь за самого себя, он взял всю мою силу и выдворил меня назад в мой родной мир, где какое-то время я оставался обычным человеком. Но я обнаружил там чудовищ, а они обнаружили меня. Кончилось все тем, что я, как видишь, стал сражаться с одним-единственным вампиром, вампиром в себе.

Карен легла между его раздвинутых ног.

— Какой ты сильный, Гарри, — вздохнула она с удивлением. — Похоже, ты снова полон до краев.

— Видеть твое лицо, — ответил он, — ощущать аромат твоего тела, чувствовать влагу твоего естества... что же мне еще оставалось делать, как не наполниться вновь?

Он приподнял ее и посадил прямо на свой жезл, но вдруг она соскользнула с него и выбралась из постели.

— Нет, не здесь, — тяжело дыша проговорила она.

— М-м?

— Там, — сказала она.

— Где же?

— В твоем таинственном месте.

— В пространстве Мёбиуса? Заниматься любовью там?

— Почему бы и нет. Разве это святое место? Гарри не ответил. Кто знает? Может, так оно и есть.

— Возьмешь меня туда, Гарри? Ты будешь меня любить там, возьмешь прямо там?

— Да, — прохрипел он, — Я покажу тебе такое место, что тебе и не снилось, где мы сможем трахаться секунду или столетие, сколько захочешь!

Она впорхнула в его объятия, и, сбросив с нее простыню, Гарри оказался вместе с ней в пространстве Мёбиуса.

— Но... здесь так темно! — шепнула она, раздвигая шире свои прекрасные бедра и направляя его в себя. — Я хочу видеть тебя; как дрожит твое лицо, когда ты входишь в меня, как спадает твое напряжение и начинается истома.

— Будет тебе свет, — проворчал он... и в следующий миг вдруг почувствовал леденящий страх. Будто было что-то от богохульства, хотя он меньше всего хотел этого. Будет ей свет: голубой, зеленый и чуть-чуть красного. И когда она ногтями впилась в его ягодицы, он дернулся, вспенился в ней, и они одновременно, со стоном прошли сквозь дверь в будущее.

И тогда она увидела будущее, убегающее от нее, и алый свет, струящийся из ее тела, с очень небольшой долей голубого. Свет Карен смешивался со светом Гарри, они были свиты в одно целое, как и их тела, и его свет был лишь немного менее красным, чем ее.

— Наши линии жизни, — объяснил он. — Они бегут в наше будущее. — И процитировал Фаэтора: — Они бегут быстрее, чем жизнь!

— Мы вместе спешим в будущее, — ответила она, вся дрожа, полная впечатления от увиденного и от толчков Гарри, взрывающегося внутри нее. И, немного помедлив, спросила: — А голубые?

— Голубые — это Странники, — сказал он ей. — Жизни обычных людей.

— Горящие красным линии могут принадлежать только Вамфири! Тем, кто выжил в Ледниках. А зеленые — это, должно быть, троги. Я... никогда не видела таких красок, такого света! Даже самое яркое северное сияние над Ледниками никогда не было таким ярким, как этот свет.

Гарри сжал в ладонях ее груди и снова вошел в нее, и она почувствовала, как его семя орошает стенки ее лона, и вся содрогнулась под его напором.

— Твой сок прохладен, как струи водопада.

— Нет, он горячий. Но кажется прохладным по сравнению с твоим сосудом; он пышет жаром, словно вулкан. На самом деле мы оба холодны, Гарри. Оба, — простонала она.

— Мы Вамфири, — ответил тот, — но мы смертны. Мы никогда не умрем, как “умирают” люди, укушенные вампиром, и спят до тех пор, пока не восстанут из могилы. Я должен быть холодным — должен вожделеть, как Вамфир, обладать неуемным желанием жить, чтобы набраться грязного чувственного опыта, но не должен при этом сдаваться на милость своей твари.

— Может быть, у тебя так, — кивнула Карен, — потому, что ты стал Вамфиром совсем недавно. Но... может быть, ты и прав. Все это совсем не так, как я представляла себе. Конечно, Старые Вамфири были лжецами, может быть, они и об этом тоже лгали? Они говорили, что неспособны любить. Так ли это? Может, они просто не хотели признаться? Неужели любить — это проявление слабости, Гарри? Неужели быть холодным и не любить — это признак силы?

Они сплавились в одно целое...

— Мы холодны? — прогремел его голос. — Ладно. Если мы так холодны, почему же наша кровь такая горячая? Нет, я думаю, что и то, и другое верно. Самая последняя и самая наглая ложь Вамфири — это что они не умели любить. Еще как умели, но боялись это показать.

Да, все становилось на места. Вамфири всегда были способны на темные чувства, на желания и деяния за пределами человеческих возможностей; но теперь, в этом непостижимом пространстве, он и Карен открыли в себе искренние, сильные чувства. Это можно было назвать экстазом. Какой бы необычной и странной ни была их любовь, они любили по-настоящему. Они горели страстью друг к другу, это так, но была ли когда-нибудь любовная связь между мужчиной и женщиной без страсти ?

Как слитая воедино масса, как то существо из легенд, которое было потом разделено на две половинки, мужскую и женскую, они слились в буквальном смысле этого слова. Они спешили в потоке времени в будущее. И вдруг!

Вспышка света... золотое пламя, чудовищное, словно взрыв, всепоглощающее! Сначала Гарри показалось, что это просто странное следствие их занятий любовью. Нет, тут было нечто большее. Этот странный звон, который сам по себе не являлся звуком, а был лишь реакцией мозга на трехмерное перемещение в вечно бегущем потоке времени, внезапно кончился взвизгом, словно лопнула струна! Некроскоп резко остановился. Разъединившись, но все еще касаясь друг друга, они вращались вокруг общей оси, а время бежало и бежало. И Карен, еще ослепленная этим — светом, вцепилась острыми когтями в плечи Гарри и выдохнула:

— Что это было?

Но даже Гарри Киф, некроскоп, даже он не смог ответить. Когда его глаза понемногу привыкли к золотому сиянию, а разум к обжигающей вспышке, он посмотрел назад, чтобы получше рассмотреть, что это было: как будто он заглянул в самую сердцевину взорвавшейся голубой звезды, утратившей химическое равновесие из-за нехватки красного и зеленого цвета. Позади все было как и прежде. Но впереди, в будущем...

Нити жизни Гарри и Карен были уже не красного цвета, сияли ослепительным золотом, вырываясь из их тел в сторону будущего. А само будущее было великолепием золотого зарева со всполохами оранжевого пламени!

Постепенно медно-желтое сияние стало уменьшаться и угасло, дымя во мраке, словно угли, орошенные каплями дождя. И линия жизни этой пары пропала в этом мраке. За этой чертой у них не было будущего. Но у других было. Там спешили голубые линии, зеленые тоже, но их было меньше. Что касается красных, то от них не осталось и следа. И мрака было больше, чем света.

— Катастрофа! — подумал Гарри, и Карен услышала его.

— Но что же случилось, вернее, случится?

Гарри только и смог, что покачать головой и пожать плечами.

— Зеленые, кажется, совсем плохи. Они умирают. Это было так: большинство линий трогов потускнело, замерцало и угасло прямо у них на глазах. Но на сердце у некроскопа отлегло, когда он увидел, что другие, голубые, набирали силу и яркость и продолжали свой путь. И он мысленно вздохнул, с облегчением увидев, как новые линии начинают свое существование: то были новые рождения.

Потом он собрал свою волю в кулак, сформировал дверь и провел Карен через нее в иной “нормальный” поток метафизического бытия.

— Так что же случилось? — она еще плотнее прижалась к нему.

— Не знаю. — Он покачал головой и провел ее через последнюю дверь, прямо из пространства Мёбиуса на крышу ее замка. И, повернув лицо навстречу холодному ветру, дующему с Темной стороны, добавил: — Но что бы это ни было, это произойдет, будь уверена.

Ощущая дрожь ее тела в своих объятиях и чувствуя ее отчаяние, он пытливо посмотрел прямо в ее малиновые глаза.

— Кажется, я догадываюсь, — сказала Карен. — Мы предчувствовали, что они возвратятся вновь.

— Мы? — он позволил ей увести себя прочь от света звезд в верхние помещения замка.

— Твой сын и я, — кивнула она. — Когда он еще был самим собой.

— Их возвращение? Их? — Даже задавая вопрос, Гарри уже составил для себя ответ. И сейчас он понял тревогу Лардиса Лидешци и причину его враждебности по отношению к нему в саду Обитателя.

— Вамфири, — снова кивнула она. — Старые лорды. Приговоренные к изгнанию в Ледники, но до конца не смирившиеся с этим.

Они прошли через большие, расписанные фресками залы, украшенные резной костью и камнем, спустились по лестнице в ее покои и устроились там в больших креслах. Спустя некоторое время Гарри произнес:

— Расскажи мне все.

Все это началось (по временной шкале Гарри) двумя годами раньше, то есть спустя два года после битвы за сады Обитателя, кончившейся поражением и изгнанием лордов Вамфири.

— Почувствовав угрозу, исходящую из Ледников, — продолжила Карен, — я потребовала встречи с Обитателем и поделилась с ним своими опасениями. К тому времени он уже знал, что я выжила после твоего “лечения”; так или иначе между нами было заключено перемирие. В конце концов, я сражалась бок о бок с тобой и твоим сыном против Вамфири; у него не могло быть сомнений в том, что я его союзник. Я нанесла визит к нему в горы, а потом он даже приходил сюда навестить меня. Мы были друзья, понимаешь, и ничего кроме... Но это было странно, в нем уже произошли перемены: он начал терять свой человеческий облик, стал близок к тому, чтобы превратиться в волка. Однако пока он еще сохранял человеческий разум, и мы снова заключили союз. Он и сам ощущал угрозу, исходящую с Ледников: странное предчувствие, приходящее и исчезающее вместе с северным сиянием, гибельная опасность, что припала к земле, словно дикий зверь там, на стылых границах, сжалась в комок, готовясь к прыжку.

Я сказала, что он ощущал угрозу. Твой сын, некроскоп, теперь волк со всеми присущими волку чувствами и инстинктами. Он чуял Вамфири вместе с ветрами, приходящими с севера, видел их в северном сиянии, слышал их шепот и чувствовал их намерения. Планы их возвращения и мести! Мести, Гарри. Обитателю и его людям, мне, всем и каждому, кто помогал разбить их, разрушить замки и изгнать их в страну великого холода. А значит, и тебе тоже. Только, конечно, тебя тогда здесь не было. Здесь были только Обитатель и я. И судя по тому, что с ним происходило... через какое-то время я осталась бы одна. Я спросила его, что можно сделать.

— Мы должны выставить стражу, — сказал он мне, — вот там, в холодной пустыне. Она должна наблюдать за севером и докладывать о любом проникновении кого-либо сюда из Ледников.

— Стражу?

— Ты должна создать ее, — посоветовал он. — Разве ты не Вамфир, не полноправная наследница лорда Арамала? Разве он не показывал тебе, как это нужно делать?

— Конечно, я знаю, как создавать существ, — сказала я ему.

— Тогда приступай! — пролаял он. — Сделай бойцов, но не безмозглых тварей, а конструкторов, существ со своей волей, способных к воспроизводству.

— Самовоспроизводство? — Сама идея ошеломила меня. — Но это же запрещено! Даже самые худшие из старых лордов Вамфири и не пытались... даже и не мыслили об этом.

— Именно поэтому ты должна совершить это! — настаивал он. — Потому, что это даст тебе экономию во времени. Создай их такими, чтобы они могли жить и размножаться во льдах, питаться большими рыбами, живущими под толщей льда. Но снабди их предохранительным устройством: только три щенка от пары и чтобы все были самцы. Тогда они все скоро вымрут. Но не раньше, чем выяснят, в чем состоит угроза, и не вступят в битву с тем, кто нагрянет с севера!

Твой сын был очень мудр, некроскоп. Он отличал зло от добра и знал источник самого худшего зла. Но его человеческая сущность быстро угасала; он знал, что, когда настанет час, не сможет мне помочь, и поэтому он решил пособить мне добрым советом. И это действительно был добрый совет.

— Но кто там, в Ледниках? — спросил Гарри. — Шайтис? Это он?

Карен вздрогнула.

— Он. И не один.

— Ну?

Она схватила его за руку.

— Ты помнишь то время в саду? Огонь и грохот; газовые звери, взрывающиеся в небе и выплескивающие свое содержимое на все, что внизу; крики трогов и Странников, когда лорды Вамфири и их слуги напирали, а их боевые рукавицы были окроплены кровью?

Гарри кивнул.

— Я помню все это; помню, как мы жгли их зеркалами Обитателя, ослепляли летунов, бросали своих бойцов вперед и, наконец, уничтожили всех, испарили лучами самого солнца.

— Но не всех, — возразила Карен. — И Шайтис только один из тех, кто выжил.

— Кто еще?

— Гигант Фесс Ференц и отвратительный Вольш Пинеску; а также Аркис Прокаженный, плюс несколько рабов. Никто из них не принимал участие в битве. Должно быть, они убрались на север, когда обнаружили, что их замки сравняли с землей.

Некроскоп с облегчением вздохнул.

— Всего лишь жалкая горстка.

Карен покачала головой.

— Шайтис, Гарри, — больше, чем горстка. Ушло то время, когда вместе с нами был твой сын и его люди. А что, если и другие лорды Вамфири, изгнанные в Ледники, тоже выжили? Они улизнули поодиночке, до битвы за сад. Может быть, им разрешили взять с собой рабов. Может быть, Шайтис и другие нашли их и организовали в небольшой отряд. Но можно ли любой отряд Вамфири называть небольшим?

— Могло случиться и похуже, — мрачно посмотрел на нее Гарри. — Если они взяли с собой женщин и если смогли выжить в вечном холоде, то почему бы им не начать размножаться, как твоим бойцам? Давай скажем честно: ведь мы даже не догадываемся, что представляют собой Ледники. Может быть, единственное, что удерживало ледовых жителей от вторжения все это время, это тот факт, что Вамфири сильнее! А теперь... “старых” Вамфири больше нет. Только мы, новые Вамфири.

— Но еще, — напомнила она, — там, на границе с холодом, где застывшее море, находится дюжина или больше бойцов, наблюдателей, стражей.

— Ты последовала совету моего сына и создала несколько тварей?

— Да... — и она отвела взгляд.

— Почему так далеко? И почему ты прячешь глаза?

Карен рывком подняла голову и с вызовом посмотрела на него.

— Ничего я не прячу! Я нашла материал в руинах разрушенных замков, в мастерских лордов. Большинство лабораторий было разрушено, разбито и погребено навсегда, но некоторые уцелели. Сначала я допустила грубую ошибку и создала летунов, которые не умели летать, бойцов, которые не бились. Но постепенно я совершенствовала свое искусство. Ты видел моего летуна и летал на нем: великолепный экземпляр. Мои бойцы такие же. Я сделала три пары — качественные, грозные и могучие. Они уже родили шесть или девять себе подобных. Только... — И она снова отвернула лицо.

Гарри взял ее за подбородок и повернул к себе.

— Что только?

— Мои конструкты вдруг перестали откликаться на мой зов. Я посылала мысленные приказы через Темную сторону, запрашивала информацию, но они не слышат меня. Или, если слышат, не могут, а может, не хотят отвечать.

Гарри нахмурился.

— Ты утратила контроль над ними?

Она опустила голову.

— Это то, чего старые Вамфири всегда боялись: создать существ с собственной волей, конструктов, которые в один прекрасный день убегут и одичают. К счастью, я помнила предупреждение Обитателя. Они вымрут, так как среди их потомства нет самок.

Гарри проворчал:

— Итак, у тебя есть наблюдатели, которые не наблюдают, и бойцы, которые не бьются. Какие еще ... “меры” ты приняла против угрозы с Ледников?

Теперь она зашипела на него.

— Ты смеешься над моими трудами, некроскоп? А не я ли решила встретить угрозу во всеоружии? Вспомни, до того, как ты появился здесь, я была всего лишь одинокой женщиной; и как, ты думаешь, Шайтис поступил бы со мной, с Карен, с сучкой, предавшей Вамфири, если бы выжил в Ледниках и вернулся сюда? Сжалился бы? Ха! Нет, такого не будет.

— Не будет? — Гарри был ослеплен блеском ее волос и глаз, сиянием ее зубов. “Она как вулкан. И снаружи, и внутри!” — пронеслось в его мозгу.

И снова она опустила голову.

— Прежде чем Шайтис возьмет меня силой, я отдамся более разрушительному любовнику — Солнцу! Я подниму своего летуна и направлю его на юг, через горы и Светлую сторону, прямо в медное лицо самого светила. Пусть Шайтис преследует меня там, если сможет, в потоке газов и взрывов пламени!

Гарри привлек ее к себе, и она не противилась.

— До этого не дойдет, — прорычал он, гладя и лаская ее волосы до тех пор, пока не прошла ее дрожь. — Не бывать такому, раз я возьмусь за это дело.

Но где-то в глубине сознания Гарри, скрытом от телепатии Карен, запечатлелась сцена из будущего, которую он никак не мог прогнать, как ни пытался.

Картина огненного, золотого цвета будущего. Видение Конца, обрамленное алым, всепожирающим пламенем кромешного ада...

 

Глава 4Снова Печорск. Ледники

Похожие на ульи пещеры, выжженные норы и населенные призраками магмассовые уровни Печорского проекта опять переживали период повышенной активности. Прошло шесть дней с того последнего ночного визита Гарри Кифа к директору объекта Виктору Лучеву и последовавшего вскоре его вторжения в центр проекта верхом на мощном американском мотоцикле, закончившегося так ужасно. И вот снова все было как прежде; но Виктору Лучеву хотелось, чтобы Врата закрылись навсегда.

Стоя внизу, на дезактивированной, недавно очищенной и отполированной поверхности чешуйчатых плит — там, где они охватывали внушительных размеров главный вход, Лучев как зачарованный смотрел со скрытым страхом на орудия грядущего разрушения: пару сверхсекретных ракет малой дальности МК-2 системы Токарева (говоря попросту, с ядерными зарядами), смонтированных на компактной гусеничной платформе, со стартовым модулем и отделяющейся боеголовкой серого металла. Глаза директора за дымчатыми линзами пластиковых защитных очков были как щелки, лицо словно застыло в гримасе испуга; ведь на него по приказу Москвы была возложена громадная ответственность: зарядить ракеты ядерной начинкой и запрограммировать соответствующим образом. Он прекрасно понимал, что находится перед ним; знал, что боеголовки заряжены, дьявольский груз помещен в их тонкие стальные корпуса. Вот они лежат неподвижно, готовые к мгновенному пробуждению. Для этого необходимо только нажать кнопку.

Группа военных техников в белых халатах суетилась вокруг творений Токарева, проверяя и перепроверяя еще раз все электрические цепи, полуавтоматические и компьютеризированные системы, уровень радиации и прочие показания приборов. Их начальник, непосредственно подчиненный директору, коснулся руки Лучева, отчего тот вздрогнул. Тщетно пытаясь скрыть свою нервную реакцию, директор коротко пролаял:

— Да, в чем дело?

Офицер был молод, лет двадцать шесть-двадцать семь, но уже в звании майора; он носил в петлицах знаки отличия своего рода войск: стилизованное атомное ядро, обозначающее собой ракетные войска особого назначения.

— Товарищ директор, — формально начал он свой рапорт. — Докладываю о полной готовности. С настоящего момента и вплоть до того времени, когда это оружие будет приведено в действие, здесь будут нести службу двое часовых... вооруженных, конечно, на случай возможной диверсии. Мы знаем, что в истории проекта зафиксирован факт проникновения сюда самолета, не так ли?

— Да, хорошо, — кивнул Лучев, слушая вполуха. Резко отвернувшись от ракет и указывая пальцем в направлении ослепительной сферы Врат он сказал майору: — А известно ли вам, на страже чего вас здесь поставили? Уверены ли вы, что, если понадобится, будете точно знать, когда нажать кнопку?

Тот застыл на месте. Он отлично знал свой долг. Жаль, что теперь он находится в положении, когда нужно выполнять приказы этого проклятого штатского. Ему хотелось достойным образом ответить, хотя он прекрасно понимал, что главный ученый обладает тут всей властью.

— Конечно, я ознакомлен с историей проекта, товарищ директор, — произнес он холодно. — Мы просмотрели фильмы. Но в любом случае приказ открыть огонь должен исходить исключительно от вас.

— Послушайте, — Лучев развернулся и уставился на собеседника широко открытыми глазами, схватил его своей дрожащей рукой. — Да, это был краткий инструктаж, но он не объяснил вам всего. Этого, конечно, мало. Вы видели фильмы? Но вы не можете обонять их, верно? Они не могут выпрыгнуть с экрана и проглотить вас живьем! — Яростно мотая головой и тыча пальцем в сияющую верхнюю полусферу Врат, он хрипло продолжил: — Там проклятие, чума, Чернобыль меркнет перед этим! Если они придут в наш мир... это конец, конец всему! Человечество постигнет участь динозавров, трилобитов и им подобных — оно исчезнет! И не надо благодушничать, когда я спрашиваю, знаете ли вы, с чем имеете дело.

Бледный от едва сдерживаемого гнева, молодой офицер стоял по стойке смирно, его тонкий рот был полуоткрыт; но Лучев еще не закончил, он не сказал ему самого худшего.

— Послушайте, — продолжил он. — Неделю назад, то ли человек, то ли нечто, что было когда-то человеком, проникло сквозь Врата туда, за их предел. Когда он исчез, мир вздохнул с облегчением! Это счастье, что он ушел, потому что он являлся источником заразы. А теперь мы задались вопросом: скоро ли он появится здесь снова? И если появится, что он принесет с собой? Вы понимаете, о чем я говорю?

Краска вернулась на лицо майора. Он осознал важность того, о чем говорил директор проекта, проникся его отчаянием.

— Я все понимаю, — кивнул он.

— Отлично, — сказал Лучев, — а теперь о том, чего не было в вашем инструктаже. Вы упомянули о самолете. Да, это так. Эта проблема вставала перед нами и может снова встать. И сейчас я хочу добавить кое-что к вашему инструктажу и отдать новый приказ. — Он приблизил к нему лицо. — Вот этот приказ: если меня не станет, если произойдет что-то странное или необъяснимое, сделает меня недееспособным или даже полностью исключит меня из хода событий, то вы следующий по старшинству. Считайте, что я назначил вас прямо сейчас, вот здесь.

— Что? — офицер посмотрел на бледное лицо Лучева, его обезображенный шрамами череп, и усомнился, в полном ли тот здравии. — Вы, директор проекта... назначаете меня?

— Да, вас! — воскликнул Лучев. — Вас — Стражем Земли!

— Меня Стражем?

— Нажмите кнопку! — прошептал Лучев, оборвав его. — Если что-либо случится со мной, нажмите эту проклятую штуку! Не медлите — не теряйте время на звонок Горбачеву или этим косноязычным кретинам, которые ему подчиняются — нажмите кнопку! Пошлите ракеты прямо туда, в источник беды, прямо в мир, лежащий за Вратами, не дожидайтесь, пока сам дьявол изрыгается оттуда прямо вам в лицо. Вы поняли?

Майор отступил на шаг. Его глаза теперь были широко раскрыты, в них было внимание; а Лучев все сжимал его руку мертвой хваткой.

— Товарищ директор, я...

Вдруг Лучев освободил его, выпрямился и посмотрел вдаль.

— Помолчите. — Он резко мотнул головой. — Ничего не говорите, вообще ничего. Но не вздумайте забыть о том, что я вам сейчас рассказал. Даже не пытайтесь. Теперь все!

Как ответить ему? Улыбкой, которая может быть неверно понята? Словами? Но Лучев посоветовал ему промолчать, да впрочем, у майора и не было слов. А может, позабыть все, что произошло? Но Лучев предупредил его и об этом тоже. В любом случае, правильно ли будет забыть о том, что этот неуравновешенный человек отвечает тут за все? И о своей ответственности тоже забыть?

И тут, к счастью для вконец запутавшегося майора, люк, покрытый чешуйчатыми плитами, с грохотом откинулся на петлях, и из него выбрался наружу инженер-ремонтник. Он постоял, пошатываясь, в сиянии Врат, затем стянул с бледного потного лица дыхательный аппарат, надел пластиковые защитные очки. Вытянул руку, как бы ища опору, и снова зашатался.

Лучев узнал его и подошел к нему вместе с майором, следовавшим за ним.

— Сальный? — директор взял человека за руку, успокаивая его. — Это ты, Феликс? — Ты что, привидение увидел?

Лысый коротышка в заляпанном грязью комбинезоне кивнул. Он быстро заморгал глазами и со страхом посмотрел назад, в открытый люк.

— Еще одна тварь, директор, — пробормотал он себе под нос, вытирая со лба тряпкой холодный пот.

— Что там? — Лучев почувствовал, как короткие волосы в который раз встают дыбом у него на загривке. — Что-то случилось внизу?

— Да, там, внизу, в одной из запечатанных шахт, что остались от основного комплекса, — ответил Сальный. — Я проверял “червоточины”. Странно, но уровень радиации снизился до фонового; там теперь не опасно. Я снял пломбу и... и попал на уровень, где проводились ремонтные работы на реакторе. Там, естественно, я обнаружил застывшую магмассу...

— А! — Лучев сразу понял, что произошло. Во всяком случае, так ему показалось. — Там были тела!

— Да, тела, — закивал Сальный. — Останки. Обгоревшие, изуродованные. Частично погруженные в магмассу, частично торчащие из нее, словно мумии, завернутые в скальную породу и пластмассу. О Боже, мне казалось, что я слышу их слабые крики, даже теперь, через столько лет после катастрофы.

Лучев хорошо представлял себе это. Когда в Печорске произошла ужасная трагедия, он уже был здесь одним из ученых; шрамы остались не только на его пергаментном черепе, но и в его памяти. Он вздрогнул.

— Хорошо, что ты оттуда ушел. Потом надо будет послать группу убрать все это, а, сейчас...

— Я... я перешагнул через что-то. — Сальный был все еще в шоке, все еще говорил словно сам с собой. — Что-то рассыпалось под моими ногами в пыль, когда я наступил на него... Я споткнулся и ударился о какой-то пузырь, и он тут же лопнул!

Молодой майор взял Лучева за локоть, но на этот раз очень осторожно.

— Он сказал что-то про пузырь?

Директор посмотрел на него.

— Вам интересно? — И, не дождавшись ответа, зловеще добавил: — Тогда вы сами должны увидеть все это.

Он подозвал солдата и послал его с поручением. Пока они ожидали, Лучев спросил майора:

— Можно ли достать пару бирок с надписью “радиация”? — Потом он обратился к Сальному: — Феликс, я хочу чтобы вы сели вон там, в кресло. — И напоследок другому солдату: — Эй, ты, иди и принеси ему кружку горячего чая. И быстро!

Лучев и майор прикрепили бирки к своей одежде; первый солдат вернулся с парой кислородных масок. Перекинув маски через плечо, они пролезли через стальной люк в нижнюю часть камеры. Там, внизу, им светили Врата, подвешенные в воздухе, парящие в самом центре пещеры.

Спустившись по стальной лестнице, Лучев осторожно зашагал между раскрытыми устьями круглых каналов в скальной породе пола. Это были “червоточины”; каналы, по которым шла энергия, каналы, выеденные в твердом граните в первые же секунды Печорской катастрофы, когда изначально жесткая материя стала как жидкое тесто.

— Смотрите под ноги, — сказал Лучев молодому офицеру. — И обходите “червоточины”, на которых пломбы нетронуты. Они еще “горячие”. Конечно, вы должны знать обо всем этом, не так ли?

Он зашагал по совершенно гладкому холодному каменному полу, по покрытым рубчатой резиной (чтобы не поскользнуться) вырубленным в скале ступеням.

Скоро им пришлось воспользоваться железными скобами, вбитыми в наклонный “пол”, который постепенно изгибался кверху и, наконец, стал вертикальным; Лучев добрался до дыры диаметром в три фута. Люк был открыт. Он пролез в него и сразу же догадался, что это тот самый, в котором работал Сальный. В подтверждение этого он увидел карманный фонарь с нацарапанным на пластиковом покрытии именем инженера-ремонтника, оставленный в отверстии “червоточины”.

Лучев подобрал фонарь и посветил вперед.

— Вам все еще интересно? — Его почти сардоническая реплика относилась к майору, который полз за ним на четвереньках. — Хорошо. На вашем месте я надел бы кислородную маску.

Сальный оставил веревку, привязанную к последней скобе; она змейкой убегала и терялась в глубине “червоточины”. Первый поворот налево переходил в наклонный спуск на глубину около тридцати футов ниже входного отверстия и наконец резко поворачивал направо... в темноту. В кромешный мрак давно покинутого места.

— Когда-то, — выдохнул Лучев, когда они прошили дымный мрак лучом света и осторожно опустились на выпуклый, неровный пол, — здесь были сваи. — Его приглушенный голос отразило эхо. — Но, конечно, они все давно уже сгнили.

Молодой офицер был сзади, совсем рядом; неловко выкарабкавшись из “червоточины”, он остановился и поймал Лучева за спецовку, чтобы немного успокоиться. Лучев с удовольствием отметил, что рука майора дрожала, а его неровное дыхание выдавало страх. Вероятно, причиной была необычность обстановки; конечно, это было так... но тут Лучев направил луч фонаря на стены, пол, на застывших в лаве обитателей этого места.

Дыхание майора остановилось, наконец он выдохнул:

— Боже мой!

Лучев осторожно, брезгливо ступал по обломкам неправильной и правильной формы.

— Когда все это произошло, — сказал он, — материя потекла. Плавильня без тепла. О, здесь, в некоторых местах, было достаточно тепла — но оно, как правило, было результатом химических реакций, вызванных ядерным взрывом. Но оно не могло так сплавить камни, резину, пластик, металл, плоть и кровь вместе, в то, что вы видите. Это было совсем другое тепло, чуждое, результат появления Врат. Как видите, все переплелось на месте соприкосновения миров, на перекрестке Вселенных.

Вдруг скользящий луч его фонаря прошелся, а потом снова вернулся к чему-то на стене. “Пузырь”, упомянутый Сальным: изящный, яйцеобразной формы футляр из материала магмы наподобие пузыря, размером с человека, прилепленный к стене, но лопнувший. Из отверстия в нем капало на ужасный пол черное содержимое. Даже сквозь свои маски, защищающие от ядовитых веществ, они ощутили запах. Движение людей, приглушенный голос Лучева, отраженный эхом, что-то потревожил; и тогда они увидели, как из пола начали расти клейкие черные тонкие стебельки.

А потом майор бежал не останавливаясь и кричал; он задыхался и бежал до тех пор, пока не выбрался из “червоточины” к сияющему белым светом отверстию. Здесь, в одном футе от крышки люка, он остановился, сбросил маску и отшвырнул ее прочь. Следовавший за ним Лучев тоже остановился на безопасном расстоянии от края и осмотрелся. Когда молодой офицер обмяк, словно тряпка, на верхних скобах, директор сказал ему:

— Ну, теперь, я думаю, вы начали понимать ужас этого места. Он присущ самой его атмосфере, он вкраплен даже в стены! Там, внизу, приклеенный к стенам, и в других местах, замурованный людьми, не желающими лицезреть его, — живет ужас. А там, наверху, — он поднял глаза к основанию стального диска, покрытого плитами, — по другую сторону этих безумных циклопических Врат, там его еще больше. Целый мир ужаса, и насколько нам известно, живой мир!

Майор вытер рот.

— Я видел по вашим глазам, вы подумали, что я не в себе, — продолжал Лучев. — Да, это действительно так! Неужели вы думаете, что я полез бы сюда, если бы был абсолютно нормален?

Майор кашлянул в кулак и снова пробормотал.

— Боже мой! Боже мой!

— Бог — это, конечно, хорошо, — кивнул Лучев и уже без злости добавил:

— Но на что Ему это проклятое место, а? — Он покачал головой. — Боюсь, что оно Ему совсем не нужно. И чем дальше, тем более безбожным оно становится.

Даже не пытаясь что-либо ответить, майор продолжал судорожно цепляться за скобы люка.

* * *

Ниже кальдеры древнего вулкана, в месте, не похожем на подземный Печорск, и на расстоянии в целую вселенную от него — там лава была изрыта червоточинами ходов, и стены покрыты налетом серы, — века назад раскаленный газ выдул в магме пещеру, словно пузырек в шоколаде; жидкая начинка планеты сначала вылилась наружу, а потом создала прочную паучью сеть каналов в теле скалы — именно в этом месте чудовищный лорд Шайтан устроил свое “жилище” в незапамятные времена. И здесь же всего четыре года назад его потомок — Вамфир Шайтис обнаружил его живым и невредимым.

И сейчас Шайтис стоял, словно изваяние, на древнем конической формы выступе застывшей лавы, под пляшущими всполохами сияния небесной сферы, лишь изредка перечеркиваемой шрамом метеорита-самоубийцы, высокий, но совсем незаметный на фоне темной, ощетинившейся клыками обломанных стен верхней части кальдеры, и смотрел на юг, на далекий размытый горизонт. Он думал о планах своего предка Шайтана — и о своих собственных. Они во многом совпадали, но не всегда и не во всем. Тщательно укрывая свои мысли, Шайтис вспомнил весь свой путь с Темной стороны сюда, на край земли, через неприветливый, полный айсбергов океан и обширные, обдуваемые всеми ветрами пустыни. Он и прочие, пережившие гнев Обитателя: гигант Фесс, ужасный Вольш, коренастый Аркис и их рабы, — все они прилетели сюда, добровольно сослали себя, спасая существование своего вампира, — ведь его гибель была для них более ужасна, чем смерть просто человека. Ведь человек знает, что смертен, что рано или поздно он должен умереть, а вампир — вампир существо бессмертное.

Да, четыре года...

Когда мерзкий Вольш, ходячий гнойник, принял свою смерть от ужасного боевого зверя Шайтана, Шайтис предал своих соратников: Аркиса-Прокаженного, по прозвищу Мордоворот, и гиганта Фесса Ференца во власть Шайтана Нерожденного, и тогда этот неописуемый монстр наконец-то удостоил его возможности услышать свой голос и лицезреть его самого!

Даже теперь Шайтис не мог не содрогаться, вспоминая, как все случилось. Быстрое, как молния, беззвучное как тень сифонорылое (так называл про себя этих тварей Шайтис)... Аркис, пронзенный рылом этой твари, вздернутый на цыпочки, а затем рухнувший на чудовищную костяную пилу-рыло, которое пронзило его до самого сердца, так что глаза вылезли из орбит, а щеки раздувались и опадали будто мехи, выпуская наружу красивый, влажный, алый туман. Очень красивый туман жизни, который сифонорылый монстр Шайтана жадно глотал, боясь потерять хоть каплю. Гигант Фесс, яростно кружащий вокруг Шайтиса, намереваясь вырвать сердце из его груди. Но тут Шайтан вытек из темноты потоком зла, обвил неистового Вамфира пучком щупалец, а подоспевший вовремя Шайтис взмахнул боевой рукавицей, чтобы разнести его голову вдребезги.

И еще одна финальная сцена, которая и по сей день свежа в памяти Шайтиса, свежа, словно дымящаяся кровь: огромное тело Ференца, судорожно дергающееся в стальных объятиях Шайтана. Наконец конвульсии гиганта прекратились, и эластичные, как у кобры, челюсти откусили его голову. И Шайтиса обожгла мысль: вот уж воистину врата ада! Этот мой так называемый “предок” опустошил голову Ференца, словно крыса, которая высасывает украденное яйцо.

— Тебе тоже достанется, само собой! — сказал Шайтан. Его глаза малинового цвета в желтых глазницах уставились на Шайтиса из-под черной морщинистой плоти его коброобразного “капюшона”. — Мое создание высосало его кровь — для дальнейшего хранения, ты же понимаешь, — а я высосал его мозг. Но ты заметь, что самое вкусное мы оставили тебе.

Сказав это, он сделал попытку приблизиться к Шайтису, сделал два шлепающих шага и плюхнулся у его ног. Шайтис, конечно же, прекрасно понял, что Шайтан имел в виду. Ведь оба они прекрасно знали, что в огромном, бледном, обезвоженном теле Ференца его вампир (О! Сладчайшее из сладчайших лакомств!) затаился в надежде, что его не заметят.

— Присоединишься ко мне? — пробулькал Шайтан, приглашая, потом выдернул Аркиса из клюва сифонорылого и швырнул его на застывшую лаву — пол пещеры, навалился сверху и начал искать его обезумевшего от страха, пытающегося спастись паразита.

Все произошедшее обескуражило Шайтиса, впрочем — не надолго. Прежде всего он был Вамфиром, и все это было делом нормальным. И, конечно же, кровь была жизнь. Обед с Шайтаном мог укрепить нечто вроде союза между ними. Должен был.

* * *

А потом... Потом много чего случилось. Все события перемешались. Множество разрозненных сцен и разговоров будто острыми кромками зацепились в мозгу Шайтиса, в его памяти. Когда пронизывающие ветры, словно посланцы холодных, залитых светом голубых звезд и северного сияния пустыни, принесли с собой снежных дьяволов, яростно круживших вокруг остовов разграбленных ледовых замков — могил древних Вамфири, Шайтис попытался расположить все эти фрагменты в хронологическом порядке, или хотя бы, отложив все это на потом, отделить их друг от друга.

Мастерская Шайтана находилась непосредственно в теле вулкана, в пещерах, на невидимом северном склоне, куда он повел Шайтиса на экскурсию вскоре после его прихода.

Сначала они побывали в высоких украшенных сталактитами обширных пещерах — с ледяными окнами, причудливо искажающими окружающий пейзаж крыши мира; там были глубокие ямы, вырытые в вечной мерзлоте, куда Шайтан имел обыкновение заключать плоды своих неудачных опытов. Сама же мастерская была похожа на все мастерские Вамфири. Шайтис сам был мастером подобного метаморфизма, искусства создания различных существ; во всяком случае, он считал себя таковым, пока не увидел работу своего предка.

Глядя на один такой образчик сквозь чистый, как вода, лед, он сообщил Шайтану, что об этом думает.

— Одного этого достаточно, чтобы снова осудить и изгнать тебя или даже уничтожить, будь мы снова на Темной стороне, во времена, когда власть принадлежала Старым Вамфири. Ведь эта тварь имеет детородные органы, а это всегда было запрещено!

— Да, черт побери, — ответил Шайтан, кивнув своим капюшоном. — Увы, воспроизводство, акт спаривания, его созерцание приводит этих тварей в неистовство. Даже одно обладание такими органами. Я создал для него самку, которую он сразу же растерзал! Но даже если бы она выжила и принесла потомство, что с того? Я не уверен, что он дал бы приплоду выжить, а не сожрал бы его при первом удобном случае. Ты только посмотри на него — а ведь это еще подросток! Все это столь неуправляемо, что мне пришлось заморозить его. Моя ошибка в том, что я создал его самцом. Самец полон гордыни, а это — беда. То же самое, конечно, и у людей...

— А следовательно, и у Вамфири, — сказал Шайтис.

— Больше чем справедливо! — воскликнул Шайтан. — Все их порывы сильнее в десять раз!

— Но они не разрывают своих одалисок в клочья. Разве что иногда.

— Скорее дурачат их, — сказал Шайтан. — Потому что если можешь жить вечно, то какой смысл размножаться? Ведь в один прекрасный день твоя собственная плоть может поработить или уничтожить тебя!

— Но ты ведь стремишься найти женщину, чтобы отложить свой посев, — тут же возразил Шайтис, — иначе меня не было бы здесь.

Глаза их встретились поверх вмороженного в лед создания Шайтана; немного помедлив, Падший ответил:

— Да, это так, — быть может, только по этой единственной причине...

Это был их первый диспут такого рода, но далеко не последний. И хотя скоро Шайтису стало досаждать, что его предок, говоря с ним, подбирал слова, более подходящие для ребенка, он тем не менее не возражал против того, чтобы древнее Олицетворение Зла учило его. Возможно, он считал, что преклонный возраст дает Шайтану право на это; как-никак он был старше Шайтиса как минимум на семь столетий.

* * *

В другой раз Шайтису был показан процесс развития сифонорылого; зверь постепенно формировался в резервуаре, впитывая необходимые вещества из раствора, в котором он плавал. Он был похож на обычного стража-пожирателя (которых у хозяина вулкана было три), но сифон был более длинным, гибким, а когда стоял на задних лапах, он выглядел словно гора плоти; крошечные, жадные, поблескивающие глазки его были почти полностью скрыты под выпуклыми буграми сероватых мускулов.

Шайтис мгновенно понял, для чего предназначается эта тварь, но спросил у Шайтана:

— Разве у тебя таких мало? Странно, что ты тратишь силы на то, чтобы сделать еще больше. Теперь, когда ты разгромил лучших из сокрытых в льдах Вамфири... тех из них, которые были еще способны достать тебя, к чему же это?

Шайтан поднял свой коброобразньгй капюшон, чуть наклонил его и спросил:

— Вник ли ты во все, сын мой? Впрямь ли ты уразумел предназначение этих тварей?

— Конечно. Они ведь являются модификацией. Это твари с костяным рылом не совсем такие, как те, что остановили Вольша и Аркиса, пожалуй, более специализированные. Их тонкие, хрящевые рыла с костяными наконечниками вибрируют во льду и разрушают его. Я видел высверленные ходы к ледовым изгнанникам. Иначе до них было бы не добраться. А когда канал пробит, зверюга высасывает соки своей жертвы с помощью рыла, которое работает подобно насосу.

— А потом отрыгает в мои резервуары! — Возможно, Шайтана раздражала простоватость Шайтиса, и ему не хватило терпения. — Да, да — тебе интересно узнать, каким образом? Как может сифон высасывать затвердевшие тела? Ведь его жертвы, как правило, заморожены и их соки подобны загустевшему клею.

— О! — У Шайтиса загорелись глаза. — Я объясню... чуть позже. Скажу лучше о том, почему я продолжаю заниматься этими старыми лордами, хотя (как ты отметил) их так мало и они совсем не питательны. Ответ очень прост: мне это доставляет удовольствие. Ужас в мозгу тех из них, кто еще в состоянии мыслить, настолько редкого и восхитительного качества, он настолько изысканный... Если бы их не было, кого бы я тогда держал в ужасе, а? Могу ли я вообще существовать без того, чтобы тиранить и ужасать?

Шайтис понимал его. Зло держится на страхе; без одного другое не может существовать; они неразделимы, как пространство и время. Читая его мысли, Шайтан тихо, шепотом, булькая от сдавленного смеха, согласился.

— Да, это так просто: мне это нравится, и поэтому я так и делаю.

— А теперь — как я это делаю...

Сверлильщики впрыскивают метаморфические кислоты в тело своей жертвы, ее высохшие ткани растворяются в этих жидкостях, а затем высасываются до того, как опять начнут отвердевать.

— Это еще не ответ на мой первый вопрос, — возразил Шайтис. — Я спросил, почему ты делаешь так много таких тварей?

— Я снова повторяю, — пожал плечами Шайтан, — в основном, чтобы попрактиковаться. — Да, я тренируюсь, готовлюсь к тому времени, когда нам потребуется создать целую армию бойцов и вместе с ними выступить против Темной стороны и всех прочих миров.

На мгновение алые глаза Падшего из-под коброобразного капюшона загорелись ярче, словно кто-то подбросил сухие ветки в огонь. Потом он кивнул, как бы возвращаясь из мира своих тайных черных дум и спросил:

— А теперь скажи мне, раз ты думаешь, что их создано много, сколько сверлильщиков и подобных созданий ты видел?

Шайтис отдернулся. Можно представить, что их было очень много, этих тварей. Но сам он видел в ограбленных ледяных замках лишь медленную работу неисчислимых столетий, а не то, что могло бы произойти за несколько периодов северного сияния. А здесь, в мастерских у подножия вулкана, дымились и булькали несколько резервуаров, где опытные образцы Шайтана приобретали свою форму. Здесь было всего несколько готовых зверюг. Среди них не было зверей-сифонов, какие обеспечивали водоснабжение в замках Темной стороны, потому что в кальдере вулкана было небольшое озерцо с водой; в газовых бестиях также не было нужды: несколько пещер, в частности, жилые помещения Шайтана, обогревались теплом вулкана.

— Теперь, когда я как следует все обдумал, могу сказать, что в действительности я видел их всего несколько — не считая эту, которая находится в резервуаре.

— Их нет! У меня нет в наличии подвижных, прожорливых зверюг. У меня есть только твари с костяным рылом, они защищают меня. А теперь пойдем. — И Шайтан повел своего потомка вниз, в темноту нижних пещер, где каждая ниша, расщелина и отверстие в теле потухшего вулкана служили камерой хранения для вмороженных в лед плодов его экспериментов.

И там он спросил:

— Как бы ты поддерживал их жизнь? — И тут же сам себе ответил. — Да никак! Чем их прокормить в этих, почти стерильных Ледниках? Об этом не может быть и речи! Ты бы не смог. Поэтому, не имея возможности удовлетворить их потребности, я заморозил их. Вот они, здесь, внизу. Они лежат, пока недвижные, сырье для завтрашней армии. Когда мне потребуется новая тварь, я просто покумекаю и создам ее! Искусство превращения, Шайтис. Нет, ничего не пропадает зря, сын мой, буквально ничего.

Глядя на законсервированные результаты экспериментов своего предка, Шайтис кивнул.

— Я вижу ты создал одного — двух боевых зверей, — прокомментировал он. — Устрашающих, но... архаичных. Скажу тебе: бойцы Темной стороны уже далеко не те, что в твое время. По правде говоря, эти твои твари не продержатся долго против тварей моей конструкции!

Если Шайтана и обидели эти слова, то он не показал и виду.

— Тогда подробно обучи меня новинкам в искусстве метаморфоз, — ответил он. — Конечно, если хочешь, я предоставлю тебе полную свободу. Пользуйся моими мастерскими, моим материалом и резервуарами.

И это пришлось Шайтису по вкусу...

* * *

В следующий раз Шайтис спросил:

— Расскажешь мне о твоих тварях с костяными рылами? Они ведь живые, а ты отнимаешь от них то, что они берут у своих жертв; объясни же мне, как ты поддерживаешь их существование? Чем кормишь? Ведь ты же сам сказал, что Ледники почти стерильны.

И Шайтан показал ему резервуары, полные замороженной крови и фарша из метаморфической плоти. — Я здесь уже очень и очень давно, сын мой. Когда я впервые появился здесь, то очень быстро понял, что значит голодать! С тех пор я заготавливаю пищу не только для себя, но и для моих созданий, заготавливаю сейчас и заготавливал всегда, предвидя наше возрождение.

В неописуемом восторге Шайтис смотрел на множество емкостей с черной плазмой.

— Кровь? Так много крови? Но ведь это же не от замороженных лордов? Всех Вамфири Темной стороны было бы мало, чтобы заполнить эти большие бочки!

— Кровь животных, — сказал ему Шайтан. — А также кровь китов. О, есть даже человеческая кровь. Но ты прав, ее совсем немного. Кровь животных и больших рыб годится для моих существ; когда наступит час битвы, она напоит их, а потом... потом будет достаточно крови для всех, не так ли? Но человеческая кровь здесь для меня, и для тебя тоже, поскольку ты здесь со мной — для нашего с тобой питания.

Восторг Шайтиса все рос.

— Ты взял кровь больших рыб в холодном океане? — Я назвал их рыбами, но на самом деле это млекопитающие. — Шайтан по своему обыкновению пожал плечами. — Они теплокровные, эти гиганты, и выкармливают свое потомство молоком. Вскоре после того, как я появился здесь, я увидел целый детский сад молодняка, они пускали фонтаны у берегов океана, поэтому мой первый зверь с костяным рылом был сконструирован для охоты на них. Это была хорошая конструкция, и я не менял ее на протяжении нескольких столетий. Несомненно, ты видел рудиментарные жабры и плавники и прочие аномалии у охраняющих вулкан созданий, и у моего сверлильщика — тоже.

Шайтис все это отметил про себя. Примечать все вокруг было давней его привычкой...

Однажды, задумавшись о поражающем воображении возрасте своего новоявленного учителя, Шайтис высказал предположение:

— Ведь ты был здесь — в этом мире, на Темной и Светлой сторонах главным образом — в этих мерзлых пустынях, — почти с самого Начала!

Даже произнося эти слова, он понимал, насколько наивными они должны казаться и насколько он потрясен этим, что и подтвердило мерзкое хихиканье его предка.

— Начало? О нет, я ясно осознаю, что мир в миллион раз старше меня. Или ты имеешь в виду начало Вамфири? В таком случае я вынужден согласиться, потому что я — самый первый.

— В самом деле? — И снова Шайтис не сумел скрыть своего восторга. Трудно было оставаться непроницаемым перед лицом такого откровения. Конечно, в легендах говорилось о том, что первым вампиром был Шайтан Падший, но, как известно каждому дураку, легенды — это просто байки: ложь или, в лучшем случае, преувеличение. — Ты первый? Отец всех нас?

— Да, я первый Вамфир, — наконец ответил Шайтан после долгого молчания. — Но не... отец всех остальных, так ты, кажется, сказал? Нет, не отец. О, я принял участие в этом, будь уверен, потому что я был молод и пылок. Тогда я был просто человеком. Меня низвергли сюда, в этот мир, и здесь мой вампир вошел в меня... он выполз из... из болот... — Тут Шайтан остановился, его слова повисли в многозначительном молчании.

— Из вампирских болот? — Спросил с нажимом Шайтис: — К западу от Темной стороны лежат большие болота, и к востоку тоже, согласно легенде. Я слышал о них, но никогда не видел. Не об этих ли болотах ты говоришь?

Шайтан все еще находился в грезах и как бы отсутствовал. Но тем не менее кивнул.

— Да, именно те болота. Я пал на землю на западе.

Шайтис еще раньше слышал от него это выражение “пал на землю”.

— Я ничего не понимаю. — Сказал он, нахмурившись и помотав головой: — Как может человек упасть на землю? Ты хочешь сказать с небес? Или из лона твоей матери? Но не зовут ли тебя Нерожденный? Откуда ты упал и как?

* * *

— Ты — вонючка, — отрезал Шайтан, — и твои вопросы — сплошное невежество! Хорошо, я отвечу как смогу. Сперва запомни вот что: моя память началась с болот, но тогда она была слабая и неполная. До болот я... я не знаю. Но когда я явился в этот мир, нагой, меня переполняли большая боль и большая гордость. Я уверен, что меня сослали в это место, вышвырнули, подобно тому, как Вамфири сослали меня потом в Ледники. Вамфири сослали меня потому, что я мог бы обрести Власть. Тогда, наверное, я тоже пытался взять Власть в том месте, откуда меня изгнали и низвергли на эту землю. Это для меня остается тайной. Но этот мир я знаю: в сравнении с тем, другим миром, этот мир — просто ад!

— Кто-то сослал тебя в наказание, обрек на жизнь в аду?

— Или в мире, который мог стать адом по моей вине. Это вопрос воли: нечто может произойти, если я пожелаю или позволю этому случиться. Я повторяю: все произошло потому, что я был упрям и горд, именно потому я здесь. Во всяком случае, это все, что, как мне кажется, я помню.

— Ты в самом деле не помнишь момент падения? Только то, что ты внезапно оказался там, в вампирских болотах?

— Да, рядом с болотами, и там мой вампир вошел в меня.

Шайтис остро заинтересовался последним фактом.

— В свое время, — размышлял он, — мы оба, случалось, убивали своих врагов и вырывали из них их вампиров, чтобы затем уничтожить. Фесс Ференц и Аркис Прокаженный — только последние из них. Мы знаем, как выглядят эти паразиты: во взрослом состоянии это покрытые шипами пиявки, которые прячутся в теле человека и управляют его мыслями и побуждениями. Спустя долгое время, они могут настолько “сплавиться” с “хозяином”, что их уже невозможно будет разъединить.

— Да, как во мне, — ответил Шайтан. — Но во мне, конечно, осталось, правда, уже совсем немного, и от оригинала, хотя мой вампир и вырос в то, что ты видишь перед собой.

— Да, это так, — сказал Шайтис. — Ты, вернее, твой вампир — в результате продолжительного метаморфоза — теперь обрел свою форму и не прячется в чужом теле. Но как было тогда? Он вошел в тебя как яйцо, а существо-родитель осталось в болотах? Или, может, паразит вошел в тебя, будучи уже взрослым, выждал момент и целиком проник в тебя?

— Он пришел ко мне из болот, — повторил Шайтан. — И это все, что я знаю... а как — мне неизвестно.

Эта тайна дразнила Шайтиса (и его предка — не меньше), но в тот момент они начисто позабыли про свои вопросы и ответы.

Спустя несколько дней Шайтис трудился в углу мастерской над созданием бойца, надеясь на одобрение своего предка:

— Вот как все было! — сказал, войдя. Шайтан. Он был несколько возбужден. Он подошел к углу, где работал Шайтис, и навис над ним, словно полуночная тень. — В то, прежнее свое существование, о котором я уже рассказывал, я служил Ему или Им, хотя хотел служить только себе самому. И вот в награду за мою гордость — то есть за мой ум и красоту, которыми я был наделен в избытке и о которых никогда не забывал, и за все мои труды, я был низвергнут. Меня не погубили, меня просто использовали! Я стал для Них... орудием! Семенем Зла, которое Они посеяли между сферами. Ты понимаешь? Я стал наказанием. Я был Мраком, который предполагает и Свет!

Услышав эти излияния, Шайтис бросил все, прекратил работу у резервуара. Он мало что понял и лишь покачал головой.

— Не можешь ты объяснить попонятнее?

— Нет, будь ты проклят! — закричал Шайтан. — Мне все это приснилось; и я знаю, что это правда, но я сам ничего не понимаю! Я рассказал тебе для того, чтобы ты попытался понять — или не понять, как и я!

С этими словами, разъяренный, он устремился прочь и исчез в лабиринтах вулкана.

* * *

После этого Шайтис долго его не видел, он едва ощущал его присутствие, настолько призрачным оно было. Но наступил день, когда, придя к своим резервуарам, он увидел своего наставника, с угрюмым видом рассматривающего результаты его опытов, тварей, корчившихся и постепенно твердеющих в своих растворах.

После обычного приветствия, не задавая вопросов, Шайтан вяло промямлил:

— Меня изгнали из многих сфер, а сюда я был сброшен сквозь множество миров. О, и других, таких же, как я, тоже сбросили через мириады конусообразных вселенных Света. Вот и все.

“Безумец! — Шайтис скрыл эту и другие мысли, которые не предназначались ни для кого, кроме него самого. — Но это даже хорошо, что здесь бродит безумный, пока я занят своей работой. Меньше всего я хотел бы, чтобы ты заинтересовался тем, что я делаю сейчас”. Потому что сам он как раз собирался ввести мозговое вещество в свое новое творение, чтобы ускорить и направить дальнейший рост нервных узлов эмбриона. Только вот... это вещество можно было добыть лишь из особого источника и только с помощью умеющего бурить лед монстра Шайтана.

Отложив на время работу, он, потакая безумию Шайтана (если оно действительно таковым являлось), произнес:

— Когда мы выступим против Темной стороны с этими бойцами, усовершенствованными мною, месть твоя будет самой сладкой! Ничто не устоит перед нами; и если потребуется завоевать другие миры, более высокие, они тоже скоро падут так же, как ты упал на землю.

Его слов, похоже, оказалось достаточно, чтобы Шайтан пришел в себя — его временное помрачение ума прошло.

— Конечно, это хорошие бойцы, сын мой! — Произнес он. Редкостный комплект, — а потом добавил: — Если они будут так хороши, на Темной стороне у тебя будет достаточно великолепной глины, чтобы всласть напрактиковаться перед следующими битвами. И после этого древний Вамфир больше уже не слабел рассудком.

* * *

Еще позже:

Эта парочка сконструировала грациозного мощного летуна стремительных форм, снабдила его всасывающим рылом и дала ему мозг погибшего раба, одного из тех, кто служил Ментору Страшнозубому; мозг предварительно очистили как следует, стерли всю информацию. Наполнив зверюгу качественной плазмой, они отправили его в разведывательный полет, на Темную сторону. После чего на протяжении нескольких зорь они, казалось, напрасно ждали его возвращения. И вдруг, когда, казалось, угасла уже последняя надежда... летун вернулся, принеся с собой тощего дрожащего от страха мальчонку из рода Странников.

Мальчику было восемь-девять лет, летун схватил его на закате в лагере Странников в холмах. Странники больше не выходили под открытое небо после захода солнца. Почему бы это, ведь Вамфири там больше не было? Обратный путь был долгим, ребенок чуть не умер от переохлаждения.

Шайтан забрал его в свои личные покои для “допроса”; почти сразу же после этого Шайтис в мастерской услышал его мысленный призыв и оторвался от своих резервуаров.

— Приди!

Одно-единственное слово, но для возбужденного Шайтана оно значило больше, чем многие тома...

 

Глава 5Перед схваткой. Сны. Первичный Свет

Шайтис стоял — высокая, суровая фигура у черной, изъеденной стены кальдеры — и смотрел на юг, туда, где простиралась Темная сторона. Над его головой в черном небе развевался занавес северного сияния, но Шайтис знал, что на Темной стороне сейчас восходит солнце. Вершины гор должны гореть золотом, а в замке Карен плотные шторы и гобелены с вышитой на них ее эмблемой защищают верхние окна от проникновения острых, словно кинжалы, лучей солнца.

Он смотрел на юг, сузив свои глаза алого цвета, чтобы получше разглядеть едва видимую линию горизонта, горящую огнем на всем своем протяжении, узкую золотую дымку, отделяющую тот далекий мир от голубого внизу, а выше — черного, как чернила, пространства, где, казалось, все звезды ночи своим блеском гипнотизировали его и манили к себе. Это был зов, на который он ответит. Скоро.

Да, конечно, он должен ответить, потому что, когда мерцание сияния в небесах сойдет на нет, а юг погрузится во мрак, наступит закат, но еще раньше Шайтис вместе со своим низвергнутым и мстительным предком проведут смотр воинам, подготовят летунов и ринутся вместе с этим маленьким чудовищным войском с залитых застывшей лавой склонов вулкана. Для них это будет осуществлением мечты, а для Темной стороны — кошмаром. Мечта Шайтана, которую тот лелеял сотни лет, становилась явью, приобретала отчетливые очертания после того, как с Темной стороны вернулся летун со своей ношей, похищенным безродным мальчишкой-Странником.

Шайтис помнил все в деталях: как его злорадствующий предок внес истощенного, полумертвого мальчишку во мрак своих серных пещер; а потом (почти сразу же) его телепатический призыв: “Приди”!

Все это до сих пор стояло перед глазами Шайтиса: ликующий Падший, возбужденно шагал, вернее, плавно струился взад-вперед по черному зернистому полу своего жилища. И прежде чем Шайтис успел задать свой вопрос, Шайтан выпалил, повернувшись к нему:

— Этот Обитатель, о котором ты мне столько рассказывал, этот чужак, молокосос, использующий энергию самого солнца, потерял всю силу Вамфири.

— Неужели? Что же с ним?

— Что с ним? — булькнул с нескрываемым черным восторгом Шайтан. — Деградировал, вот что! Ему досталось, как и мне когда-то, — но гораздо круче. Ты говорил, он залил всех вас пылающим светом солнца, да? И этим превратил плоть Вамфири в дым и пар? Отлично, но он тоже обжегся! Должно быть, он искалечил своего вампира; он не может восстановиться; его метаморфическая человеческая плоть осыпалась с него, словно струпья прокаженного. И тогда... не видящий иного выхода его вампир вернул его к раннему образу, к образу самого первого носителя. Меньших размеров, способного легче переносить свою утрату, понимаешь? Теперь твой Обитатель... волк!

— Волк? — Шайтис в восторге тут же вспомнил все свои недавние грезы.

— Да, зверь, передвигающийся на четырех лапах. Серый вожак стаи, обладающий силой дикого зверя, и не более. Его передние лапы остались человеческими; Странники боятся его. Что-то, впрочем, еще осталось от человека в его мозгу, может быть, память. Его вампир остался жив, хотя и пострадал, и только это спасло его. А во всем остальном — это волк.

— Волк! — выдохнул Шайтис. Уже не впервые случалось так, что его сон оборачивался явью. Таково было свойство Вамфири. — А его отец, Гарри Киф из Адских Краев?

— Он вернулся на Темную сторону.

— Вернулся?

— Да, ведь после битвы за сад Обитателя он отправился на родину. Конечно, ты не мог знать об этом, поскольку уже был в изгнании.

— На родину? В Адские Края?

— Адские Края! Адские Края! Они вовсе не адские! Ну сколько можно твердить тебе: этоместо является адом, с его серной вонью, вампирскими болотами, с испепеляемыми солнцем землями, что лежат за горами! А мир Гарри Кифа... для таких как мы — это рай!

— Откуда ты знаешь?

— Я не знаю, я предполагаю.

— Этот Гарри Киф, — задумался Шайтис, — ему было многое дано, но он не был Вамфиром.

— Ну, а теперь он стал им, — тут же опроверг его Шайтан. — Но пока что его сила неизвестна. Да и кто здесь способен испытать его в споре или в сражении? Более того. Странники не боятся его, ведь он пока не вкусил человеческой крови.

— Что-о-о?!

— Если верить мальчишке, — произнес Шайтан, — отец Обитателя питается только мясом животных. Если сравнить его вампира с твоим, сын мой, то он всего лишь младенец.

— А так называемая леди Карен?

— А, да, — кивнул Шайтан, — леди Карен — последняя из Вамфири Темной стороны. Ты имеешь на нее виды, не так ли? Я помню, ты что-то говорил о ее предательстве, и даже теперь ее имя, словно кислота, капает с твоего раздвоенного языка. Карен и Гарри Киф вместе. Они делят ее замок. Если она так красива, как ты говоришь, то не сомневайся, он уже по самую рукоятку вошел в нее, а может быть, и еще дальше.

Это была намеренная насмешка, Шайтис понял это, но не смог удержаться и клюнул на приманку.

— Пускай себе наслаждаются, пока могут, — мрачно ответил он. И наконец посмотрел на детеныша-Странника. — Умер, — сказал ему Шайтан. — Человеческая плоть, свежая и удобоваримая. Мне ужасно надоела метаморфическая каша за все эти тысячелетия. Мальчишка — лакомый кусочек, прошу, съедим его.

— Целиком?

— На Темной стороне таких целые племена, — ответил Шайтан с клокотанием в горле. — А за ними целые миры!

И они начали подготовку к вторжению.

Теперь Шайтис вместе с Шайтаном Падшим, своим предком, ждали появления на свет своего последнего творения — бойца. Когда чешуя, когти и прочее боевое снаряжение зверюги оделись в хитиновый панцирь, твердый, как железо, военная авантюра против Темной стороны стала делом всего лишь нескольких часов.

Можно ли было ее назвать будущей “битвой”? Шайтис не был уверен. Потому что про себя он твердо решил: только единоличное управление. Только тогда он сможет потягаться с Карен и ее любовником, да и со всеми союзниками, которых они сумеют привлечь.

Что, только баба? Стая волков? И лорд Вамфири, который боится человеческой крови? Это же не армия — шайка бродяг! Пускай Киф призовет мертвых, если сумеет; это годится для трусливых трогов и Странников, но у Шайтиса нет страха перед рассыпающимися мертвецами. А что до других граней мастерства Кифа — его хитроумного трюка с появлением и исчезновением по желанию, — то он ему не поможет. В этот раз — нет. Если он исчезнет, то скатертью дорога, если появится — то пусть это станет его смертью!

И все же...

Шайтиса продолжали посещать тревожные сны, они были столь же странными, как сияние, бахромой извивающееся в небе над головой. Да, надо бы еще раз проанализировать их, и те сны, что были прежде, — тоже... но пока не время, не сейчас.

Вдруг он почувствовал, как кто-то пытается проникнуть в его разум. Вероятно, это Шайтан обосновался в его голове. Хорошо хоть не в теле!

— В чем дело? — спросил он.

— Надо же, до чего ты умен! — отчетливо прозвучал телепатический голос. — И какая чувствительность! Не ожидал, сын мой.

— Тогда какого дьявола ты не прекратишь? — холодно спросил Шайтис.

— Срочно приходи. — Шайтан проигнорировал его вопрос: — Наши создания мяукают в своих резервуарах, Они скоро выберутся наружу. Их надо проверить. Нам пора начинать подготовку, впереди много дел.

Он был прав.

— Буду немедленно, — ответил Шайтис, начиная опасный подъем из глубин вулкана. Да, его предок был не одинок в своем желании поскорее покинуть это место. Впрочем, бывает свобода и свобода. Не обязательно это понятие означает одно и то же для всех.

Шайтан просто хотел освободить себя из заключения в Ледниках, а вот его потомок... он хотел освободиться еще кое от чего. Или от кого.

* * *

Незадолго перед тем в нескольких тысячах миль к югу некроскоп проверял охрану Карен: систему оповещения, специально изготовленных существ-бойцов (вернее, бродячее стадо, в которое они, оказывается, превратились), которых она оставила у самой кромки скованного льдом океана, чтобы предупредить любое вторжение из Ледников. Гарри попал туда с помощью дверей Мёбиуса стомильными скачками; они привели его в ледовую пустыню, залитую светом северного сияния. На огромных белых ледниках там лежал снег. Впереди угрюмо вздымался покрытый струпьями льда океан.

Создания Карен находились здесь уже довольно долго, и скоро Гарри убедился, что они хорошо приспособились к окружающей среде. Поскольку они обладали способностью к метаморфозу, их эволюция не потребовала смены поколений. Они оделись белым мехом, который защищал их от холода и являлся естественной маскировкой. Когда Гарри послал мысленный импульс, пытаясь выявить малейшее движение в бугристом леднике, а потом осторожно подошел поближе, он убедился, насколько тщательно была продумана их конструкция. Он и впрямь был обескуражен, когда три зверюги встали на дыбы и преградили ему путь: три слаженно действующих смертельно опасных зверя!

“Еще секунда, и эти три огромные кошки растерзали бы меня, — подумал Гарри, отпрянув. — Каждой бы досталось по кусочку”.

— Заметь, как они ловко спрятались, —отреагировала Карен из своего замка несколькими тысячами миль южнее. — Их разум, может быть, и слаб, но они сумели так спрятать свои мысли, что ты их не обнаружил. Более того, ты лорд, хозяин — но даже это не смутило их!

С какой гордостью подумала об этом Карен! Это были ее творенья, она хорошо поработала над ними.

Увы, потом она позволила им стать сворой. Сфокусировавшись на нем, она уловила и эту его мысль.

— Было очень большое расстояние, —пожала она плечами. — Теперь я это поняла. Нам дан особый дар телепатии. Наш, в основном человеческий, разум велик и мы хорошо можем, концентрироваться, поэтому контакт между нами несложен. Но их разум слаб и, в основном, предназначен для того, чтобы помочь им выжить. —И снова она пожала плечами. — Немудрено, что они забыли меня.

— Сейчас вспомнят, — ответил Гарри. Он повторил мысленно инструкции и передал их мощным импульсом непосредственно в отупевшие головы этих созданий. Когда он вновь появился среди них, бойцы отнеслись к нему уже с большим уважением.

— Браво! А ты храбрец! —сказала Карен несколько нервозно. — Проверять их на таком маленьком расстоянии! И дурак, ко всему прочему. Уходи оттуда, Гарри, пожалуйста, а? Возвращайся сейчас же домой, хорошо?

Домой... в ее замок? Был ли он теперь его домом? Может, только убежище: чудовищный менгир, вознесшийся над каменистыми равнинами Темной стороны, жилище, мебель в котором была из волос и меха, хрящей и костей, которые когда-то принадлежали людям или монстрам. И впрямь, подходящее место для человека, чей жизненный путь так тесно переплелся с самой Смертью!

Горькие мысли. И все же Гарри чувствовал, что "Карен беспокоится о нем; в ее голосе звучала мольба. И наконец любой дом лучше чем ничего.

Так или иначе, он закончил свое дело. И он замерз. А Карен согреет его...

* * *

В другой вселенной, на Урале:

Майор Алексей Базарнов прибыл в центр Печорска, чтобы провести компьютерную имитацию боевого пуска ракет Токарева. Его заместитель, капитан Игорь Клепко, был в составе группы, производившей проверку. Он был невысок, крепкого сложения, с острыми чертами лица; темные глаза и обветренная кожа выдавали его степных предков. Во время подготовки к испытанию капитан давал текущие комментарии нескольким молодым офицерам, находившимся там. Здесь же присутствовал и внимательно наблюдал за происходящим, стоя отдельно от всех у подножия изогнутой дугой гранитной стены, директор проекта Виктор Лучев. Он напряженно слушал, буквально растворился в монологе Клепко, который приближался к кульминации.

— Это две ракеты, — продолжал Клепко, — спаренная система. В полевых условиях их запуск может быть как превентивным ударом по району боевых действий, где еще не применялось ядерное оружие, так и возмездием в ответ на применение противником аналогичного оружия. Первый “Токарев” накроет штаб противника за передним краем боевых действий, второй же обрушится на концентрацию войск противника в зоне битвы.

В нашем случае, здесь, в Печорске, — говорил Клепко, — мы имеем дело с несколько необычными мишенями. Об их природе приходится только гадать. Мы полагаем, что первая ракета взорвется в том мире, за пределами Врат, — взмахом руки он обозначил сияющую белым светом сферу за своей спиной, — а второй “Токарев” — в “проходе” между вселенными. Механика очень проста. Бортовые компьютеры связаны друг с другом по радио; как только первый “Токарев” пробьет Врата и попадет в дальний мир, связь прервется; через одну пятую секунды оба устройства взорвутся.

Эта система, если она будет применена, полностью обезопасит нас. Всем вам показывали фильмы о существах, прорвавшихся с той стороны в наш мир. Вас не надо, я думаю, убеждать в том, какое значение наша система имеет для безопасности Земли!

Теперь я затрону несколько вопросов по личной безопасности персонала и по командам.

Это оружие будет применено только по приказу директора проекта, удостоверенному майором Базарновым или, в его отсутствие, мной. Никто другой не имеет на это права.

Боеголовки заряжены. Между моментом нажатия кнопки и зажиганием существует интервал в пять минут; любой, кто останется в Печорске к этому времени, будет предупрежден непрерывным сигналом сирены. Смысл этих сигналов один: ВСЕМ УБРАТЬСЯ! Выхлоп “Токаревых” токсичен. В случае непредвиденного выхода из строя системы вентиляции Печорска, каждый боец должен использовать для защиты противогаз, пока не покинет территорию комплекса. Здоровому человеку понадобится четыре минуты, чтобы выбраться из центра в лощину.

“Токаревы” — это оружие; их применение — не эксперимент, оно обязано быть эффективным. Нельзя рассчитывать на авось. После старта систему уже не остановить, до взрыва остается не более, чем шестьдесят секунд. Итого шесть минут с момента зажигания. Взрыв устройства на той стороне не должен иметь негативных последствий здесь, но взрыв в “проходе”... он может иметь таковые. Может случиться так, что взрыв принесет радиоактивные газы и осколки назад в Печорск. К сожалению, вся эта отрава осядет здесь, в центре. Вот почему центр должен быть покинут, а выходы опечатаны.

Клепко выпрямился.

— Есть вопросы?

Вопросов не было.

— Взрыв промоделирован на компьютере. — Он расслабился, почесал кончик носа и пожал плечами, словно извиняясь. — Должен разочаровать вас, боюсь, вы ожидали фейерверка. Вместо этого все произойдет на маленьком черно-белом экране, тихо и без субтитров. И без спецэффектов!

Аудитория прыснула.

— Главное! — Клепко поднял предостерегающе руку, чтобы успокоить их, — это, чтобы вы убедились, насколько мал отрезок в шесть минут. — И он нажал красную кнопку на ящике, установленном прямо на трибуне.

Майор Базарнов уже видел имитацию. Она его больше не интересовала, но ему было интересно наблюдать за выражением лица Виктора Лучева. На нем было восхищение. Базарнов отступил на два шага, подошел к тощей фигуре ученого и легонько коснулся его рукой.

Лучев повернул голову и посмотрел на майора.

— Вы по-прежнему думаете, что все это какая-то игра, не так ли? — спросил он.

— Нет, — ответил Базарнов, — и никогда так не думал.

— Я хочу отметить, что любой приказ по применению этого оружия, который я отдам, еще должен “оцениваться” вами или вашим замом. Неужели вы думаете, что я могу отдать приказ, не взвесив все?

— Вовсе нет, — майор покачал головой, а сам подумал о нескольких плотно исписанных, сложенных листках бумаги, лежащих в его кармане: психологическая характеристика Лучева, выполненная психиатром проекта. Возможно, и безумен, но не легкомысленен.

Глаза Лучева вдруг стали пустыми.

— Иногда мне кажется, что это моя вина, — сказал он.

— Да?

— Да, мое участие во всем этом. Ведь, я помогал строить Печорск. Тогда директором был Франц Айваз, но он погиб во время катастрофы и тем заплатил за свое участие. С тех пор вся ответственность лежит на мне.

— Тяжелая ноша для любого, — кивнул Базарнов, немного отодвигаясь. Он решил переменить тему разговора. — Я видел, что вы пришли снизу, когда Клепко начал демонстрацию. Вы были... внизу, в заброшенных помещениях, залитых магмассой?

Лучев вздрогнул и прошептал:

— Боже, там ужасная мешанина! Там была уйма народу, их замуровало! Я вскрыл “кисту”. Это было похоже на мумию неведомого существа из иных миров. Кошмарное переплетение плоти, она еще не начала гнить, резины, пластика, камня... Какие-то органы торчали наружу. Это нельзя описать, это... это...

Базарнов почувствовал себя виноватым. Лучев здесь так давно. Но если Москва быстро отреагирует на информацию майора, директору недолго осталось находиться здесь.

— Все это там внизу ужасно, товарищ Лучев, — согласился он. — Может, лучше вам держаться подальше от всего этого?

Что было в голосе и интонации Базарнова? Сожаление? Лучев посмотрел на него, всмотрелся и вдруг резко повернул прочь, бросив через плечо:

— Пока я директор проекта, майор, я буду поступать так, как считаю нужным. — И он ушел.

Базарнов подался к Клепко. Две стремительные тени с грохотом пронеслись по экрану компьютера и канули в небытие: имитация завершилась. Клепко заканчивал свой комментарий.

— ...Скоро наполнится радиоактивными токсичными продуктами и газами, образующимися в результате работы двигателей. Так что лучше держаться подальше от этого.

Майор подождал, пока Клепко не распустит всех, отвел его в сторону и стал говорить с ним — о Лучеве.

* * *

Некроскоп спал.

Ему снился мальчик по имени Гарри Киф, который умел говорить с мертвыми и был их другом, их единственным лучом света в потустороннем мраке. Ему снились любовь и молодость, разумы, которые он посещал, тела, в которых он жил, места, где он бывал в прошлом и в будущем, в обоих мирах. Это был странный, фантастический сон — ведь он был правдив, — и, казалось, все, что снилось некроскопу о нем самом, о его жизни, происходило как бы не с ним, а с кем-то другим.

Наконец ему приснился его сын, волк... и это было настолько реально, как будто и не снилось ему. Его сын пришел к нему, его язык болтался в оскаленной пасти, и он сказал: “Отец, они идут!”

Гарри сразу проснулся, выбрался из постели Карен, быстро прошел, слегка пошатываясь, к амбразуре окна и отодвинул в сторону портьеры. Он был готов в любую минуту вскинуть руку — прикрыть лицо. Но солнца не было — был закат. Тени поползли на горы, вытесняя золото с их вершин. Звезды, сначала едва заметные, с каждой секундой становились все ярче. Было темно, но становилось еще темней.

Карен вскрикнула во сне, проснулась и села в полуразвалившейся постели.

— Гарри! — Ее лицо было мертвенно бледно, как у привидения: треугольник и три отверстия: глаза и рот. Она огляделась и увидела некроскопа, стоящего у окна. — Они идут!

Их алые глаза встретились и словно соединились. Гарри заглянул через глаза Карен в ее сознание и ответил ей вслух:

— Знаю, — сказал он.

Она встала из постели, нагая, двинулась к нему и утонула в его объятиях.

— Идут, они идут! — всхлипнула она.

— Да, и мы их разобьем, — прорычал Гарри: его тело реагировало на ее прикосновение, ее запах. Она была податливой, шелковистой, он вошел в нее, его плоть затвердела и стала расти.

Она поиграла мышцами, сжав его плоть, сделав ее еще тверже, и простонала:

— Пускай на этот раз все будет лучше, чем всегда, Гарри!

— Думаешь, это в последний раз?

— Может быть, — заурчала она и подалась всем телом, чтобы он вошел в нее еще дальше. А потом...

Так хорошо им никогда еще не было, они настолько устали, что просто не осталось сил, чтобы чего-то бояться.

— А если мы проиграем? — сказал Гарри.

— Проиграем? — Карен встала рядом с ним и выглянула из окна комнаты, выходящего на север, на Ледники. Как и раньше, там ничего не было видно, да они и не рассчитывали что-либо рассмотреть в такой темноте. Но они ощутили... что-то. Это распространялось с севера словно рябь на поверхности озера дегтя: что-то неторопливо направлялось к ним, черное от заключенного в нем зла. Карен вздрогнула.

— Если мы проиграем, — медленно произнес Гарри, — они убьют меня. И только.

Он вспомнил Джонни Найда, вспомнил, что он проделывал со своими жертвами. Кошмар. Но в сравнении с Шайтисом и иными старыми Вамфири Джонни был просто младенец, его фантазии не шли ни в какое сравнение с воображением монстров.

Карен догадалась, что некроскоп спрятал от нее свои мысли, не желая тревожить ее лишний раз. Но это была напрасная забота, она знала Вамфири лучше, чем он; Гарри не в состоянии был даже представить себе всей истинной глубины подлости Вамфири. Так думала Карен. Она пообещала ему:

— Если ты умрешь, то и я умру.

— Ты думаешь, они дадут тебе умереть? Так просто?

— Они не остановят меня. По эту сторону гор солнце заходит, но там, на Светлой стороне... любого вампира там ожидает смерть. Он сгорит, расплавится, как золото в небесах. Туда я и полечу, через горы, прямо к солнцу. Пускай они погонятся за мной, если посмеют, я не буду бояться. Я помню себя ребенком, помню, как солнце ласкало мою кожу. И я верю, что в самом конце, прежде чем умереть, я снова почувствую это. Я впущу его в себя, и мне будет приятно умереть!

— Даже слышать это и то больно. — Гарри выпрямился. — Думай об этом больше, и мы проиграем битву до того, как начнем ее. Должен же быть хоть один шанс на победу. Наверняка больше чем просто шанс. Могут ли они исчезать по желанию в пространстве Мёбиуса, как мы?

— Нет, но...

— Но что?

— Где бы мы ни были, — сказала Карен, — и сколько бы раз мы там ни прятались, все равно придется вернуться. Мы не можем оставаться там вечно. — Ее логика была неопровержима. И прежде чем Гарри нашел слова ответа, чтобы успокоить ее или себя, она продолжила: — Шайтис опасный противник. Он настолько изворотлив, — она покачала головой, — что ты даже и представить себе не можешь.

— Это правда, — голос ниоткуда внезапно проник в головы их обоих. — Шайтис изворотлив. Но его предок, Шайтан Падший, даст ему сто очков вперед.

— Обитатель! — воскликнула Карен, узнав своего телепатического гостя. А потом недоверчиво спросила: — Ты, кажется, сказал... Шайтан?

— Да, Шайтан Падший, — раздалось волчье рычание в их головах. — Он жив, он идет, и он куда страшнее Шайтиса.

Гарри и Карен раскинули сеть своей телепатии, пытаясь упрочить мост, связывающий их с гостем. И через мгновение на них хлынули сменяющие друг друга мысленные образы: склоны гор, где огромные валуны отбрасывают тени на каменистые осыпи; залитые светом полной луны скалы, словно покрытые мягким желтым плащом; высокие стройные ели. А в тени деревьев — треугольники сияющих серебром глаз, целые россыпи, там расположилась на отдых после охоты волчья стая. Потом образы стали слабеть и пропали, пропал и тот, кто общался с ними.

Карен и некроскоп запомнили его предостережение. Как он мог знать то, что сказал им... откуда? Но он был когда-то Обитателем. И этим все сказано.

* * *

Время тянулось так медленно...

Иногда они разговаривали друг с другом, а иногда просто ждали. Больше им ничего не оставалось. В этот раз они сидели у огня в Большом Зале замка.

— Шайтан известен и в легендах моего мира, — сказал Гарри. — Там его называют Сатаной, Дьяволом. Его место — в аду.

— В историях Темной стороны адом называли твой мир! — ответила Карен. — А все его обитатели — это дьяволы. Лорд Драмал твердо верил в это.

Гарри покачал головой.

— Трудно поверить в то, что Вамфири, эти чудовища, верят в демонов, дьяволов и прочее.

Она удивленно пожала плечами.

— Ну почему так? Ад — это просто неизведанное, любое страшное, непонятное место. Для племен Странников он лежит за горами, на Темной стороне, а Вамфири он ожидает по ту сторону сферы Врат. Конечно, там все должно быть ужасно и смертельно, за этими Вратами, потому что никто еще не вернулся оттуда и не рассказал о том, что там. Вот как Вамфири представляют это. Я тоже так считала, пока не повстречала Зек, Джаза, тебя и твоего сына. И не забывай, Гарри, даже Вамфири когда-то были людьми. Каким бы чудовищем человек ни стал, но он всегда будет помнить свои детские ночные страхи.

— Шайтан, — рассуждал Гарри. — Таинственное соединение двух миров. В мой мир легенды принесли изгнанные лорды Вамфири — лорды и случайные Странники, проникшие к нам через Врата.

“В самом деле, — думал он. — Неужели легенды для всех одни? Воплощение Зла, Князь Лжи и всех пороков. И почему имена так похожи...? Сатана, Шайтан. Неужели дьявол есть во всех вселенных? А что же тогда ангелы?”

— Лучше не думать о нем как о легенде, — предостерегла его Карен, которая словно услышала его мысли, хотя на самом деле она не подслушивала. — Обитатель сказал, что он существует и идет сюда, а это означает только одно: чтобы остаться в живых, нужно убить его. Но сколько Шайтан уже прожил на свете? Две, три тысячи лет? Можно ли рассчитывать на то, что его удастся убить?

Гарри вряд ли слушал ее. Он думал.

— Сколько их? — наконец спросил он. — Шайтан их предводитель, а Шайтис вместе с ним. Но кто еще?

— Те, кто спаслись после битвы за сад, — ответила Карен. — Если они выжили в Ледниках.

— Я помню, — кивнул ей Гарри. — Мы говорили о них: Фесс Ференц, Вольш Пинеску, Аркис Прокаженный и их рабы. Всего-то горстка. А если и другие лорды выдержали пытку изгнанием, большая горсть. — Он выпрямился. — Но я пока еще некроскоп. И я опять спрашиваю: могут ли они использовать пространство Мёбиуса? Могут ли поднять на свою сторону мертвых из их могил?

“А ты, Гарри? Ты можешь?”.

— Наверное, Шайтан может, — ответила она. — И прежде всего потому, что он самый первый из Вамфири. С тех пор у него было достаточно времени, чтобы научиться. Возможно, он способен пыткой выведать секреты у мертвых.

— Но ответят ли они ему? — прорычал Гарри, его глаза при свете пламени горели, как рубины. — Нет, нет, я имею в виду не некромантию, а некроскопию! Некромант может “допрашивать” труп и даже древнюю мумию, а я говорю с самими душами умерших. И они меня любят; конечно же, они восстанут из праха, чтобы помочь мне...

“Ложь. Сейчас ты лжешь даже себе, некроскоп. Ты — Вамфир, Гарри Киф! Призвать мертвых? Ты не можешь, не можешь”.

Он встал на ноги.

— Я попробую.

И он отправился в предгорья Темной стороны, которые начинались ниже сада, в то место, где когда-то он призвал армию давно умерших тротов на битву с трогами Вамфири. Он попробовал говорить с ними на мертворечи, но только северный ветер ответил ему. Гарри знал, что они здесь и слышат его, но они хранили молчание. Они покоились в мире: к чему им теперь эта суета, которую затевает некроскоп?

Он вернулся в сад. Там были могилы — множество неухоженных могил Странников, которые пали в большой битве. Они тоже слышали его и хорошо помнили. Но они чувствовали, что что-то в нем изменилось, и это было им не по душе. А, Вамфир! Некромант! Этот человек или монстр знает слова, которые могут придать им ужасное подобие жизни — даже против их желания.

— И я сделаю это! — с угрозой произнес он, чувствуя их молчаливый отказ, их страх. Но внутренний голос говорил ему: “Ты хочешь быть, как Янош Ференци? Какова же теперь цена твоей “человечности”, Гарри?”

Он вернулся назад в замок, к Карен, и мрачно сказал ей:

— Когда-то... я мог командовать целой армией мертвых. Теперь же нас осталось только двое, ты и я.

— Трое, — раздалось в их головах рычание Обитателя так ясно, как будто он стоял рядом с ними. — Когда-то вы сражались за меня. Вы оба. Теперь мой черед.

Настало время решать, выбрать тактику битвы. Пусть даже выбирать было не из чего.

Карен достала свою боевую рукавицу и опустила ее в раствор кислоты, чтобы очистить поверхность, а потом в масло — смазать сочленения.

— Я, — сказала она, — это я вырвала сердце у Леска Живоглота! Да, и в то время этого оказалось достаточно, чтобы меня стали бояться. А теперь я боюсь, я боюсь не за себя, я боюсь потерять то, что мы обрели. К чему же мы придем?

Гарри вскочил, забегал туда и обратно, размахивая кулаками. Ярость клокотала в нем. Потом он вдруг стал совершенно спокоен. Конечно же, это его вампир пытался перехватить инициативу. Он понимающе кивнул и произнес нечто непонятное:

— Ладно, может быть, я долго придерживал тебя, но похоже, настало время, ты сможешь проявить себя.

— Что? — спросила Карен, оставив свою рукавицу.

— Ничего.

— Ничего? — Она приподняла брови дугой.

— Я только спросил... где все это будет?

— В саду, —донесся ответ Обитателя с далеких гор.

Карен согласилась.

— Да, сад обладает своими достоинствами. Во всяком случае мы хорошо его знаем.

Наконец, яростно кивнув, некроскоп сдался на волю своего вампира.

— Ладно, — прорычал он, — в саду. Пусть будет так!

* * *

На Темной стороне...

Был час, когда от горячего солнца осталось только грязновато-серое свечение неба, в которое вгрызались выступающие клыки гор, а безымянные звезды кусками льда вмерзали в темнеющий фон. Самый темный, самый поздний час захода солнца, и последние из Вамфири — Шайтис с Шайтаном, Гарри Киф и Карен — сошлись на битву в пустынном месте, когда-то называемом садом. Все четверо — последние из своей расы. И Обитатель; хотя он уже больше не был Вамфиром, таким как они, а если и был, его вампир с трудом догадывался об этом.

Карен знала, что враги приближаются — ее создания на самом берегу ледяного океана вызвали ее, чтобы передать последнее сообщение перед смертью.

— Сколько их, врагов, — спросила у умирающих слуг Карен, — и как они выглядят?

Проще было оценить силу и облик врагов таким путем, чем требовать полноценного доклада; расстояние было велико, а мозги бойцов малы (конечно, это было неразумно — снабдить грозные и мощные создания почти рудиментарным мозгом). Тем не менее размытые очертания летунов, бойцов и тех, кто ими управлял, пришли, окрашенные болью, с севера, показывая Карен, насколько мала армия Шайтана.

Она состояла только из двоих лордов, которые восседали на массивных летунах с плоскими, как лопаты, головами и животами, и полдюжины бойцов совершенно необычной конструкции. Да уж, необычной... хотя это было слишком мягко сказано. Ведь захватчики (то есть Шайтис и Шайтан Падший, это было ясно, хотя Карен и держала свой разум на запоре, избегая какого-либо контакта с ними) нарушили все древние правила Вамфири, создавая этих зверюг. Во-первых у них были половые органы, как у конструктов Карен; во-вторых, они обладали своей волей и не нуждались в непосредственном управлении. Наконец, один из них был монстром из монстров! Такой огромный, что у Карен даже пропало желание разглядывать его.

Она узнала, что вначале была еще одна пара летунов; их посадили в глубоких торосах на самом берегу океана. Спешившись, лорды Вамфири подозвали своих бойцов и свежих летунов и отдали им на растерзание плоть исчерпавших свой ресурс зверей. И когда те их пожирали, стражи Карен напали на них... тогда-то и стала видна безумная ярость и превосходство бойцов Шайтана. Все это сообщил Карен последний из ее зверей, перед тем как его сознание стало слабеть и наконец утонуло в потоке боли, угаснув совсем.

А Гарри спал, и его мучили кошмары. Карен видела, как он мечется и ворочается, слышала, как он говорит о “конусообразных вселенных света”, и о Мёбиусе, колдуне, которого он знал в своих адских землях: “математике, который создал религию, безумце, который верил в то, что Бог — это уравнение... в это же верил и Пифагор за столетия до него!” И о пространстве Мёбиуса, непонятном, бесконечном. Он, похоже, считал, что оно — “бесконечный мозг, который управляет всеми телами во всех вселенных, а существа, подобные ему, Гарри — не более, чем нервы, передающие мысли и намерения и, возможно, исполняющие... Его волю?”

А потом лихорадочный сон некроскопа утонул в водовороте мыслей, разговоров и ситуаций из его прошлого; все смешалось, как в калейдоскопе — реальность и нереальность, вся его жизнь, похоже, была столь же метаморфична, как и его плоть; его сознание распахнулось для странных образов и понятий. Сон его заключал в себе — словно последнее мгновение жизни умирающего человека, — все поворотные моменты его жизни, но высвечивал лишь отдельные видения.

Когда холодный пот выступил на его посеревшем лбу, Карен хотела было осторожно разбудить его; но ее остановил этот поток, в который она поневоле вслушивалась. Кроме того, перед грядущей битвой ему необходимо было выспаться. Возможно он успокоится, когда закончится кошмар. Поэтому она просто сидела рядом, пока он обливался потом и бредил о чем-то, бывшем за гранью ее понимания.

Он рассуждал об относительности времени и об истории — как будущего, так и прошлого, существующих одновременно, но происходящих в каком-то странном “где-то еще”. И о мертвых — настоящих мертвых, не бессмертных, — тихо ожидающих в могилах нового начала, второго пришествия. И о великом свете, Первичном Свете, “который есть вечнопродолжающийся, не имеющий конца Большой Взрыв, а все вселенные вечно расширяются и бегут от мрака!” Он бормотал числа, с помощью которых мог бы отделить пространство от времени, и метафизические уравнения, “которые позволяют Разуму простираться далеко за пределы разума простого, смертного”.

Это был, видимо, подсознательный взлет математического гения Гарри, усиленного его вампиром, захватившим лидерство; но это была и яростная конфронтация между двумя изначальными абсолютными силами:

Мраком и Светом, Добром и Злом, Знанием ради выгоды и полным отсутствием знания, Невинностью. В подсознании некроскопа проходила битва с самим собой, которая должна была закончиться победой до наступления “всеобщего мрака”, потому что сам Гарри должен был стать великим стражем грядущих миров — или же их разрушителем.

Но Карен ничего об этом не знала, она знала только, что не должна его сейчас будить. Гарри продолжал бредить. “Я дам тебе формулы, о которых ты даже и не мечтал... — Он усмехнулся чему-то в давно уже забытом прошлом, а его глаза загорелись алым огнем из-под трепещущих век. — Око за око, Драгошани, и зуб за зуб! Я был Гарри Кифом... стал шестым чувством своего собственного сына, а потом опустошенная голова Алека Кайла всосала меня в себя и его тело стало моим... Вместе со мной это тело делил и великий лжец Фаэтор, где теперь Фаэтор, а? И где Тибор? И что стало с этим мальчишкой Бодеску? А Янош?” Вдруг он всхлипнул и крупные слезы сами потекли из-под его светящихся век.

“А Бренда? Сандра? Пенни? Проклят я или благословен?.. У меня были миллионы друзей, которых я любил, но все они мертвы! Они “живы”, но находятся за пределами обычной жизни, я могу лишь разговаривать с ними, они могут лишь вспоминать, что значит быть живыми.

Существует множество измерений, бесконечное количество обитаемых миров, бесконечных миров. Мириады конусообразных вселенных света. И я знаю, как они произошли. А Мёбиус знал это все раньше меня. Пифагор, может быть, о чем-то догадывался, но знали только я и Мёбиус!”

— Да будет... — Он прищурил свои закрытые глаза. — Да будет... — Крупные капли липкого пота выступили на его дрожащем в лихорадке свинцово-сером теле. — Да будет...

Карен захотелось прекратить его муку — а это была действительно мука. Она бросилась к нему, корчившемуся в ее постели, и с мольбой в голосе спросила:

— Да будет что, Гарри?

— Свет! — прорычал он, и его полные ярости глаза широко распахнулись, опаляя все своим жаром.

— Свет? — повторила она в изумлении.

Он с трудом заставил себя сесть и позволил ей заключить себя в объятия. Потом посмотрел на нее и сказал:

— Да, Первичный Свет, сияющий по Его воле. Глаза у Гарри всегда были странные, даже до того, как вампир успел запятнать их кровью, но сейчас они с каждым мгновением менялись. Сперва Карен видела выплескивающуюся из них ярость, потом — страх, и с удивлением смотрела, как из них убывает вся чуждая им жизнь — даже сама страсть Вамфири умерла в них. Потому что некроскоп теперь был первым из тех, кого надо знать и в кого нужно верить.

— Его воля? — наконец повторила за ним Карен, удивляясь тому, каким мягким и добрым стало его лицо, словно лицо ребенка. — Воля... Бога?

Даже сейчас Гарри не был абсолютно уверен. Но уже был близок к этому.

— Бога, конечно, — сказал он ей с улыбкой. — Создателя!

А внутри него, инстинктивно страшась своего неминуемого поражения, вампир сник, стал маленьким и, наверное, горько оплакивал свою судьбу: что за участь, находиться в человеке, желающем оставаться только... человеком.

 

Глава 6Битва в небесах

Некроскоп изменился; власть паразита в нем временно отступила, и вновь его человеческая сущность одержала верх. Карен, наоборот, упорно настаивала на том, чтобы он сопровождал ее во время налета на Светлую сторону и принял крещение кровью. Естественно, он не хотел и слышать об этом, что приводило ее в ярость.

— Но ты не знаешь вкуса крови! — рычала она ему в минуту, когда они занимались любовью. — Ярость Вамфири можно высвободить только лишь кровью, потому что кровь есть жизнь! Если ты не вкусишь ее, то не сможешь, по своей собственной глупости, принять участие в битве. Ты должен зарядиться перед битвой, неужели тебе это не понятно? Ну как тебе еще объяснить?

На самом деле не было нужды что-либо объяснять. Гарри хорошо понимал, что она имела в виду. Он наблюдал это в своем мире. У боксеров, в момент, когда появлялась первая кровь; самый вид ее и запах одушевляли их и поддерживали в бою, и они наступали на своего противника еще решительней и всегда норовили ударить в то самое место, где появилась кровь. Он наблюдал это у кошек, больших и малых; первые капли крови мышки превращали котенка в охотника, а охотника делали безумцем. А у акул: ничто в их скрытной, малоисследованной жизни не значило так много, как кровь!

Но он сказал ей:

— Я хорошо поел.

— Ха! — он уловил ее ментальный позыв, он был полон насмешки и фырканья. — Что ты ел? Кусок жареной свинины? Разве этим можно насытиться?

— Мне достаточно и этого.

— Но совсем недостаточно твоему вампиру!

— Пусть этот ублюдок сдохнет с голоду! — он никогда не позволял себе роскошь сердиться сильнее. Иногда он пытался объяснить:

— Чему быть, того не миновать, — говорил он ей. — Не видим ли мы это в пространстве Мёбиуса, в будущем? Из всех уроков, которые преподала мне жизнь, Карен, один я усвоил лучше всех: никогда не пытайся избежать того, что предназначено в будущем, потому что это уже предначертано. Мы можем надеяться лишь на то, чтобы получше разобрать, что там начертано.

И опять она фыркнула:

— Ха! — И далее с горечью, — и кто же проиграл битву еще до ее начала?

— Неужели ты думаешь, что я не испытывал искушения? — сказал он, помедлив. — О, я пытался, поверь мне! Но я победил эту тварь внутри себя, я не могу позволить ей взять верх, никоим образом. Если я уступлю гневу и вожделению, выйду из себя и возьму жизнь человека, выпив его кровь — что потом? Даст ли это мне столько силы, сколько необходимо, чтобы победить Шайтиса и Шайтана? Возможно, и даст, но не угадаешь, кто придет им вослед. С моей силой некроскопа нельзя играть. Если сюда еще добавить жажду крови моего вампира, что же будет потом? Неужели ты думаешь, что я не попытаюсь вернуться назад в свой мир, вернуться туда, будучи уже носителем самой страшной чумы всех времен?

— А может, ты станешь властелином здесь, — сказала она ему в ответ. — И я разделю с тобой твой трон из костей.

Он кивнул ей, но столько сарказма было в этом кивке.

— О да, Красный Король, Император Алой Династии. И всех наших бессмертных слуг — наших кровных сыновей... и тех, кто носит в себе наши яйца вампиров, и их сыновей и дочерей — всех их, изливающих свой гной на гибнущее Человечество, возводящих свои замки и собственные королевства — подобно Яношу с острова в Средиземном море и Тибору, полководцу, залившему Валахию кровью, Фаэтору с его кровавыми крестовыми походами. Все мои потомки будут некроскопами — ни живые, ни мертвые не избегнут своей участи. Адские Края! Что скажешь, Карен!

Она ничего не ответила. Да и поздно было что-то говорить.

Потому что еще одни часовые Карен — гигантские летучие мыши, десмоды, гнездившиеся в ее родовом замке, — принесли новость: на северо-западную границу Темной стороны прибыл Шайтан во главе небольшого, но смертоносного воздушного флота. Слышимые только Карен и подобным ей, крылатые вампиры передавали свои сообщения через семисотмильную бесплодную, усыпанную валунами равнину: старый Вамфир наконец-то возвращается на Темную сторону.

Когда поступило это предупреждение, Карен вывела своих мяукающих бойцов из их укрытий и направилась прямиком к Гарри, который стоял, погруженный в мысли, на балконе с северной стороны.

— Постой здесь еще немного, некроскоп, — сказала она ему, — и ты скоро сможешь помахать им ручкой. Осталось недолго.

Он лишь взглянул на нее и чуть кивнул головой в знак того, что понял.

— Я знаю, они уже здесь, — ответил он. — Я почувствовал их появление, как будто черви начали точить мои нервные окончания. Их не так уж много, но они сотрясают эфир, словно большое войско сотрясает землю. Нам пора.

— Иди, — сказала она ему, дотрагиваясь до его руки, и голос ее был полон яда. — И подумай, сможешь ли ты вызвать своего сына с холмов. Может, он приведет свое серое братство, хотя трудно судить, пришлись бы они ко двору. Что касается меня — то у меня есть три бойца. Они скроены из хорошей, яростной плоти, заготовленной Менором Страшнозубым и Леском Живоглотом, я нашла их под развалинами замков. Когда настанет время трансформировать тело — тут я просто младенец в сравнении с ними.

— Только убедись, что они признают меня своим хозяином, как признают тебя, — ответил Гарри. — Даже если они и проигрывают творениям Шайтана, поверь, я способен еще показать парочку фокусов.

Он повернулся к ней и так крепко сжал в объятиях, что она чуть не задохнулась.

— Карен, мы увидели наши судьбы: красные нити наших жизней плавятся в золотых языках пламени и превращаются в ничто. Это, конечно, не очень здорово, но что-нибудь это должно означать. Мы пока просто этого не понимаем. Но в любом случае, чтобы это ни означало, это лучше, чем то, что мы увидели в судьбах наших врагов: у них нет будущего! Нет алых нитей в будущем Темной стороны, Карен!

— Я помню это, — кивнула она, не отстраняясь, а еще сильнее прижимаясь к нему. — И поэтому я останусь с тобой и буду биться. Что бы с нами ни приключилось, это стоит того, чтобы знать наверняка, что они тоже сдохнут.

Гарри еще сильнее сжал ее в объятиях, и его взгляд стал совсем детским. Ему хотелось, чтобы все это было волшебным сном, чтобы он проснулся школьником, впереди у которого целая жизнь. О, если бы это на самом деле был сон!

— Я хотел бы, чтобы ты была девушкой из моего мира, когда я был еще простым человеком, — сказал он ей импульсивно.

Карен не была столь романтична. Когда-то, в свое время, она была невинна — пока ее не похитили. Время от времени краснеющий от смущения юный Странник шептал ей, что он ее хочет, но в те дни она хранила себя для (как ей тогда казалось) чего-то лучшего.

— Ха! Мы были бы двумя неопытными, хихикающими любовниками на один час, — ее ответ был груб. — Черт с ним... я предпочитаю то, что у нас с тобой. Так или иначе, но ты — некроскоп. Что ты знаешь о простых людях?

Огонь в ее жилах был катализатором, он разгорался в ней изнутри, выходил за пределы тела и озарял ее так, что становилось видно, кто она на самом деле:

Вамфир! Гарри мог стать таким же, как она, но этого ли он хотел? Он боролся с Драгошани, Тибором, Юлианом Бодеску и другими как простой смертный, хотя и наделенный могуществом. Нет, не просто человек, но и не чудовище. А теперь появились другие, против которых надо было бороться. Но опять в качестве человека, почти человека.

Он высвободился из ее объятий.

— Есть готовый летун?

— Да, на посадочной площадке. Но разве ты не воспользуешься дверью Мёбиуса?

Он покачал головой:

— Мой сын и его серые братья не видят меня. Может, он знает, а может, и нет. Верхом на летуне я буду виден издалека. На Темной стороне нынче не так уж много летунов.

Наблюдая, как он взбирается в седло пульсирующей крылатой туши, она убедилась, что он прав: в небе никого кроме него не было. Пока.

Чувствуя себя опустошенной, Карен пошла назад, к своим бойцам.

* * *

Гарри и Карен были вместе в опустевшем саду, когда Шайтис и Шайтан Падший вернулись в самое сердце старых земель Вамфири. Вопреки ожиданиям захватчики не спешили атаковать; они продолжали скользить по темному, мерцающему всполохами северному небу, осторожно кружили над равнинами, усыпанными осколками былого, где в руинах были похоронены секреты мертвых лордов. Наконец они осторожно приземлились у замка Карен и исследовали его пустые этажи, не найдя там ничего опасного: ни тайных ловушек, ни таящегося в тени противника. Они не нашли там ни газовых зверей, ни сифонов, ни других чудищ. И ничего полезного для себя, кроме, пожалуй, мощных древних стен. Но даже под их укрытием Шайтис не чувствовал себя в достаточной безопасности.

— Я был свидетелем разрушения еще больших замков, — сказал он Шайтану.

— Их было двое, — хихикнул тот, кивая головой, словно одетой в большой черный капюшон. — В то время хватило двоих — Гарри Кифа и Обитателя, — чтобы управлять энергией солнца. Неужели тебе не ясно?! Теперь Обитателя нет — он исчез, превратился в волка. А что касается его папаши: сам по себе этот бледный, бескровный чужак слабее сопливого младенца!

— Тогда почему же мы не атакуем их немедленно?

— Мы сделаем это, но сперва накормим наших зверей и самих себя. Пусть сперва наши усталые кости отдохнут, потом удовлетворим остальные наши потребности, столь долго неудовлетворяемые — вот тогда будет самое время. Мы проделали долгий, холодный и тяжелый путь, Шайтис, не только для того, чтобы уничтожить твоих заклятых врагов или оседлать тело сучки, отвергшей и предавшей тебя. Успокойся, не дергайся и тогда все твои желания сбудутся.

Но при всем напускном спокойствии Шайтан в глубине своего черного сердца тоже не доверял своему противнику, Гарри Кифу из Адских Краев. Великий кровопийца обладал мощным даром, который он скрыл от Шайтиса. Он уже зондировал Гарри на расстоянии. Шайтан был еще более сильным телепатом, чем Карен и Гарри (это он, естественно, был тем червем, что беспокоил кончики нервов Гарри). Но даже его попытки были практически безуспешными. Дело в том, что он не мог проникнуть даже сквозь внешнюю оболочку психической ауры некроскопа, не говоря уже о средоточии излучаемой им энергии. Шайтан чувствовал, что имеет дело с некоей силой, явно превосходящей возможности человека, а возможно, и вампира.

Что за сила? Откуда? Эти вопросы терзали Шайтана; пока он не поймет, что такое Гарри Киф и чего от него можно ожидать.

Гораздо проще в свое время было иметь дело с Шайтисом, самонадеянным хитрецом — Шайтис-красавчик, Шайтис-олух мнил себя Великим Предателем, но годился лишь на роль Великого Глупца. Нехитро иметь дело с Шайтисом, который накрепко захлопнул свой разум, чтобы не дать вылететь на свободу своим подленьким, мерзким и вероломным мыслишкам. Именно поэтому Шайтан уже давно читал сокровенные мысли своего наследника, они никак не были для него тайной за семью печатями.

* * *

Таковы были мысли Шайтана, и они, естественно, были укрыты от Шайтиса.

Они оставили одного бойца на страже у замка, а с остальными направились на Светлую сторону, где скоро заметили огни поселения Странников. Вскоре ночной воздух наполнился криками людей, ревом бойцов и звуками пиршества; а еще — горячим запахом недавней смерти и пронзительным визгом оставшихся в живых. Их было шестеро, и это были женщины.

А потом... верхние окна замка Карен озарились красноватыми отблесками огня, из труб пошел дым, как будто там происходило шумное, веселое торжество. Вампирам, так долго отказывавшим себе во всем, было весело.

* * *

Гарри и Карен спали.

Некроскоп продолжал отмерять время в днях и ночах. Когда разум говорил телу, что наступила ночь, тело отзывалось, и ему хотелось спать. Усталость была и умственной и физической, ведь он знал, что в любой грядущей битве будет сражаться с самим собой не в меньшей степени, чем с врагом. Проблема, которая терзала его, способствуя накапливающейся усталости, была все та же: как победить, не призывая на помощь своего вампира, не давая ему полного контроля над собой? Позволить своему кровососу взять полную власть означало бы подчиниться самому, вследствие чего он бы уже перестал быть самим собой, человеком, стал бы Вамфиром в полном смысле этого слова.

У Карен этой проблемы не было: она уже была Вамфиром! Но прежде всего она была женщиной, а некроскоп был ее мужчина. Когда он спал, то спала и она, сжавшись в его объятиях. Они были готовы к схватке; спали не раздеваясь, боевая рукавица Карен лежала рядом с ней. И они предусмотрительно выставили дозор. Боец, похрюкивая, разместил свою бронированную тушу поудобнее в тени за седловиной холма; другой зверь Карен расположился впереди под защитой стены, у пологого склона, спускавшегося к предгорьям. Третье же существо находилось на возвышении, на уступе под нависающими скалами с западной стороны, оттуда его способные видеть ночью глаза всматривались в пространство каменистой равнины, вглядывались в небеса и залитую звездным светом пустыню, дабы упредить какое-либо нежелаемое движение.

Но там присутствовал и четвертый, скрытый от спящих, не менее замечательный наблюдатель. Когда-то известный как Обитатель, теперь он был худой и серый, держался отдельно, всматриваясь в неухоженный сад из-за укрытия деревьев. Иногда, при прояснениях памяти, он понимал, почему пришел сюда, иногда не очень. Но несмотря ни на что он был здесь. Именно его телепатическое рычание, а также мычание и вопли выстроившихся в боевой порядок зверей разбудили некроскопа и его подругу, когда, наконец, захватчики начали атаку. Несмотря на все предосторожности, она застала их врасплох — потому что враги напали не с Темной стороны, а со Светлой, с гор, где еще был закат!

Захватчики полностью покинули замок Карен, пересекли горы далеко на востоке, где никто не мог их увидеть, и повернули на запад под защитой гор. Под этим прикрытием их траектория полета пролегла к гряде скал на широте садов, а отсюда, поднявшись над вершинами, они смогли осмотреть территорию противника, определили местонахождение каждого из бойцов и удостоверились, что больше ничто нигде не шевелится. Затем они стали зондировать спящий разум Карен. Некроскоп спал. Его разум даже во сне был защищен и заблокирован.

Гарри снилось, что он оказался во временном потоке будущего Темной стороны; его глаза видели сияние голубых, зеленых и красных линий жизни. А в его ушах, непрерывно и однообразно звучал многоголосый хор — “А-а-а-а-а-ах!” — чьих-то жизней, спешащих в свое завтра во всех Вселенных Света. В прошлый раз он был здесь с Карен, но в этот раз — один, и он более внимательно смотрел на все, что окружало его, на алые вампирские нити, сходящиеся с его собственной. И в момент, когда уже казалось, что они сольются вместе, в этой точке время Мёбиуса запылало золотом, как будто в раскаленном тигле, и это означало конец... всему?

А может быть, и нет.

Это были самые последние секунды сна, Гарри вскочил среди развалин поселения Странников. Карен, спавшая рядом с ним, тоже проснулась.

— Бойцы! — выдохнула она, и ее рука сама потянулась за боевой рукавицей.

— Сейчас посмотрю, — ответил Гарри, стоя уже на ногах, и создал дверь Мёбиуса так, чтобы она совпала с дверным проемом каменного строения. Пройдя в двери, он посмотрел на небо. Там были летуны! Он увидел их за секунду до того, как пространство Мёбиуса вновь поглотило его: в вышине хлопали перепончатыми крыльями огромные твари, оседлавшие их седоки-Вамфири отдавали приказы бойцам, находящимся внизу. Но эти твари были совсем не такие, как бойцы, уже высадившиеся ранее и вступившие в битву с созданиями Карен. Это были реактивные звери, они пульсировали и пускали струи, словно осьминоги, их крылья были широко распростерты. Трое таких образовали треугольник, защищая тех, кто ими управлял, но сколько же тварей было уже внизу?

Гарри вынырнул из пространства и оказался в седле. Бойца Карен атаковали двое меньших, но невероятно злобных зверей. Один из них был прямо под ними, и его клешни и серпы работали не переставая, другой же пытался пробиться, кусаясь и нанося уколы. Даже метаморфическая плоть должна была уступить перед таким натиском!

— Оторвись от них, — приказал некроскоп. — И поднимись выше, если можешь. Вымотай их в небе.

Чтобы отдать этот приказ бойцу, ему пришлось открыть свой разум.

И тут же сразу появилась Карен.

— У меня есть боец в скалах, — доложила она ему. — Он быстрый и злобный. Если ты сможешь вывести из строя этого, реактивного, то Шайтис и Шайтан лишатся преимущества. Их летуны, конечно же, поразительны, они хорошо вооружены, но не являются достойными противниками моим бойцам. Может быть, нам удастся скинуть этих ублюдков с неба!

Но ее мысли уже не были тайной для врагов, так как они находились в непосредственной близости от нее.

— Эй, Карен, — вдруг раздался ликующий зов Шайтиса. — Вероломство, да? Что ж, я уверен, ты будешь проклинать меня до последнего вздоха. И будь уверена, я увижу твой последний вздох. — Затем он позвал Гарри: — А тебя, молодчик из Адских Краев, я очень хорошо помню! У меня был родовой замок, а ты и твой сын Обитатель разрушили его до основания. Но где теперь свой сынок, а? Я слышал, теперь это волк, штампующий щенков при свете луны. Да? Ха-ха-ха! Из какой же суки он выполз на свет, а?

Гарри отчетливо слышал все насмешки Шайтиса, но он услышал и Шайтана, внезапно прервавшего своего соратника. Голос Шайтана влился в его мозг мерзкой слизью.

— Что пользы глумиться! Ты сможешь убить его любым способом, каким пожелаешь, когда наступит время — но до тех пор пускай живет.

Вампир некроскопа бесновался: ему хотелось самому взять бразды правления в свои руки, он взывал к некроскопу и мысленно, и физически, и тот почти слышал его крик: “Дай мне власть! Дай мне покарать их! Только доверься мне разумом и телом, и я, в свою очередь, дам тебе... все!” Но Гарри знал, что это ложь, на самом деле его паразит не даст, а возьмет все.

Он услышал сотрясение воздуха, сжался, приготовившись к обороне, и посмотрел наверх. Карен уже была в небе; летун Гарри, которого она послала, сделал крутой разворот и стал снижаться, когда создание с перепончатыми крыльями, размах которых составлял около пятидесяти футов, с пористым телом и ячеистого строения костями, вышло из пике прямо над его головой, Гарри подпрыгнул и ухватился за ремни упряжи, свисавшие под шеей зверя. Еще мгновение и он уже находился в седле. А на земле в это время окруженный боец, отбив атаку противника, стрелял вверх.

— Отлично! — сказал ему Гарри. — А теперь поднимись и помоги своему напарнику сбить летунов противника.

— И пускай все помогают им, — пришел мысленный посыл от Карен, когда ее зверь начал уходить по спирали в сторону Темной стороны, туда, где захватчики, казалось, висели среди звезд.

И, поднимаясь наверх, вместе со своими шипящими, пульсирующими бойцами туда, где находились бронированные летуны Шайтана и Шайтиса, Гарри спросил:

— Где наш третий боец?

— Он мертв, некроскоп, — мрачно ответила Карен. — Его сокрушили твари, каких я еще никогда не видела. В былые времена одна мысль о создании таких зверей повлекла бы за собой изгнание. Старый закон был очень прост: никогда не создавай нечто, что будет трудно потом уничтожить. Даже самый ничтожный мозг способен придумать что-то свое. А эти твари, творения Шайтана и Шайтиса — особенно вон та, — неужели ты не ощущаешь ее злобный интеллект? Они отвратительны!

Гарри осмотрелся и, наконец, взглянул вниз, где на расстоянии в тысячу футов в пустом и темном воздухе увидел нечто, летевшее вслед за ними.

— Я вижу то, о чем ты только что говорила, — сказал он.

А увидел он вот что: неподалеку от него и Карен поднимался по спирали боец, тот, которому был отдан приказ подняться выше. Из его разорванного брюха, из-под взломанной чешуйчатой брони капала жидкость. Брызги крови сверкали рубиновым ожерельем, а метаморфическая ткань уже находилась в процессе самоисцеления, затягивая глубокие раны на шее бойца. Его вооружение работало как и прежде, и Гарри понял, что тот сможет продолжать бой.

Немного выше их быстро поднимался абсолютно невредимый боец Карен, тот самый, что находился в скалах. Он пыхтел, как дракон, пытаясь кратчайшим путем добраться до летунов противника с восседающими на них всадниками. Будто три угрожающих автомата, тройка сопровождающих бойцов развернулась внутрь; они начали сближаться, немного снизились и камнем упали на свои мишени.

В этот момент Карен и некроскоп имели ощутимое преимущество в верхней и средней части воздушного пространства. Ниже все было значительно хуже. Бойцы противника, те, которые покалечили создание Карен у сада, поднимались быстрее и сокращали расстояние между ними.

Но еще быстрее, чем они, поднималась тварь, погубившая ее третьего бойца, самая страшная из всех, когда-либо виденных ею.

Ее вид был ужасен, это не шло ни в какое сравнение с ранее созданными тварями. Она была из плоти и крови, хрящей и костей, но, казалось, была сделана из какого-то гибкого непонятного металла. Грозди наполненных газом пузырей, словно странные птичьи сережки, покрывали ее пульсирующее тело, они уменьшали ее маневренность, но были необходимы ей для того, чтобы справиться с избытком веса своей брони и оружия. Это не была усовершенствованная модификация бойца, это было специально сконструированное создание. Сама Природа в самом кошмарном сне не смогла бы изобрести что-либо подобное. Это было творение Шайтиса.

— Ну что, некроскоп? — телепатический голос Карен, казалось, дрожал и был полон тревоги.

— Убегать от нее, значит только отсрочить то, что должно произойти, — ответил он.

— Что же делать? — ее страх усиливался, как ветер с Темной стороны.

— Примем бой прямо здесь и сейчас. Огромная туша с головой в форме стрелы устремилась сверху прямо на бойца Карен, словно ястреб на голубя. Гарри отдал приказ своему летуну.

— Оставайся со своей хозяйкой, — и скатился из седла прямо в срочно созданную им дверь Мёбиуса... а в следующий момент очутился прямо на чешуйчатой спине бойца Карен. В нос ему ударило зловоние, исходящее от приближающейся твари. Она была уже совсем близко.

— Прими в сторону! — приказал он вздрогнувшему от неожиданности бойцу. И образовал широкую дверь, чтобы тот вписался в нее. Вражеское трио столкнулось лбами и образовало рычащий комок в том самом месте, где только что, секундой раньше, был Гарри, но теперь он уже вел огонь по ним, находясь гораздо выше, там, где вышел из пространства Мёбиуса — на одной высоте с бронированными летунами Шайтиса и Шайтана! И когда их глаза встретились в воздушных потоках, он почувствовал телепатический выкрик Шайтиса:

— Ты, дерьмо из Адских Краев, ты и твое проклятое волшебство!..

Гарри был разъярен; он посмотрел в алые глаза Шайтана, и Падший ответил ему взглядом, полным огня. В мыслях этой огромной пиявки не было ненависти к некроскопу, только жгучее любопытство.

— Побереги нервы — сказал он Шайтису. — Этот тип может доставить нам массу неприятностей. И тогда у тебя будет повод ругать его.

Гарри услышал и это.

А далеко внизу трое одураченных бойцов распутывали сами себя; их крылья громко захлопали, когда они попытались снова набрать высоту.

— Вы двое, — крикнул им Шайтис. — Срочно ко мне! — А третьему он приказал: — Следуй за бабой. Ты знаешь, что нужно делать...

— Склизкий ублюдок! — метнул Гарри мысль Шайтису, не осознав еще, что это, по сути, не было для того оскорблением.

Он посмотрел на летуна Карен и увидел, что тот закончил свой подъем по спирали и направляется в сторону гор на восток. Пара бойцов, один из которых был раненым созданием Карен, летели вслед за ней; они яростно сталкивались друг с другом в вышине. Бойцу Карен приходилось туго, но зато ее летун выигрывал в расстоянии и во времени. На мгновение Гарри показалось что боец повержен.

Осознавая, что Карен может угрожать опасность, он прильнул к чешуе своего чудовищного крылатого летуна и направил его в лобовую атаку на врагов. Они развернулись, взмыли над каменистой равниной Темной стороны и взяли курс на разрушенные замки Вамфири. И тут же стало ясно, что их летуны имеют преимущество при полете по прямой. Осознав это, Гарри образовал дверь Мёбиуса, влетел в нее вместе со своим бойцом — и оказался прямо над летунами, которые быстро летели на восток. Шайтис услышал свист рассекающих воздух крыльев бойца и почувствовал, как чья-то тень упала на него. Некроскоп улыбался алым оскалом, вид его был ужасен, и в тот же миг он бросил свою тварь вниз на летуна Шайтиса в надежде смять того прямо в седле. Его мишень мгновенно распласталась и утонула во впадине между плечами летуна. Боец Гарри вытянул лапы с клешнями, выдвинул свои жвала и начал кромсать вражеского летуна прямо в воздухе; его острые, как лезвия бритвы, боевые конечности орудовали совсем рядом с Шайтисом, и тому приходилось извиваться, чтобы не угодить под них. Оставив на мгновение свою сочащуюся кровью жертву, боец Гарри поднялся чуть выше и снова обрушился всей массой на летуна. Шайтис выпрыгнул из седла и повис на ремнях сбруи, весь в кровавом дожде. Он понял, что его летун мертв.

— Шайтан! — завопил он истошно, цепляясь за ремни.

Огромная пиявка подплыла снизу и сбоку.

— Прыгай, — сказал Шайтан, подведя летуна прямо под Шайтиса.

Тот прыгнул... но не успел, так как Гарри в третий раз обрушился на спину поверженного летуна, сминая его. Теперь оставался единственный способ уйти от врага. Шайтис падал; его свободные одежды хлопали в струях рассекаемого воздуха; он трансформировал тело в крыло доисторического птеродактиля и постепенно перешел из падения в планирование. Далеко на востоке, внизу, на каменистой равнине он увидел мерцающий маяк Врат, ведущих в Адские Края. Это был хороший ориентир, и Шайтис направил свой полет в эту сторону.

Некроскоп потерял его из виду. Шайтис исчез. Но оставался Шайтан. Через несколько мгновений древний отец вампиров предпринял атаку; Гарри, чтобы покрыть расстояние до него, требовалось не больше времени, чем необходимо, чтобы произнести математическую формулу. Он так и сделал... но на его бойца обрушился удар сзади! Удар такой силы, что его чуть не сбросило со спины твари. Позади него чудовищный монстр, самый ужасный из всех когда-либо созданных боевых зверей, кромсал клешнями его бойца, вгрызался чудовищными зубами в мускулатуру, управляющую крыльями зверя. Другое создание Шайтана находилось чуть поодаль, не мешая чудовищному собрату вершить свое дело.

Последние несколько секунд мозг Карен был связан с мозгом Гарри. Она понимала, какие перед ним стоят проблемы, а он — какие перед ней; меньший боец, которого Шайтан отправил вслед за Карен, уничтожил ее бойца и был уже совсем близко от ее летуна. Для Карен это означало конец.

— Некроскоп, все кончено! — послала она ему. — Мой летун слабеет, он уже выдохся. Моя вина в том, что я создала его таким. Я направила его на юг, навстречу золотой смерти в огне восходящего солнца, но не уверена, что это осуществимо. По крайней мере я умру с честью, сражаясь с бойцом только боевой рукавицей.

Некроскоп видел все глазами Карен, когда их последнему летуну, на котором он сидел, отрезал путь гнусно мяукающий, пускающий слюни боец врага.

Когда Карен направила своего летуна к югу, в широкий проход между гор, тот уже задыхался, ему явно не хватало высоты, чтобы пролететь над вершинами гор. Но ее нагонял монстр Шайтиса... А прямо внизу, почти там, где, словно разрез, зиял широкий проход между горами... блеснул ослепительный свет! Конечно же, это были Врата Темной стороны; Гарри сразу же узнал их. В следующее мгновение все окрасилось красным; это поверженное тело бойца Карен рухнуло наземь.

А тот, кто поверг его, падал прямо на Карен еще быстрее.

Гарри нырнул со спины своего обреченного бойца в дверь Мёбиуса и вышел из нее в предгорьях, возвышающихся у входа на Темную сторону. Близость Врат искажала материю и пространство, она также вызывала сильные искажения пространства-времени Мёбиуса, но некроскоп был не настолько близко к сфере, чтобы это сказалось на нем. Он увидел широкое устье прохода, где вражеский боец играл как кошка с мышью с изнуренным летуном Карен, вынуждая его опуститься ниже. Второй летун, без седока, хлопал крыльями рядом; это был летун Гарри, которому он приказал оставаться со своей хозяйкой.

С помощью двери Мёбиуса он прыгнул в его седло и сказал Карен:

— Еще не все кончено.

Она услышала его, но и Шайтис тоже услышал. В самом конце планирующего полета к Вратам он приземлился рядом с ними и снова принял человеческий облик. И, увидев в небе своего бойца, который угрожал летунам и их всадникам, он приказал ему:

— Доставь мне женщину — хоть частями, если это единственный способ.

Ответ бойца последовал немедленно: он обрушил огромное тело прямо на летуна Карен и наполовину вышиб ее из седла. И пока она раскачивалась в воздухе, пытаясь прийти в чувство и обрести равновесие, он вытянул придатки с крючковатыми клешнями и схватил ее. С грохотом хлопая крыльями, чудовище ударило летуна в последний раз, чтобы сломать ему шею. И, пока изувеченный зверь Карен, извиваясь, падал в проход, боец повернул назад и полетел в сторону усыпанной валунами равнины.

— Отлично! — поощрил Шайтис своего зверя. — Неси ее ко мне.

Гарри направил своего бойца наперерез противнику, но тварь пролетела мимо, игнорируя его. Он послал сигнал прямо в ее маленький мозг.

— Отдай ее мне.

— Не смей! — крикнул хозяин твари. — Сбей его... убей, если сможешь!

Монстр повис над Гарри. Карен, цепко охваченная его щупальцами с острыми хитиновыми шипами, пронзившими ее тело сотнями крючков, только вскрикнула, когда его шея изогнулась, готовясь схватить Гарри и раскрылась пасть, вся усыпанная смертоносными зубами, как у тираннозавра.

То, что случилось потом, Гарри сделал чисто инстинктивно. Словно Фаэтор Ференци шепнул ему на ухо: “Когда он откроет пасть, пройди сквозь нее!”

Гарри знал, что поразить это существо снаружи было невозможно. Но эта тварь обладала ничтожным мозгом; а внутри некроскопа нечто желало поступить так, как сделал бы Вамфир.

“Пройди сквозь его пасть”.

Гарри замер в седле и смело шагнул прямо в зловонную пасть бойца перед ним. Но за этой дверью, полной зубов, была еще одна, созданная его метафизическим разумом. Он шагнул через нее тоже, прямо в пространство Мёбиуса... и вышел из нее в голове чудовища. Физически он оказался внутри его головы! Среди грубых тканей его черепа, среди пульсирующих сосудов и нервов, узлов, мерзких слизистых оболочек его живого черепа! Он почувствовал, как рвались ткани — судороги метаморфической плоти, разрываемой материализовавшимся телом некроскопа. Он ощущал трепет крови, несущей кислород к маленькому агонизирующему мозгу. Потом он удлинил свои руки с когтями вампира на них с целью найти и “приласкать” центральный нервный узел. И превратить его в месиво. А потом исчезла сила тяжести — это крылья бойца сложились, и они оказались в свободном падении. А внутри его головы Гарри отчаянно пытался сформировать дверь Мёбиуса. Для этого ему необходимо было свободное пространство, ему нужен был воздух, чтобы дышать; он никогда прежде не образовывал дверей под водой, в вязких средах, в горячей крови, но теперь должен был это сделать. Должен был образовать дверь, выйти отсюда, спасти Карен из щупалец дохлой твари прежде, чем она рухнет на землю.

Когда формулы Мёбиуса начали прыгать на экране его мозга, он увидел, насколько нестабильны они были! Дверь пульсировала и дрожала, но не открывалась. Энергия концентрировалась по периметру двери и неверно формировала ее, и дверь стекала расплавленной массой, не успевая сформировать проход в ничто!

Шайтис увидел, что его создание падает на землю, в какое-то мгновение ему почудилось, что зверь падает прямо во Врата. В изумлении он увидел, как коробится его покрытая броней голова. Тварь упала всего в нескольких шагах от входа в другой мир! И он увидел, как нечто, напоминающее человека, но перепачканное красным, желтым, покрытое серой слизью, вывалилось из расколотого черепа и отлетело на каменистую поверхность равнины. Когда пыль осела и последние капли слизи и крови твари брызгами расплескались по камням, он подошел поближе посмотреть, что это было.

Прикрывая глаза ладонями, спасая их от сияния Врат, Шайтис с удивлением вышагивал среди останков своего бойца и, наконец, обнаружил в его клещах леди Карен, всю в ушибах и окровавленную, без сознания; а на ней лежал искалеченный Гарри Киф из Адских Краев, словно выкупавшийся в озере крови. Но еще не мертвый, отнюдь не мертвый.

“Конечно нет, — подумал Шайтис, — ведь он Вамфир! Но... странный Вамфир!”

— Конечно! — согласился с ним Шайтан, посадив своего летуна на землю. — И нам необходимо понять его. Потому что в его разуме хранятся все секреты Врат и миров, что лежат за ними. Поэтому давай не будет его тревожить, пускай он сам исцелит себя, насколько способен сделать это. А когда он сможет отвечать, вот тогда я попрошу его...

* * *

Некроскопа предал его дар, когда он попытался материализовать дверь Мёбиуса в непосредственной близости от Врат, его метафизический разум принял на себя главный удар. Его плоть, плоть вампира могла излечить себя, но это со временем, а сейчас — сейчас ему полностью отказала память. Возможно, к счастью, для него.

Карен пострадала меньше, она была в сознании, и потому более несчастна. Если Шайтана интересовал Гарри, его мерзкий потомок думал только о Карен. Оба хотели познать; но последний — лишь плотски.

Шайтан телепатически зондировал Гарри. Пока разум некроскопа медленно исцелялся, а черепки его разбитой памяти постепенно соединялись и скреплялись воедино, Падший отбирал из нее ту информацию, которая составляла для него ценность. Что-то было ему непонятно; там, где память была слишком насыщена (или где было много боли), Гарри хранил только наброски. Например, подземный комплекс в Печорске: он всегда представлял его себе в виде гнетуще-мрачной крепости. Его ментальные образы Печорского проекта были совершенно монохромны; в его сознании это выглядело подобно мрачному, угрожающему замку Вамфири; деталей не было: он боялся деталей в воспоминаниях. Причина была в гибели Пенни; даже находясь в нынешнем плачевном состоянии, Гарри не мог вспоминать о Печорске, не вспоминая ее.

Но о прежней жизни Гарри, до Печорска, Шайтан узнал много. Достаточно, чтобы исполниться уверенности в том, что если он пройдет сквозь Врата и захватит, в первую очередь, подземный комплекс, разоружив его защитников и сделав своей неприступной крепостью, то уже мало что сможет противостоять ему. Армия его слуг-вампиров незаметно распространится по всей Земле; его темные последователи разнесут чуму повсюду, и вот тогда он будет обладать всей полнотой власти. Так думал Шайтан как будто он владел царством в том мире, о котором ему было ведено забыть.

И каждый раз, когда Шайтан думал об этом, он шел туда, где Гарри лежал у огня, прикрытый одеялом Странников, смотрел на него снова и снова, и ему казалось, что это лицо ему смутно знакомо, что он его уже встречал когда-то. В каких дальних землях, в каком туманном и позабытом времени, в каком прежнем существовании ?

Его интересовала еще и таинственная, удивительная сила некроскопа, та сила, которой обладал только он один, которую он принес с собой из чуждого мира. Своими собственными глазами, древними но зоркими, Шайтан видел, как тот мгновенно перемещался из одного места в другое, не пересекая пространство между двумя точками! Он прошел через Врата из мира, лежащего за ними, почти как... как если бы упал из одного мира в другой. Так же, как некогда упал и сам Шайтан? Из того же самого мира? Может и так, но... но Шайтан забыл; потому что они (но кто? кто?) обокрали его память.

Человек, друг некроскопа, вышвырнул его (так же, как некогда вышвырнули самого Шайтана еще до того, как Вамфири выслали его в Ледники), заставил его бежать сюда после какого-то спора. Так что отец вампиров чувствовал себя как бы в странном родстве с некроскопом.

И когда разум Гарри почти восстановился, Шайтан проник в него еще раз и спросил:

— Знаю ли я тебя? Я случаем не видел тебя раньше? Не из тех ли ты, кто изгнал меня, отнял то, что было моим по праву?

Разум Гарри в плену израненного тела часто был ясным; он понял, что к нему обращаются. Он даже знал кое-что о том, кто спрашивает его, и понял смысл вопросов.

— Нет, — ответил сразу он на все три.

Шайтан предпринял еще одну попытку.

— Я услышал твои мысли. В них ты восхищаешься странными мирами, лежащими за пределами обычного мира. Это миры не между звездами, это миры вне миров, пространства вне пространств! Ты на самом деле бывал в этом незримом пространстве и можешь передвигаться в нем уверенно и быстро, как рыба в воде. Я тоже хотел бы передвигаться там, во мраке, который не от мира сего. Покажи мне, как ты это делаешь.

Это было самой сокровенной тайной некроскопа, но разбитый телом и душой, он не способен был сохранить ее. Гипноз Падшего мог бы открыть эту тайну. И он показал Шайтану экран своего мозгового компьютера, на который хлынули уравнения Мёбиуса. Когда Шайтан увидел это, он неожиданно почувствовал некий запрет.

— Стой! — испугался он, едва в его мозгу из ничего начала образовываться, слабо пульсируя, деформированная дверь Мёбиуса. Экран очистился, исковерканная дверь сжалась в точку. И только тогда большая пиявка вздохнула с облегчением и с радостью убралась из сознания Гарри. Что-то неуловимо пугающе знакомое было в потоке энергии, формирующей дверь Мёбиуса. Да, это явно связано с той силой, что низвергла его из утраченного мира. Здесь тоже был запрет.

Шайтан понял, что тайное умение Гарри закрыто для него навсегда, и это бесило его. “Какое там родство!” — обозлился он, вспомнив недавние мысли. С этим сопляком, этим младенцем в черной магии, контуженным, изувеченным, не познавшим вкуса крови? Безумием было даже думать об этом. Какие-то запретные, невидимые места — что в них проку? Для начала достаточно будет и видимых, вполне достаточно. Теперь, когда пала Светлая сторона, следующим будет мир некроскопа, — мир за Вратами. И вторжение не придется откладывать, оно начнется еще до восхода солнца.

А между тем...

Шайтан узнал у некроскопа все, что хотел. Теперь им мог заниматься Шайтис; пусть теперь этот так называемый “адоземелец” испытает всю муку агонии и смерти вампира, пусть сам он и все его тайны вместе с огнем и дымом вознесутся к небу. Конец ему.

Таковы были мысли Падшего, и он их не прятал. А прятал он другие мысли. Здоровый и крепкий некроскоп представлял собой силу. Если он останется жив, то снова может стать силой — даже Мощью! И поэтому Шайтису, если он не настолько глуп, было бы неплохо не тянуть с казнью. Теперь, когда он уже не нужен Шайтану...

* * *

Для некроскопа — вернее, для его травмированного сознания, эти события представляли собой бесконечную череду подступающей тошноты, путаницы, полуосознанного страдания, кромешного ада туманных образов, кратковременных прояснений остатков памяти. Пока его метаморфическая плоть упорно трудилась над исцелением тела и мозга, его разум представлял собой как бы часть какой-то отвратительной карусели, вращающейся вокруг собственной оси и прокручивающей одни и те же сцены вновь и вновь. Порой он ощущал себя пойманным в зеркалах калейдоскопа, где каждый поворот цветной мишуры представлял собой отдельный фрагмент его прошлой жизни или нынешнего существования.

При временных прояснениях Гарри осознавал, что даже в идеальных условиях его ранам потребовалось бы время для заживления; но этого у него не было — ни условий, ни времени. Шайтис, в лапы которому его отдал Шайтан, распял его неподалеку от Врат. Серебряные гвозди пригвоздили тело Гарри к свежему деревянному брусу, серебряные шипы пронзили его тело, прошли сквозь его вампира, сквозь брусья креста и вышли наружу с обратной стороны. Он висел на кресте, свесившись на одну сторону. Серебро отравляло его организм с той же скоростью, с какой плоть Вамфира исцеляла себя. И он догадывался — нет, знал, — что ему не сойти с этого креста живым. И, как подтверждение этого, у его ног был разложен костер из сухих, наломанных веток.

Второй крест соорудили для Карен. Порой она висела на нем, и это замедляло процесс ее исцеления, порой крест пустовал. Именно в эти моменты, когда крест был пуст, Гарри больше всего чувствовал Карен: ведь тогда Шайтис грубо брал и мучил ее. Если бы у него хватило сил, он бы поговорил с ней мысленно; хотя некроскопу казалось, что она не позволяет ему проникнуть в свой мозг. Она предпочитала переносить свои страдания одна и не прибавлять их к его отчаянию.

В такие минуты Гарри смотрел вниз, на кожаный шатер Шайтиса, и ненависть, как пламя, разгоралась в нем. Он начинал жалеть о том, что не отдал в свое время всю власть своему вампиру. К счастью для Гарри, эти мучительные мгновенные прояснения, осознания происходящего и угрызений совести были редкими.

Он не осознал появления Странников, что пришли через проход в горах на призыв Шайтиса. Это было униженное, запуганное племя... Именно они, их мастера изготавливали боевые рукавицы Вамфири. Двигаясь со Светлой стороны, они подчиняясь приказам Шайтиса, похитили женщин и юношей из другого, менее покорного племени Странников. Всех их заставили строить лагерь лордов, заготавливать дрова для костров и бревна для изготовления крестов. Вамфири, как водится, сполна расплатились за работу: изнасиловали их женщин, превратили в вампиров самых выносливых мужчин и сделали их своими рабами и слугами, а остальных скормили бойцам, готовя их к вторжению через Врата.

В его сознании отложилась лишь резня, которую Вамфири устроили после того, как последние из оставшихся в живых Странников попытались убежать, и кровавый пир бойцов. И сцена, когда Шайтис, ради забавы, швырнул женщину бойцу с человеческими гениталиями. Шайтис жадно проследил за чудовищной случкой, а потом снял Карен с креста и утащил в свой шатер. Затем ее снова распяли, и он, злорадствуя, подошел к подножию креста Гарри.

— Я накачал твою сучку, колдун, — небрежно сказал он. — Я хотел сначала разложить ее у тебя на глазах, чтобы и ты посмотрел, только мои бойцы — чересчур игривые зверушки. Я не хотел бы раньше времени будоражить их. Но уж в следующий раз, когда она сойдет со своего креста... о, это будет уже в последний раз. И пока ты будешь гореть — когда твои веки обуглятся и отвалятся, вот тогда ты увидишь все. Жаль только, что твоя боль станет меньше при виде ее наслаждения!

И ненависть Гарри стала расти и расти, она была сильнее, чем муки, причиняемые гвоздями и шипами, она стала так велика что отбросила его назад во мрак забвения. Но он успел услышать слова Падшего, тот предупредил мысленно своего потомка.

— Осторожнее, Шайтис! Советую тебе не заходить так далеко. Боюсь, он еще на многое способен. За ним стоит какая-то сила, которую он сам не контролирует, подсознательный механизм, который работает сам по себе. Не заводи его, сын мой. Даже когда Странники охотятся и убивают диких свиней, тот поступает мудро, кто не смеется над их молитвами.

Но в голове у Шайтиса не было ничего, только презрение. Он прожил столько зорь, мечтая об этих мгновениях своего триумфа. Покуражиться над этой беспомощной свиньей, над некроскопом! О, да! До самого его горького конца...

 

Глава 7Волк. Ожившие трупы. Прорыв.

Лорды Вамфири похитили много женщин со Светлой стороны, утолив свою похоть, они спали; спали их звери и рабы. Небо начало светлеть, близился рассвет. И когда тихий дождь пробудит их, еще до того, как первые робкие лучики солнца пробьются через горы, осветят Темную сторону и двинутся дальше, на север, вот тогда они шагнут через Врата в мир, что лежит за ними, и завоюют его. Их ничто не остановит. Но пока они спали.

Гарри-волк — когда-то Гарри-младший, потом Обитатель, а теперь вожак серого братства — спустился с гор, пересек предгорья и остановился в тени, чтобы получше рассмотреть силы зла, что расположились в сиянии Врат.

Он смотрел на них, смотрел на нагие человеческие фигуры, распятые на крестах, посередине лагеря. Этот крупный серый волк не мог ничего понять; он сам, его отец и Шайтан Падший были заняты одним и тем же: все трое хотели вспомнить. И если память Шайтана никогда его не подводила, а к Гарри-старшему постепенно возвращалась, то у Гарри-волка она с каждым мгновением таяла. Она и не могла восстановиться. Он превращался в обычного волка.

Но пока еще слабые воспоминания шевелились в нем: о женщине, лежащей в земле, которая когда-то вскормила его своим молоком; о человеке на кресте, его отце; и о девушке, тоже распятой, которая была его союзницей. А еще — о давней-давней битве в месте, называемом садом, с которой закончилась одна жизнь и началась другая; и еще об одной битве, в которой он и его серые братья не принимали участия, а были только свидетелями. Он вспомнил, что он собрался сражаться в той битве на стороне этих двоих, распятых, но... почему? Он уже не помнил. Да, это теперь уже и не имело никакого значения; битва происходила в воздухе, бойцы были огромных размеров, а он и его стая были всего лишь обычными волками. А еще он чувствовал, что когда-то нанес вред этим бедным распятым существам: мужчине, без сознания висящему на своем кресте, и женщине, в полном сознании, давно уже привыкшей к своей боли, но так и не разучившейся ненавидеть.

А позади него, в предгорьях, один из его братьев задрал морду и завыл на луну, поднимающуюся над горами. Луна в последней четверти горела золотом отраженного света, и это означало, что скоро взойдет солнце. Волчий вой отразился от гор, вернулся обратно эхом, которое слилось с ним, и Гарри-волк невольно подумал: “Т-с-с, тише! Не разбудите спящих”.

Его братья услышали его, услышала и леди Карен.

— Обитатель? — Ее мысли были тихими, как шепот, чтобы их не услышали спящие вампиры. Но они вызвали всплеск памяти, уже почти померкшей. Гарри младший понял, что она говорит с ним.

— Это я, —наконец ответил он. — Я был им. —Ему захотелось узнать всю правду, и он спросил:

— Я... предал тебя?

— В битве? —Обитатель почувствовал, что она отрицательно покачала головой. — Нет, мы были обречены с самого начала.Мы, я и твой отец, видели собственными глазами свое будущее: золотое пламя, горящее в пространстве Мёбиуса! Нам показалось, что мы видим и конец наших врагов. Но мы заблуждались. Выходит, что их будущее не принадлежит Темной стороне, оно лежит в мире по ту сторону Врат.

Ее слова сопровождались образами — это был как бы сценарий их с некроскопом путешествия в будущее, — и она засомневалась: поймет ли Обитатель, вернее, волк.

Но он понял.

— Простите меня. —Теперь память быстро возвращалась к нему и становилась все более отчетливой. — Моему отцу следовало бы знать, что правильно истолковать будущее редко кому удается.

— Да, —согласилась она. — Я думала, что золотое пламя — это солнце. Но нет, это был просто... огонь. То и другое сжигаем, это правда, но огонь Шайтиса будет пострашнее, потому что он — Шайтис. Ненавижу этого злобного ублюдка!

Он увидел поленья и ворох сухих веток у подножия ее креста.

— Шайтис сожжет вас?

— Что же еще останется после того, как бойцы Шайтиса возьмут меня? —И она прочла ужас в мозгу волка.

— Могу и я что-нибудь сделать? —Обитатель прополз на брюхе между спящими рабами, окружавшими два черных шатра в самом центре лагеря.

— Уходи, —ответила она. — Уходи назад в свои горы. Спасайся. Стань волком. Ешь то, что убьешь, но никогда не убивай мужчин и женщин, иначе совесть будет мучить тебя!

— Но ведь... мы были в саду вместе, —сказал он. И она снова увидела в его мыслях огонь, смерть и разрушение.

— Да,но тогда у тебя была сила.И твое оружие. — Следом явилась другая мысль. Об отмщении. — Что-нибудь осталось в твоем арсенале?

Его разум опять стал непоследовательным; он осмотрелся и вдруг подумал: что он тут делает? Его беременная с недавних пор сука, наверное, голодна и ждет, когда он вернется.

— В арсенале?

— Ты можешь принести мне что-нибудь?

В нескольких сотнях ярдов от них на каменистой поверхности равнины спали и храпели сытые бойцы. Гарри-волк нырнул обратно в тень и прыжками побежал в предгорья, где его ожидала стая. И только одна его мысль дошла до Карен прежде, чем связь между ними прервалась.

— Прощай!

* * *

Он снова вернулся, он успел вовремя; вернулся, когда облака потянулись с юга, вместе с первым теплым дождем, когда в небесах за вершинами гор забрезжил серый рассвет. Он вернулся в предрассветных сумерках, незадолго до настоящего восхода солнца, невзирая на то, что спящие рабы уже начали почесываться и бормотать, просыпаясь. Вскарабкавшись на поленья и ветки костра Карен, он встал на задние лапы, приблизив свою морду к ее лицу, будто хотел поцеловать. Но ее рот зиял, словно разверстая рана, и то, что произошло между ними, не было поцелуем.

* * *

— Эй, колдун, некроскоп, проснись же!

Мысли Шайтиса хлестнули Гарри, словно хлыстом — мысли, а следом и слова которые тот произнес вслух.

— Скоро твои муки окончатся, некроскоп. Открой же глаза и попрощайся со всем этим миром. С твоей леди, с жизнью... со всем.

Мысли Гарри были в полном порядке; его разум почти полностью исцелился, но тело — еще не совсем. Серебро в крови вампира подобно кристаллам мышьяка, поэтому его израненная плоть, его кости были отравлены. Но он услышал, как Шайтис обратился к нему, почувствовал капли дождя на своей коже и открыл полные печали глаза навстречу серому свету утра. И пожалел, что не ослеп.

Стоя на лестнице, слуги Шайтиса снимали Карен с креста. Ее голова свешивалась вниз, а руки и ноги безжизненно упали на одеяло, которое расстелили для нее на каменистой почве. Шайтис отошел от креста Гарри, подошел к своему шатру и наотмашь рубанул клинком по его растяжкам, после чего тот сморщился, словно дырявый воздушный шарик, и упал.

— А теперь, некроскоп, ты увидишь, — каркнул он, — что я честно выполняю свои обещания. Я все проделаю на виду у тебя, я возьму ее прямо здесь, чтобы удостовериться, что ты видишь, слышишь и понимаешь все. И это все будет для тебя. А когда я закончу, вот тогда ты посмотришь, как с ней будут резвиться мои бойцы. Надо же и их когда-то осчастливить. В конце концов, все они когда-то были мужчинами.

Дождь усилился; Шайтис отдавал команды. Его рабы разорвали поваленный шатер на две половины, и прикрыли ими вязанки хвороста на кострах мучеников, чтобы те не промокли. Немного погодя Шайтис вернулся к кресту; Шайтан также вышел из своего шатра и подошел к нему, похожий скорее на пиявку, чем на человека. Его глаза горели янтарным светом из-под тени черного морщинистого капюшона живой плоти.

— Пора, — сказал он, его голос был похож на булькающий кашель, — да и Врата ждут. Заканчивай с этим поскорей. Отправляй женщину на костер и поджигай их.

Шайтис замешкался. Он вспомнил вдруг свой старый сон. Но сны для спящих, а его беспокоили плохие приметы — особенно предостережение, которое сделал ему его предок.

— Из-за этого человека я был выслан в Ледники, — ответил он. — Я поклялся отомстить и выполню клятву.

Они посмотрели друг на друга, Шайтан и Шайтис. Они стояли в сиянии Врат и оценивали друг друга. И глаза их горели. Наконец Падший отвел взгляд.

— Как хочешь, — тихо промолвил он. — Пусть будет так.

Облака унесло ветром; дождь прекратился. Шайтис велел рабам зажечь факелы. Он взял один факел и поднес его к Гарри, висящему на кресте.

— Ну, некроскоп, что же ты не призываешь мертвецов? Мой предок говорил мне, что в своем мире ты был мастак делать это, да и я видел, как ты поднял рассыпающихся в прах трогов на битву за сад Обитателя. Что же ты теперь не зовешь их?

Гарри был слишком слаб, чтобы призывать мертвых (и его мучитель отлично это понимал), да и знал, что мертвые не ответят ему. Он был вампиром, и мертвые отвернулись от него. Но в предгорьях, неподалеку от Врат, серая стая, высунув языки и подняв торчком уши, смотрела внимательно, как метался, выл и рыскал туда и обратно их серый вожак. Память его была нарушена, волчья сущность одержала верх, но он в этот момент понимал каждую мысль некроскопа. Как в былые времена, когда он был человеком, разум Гарри-волка являл собою одно целое с разумом его отца, слился с ним.

Некроскоп чувствовал, что его сын где-то там, недалеко, ощущал его тревогу и захлопнул свой разум от внешнего проникновения. Конечно, для этого пришлось напрячь все силы, но он сделал это. Шайтан сразу же это понял, он выполз вперед и сказал Шайтису:

— Давай же, поджигай. Этот малый еще не сломлен, говорю тебе! Он закрыл свой разум, и мы теперь не можем знать, что он там замышляет, что там варится.

— Погоди, — проворчал тот, — его мозги там сварятся! А теперь... оставь... меня...!

И Шайтан опять отошел.

— Ну, Гарри Киф? — позвал Шайтис распятого. Он стал размахивать своим факелом, откинул в сторону полотнище шатра с сухих веток костра. — Неужели ты хочешь лишить меня удовольствия прочувствовать, как ты страдаешь? А может, ты вообще не чувствуешь боли? Да, мы, Вамфири, владеем этим искусством, это так: мы лишили себя ощущений трепета рвущейся плоти и боли ломаемых костей. Но еще не существовало вампира, не чувствительного к огню. И ты почувствуешь это, некроскоп, когда твоя плоть начнет плавиться в огне. — Он опустил факел к подножию костра. — Так что скажешь, некроскоп? Поджигать? Ты готов сгореть?

И наконец Гарри ответил ему:

— Тысгоришь, тыдерьмо трогов, вонючка! Сгоришь в аду!

Шайтис хлопнул себя по бедрам и захохотал как безумный.

— Что? Ха-ха-ха! Да ты кусачий! Хочешь обидеть своего палача? — Он ткнул факелом в щепки, сперва вверх взвилась струйка дыма, а затем показался и маленький язычок пламени.

В эти мгновения в покрытых тенью предгорьях жалобно завыл волк и, повернувшись, быстрыми прыжками побежал вниз, к живописным горам, к сиянию Врат. Серые братья хотели было сопровождать его, но он остановил их.

— Нет! Возвращайтесь в горы. Это мое дело.

Пламя лизало ветки костра Гарри, маленькие яркие язычки быстро набирались сил и стремились вверх. Шайтис подошел к Карен, к полотнищу, на которое ее положили его рабы. Карен была в сознании, она хотела оттолкнуть его, но сил не было.

— Некроскоп, — лорд все глумился — ты же умеешь блуждать по странным мирам и невидимым пространствам. Ответь, почему ты не создал одно из своих таинственных убежищ и не сошел с креста? Спустись, посмотри мне в лицо, сразись со мной за эту сучку, которую мы уже оба опробовали. Иди же, некроскоп, спаси ее от моих объятий.

В ярости Гарри инстинктивно начал производить математические расчеты Мёбиуса. Невидимый для окружающих, в его глазах начал формироваться мерцающий проем двери. Дверь имела нечеткие очертания. Оставалось только довести ее формирование до конца, и все будет кончено: в такой близости от Врат Гарри просто разорвет в клочья, его атомы рассеются по множеству вселенных. Может быть, именно это и было решением? По крайней мере, он был бы избавлен от мук костра. А как же муки других? Как быть с грядущим страданием целого мира по ту сторону Врат? Впрочем, что толку тревожиться об этом? Земля уже обречена. Или нет? Гарри верил, что чудеса происходят, особенно, когда кажется, что уже все потеряно. Что ж, он еще успеет сформировать другую дверь — больше, мощнее, — когда муки станут непереносимыми.

— Нет, —прозвучал голос Обитателя в мозгу некроскопа в тот самый момент, когда он уже собрался убрать уравнения с экрана своего разума. — Удержи их, отец. Еще немного.

И Гарри почувствовал, что его сын внимательно всматривается в уравнения Мёбиуса, пляшущие в его мозгу, и в неясные, мерцающие очертания частично оформившейся двери. Всматривается, пытаясь понять их... и, наконец, вспоминает!

В следующее мгновение огромный волк создал уравнения, которые Гарри, даже находясь в полной силе, не смог бы представить себе, символы, оставшиеся от того времени, когда сын был куда сильнее отца. На несколько секунд утерянные способности Гарри-младшего вернулись к нему, и он использовал одну из них, отправив сквозь полусформированную его отцом дверь картину всего происходящего с ними, предупреждение о возможном завтра. И это сообщение, отправленное со скоростью мысли, было получено во всех бесчисленных вселенных света.

Некроскоп убрал свои уравнения и не стал препятствовать новой огромной двери медленно плыть в сторону Врат, притягиваясь к ним. Но призыв сына, его послание-предупреждение уже было передано. Гарри-Волк уже выполнил свою миссию, миссию разумного существа. Теперь он мог сражаться лишь как волк. Это было бессмысленно, но серому волку было все равно. Он вспомнил, что когда-то был человеком. И ему хотелось умереть как человеку.

Он перепрыгнул через кольцо рабов, окружавших дымящий костер Гарри. И с рычанием бросился на Шайтиса, который стоял на коленях перед распростертой на земле Карен. Но волк не достиг цели: рабы встали на его пути, один из них метнул копье и поразил его. Роняя пену из пасти, рыча, с перебитой копьем шеей и истекая кровью, он все продолжал судорожно тянуть свои тонкие человеческие руки к Шайтису — до тех пор, пока серебряный клинок не снес ему голову.

Гарри видел все с высоты своего креста, сквозь клубы поднимающегося дыма (хотя пламя еще не достигло его), и громко крикнул.

— Нет! — и мысленно крикнул снова. — Нет... нет... нет!!!

И волны его страдания, не физического, духовного, вырвались наружу и проникли сквозь рассыпающуюся дверь Мёбиуса, которая уже коснулась Врат. И внезапно яркая, долгая одинокая молния озарила вершины, за ней последовали низкие зловещие раскаты грома, и, наконец, наступила тишина, прерываемая лишь треском пламени и шипением дождевых капель, падающих в костер.

И тогда Шайтан в третий раз выполз вперед.

— Неужели ты не чуешь? — Он навис над своим потомком, пристально глядя на него, а потом задрал голову вверх, принюхиваясь к чему-то, будто огромная собака.

— Некроскоп что-то куда-то отправил, в одно из своих непонятных мест. Но тебя интересует только твоя похоть. Ты никогда не задумывался о будущем, не пытался его предугадать, ты всегда жил только сегодняшним днем. И я в последний раз предупреждаю тебя: берегись, сын моих сыновей, пока мы не потеряли все.

Лицо Шайтиса искривилось в гримасе, словно лицо безумца. Прежде всего он был Вамфир, и теперь его вампир имел всю власть над ним. Его пальцы превратились в звериные когти. Кровь закапала из пасти, когда выросли клыки и прорвали ткань его рта. Он смотрел на Шайтана и на человека на кресте за его спиной, на кулак его были намотаны пряди волос Карен, когда-то блестящие и живые, а теперь тусклые. Его глаза сверкнули алым светом.

— Что я должен чувствовать? Какое-то волшебство? Я хочу чувствовать только агонию некроскопа, видеть, как он и его вампир испускают дух. И если я хочу еще немножко помучить его, прежде чем он издохнет, значит, будет так, как я хочу!

— Дурак! — Тяжелая полурука-полуклешня Шайтана легла на его плечо. Тот сбросил ее и поднялся на ноги.

— Послушай, предок! — процедил Шайтис. — Не слишком ли далеко ты заходишь? Я чувствую, что ты всегда будешь совать свой нос в мои дела. Потом мы поговорим, а пока...

По его мысленному приказу из тени вышел боец и встал между ним и Шайтаном Падшим.

Шайтан отступил, мрачно уставился на бойца, последнее создание Шайтиса перед их исходом из Ледников, и сказал:

— Ты мне угрожаешь?

Шайтис понимал, что вот-вот наступит рассвет и нельзя терять время; он разберется со своим предком попозже, может быть, после того как падет крепость за Вратами.

— Угрожаю? Конечно, нет. Мы же союзники, последние из Вамфири! Но мы оба личности, и каждый хочет свое.

И Шайтан опять оставил Шайтиса в покое, пока.

Огонь задышал сильнее, стал разгораться ярче, несмотря на дождь, и Гарри Киф почувствовал обжигающее дыхание пламени у своих ног. А Шайтис снова обратил внимание на леди Карен.

* * *

А в это время в другом мире...

...В Уральских горах была глухая полночь... В глубинах Печорской лощины в своей маленькой каморке метался в постели, пытаясь вырваться из цепких лап чудовищного кошмара, Виктор Лучев. Дрожа и задыхаясь, он дико оглянулся, поднялся на ставшие вдруг ватными ноги, но взгляд его натыкался лишь на голые стены серого металла. Он прислонился к одной из них, ища точку опоры. Сон был настолько реален, так глубоко потряс его, что первой мыслью по пробуждении было нажать кнопку тревоги и позвать людей, поставленных в коридоре. Даже теперь ему хотелось это сделать, да только такое действие могло быть чревато последствиями для него самого — он слишком хорошо уяснил это в прошлый раз. Особенно здесь, в этих стальных пещерах Печорского проекта, так угнетающе действующих на психику. Он вовсе не жаждал, чтобы к нему в комнату ворвались с готовым к действию огнеметом и направили на него дышащее огнем сопло.

Когда сердцебиение понемногу унялось, он на ощупь оделся и попытался как-то проанализировать свой кошмар, странный, даже зловещий. В своем жутком сне он услышал безумный, полный боли крик, донесшийся от Врат; он узнал голос кричавшего: это был Гарри Киф! Некроскоп телепатически взывал к всем, кто мог услышать его отчаянный зов, главным образом к бесчисленному множеству умерших, покоящихся в своих могилах, разбросанных по всему миру. И они, в свою очередь, ответили ему — многоголосым стоном, вздохами, легким шевелением рассыпающегося под землей праха. Мертвые наконец-то поняли — они были несправедливы к некроскопу, они предали и забыли его; это сразило их горем; они поняли, что грядет новая Голгофа.

А потом дух покойного Павла Савинкова, сотрудника КГБ из команды майора Чингиза Хува, служившего здесь в Печорске и погибшего ужасной смертью от руки вампира Агурского, материализовался в его сне и сообщил директору о предостережении, которое послал через Врата сын Гарри Кифа. При жизни Павел обладал телепатическими способностями, и этот дар остался с ним и после его смерти, в его загробном существовании.

Увидев в сознании Лучева решение проблемы угрозы, исходящей из мира по ту сторону Врат, Савинков сказал ему.

— Ты знаешь, Виктор, что нужно делать.

— Знаю?

— Да, знаешь. Они уже идут, идут через Врата, и ты знаешь, как их остановить!

— Идут? Кто идет?

— Ты знаешь, кто.

Лучев все понял.

— Но это оружие нельзя применять, пока мы не убедимся, что иного выхода нет. Пока не появится непосредственная угроза.

— Тогда будет слишком поздно! — закричал Савинков. — Если не для нас, то для Гарри Кифа. Мы все ошиблись в нем и теперь должны исправить свою ошибку, он один расплачивается за всех нас, за всю Землю. Проснись же, Виктор. Все теперь в твоих руках.

— О Боже! — воскликнул Лучев и заметался в постели, и Савинков понял, что он еще не проснулся.

Он — еще нет. Но... были и другие спящие, и они уже проснулись. Лучев снова услышал голос телепата — кого он просит и о чем, что умоляет сделать! И вот тогда Лучев проснулся окончательно.

Теперь он был одет и полностью владел собой, но все еще задерживал дыхание, вслушиваясь в мерное дыхание проекта. Слабая пульсация далекого двигателя мягко ощущалась через пол; отдаленный лязг крышки люка, отраженный и усиленный эхом; звон и гудение вентиляции. Когда-то квартира директора располагалась на самом верхнем этаже, совсем рядом с шахтой. Там было тише, не так давило на психику. Здесь же прямо под ногами находились пещеры в лаве и самый центр проекта; казалось, на плечи давит тяжесть всей горы.

Все еще внимательно вслушиваясь, Лучев окончательно успокоился, сердце перестало колотиться, дыхание стало ровным, ему стало казаться, что это был лишь сон. Ужасный сон. Или?..

Вдруг в коридоре послышался топот бегущих ног, он приближался. Раздались тревожные хриплые голоса. Что там произошло?..

Лучев открыл дверь и вышел в коридор. Где-то в подсознании, словно эхо из его сна, зазвучал вдруг телепатический голос Павла Савинкова, ясный, как звук колокола.

— Виктор, ты уже знаешь, что произошло!

В дверь заколотили, Лучев открыл ее, руки его опять начали дрожать. Он увидел своих охранников, на чьих усталых лицах было изумление, и двоих техников, явившихся сюда только что снизу, из самого центра.

— Товарищ директор! — схватил его за руку один из них. — Я... я пытался позвонить, но линия была неисправна.

Лучев видел, что техник лжет, человек просто боялся сказать правду, он был уверен, что ему не поверят. В этот момент раздались звуки первых отдаленных выстрелов: пах! пах! пах! Это встряхнуло Лучева. Он нашел в себе силы, чтобы хрипло каркнуть:

— Это не... нечто из Врат?

— Нет, нет! Но там... твари!

— Твари? — По телу Лучева побежали мурашки.

— Из-под Врат! Из заброшенных, залитых лавой помещений. И они, о Боже, они мертвые, товарищ директор!

Мертвые твари. Те, которых так хорошо понимал Гарри Киф, и которые только его одного и понимали. Начиналось самое худшее из того, о чем предупреждал мертвый Павел Савинков. Нужно ли сообщать Базарнову о том, что произошло? Нужно ли говорить ему, чтобы он сразу же нажал проклятую кнопку. Конечно же, сказать нужно, хотя ясно, что майор не осознает то, что он ему скажет, и формально обстоятельства еще не дают права нажать ее. И потом, Базарнов военный, у него есть приказ. Но ситуация изменилась, и, возможно, сейчас он, несмотря на приказ, возьмет инициативу в свои руки.

Лучев когда-то уже пережил подобную катастрофу. И теперь его раздирали противоречивые чувства: то ли спасаться и поскорее покинуть проект, то ли попытаться что-то сделать там, внизу. Совесть одержала верх. Внизу были люди, а это главное, и они выполняли проклятые приказы! И Лучев направился к центру.

Он услышал шум, вопли и выстрелы, раздававшиеся в центре проекта, еще, когда пробегал через изогнутую пещеру, образовавшуюся в магме. По ее полу проходили стальные рельсы, а в конце находился люк и колодец с металлическими ступеньками, ведущими вниз к Вратам. За ним бежали техники и люди из его охраны, вооруженные пистолетами и огнеметами. Когда Лучев приблизился к шахте, через которую вверх, в пещеру, пробивался свет Врат, сзади донесся голос майора Базарнова, тот просил Лучева остановиться. Через мгновение майор догнал его.

— Меня подняли по тревоге, — задыхаясь, сказал он. — Посыльный мямлил и нес совершенную тарабарщину. Форменный идиот! Может быть, вы, товарищ директор, объясните мне, что происходит?

Хотя Лучев еще ничего не видел собственными глазами, он уже имел ясное представление о том, “что происходит”. Но как объяснить это Базарнову? Гораздо лучше будет, если тот увидит все сам. Поэтому он ответил:

— Я не знаю, что происходит.

Его незатейливая ложь в действительности оказалась полуправдой. Так или иначе, разговаривать просто не было времени. И, когда снова послышались крики и захлопали выстрелы, майор схватил Лучева за руку и прокричал:

— Нужно узнать, черт побери, что же там на самом деле.

Возле дверей находился ящик, в котором лежало множество защитных очков. Все их надели, в том числе и Базарнов с Лучевым. Группа людей рассредоточилась по высокой платформе, идущей вдоль изогнутой стены. Она была снабжена стальным ограждением. Оттуда было удобно наблюдать за тем, что происходит внизу, у сияющих Врат, свет которых отражался от стальных плит по всему периметру. Они посмотрели вниз и увидели невероятную картину во всем ее ужасе.

Они увидали мертвецов — когда-то это были люди, теперь они превратились в ужасное месиво из плоти, пластика, застывшей магмы, и ужасающее зловоние, исходившее от них, чувствовалось даже наверху. Они копошились в самом центре, выбирались из люков на рыбью чешую плит, занимая зону безопасности по периметру, и покрытую резиновыми листами площадку, где стояли ракетные установки. Всего мертвецов было девять, шестеро из них двигались прямо к зонам поражения электротоком и кислотой, пока бездействующим. Мертвецы выглядели столь кошмарно, что Базарнов не поверил своим глазам.

Снова схватив за руку Лучева, он зашатался, как пьяный.

— Ради Христа... что это? — прошептал он, когда его глаза, мгновенно ставшие безумными, охватили взором то, что творилось внизу.

Лучев понял, что лучше ничего не говорить. Майор сам увидел, что это. Еще раньше он видел некоторых из них в залитых магмассой помещениях.

Один из них некогда стоял на страже у дорожки вдоль периметра и держал в руке открытую книгу. В момент, когда произошла авария в Печорске, он читал инструкцию по ремонту оборудования, и книга навсегда осталась в его руке. Так что теперь его левое запястье представляло собой картонный корешок, страницы которого при движении шелестели и отрывались. Но не это было самым страшным: нижняя часть его туловища развернулась, и теперь он шагал пятками вперед. Даже пластиковая оправа очков вплавилась в его лицо и пузырилась коркой, хрупкая и ломкая, а линзы прилипли к щекам. Они расплавились и снова затвердели каплями оптического стекла.

Вообще-то он был “счастливчик”. Замурованный магмой, сокрушенный силой удара, лишенный доступа воздуха, он умер мгновенно, и те части его тела, которые не были залиты магмой, мумифицировались. Многие мертвые после аварии в Печорске, когда пространство и время постепенно пришли в норму, остались лежать прямо так, непогребенными, они были уже в таком состоянии, что нормальный человек просто не мог бы заставить себя прикоснуться к ним. Частично сплавившиеся с магмой, они лежали, разлагаясь в брошенных помещениях, которые потом были покинуты и опечатаны. Постепенно те части их тел, которые еще состояли из плоти, сгнили, обнажив изуродованные кости.

Базарнов видел там людей, сросшихся с машинами. Там было создание с лицом, состоявшим из газовой горелки. Другой от поясницы и ниже представлял собой скелет, но его грудь и голова были заключены в пузырь застывшего стекла — пародия на легкий космический скафандр. Острые кристаллы росли из обгоревших костей его ног, а на совершенно неповрежденном лице застыла гримаса вечного крика. У следующего не было ног, магма заменила их сжавшуюся, почерневшую плоть на колеса грузовой тележки. Он отталкивался от земли руками, а деревянные ручки тележки торчали из его плеч и обрамляли его голову, словно какая-то странного вида антенна.

Эти искореженные, мумифицированные полулюди были ужасны, полумеханизмы — еще страшнее, но самыми отвратительными были те, которые еще окончательно не высохли и под тяжестью своих окаменевших частей просто сжались в зловонные останки.

У Базарнова перехватило дыхание от увиденного.

— Но... как? Что они делают? — Он повернулся в сторону перепуганного техника. — Почему мы их не сожгли, не уничтожили кислотой?

— Самый первый из них уничтожил механизм защиты. Он повредил электрическую схему. Никто даже и пальцем не пошевелил, чтобы остановить его. Никто тогда еще не верил...

Базарнов все понял.

— Но чего же они хотят?

— Разве вы ослепли? — Лучев начал спускаться по ступеням. — Неужели вы еще до сих пор не видите?

Базарнов, наконец, понял все. Девять трупов отрезали путь к ядерным ракетам; они облепили их, карабкались по ним. Трое из команды майора вместе с горсткой солдат, служивших на проекте, пытались сдержать их. Но тщетно. Мертвые не чувствуют боли. Стреляя по этим окаменевшим чудовищам, защитники стартовой площадки не могли убить их во второй раз.

— Но... почему? — Базарнов, спотыкаясь, стал спускаться по ступенькам вслед за Лучевым. А за ними с неохотой последовали и остальные: техники и охранники.

— Чего они хотят?

— Они хотят нажать эту проклятую кнопку! — отрывисто пролаял Лучев. — Может, они и не такие, как мы, но они не глупцы. Глупцы мы с вами.

Когда они спустились вниз, майор схватил Лучева за плечо.

— Нажать кнопку? Запустить ракеты? Но они не посмеют этого сделать!

Лучев обернулся.

— Посмеют. Разве вы не видите? Тот, кто воскресил их, знает больше, чем мы. Мертвые не оживают просто так, без причины. Нет, у них должна быть веская причина, чтобы обречь себя на такие страдания.

— Безумец! — зашипел Базарнов. Он был на грани срыва. — Совершенно очевидно, что все это побочный эффект абсолютно чудовищного места, а у этих реанимированных тварей просто не может быть никакой цели. Они слепы, ничего не чувствуют, они мертвы, наконец!

— Они хотят запустить те ракеты — закричал Лучев прямо в ухо майору, стараясь перекричать грохот выстрелов, — а мы поможем им.

При этих словах Лучева майор подумал, что тот окончательно сошел с ума.

— Помочь им? — Он выхватил пистолет и направил его ствол прямо в грудь Лучеву. — Ты, несчастный, сумасшедший ублюдок! Убирайся назад, к чертям собачьим!

Лучев развернулся и побежал по покрытому резиной периметру прямо к трупу, вместо руки у которого была теряющая страницы инструкция.

— Пропусти меня. Я сделаю это сам. — И, к изумлению Базарнова, существо сделало шаг в сторону, пропуская того.

— Черта с два ты сделаешь! — закричал майор и нажал на курок.

Пуля ударила Лучева в правое плечо, пробила его насквозь, алые струйки крови потекли из раны на его груди. Его бросило вперед, лицом он упал на дорожку и мгновенно замер. В следующую секунду Базарнов уже стоял рядом с ним.

Но окаменевшие твари сразу же пришли на помощь новому союзнику. Существо с рукой-книгой встало на пути Базарнова, не пуская его дальше, а другое, члены которого были покрыты коркой магмы и спаяны с туловищем, представлявшим собой кучу обгорелых костей, стекла и резины, пошатываясь, пришло на помощь Директору. Базарнов выстрелил в существо и промахнулся, выстрелил во второй раз, на этот раз попал, но пуля не причинила вреда. Она отколола лишь кусочек магмы с его левой руки. Хрупкое покрытие раскололось на мелкие кусочки, наружу потекло зловонное месиво, отвратительная жижа разложившейся плоти.

Почти потерявший сознание от вони майор прислонился к изгибающейся стене. Сгнившее существо приближалось. Базарнов поднял пистолет и нажал на спусковой крючок, раздался сухой щелчок. В кармане у него была запасная обойма. Он потянулся за ней...

Мертвец сомкнул свои костяные лапы на его горле. Базарнов стал задыхаться. Он увидел, как Лучев поднялся на ноги и, пошатываясь, зашагал к стартовому модулю, защитники которого в страхе бежали или валялись без сознания, не вынеся ужаса происходящего. Оставались только двое, техник и солдат: боеприпасы у них кончились, и они топтались на месте, что-то лопотали и жались друг к другу, видя, что разлагающиеся монстры приближаются к ним.

А Лучев продвигался, шатаясь, к консоли, где находилась кнопка запуска, и два трупа помогали ему, с обеих сторон поддерживая!

Майор сделал еще одну попытку, он выхватил запасную обойму из кармана и попытался вставить ее в пистолет. Остатки плоти с левой руки его противника полностью осыпались. Базарнов открыл рот, чтобы закричать, а возможно, облегчить взбунтовавшийся желудок... и вот тогда-то монстр заткнул его глотку желеобразной, гнилой плотью! И навалился на майора всем весом.

Этот кляп доконал майора, тело его затряслось, глаза полезли из орбит, сердце остановилось. Он умер тут же на месте, но до того как умереть, успел увидеть Лучева, добравшегося до консоли запуска ракет. Успел увидеть, как тот упал и скорчился на резиновом покрытии, а сирены уже начали отзванивать свое последнее предупреждение.

* * *

Гарри Киф горел. Моросящий дождик не мог залить пламя, как ни старался, и некроскоп горел. Горело его тело, и его душа тоже горела, съедаемая ненавистью. Ненавистью с Шайтису. Вампир только что силой взял леди Карен прямо здесь, у подножия его креста. Казалось, она совершенно обессилела и совсем не сопротивлялась, когда он насиловал ее. Гарри подумал: “Грязное животное, даже боец не проделал бы это так”. Но он надеялся, что умрет прежде, чем за дело примутся твари-прислужники.

Несколькими мгновениями раньше он попытался создать дверь Мёбиуса, самую большую, какую только мог, прямо здесь, возле Врат — при удачном исходе она взорвалась бы, всосала в себя вампиров и их тварей и зашвырнула всех их в бесконечность.

Но числа не появлялись, экран его мозгового компьютера оставался девственно чистым. Все это выглядело, как если бы его умение умерло вместе с волком, его сыном, словно стерли записи с грифельной доски. И именно сейчас, в конце своей непостижимой жизни, Гарри наконец ощутил на плечах тяжесть всех утрат и пережитых трагедий. Он снова стал простым человеком, а вампир, сидящий в нем, был настолько ничтожным, что уже не мог спастись бегством из его горящего тела.

— Сойди с креста, некроскоп, — глумился Шайтис. — Хочешь, я оставлю тебе кусочек этой сучки?

Языки пламени плясали все выше, повалили клубы черного дыма. Шайтан обошел бойца Шайтиса, мешавшего ему подойти, и встал неподалеку, наблюдая за происходящим вокруг. И несмотря на то, что его облик не имел ничего общего с человеческим, было нечто в его осанке, в его взгляде из-под темного капюшона, говорившее о его почти человеческом восприятии, о его сомнениях в правильности происходящего. Как будто все это он уже видел и теперь ожидал какой-то ужасной развязки.

Нижняя часть туловища Гарри горела в пламени костра. Ему хотелось заснуть и навсегда забыться, избавиться от страдания живой плоти. И тут, когда он, казалось бы, должен был потерять сознание от боли, Гарри вдруг ощутил, что боль потоком низринулась из его тела наружу, повернула вспять. И он понял, что все это не было следствием его умения, умения Вамфира. Его тело горело, но боль уже не принадлежала ему. Некое множество поглотило ее, все мертвые Темной стороны, которые хотели, хотя бы теперь поддержать его.

— Нет, — попытался он сказать им, трогам и Странникам. — Не мешайте мне умирать! — но он потерял дар мертворечи.

— Где же теперь твоя сила? — рассмеялся Шайтис. — Если ты так силен, то освободи себя. Позови мертвых. Обрушь на мою голову проклятия Слов Власти, некроскоп. Ха-ха-ха! Твои слова, как и сами мертвецы, — это прах!

Гарри откуда-то нашел в себе силы, чтобы ответить:

— Изыди, Шайтис. Один твой вид причиняет мне больше страдания, чем огонь. Это пламя благословенно; оно скрывает тебя от моих глаз!

— Хватит! — прорычал Шайтис и навис над Карен, роняя пену изо рта. — Еще один, последний поцелуй, и она умрет, ты умрешь вместе с ней!

Шайтис навалился на нее, его челюсти распахнулись; казалось, они расплющат ее голову.

Ее алые глаза широко открылись. Наверное, в эту секунду она распахнула и свой разум, и Шайтис прочел свой приговор. Он хотел отпрянуть от нее. Но ее руки и ноги сомкнулись над ним, и их метаморфическая плоть сплавилась в одно целое. Карен выдернула раздвоенным языком чеку гранаты, спрятанной в ее горле Обитателем, и утопила лицо в распахнутой пасти своего мучителя!

Шайтис попытался вырваться из ее смертоносного объятия... но было слишком поздно!

— Прощай, Гарри, — сказала она.

И мрак Темной стороны озарился одинокой вспышкой, а за нею последовал взрыв, лишь чуть-чуть приглушенный плотью и костями, которые превратились в алое с серым месиво!

Когда красные брызги упали на землю и их обезглавленные, изувеченные тела разъединились. Шайтан подполз к ним. Карен его не интересовала. Он погрузил щупальце с клешнями в окровавленный обрубок шеи своего потомка и вытянул наружу обезглавленную, извивающуюся пиявку (вампира Шайтиса), швырнул ее прямо в пламя костра — и засмеялся! Теперь у Шайтиса не было ни тела, ни мозга. И у Шайтана тоже не было тела. Во всяком случае, такого тела, какое ему хотелось бы иметь. Пока еще не было!

— Дурак, — сказал он пустой оболочке. — Может, снова натравишь на меня своего бойца? Мы были с тобой одной крови, ты и я, но моя власть над конструктами куда сильней твоей. Целых три тысячи лет слушал я стоны и проклятия Керла Люгоца, спящего в своей ледовой ловушке. Неужели ты думал, что я не заметил, что он вдруг затих? Он проклинал меня, но он был трус. Неужели ты думаешь, что можно было бы натравить на меня этого бойца, этого конструкта, зарядив его ненавистью и чувствами, украденными у Керла? Старый Керл! У него давно уже не было чувств. А что касается “ненависти” этого труса...

Он обернулся и метнул мысленный дротик в бойца Шайтиса, тот замяукал и попятился назад.

— Ты даже не знаешь смысл этого слова! Ненависть! Вот тебя я ненавидел. Если бы не мои планы, я убил бы тебя уже сто раз! Хотя и не так прекрасно, как это сделала Карен.

Он подполз к Шайтису, поднял его безжизненное тело и прижал его к себе. Черная, сморщенная плоть Шайтана начала трещать по всей своей длине, словно скорлупа ореха, лопающаяся под натиском спелого ядра. И под оболочкой старого тела ждало маленькое, гибкое подобие Шайтана — его вампир. Оно ждало уже тысячи лет.

Но планам Шайтана соединиться с плотью от своей плоти, с телом Шайтиса и таким образом обновиться, не дано было стать явью.

Им не дано было осуществиться потому, что оба Гарри — старший и младший — отправили свой предсмертный зов не только на Темную сторону, на Землю и во все остальные миры за пределами Врат, но и в пространства между ними. Их муки почувствовало бесчисленное множество мертвых, а их предупреждения были услышаны и Другими, теми, которые не были мертвы и никогда не могли стать мертвыми.

В одно и то же мгновение и Шайтан, и некроскоп почувствовали, что им наконец-то дарована Великая Правда. Гарри понял, а Шайтан... он наконец вспомнил!

— А-а-а-а-а-а! — зарыдал Падший, сраженный обретенной памятью. И, пока его вампир трепыхался пытаясь освободиться от старой оболочки и войти в Шайтиса, Шайтан посмотрел на Гарри Кифа, на его лицо, обрамленное пламенем, и вспомнил, где он видел его прежде!

И еще он увидел... что-то сверкнуло серебром в белом сиянии Врат, потом засверкало еще ярче. Он узрел, как солнце ядерного взрыва вспыхнуло над Темной стороной, соперничая с самим восходящим солнцем. И в промежутке между появлением ракеты и взрывом ее боеголовки Шайтан увидел то, что заставило бы издать тяжелый вздох это Первородное Зло... но только вздохнуть Шайтан не успел. Его уже не было. А увидел он крест, и тот был пуст. Серебряные копья света пронзили его, и он распался на атомы.