Юлиан родился с опозданием, с опозданием на целый месяц, хотя в сложившихся обстоятельствах у его матери были все причины опасаться, что он родится недоношенным. Или, не дай Бог, случится выкидыш! Вот и сейчас, по дороге в Харроу, где в маленькой церкви должны были состояться крестины Юлиана, уложив малыша в переносную кроватку на просторном заднем сиденье «Мерседеса» своей кузины Анны, Джорджина Бодеску мысленно вернулась к тем событиям почти годичной давности, когда они с мужем отдыхали в Слатине, всего лишь в восьмидесяти километрах от Трансильванских Альп.

Год — достаточно долгий срок. Теперь она уже может вспомнить об этом, не испытывая угрызений совести за то, что тоже не умерла, может оглянуться назад без слез, без острого ощущения вины. Да, все это время она считала себя виновной. Виновной в том, что она жива, в то время как Илия мертв, и причиной тому ее слабость. Он был бы жив, если бы она не упала в обморок при виде его крови, вместо того чтобы со всех ног броситься за помощью. Бедный Илия — он лежал там, потеряв сознание от боли, и жизнь постепенно уходила из него вместе с кровью, лившейся на черную землю, а она... она, словно юная неопытная девушка, лишилась чувств...

Да, теперь она уже в состоянии вернуться к тем дням, она должна это сделать, потому что они стали последними в жизни Илии. Она безумно любила его и не хотела терять даже частичку памяти о нем. Если бы только в ее воспоминания не вторгался этот кошмар, если бы она могла забыть о нем и помнить лишь то хорошее, что было в их жизни...

Но это было совершенно невозможно...

* * *

Джорджина впервые встретила Илию Бодеску, румына по национальности, в Лондоне, где он преподавал славянские языки. У себя в Бухаресте Илия преподавал французский и немецкий, но как ученый-лингвист он постоянно бывал в Европейском институте на Риджент-стрит, а Джорджина Дрю изучала там болгарский язык (ее дед по материнской линии, всю жизнь занимавшийся торговлей винами, был выходцем из Софии). В ее группе Илия вел занятия нечасто, лишь изредка подменяя их преподавательницу — большегрудую усатую матрону из Плевена. И тогда его ум, юмор, темные блестящие глаза превращали долгие скучные часы учебы в короткие периоды невыразимого удовольствия. Любовь с первого взгляда? Едва ли... Но все произошло достаточно быстро. Они поженились в том же году, а когда годичный срок преподавания Илии в институте подошел к концу, она вместе с ним уехала в Бухарест. Это было в ноябре 1947 года...

Все, однако, было не так просто. Родители Джорджины были вполне респектабельными людьми. Отец служил в дипломатическом корпусе и занимал престижные посты за границей, а мать происходила из весьма состоятельной семьи. Едва успев появиться в свете, она вынуждена была стать сестрой милосердия — шла первая мировая война. Джона Дрю она встретила во Франции, в одном из полевых госпиталей, где ухаживала за больными. Тяжелое ранение не позволило Джону больше воевать, и они вместе вернулись в Англию. Летом 1917 года они поженились.

Когда Джорджина представила Илию родителям, те приняли его довольно холодно. Отец ее, чистокровный англичанин, в течение многих лет пытался заставить себя забыть о том, что в жилах жены течет болгарская кровь, а теперь вот — пожалуйста! — дочь приводит домой какого-то цыгана! Он, конечно, не проявил своих чувств открыто, но Джорджина прекрасно знала, что думает по этому поводу отец. Мать отнеслась к событию менее недоброжелательно, но все время вспоминала о том, что «папа никогда не доверял валахам, живущим по ту сторону границы». По ее словам, это явилось главной причиной его эмиграции в Англию. Одним словом, Илия не чувствовал себя у них, как дома.

К несчастью, за последующие восемь лет, в течение которых Джорджина и Илия постоянно курсировали между Лондоном и Бухарестом, проводя в обеих столицах примерно равное количество времени, смерть отняла у Джорджины обоих родителей. Мелкие разногласия были к тому времени давно забыты, и Джорджина оказалась наследницей весьма значительного состояния, что было как нельзя кстати, поскольку в те годы Илия зарабатывал преподаванием недостаточно и не мог обеспечить жене привычный для нее образ жизни.

Вот тогда-то Илие и предложили хорошо оплачиваемую должность переводчика в английском Министерстве иностранных дел. Несмотря на то, что при жизни отец Джорджины доставил им немало неприятностей, после его смерти занимаемое им в министерстве положение значительно облегчило Илие вхождение в дипломатические круги. Было поставлено лишь одно условие: Илия должен принять британское подданство. Такое условие не могло стать препятствием, поскольку Илия давно намеревался это сделать, а уж тем более теперь, когда ему представилась реальная возможность. Но до окончания срока его контракта с институтом оставался один семестр, а после этого ему потребуется еще год, чтобы завершить дела в Бухаресте, прежде чем вступить в новую должность.

Последний год, проведенный в Румынии, омрачало сознание того, что он последний, но все же Илия был рад, что год заканчивается. После войны прошло уже одиннадцать лет, и атмосфера возрождавшихся к жизни городов не шла ему на пользу. Лондонский смог и туманы Бухареста, наполненные ядовитыми испарениями, вместе с сыростью и запахом плесени библиотек и аудиторий подорвали здоровье Илии.

Они собирались уехать в Лондон сразу же после того, как Илия покончит со своими делами, но этому решительно воспротивился врач, наблюдавший за состоянием здоровья Илии в Бухаресте.

— Пробудьте здесь еще зиму, — советовал он, — но только не в городе. Поезжайте на природу. Вам необходимы длительные прогулки на свежем воздухе. А вечерами для успокоения нервов вы будете сидеть у камина и наслаждаться ярко горящим в нем огнем. Сознание того, что вокруг холодно и лежит снег, а вам уютно и тепло, доставит удовольствие и сделает радостной вашу жизнь.

Это было весьма разумное предложение.

К своим обязанностям в Министерстве иностранных дел Илия должен был приступить лишь в мае. Встретив Рождество с друзьями в Бухаресте, они сразу же после Нового года отправились на поезде в Слатину, в предгорья Альп.

В стороне от шоссе, ведущего в Питешти, они сняли старый дом и успели устроиться в нем до начала первых настоящих зимних снегопадов.

В конце января за дело взялись снегоочистители. Они разгребали снег на дорогах, и в чистом морозном воздухе плавал вонючий синий дым от их моторов. Жители городка заспешили по своим делам, шагая по снегу и время от времени громко топая ногами, чтобы стряхнуть его с башмаков. Все они были закутаны до ушей и напоминали скорее не людей, а огромные тюки одежды. Илия и Джорджина жарили на огне открытого очага каштаны и строили планы на будущее. До сих пор из-за неустроенности жизни и постоянных переездов они не осмеливались думать о создании настоящей семьи. Но теперь... теперь, кажется, пришло время...

На самом деле все произошло еще два месяца назад, но Джорджина не была до конца в этом уверена. Пока у нее были лишь подозрения.

Если позволяла погода и не валил снег, дни они проводили в городе, а ночи — в своем временном убежище, читая или лениво занимаясь любовью возле огня. Чаще, однако, они предпочитали последнее. Уже через месяц после отъезда из Бухареста у Илии прекратился беспокоивший его кашель и к нему почти вернулись прежние силы. Со свойственной румыну страстностью он тратил большую их часть на Джорджину. У них словно начался второй медовый месяц.

В середине февраля случилось невозможное — снегопадов не было вот уже три дня, в чистом небе ярко светило солнце, снег почти растаял. Утро четвертого дня было по-настоящему весенним. «Еще два-три таких дня, — покачивали головами местные жители, — и вы увидите такие снегопады, каких вам не приходилось видеть никогда в жизни. Так что наслаждайтесь, пока есть возможность». Илия и Джорджина решили так и сделать.

За годы совместной жизни Джорджина под руководством Илии научилась хорошо кататься на лыжах. Едва ли им вскоре еще представится такая возможность. Здесь, внизу, на равнине, в так называемой «степи», почти не осталось снега, лишь вдоль дорог кое-где виднелись серые сугробы. Но в нескольких километрах отсюда, ближе к Альпам, все еще лежал глубокий снег.

Илия на пару дней нанял машину — старенький «Фольксваген», взял напрокат лыжи и в половине второго в тот четвертый день, ставший поворотным в их судьбе, они отправились в горы. Они пообедали в маленьком ресторанчике на северной окраине Ионешти, заказав гуляш, крепкий кофе и по рюмочке крепкой сливовицы местного изготовления.

Потом они отправились дальше — туда, где все вокруг было покрыто толстым слоем снега. Примерно в миле к западу от дороги Илия вдруг заметил группу пологих холмов и свернул в их сторону, чтобы подъехать как можно ближе.

Однако вскоре колеи стали слишком глубокими, колеса вязли в снегу, и, боясь застрять, Илия вынужден был остановиться. Чтобы потом легче было выехать отсюда, он резко развернул машину в обратную сторону.

— Приехали! — объявил он, снимая с багажника машины лыжи.

— Что, дальше пойдем пешком? — застонала Джорджина. — До самых холмов?

— Посмотри, какие они белоснежные! — ответил он. — Крепкий наст припорошен свежим снегом! Это же то, что надо! Примерно полмили некрутого подъема, а потом — прекрасный слаломный спуск между деревьями от самой вершины, затем снова наверх. И так до тех пор, пока не начнет темнеть.

— Но уже четвертый час, — попыталась возразить Джорджина.

— Тогда нам следует поторопиться. Идем, уверяю тебя, мы получим удовольствие...

— Удовольствие! — грустно повторила Джорджина. Даже теперь, через год, он, как живой, стоял перед ее глазами — темноволосый, красивый...

Сняв лыжи с багажника, он бросил их на снег.

— В чем дело? — спросила, обернувшись через плечо, Анна Дрю, — ее юная кузина. — Ты что-то сказала?

— Нет, ничего, — слабо улыбнулась в ответ Джорджина. Она была рада, что печальные воспоминания были прерваны, и в то же время ее охватила грусть, потому что возникший перед мысленным взором образ Илии начал таять, исчезать. — Я просто грежу наяву.

Анна нахмурилась и вновь сосредоточила внимание на дороге.

Грезит наяву...

Да, Джорджина чересчур часто предавалась этому занятию в последние двенадцать месяцев. Похоже, помимо маленького Юлиана в ней присутствовало что-то еще и после рождения малыша это что-то так и осталось внутри. Горе, конечно, но не только горе. Такое впечатление, весь этот год она находилась на грани нервного срыва, и только воплощенное в Юлиане продолжение жизни Илии удерживало ее от краха. А что касается грез... Иногда она, казалось, находится где-то очень далеко от реального мира. В такие минуты бывало очень трудно вернуть ее на землю. Но теперь, когда у нее есть этот малыш, появился якорь, за который она может уцепиться, цель в жизни — сын, ради которого следует жить.

— Удовольствие! — вновь горестно повторила Джорджина, на этот раз про себя.

Нет, «удовольствия» та роковая поездка к крестообразным холмам им не доставила. Все что угодно, только не это! Она оказалась поистине ужасной, трагической. За прошедший год она снова и снова тысячекратно переживала в душе тот кошмар и была уверена в том, что ей еще не одну тысячу раз придется пережить его в будущем. Под ровный шум автомобильного мотора, убаюканная плавным, мягким ходом, она вновь погрузилась в воспоминания.

Они нашли на склоне след некогда бывшей здесь просеки и начали подниматься по нему на вершину холма, время от времени останавливаясь, чтобы перевести дыхание и дать отдых глазам от слепящего белого сияния снега. Однако к тому времени, как они, задыхаясь, добрались до вершины, солнце стояло уже довольно низко и начинались сумерки.

— Вот отсюда мы спустимся вниз по склону, — указывая направление рукой, сказал Илия. — Короткий спуск слаломом между выросшими на просеке деревцами, а потом медленным шагом по равнине до машины. Готова? Поехали!

А потом произошло... несчастье.

Те деревца, о которых он сказал, на самом деле были достаточно большими, но снег на просеке оказался гораздо более глубоким, чем можно было предположить, он почти полностью укрыл стволы, и на поверхности торчали лишь верхушки сосен, казавшиеся молодой порослью. Примерно на середине спуска Илия оказался слишком близко от одного из стволов. Правой лыжей он зацепился за скрытую под снегом ветку, перевернулся, упал и кубарем полетел вниз. Он летел так примерно двадцать пять ярдов — в воздухе мелькали лишь его теплая лыжная куртка, лыжи и палки, болтающиеся во все стороны руки и ноги. Еще один ствол, оказавшийся на его пути, положил конец головокружительному падению.

Джорджина, спускавшаяся не так быстро и оказавшаяся далеко позади, видела все это своими глазами. Сердце ее едва не выскочило из груди, она громко закричала и, присев на лыжах, словно на снегоходе понеслась к тому месту, где он лежал. Мгновенно отстегнув крепления, она скинула лыжи и воткнула их в снег, так, чтобы они не скатились вниз. Потом опустилась возле мужа на колени. Илия, обхватив себя руками, хохотал, и слезы, катившиеся из его глаз от смеха, стекали по щекам и замерзали, не успев скатиться.

— Шут! — она била его кулачком в грудь и все повторяла:

— Шут! Шут! Ты же меня испугал едва не до смерти!

Он рассмеялся еще громче и крепко прижал ее к себе. Но тут взгляд его упал на лыжи, и он замолк. Правая лыжа чуть впереди крепления была сломана пополам.

— Вот так раз! — воскликнул он и нахмурился, потом сел и оглянулся вокруг. По тому, как сузились его глаза, Джорджина поняла, что дела обстоят плохо.

— Отправляйся к машине, — сказал он. — Но будь осторожна — не бери пример с меня и не сломай лыжи. Здесь не более мили, и к тому времени, когда подойду я, ты успеешь прогреть мотор и согреть салон. Нет никакого смысла замерзать вдвоем.

— Нет! — решительно запротестовала она. — Мы вернемся вместе. Я...

— Джорджина, — он говорил очень тихо, что означало начинавший закипать в нем гнев. — Послушай, если мы пойдем вместе, то оба придем мокрыми, усталыми, замерзшими. Но если я заслужил это, то ты нет. Если мы поступим по-моему, ты вскоре окажешься в тепле, да и я потом согреюсь гораздо быстрее. К тому же скоро наступит ночь. Пока не слишком темно, ты успеешь дойти до машины и включить фары, которые послужат мне ориентиром. Как только ты окажешься в тепле и в безопасности, ты посигналишь мне клаксоном, я буду спокоен, и это придаст мне силы. Ты поняла?

Да, она понимала, но доводы не убедили ее.

— Если мы пойдем вдвоем, мы по крайней мере будем вместе. А вдруг я тоже упаду и наткнусь на палку? Ты придешь к машине, а меня там не окажется. Что тогда, Илия? Я буду умирать от страха в одиночестве — и за себя, и за тебя!

Прищурившись, он секунду помолчал, но потом кивнул головой.

— Да, ты, конечно, права. — Он вновь огляделся, снял лыжи. — Хорошо, тогда сделаем вот как. Посмотри туда.

Круто обрываясь вниз, просека тянулась еще примерно с полмили. По обеим сторонам от нее стеной стояли огромные деревья, такие старые, что стволы их поросли седым мхом. Под ними, ограждая просеку, сугробами лежал снег. Эти деревья уже лет пятьсот никто не вырубал, и они стояли так плотно, что кроны их переплелись Толстый ковер игл не позволял снегу лежать ровно, словно мантией отделял его от земли.

— Машина стоит вон там, — указывая на восток, сказал Илия, — за поворотом холма, где кончается лес. Мы срежем угол и пройдем под деревьями по склону, а потом по нашим же следам обратно к машине. Помимо того, что это позволит нам сократить путь примерно на полмили, нам будет гораздо легче идти там, чем по глубокому снегу. Во всяком случае, легче для меня. Как только мы окажемся на дороге, ты сможешь снова встать на лыжи, а когда увидим машину, ты пойдешь вперед и заведешь мотор. Но нам следует спешить. Под этими деревьями и так мало света, а через полчаса зайдет солнце. После заката нельзя долго оставаться в лесу.

Взвалив на плечо лыжи Джорджины, он пошел вперед, и вскоре они сошли с просеки и оказались под сенью неподвижно стоявших деревьев.

Сначала идти было легко, и все было так хорошо, что она почти успокоилась. Но все же среди этих холмов что-то продолжало угнетать ее. Возможно, все дело было в окружавшей их тишине, в ощущении, что века пролетают здесь подобно минутам и что кто-то будто наблюдает за ними, поджидает в темноте. Поэтому она хотела только одного — как можно быстрее выбраться из леса, оказаться на открытом пространстве. Ей казалось, что Илия тоже испытывает подобные ощущения, так как, повинуясь какому-то внутреннему чувству, он почти всю дорогу молчал, даже дыхание сдерживал. Так они продолжали двигаться вперед — от одного ствола к другому, стараясь обходить наиболее сложные участки Наконец они достигли того места, где из земли в разные стороны торчали обломки скалы, и им пришлось спускаться по почти отвесно стоявшим полуразрушенным камням, чтобы вновь оказаться на ровной площадке. В тот момент, когда он помогал ей перебраться через каменную преграду, они вдруг увидели под деревьями нечто явно сотворенное человеческими руками.

Они стояли на поросших лишайником каменных плитах, а перед ними был... склеп? Во всяком случае, древние руины очень на него походили. Но откуда он здесь? Джорджина в страхе схватила Илию за руку. Нельзя было даже представить себе, чтобы такое место могло быть святым, а земля здесь освященной. Казалось, невидимые призраки наполняли воздух, двигались в нем, не задевая, однако, ни тончайших нитей паутины, ни свисавших сверху ветвей деревьев. Здесь царил невероятный холод — конечно, мороз к вечеру усиливался, но в этом месте стужа была особенной, возможно, потому, что сюда уже много веков никогда не заглядывало солнце.

Высеченная в монолите скалы гробница давно разрушилась. Массивные плиты крыши рухнули, а камни пола треснули и вывернулись из земли, поднятые разросшимися за столетия корнями деревьев. Сломанная каменная балка, когда-то нависавшая над широким входом в склеп, завалилась на густо заросшие мхом руины боковой стены. На этой перемычке сохранились слабые очертания какого-то герба, но что именно на нем изображено, в темноте рассмотреть было трудно.

Илия, всегда питавший слабость ко всякого рода древностям, встал на колени возле огромного обломка и начал счищать с него грязь, пытаясь разобрать, что там нарисовано.

— Ну-ка, ну-ка, что у нас здесь? — понизив голос, бормотал он.

Джорджина передернула плечами.

— Я ничего не хочу об этом знать. Это страшное место. Давай поскорее уйдем отсюда.

— Но посмотри! Здесь какие-то геральдические знаки! Во всяком случае похоже на них. Вот, внизу видишь? Это... дракон, так, кажется... Да, и передняя лапа его поднята вверх. А над ним... не могу разобрать...

— Потому что солнце уже садится! — крикнула она. — С каждой минутой становится все темнее. — Не удержавшись, она все же подошла ближе и заглянула через его плечо. Изображение дракона было очень четким — это было высеченное из камня существо с гордо поднятой головой. — А это летучая мышь! — вскрикнула Джорджина — Летучая мышь, распростершая крылья над драконом!

Илия торопливо счищал грязь и лишайник с высеченного изображения. И вот наконец показался третий символ. Но в ту же минуту огромная балка, казалось, державшаяся очень крепко, сдвинулась и поползла вниз по боковой стене.

Оттолкнув Джорджину, Илия сам потерял равновесие. Пытаясь отползти назад, он непроизвольно вытянул перед собой ногу и она оказалась прямо под падающим обломком. Балка рухнула прямо на ногу. Крик мучительной боли, вырвавшийся изо рта Илии, хруст ломающихся костей и раздираемых тканей и кожи слились с ужасным воплем Джорджины.

Потом, к счастью для него, Илия потерял сознание. Она наклонилась, чтобы вытащить мужа из-под балки, и увидела, что, несмотря на то, что камень сломал ему ногу, он не придавил его. Нижняя часть ноги свободно болталась, а когда она дотронулась до нее, нога неестественно вывернулась, но все же каким-то чудом она не оказалась заваленной. И тут Джорджина увидела перелом и рукой ощутила раздробленную кость, торчавшую сквозь разорванные ткани тела и одежду. На нее брызнул фонтан крови.

Это было последнее, что она успела почувствовать, прежде чем упала в обморок. Нет, если уж быть совсем точной, она увидела еще кое-что, но тут же забыла об этом, не успев даже упасть на землю. Она и сейчас не вспоминала — или не хотела вспоминать? — о третьем символе, высеченном на камне чуть выше дракона и летучей мыши, о том, который, казалось, продолжал злобно смотреть на нее даже тогда, когда она уже провалилась в темноту...

* * *

— Джорджи!? Мы приехали! — прервал поток воспоминаний голос Анны.

Бледная, с закрытыми глазами Джорджина, сидевшая на заднем сиденье, вздрогнула и выпрямилась. Она в тот момент как раз должна была вспомнить нечто такое, что очень хотела забыть навсегда, нечто, имевшее отношение к смерти Илии и к тому месту, где он погиб. Поэтому теперь она с облегчением вздохнула и через силу улыбнулась.

— Что, уже приехали? — она, казалось, с трудом подбирала слова. — Я... я, должно быть, была далеко отсюда!

Анна завела огромную машину на стоянку позади церкви и остановилась. Потом обернулась к своей спутнице.

— С тобой все в порядке?

— Да, все хорошо, — кивнула в ответ Джорджина. — Наверное, я немного устала. Помоги мне, пожалуйста, вытащить кроватку.

Старая, с готическими арками и запыленными стеклами витражей церковь была построена из камня. Возле нее располагалось небольшое кладбище, надгробия которого покосились и заросли лишайником. Джорджина не выносила лишайники, особенно если они покрывали старинные, высеченные на камне надписи. Она отвернулась и постаралась как можно быстрее миновать кладбище и повернуть налево, за выступающий угол церкви, чтобы войти внутрь. Анне, которая вместе с ней несла дорожную кроватку, чтобы не отстать, пришлось бежать чуть ли не рысью.

— Боже правый! — протестующе вскрикнула она. — Мы что, опаздываем куда-нибудь?

Однако они и в самом деле едва не опоздали. На ступенях церкви их уже ждал жених Анны — Джордж Лейк. Они жили вместе уже два года, но лишь недавно назначили день свадьбы, а сегодня собиралась стать крестными родителями Юлиана. В этот день должны были состояться несколько обрядов крестин. Как раз в тот момент, когда они подошли, завершился предыдущий обряд и из церкви выходили люди — родители, крестные, родственники и гости. Сияющая от счастья мать несла на руках младенца в крестильной одежде. Они буквально смели со ступеней Джорджа, он поспешил навстречу женщинам и взял у них из рук кроватку с ребенком.

— Я отстоял здесь уже всю службу и целых четыре крестильных обряда, до предела наслушался всего этого бормотания, воркотни, всплесков воды и детского плача. И думаю, что мы поступили правильно, решив, что только один из нас должен присутствовать здесь от начала и до конца. Но этот старый викарий — Боже мой! Ну до чего же нудный старый хрыч! Да простит меня Господь!

Джорджа и Анну легко можно было принять за брата и сестру, даже за двойняшек. Оба ростом примерно пять футов девять дюймов, оба полные, если не толстые, оба сероглазые блондины с мягкими тихими голосами. Дни их рождения разделяли всего лишь несколько недель, Джордж был Стрельцом, а Анна — Козерогом. Джордж имел обыкновение часто попадать впросак, но Анна, в полной мере обладавшая свойственным людям ее знака благоразумием, всегда выручала его. Издавна увлекавшаяся астрологией, она видела в этом свое предназначение в их взаимоотношениях.

Они вдвоем взялись за ручки дорожной кроватки и направились в церковь, предоставив Джорджине возможность привести себя в порядок. Одна из створок дубовых дверей под готической аркой, служившей входом в церковь, была приоткрыта. Но едва они поднялись по ступеням и оказались на площадке перед входом, невесть откуда взявшийся ветер вихрем закружил оставшиеся со вчерашнего дня конфетти и захлопнул дверь прямо перед их носом. Еще несколько минут назад пробивавшиеся сквозь неплотную облачность лучи солнца исчезли, тучи сгустились, окончательно скрыв солнечный свет, и вокруг заметно потемнело.

— Вроде бы еще не так холодно, чтобы пошел снег, — вопросительно глядя на небо, сказал Джордж. — Но мне кажется, он вот-вот повалит!

— Или снег повалит, или дождь польет, как из ведра, — все еще дрожа от испуга, вызванного громким стуком двери, озадаченно ответила Анна.

— Да ну его к черту! — не выказывая никакого почтения к тому месту, где он находился, выругался Джордж. — Пошли внутрь!

Через секунду викарий распахнул перед ними дверь и появился на пороге. Это был очень худой пожилой человек, почти совсем лысый. Его большим преимуществом был высокий рост, позволявший смотреть на всех сверху вниз. Маленькие глазки сильно увеличивались толстыми линзами огромных очков, а крупный красный нос делал его лицо похожим на флюгер. Из-за высокого роста и худобы викарий напоминал жука-богомола, но одновременно было в нем что-то совиное.

«Пташка божия!» — подумал про себя Джордж и усмехнулся. Но в то же время он отметил, что рукопожатие викария было теплым и мягким, хотя руки его заметно дрожали, и что улыбка его светилась добротой. Он обладал также определенной долей сдержанного остроумия.

— Очень рад, что вы приехали, — с улыбкой произнес он, словно бы обращаясь к Юлиану, лежавшему в дорожной кроватке. Ребенок не спал и смотрел на мир широко открытыми круглыми глазенками. Потрепав его по пухлому подбородку, викарий продолжал:

— Как говорится, молодой человек, всегда следует заранее приезжать на крестины, точно в срок — на собственную свадьбу и с как можно большим опозданием — на похороны.

Затем, уже нахмурившись, викарий уставился на дверь. Резкий порыв ветра унес с собой конфетти и стих.

— В чем же дело? — удивленно приподняв бровь спросил викарий. — Все это очень странно. Мне казалось, что шпингалет закреплен хорошо. В любом случае, ветер должен быть необычайно сильным, чтобы захлопнуть столь тяжелую дверь. Наверное, надвигается буря.

Викарий толкнул дверь и закрепленный внизу ее шпингалет, со скрежетом проехав по сделанной им же за долгие годы ложбинке в полу, провалился в специальное отверстие.

— Вот так-то! — викарий удовлетворенно потер руки. «В конце концов не такой уж он и нудный старый хрыч», — одновременно подумали все трое, в то время как викарий вел их к купели.

В свое время старый священник крестил Джорджину, он же совершил над ней обряд венчания, а теперь ему было известно, что она вдова. Именно эту церковь много лет, до самой смерти, посещали ее родители, а ее отец являлся прихожанином этой церкви с самого детства. Не было никакой нужды в долгих приготовлениях, поэтому священник сразу же приступил к совершению обряда. Джорджина взяла младенца на руки, и он нараспев начал:

— Был ли ребенок крещен до этого?

— Нет, — покачала головой Джорджина.

— Возлюбленный, — проникновенно продолжал викарий, — хотя, как и все люди, зачатый и рожденный во грехе...

«Во грехе... — повторила про себя Джорджина, перестав вслушиваться в дальнейшие слова викария. — Юлиан не был зачат во грехе. — Эта часть службы всегда вызывала в душе у нее протест. — Какой же это грех? Он был зачат в любви и радости, в сладостном поту наслаждения — разве что само это наслаждение следует считать грехом...»

Она взглянула на Юлиана. Он не спал и внимательно смотрел на викария, бормотавшего по книге слова молитвы. На лице его застыло странное выражение. Оно отнюдь не было бессмысленным или безучастным. Скорее напряженным. Но все дети смотрят по-разному.

— ...и обрати свой милостивый взор на это дитя, омой его, очисти от греха и освяти Святым Духом, чтобы он, будучи...

Святой Дух! Духи, обитавшие под неподвижными деревьями на крестообразных холмах, содрогнулись, зашевелились. Но они отнюдь не были святыми! Это были нечистые духи!

Раздался отдаленный раскат грома и высокие витражные окна осветила молния, потом за ними наступила еще большая темнота. Над купелью горел свет, викарию его было вполне достаточно для продолжения обряда. Глядя сквозь толстые линзы очков, он читал свою книгу, но вдруг заметно вздрогнул — ему показалось, что в церкви стало значительно холоднее.

Старик на секунду умолк, оторвал глаза от книги и моргнул. Оглядев стоявших перед ним троих взрослых людей, он перевел взгляд на младенца, внимательно всмотрелся в него и заморгал чаще. Потом скользнул взглядом по окнам, посмотрел на свет, горевший над купелью. Несмотря на то, что он дрожал от холода, на лбу и верхней губе у священника выступили капельки пота.

— Я... я... — начал он.

— С вами все в порядке? — взяв викария под руку, с беспокойством спросил Джордж.

— Холодно... — старик силился улыбнуться, но выглядел при этом совершенно больным. Казалось, ему трудно открывать рот — губы будто прилипли к вставным зубам, но он все же начал оправдываться:

— Прошу прощения, но в этом поистине нет ничего удивительного. Здесь всегда так сыро. Но не волнуйтесь, я не подведу вас. Сейчас я закончу обряд. Просто все произошло так быстро. — На лице его появилась слабая улыбка, больше походившая на гримасу.

— После того как вы закончите, — сказала Анна, — вам следует провести остаток дня в постели!

— Я так и сделаю, дитя мое, — ответил викарий и заплетающимся языком продолжил чтение.

Джорджина не произнесла ни слова. Во всем этом ей виделась какая-то странность. Может ли церковь выражать неодобрение? Эта, во всяком случае, выражала. С момента их приезда сюда она относилась к ним враждебно. Викарий тоже чувствовал это — вот почему ему стало плохо. Но он не мог понять, что происходит.

«Как же мне узнать, в чем тут дело? — размышляла Джорджина. — Чувствовала ли я что-либо подобное прежде?»

— ...они привели малых детей ко Христу, чтобы он прикоснулся к ним, а его апостолы с упреком обратились к тем, кто привел их...

Джорджине казалось, что в церкви стоит гул возмущения и недовольства, что она старается изгнать нежеланных гостей из своих стен. Нет... скорее, она пытается изгнать... Юлиана? Взглянув на ребенка, она увидела, что он тоже смотрит на нее, а на лице его блуждает свойственная всем младенцам неопределенная улыбка. Но глаза его смотрели пристально, неподвижно, не мигая. Внимательно присмотревшись, она заметила, что эти такие дорогие для нее глаза повернулись и теперь обратились на викария. В этом не было бы ничего странного, если бы они не смотрели столь пристально и осмысленно.

«Юлиан — обычный ребенок! — Джорджина мысленно спорила сама с собой, с давно мучившими ее ощущениями. — Он самый обычный ребенок!» Малышни в чем не виноват, все дело только в ней. Она не имеет права винить его в том, что случилось с Илией!

Она взглянула на Джорджа и Анну, и они ободряюще улыбнулись ей в ответ. Неужели они не чувствовали холода, не ощущали странности происходящего? Похоже, они решили, что она беспокоится о викарии, о том, сумеет ли он довести до конца службу. Может быть, они и чувствовали, что в церкви очень сыро, но едва ли что-либо еще, кроме этого.

Джорджину же мучило нечто большее, чем холод, как, впрочем, и викария. Он механически, монотонно, как робот, читал слова службы, пропуская строки и торопясь побыстрее закончить. При этом он избегал смотреть на кого-либо, в особенности на Юлиана, немигающий пристальный взгляд которого он по-прежнему на себе ощущал.

— Возлюбленные мои, — продолжал бормотать старик, обращаясь теперь к крестным родителям, Анне и Джорджу, — вы принесли сюда этого младенца, дабы он был окрещен...

«Я должна прекратить это! — В душе у Джорджины рос ужас, мысли ее путались. — Должна, прежде чем это — что именно? — произойдет!»

— ...дабы очистить его от грехов, освятить... Снаружи, теперь уже намного ближе, загрохотал гром. Яркие молнии осветили западные окна церкви, и отблески их разноцветным калейдоскопом заиграли на внутреннем убранстве церкви. Люди, стоявшие вокруг купели, стали сначала золотыми, потом зелеными и, наконец, малиновыми. Лежавший на руках у Джорджины Юлиан был кроваво-красным, казалось, что и глаза его, прикованные к викарию, налились кровью.

В дальнем конце церкви, под кафедрой, лениво шаркал метлой по каменным плитам могильщик, подметавший пол и до сих пор никем не замеченный. Вдруг он без какой-либо видимой причины бросил метлу, стянул с себя фартук и почти бегом кинулся прочь из церкви. Было слышно, как он сердито бормотал себе что-то под нос. Очередная вспышка молнии осветила его сначала голубым, потом зеленым и, наконец, ослепительно белым светом — что было похоже на изображение на негативной пленке. Но вот он достиг двери и скрылся из вида.

— Чудак! — нахмурившись, проводил его взглядом несколько пришедший в себя викарий. — Он убирает церковь, потому что, как он утверждает, чувствует в себе «призвание» к этой работе.

— Может быть, продолжим? — Джордж был сыт по горло всякого рода задержками.

— Конечно, конечно, — старик викарий вновь уставился в книгу и успел прочитать еще несколько строк. — Э-э-э... обещайте, что станете его поручителями, и он отречется от дьявола и деяний его и навсегда поверит...

Юлиану, похоже, все это тоже надоело. Он засучил ножками и собрался с силами, чтобы огласить церковь громким криком. Личико его надулось и стало синеть, что, несомненно, означало крайнюю степень неудовольства и гнев, вот-вот готовый вырваться наружу. Джорджина не могла подавить вздох облегчения. Все-таки Юлиан был всего лишь беззащитным маленьким ребенком...

— ...плотские побуждения... был распят, умерщвлен и погребен, чтобы он прошел через ад, а на третий день воскрес, чтобы он...

«Всего лишь ребенок, — думала между тем Джорджина, — в жилах которого течет кровь Илии и моя, и... и?..»

— ...быстрый и мертвый?

Прямо над церковью раздался оглушительный раскат грома.

— ...воскрешение плоти и вечную жизнь после смерти?

— Веруем во все вышесказанное, — хором, заставив Джорджину вздрогнуть, ответили Анна и Джордж.

— Да будет, следовательно, окрещен он в нашей вере?

— Таково его желание, — снова раздались голоса Анны и Джорджа.

Однако Юлиан вдруг громко запротестовал. От его крика, казалось, задрожали стены и крыша, и он с поразительной для младенца силой забился на руках у тщетно пытавшейся его успокоить матери. Старый викарий почувствовал, что надвигается беда. Он не знал, в чем именно она будет заключаться, но был уверен в ее неизбежности, а потому решил не тянуть с завершением обряда и взял ребенка из рук Джорджины. Белые крестильные одежды Юлиака светились неоновым светом, а сам он розовым комочком дрожал и бился в их складках.

Стараясь перекричать вопящего младенца, викарий обратился к Джорджу и Анне.

— Нареките это дитя.

— Юлиан, — коротко и просто ответили оба. Он кивнул головой.

— Юлиан. Крещу тебя во имя... — Он замолчал и посмотрел на ребенка. Привычным движением правой руки он зачерпнул воду из купели и окропил ребенка.

Юлиан продолжал вопить. Кроме этого вопля ни Джордж, ни Анна, ни Джорджина ничего не слышали. Передав ребенка священнику, Джорджина вдруг почувствовала себя свободной, отстранилась от происходящего и как будто со стороны ожидала того, что должно случиться. Ее все это не касалось, она всего лишь наблюдатель, а священник пусть сам несет свое бремя при исполнении обряда. Она слышала лишь крик Юлиана, но сознавала при этом, что вот-вот произойдет нечто из ряда вон выходящее.

В крике младенца викарию вдруг послышались новые нотки. Это был уже не плач ребенка, а рев дикого зверя.

Часто моргая и раскрыв от удивления рот, он переводил взгляд с одного лица на другое.

Джордж и Анна натянуто улыбались, а Джорджина выглядела какой-то маленькой и потерянной, совершенно измученной. Потом взгляд его вновь упал на Юлиана. Младенец яростно, поистине по-звериному рычал! Крик его был маскировкой, за которой скрывались ужасные звуки ада!

Дрожащей, как лист на ветру, рукой старик зачерпнул немного воды, смочил ею лобик ребенка и пальцем начертил на нем крест. Святая вода подействовала, как ядовитая кислота.

— Нет! — раздался громогласный вопль. — Не смей возлагать на меня крест, ты, коварный христианский пес!

— Что это?.. — викарию показалось, что он сходит с ума. За толстыми стеклами очков глаза его выкатились из орбит.

Никто из присутствовавших не слышал ничего, кроме детского крика, который вдруг словно по волшебству смолк. В наступившей абсолютной тишине старик и младенец пристально глядели друг на друга.

— Что это?.. — теперь уже шепотом повторил викарий. И вдруг на его глазах на лбу ребенка возникли две выпуклости, словно два пузыря, готовые вот-вот лопнуть. Потом кожа раскрылась, и из-под нее появились два тупых искривленных рога. Челюсти Юлиана вытянулись, как у собаки, раскрылись, и в красной пасти задрожал змеиный язык. Дыхание этого существа было смрадным, как воздух могилы, а глаза зеленовато-желтого, серного, цвета, словно огнем, жгли лицо викария.

— Иисус! — вскрикнул старик. — Великий Боже! Кто же ты? — и он выронил из рук ребенка. Вернее, едва не выронил, поскольку Джордж, внимательно наблюдавший за ним, заметил, что глаза викария остекленели, тело обмякло и кровь отлила от его лица. Прежде чем старик рухнул на пол, Джордж успел шагнуть к нему и подхватить Юлиана.

Анна бросилась к старику и, схватив за руку, смягчила падение, мягко уложив его на пол. Джорджина едва стояла на ногах. Она, как и Джордж с Анной, ничего не видела и не слышала, но она была матерью Юлиана. Она чувствовала, что что-то должно произойти, и теперь понимала, что это уже случилось. В тот момент, когда в церковный шпиль ударила молния и раздался оглушительный, невероятной силы раскат грома, она потеряла сознание.

А гром все гремел и гремел...

И вдруг наступила тишина. Понемногу начало светлеть, со стропил осыпалась пыль. Джордж и Анна, бледные, как привидения, задыхаясь от ужаса, смотрели друг на друга в полумраке церкви.

А на руках у крестного отца словно ангелочек лежал Юлиан...

* * *

Джорджина после всего произошедшего целый год не могла прийти в себя. Все это время Юлиан жил со своими крестными родителями, но к концу года у них родился собственный ребенок, потребовавший от них внимания и заботы. Джорджину лечили в каком-то частном санатории. Ее болезнь никого особенно не удивила — долго назревавший в ней нервный срыв все-таки произошел, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Джордж, Анна и другие друзья часто навещали ее, но никто и никогда не упоминал при этом ни о прерванном обряде крещения, ни о смерти старого викария.

С ним произошел своего рода удар. Здоровье его давно было слабым. После того, как он без памяти упал в церкви, он прожил всего несколько часов. Джордж сопровождал его в «скорой помощи» до больницы и оставался с ним до самой смерти. Прежде чем навсегда покинуть этот мир, викарий пришел в сознание.

Взгляд его широко раскрывшихся глаз остановился на Джордже, и в них отразились воспоминания и одновременно неверие в реальность произошедшего.

— Все в порядке, — успокаивающе похлопывая старика по руке, сказал Джордж. — Успокойтесь, вы в надежных руках.

Но в ответ тот лишь крепко вцепился в него.

— В хороших руках! В хороших руках? Боже мой! — Сознание викария, казалось, прояснилось. — Мне снился сон... сон... шел обряд крещения. И вы были там. — Слова его прозвучали почти как обвинение.

Джордж улыбнулся.

— Должен был состояться обряд крещения, — ответил он. — Но не волнуйтесь, вы сможете завершить его, когда поправитесь.

— Так это было на самом деле? — старик попытался сесть. — На самом деле?

С помощью медсестры Джорджу удалось удержать его и уложить обратно на подушки. Потом викарий вдруг как-то обмяк, лицо исказила судорога. Медсестра бросилась за врачом. Продолжая конвульсивно дрожать, викарий согнутым пальцем поманил к себе Джорджа. Лицо его позеленело от страха.

Джордж наклонился, приложив ухо к губам викария, чтобы услышать его слабый шепот.

— Крестить его? Нет-нет, вы не должны это делать! Сначала... сначала изгоните из него нечистого духа!

Это были последние слова в его жизни. Джордж никому ничего не рассказал, решив, что старик просто помешался.

Спустя неделю после крещения на лбу маленького Юлиана вдруг появилось множество крошечных белых прыщиков. Вскоре они сами по себе подсохли и исчезли, оставив после себя едва заметные, похожие на веснушки отметины...